Железный волк Булыга Сергей

– Но я ведь жив, Игнат! – очень сердито сказал князь. – Ведь так?

Игнат молчал. Князь, подождав, спросил:

– Так что мне, показаться им? Пусть видят – вот он, князь!

– Но… Смерть была! Ее все видели…

– А я?

– А ты… – Игнат насупился. – Ты, князь, такой, что мало ли… Может, душа твоя уже ушла, а тело еще здесь! Так люди скажут.

Скажут! Это верно. Князь встал и посмотрел в окно. Там, далеко, у пристани, и вправду было непривычно пусто. Плоты качались на воде, ладьи. А берег был пуст. Ждут, значит, они, не дождутся… И князь опасливо спросил:

– Кто видел Смерть? Когда?

– Так уже заполночь, – почти спокойно, даже как-то по-деловому ответил Игнат. – Вначале было как всегда, темно. Потом вдруг небо просветлело. И тут уже увидели – стоит Она над теремом, а ветер саван треплет! Свят, свят!

Игнат перекрестился. Князь облизал пересохшие губы, спросил:

– Ты крещеный, Игнат?

– Князь!..

– Да, князь я! И крещеный, – зло перебил Всеслав. – А ты… Не знаю я, сомнения берут! Вот ты в храм ходишь, там поклоны бьешь, Писание там слушаешь. А слышишь ли?!

– Я…

– Помолчи пока! Так вот, Писание там слушаешь. Ну а слыхал ли ты в Писании про Смерть? И чтобы Она была при саване, с косой.

– Н-нет, так я не слыхал…

– И не услышишь! – усмехнулся князь. – Нет Смерти той, которую вы будто видели. Все это суеверие. Поганство! Навь. Есть Смерть только одна – по-христиански. Понял? Душа покинула тебя, ты охладел – и все. Вот это Смерть. А после – Суд. Но это уже Там, не на земле. А Смерть с косой, гундосая…

И тут князь даже головой мотнул и засмеялся. После подал Игнату руку и сказал:

– Пощупай. Теплая? Живая? То-то же. И я без рогов, без копыт. И крест на мне – вот, посмотри. Доволен, да?

Игнат кивнул.

– Тогда вставай!

Игнат послушно встал.

– Так, – сказал князь задумчиво. – Значит, так… Посадника – ко мне, владыку – ко мне, сотских – ко мне, старост – ко мне! К обеду жду, не поскуплюсь. Иди, распоряжайся.

– Но если, князь…

– Иди! И не гневи меня, Игнат. И им также скажи, чтоб не гневили!

Игнат ушел. Князь посидел еще, подумал, а после встал, смел крошки со стола и подошел к печи. Тихо позвал:

– Бережко!

Зашуршало. Значит, подумал князь, жив. Наклонился и сыпнул под печь. Потом еще сыпнул. Захрумкало. Так, хорошо, подумал князь и улыбнулся, а вот если бы не брал, вот если бы выл, вот тогда это плохо, страшись. Да и то: чего страшиться? Мы Бусово племя, чужого не ищем. Этот терем поставил Микула, и наследовал Микуле его сын Глеб, Глебу наследовал его племянник Володарь, Володарю – его внук Рогволод, Рогволоду – муж дочери его Владимир, Владимиру наследовал сын его Изяслав, Изяславу – сын его Всеслав, Всеславу – брат его Брячислав, Брячиславу наследовал я, а мне наследует…

И князь нахмурился. Да, подумал, и вправду, а кто тебе наследует, Всеслав? И сколько их, сыновей, у тебя – четверо? Или, если руку на сердце, то пятеро? Да, пятеро. Старший, Давыд, – в Витьбеске, а Глеб, любимый, – в Менске, а Борис – в Друцке, Ростислав – в Кукейне. А самый младший, Святослав, он где? Пять лет уже прошло, как нет о нем вестей. Никаких! Да и Святослав ли он? Потому что это ты его так называл – Святослав. А сам он называл себя Георгием. И ведь Георгий – это правильно, так по крещению. И он ушел Георгием, пешком, меча и то не взял. Сказал:

– Не обессудь, отец. Не мое это всё, не хочу.

И ушел. Как в старину было говорено: встану я, не благословясь, пойду, не перекрестясь, и не воротами, а песьим лазом, тараканьею стежкой, подвальным бревном… Прости мя, Господи, не удержал я сына младшего. Да и не мог я удержать его, не смел. Он от рождения был мне в упрек, на нем мой грех, мое вдовство. Не Святослав он, а Георгий, нет Святославов в святцах, есть только Георгии.

А сам ты кто: Всеслав или Феодор? Как князь – Всеслав, как Божий раб – Феодор. А прадед твой Владимир звался по крещению Василий. И было у него двенадцать сыновей, правда, не все до смуты дожили. Тем, кто не дожил, им легко. А прочие…

Нет, лучше дочерей растить! Но дочерей тебе Бог вовсе не дал. Вот сыновей родилось семеро, а возмужали пятеро, потом один ушел, осталось четверо, и те по уделам сидят, в Полтеск к тебе не кажутся, у каждого своя обида. И если кто и помнит что хорошее, так это только одна Глебова. А что! Никто к отцу на Пасху не явился, всем было некогда, и только Глебова пусть не сама приехала, но был же от нее гонец с подарками. Подарки, правда, сущая безделица, и все-таки…

Бог не дал дочерей! За что?! Встал князь, вновь посмотрел в окно. Тишь, пустота. И это хорошо… А почему? Совсем ты одичал, сидишь один, как сыч, всех сторонишься. Вот все и ждут, когда ты наконец помрешь. Так выйди и скажи: «Недолго вам терпеть! Шесть дней всего!» Ну, выйди, князь! Так ведь не выйдешь, оробеешь. Тогда сиди и жди, когда Она придет. Жди, князь!

И он ушел к себе. И там сидел и не смотрел уже в окно, а только слушал. Зашумели внизу, загремели. Должно быть, на поварне шум, подумалось. Да, на поварне. Готовят стол! И то: посадник будет, сотские, владыка. Давно пиров здесь не было. На Рождество и то велел не принимать. Хворал. И не хотел – все опостылели. Сказал тогда: свое отпировал. Зажился ты, ох как зажился! И Изяслав давно ушел, и Святослав, и Всеволод – отродье Ингигердино, змееныши… Ну, Изяслав да Всеволод тогда, при Рше, молчали, всё это Святослав устроил – крест целовал, послал к тебе гонца, и ты словам его поверил, взял сыновей, Давыда с Глебом, сели в лодку, переплыли через Днепр. Давыд двенадцати годов, а Глеб семи. Жара была, ты снял шелом. Так и явился к ним, к змеенышам, в шатер, шелом держа в руке. И ты еще успел сказать:

– Вот, братья, я пришел…

Так вот сам бы и шел! А сыновей зачем с собой брал? Что, думал, сыновья тебя спасут, укроют, как щит? О нет, Всеслав! Не так люди устроены, особенно князья. Да и тебе ли это объяснять – ты сам же князь. Ты помнишь, что отец тебе рассказывал…

А он, отец твой Брячислав, когда пришла большая смута, в нее не полез. Он только смотрел со стороны, из Полтеска, как его кровные дядья рядились да рубились, Степь брат на брата наводили, сонных резали. В день смерти старого Владимира их на Руси сидело семеро, а после стало быстро убывать. Первым зарезали Бориса, после – Глеба. А после Святослав пал в битве против Святополка. Святополк, убив брата, опять подался в ляхи, к Болеславу. Да не дошел, умер от ран в Берестье. Вот и осталось от Владимира всего три сына: Ярослав, Мстислав и Судислав. Мстислав был далеко, в Тмутаракани, а Судислав, и прежде робкий, тогда совсем притих. И Ярослав сел в Киеве. И рассудил, кто был в прошедшей смуте прав, а кто нет. И вот с того его суда и повелось скорбеть о Борисе и Глебе, а Святополка проклинать и называть Окаянным. Тогда же и явился слух, что в Берестье он не умирал, а что наша земля его не приняла, и побежал он далее, никем уже не погоняемый, вселился в него бес, ослеп он и оглох, члены его расслабились, и упал он с коня и убился. И будто по сей день в пустыне меж Ляхи и Чехи стоит его могила – смрадный курган, полынь-травой поросший…

Но было это так или не так, кто знает! Зато все точно знали то, что как только не стало Святополка, так сразу тихо стало на Руси. Или, может, стало тихо от того, что уже и шуметь было некому? Ведь всех же Ярослав тогда подмял! И это хорошо, учила отца бабушка. Ибо не будь его тогда, когда являлся Вячеслав и сватался, ссадили бы нас с Полтеска, вот что она говорила. И добавляла: чти дядю! Брячислав так и сделал: собрав дары, послал ладьи на Киев. Зима пришла, лед стал, ладьи не возвратились. Странно!

А по весне из Киева пришли варяги. Привел их Эймунд, ярл. Отец не звал их, звать не собирался и вообще он не хотел знаться с варягами. Поэтому он, встретив их на пристани, сказал:

– Зачем вы мне?!

Эймунд ответил:

– Пригодимся. И очень скоро, князь! – и рассмеялся.

Был этот ярл высокий, кряжистый, беловолосый, белобровый – совсем как Трувор. Это не к добру. Отец сказал:

– Езжайте дальше, я вас не держу. А хотите, я вас одарю, только скорей езжайте!

Но ярл сказал:

– Нет, я даров от тебя не возьму. Я буду тебе так служить, без платы. Это так будет потому, что твой дядя Ярислейф – мой враг.

И приказал своим дружинникам сходить на берег. Они сошли. Тогда отец сказал:

– Пусть так. Но ты мне не слуга, а гость. Мой дом – твой дом!

Он не хотел вражды. Он думал, что они немного погостят и уберутся. Вот он и повел их на Верх. Там был богатый пир. На нем варяги быстро захмелели и стали петь свои дикие песни. А иные из них уже повставали из-за столов и принялись похваляться своей храбростью. Тогда осерчали полочане, да и сам князь уже начал подумывать о том, что никогда не бывает добра от варягов, прав был Володша, резать их надо…

Но тут ярл Эймунд вдруг сказал:

– Князь, не сердись на них, это простые воины. Ты накормил их, напоил, и я тебе благодарен за это. И они благодарны, поверь, и они не забудут твоей щедрости. Но сейчас они сильно пьяны и уже ничего не смыслят, им не до учтивых слов. Если хочешь, я их прогоню.

Отец кивнул. Эймунд встал и крикнул им по-своему. Они сразу притихли, встали и послушно вышли вон. Тогда Эймунд сказал:

– А теперь пусть и твои люди тоже уйдут. Мы будем говорить с тобой, князь, об очень серьезных делах. Таким делам чужие уши не нужны.

Князь повелел – и полочане тоже вышли. Эймунд нахмурился, сказал:

– Теперь пусть уберут и это!

Князь еще раз повелел – и убрали со столов. Свет пригасили. Выгнали собак. Стало темно и тихо. Эймунд сказал:

– Вот так-то оно лучше, князь. Зачем нам крик и свет? Ведь мы же не женщины! – и засмеялся. А после продолжил так:

– А Ярислейф совсем обабился. Скупой стал, подозрительный. Не верит никому. Мы от него ушли. К тебе.

– Зачем?

– Чтобы защитить тебя от Ярислейфа.

– Но он мне не грозит.

– Будет грозить. И очень скоро, князь. Мало того, он скоро сам сюда придет. Вот тогда мы с ним и посчитаемся. За всё!

– Да что ты такое говоришь?! – рассердился отец. – Не может того быть, чтобы мой дядя пошел на меня!

– Всё может, князь! – уверенно ответил Эймунд. – Но для того чтобы подробно объяснить, что здесь к чему, я буду должен говорить достаточно долго. Готов ты к этому?

– Готов.

Ярл пристально посмотрел на отца и сказал:

– Ну что ж, тогда слушай. Итак, у Ярислейфа был отец – князь Вольдемар. Ваши льстецы именовали его Красным Солнцем. Он всех вас окрестил и всех вот так держал! Но это было уже после. А поначалу Вольдемар был никем. Брат Ерропольк прогнал его от вас, и он прибежал к нам. У нас он говорил: «Тот, кто пойдет со мной обратно через море, будет иметь богатую добычу, потому что я, князь и сын князя, приведу вас прямо к нашей княжеской казне!» И наши люди ему верили. И Вольдемар очень быстро набрал в наших краях большую и надежную дружину. В ней было немало очень достойных и славных воинов, в ней были и мои дядья. И что? Никто из них не вернулся обратно. А почему?

Отец молчал. Эймунд обиделся, сказал:

– Если не хочешь отвечать, тогда слушай дальше! Итак, когда мои сородичи добыли Вольдемару Киев…

– Но прежде Полтеск! – перебил его отец очень сердито.

– Да, прежде Полтеск, – согласился Эймунд. – И здесь они сразили Рогвольда и всех его дружинников, пленили его дочь и передали ее Вольдемару, и только после этого стали требовать оплату за свои труды. А Вольдемар… А Вольдемар стал торговаться, словно женщина, стал говорить, что вся его казна у Еррополька в Киеве, а посему, говорил Вольдемар, как только одолеем Еррополька, тогда сразу посчитаемся – одним разом за всё. И мы, то есть мои дядья и прочие воины севера, ему поверили. И пошли на Киев. И пришли туда. Но Ерропольк затворился в крепости и отказывался выходить в поле для решающей битвы. И вот тогда… – тут Эймунд усмехнулся, помолчал, а потом торопливо и гневно продолжил: – Но это уже ничего не могло изменить! Потому что люди севера все равно захватили и Киев, и киевскую казну, и самого тогдашнего киевского князя Еррополька! И снова стали требовать свою законную долю добычи. А Вольдемар… Он их прогнал, как назойливых псов! И не на север, как они того хотели, а на юг! Чтобы север так никогда и не узнал, какие недобрые дела порой творятся в вашей стране. Ведь так все это было, князь?

– Так, да. Но не совсем, – сказал отец. – Потому что твои сородичи, рассорившись с Владимиром, стали требовать, чтобы он отпустил их на юг, где они хотели наняться на службу к ромеям. И он их сразу отпустил. А мог бы и прогнать. Потому что они, твои сородичи, убили Ярополка, его брата!

– Убили? Ну и что! – сердито вскричал Эймунд. – Они и Рогвольда убили! Но ты же за это на них не в обиде.

– Потому что Рогволод, мой прадед, пал в бою. И это честь! – вот что ответил на это отец очень гневно! И так же гневно продолжал: – А Ярополка закололи в спину. И это смертный грех на тех, кто это сделал! То есть на ваших людях, на варягах.

Ярл засмеялся. Он долго смеялся. Потом сказал так:

– Какие вы, южные люди, смешные! Зачем им было его убивать? Ради потехи? Или ради славы? Так ведь славы в этом не было и быть не могло. Безоружный Ерропольк вошел в темные тесные сени, и там те, кому князь Вольдемар за это щедро заплатил, его и закололи. Но кололи они из-за денег, а деньги были Вольдемаровы. Вот на него, на Вольдемара, и лег этот, как вы называете, грех. Я повторяю: на Вольдемара, а не на тех глупых и жадных дружинников, которые…

– Ложь! – закричал отец.

– Князь! – снова засмеялся Эймунд. – Ты же князь! И, значит, ты прекрасно должен знать, как все это делается. А делается это совсем не просто, а сперва долго обдумывается и подготавливается. Ведь просто так никто никого не убивает. Вот мы пришли к тебе. И разве мы сейчас кого-нибудь режем или душим? Нет, конечно. А вот если бы нам было за это заплачено… Однако, похоже, я уже начинаю говорить лишнее! Так вот, давай опять будем говорить о Вольдемаре. Итак, Ерропольк был убит, Вольдемар занял Киев и объявил себя великим князем. Никто не смел ему в этом перечить. А если так, то, значит, наши родичи стали ему не нужны, и он прогнал их на юг, откуда никто из них уже не вернулся. Мы затаили обиду. Шло время. Честно признаться, мы уже и не думали, что нам когда-нибудь удастся посчитаться с Вольдемаром. И тут вдруг является к нам его сын Ярислейф. Он бежал к нам от своего отца, как когда-то сам его отец бежал к нам от своего брата Еррополька. Ярислейф начал с того, с чего когда-то начинал и его отец Вольдемар: он звал нас на Киев и тоже обещал нам много добычи и воинской славы. Мы прекрасно понимали, что Ярислейф так же лжив, как и его отец, что он нас тоже обманет. Но мы пошли за ним, потому что нам было сказано, что нас ведут на Вольдемара, а мы очень желали посчитаться с ним за наших родичей. Однако Вольдемар нас не дождался, умер, и мы уже хотели было возвращаться с полдороги. Но Ярислейф, не скрою, был очень убедителен в своих воинственных речах. Кроме того, он был щедр на обещания, он говорил, что даст нам Киев на три дня для разграбления…

Ярл замолчал, задумался. Отец насмешливо сказал:

– И ведь не обманул.

– Не обманул, – как эхо отозвался Эймунд. – Первое время он и действительно был с нами щедр и милостив. А мы за это хорошо ему служили. А дальше мы бы служили ему еще лучше! Но тут вдруг произошли такие неприятные события… что я и не знаю, как мне их теперь тебе излагать! И нужно ли мне это делать?

Тут Эймунд снова замолчал. Он ждал, когда отец не выдержит и начнет его расспрашивать. Когда человек расспрашивает, он тогда легче верит услышанному – он же сам хотел это услышать, вот пусть теперь и слушает! Но отец ничего у ярла не спрашивал. Потому что он видел: был ярл высокий, кряжистый, беловолосый, белобровый, а такое всегда не к добру…

И ведь так оно тогда и вышло!

Ярл вдруг спросил:

– Почуял, да?

Но отец снова ничего не ответил. Тогда Эймунд, озлясь, вскричал:

– Так слушай же! Когда скончался Вольдемар, то Свендопольк не стал дожидаться, пока в Киев съедутся все его родичи и станут решать дело о престолонаследии законным образом, а взял и самовольно провозгласил себя великим князем. Да, он, конечно, вел себя весьма поспешно. Но, с другой стороны, Свендопольк имел на Киев все права! Ведь он был старшим в вашем роду как по возрасту, так и по праву рождения. Отец Свендополька – это уже упоминавшийся нами Ерропольк, который был великим князем еще до Вольдемара. Да и сам Вольдемар, убив Еррополька, усыновил Свендополька и при всяком удобном случае именовал его своим старшим сыном. Так что о чем тут было спорить? Но Ярислейф судил иначе, он говорил, что Свендопольк – это чужая кровь, и поэтому он даже не может рассматриваться как претендент на престол, так как по всем божеским и человеческим законам наследовать Вольдемару могут только его родные сыновья, а первым из них является старший из оставшихся в живых, то есть он, Ярислейф. И потому-то Ярислейф и шел на Киев, вел нас с собой и ублажал наш слух рассказами о будущей – и очень скорой – несметной добыче. Однако вскоре я заметил, что чем ближе мы приближаемся к цели нашего похода, тем Ярислейф становится мрачнее. Тогда я в весьма осторожных выражениях поинтересовался у него, в чем же тут дело. Ярислейф ответил мне примерно следующее: из диких южных степей в Киев спешит – и не один, а с большим войском! – еще один сын Вольдемара, который, если честно говорить, имеет куда большие права на престол, чем Ярислейф и Свендопольк вместе взятые. Я очень поразился подобному известию. Тогда Ярислейф объяснил: дело в том, что этот сын рожден от законного по вашим понятиям христианского брака, а Ярислейф и Свендопольк – от языческих. Вот какие вы странные, южные люди! Однако я не стал спорить с Ярислейфом. Я и в дальнейшем внимательнейшим образом выслушал его пространную и весьма сбивчивую речь, потом потребовал залог и получил его, а потом… Слушай внимательно, князь Вартилаф! Очень внимательно! В тот день, когда мне это было поручено, я взял с собой только самых верных людей – Рагнара, Аскелля, обоих Тордов, Бьорна и еще… Но этих уже нет в живых, и поэтому мы не станем их упоминать… Так вот, мы все переоделись купцами, сели на коней и ехали, таясь от встречных, целый день. Лес был очень густой, таких я прежде никогда не видел. А потом мы нашли то, что искали, спешились и затаились. Вскоре до нас донесся шум, который ни с чем нельзя спутать, – это двигалось войско. Потом шум стих – это они учредили стан. Мы ждали. Когда уже достаточно стемнело, я обрядился в рубище, подвязал себе лживую бороду, встал на костыль и двинулся прямо к их кострам. И так – на костыле, с протянутой рукой, то есть совсем как самый настоящий нищий, – я обошел весь их стан. Мне везде щедро подавали. А я увидел все, что мне было нужно. Потом, когда в стане все крепко заснули, я снова к ним пришел, но уже не один, а со своими верными людьми, безошибочно нашел палатку конунга, и там показал, что и как нужно делать. А потом… А потом, сделав все то, что нам было поручено, мы скрытно вернулись туда, откуда прибыли. Я развернул плащ и сказал: «Вот эта голова. Ты узнаешь ее?» А он мне ничего на это не ответил, он только побелел как снег. Тогда я продолжал: «Этот великий подвиг совершили мы, люди севера. А ты теперь прикажи предать своего брата земле с надлежащими почестями». И только тут твой дядя закричал: «Зачем ты сделал это? Кто научил тебя?» – «Как кто? – ответил я. – Ты, господарь. Ты же сам говорил, что твой брат Бурислейф…» Но Ярислейф не желал меня более слушать – прогнал. После еще восемь дней он со мной не разговаривал. А тело своего брата велел прибрать…

– Ложь! – очень гневно воскликнул отец.

– Ложь? – усмехнулся Эймунд. – Как бы не так, мой господарь! Я говорил по совести. И теперь еще раз, прямо говорю: Бурислейф был убит по воле Ярислейфа, а Свендопольк здесь ни при чем. И тогда какой же он Окаянный? Окаянный – это твой дядя Ярислейф, который до тех пор будет резать вас, своих родичей, пока всех не зарежет. И это мне известно совершенно точно. Вот так-то, князь! Подумай об услышанном. А если я хоть в чем-нибудь солгал, то пусть мне не умереть на поле битвы. Пусть мне никогда не увидеть Вальхаллы! Клянусь Одином, Фригг, Тором, Локи, клянусь Югдрасилем… Ну, чем тебе еще поклясться, южный человек?

Отец молчал. Потом тихо сказал:

– Сегодня уже поздно. Ложись и отдыхай. А завтра уходи. Я не держу тебя.

Ярл не обиделся. Он только невесело улыбнулся и сказал:

– Ты молод, князь, горяч. Конечно, мне уйти нетрудно. Но подумай: а что будет потом? Твой дядя Ярислейф скоро придет сюда, уж я-то хорошо его знаю.

– Нет, не придет! – сказал отец очень уверенно. – Меча меж нами нет.

– Мечи всегда найдутся! – так же уверенно ответил Эймунд. – Вот почему я пока что не буду спешить. Я встану на Острове и подожду. Дай мне три дня передохнуть, а потом я сам уйду. Если, конечно, ты меня отпустишь.

– Отпущу!

– Князь! – тихо засмеялся ярл. – Не зарекайся!

После сразу же встал и ушел. На Вражий Остров. Они стояли там три дня, а на четвертый день, когда они уже начали поднимать паруса… Прямо напротив ни их, но уже здесь, на этой стороне, причалил киевский посол Ходота. Он сразу поднялся к отцу и также сразу начал выговаривать ему вроде того, что, мол, зачем ты, Брячислав, кормишь Эймунда, ведь он же дядин враг, и ты это знаешь! Отец обиделся, ответил:

– Но я не звал его. Да и к тому же он сейчас уходит.

– Куда? – грозно спросил посол.

– Не знаю! – сердито ответил отец. – Да и зачем мне это? Мы сами по себе, а варяги по себе!

– Вот это верно! – сразу подхватил Ходота. – Им на Руси не место! От них нам одно только зло!

– Какое зло? – спросил отец.

Но Ходота будто не расслышал, а уже вот что сказал:

– А дядя ждет тебя!

– С дружиной?

– Нет! – сразу ответил посол. – Зачем ему теперь твоя дружина? Тихо теперь на Руси, слава Богу. Но, правда, как-то даже слишком тихо. Вот дядя твой и говорит: «Земля наша обширна и обильна, а сколько нас на ней осталось? Я да братья мои Судислав и Мстислав, да Брячислав, племянник наш, и все». Поэтому желает он рядиться. Вот, говорит, собраться бы вам всем четверым, обговорить, как быть дальше, как Русь держать так, чтобы дедино не расползлось в чужие руки. А то ведь что же получается! Волынь уже который год без князя. Так же и Древлянская земля. Так же Муром, Ростов…

И еще долго говорил Ходота, мягко стелил, приманивал. Отец с ним не спорил, кивал, соглашался. Да, говорил, мы с Ярославом оба от Рогнеды, да, и как же такое забыть, что только Ярослав тогда и заступился за нас перед дедом, и дед смирил свой гнев и оставил нам Полтеск. А то, что дядя мне теперь еще земель сулит, так это великое благо. Всё это так, прав Ярослав. И здесь он тоже прав. И здесь… Вздыхал отец! И нет-нет да и поглядывал в окно…

А там, через Двину, на Вражьем острове, было уже пусто. Не было там больше полосатых парусов, двухсот острых варяжских мечей и ярла Эймунда. Он утром, еще до Ходоты, приходил прощаться и сказал:

– Есть у меня скальд, его зовут Бьорн. Когда мы вернемся к себе, он будет петь о тех, кого мы видели здесь, в ваших землях. Он мог бы петь и о тебе. Но пока что мы тебя не видим, и петь ему о тебе пока нечего. Прощай, князь! – и ушел.

А вот и корабли его ушли – вниз по Двине. А на следующий день ушел Ходота. Ходота ушел вверх. На пристани напомнил еще раз:

– Спеши, князь! Дядя ждет тебя. А то как бы тебе самому не пришлось его ждать. Но ждать-то что! А вот встречать…

Отец пообещал поторопиться. И в тот же день, от всех таясь, отец сошел к реке, взял лодку и поплыл… вниз по течению, к варягам! Гребцам пообещал: озолочу! И те гребли без продыху. Два дня. На третий, уже вечером, они догнали Эймунда. Ярл ни о чем отца не спрашивал, а сразу посадил к костру рядом с собой. Рог подавал, сам мясо нарезал и потчевал. Отец молчал. Варяги пели – тихо, не по-нашему. Но мы и по-варяжски знаем, и по-еллински. Двина – река широкая, она для всех открытая. Ночь наступила, все ушли. Тогда отец сказал:

– Дядя зовет меня в Киев. Земли сулит.

Эймунд с удивлением посмотрел на отца и спросил:

– И что, именно из-за этого известия ты три дня гнался за мной?

Отец кивнул. Тогда Эймунд сказал:

– Какие вы, южные люди, смешные! Когда зовут, нужно идти.

– Но я не верю дяде! – очень сердито воскликнул отец.

– Ну и что?! – сказал Эймунд. – Верить совсем необязательно. Но все равно нужно идти. Только не в Киев, – тут он усмехнулся, – Киев нам пока что не осилить. Ведь у меня всего две сотни воинов. А сколько у тебя?

Отец молчал. Тогда Эймунд хлопнул его по плечу и сказал:

– Еще раз говорю: какие вы смешные! Вот ты не веришь, а пойдешь. И еще без охраны. Ведь тебе было велено явиться одному, не правда ли?

Отец опять ничего не ответил. Эймунд недобро усмехнулся и продолжал:

– Вот так! Не веришь, а пойдешь. И Бурислейф тоже не верил, но пошел. И Ярислейф его зарезал.

– Дядя не резал!

– Да, он не резал, – согласился Эймунд. – Резал я. А для тебя, я думаю, найдется еще один ярл. Ведь не может же Ярислейф отступиться от данного слова!

– Какого?

– А такого. Ведь он же обещал дать тебе землю – и ты ее получишь. Потому что только будучи в земле ты никому уже не повторишь того, что слышал от меня: Бурислейфа убил Ярислейф! А я же был только мечом Ярислейфа.

– Ярл!

– Погоди!..

И так они еще довольно долго спорили, только к утру пришли к согласию. И двинулись – вверх по реке, в обратный путь. Пришли, стали на Вражьем Острове. Дальше отец пошел один и говорил с дружиной. Потом позвали Эймунда и снова говорили. Потом били в Зовун, созвали люд и говорили с людом. Люд разделился, стоял страшный крик. И даже бабушка тогда пришла на площадь, и тоже грозила отцу, и увещевала его, после опять грозила и увещевала, говорила, что добра от этого не будет…

Но он тогда все равно ее не послушался – взял дружину и пошел на волоки. Он тогда очень спешил. Потому что, когда он уходил, бабушка ему при всех сказала, что она пошлет гонца в Киев, к дяде, чтобы его предупредить. И как она сказала, так и было: скакал гонец, потом плыл по Днепру…

И все равно он был еще под Любечем, когда отец и Эймунд уже пришли под Новгород. Крик там был тогда великий! И смятение! Чуть только успели затвориться новгородцы. Но Эймунд на Детинец не пошел, а сразу, через мост, на Ярославов Двор! Вот там и была злая сеча! Посадник Константин, сын того самого Добрыни, стоял насмерть. Но все равно они мечей не удержали! Мы их загнали на крыльцо, терем зажгли. Взвыл люд! Дым! Гарь! И приступили мы…

Вдруг разделилась новгородская дружина: одни остались стоять и рубиться, а другие побежали. Да не смогли они уйти – за ними кинулся Эймунд со своими людьми, перехватил их, порубил, взял добычу – и поспешил обратно. Вернулся – здесь уже все догорало, но Константин упорствовал, отец его теснил – они уже рубились на Майдане, у самой воды. Еще немного, всех бы положили! Или, может, положили бы нас?..

Но тут вернулся Эймунд со своими людьми, и они сразу же стали садиться на корабли. И кричали отцу, чтобы он тоже скорей уходил, что дело уже сделано, мешкать нельзя. И отступил отец к варягам. И они вместе поспешно отчалили. А новгородцы стреляли по ним, стрел не жалели, а Константин, тот еще даже гнался берегом, и от него тоже стреляли. Только всё это было напрасно! Ярл смеялся, говорил, что теперь Бьорну будет о чем рассказать, когда они вернутся домой. И самые лучшие его рассказы, радостно добавлял ярл, будут, князь, о тебе! А потом, когда стрелы с берега перестали до них долетать, он отвел отца на корму и показал добычу. Была она в золоченом шлеме и в такой же кольчуге, а щека у нее была вся в крови. Глаза гневно прищурены. А губы плотно сжаты. Ярл подмигнул отцу. Отец спросил у добычи:

– Ты кто?

Но она ничего не ответила – не пожелала. Она смотрела на отца очень презрительно. Отец оборотился к Эймунду. Эймунд сказал:

– Не сомневайся, князь, это она. Потому что при ней были те, кого я и думал увидеть. Сигурд и Лейф, уппландцы – это они нанимались ее охранять. Да ты сними с нее шлем, и тогда сам увидишь!

Но отец не успел – не решился. Тогда она сама его сняла. И из-под шлема сразу волосы рассыпались. Длиннющие! И были они белые как снег. А брови были начерненные. Губы презрительно подкушены… А руки так и било, било дрожью. Отец осторожно спросил:

– Так… кто же ты?

Тогда она и вовсе отвернулась. Эймунд очень сердито воскликнул:

– Ничего она тебе не скажет! Ведь кто мы для нее? Никто!

Кивнул – и увели ее, она им не перечила. Потом она просто сидела у борта, смотрела на воду, молчала. Ветер трепал ее длинные белые волосы – как у русалки. Шли Ильмень-озером, спешили. Эймунд опять был весел, он ходил взад-вперед, приговаривал:

– Город взять – ума много не надо. А вот зато после его вовремя отдать – это совсем другое дело. Ты не печалься, князь! Мы поступили правильно. Твой дядя, я так думаю, уже покинул Киев. Он спешит, но и мы тоже не сидим на одном месте. Так что еще посмотрим, кто из нас окажется удачливей!

Ильмень прошли, свернули на Шелонь. Молчала пленница. Отец сильно робел, он к ней не подходил, он даже не смотрел в ее сторону. Теперь он точно знал, что это Ингигерда, супруга дядина, дочь Олафа Свейского. Сперва за нее сватался конунг норвегов Олаф Толстый, и все были за то, чтобы эта свадьба скорей состоялась, даже ее отец уже склонялся к этому. Но тут к ним явился Ярослав – и сразу все переменилось! Чем он их, свеев, взял – посулами, дарами? Но что он мог тогда сулить и что, тем более, дарить, когда он бежал с Руси сам-перст, в чем был?! Но что было, то было: раздружились свеи и норвеги, женился Ярослав, вернулся в Новгород с заморской королевной…

А вот теперь она отцова пленница. Пристали к берегу и развели костры. Эймунд велел – и пленнице поставили шатер – его шатер, а сам он лег к костру. Лег и отец. Но его почти сразу окликнули:

– Князь! Тебя Ингигерда зовет!

Он сразу подскочил. Эймунд недобро усмехнулся и сказал:

– Будь осторожен, Вартилаф. Когда я уходил из Киева, она очень хотела, чтобы меня убили. Но я оказался удачлив. А теперь я желаю удачи тебе!

Отец ничего на эти слова не ответил. Но, надо честно признать, они тогда крепко его остудили. И вовремя! Потому что дальше было так: когда отец вошел в шатер, она сидела, запахнувшись в плащ, и даже не повернула к нему головы. Она только очень сердито сказала:

– Стой там! Не подходи ко мне!

Он стоял, а она продолжала сидеть. Немного помолчав, она спросила:

– Ты кто такой?

Отец назвал себя. Тогда она опять спросила:

– Где мой сын?

Отец сказал:

– Не знаю.

– Поклянись!

Отец поклялся.

– Уходи!

Отец ушел. Он тогда и вправду не знал, куда исчез Владимир Ярославич, ее двухлетний сын. И никто у них тогда этого не знал. Дым тогда был, горело все, да и сами они тогда очень спешили. Эймунд, когда узнал, о чем она спросила, только головой сокрушенно покачал и сказал:

– Вот если бы мы взяли их двоих, вот это была бы добыча! И щит…

Но и княгиня, он сказал, это тоже большая удача. И велел выставить на ночь двойную охрану. А утром они только поднялись – и сразу двинулись дальше. Шли быстро как только могли, шли весь день, а вечером причалили и развели костры, поставили шатер – для Ингигерды. Ночь наступила – и опять отца окликнули. И опять он стоял, как раб, а она молчала, смотрела на него, о чем-то думала и хмурилась… Потом словно очнулась и спросила:

– Куда вы направляетесь?

– Не знаю.

– Лжешь!

Обидно ему стало – очень! Но он сдержался. Он даже усмехнулся и сказал:

– Да, я лгу. Ну и что?

Тогда она вдруг тоже усмехнулась и сказала:

– А ты, я вижу, смел. Мне такие нужны. Когда вернусь домой, возьму тебя к себе в охрану. Нет, что я говорю? – и она громко засмеялась. – Ты же трус! Ты бежишь как заяц, без оглядки. И ярл твой трус. Да и отец его – Ринг, конунг Гейдмаркский – тоже был ничуть не лучше. Мой муж догонит тебя и убьет, а твой удел раздаст своим рабам.

Отец хотел ей возразить – она не стала его слушать. Злобно велела:

– Уходи.

Отец ушел.

На третью ночь она его не позвала. Отец не спал – лежал возле костра и ждал, когда его окликнут. Но напрасно. А на четвертую…

Он сам к ней пришел! Сел напротив. Ярл говорил, что не нужно ходить, что это даже опасно, но отец все равно пошел к ней. Она, когда его увидела, не удивилась. Спросила тихо:

– Ты зачем пришел? Я не звала тебя.

А он сказал:

– Ты моя пленница, не забывай об этом.

– А ты?

– Я князь, сын старшего в роду.

– Так отчего тогда ты здесь? – притворно удивилась она. – Если ты старше всех, так и пошел бы в Киев. Мой муж, твой дядя Ярослав, звал тебя к себе, и не однажды. Вот ты бы ему о своем старшинстве и рассказал бы, а он бы тебя послушал. Ведь больше ему слушать некого! Брат Судислав и духом слаб, и телом, а брат Мстислав далеко. И не отзывается. Вот муж мой Ярослав и звал тебя… Муж!

И тут она засмеялась – тихо и недобро. Потом так же недобро спросила:

– Что ты задумал? Убить меня? Продать? Или… совсем забрать?

Отец молчал. Тогда она сказала:

– Значит, совсем забрать. Себе! Вон как ты смотришь на меня – как зверь! Но Эймунд не велит тебе этого. Эймунд задумал иначе! Он знает: Ярослав настигнет вас и одолеет. И тогда вы обменяете меня на свою жизнь – мой муж, желая возвратить меня, даст вам слово на мир. И вы поверите ему, отдадите меня и пойдете к себе… А он опять настигнет вас и на этот раз уже не пощадит, а умертвит!

– А его слово?

– А разве можно верить слову? – спросила она, презрительно поморщившись. – Верят только в свой меч. И женщин покоряют только силой, а не словом. Так что молчи!

Она гневно посмотрела на него. Ее отец – сын Эйрика Победоносного и Сигрид Гордой, брат – Амунд Злой. Ее отвергнутый жених, Олаф Толстый, не знает себе равных в битве. Прошлой зимой против него сошлись пять конунгов, а он разбил их в одну ночь и полонил, а старшему из них, Хрёреку из Хайдмёрка, велел выколоть глаза ратной стрелой – той самой, которой Хрёрек созывал свое войско в поход. Вот каков ее первый жених! А Ярослав, ее муж? Засмеялся отец и спросил:

– А дядя Ярослав? В чем его сила?

– Когда сойдешься с ним, тогда узнаешь! – очень сердитым голосом сказала Ингигерда. – И если победишь его… – Тут голос ее сильно изменился. – Тогда кто защитит меня? И я, хоть я и не хочу этого… я тогда буду твоя. Твоя, мой князь…

Тут она улыбнулась – впервые. И не было в ее улыбке ни насмешки, ни обмана. А после она прошептала:

– Мой князь…

И протянула ему руку. На ее пальцах, тонких и холеных, сверкали самоцветы. И эти пальцы теперь уже совсем не дрожали, а были они теплые; губы отца едва коснулись их…

Рука тотчас отдернулась.

– Довольно, князь, – тихо сказала Ингигерда. – Не искушай меня. Я же ведь такая, как и все, я слабая. И у меня есть муж. Узнает – не простит…

И, опустив глаза, она долго молчала. Отец, не выдержав, спросил:

– А если я буду убит?

Отец думал, она будет лгать. Но он ошибся! Она посмотрела на него – и этот взгляд был совершенно пустой, равнодушный – и так же равнодушно ответила:

– Тогда мы посмеемся над тобой – я и мой муж. И Эймунд. А пока уходи. Я спать хочу, – и она отвернулась.