Тайны уставшего города (сборник) Хруцкий Эдуард
Костюмы пятьдесят второго размера ушивались до пятидесятого, шубы перекраивались и спокойно сдавались в комиссионные магазины.
Надо сказать, что в пятидесятых годах одежда была главным дефицитом.
Хрущев приехал в горком, вызвал начальника Московского УМГБ Головкова, начальника московской милиции комиссара Полукарова, начальника МУРа комиссара Кошелева и устроил им чудовищный разнос.
— Люди должны ходить по ночам по городу безбоязненно. Срок — три месяца.
Блатная Москва вздрогнула. Два раза в месяц начали проводиться общегородские операции, по-простому — облавы.
В московских ресторанах появлялись вежливые молодые люди, проверяли документы и всех подозрительных отправляли на Петровку, задерживали скупщиков краденого, громили воровские малины.
Были ликвидированы самые крупные и опасные банды: Пашки Америки, Довганя, Харитонова и Масленникова.
Высылка на сто первый километр считалась подарком судьбы. Дела лепились стремительно, и суд выписывал уголовникам путевки в солнечную лесотундру.
Надо сказать, что Никита Сергеевич выполнил обещание, данное рабочим-деповцам: уличные разбои в Москве прекратились. Да и квартирные кражи тоже пошли на убыль.
По городу можно было безбоязненно ходить в любое время.
И вдруг амнистия.
Амнистию эту называют бериевской. Многие пишут о том, что лубянский маршал преследовал две цели: популярность в народе и дестабилизацию обстановки в стране.
Указ об амнистии всегда санкционирует руководитель страны. А 27 марта 1953 годы первым человеком в партии и правительстве был Георгий Максимилианович Маленков, так что амнистию вполне можно было бы называть маленковской.
Безусловно, аппарат Маленкова, скоропалительно готовивший такое опасное мероприятие, не мог не просчитать последствия этой безумной акции.
Многотысячная армия уголовников, вырвавшись на волю, займется любимым и привычным делом — грабежами и убийствами. Тем более что каждая кардинальная перемена власти в нашей стране в первую очередь отражалась на государственных институтах, призванных обеспечивать правопорядок.
Как известно, в 1917 году бывший присяжный поверенный Александр Керенский, разгромив систему уголовного сыска и политохраны, объявил всеобщую амнистию.
Долгие годы Россия содрогалась от уголовного террора.
В 1953 году Берия начал реформу правоохранительных органов и спецслужб как раз во время самой крупной амнистии уголовников за все время Советской власти.
Пришедшие к власти люди, называвшие себя демократами, во главе с Ельциным тоже несколько раз объявляли амнистии, правда, далеко не такие широкомасштабные, но, разгромив уголовный розыск и госбезопасность, оставили людей один на один с бандитами и, что еще более страшно, — с террористами.
Но вернемся в 1953 год. Так ли нужна была такая масштабная амнистия? Ну, помиловали бы бытовиков, несчастных колхозников, обвиненных в краже колосков с общественных полей, первосрочников, и хватит. Но нет, на свободу вышли миллион с лишним зэков, из которых половина была матерыми уголовниками.
Объединив все правоохранительные структуры под одной крышей — МВД, Берия вполне мог воспользоваться тяжелой криминогенной ситуацией, чтобы уничтожить не только уголовников, но и своих политических противников.
Хотя эта версия кажется неубедительной. Ведь Берия, если бы захотел, мог арестовать весь Президиум ЦК на даче Сталина, когда соратники съехались делить власть у еще не остывшего тела вождя.
Тем более что он прибыл на Ближнюю дачу со своей командой — братьями Кобуловыми, Гоглидзе, Деканозовым, Мешеком, а кроме того, у него был полковник Саркисов с охраной. Тогда он мог арестовать кого угодно и слепить дело об убийстве «отца народов», утром объявить об этом по радио — и оболваненный народ скушал бы и это.
Остается предположить, что готовили амнистию тупые чиновники, которые не сочли нужным даже посоветоваться с профессионалами из милиции и прокуратуры.
С какой целью провели эту амнистию, для меня остается загадкой до сих пор. Последствия ее Москва ощутила на себе уже в конце апреля 1953 года.
На садовой скамейке, неведомо как попавшей в дежурную часть отделения милиции в Сергиевском переулке на Сретенке, сидели три одинаково одетых, вернее, раздетых человека. На каждом были майка, трусы и носки.
Через час милиционеры привели еще четверых в таком же «прикиде».
История у всех была одинаковой. Шли по Сретенке, подошли трое, приставили нож, завели в подъезд и раздели. Время было обеденное, два часа пополудни, так что раздевали при ясном солнце, в дневное время. Такого в Москве еще не было. Людей раздевали средь бела дня. О том, что творилось на улицах Москвы ночью, лучше не вспоминать.
Но в городе была одна организация, готовая к любым неожиданностям, — МУР.
И зашустрили по Сретенке хорошо одетые, явно денежные мужчины. Шустрили, шустрили — никто их раздевать не захотел.
А тут в отделение на Сретенке позвонил начальник «полтинника», знаменитого 50-го отделения милиции, которое располагалось на Пушкинской улице, Иван Бугримов и сообщил, что у него в дежурке сидят в трусах четыре актера МХАТа, которых раздели в Столешниковом.
Оперативники со Сретенки быстро перебрались в Столешников.
Самый шикарный костюм из синей жатки был у опера Володи Корнеева, на него и клюнули у дома шесть рядом с аркой.
Подошли трое, показали нож, завели под арку.
— Раздевайся.
— А может, не надо? — тянул время Корнеев.
— Надо, фраер, ох как надо, а то печень вырежем.
Володя снял пиджак, пистолет был сзади за ремнем. Он протянул пиджак главарю.
— Бери.
Тот опустил нож и взял пиджак.
Корнеев выдернул «ТТ».
— Руки в гору!
Один из грабителей дернулся, и Корнеев всадил ему пулю в бедро. В подворотню ворвались опера и скрутили налетчиков. Каково же было удивление сыщиков, когда они выяснили, что все четверо урок постоянно прописаны в Москве, более того, все до одного учатся в престижных институтах и родители у них весьма уважаемые люди.
Подбила их на дело девица, старшая приемщица Пушкинского ломбарда.
Молодые разбойники, наслушавшись страшных историй об амнистированных урках, решили немного подзаработать: днем они раздевали напуганных сограждан, костюмы сдавали в ломбард, где приемщица оценивала их по высшему пределу, а вечером замечательно гуляли в ресторане «Аврора».
Залетные урки работали так же нагло. Они сидели в подъезде и ждали, когда кто-нибудь из жильцов выйдет из дома. Как только открывалась дверь, они брали человека «на плечо» и вместе с ним врывались в квартиру.
Переодевались, забирали деньги и ценности, вязали потерпевших бельевыми веревками и уходили.
В Большом Кондратьевском ограбили знаменитую на всю Тишинку приблатненную буфетчицу из пивной Катьку Патефон.
Трое зашли днем, закрыли двери, приставили ножи, забрали выручку, разгрузили Катьку на кольца и серьги, выпили на дорожку и ушли, прихватив с собой водку и папиросы.
А в Леонтьевском переулке, тогда еще именовавшемся улицей Станиславского, украли пиджак у министра пищевой промышленности Зотова.
Что он делал в квартире на первом этаже в доме № 4, осталось тайной. Но именно там министр снял прекрасно сшитый у лучшего московского портного пиджак, повесил его на спинку стула. Когда через некоторое время он вернулся в комнату, то пиджака серого габардина не было.
Вместе с ним исчезло удостоверение Совета Министров СССР, тысяча шестьсот рублей сотенными бумажками и золотые дамские часы швейцарской фирмы «Лонжин» на золотом браслете.
Это жуткое дело досталось начальнику уголовного розыска 64-го отделения милиции капитану Пазнухову. Историю впоследствии изложил мне уже генерал-майор Коля Пазнухов.
В тот день он пошел в пельменную на улицу Герцена, чтобы спокойно пообедать, и именно там застигла его эта страшная весть.
В течение часа в отделение позвонили замминистра внутренних дел, потом начальник московской милиции комиссар Полукаров, и каждый из них обещал Пазнухову чудовищное наказание.
Потом его вызвал к себе начальник МУРа полковник Константин Гребнев:
— Слушай, Николай, дела у нас неважные. Пиджак у министра увели явно залетные по амнистии, наши сразу же подкинули бы документы. Давай, действуй, не то все мы дерьма накушаемся. Я твоим ребятам выделю в помощь двух наших оперов.
Гребнев говорил спокойно и устало. За эти дни ребятам из МУРа досталось по полной программе.
У Пазнухова была одна твердая зацепка. Золотые дамские часики. По тем временам вещь особо редкая. Поэтому и начали отрабатывать версию «Лонжин».
За несколько часов поставили на уши всех перекупщиков золота и часов, отработали барыг у скупок золота на Сретенке, на Петровке и Арбате.
А к вечеру позвонил начальник розыска 50-го отделения и сообщил, что часики «засветились».
Пазнухов пришел в Столешников в часовую мастерскую, которую держал знаменитый в Москве специалист Яков Борисович Шекман.
Надо сказать, что при суровом сталинском режиме в Москве большинство часовых мастерских были частными.
— Мне их принес какой-то приблатненный в сером пиджаке с чужого плеча. Я знаю, чьи это часы, кто их купил и у кого. Более того, я их ремонтировал.
— Сколько он попросил? — спросил Пазнухов.
— Три куска.
— Не много.
— Так товар-то паленый. Он пообещал принести еще часы и золотые коронки.
— Во сколько он должен прийти?
— В семь часов.
Золотые коронки были ниточкой к банде ночных грабителей, которые не только раздевали людей, но и лагерным методом, при помощи ложки и молотка, выбивали золотые зубы.
Две недели сыщики разыскивали эту банду, о которой даже московские воры говорили как о беспредельщиках.
Мастерская Шекмана была во дворе и располагалась так неудачно, что практически невозможно было незаметно устроить засаду. Поэтому решили отпустить домой двух часовщиков, работавших у Якова Борисовича, а вместо них синие халаты надели сыщики.
Наглый парень лет двадцати двух, в сером габардиновом пиджаке, украденном у министра Зотова, появился в мастерской в начале восьмого.
Пришел не один, на улице его ожидали трое мужиков.
— Ну что, Борисыч, — начал он с порога, — лаве приготовил?
— За деньгами дело не станет, где товар? — спокойно ответил Яков Борисович.
Он вел себя так спокойно, будто всю жизнь скупал паленый товар у блатников.
Парень усмехнулся и сказал:
— Предъяви хрусты.
Яков Борисович открыл сейф и вытащил толстую пачку сотенных.
— А вот и мой товар.
Парень высыпал на стол штук двадцать часов, золотые кольца и серьги, сорванные с зубов коронки.
— Сколько хочешь за все?
— Десять кусков.
— Состоялось. Только мы должны часы проверить. Может, ты нам одни корпуса втюхиваешь. Фима! — крикнул Яков Борисович.
В комнату вошли Пазнухов и муровский опер.
— Сиди тихо, огрызок, — Пазнухов толкнул наглого парня стволом в шею, — а то бушку снесу.
Он опустил занавесочку на окне.
Первое, что сделал Пазнухов, — стянул с вора министерский пиджак. В нем рядом со справкой об освобождении лежало сафьяновое удостоверение Совета Министров СССР за подписью Сталина.
А приблатненный оказался московским вором Юркой Солдатовым из Большого Кондратьевского переулка. Это был молодой представитель известной династии московских домушников. По квартирам «бегали» его дед и отец. Мать баловалась скупкой краденого.
Тем же вечером в сарае рядом с Юркиным домом взяли всю шайку. Все они были с одной зоны, после освобождения решили «подковаться» в Москве, а потом разбежаться по разным городам.
С амнистированными урками покончили в конце мая 1953 года.
Они обосновались в старых вагонах на Москве-Товарной. Там пили, делили добычу, оттуда ночью уходили на дело.
Утром вагоны окружили автоматчики, на железнодорожной насыпи поставили пулеметы Дегтярева.
Генерал-полковник, замминистра внутренних дел, подошел к вагону и постучал.
Дверь отъехала.
— Чего тебе, начальник?
— Давайте миром, стволы и ножи сбрасываете и сдаетесь.
— Мы, начальник, на зону больше не пойдем.
— У меня приказ открывать огонь на поражение.
— Не бери на понт, начальник.
Генерал отошел и махнул рукой.
Пулеметы ударили под крыши вагонов.
— Все, сдаемся!
Бандитов разоружали и отправляли в Таганку, где следователи открыли на них новые уголовные дела.
Амнистия не дестабилизировала положение в стране, уж слишком силен был карательный аппарат.
А мой кореш Женька, брат Кости Лешего, вернулся. Пришел домой, но не оправдал надежд Кости. Одной ходки на зону ему вполне хватило.
Он пошел в военкомат и написал заявление, что хочет уйти добровольцем в армию.
— Как же я тебя возьму? — сказал военком. — Ты же судимый.
— Судимость по амнистии снята.
— Это ты другим рассказывай. На Север, на флот пойдешь?
— Пойду.
Женька четко отслужил пять лет на Северном флоте. Потом в Игарке окончил речное училище. Ходил по заполярным рекам, затем вернулся в Москву и стал командиром речного трамвайчика.
Хорошо погуляли мы на его плавединице.
От прошлого у него осталась золотая фикса во рту да татуировка: «Кто не был — тот будет, кто был — не забудет».
И только совсем недавно я понял великую правду, синей тушью наколотую на груди моего товарища.
«Кто не был — тот будет…»
В те годы каждый, кем бы он ни был, мог в любой момент загреметь на этап.
Слава богу, что нынче нам ближе вторая часть этой татуировки: «…кто был — не забудет».
А может быть, я ошибаюсь?
Время покажет.
Затерявшийся в Москве
Этого литератора давно забыли, он был современником Михаила Булгакова, Юрия Олеши, Валентина Катаева, Бориса Пильняка.
И самое интересное, что в те времена у определенной, весьма значительной категории читателей он был гораздо популярнее. Звали его Глеб Алексеев. Он писал московские криминальные истории, тем более что развеселое время НЭПа давало ему для этого богатейшую почву.
Его романы о тайнах библиотеки Ивана Грозного, о таинственных кубках Василия Шуйского, якобы найденных в двадцатые годы, вызывали у читателей острый интерес.
Как я выяснил, Глеб Алексеев был знатоком преступного мира Москвы. Но интересовался он не просто налетчиками и взломщиками, его привлекали убийцы и грабители из так называемого столичного света. Он часто печатал романы с продолжением в тогдашних многочисленных газетах и журналах.
Как— то мне попался пожелтевший и затертый номер «Киножурнала», в котором Алексеев рассказывал о кровавых приключениях красавицы актрисы, нашедшей камни из самой шапки Мономаха.
В конце своей леденящей душу истории автор сделал небольшую ремарку. Он отметил, что хотя в основе романа лежат подлинные события, но частично история придуманная. Шапка Мономаха надежно хранится там, где ей и надлежит быть, а описанные им камни были извлечены из другого ювелирного изделия, которое носила на голове одна из жен эмира бухарского.
Когда доблестные воины легендарной Первой Конной настигли один из караванов уходящего в Персию эмира, многие ценности оказались в Москве.
Алексеев в своем романе описывал, какие существуют пересечения подземных энергетических слоев, и доказывал, что Москва лежит в черном поясе, где может затеряться все, что угодно.
Вот, значит, какая аура у города, в котором мы живем.
Я никогда не верил ни в какие черные пояса, но, давно занимаясь криминальной Москвой, могу сказать: несмотря на невероятную милицейскую и чекистскую бдительность, постоянные проверки документов в ресторанах, на танцплощадках, просто на улицах, в Москве исчезали от сурового ока властей люди весьма интересные для душевной беседы со следователем.
Особенно сильно чувствовалось это в послевоенное десятилетие.
По городам и весям ходило привезенное с фронта оружие, у некоторых людей оказывались огромные суммы денег, лихие ребята привозили в Москву кучи колец, браслетов, серег.
На Тишинском и Перовском рынках можно было купить абсолютно все, были бы деньги.
После реформы сорок седьмого года московский черный рынок получил нокаутирующий удар и стал понемногу сходить на нет. Но оставалось главное, имевшее цену при любом изменении денежных отношений, — золото, камни и часы. Это всегда оставалось основой подпольного бизнеса.
В пятидесятые наша компания заняла достаточно твердые позиции на московском Бродвее, потому что в любых сложных обстоятельствах мы могли дать отпор кому угодно. К тому же половина ребят из нашей компании были боксерами, и весьма неплохими. Мне и моим друзьям приходилось сталкиваться с «аристократией» столичного дна.
Это были не воры и не налетчики. Они прекрасно одевались и вполне легально, как нам казалось, проживали в столице.
Не помню, кто написал, что война быстро старит людей. Писатель имел в виду, конечно, своих друзей-фронтовиков. Но и мы, военные мальчишки, взрослели значительно быстрее.
Общее горе, смерть близких на фронте, постоянное недоедание и походы в кино, которые заканчивались кровавыми драками с тишинскими огольцами, делали нас злее, а потому и старше.
Конечно, к нам сначала относились немного покровительственно, пока дело не доходило до драки.
За несколько месяцев своей «светской» жизни я познакомился со знаменитыми московскими картежниками, ездил в игорные притоны — «мельницы», которые потом стали называть катранами, чтобы прикрыть, если понадобится, знакомых катал. Оговорюсь сразу — делал я это не за мороженое и конфетные фантики.
Передо мной чуть распахнулась дверь таинственного мира Столешникова переулка. Входить туда дальше было небезопасно.
Мы знали в лицо знаменитых золотишников, черных ювелиров, известных фармазонщиков и кидал. Знали, раскланивались при встрече, и не более того.
Вся эта бражка обожала летними вечерами пройтись по аллеям сада «Эрмитаж», со времен НЭПа пользующегося в определенных московских кругах славой самого светского места.
Однажды мы сидели на веранде ресторана вчетвером, к нам подошел весьма элегантный симпатичный парень лет двадцати пяти.
— Добрый вечер, — вежливо сказал он.
Мы не менее вежливо поздоровались, но все же напряглись. Правда, парень был совсем не похож на опера.
— Вы друг Бори Месхи? — обратился он ко мне.
— Предположим, — неопределенно ответил я.
У моего друга Бори, которого все в Москве знали под именем Бондо, всегда хватало проблем.
— Да нет, вы не подумайте ничего плохого. Мы с Бондо добрые приятели.
— Сколько не хватает? — сообразил сразу Володька Трынов, чемпион Москвы по боксу. Он решил, что у приятного парня нет денег заплатить за столик.
— Нет, ребята, с башлями все в порядке. Вон, видите?
Он показал на крайний у стены стол, за которым сидела компания из шести человек.
— Ну и что? — спросил Трынов.
— Начали клеить мою девушку, ну и на меня тянуть.
Я присмотрелся и увидел, что за столом у стены сидит компания лабухов, среди которых наш добрый знакомец Лешка Далматов по кличке «Рыжий». Лешка был не только неплохим музыкантом, но и перворазрядником по боксу, поэтому и мы с Трыновым его прекрасно знали.
Мы с Володькой подсели к их столу, отозвали Лешку и сказали, что парень — наш знакомый.
— Что ж он, фраерюга, сразу не сказал, а мы хотели снять его чувиху. Все, ребята. Подойду извинюсь.
На этом мелкий инцидент был исчерпан «без обмена опытом при помощи жестов», как любил говорить наш тренер Николай Королев.
Выйдя из ресторана, мы познакомились и обменялись телефонами.
Он позвонил мне дня через четыре и пригласил к себе.
Звали его Сева и жил он на Пречистенке в старом доме с неведомо как сохранившимся затейливым лифтом. У него была прекрасная двухкомнатная квартира.
— Родители на работе? — поинтересовался я.
— Нет, это квартира покойного деда, профессора. А родители живут на улице Чернышевского.
В его квартире меня поразила круглая комната. Вместо стен у нее был один круглый книжный шкаф.
— Ты любишь книги? — спросил Сева. — Бери что хочешь, я к ним равнодушен, это все от деда. Конечно, можно отволочь к букинистам, но в деньгах я не нуждаюсь.
Потом мы пили пиво. Стол стоял в огромном эркере, и мне казалось, что мы висим над улицей.
Так Сева вошел в нашу компанию. Он был человеком щедрым и, что нас поражало, прекрасно одевался во все заграничное. Вещей у него было больше, чем в магазине средней руки. Он охотно одалживал ребятам свои пиджаки на выход, но никому ничего не продавал.
Постепенно я узнал некоторые подробности жизни этого таинственного человека. В 1944 году он окончил школу, но на фронт не попал, папа отправил его в Серпухов в ШМАС (Школу младших авиаспециалистов), через три месяца он окончил ее, получил старшинские погоны и, опять же по звонку папы, попал в АТП — Московский авиатранспортный полк.
Летали они в самые разные места, в том числе в Тегеран. С зимы сорок пятого начали летать в Германию. Всякое бывало, стрелку-радисту пришлось и пострелять, поэтому Сева очень гордился медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды.
Когда война окончилась, они начали летать в Германию каждую неделю. Начальство загружало «дуглас» продуктами и выменивало у немцев на ковры, мебель, мотоциклы.
Сева тоже не отставал. Он нашел «камрада», который за водку, табак и консервы выменивал шмотки, и навез в Москву одежды на несколько лет вперед.
Севка любил рассказывать веселые истории из своей авиационной жизни, о немецком черном рынке, о наших начальниках, любителях красивых вещей.
Однажды он рассказал, как его послали на аэродром за автомобилем «хорьх», который привезли для крупного авиационного чина. Сева находил любые предлоги, чтобы не ехать на аэродром под Москвой, а потом гнать машину в Ильинское, где была дача высокого начальства.
И тут он сказал странную фразу, которую я понял только через много лет:
— Сачканул бы от этой поездки, всю бы жизнь в дерьме просидел.
За выпивкой и весельем мы как-то не обратили внимания на его слова. Тем более он красочно описал нам бежевый «хорьх» с темно-вишневыми кожаными сиденьями, серебряными клаксонами на радиаторе, никелированными молдингами.
Весело он поведал, как получил машину и уходил от бдительных орудовцев, так как начальство в приказном порядке запретило останавливаться на милицейские сигналы.
Военачальник вышел в галифе с лампасами и тапочках на босу ногу, обошел машину, любовно ее огладил и с барского стола пожаловал находчивому старшине бутылку водки-сырца и банку американской тушенки.
На летние мы уезжали в лагеря под «стольный» город Айзенах. Более поганого места в Германии я не видел. Казалось, все дождевые тучи толпятся именно над нашим расположением.
Иногда нам везло, и мы отправлялись в Айзенах на усиление комендатуры. Суточное дежурство там было чрезвычайно приятным и необременительным — проходиться по заснувшим улицам уютного города и бдительно высматривать солдат-самовольщиков или поддатых офицеров. Правда, у старшего патруля были еще некие «особые» задания в случае возникновения экстремальных ситуаций, но на моей памяти этого не случалось.
Зато как приятно было потом сидеть в дежурке, пить чай и травить всевозможные истории. Особенно много знали офицеры комендатуры, командированные в ГДР по второму, а то и третьему разу.
Одна из историй была весьма любопытной. В 1945 году, когда наши войска вошли в город Вейсенфельс — кстати сказать, очень неплохой городок, я в нем служил семь месяцев, — то в первый день власти никакой не было. Комендатура только организовывалась. По городу ходили страшные слухи о «вервольфах» — фашистских диверсантах.
Утром в комендатуру прибежал немец-шуцман, то бишь полицейский, охранявший местный банк. У него была разбита голова, и довольно сильно. Он рассказал, что ночью в банк ворвались четверо власовцев.
— Почему власовцев? — спросил комендант.
— Они между собой говорили по-русски и на рукавах френчей у них была нашивка РОА.
В банк немедленно выехала оперативная группа особого отдела.
Служащие банка уже были на месте.
Оперативники крайне удивились, обнаружив в банке маленького городка огромную сумму в рейхсмарках, мешки иностранной валюты, золотые и серебряные кубки, церковную утварь, посуду. Все это добро сдало в банк на хранение некое подразделение инженерных войск.
Кроме того, в двух выдвижных сейфах находились драгоценные камни, вынутые из изделий.
Дело в том, что немцы вынимали камни из ювелирных изделий, а золото подвергалось специальной обработке и сплав этот шел для военных радиоприборов, ночных прицелов и снарядов ФАУ.
Поиск по горячим следам сразу же дал результат. На окраине города, в парке, рядом с брошенными казармами танкового полка были обнаружены три трупа с огнестрельными ранениями в области головы, а в кустах четыре власовских мундира.
У всех убитых в карманах гимнастерок находились красноармейские книжки, а в сжатом кулаке одного из них — бриллиант в полтора карата.
Выяснилось, что все трое проходили службу в одной части, все трое пришли в нее из штрафбата, куда были направлены за грабеж и мародерство. Двое из них были судимы до армии — в штрафбат попали из лагеря.
По агентурным каналам удалось установить, что они давно хотели взять немецкий банк, считая, что в нем находятся деньги, вывезенные из СССР.
Кто был четвертым, установлено не было.
Вот такую занятную историю рассказал нам, салагам, битый-перебитый майор из комендатуры.
Читать бесплатно другие книги:
