Жребий вечности Сушинский Богдан
– Увы, самого дисколета уже нет.
– Но он был?!
– Вне всяких сомнений!
– Куда же он девался? Куда он вообще мог деваться в этой стране?
– По этому поводу можно выражаться и похлеще, но… Минут через двадцать на вашей посадочной площадке приземлится «Физелер Шторьх», который доставит вас во Фрейбург, откуда я, собственно, и звоню. Мы побываем на месте, где этот аппарат хранили, точнее, скрывали, а главное, у вас появится возможность встретиться с местным инженером, принимавшим участие в восстановительных работах этого, как они здесь называют, звездолета.
– Это очень важно, господин Скорцени, – еще больше заволновался Шернер. – Ничто не может заменить рассказ очевидца, тем более – инженера.
– Заодно поговорим о некоторых любителях «бури и натиска».
Самолетика он дожидался, уже стоя у посадочной полосы. Пролетая над руинами городов, пепелищами сел и забитыми воинскими эшелонами железнодорожными станциями, Шернер благодарил судьбу, что она не швырнула его в крематорийную топку «восточной бойни» и что даже те аппараты, которые он пытается создавать, в этой войне – по крайней мере, в этой – задействованы не будут.
В отличие от Брауна, который давно и безнадежно увяз в военных заказах и фронтовой истерии, Шернер стремился дистанцироваться от всего, что происходило на фронтах, убеждая себя, что занимается чистой наукой. И что плоды этих занятий одинаково важны для человечества по обе стороны Ла-Манша, Атлантики и даже Уральских гор, к которым еще недавно фюрер так фанатично стремился.
– Звездолет приземлился вон там, в этой низине между холмами, – указал инженер Раднер на живописный лужок, с двух сторон к которому дотягивались подножия холмов, а с третьей подступал небольшой лес. – Судя по тому, что аппарат не стоял на колесах или каких-то ножках, а лежал на «пузе», одной стороной зарывшись в грунт, приходим к выводу, что он потерпел катастрофу. Однако, терпя бедствие, экипажу все же удалось более или менее удачно спланировать и аварийно приземлиться. Что случилось с пилотами, я не знаю. Они то ли ушли в лес, а оттуда были эвакуированы некоей инопланетной спасательной командой, то ли арестованы полицией или гестапо, – вопросительно взглянул он на невозмутимо стоявшего рядом, на небольшом валуне, Отто Скорцени.
– Выяснял. Экипаж исчез. Комиссия пришла к выводу, что он состоял из трех пилотов. Сам аппарат был обнаружен спустя почти двое суток после его приземления, однако никто никаких странных особей в окрестностях не видел. Звездолет никуда отсюда не увозили. Это была огромная махина, радиус которой достигал семи метров, а высота шести метров, и весила она, по прикидкам, порядка двадцати тонн. Решено было никуда не перемещать ее, а прямо здесь укрыть, в дощатом ангаре. Местность тут же оградили и выставили охрану.
– Я тогда выдвинул версию, – вновь заговорил Раднер, – которая, правда, была осмеяна другими членами комиссии…
– Так-так, – оживился Шернер, – что за версия? Не волнуйтесь, я готов к рассмотрению любого предположения.
Прежде чем ответить, инженер вновь вопросительно взглянул на Скорцени.
– В этом кругу – можно, – обронил тот, давая понять, что запрет на разглашение государственной тайны, которую инженер клятвенно обещал хранить, на время снят.
Раднеру уже было под пятьдесят. Это был тщедушный мужичок с запавшей грудью и изможденным лицом человека, страдающего какой-то неизлечимой болезнью. А еще Шернер успел узнать, что почти год инженер провел на Восточном фронте, где и лишился кисти левой руки: хирургам пришлось ампутировать ее после обморожения.
– Я предположил, что пилотируют подобные аппараты не люди, то есть, вернее, не сами инопланетяне, а биологические куклы, искусственные биологические создания[18], создавать которых мы с вами пока еще не научились.
– Вполне допускаю, – согласился Шернер. – При их-то уровне развития науки… Но что из этого следует?
– А то, что, в случае аварийной посадки или угрозы пленения, эти искусственные космочеловечки запрограммированы на самосожжение. Если мы своим разведчикам вручаем капсулы с цианистым калием, заранее программируя их на самоубиение, то почему бы не допустить, что точно так же, только на генетическом уровне, программируются и эти космочеловечки?
– Только у них задача посложнее: самоликвидироваться следует таким образом, чтобы землянам не доставались даже тела погибших, – поддержал его Скорцени. – Инопланетянам очень не хочется, чтобы мы знали их технику и даже строение их тел.
– В данном случае – строение искусственных тел. Это секрет их генетиков. То есть я предполагаю, что космочеловечки попросту самосожглись.
– Пепел кто-нибудь видел, его исследовали? – поинтересовался Шернер.
Скорцени и инженер переглянулись.
– Не видел, не исследовал. Сейчас, в управлении СД, вы ознакомитесь с актом комиссии, копию которого мне еле удалось вырвать из архива «Аненербе», а точнее, из архива общества «Врил». Но я внимательно прочел: о пепле там ни слова. Может, самосожжение происходило где-то вдали отсюда, после того как пилоты попытались вызвать спасательную команду.
– А анализ грунта на месте падения сделали? Возможно, там оказались остатки какого-то горючего, какие-то вещества неземного происхождения.
– Упоминается, что делали, однако результатов этого анализа нет. Следует понимать так, что ничего важного не обнаружили.
Они обошли место падения дисколета, на котором даже вмятина от корпуса аварийной машины давно заросла травой; осмотрели ближайшие валуны, торчащие из холма, едва заметную тропинку, уходящую в сторону леса.
– Конечно, столько лет прошло… – понимающе молвил инженер, чувствуя, что конструктор осмотром разочарован. – Тем более что делалось все это в какой-то – вы уж извините за откровенность, господин Скорцени, – дичайшей секретности.
– Вы, Раднер, пытались разобраться в энергосистеме дисколета? Я верно понял?
– В электросистеме, – уточнил Раднер. – Подчеркиваю, в электро…
– Какое это имеет значение? – недовольно проворчал штурмбаннфюрер. – Вы же инженер-энергетик.
– Элетроинженер. Те, кто поручал мне исследовать кабину, тоже считали, что это не имеет значения – по какому виду энергии я специалист. Но единственное, что я способен был установить, – что никаких следов источника электроэнергии, электропроводки и электроприборов в кабине этой машины не было. Поэтому я представления не имею, какую энергию они использовали, скажем, хотя бы для освещения кабины ночного пространства вокруг диска. Очевидно, каналы прохождения энергии были в самом корпусе машины и проходила она, скажем, по серебряным или из какого-то иного металла сделанным нитям.
– Хорошо, а внутри двигателя?
– При мне члены комиссии так и не смогли попасть в саму машину. Там все было упрятано в коробки из сверхпрочного металла, и капота как такового, чтобы можно было открыть и покопаться в моторе, там не было. То есть он, естественно, где-то был, однако при мне эти мудрецы из какого-то тайного общества обнаружить его так и не сумели. Или же не сумели открыть. А потом он исчез.
– Каким образом?
– Это уже вопрос к нашей службе безопасности, – пожал плечами Раднер.
Скорцени остановился возле обугленного пенька, все еще выступавшего на том месте, где в землю была врыта одна из несущих опор деревянного гаража, попинал его носком сапога, что-то проворчал про себя, философски осмотрел поднебесье над холмами, словно ждал, что из него вот-вот появится кем-то угнанный дисколет… И, только убедившись, что небеса и впредь намерены безмолвствовать, признал:
– Да, действительно, исчез. Произошло это под утро. Пришла смена караула и видит: вместо гаража – пепелище, машины нет, двух часовых – пост был усиленным – тоже нет. Комиссия утверждает, что гараж был сожжен мгновенно, каким-то неведомым нам пучком энергии, выпущенным, очевидно, такой же мощной машиной, как и та, что потерпела аварию. А наш дисколет инопланетяне попросту унесли в небо.
– Или, может быть, сожгли? – спросил инженер.
– Остатки сожженных опор виднеются до сих пор, – заметил Скорцени. – Пепел был. Даже от древесины. Не много, правда, но все же обнаружили. Значит, от такой махины, как дисколет, от этой огромной массы металла, состоящего из неизвестного нашим металлургам сплава, тоже должно было что-то остаться. Однако ничего тогда эксперты так и не нашли.
– Тогда надо бы встретиться с членами комиссии, – сказал Шернер.
– Не советую, – сухо ответил Скорцени. – Для этого вам придется отправиться на небеса. Комиссия состояла из пяти человек. Двое из них погибли в концлагере, двое умерли своей смертью. Один, руководитель комиссии, попал в психиатрическую лечебницу и там покончил жизнь самоубийством.
– Словом, случай подбросил нам машину из нашего будущего, однако мы им так и не воспользовались.
– Почему же, частично сумели. В докладе говорится о том, что принцип работы двигателя удалось разгадать. То есть следует полагать, что в общих чертах в принципе работы двигателя наши мудрецы вроде бы разобрались. Увидим, что вам, Шернер, удастся выудить из их доклада. Делать нам здесь больше нечего: поехали, ознакомитесь с выводами комиссии, исследовавшей диск.
13
Формальности, связанные с приемом в ряды СС, много времени не заняли. Тем более что, вопреки опасениям Шмидта, никто в его родословной копаться не стал. Или же, наоборот, еще до беседы с ним Цольке в ней покопались настолько основательно, что, ознакомившись со всем нарытым его подчиненными, Гиммлер приказал выводы соответствующей комиссии штаба СС сжечь и забыть.
Как бы там ни было, а в Берлин Шмидт прибыл в приподнятом настроении. И все было бы хорошо, если бы не люди, предусмотрительно посланные по его следу самим фельдмаршалом. Оказывается, они тоже успели кое-что нарыть, поэтому не было ничего удивительного, что перед вылетом Роммель, узнавший о скором перевоплощении «хранителя сокровищ» в офицеры СС, потребовал его к себе. И хотя командующий вел себя довольно сдержанно, все равно, вспоминая об этой встрече, барон до сих пор нервно вздрагивает.
…Фельдмаршал только что вернулся из танкового полка, находясь в котором, оказался в центре боя с заблудившейся бронетанковой колонной англичан. В штаб он прибыл в одежде обычного танкиста, с грязным от копоти лицом и в кровь исцарапанными и такими же грязными руками.
Шмидт знал, что фельдмаршал уже несколько раз оказывался в самой гуще боя, при этом не только не выказывал штабистской робости, но и, наоборот, впадал в солдатский азарт, порождая затем в солдатской среде легенды о своей храбрости и неуязвимости, которые очень импонировали Лису Пустыни.
– Так до меня дошли слухи, что вы вступаете в СС? Или даже вступили в ряды доблестных «отрядов охраны партии», – прохрипел Роммель, едва Шмидт переступил порог особняка, принадлежавшего некогда местному сборщику податей.
– Я давно ходатайствовал об этом, – ответил барон именно так, как того требовал, прослышав о его визите к фельдмаршалу, штандартенфюрер Цольке.
– Вы меня страшно удивили, «ходатай», – иронично заметил Роммель, прямо из горлышка попивая охлажденное вино.
– Был уверен, что вам давно известно об этом, и, зная ваше благосклонное отношение к войсковой элите СС…
Услышав о своей благосклонности «к войсковой элите СС», Роммель брезгливо повел рукой, словно отмахивался от тучи саранчи. Фельдмаршал не сомневался, что в СД ни для кого не секрет, как именно он относится ко всей этой показухе с созданием неких элитных дивизий так называемых «зеленых СС», однако разуверять Шмидта не стал.
– Мы не будем обсуждать сейчас степень моей благосклонности к СС, подполковник, – упорно не желал фельдмаршал признавать его эсэсовского чина.
– Как прикажете.
– А теперь, значит, отправляетесь на прием к Гиммлеру?
– Как мне было приказано рейхсфюрером.
– И что еще вам было приказано рейхсфюрером, подполковник?
С ответом Шмидт не спешил. Он понимал, что фельдмаршалу следует дать или выговориться, или опомниться и признать реальность происходящего.
Удивленный его упрямой паузой, Роммель тоже умолк. В общем-то, Шмидт уважал этого человека. Несмотря на свое увлечение боксом, Шмидт еще в школе решил, что станет офицером, то есть пойдет по стопам многих в его баронском роду. И фельдмаршалу прекрасно было известно, что в свое время он, барон Фридрих Шмидт, закончил ту же Дрезденскую пехотную школу, в которой какое-то время служил инструктором он, Роммель.
Правда, к тому времени, когда Шмидт был ее кадетом, Роммель уже преподавал в Потсдамской военной академии, однако Шмидт, как и многие его сверстники, был наслышан об этом суровом боевом офицере, получившем в годы Первой мировой два Железных креста. А когда молодой обер-лейтенант Шмидт зачитывался по-солдатски увлекательной книгой Роммеля «Пехота атакует»[19], сам будущий фельдмаршал, уже в чине генерал-майора, командовал батальоном личной охраны Гитлера.
– Все равно ценности придется переправлять в рейх, – сказал он Роммелю уже тогда, когда фельдмаршал сам не знал, как ему продолжить этот разговор с человеком, который уже завтра будет принят рейхсфюрером СС Гиммлером.
– Мы найдем способ спрятать их.
– Но ведь не собираемся же мы зарывать их где-то здесь, в африканских песках? Поэтому без СС, без покровительства Гиммлера, нам в любом случае не обойтись, – твердо заявил «хранитель сокровищ». Уже полупредавший его, фельдмаршала Роммеля, «хранитель».
– Почему вы вдруг решили, что не обойтись? Это вам Цольке внушил такую чушь?
– Дело не в Цольке. Если мы попытаемся обойти Гиммлера, тогда нам придется защищаться не только от него, но и от гросс-адмирала Деница, на корабле которого мы будем переправлять эти сокровища; и от рейхсмаршала Геринга, на самолете которого вам придется возвращаться в рейх; и от Бормана, не говоря уже о шефе гестапо Мюллере.
– Стоп-стоп, барон, ну-ка, повторите, что вы там сказали о сокровищах Роммеля, зарытых в африканских песках? Вы хоть догадываетесь, подполковник, что подали прекрасную идею? Представляете, сколько романтических легенд будет сложено о «зарытом в Ливийской пустыне золоте Роммеля»?! О кладах известнейших морских пиратов древности просто забудут!
– Да уж, – скептически «поддержал» его барон.
– А скольких авантюристов поглотят пески этой великой пустыни, прежде чем будут обнаружены хоть какие-то следы роммелевского клада! – наслаждался собственными фантазиями фельдмаршал, не придавая значения реакции начальника «золотого конвоя Роммеля».
Пока что фельдмаршал говорил это шутя, он всего лишь предавался фантазиям старого неисправимого авантюриста. На самом же деле в душе он уже соглашался со Шмидтом, что «золоту Роммеля» срочно понадобился высокий покровитель в рейхе. То есть по существу Шмидт прав: обойти Гиммлера, а следовательно, обойтись без него в такой масштабной операции вряд ли удастся.
– Значит, вы тоже уверены, что не обойтись… – не спрашивал, а скорее констатировал командующий. И на сей раз тон его был спокойным и примирительным.
– Любой скандал, связанный с «золотом Роммеля», для нас будет крайне опасен – вот в чем я абсолютно уверен.
Роммель на минуту задумался, не забывая при этом о вине. Но если до сих пор фельдмаршал потягивал его в одиночку, то теперь расщедрился на стакан и для оберштурмбаннфюрера.
– А что, может, это и есть тот выход, которого я давно искал! Объединить наши с вами усилия – с возможностями рейхсфюрера…
– Более надежного патрона нам все равно не найти, господин фельдмаршал. Если же мы попытаемся действовать в одиночку и рассматривать сокровища как наши личные, Гиммлер, Геринг или командование Военно-морскими силами, к услугам которых мы так или иначе вынуждены будем прибегнуть, попытаются втравить в эту историю самого фюрера.
– Фюрера? Ну, это уж вряд ли.
– Почему?
– Да потому, что фюрер тотчас задастся вполне справедливым вопросом: «А почему я узнаю об этой операции последним?»
– И тогда Гиммлер объяснит, что сам лишь случайно узнал о коварных замыслах фельдмаршала Роммеля. После чего мы вообще можем лишиться всех сокровищ.
– Согласен, вы отправитесь на свидание с Гиммлером, – молвил Роммель таким тоном, словно и в самом деле мог решиться воспрепятствовать его отлету. – Но с условием, что будете выступать в роли моего личного представителя.
«И прекрасно! – мысленно возликовал барон. – Я и так намеревался делать вид, что являюсь вашим представителем, Роммель. Но теперь мне уже не придется лгать». А вслух произнес:
– Именно об этом, о таком статусе, я и намеревался просить вас, господин фельдмаршал.
– Следовательно, говорить вы будете от моего имени. А то я ведь запросто могу растерять все эти сокровища по ливийским пескам.
– Возможно, это было бы наиболее благоразумным из всего того, что мы можем предпринять.
Роммель взглянул на подполковника с нескрываемым любопытством. И Шмидт понял, что именно это его предположение окончательно развеяло подозрение фельдмаршала в измене.
– Вы, лично вы, уже попытались делать это? Только правду.
– Пока нет, – уверенно солгал подполковник. Он и в предсмертном бреду сумел бы вспомнить ту небольшую пещерку в скале, в тайнике которой припрятал несколько золотых безделушек, утаенных от личных шпионов Роммеля, имевшихся в его команде. – Но, очевидно, это тоже имело бы смысл.
– Захватывающая мысль. Однако боюсь, что после войны очень трудно будет воспользоваться этими кладами. Визы, досмотры в таможнях. Куда разумнее позаботиться о нашем благополучии уже тогда, когда сокровища окажутся в Германии. Я что, опять несправедлив? Кто-либо попытается осудить нас?
– Никто. Не посмеют. И когда мы, наконец, доставим сокровища в Европу, никто не помешает нам позаботиться о себе.
– Никто, – поддержал его Роммель. – Я что, несправедлив?!
– Но их еще нужно доставить туда, – резковато проговорил оберштурмбаннфюрер, в то же время напоминая фельдмаршалу, что доставлять все же придется именно ему, Шмидту. И рисковать тоже придется ему.
А когда начальник «золотого конвоя Роммеля» уходил, фельдмаршал неожиданно вновь вспомнил о песках Ливийской пустыни.
– Вот что, барон, – молвил он, – как бы ни складывалась ситуация, вы в любом случае должны распустить слух о том, что клады Роммеля приказано прятать в песках. Это хоть в какой-то степени будет отвлекать внимание искателей кладов от тех мест, где они в самом деле будут спрятаны.
…Однако все это, в том числе и поездка в Берлин, уже принадлежало прошлому, и с воспоминаниями покончено.
Часовой задержал оберштурмбаннфюрера у наспех выложенной каменной ограды, наподобие той, что была сооружена здесь когда-то давно кочевниками. За такими ограждениями, предстающими в форме четырехугольника, они устраивали себе привалы, спасаясь тем самым и от хищников, и от внезапного нападения пустынных разбойников.
– Командующий никого не принимает, – заявил он и сделал вид, что сразу же потерял к оберштурмбаннфюреру всякий интерес.
– В таком случае позовите адъютанта фельдмаршала. Скажите, что здесь его ждет оберштурмбаннфюрер фон Шмидт и что это срочно.
Часовой еще только решал, каким образом отделаться от назойливого эсэсовца, когда из ближнего шатра вдруг вышел тот, кто сейчас более всего нужен был Шмидту, – полковник Герлиц.
– Вы очень кстати, полковник.
– Я всегда кстати.
– Мне нужно увидеться с Роммелем.
Адъютант командующего подозрительно как-то осмотрел оберштурмбаннфюрера, словно видел его впервые, и процедил:
– Командующий приказал: «Никого»!
– Передайте, что здесь оберштурмбаннфюрер Шмидт.
– Вижу, что уже оберштурмбаннфюрер. Однако при всем том почтении, с которым фельдмаршал относится к мундиру офицера СС.
– Я прекрасно знаю, с каким «почтением» он относится к мундиру офицера СС, господин Герлиц, поэтому прекратите паясничать. Перед отлетом в Берлин я встречался с фельдмаршалом. У нас был длительный разговор…
– …Произведший на фельдмаршала неизгладимое впечатление.
– …И что я только что прибыл из Берлина. Есть важное сообщение.
– Наслышан, что уже из Берлина, о котором нам, забытым в песках Ливийской пустыни, приходится только мечтать.
– Вы теряете время, полковник. Свое и мое. Передайте фельдмаршалу, что беседа с Гиммлером – та беседа, в которой он был так заинтересован, – у меня все же состоялась. После этого все его запреты отпадут.
– Сообщив ему об этом, я поражу воображение командующего, – еще более саркастически объявил этот худощавый нагловатый щеголь, который за все время их пребывания в Африке так и не снизошел до того, чтобы познакомиться со Шмидтом поближе, и на которого форма эсэсовца производила не большее впечатление, нежели балахон местного туземца.
– Вполне возможно, что и поразите.
– Фельдмаршал уже наслышан о вашем прилете и велел передать, что сможет принять вас в лучшем случае завтра. В лучшем… случае. А пока идите и занимайтесь подготовкой конвоя к отправке.
– Конвой – это дерьмо!
– Не скажите.
– Разве он уже готов?
– Естественно. Тем временем мы уже допустили утечку информации о том, что, дескать, германское командование спешно прячет в ливийских песках конфискованные у враждебных Германии шейхов и купцов драгоценности. Одному пленному английскому офицеру-интенданту, случайно подслушавшему разговор офицеров штаба Роммеля, мы даже позволили бежать.
– Чем сразу же натолкнули английскую контрразведку на мысль о грубо сработанной германцами дезинформации. Ну да что уж тут.
– Были и другие источники.
– Меня они не интересуют, полковник. Лучше скажите, куда намечено отправлять «золотой конвой Роммеля»?
– Поначалу в Тунис, затем – куда будет приказано. Ваша команда, господин оберштурмбаннфюрер, находится в пяти километрах отсюда, в поселке Мардун, что на берегу моря.
– Вернемся к моему сегодняшнему визиту к Роммелю. Скажите прямо: завтра я все же могу рассчитывать на тот, лучший, случай?
– Завтра – возможно, да. А вообще-то наши офицеры стараются как можно реже попадаться на глаза командующему, – смерил его насмешливым взглядом адъютант Роммеля. – И, поверьте моему опыту, поступают очень мудро.
Шмидт покачался на носках пожелтевших сапог, отглотнул из фляги воды и, промочив горло, выплюнул ее прямо под ноги полковника Герлица.
– Поселок Мардун, говорите? Этот поселок – дерьмо!
– Можете в этом не сомневаться.
– Как и все в этой одичавшей, выжженной стране, – поиграл желваками барон фон Шмидт.
14
Ванна была похожа на небольшой бассейн. Она охватывала почти весь зал, оставляя лишь узкую полоску ослепительно-белого кафельного помоста, на котором вдоль стен чернели несколько кресел, столик и два лежака.
Золотистые стены, золотистая латунь ванны, золото огромных старинных подсвечников, в которых тускло мерцали теперь электрические лампы-свечи. Их было слишком много, чтобы создавать в ванной интимный уют, и слишком мало, чтобы в достаточной мере осветить абрис утонченно скроенного тела женщины, медленно выходящей по ступенькам из воды.
Отто и Лилия стояли за дверью, сквозь стекло которой могли спокойно наблюдать за купающейся Альбиной Крайдер, в то время как она видеть их не могла. Фройнштаг подвела его сюда слишком рано, считая, что двойник Евы Браун уже вышла из ванны, и теперь Скорцени приходилось отводить взгляд, чтобы не казаться подглядывающим. Но в том-то и дело, что внезапно одолевшее любопытство не позволяло ему сделать этого.
– А женщина ничего… Красивая… – поиграла ему на нервах Лилия.
– Не нахожу.
– Он, видите ли, не находит… Фюрер находит, а штурмбаннфюрер Отто Скорцени – нет! Это как понимать?
– Для нас куда важнее выяснить, соответствует ли эта Лже-Ева Браун своему оригиналу.
– Как вы собираетесь это выяснять? Сравнительным методом? Ночь со Лже-Евой я вам, конечно, гарантирую, а вот с самой Евой Браун могут возникнуть определенные трудности.
– Я даже догадываюсь, какие именно. Однако метод остается тот же – сравнительный. Исключая постельные подробности. Поэтому меня интересуют сейчас не прелести Альбины Крайдер, а ее способность проникнуться идеями… м-м… – замялся Скорцени, не зная, как бы поделикатнее определить статус Евы Браун, – ну, скажем так, соратницы фюрера; ее мыслями и чувствами, ее фанатичной верой в идеи вождя всего воюющего человечества.
– А вы в этом уверены, мой штурмбаннфюрер?
– В чем?
– Ну, в том, что наш оригинал, то есть Ева Браун, проникнута фанатичной верой в фюрера?
– Вы хотите сделать заявление для службы безопасности СС? Обладаете фактами?
– Чисто женская интуиция.
– Или ревность. Как у тех ариек, которые бросаются буквально под колеса лимузина фюрера с криками: «Фюрер, я хочу родить от вас сына! Подарите мне истинного арийца!» и так далее, в том же духе.
Лилия Фройнштаг едва заметно улыбнулась, однако Скорцени так и не понял, что именно скрывается за этой глубокомысленной ухмылкой. Хотелось бы ему верить, что не воспоминания о том, как она сама бросалась под эти же колеса национал социалистического шовинизма.
– Не надейтесь, мой штурмбаннфюрер, – это ее «мой штурмбаннфюрер» звучало как-то по-особому призывно, словно команда генерала, бросающего свои полки на штурм очередной крепости, – исповеди в духе фанатичной арийки не последует.
– Это облегчает мою собственную участь.
– Не спешите облегченно вздыхать, ибо то, что вы сейчас услышите, может несказанно удивить вас. Это не я – фюрера, это фюрер просил меня родить ему этого самого… истинного арийца.
– Опасно шутите, Фройнштаг.
– Опасно, согласна. Но не шучу.
– Неужели?
– Не ради хвастовства. Просто так, к слову пришлось. Поэтому можете верить.
– Вот уж не ожидал услышать нечто подобное! – осипшим голосом проговорил Скорцени.
– Извлекайте из этого урок: никогда не провоцируйте любимую женщину на какие бы то ни было откровения! Никогда не делайте этого. Не решайтесь рисковать подобным образом!
Скорцени нервно подергал своей искореженной шрамом левой щекой, как это делал всегда, когда попадал в неловкое положение, и промолчал.
– Вот только я вам о просьбе фюрера никогда не говорила, – запоздало всполошилась Лилия Фройнштаг. – И подробностей от меня не ждите, – скороговоркой изымала эту тему из их разговора. – А что касается Альбины Крайдер, то уж поверьте мне, мой штурмбаннфюрер: если бы мы могли поменять оригинал и копию фюрер-Евы местами, от этого выиграли бы все: и фюрер, и все его окружение, а возможно, и вся Германия.
– Взять и подменить Еву Браун ее двойником Альбиной Крайдер?
– Уверена: Германия получила бы совершенно иного фюрера. И очень скоро поняла бы, кто же действительно правит рейхом. Причем все остальные, кто сегодня пытается управлять действиями и ходом мыслей Гитлера, в течение месяца были бы избавлены от этих хлопот.
– Считаете, что все настолько серьезно? – искренне удивился Скорцени.
– Вы же знаете, что такое мудрая женщина рядом с влиятельным, неуемно жаждущим власти правителем.
– И вы действительно считаете, что замена могла бы оказаться полноценной? – они встретились взглядами, и это уже были взгляды заговорщиков.
– Если бы так сложилась ситуация.
– Но если бы действительно сложилась?
– Отдаю себе отчет в том, что это тоже можно было бы истолковать как своеобразное покушение на фюрера, – вновь загадочно улыбнулась Лилия. – Но, кто знает, возможно, фюрер сам согласился бы на такую замену. Если с ним провести соответствующую работу. И поручить ее, скажем, Геббельсу.
– В любом случае вы ни с кем больше такую возможность обсуждать не должны.
– Естественно, мой штурмбаннфюрер. Но, чтобы больше не возвращаться к этой теме… Может, посмотреть на эту проблему глубже – и начать с замены самого фюрера на… Лжефюрера? И тогда уже проблема замены Евы решится сама собой. Или, наоборот, сначала заменить Еву, а уж Лже-Ева будет горячо узнавать и признавать Лжефюрера.
– У вас потрясающая фантазия, Фройнштаг. Жаль, что обликом своим вы не похожи на Еву и Лже-Еву. Вот когда Германия по-настоящему содрогнулась бы.
– И можете не сомневаться: действительно содрогнулась бы. Однако оставим наши прожекты. Для начала хотелось бы взглянуть на Лжефюрера. Что он собой представляет? Или, может, вы думаете, что нам пока что не стоит сводить их вместе?
Скорцени устало провел ладонью по лицу, помассажировал пальцами виски и настороженно взглянул на дверь, за которой все еще скрывалась от них, от фюрера и всего рейха новая, никому пока что не известная Фюрер-Ева – очень уж понравилось ему это определение Фройнштаг: Фюрер-Ева!
– Сейчас я жалею только об одном: что никогда не смогу заменить ту, настоящую Фюрер-Еву на самую достойную из возможных копий, в облике которой вижу только вас, моя штурмбанн-Лилия.
– А почему вы так безнадежно отбрасываете подобный ход? – без какого-либо кокетства осадила его Фройнштаг. – Еще все может быть. И внешность еще не самое главное. Главное заключается в том, чтобы, увидев меня, фюрер вновь воспылал страстным желанием заполучить наследника престола Третьего рейха в образе истинного арийца. Чтобы он воспылал этим желанием, увидев именно меня.
– Не доведи Господь.
– …И не сомневайтесь: воспылает, – не собиралась щадить его мужские чувства Лилия. – В конечном итоге окружению фюрера совершенно безразлично, кто там предстает в ипостаси Фюрер-Евы. Или же, наоборот, совершенно небезразлично. В любом случае они вынуждены будут признать, что рядом с фюрером давно должна была оказаться именно такая женщина… в мундире офицера СС.
15
Ознакомившись с небольшим, всего на десяти страничках, докладом комиссии, Шернер мог лишь пожалеть о том, что все пятеро ее членов уже в потусторонних мирах, а то бы он задал им с десяток-другой наводящих вопросов.
– Эти аненербисты все начали сводить к мистике, – возмутился он, возвращая Скорцени копию, которая тоже подлежала особому хранению. – Среди них не было ни одного настоящего технаря, который бы понимал, что он имеет дело с техникой и технологией высшего порядка, и сумел бы нацеливать работу комиссии. Диск, конечно же, нужно было перевезти в какой-нибудь надежный бетонный бункер, который пришельцы не смогли бы сжечь; к нему следовало допустить широкий круг специалистов: химиков, металлургов, энергетиков, знатоков двигательных установок.
– Но хоть что-нибудь полезное для себя извлечь отсюда вы сумели? – помахал штурмбаннфюрер папкой с бумагами.
– Какие-то элементы – да. Причем еще раз убедился, что в своих поисках я иду тем же путем, которым шли конструктора пришельцев.
– Вот и прекрасно, Шернер! Творите свой «шернеролет», ваши фантазия и инициатива ничем не скованы. Кстати, чего добивался от вас барон фон Браун?
– Чтобы я отказался от разработки проекта дисколета и вернулся к нему в конструкторское бюро ракетчиков.
– Вы ни в коем случае не должны делать этого, Шернер!
– Хотя он в чем-то прав: мой проект уже не вписывается в потребности армии, я не успею создать свой дисколет до того, как завершится война. К тому же для Германии она, скорее всего, завершится трагически. И тогда неизвестно, кто сумеет воспользоваться моим проектом: англичане, русские или американцы. Но, кто бы им ни воспользовался, это грозное оружие будет направлено прежде всего против Германии, на подавление арийского духа.
– Вот об этом я и хочу поговорить с вами, маркграф фон Шернер, более основательно.
Они нашли небольшой пивной подвальчик недалеко от исторического музея, в котором хозяйничал старик баварец, на лацкане пиджака которого красовался Железный крест первой степени, добытый им в боях еще Первой мировой.
Он оценивающе осмотрел двух молодых людей и проворчал: «Не моего, унтер-офицерского, ума это дело, но в таком возрасте, и не быть в мундирах армии фюрера!» А ставя на их стол кружки с пивом, демонстративно пожимал плечами, продолжая мысленно рассуждать с самим собой.
– Вот он – неистребимый германский дух, круто замешанный на неугасимой баварской воинственности, – проговорил Шернер. – То, что он ставит нам на стол отвратительное пиво, – его не волнует, а то, что мы не в мундирах, – возмущает. Не понимая того, что каждый должен делать свое дело. Вы были на фронте, Скорцени?
– На Восточном. Чуть было не вошел в Москву.
– А я боюсь не столько фронта, сколько того, что вместе со мной погибнут мои идеи.
– Всякий творец должен думать не столько о своей собственной судьбе, сколько о судьбе своих творений.
– Но точно так же о судьбе его творений должна думать и родина творца.
– Вот видите, маркграф, вы сами подвели меня к тому разговору, ради которого я и наметил встречу с вами. Протоколы фрейбургской комиссии – всего лишь повод. Вы слышали о Рейх-Атлантиде, о том грандиозном строительстве, которое разворачивается сейчас во Внутреннем Мире Антарктиды, в ее огромных пустотах – с прекрасным, постоянным климатом, богатейшими залежами полезных ископаемых и полном отсутствии традиционных врагов Германии?
– Так, в общих чертах.
– Правильно, в общих. Поскольку строительство это ведется в обстановке строжайшей секретности. Часть этого Внутреннего Мира уже обжита потомками атлантов, уцелевших после гибели Атлантиды. В своем развитии атланты оторвались от нас на несколько столетий. В частности, они обладают дисколетами и иной, пока что недоступной нам техникой. Атланты помнят, что они арийцы, и готовы помочь нам создать в глубинах Антарктиды Четвертый рейх[20]. Страну, в которой будет царить арийский дух, арийская кровь и арийская философия. Они заинтересованы в нашей, свежей и благотворной для них, арийской крови; в наших воинах, в наших интеллектуалах и, конечно же, в наших ведущих конструкторах. Сейчас мы перебрасываем в Рейх-Атлантиду тысячи рабов – военнопленных и много истинно арийской молодежи.
– Много молодежи – это правильно, – механически как-то произнес Шернер. Все это время он слушал Скорцени, так и не донеся кружку с пивом до рта. На какое-то время он попросту забыл о ней. – Я так понимаю, что вы станете фюрером Четвертого рейха?
– Я – фюрером?! Почему вы так решили?! – искренне удивился Скорцени. – Мне такое и в голову не приходило. Ни мне, ни Гитлеру, вообще никому.
– Напрасно, господин Скорцени. Вы – кумир молодежи. О вас много пишут в газетах и говорят по радио. Вы решительный и волевой человек. Молодежь пойдет за вами. У Третьего рейха есть свой кумир и свой фюрер. Такой же свой кумир и свой фюрер должен появиться и у Четвертого, последнего, действительно Тысячелетнего рейха.
Скорцени покачал головой, смерил Шернера почти таким же взглядом, каким баварец-бармен только что смотрел на него самого, и, вновь удивленно качнув головой, улыбнулся.
– Может быть, мы когда-нибудь вернемся к этой теме. А то я уже перестал понимать: кто кого агитирует за Рейх-Атлантиду. А реальность такова, что пока что наш фюрер Адольф Гитлер поручил мне отвечать за безопасность операции «База-211», как мы условно называем Рейх-Атлантиду. Поэтому я совершенно официально предлагаю вам дать свое принципиальное согласие на отбытие в Четвертый рейх, где вы сразу же становитесь ведущим авиаконструктором, а также основателем и руководителем Академии наук этого нового государства.
– То, что вы только что сказали об Академии наук, – это серьезно?
– Естественно.
Читать бесплатно другие книги:
