Метро 2033. Отступник Шкиль Евгений
Олег хотел было отказаться, но язык прилип к небу, и он все также беззастенчиво пялился на Алёну Первую.
– Угу, – промычал довольный Артур.
– И развлекаться тоже будете?
– Угу, – снова ответил Артур.
– На всю оставшуюся ночь?
– Угу.
– По одной на каждого?
– Тебе сколько девок? – обратился Артур к Олегу.
Олег замотал головой, прокашлялся, потом попытался что-то сказать, потом снова прокашлялся и, наконец, еле-еле выдавил из себя:
– Не-не… нисколько…
– Нисколько или несколько? – переспросил Артур, но затем посмотрел на друга, махнул рукой и проговорил:
– Ему одну, а мне две.
Алёна Первая улыбнулась, искоса взглянув на Олега и отметив оттопыренную ткань на причинном месте, откинулась на спинку кресла, поправляя прическу.
– Итак, мешочек стоит сто десять трудодней, вы собираетесь курить, как я понимаю, из него же. Значит, минус пять. Три девочки на ночь – это еще минус девять. Итого остается девяносто шесть. Ты мне, Артурчик, должен еще двадцать один трудодень, – проговорила она голосом, не терпящим возражений.
У Олега от такой дороговизны услуг глаза чуть не полезли на лоб, но Артур довольно хлопнул себя по коленям:
– Ну, договорились.
– В таком случае, я вам, мальчики, настоятельно рекомендую душ, – Алёна Первая легко поднялась и направилась к выходу. – Потом приходите в гостиную. Вас будут ждать.
– Вода у тебя там хоть теплая? – уже вдогонку бросил Артур. – А то я намылся в интернате ледяной, больше не хочу…
Ответа не последовало.
Душевая в Доме Алён была устроена уже после Великого Коллапса, и ее конструкция отличалась простотой. С южной стороны на крышу пристройки поставили внушительных размеров бак-цистерну, выкрашенную в черный цвет, и в солнечные дни вода там неплохо нагревалась. Небольшая комнатка, три на три метра, не отапливалась, так что использовалась только летом, а для омовений зимой существовала настоящая баня.
Артур, как оказалось, неплохо ориентировался в доме.
– Значит так, сперва ты помоешься, а после я, – сказал он, распахивая дверь в торце коридора.
Три свечи, горящие в подсвечнике, который держал Артур, хорошо освещали отделанное белой плиткой помещение. Олег оставил одежду на лавке в коридорчике, зашел внутрь и с любопытством огляделся: он привык мыться возле колодца на заднем дворе своего дома, зачерпывая ковшиком из ведра, но здесь ничего подобного не наблюдалось. Прямо из потолка спускалась труба, притянутая зажимом к стене, потом она делала плавный изгиб, на котором было врезано устройство, вроде небольшого колесика, и вновь устремлялась вверх. Непонятного вида раструб с дырочками, напоминавший носик лейки, было привинчен на конце. Также в дальнем углу душевой стояла полка, на которой лежала стопка полотенец и два куска мыла. Олег понюхал по очереди оба, но определить по специфическому и довольно неприятному запаху, где было оно произведено – в Золотой Косе либо в Малой Федоровке, у него не получилось.
– И где здесь вода?
Артур возвел глаза к небу, но сдержался и не сказал никакой гадости.
– Видишь, из трубы такая хрень торчит? Это называется кран. Поверни его… Мля! Да не в ту сторону… Во-во-во! Вода сверху пошла через сетку, видишь? Это и есть душ.
Олег, восхищенный хитроумным устройством, с полминуты недвижно постоял под теплыми струями, впитавшими в себя июльское солнце, а затем, принялся очень быстро намыливаться, потому что ему казалось – вода вот-вот закончится.
Затем юноши поменялись местами. В отличие от друга, Артур никуда не спешил, мылся обстоятельно, с неторопливой тщательностью.
– Слушай, я вот о чем тебя хотел спросить, а правда говорят, что ночью тут гораздо дороже, чем в рабочее время? – сказал Олег, которому уже надоело держать подсвечник.
– Да, днем дешевле, – согласился Артур, смывая с себя остатки мыльной пены. – Но ты как-нибудь статут о путанах почитай. Там знаешь, сколько ограничений?! Никакой фантазии, никаких поз, вообще ничего не допускается. Проще бревно шпилить. А наши девки этим успешно пользуются: хочешь чего-нибудь этакого – приходи ночью, но и плати, значит, больше.
Наконец, обернув бедра полотенцами, друзья подобрали снятую одежду и направились в гостиную.
В большой комнате, освещенной тремя потрескивающими канделябрами, их ожидали Алёна Первая и еще шесть одетых в длинные халаты женщин. Ухоженные, причесанные и накрашенные, они были разного возраста, комплекции, с разным цветом волос и глаз. Однако всех их объединяли улыбки, которые будто бы жили отдельно от лиц своих хозяек. Друзья сели, и Олег почувствовал себя очень неуютно, прижавшись голой спиной к мягкой спинке дивана.
– Кого-то из вас не хватает, – задумчиво протянул Артур.
– Яны нет, – ответила Алёна Первая, – у нее сегодня дни не те, и она дежурит в Доме детей.
– Ха, все время забываю, тут же ещё и дети рождаются, и дни не те бывают, – Артур потянулся к своим вещам, нащупал журнал с загадочным названием, вытянул его перед собой на уровне глаз, и с курьезной торжественностью проговорил:
– Ну-ка, девки, покажите чем богаты, буду вас с моей богиней сравнивать.
Женщины, без какого-либо стеснения, привычными жестами скинули халаты – все кроме Алёны Первой, которая вытянув вперед ноги, восседала в сторонке. От такого количества обнаженных тел у Олега зарябило в глазах, но если полчаса назад, находясь в одной комнате с немолодой, но все ещё привлекательной хозяйкой, он ощущал невероятной силы возбуждение, то теперь стало ужасно неловко, даже потянуло убежать и больше никогда не возвращаться в этот дурацкий дом. Очень хотелось выглядеть таким же небрежным, бывалым, как Артур, оценивая достоинства девиц, но краска бросилась Олегу в лицо и он думал только об одном: заметили путаны его смущение или нет.
– Это, – наследник показал пальцем на темноволосую девицу, – Галина, это Татьяна Первая, это Татьяна Вторая, это Оля, а это Алёна Вторая и Алёна Третья.
В трепещущем свете свечей женщины казались нереально красивыми. Они все так же равнодушно улыбались, будто были по-прежнему одеты, переступали с ноги на ногу, поворачивались, нагибались и снова выпрямлялись, словно танцевали под неслышную музыку, демонстрируя плечи, груди, ягодицы…
– Вот, мля, – с напускным разочарованием пробормотал Артур, вперяясь в журнал. – Богиня, моя бесценная прекрасная дама, всего одна такая на свете, а сношать приходится кого попало.
– Но-но, воин, не дерзи! – рыкнула Алёна Первая. Впрочем, неудовольствие ее было столь же наиграно, как и разочарование Артура.
– Ну, друг, тебе первому выбирать, – Артур совершил волнообразный пас кистью правой руки, – как младшему товарищу в любовных утехах.
Олегу показалось обидным это постоянное напоминание о возрасте, и, если честно, уже ничего и никого не хотелось, обнаженных фурий оказалось внезапно слишком много, а заметной разницы между ними не было. И он подумал: с кем ни уединись, наслаждения не будет, а лишь одно сплошное неудобство, но, разумеется, отступать было совершенно невозможно, поэтому Олег наугад ткнул пальцем в крайнюю фигуру.
– Алёна Третья, хороший выбор, – прокомментировал Артур. – Ну а я, наверное, усну сегодня… э-э-э… между двух Татьян.
Женщины надели халаты, потом выбранные подошли к хозяйке, которая дала им по зажженной свечке и маленькие свертки. Та, что предназначалась Олегу подошла и протянула руку:
– Идем, – сказала она просто.
Олег, спрашивая себя «за каким чертом я пошел сюда?», поплелся вслед, удивляясь величине дома: по длинному коридору они сворачивали раза три или четыре: сперва направо, потом опять направо, а затем налево…В душной комнате было мало мебели: широкий топчан да маленький столик с пятирожковым канделябром.
– Совсем дышать нечем, такая жара была днем. Я бы открыла окно, но, боюсь, налетят комары, а они очень больно кусаются, – сказала Алёна Третья. – Странное дело, весной и в начале лета их почему-то не бывает, а в сентябре от них просто нет спасения.
Слушать ее голос, ровный, убаюкивающий, было очень успокаивающе. Слова своим размеренным ритмом напоминали удары волн о песчаный берег Миуса.
– Но ведь сейчас не сентябрь, – произнес Олег тихо.
– Не сентябрь, – легко согласилась она, – но комары уже появились.
Женщина подошла к нему, точным движением руки сдернула с него полотенце, а через мгновение на пол соскользнул ее халат. Алёна была на полголовы ниже Олега, ее волосы, кажется, темно-русые (в полутьме юноша не мог понять, какого они цвета), спадали на округлые плечи. Она улыбалась призывно, многообещающе и Олег вдруг некстати подумал, что покойная жена очень смущалась своих кривых зубов и потому была неулыбчивой. Он вообще не помнил – смеялась ли Карина хоть когда-нибудь?
Но оказавшись в таком месте, надо было что-то делать, и взглянув на Алёну Третью со странной отрешенностью: без восхищения, без желания, без любопытства, он ладонью коснулся ее груди, которая оказалась полной, теплой и очень приятной на ощупь. С губ путанки сорвалось легкое постанывание, она прижалась к Олегу, ее дыхание щекотной лаской коснулось кожи, и, со все возрастающей горячностью, зашептала:
– От тебя пахнет настоящим мужчиной. Никто во всем Лакедемоне не пахнет, как пахнешь ты! Я так давно ждала тебя, каждый день надеялась, что придешь… и вот, слава богам, наконец, ты со мной!
Жена Олега никогда ничего подобного не говорила, и, услышав такое признание от совершенно незнакомой женщины, он поначалу удивился, но чувствуя, что должен как-то соответствовать образу «настоящего мужчины», поцеловал Алёну Третью в губы. Она, прикрыв глаза, учащенно задышала, ответила поцелуем в шею, потом коснулась языком соска юноши – нежно, трепетно – и продолжила целовать его все ниже, а потом опустилась на колени, облизала пупок и ее губы легко заскользили по влажной коже. Олегу было очень приятно, но брезгливая мысль, что путана говорила и делала все то же самое и с Артуром, и со многими другими, мешала полностью отдаться ласкам.
Покойная Карина очень редко его целовала, (а уж так, как эта женщина – вообще никогда), в минуты близости жена была скованной (может быть, стеснялась своей юной неопытности), и, хотя вроде бы не пряталась явно, однако избегала мужа. Впрочем, Олег тоже мгновенно забывал о ней, стоило только выйти за дверь, ведь жизнь воина требовала суровой сосредоточенности и полной самоотдачи, а сейчас он впервые задал себе вопрос: может быть, Карина любила кто-то другого? Теперь уже не узнаешь… Юноша будто смотрел на себя со стороны – что смог дать он своей жене? Неуклюжее безрадостное супружество, беременность и смерть… Но погибни он в бою, его юной вдове через пару месяцев нашли бы другого мужа. Стала бы она хоть когда-нибудь вспоминать о первом, сравнивать с новым? А вот теперь она умерла, и не прошло еще и недели, как он сравнивает Карину, но не с новой женой, а со шлюхой…
Олег наклонился, обхватил Алёну Третью за плечи, резко поднял и отстранился. Женщина посмотрела с недоумением.
– Что такое, милый? – спросила она то ли обиженно, то ли растерянно. – Я тебе не нравлюсь?
– Не нравишься.
– Я, по-твоему, некрасивая? – обида и растерянность исчезли из голоса путаны, но появилась неприкрытая озабоченность.
– Нет, ты красивая, – юноша сел на топчан.
– Тогда в чем дело? – Алёна Третья снова говорила мягко, ровно и убаюкивающе. – Я сделала что-то неправильно?
– Просто я тебя не хочу… – злясь на себя, Олег отвернул голову, чтобы не пересечься с ней взглядом.
Дом Алён был запретно-манящим местом, мальчишкой он столько раз представлял себе, как приходит сюда, и вот сейчас, когда это случилось, ничего кроме досады не было.
– Бедный мой мальчик, – Алёна Третья села Олегу на колени, провела рукой по коротким волосам и поцеловала в лоб, – тебя что-то тревожит, мой отважный воин? Расскажи мне, расскажи все, что у тебя на душе. Расскажи, не таясь, я смогу принять всю твою боль, всю без остатка…
Олег внезапно вскочил, отчего Алёна Третья свалилась на пол. Он поднял кулак, лицо его исказила гримаса ярости.
– Как, ты, тупая телка, – зашипел он точно раненная в самое сердце азовская гидра, – можешь принять всю мою боль, если ее не смогли поглотить даже священные воды Миуса!
Сейчас он очень хотел ее ударить… Со всего размаха, не щадя кулака… Чтобы она завизжала, как сучка, которую ошпарили кипятком, чтобы она взвыла… Может, хоть так удалось бы сорвать на ком-то свое смятение, которое лишало жизнь привычной жесткой четкости, вырваться из замкнутого круга, где обязанность замыкается на почетном праве, а почетное право – на обязанности. Но, конечно же, шлюшка была тут совершенно ни при чем, она делала то, что должна была делать, старалась угодить, и бить ее не было никакого смысла.
Алёна Третья испуганно глядела на взбешенного парня, который, подняв кулак, разбрызгивая слюну, испускал гортанно-шипящие звуки. А потом он вдруг опустился на топчан, обнял голову руками и в таком положении замер. Путана поднялась, потерла ушибленную голень, подумав, что завтра там будет огромный синяк, подобрала с пола халат и накинула на плечи.
– Ты прав, воин, – больше она не улыбалась, голос ее стал глухим, а взгляд колючим. – Я всего лишь тупая шлюха. И никогда чужую боль я не принимала как свою. Я умею принимать в себя только чужое семя. Но твой друг заплатил за эту ночь, и я обязана тебя развлекать. Я не смогла разрядить твою плоть, я не сумела облегчить твою душу… что же остается делать? Скажи мне!
Олег вскинул голову, взглянул на путану затравленно, с отчаянием.
– Сколько ты родила детей? – вдруг спросил он.
Олег протянул руку и коснулся ее живота. Алёна Третья непонимающе качнула головой, потом сделала шаг назад.
– Троих, – голос женщины дрогнул. – Двух мальчиков и одну девочку.
– И все здоровы, без отклонений?
– Да… то есть, нет, – сказала Алёна. – Младший умер в трехмесячном возрасте, но двое других здоровы.
Олег притянул женщину к себе, поцеловал кожу живота, где ее избороздили тонкие линии растяжек, и тихо, почти одними только губами прошептал:
– Счастливая ты…
Странная горечь подступила к горлу Алёны. Она опустилась на топчан, прижалась к юноше, обняла его и долго-долго почти по-матерински гладила по коротко остриженному затылку. Может быть, прошло полчаса, а может быть, и целый час, Олег потерял счет времени, он не ощущал рук женщины, будто ее и вовсе не было здесь. Он смотрел невидящим взором в один из темных углов маленькой душной комнатки, словно сейчас сидел не на жестком топчане, а стоял на возвышенности и созерцал безмятежность Миуса.
– Я ничем не могу тебе помочь, – сказала наконец Алёна, поднимаясь. – Я не ведаю ответов на твои вопросы, я не знаю лекарств от ран на твоем сердце. Я просто тупая шлюха. Но, может, это даст тебе какое-то облегчение.
Подойдя к столику, гетера достала из-под него бутылку странного вида, оплетенную трубками. Откуда-то в ее руках появилась мелкая сеточка, на которую она бросила щепотку сухих листьев из свертка, полученного от Алёны Первой.
– Что это? – спросил Олег.
– То, что дает отдых от обид, – женщина взяла одну из свечей, поднесла к горлышку бутылки, обхватила губами трубку. Послышались булькающие глухие звуки, в воздухе разнесся необычный, немного терпкий запах горелого. – Вдыхай в себя.
Алёна протянула бутылку Олегу, и когда он вдохнул дым, горло зажглось неистовым пламенем, будто в него заползла целая сотня жгучих многоножек.
– Держи дым в себе, как можно дольше, – тихо произнесла Алёна, откинув голову.
Олег пытался делать так, как подсказывала ему путана, но не выдержал и надрывно раскашлялся.
– Ничего, – Алёна забрала бутылку, затянулась, выдохнула, потом снова отдала ее юноше. – Пробуй еще…
Олег заглотнул новую порцию дыма.
Алёна, склонив голову набок, вяло улыбнулась, погладила виски юноши.
Вскоре вся трава выгорела, и они просто сидели – расслабленные, отрешенные, улыбающиеся, бездумно глядя в темноту.
Олег проснулся оттого, что упал с топчана на пол. Алёна Третья мирно посапывала возле стенки. Было еще темно, но рассвет неотвратимо приближался. Он чувствовал, как кровавое солнце мчится на всех парах, чтобы в триллионный раз взойти над горизонтом и увидеть среди прочего, как отец задушит беспомощного ребенка.
«Нет, нет, не в этот раз… – бормотал Олег, быстро одеваясь и стараясь не задеть что-нибудь. – Я этого не сделаю, и никто этого не сделает».
Как молния пронесся он по темным коридорам, расположение которых непостижимым образом отпечаталось в памяти, и выскочил на улицу. Ночной воздух ударил в нос пронзительной свежестью, но легче не стало, наоборот, юношу стошнило: вчерашнее вино, шашлыки, салат, все то, что считалось деликатесом, спустя несколько часов вдруг оказалось ядом более страшным, чем радиоактивные воды Азовского моря. «Единственный выход – бежать. Забрать дочь и исчезнуть, будто нас здесь никогда и не было… Бежать! Но куда?…» – спросил он себя, вытираясь рукавом.
На ум пришел вчерашний разговор с Артуром. Таганрог! Там, в заброшенном городе вроде бы живут мутанты, выродки, твари, которых Лакедемонская Полития убивает в младенчестве. Да, он пойдет на восток в радиоактивный город, и найдет этих загадочных обитателей Таганрога. Он отдаст им на воспитание свою дочь, а потом будь что будет…
Олег побежал по безлюдным улицам к своему дому. Главное – успеть! До рассвета осталось совсем немного. А с первыми лучами солнца покинуть Лакедемон незаметно и думать нечего. Жаль, как жаль, что он потерял столько времени в кабаке, а потом у путан, а еще зачем-то сдал свою «Сайгу» на хранение в Арсенал. Сейчас бы забрать ее… Но это вызовет подозрение, поэтому придется довольствоваться шашкой. Заскочив в дом, Олег кликнул Лизу, старую рабыню, которую он арендовал у Общины, с того времени, как беременность жены перевалила за седьмой месяц. Старуха в ночной сорочке, заспанная, с распущенными космами седых волос, охая и часто моргая выскочила со свечкой навстречу хозяину.
– Ну, что ты стоишь, я ухожу на задание, – скороговоркой выпалил Олег. – Собери два куска вяленой свинины и бурдюк с водой. Только быстро, быстро, быстро!!!
Лиза тут же, совсем не по-старчески, сорвалась с места. А Олег побежал в свою комнату за стилетом, тройником с веревкой и черно-серой плащ-накидкой. Собираясь, он надеялся, что рабыня не свяжет этот неожиданный рейд с девочкой и потому не станет поднимать тревоги. Ведь за проявленную догадливость старуха могла получить большую награду – кто знает, возможно перевод в более высокий ранг… Конечно, правильнее было бы связать ее, просто на всякий случай, но терять времени нельзя, а убить – рука не поднималась.
Когда юноша выскочил в прихожую, Лиза уже стояла с готовым вещмешком. Он вырвал лямку из морщинистых рук и развернулся к двери: следовало поторопиться в карантин, где сейчас держали его дочь.
– Господин, я налила в бутылочку разбавленное коровье молоко и положила четыре пеленки…
Олег резко развернулся к старухе:
– Откуда ты знаешь…
– Знаю, знаю, – закивала Лиза. – Я ведь видела, как вы себе места не находили, даже во сне разговаривали… Храни вас Бог! Малышку кормить надо каждые три часа и белье менять не забывайте. И берите ее обязательно под головку.
Олег заглянул в глаза старухе и выдохнул:
– Спасибо тебе.
Впервые в жизни он говорил слова благодарности кому-либо из рабов.
– И вот еще, возьмите, – Лиза протянула потертую бело-сиреневую бумажку.
– Что это? – Олег недоуменно уставился на странный подарок.
– Это пятьсот рублей вам на удачу. До Великого Коллапса они были чем-то вроде наших трудодней. Вам ведь только в Таганрог бежать, больше некуда, – заговорила рабыня торопливо, тыча пальцем в картинку. – Когда дойдете до города, найдите площадь, где стоит этот памятник, посмотрите, там мой дом кирпичный, в четыре этажа. Квартира двенадцать… ключ под половиком лежит, сможете спрятаться на первое время, а в кладовой найдете мед и консервы… я ведь до Коллапса не была рабыней, и жила не в Лакедемоновке, а в Таганроге, в библиотеке имени Чехова работала. Но мой господин, наверное, не знает, кто такой Чехов…
– Хорошо, хорошо, я найду твой дом, Лиза, но сейчас пойдем-ка, попробуем тебя представить Серому, – проговорил Олег, придерживая ее за локоть. – Да не бойся, я же с тобой буду…
– Ох, хозяин, он же меня разорвет… – слабо запротестовала старуха, тем не менее покорно переставляя ноги в направлении заднего двора.
– Ничего не бойся, Серый, хоть и зверь, но умный, думаю, что вообще умнее многих людей, он поймет, что не могу его сейчас с собой взять, но не хочу, чтобы он от голода умер.
Едва они вышли в темный двор, как раздалось тихое поскуливание – так Серый всегда встречал хозяина, – быстро перешедшее в предупреждающее рычание, становившееся громче, по мере продвижения чужака по территории, которую зверь считал своей. Лиза чуть было не вырвала дрожащую от страха руку, и Олегу пришлось тащить женщину силком.
– Тихо, Серый, молчи, – прошептал юноша, с бесконечной радостью отмечая свою власть над ним, так как теперь слышалось лишь громкое сопение и шорох песка под ногами…
Пока они продвигались еще на три-четыре метра ближе, в памяти юноши снова засверкал яркий солнечный день, в который был найден Серый.
Он провалился в замаскированную яму-ловушку, утыканную заостренными кольями, что в изобилии были устроены на подступах к Лакедемону. Неизвестно сколько времени провел там зверь, однако, когда Олег обнаружил его, пленник совершенно обессилел от кровопотери, жажды и голода. Слипшаяся в колтуны серая шерсть, набитая песком и сухими листьями, мутная пленка, затянувшая глаза и едва слышное дыхание, слишком ясно говорили о скорой смерти хищника.
– Зачем ты притащил эту падаль? – возмутился Анатолий, с которым Олег столкнулся у ворот. – Ее даже на шкуру пустить нельзя.
– Мое дело, – огрызнулся юноша, а про себя добавил: «Я его вылечу, тебе назло!»
Как ни странно, вопреки всем прогнозам, дикий пес, больше похожий на волка, не издох. Достаточно медленно, но заметно он пошел на поправку, подпуская к себе только Олега и принимая только ту пищу и воду, что приносил его спаситель. Зверь часами лежал в тени сарая, наблюдая, как человек занимается упражнениями, обливается холодной водой из колодца или чистит оружие. Кстати, развеска выстиранного белья тоже теперь досталась Олегу, потому что ни Карина, ни тем более кто-то из рабов не рисковали больше выходить на задний двор.
Юноша мечтал превратить Серого в настоящего боевого друга, поэтому выспрашивал у стариков любые сведения о воспитании и обучении собак, но кроме обрывочных историй про команды «фас-рядом-сидеть-лежать-голос» четких представлений о том, что же надо делать, так и не получил. К тому же все как один сходились на том, что воспитывать собаку надо со щенячьего возраста, а Серый под определение «щенок» никак не подходил.
– Тебе бы пособие по служебному собаководству, племянник… Но где ж его нынче взять? А я, увы, кинологией никогда не увлекался… – развел руками дядя Роман.
Однако, как скоро выяснилось, пса ничему учить было не нужно. В тот день юноша как раз растирался после умывания, когда во дворе появился Артур. Дурачась, он наградил друга тумаком, Олег ответил, и завязалась шуточная потасовка. Неожиданная реакция Серого испугала поначалу даже его хозяина: сделав огромный прыжок, пес оказался около молодых людей, злобно оскалил похожие на небольшие кинжалы клыки и грозно зарычал, оттесняя опешившего Артура к дому. Олег не сомневался: скажи он хоть слово – и Серый бросится в атаку.
Второй случай был еще более наглядным: тот же Артур, в приступе веселья, схватил шашку Олега и начал бегать по дому, опрокидывая мебель, а потом выскочил во двор, угрожая бросить клинок в колодец. Олег уже настроился на долгую игру в догонялки; он страшно раздражался, когда на друга налетала подобная блажь, но поскольку Артур был превосходным бегуном, догнать и отобрать что-либо удавалось редко, а колодец давал еще и дополнительную фору.
Вот тут Серый показал себя во всем блеске: он молнией метнулся наперерез обидчику и схватил его за ногу. Когда Олег подбежал, чтобы оттащить пса, тот не разжал зубов, пока Артур не бросил на землю «похищенный» клинок.
– Олежка, ты лучше сейчас пристрели эту тварь, когда-нибудь он тебя загрызет! – проговорил Артур, потирая лодыжку, на которой остались явственные кровоподтеки от зубов. – Смотри, мразь, он мне новые штаны продырявил, хорошо хоть кожу не прокусил! – молодой человек погрозил кулаком в сторону Серого, который явно с чувством выполненного долга, лениво улегся на привычное место возле сарая.
После этого Олег задумался, кого же он вытащил из ямы-ловушки, и стал заниматься с собакой по собственному разумению. Понятливость питомца и то, с какой охотой он ползал, прыгал, садился и ложился вместе с наставником, вдохновляли на новые эксперименты, и вскоре Серый уже не только выполнял голосовые команды, но и делал все, что требовал хозяин, подчиняясь жесту или щелчку пальцами. Несомненно, в будущих боях и разведках он мог проявить себя самым достойным образом. Олег даже слегка огорчился, что не додумался дать Серому какое-нибудь более звучное имя, подходящее для бойца.
Холодный нос ткнулся юноше в руку и мягкий язык облизал ладонь.
– Слушай внимательно, Серый! Мне надо уходить. Насовсем. Я не могу тебя взять сейчас, мы не перелезем через стену, она слишком высокая и охраняется. Был бы ты маленьким ребенком, другое дело, но ты ведь большой, ты очень большой пес… Так что Лиза будет тебя кормить, понял? – Олег встал на одно колено и потрепал пса за лохматое ухо. – Не вздумай ее укусить! А я приду за тобой, как только смогу! Лиза, возьми его миску с водой, и держи в руках, да наклонись же…
Старуха исполнила приказание, каждую секунду ожидая, что останется, как минимум, без пальцев, однако пес не сделал ни одной агрессивной попытки.
– Давай теперь, пей! – юноша подтолкнул непокорную голову к миске и успокоился только когда Серый нехотя стал лакать. – Я же говорил, Лиза, что он умнее людей! Как только представится случай, попробуй выйти с ним за ворота, а там отпусти, может, он меня найдет…
Еще раз обняв пса на прощание, Олег заторопился к дому.
В прихожей он закинул на плечо рюкзак, приоткрыл дверь, осторожно выглянул на улицу и прислушался к тишине.
Он хотел еще что-то сказать, но понимая, что время безвозвратно уходит, обнял старуху и прошептал:
– Благодарю, Лиза… Иди, ложись и скажи, что ты меня не видела. Надеюсь, что тебя не накажут.
Никто из хозяев Лакедемона никогда не обнимал ее. Старуха засопела, слезы наполнили уставшие глаза и потекли по морщинистым щекам.
– Я вынесу любое наказание…
Но юноша этого уже не слышал. Он мчался что есть мочи по улице, и единственная мысль, что занимала его в это мгновение – как бы не нарваться на патруль. Спустя несколько минут он оказался возле здания карантина и толкнул незапертую дверь. Бесшумно Олег прокрался к караулке, где по всем прикидкам должна была быть девочка и дежурный.
Интуиция не обманула: в помещении, освещаемом едва горящим ночником, развалившись на кровати храпел тридцатисемилетний бородач по имени Яков Кувагия, а на полу, метрах в трех от кровати, стоял металлический таз, в котором лежал ребенок. Олег притаился: старейшина должен быть вооружен пистолетом и обязательно иметь при себе тесак или хотя бы стилет. Но раз стражник беспечно спит, значит, убрать нерадивого воина не составит особого труда.
Юноша застыл в нерешительности: сейчас решалась судьба его и этого маленького ребенка с кошачьими зрачками. Надо лишь ступить через порог, за черту, после которой не будет возврата. На какой-то миг Олег вдруг засомневался: сможет ли он убить человека, которого хорошо знал? Чепуха! Конечно, сможет. Он ведь уже убивал однажды. Три года назад. А старейшины говорили, что пройдя через обряд, воин переступает грань, возведенную из страха перед кровью себе подобных. Значит, вперед.
Обнажив стилет, Олег шагнул в комнату.
Глава 4
Что же, лети, мотылёк. Попытайся успеть до рассвета!
Олег медленно крался в темноте. Пот, ледяной и обжигающий одновременно, стекал липкими каплями по лбу, по занемевшей шее, по напряженной спине. Юноша передвигался почти бесшумно, но ему чудилось, что шарканье берцев перекрывало громоподобный храп бородача Якова. Он остановился возле кровати, сжимая в правой руке стилет. Теперь нужно просто ударить… пожалуй, лучше чуть ниже уха…
Старейшины ошибались. Убивая в первый раз, не переступаешь грань, но становишься на нее, зависаешь над пропастью, оказываешься перед выбором: идти дальше, хладнокровно истребляя своих недругов, оставляя за собой трупы, или отступить, раскаяться и больше никогда не совершать того, что сделал. Ты переходишь черту не тогда, когда убил впервые, а когда снова повторяешь свой кровавый опыт.
Олег застыл в нерешительности… а может, просто забрать девочку и уйти? Но вдруг она заплачет? Дети ведь плачут, в отличие от настоящих воинов… Тогда придется драться, а это лишний шум… Нет, нельзя рисковать. И вот еще: унести ребенка из-под носа и оставить в живых часового – это несмываемый позор, бесчестье, которое будет во много раз хуже смерти, так что, наверняка, сам Яков выбрал бы стилет… там, где челюсть подходит к уху… или чуть ниже…
Юноша подобрался, приготовившись к броску…
Нет! Даже если уже стал преступником, так поступать нельзя. Яков – старый воин. Девять или десять лет назад, во время Второго Новоазовского похода, он один уничтожил в рукопашном бою толпу выродков рода человеческого – про это знал каждый малолетний сопляк в интернате, ведь больше половины уроков посвящалось истории Лакедемона после Великого Коллапса. Так что нельзя убить живую легенду во сне, это недостойно. Даже рабов будят перед тем, как зарезать во время обрядов.
Олег перестал дышать.
– Доблесть и сила! – прохрипел он.
– А!.. – Яков резко сел. – Что?…
Яков не успел ничего понять, но рука его на автомате схватилась за рукоять тесака, а тело рванулось с кровати, но было поздно. В глазах Олега побагровело: кровь ударила в голову. Он метнулся к часовому, пальцами левой руки впился в губы бородача, отворачивая голову, одновременно нанося удар правой. Стилет легко, без сопротивления, по самую крестовину вошел туда, куда и целился – в район сочленения, чуть ниже уха. А в следующую секунду, заваливаясь на кровать вместе с грузным телом, убийца выдернул свое оружие и воткнул его под ребра.
Вот и все. Воин-легенда Яков Кувагия мертв. Олег, тяжело дыша, вытер клинок о покрывало, снял с трупа кобуру с «Макаром», и хотел было забрать тесак, но раздумал: во-первых, шашка самого Олега была куда лучше, а во-вторых, это ведь личное оружие Якова, так что пусть останется при хозяине. Юноша вытащил из ножен клинок, который покойник так и не успел обнажить, и вложил рукоять в еще теплую ладонь: воин должен умирать с оружием в руках.
– Да восславят тебя вечные воды Миуса, – прошептал он.
Потом Олег наклонился к тазу. В нем, свернувшись причудливым калачиком, среди отвратительно пахнущего тряпья, спала его девочка… совсем крохотная… с торчащими клочками темных волосенок на маленькой голове. Олег вспомнил, что у него в вещмешке есть пеленки, достал одну и расстелил на полу. Затем потянулся к младенцу, но в самое последнее мгновение, когда окровавленные пальцы должны были коснуться ребенка, отдернул трясущиеся руки. Взять это человеческое существо оказалось гораздо труднее, чем заколоть воина-легенду. Может, он так и стоял бы в нерешительности, да время не ждало. За окном начинало светлеть. Больно, до крови закусив губу и громко сопя, юноша взял-таки на руки крошечное тельце. Девочка дернула ножкой, но не проснулась. «О вечные воды Миуса! Кто бы меня еще научил, как надо пеленать детей!», – промелькнуло в голове Олега.
Несколько минут спустя юноша накинул на себя черный с серыми разводами плащ, скрывающий левую руку с нелепым свертком, и побежал в направлении главных ворот. Тянуло предутренней сыростью, и хотя ночь все еще властвовала на улицах Лакедемона, небо на востоке едва заметно порозовело.
«Не успеваю… Не успеваю!!!» – билась в голове отчаянная мысль. Но Олег со злобой прогнал ее. Удары сердца болезненно отдавались в висках. Есть еще надежда! Есть! Сегодня на седьмом посту должен дежурить Петька, которого всегда ставят на замену… Шестнадцатилетний молокосос. Совсем зеленый, необстрелянный юнец… впрочем, своего раба он уже прикончил. Значит, как и любой мужчина, если и не переступил черту, то уж точно стоит на грани. Но это не меняло дела. Петр был жутким растяпой, сочинителем стихов о любви к отчизне. Это его зачастую и спасало от конкретной взбучки за нарушения устава. Заснул на посту, что случалось с ним постоянно, тут же сочинил стишок – и вроде как погасил строгач… Здесь и была лазейка: Олег надеялся оглушить спящего дозорного, связать… ну а там как боги решат.
Беглец миновал последний проулок и оказался перед укреплениями, на открытой полосе, засаженной капустой. Впереди, в пятидесяти шагах проглядывали ажурные контуры сторожевой вышки, а от нее – влево и вправо – расходился четырехметровый частокол. Стало еще светлее, чудилось, вот-вот из-за горизонта должен показаться край солнечного диска. Олег, стараясь не шуметь, быстрым шагом направился к своей цели. Проклятые кочаны то и дело попадались под ноги, ступни оскальзывались на тугих кругляшах, сбивая листья, которые ломались со свежим хрустом.
«Может, спит?» – он с надеждой посмотрел вверх. Нет. Там кто-то шевелился, но не осознавал приближения опасности, не понимал, что врага нужно высматривать с внутренней стороны.
Вот дозорный поднялся и начал медленно-медленно поворачиваться в сторону Олега. Видимо, все-таки что-то услышал, или просто надоело смотреть в одну сторону. Так или иначе, беглец отчетливо осознал, что в любом случае, даже если он рванет что есть мочи, не сможет приблизиться на расстояние вытянутой руки, потому что пробежать эти невероятно длинные десять метров, а потом еще пятнадцать ступеней по лестнице, было попросту невозможно. Нет… за это время успеет среагировать любой безмозглый сопляк, даже такой, как поэт-недотепа Петр. Не из «Макарова» же в него палить? Тогда уж точно на шум сбежится пол-Лакедемона. Отчаяние стало подниматься в душе Олега, и вдруг, словно щелкнул выключатель – все мысли погасли, и какая-то древняя часть души, коварная, до поры таящаяся на дне, перехватила власть, оттеснив разум в сторону.
– Петя! Пе-е-тя! – нарочито громкий шепот, привлек внимание дозорного.
Плечи юного стражника дрогнули, он недоуменно помотал головой. Наконец, увидел-таки внизу, почти уже возле вышки своего старшего товарища по интернату Олега, сына Виктора, с каким-то свертком в руке.
– Что? – дозорный часто заморгал, лицо его, конопатое, совсем еще детское, расплылось в улыбке. – Это… ты?
– Я, кто же еще… – нога беглеца коснулась первой ступеньки лестницы, – у меня к тебе дело.
– Но… – Петя нахмурился, будто вспоминая что-то очень важное. – Тебе сюда нельзя. До смены еще два часа, наверное…
– Да говорю же, у меня к тебе дело, – Олег преодолевал ступеньку за ступенькой, не отводя пристального взгляда от дозорного.
– Стой! – взвизгнул стражник, направляя АК74 на своего товарища.
– Ты… что, Петя? – Олег на секунду замер, а потом сделал шаг. – У меня ведь горе, понимаешь, – еще один шаг. – У меня жена умерла, Карина, – и еще шаг. – Моя Карина… ты же поэт, ты должен понять. А я хотел бы, чтобы ты сочинил в память о ней хороший, очень хороший стих. Как ты это умеешь.
Дозорный в замешательстве опустил автомат.
– Да… я могу, – сказал он. – А что у тебя в руках?
– А это… подарок… тебе, Петя… подарок, – губы беглеца механически произносили эти слова, а тело продолжало преодолевать ступеньки, и вот он уже в каком-то метре от стражника. – Заочно, за труды, за то, что ты такой талантливый поэт и мужественный воин.
– Скажешь тоже… – юнец зарделся, отступив на шаг и пропуская на вышку Олега. – А что там внутри?
– Сейчас увидишь, – Олег положил «подарок» на деревянный настил, выпрямился в полный рост.
И вдруг сверток шевельнулся, издав неясный звук. Разум Олега завизжал в ужасе: «Нет! Не надо! Стой!!», – но левая рука, словно подчиняясь приказам извне, ухватилась за подбородок дозорного, отогнула голову назад – блеснул клинок стилета, и стальное жало вошло в кадык незадачливого поэта.
Все произошло мгновенно.
– Прости, прости, я не хотел, Петя, прости меня, пожалуйста, – обнимая и усаживая умирающего на настил, шептал Олег дрожащими губами. – Прости, меня, Петя, прости, ты никогда не переступишь грань, ты останешься на ней вечно, а я… а мне уже все равно… но прости меня, Петя, прости меня, пожалуйста…
Однако руки споро обыскивали обмякшее тело юного поэта. В карманах убитого ничего не нашлось, кроме огрызка карандаша и криво исписанных листков пожелтевшей бумаги. Отдышавшись, убийца проверил боекомплект. Теперь у него был не только пистолет с восемью патронами, но и «калаш» с двумя полными рожками. Закрепив тройник на одном из деревянных брусьев, он посмотрел вниз: отлично, по веревке можно спуститься. Но как при этом удерживать ребенка? Недолго думая, Олег скинул с себя заляпанную кровью накидку, рассек ее надвое стилетом, выбрал более чистую часть, связал концы и закинул получившееся подобие люльки себе на шею. Затем, будто вспомнив о чем-то, закрыл веки мертвецу и прошептал:
– Да восславят тебя вечные воды Миуса.
И, будто откликаясь на его мантру, где-то вдали послышался удар гонга, а потом приглушенно неразборчивое:
– …шествий!!!
Спустя несколько секунд донесся звук еще одного гонга, но он был громче, чем предыдущий, и крик:
– Шестой без происшествий!!!
«Перекличка», – сообразил Олег. Взгляд отчаянно шарил по углам в поисках молоточка. Но растяпа-поэт куда-то его дел. Прошла секунда, долгая, мучительная, напряженная, а за ней потянулась вторая…
Необходимо было что-то предпринять, причем срочно. Уже почти светло, уже видны контуры соседних вышек. И если сейчас на нем закончится перекличка, через пять минут здесь будет патруль. Юноша схватил автомат и ударил прикладом по металлическому блюдцу, прикрепленному стальной цепочкой к потолку. Раздался вибрирующий звон, а Олег во всю мощь заорал:
– Седьмой без происшествий!!!
– Восьмой без происшествий! – отозвались вдали.
Кустарник начинался за частоколом, но надо было преодолеть пустую полосу, метров в четыреста. Беглец, ухватившись за веревку, надежно привязанную к тройнику, принялся осторожно спускаться с внешней стороны изгороди.
Вскоре рабы из окрестных деревень погонят скот в поля, чуть позже пойдут земледельцы. Но они были не страшны Олегу, поскольку он собрался идти в Таганрог, по пустынному Мариупольскому шоссе.
Опасность исходила не от работников; а вот когда через полчаса, перед открытием главных ворот, произойдет очередная перекличка, седьмой пост не отзовется. Пять-семь минут – патруль будет на месте. Три минуты – общая тревога. Итого запас времени не больше чем три четверти часа. Потом, если быстро сообразят, что к чему и куда следует направиться, по следу сразу может пойти оперативная группа. Если нет – в погоню выйдут часа через два. Но главное, чтобы дозорные сейчас его не увидели. Восточная часть небосклона уже озарилась нежно-алым заревом. Со всех сторон доносился радостный птичий щебет. Вовсю горланили петухи, готовя жителей Лакедемона к пробуждению.
Олег бесшумно спрыгнул на землю и, пригнувшись, ожидая в любой момент получить пулю в затылок, рванул к кустарнику. Глаза его то и дело косились вправо, в сторону восьмой вышки. Но повернуть голову и потерять драгоценную секунду он не смел. Сумерки рассеивались, стремительно отступали перед утром нового дня.
До кустов оставалось еще метров двести. Кто знает, быть может, прямо сейчас дозорный восьмого поста заметил темную фигуру, бегущую прочь от поселка. А кто там, на восьмом, сегодня? Леха, кажется… Алексей – не поэт, долго думать не будет, прицелится без всяких внутренних терзаний. Стреляет он первоклассно. До цели, правда, далековато, но если и не попадет, то тревогу поднимет, форы лишит.
Беглец споткнулся о бугорок и ноги заскользили по мокрой траве. Рука инстинктивно вскинулась, и автомат чуть не слетел с плеча. Спина выгнулась, корпус развернулся на пол-оборота, но Олег не упал, удержался, чудом сохранив равновесие, и лишь крепче прижал к груди драгоценную ношу – свою малышку.
До кустов оставалось метров семьдесят. Это немного, если, конечно, никто не держит тебя на мушке. А даже если и держит – все равно немного. Попасть с шестисот метров по движущейся цели в утреннем сумраке не так уж и легко. Почти невозможно.
Через несколько секунд беглец скрылся в зелени. Теперь заметить его никак не могли. Он остановился и отдышался, а потом заглянул в висящую на груди люльку. Глаза девочки были все так же плотно закрыты и она чуть-чуть причмокивала губами.
«Голодная…» – подумал юноша, но мысль о кормлении ребенка его устрашила: он ведь никогда ничего подобного не делал. И в интернате такому не учили. За детьми ухаживать – это ведь не людей убивать… ново и непривычно.
Впрочем, теперь Олег наверняка знал: трудно – только во второй раз, когда ты повторяешь свой первый опыт. А в третий – это уже обычно.
– Выйду на Мариупольское шоссе и обязательно поедим, – пообещал он малышке.
Олег не без усилий пробирался сквозь кустарник, колкие ветви цеплялись за камуфляж, их приходилось отводить рукой, чтобы не оцарапали ребенка.
Наконец беглец вышел на открытую местность и оглянулся: небо на западе, все еще погруженное во тьму, сливалось с землей, и линия горизонта не просматривалась. Олегу подумалось, что можно бы пойти не в Таганрог, а в другую сторону, к Новоазовску, например. Эта дорога была вполне разведана. Все-таки туда совершили четыре военных похода. Вырезали почти всех выродков, остальных жителей угнали в рабы, некоторых, наиболее толковых, записали в крестьяне. Трактирщик Гоги, говорят, из Новоазовска. А еще ходят слухи, что город теперь необитаем. Последний поход – Четвертый Легендарный – решил судьбу этого селения. И это как раз неплохо: войско туда не пошлют, поскольку делать там больше нечего. Вот только юноша понимал, что сам, в одиночку не сможет вырастить свою девочку. Не сумеет. Не приспособлен он к такому делу. Да к тому же, чтобы попасть в Новоазовск, нужно пересечь Миус. Но это возможно только по охраняемой дамбе и земляной насыпи, и, конечно, незаметно пробраться не получится. Раньше, говорят, мост был, но теперь он разрушен. И лодку негде достать, ведь в Лакедемоне мореплавание запрещено. А преодолеть Миус с девочкой на руках – самоубийство. Олег тяжело вздохнул, потом посмотрел на запад, где угрожающе темнел частокол Лакедемона. Вот и получается, что для него все дороги на Миусском полуострове ведут в Таганрог.
Выйдя на дорогу, покрытую разбитым асфальтом, Олег снял с шеи люльку, из вещмешка достал бутылочку и долго возился с соской, которая никак не хотела надеваться на узкое горлышко. Наконец, справившись и с этим, юноша пристроил малышку на коленях и смог приступить к кормлению.
Однако сколько он не тыкал соской в крошечный ротик, девочка не желала просыпаться и только пара капель на губах была то ли проглочена, то ли просто размазалась. Стало почти совсем светло, и Олег увидел, что кожа ребенка желтовато-серая, а на щеках ни тени румянца. Ему вдруг почудилось, что нет даже дыхания и он со страхом приложил ухо к маленькому животу: по счастью сердце ее билось хоть и тихо, но размеренно. Юноша коснулся крошечного носика малышки и тут же отдернул руку. Неужели и он когда-то был таким? Совсем маленьким, хрупким, беззащитным…
Олегу хотелось заплакать, в груди защемило, странная, непередаваемая печаль заполнила все его существо. Но воины не плачут. В последний раз такую слабость он позволил себе в восемь лет, когда умерла мать, за что был немедленно высмеян товарищами по интернату.
Читать бесплатно другие книги:
