Падение. Изгнание и царство Камю Альбер

Д’Арраст, улыбаясь, посмотрел на него.

– Да.

Он счел бы личным одолжением и исключительной любезностью, если бы от его имени соизволили простить этого шалопая, чтобы пребывание его, д’Арраста, здесь, где он был так счастлив узнать этот прекрасный город и его жителей, началось в обстановке согласия и дружбы. Внимательно слушая его, судья улыбался и качал головой. Некоторое время он поразмышлял с видом знатока над сказанным, затем обратился к присутствующим, чтобы они порукоплескали благородным традициям великой французской нации и, снова повернувшись к д’Аррасту, объявил, что удовлетворен тем, как закончилось это дело.

– Раз так, – заключил он, – мы сегодня вечером пообедаем с шефом.

Но д’Арраст сказал, что друзья пригласили его на церемонию в честь святого Георгия в хижинах.

– Ах так! – сказал судья. – Что ж, я рад, что вы туда идете. Вы убедитесь, что наш народ трудно не любить.

Вечером д’Арраст, кок и его брат сидели вокруг угасшего очага в центре хижины, в которой д’Арраст уже побывал утром. Брат кока, казалось, не удивлялся, что видит его снова. Он едва говорил по-испански и большую часть времени ограничивался тем, что молча кивал головой. Что касается кока, то сначала он заинтересовался соборами, потом долго толковал о супе из черной фасоли. День клонился к вечеру, и если д’Арраст еще видел кока и его брата, то уже едва различал в глубине хижины очертания сидевших на корточках старухи и девушки, которая снова его угостила. Снизу доносились монотонные всплески волн.

Кок поднялся и сказал:

– Пора.

Они встали, но женщины не шевельнулись. Мужчины вышли одни. Д’Арраст помешкал, потом догнал остальных. Уже спустилась ночь, дождик прекратился. Чернеющее небо казалось текучим. В его прозрачной и темной мгле низко над горизонтом стали зажигаться звезды. Они почти мгновенно гасли одна за другой и падали в реку, как будто небо с отвращением отторгало эти последние вспышки света. Плотный воздух пропах водой и дымом. Совсем близко слышалось дыхание огромного, неподвижного леса. И вдруг издалека раздались пение и звуки барабанов; сначала глухо, потом отчетливее, они все больше и больше приближались, потом смолкли. Немного спустя показалась вереница черных девушек в белых платьях из грубого шелка и с очень низкой талией. Закутанный в красный плащ, с ожерельем из разноцветных зубов, за ними шел рослый негр, а следом беспорядочная толпа мужчин в белых пижамах и музыканты с треугольниками и барабанами, большими и маленькими. Кок сказал, что они должны присоединиться к процессии.

Хижина, в которой они оказались, пройдя вдоль берега несколько сот метров от последних хибар, была большой, пустой, относительно комфортабельной, с побеленными внутри стенами. На маленьком алтаре, украшенном пальмовыми листьями и утыканном свечами, едва освещавшими половину комнаты, красовалась великолепная лубочная картинка, где святой Георгий с торжествующим видом побеждал усатого дракона. Под алтарем, в нише, устеленной наждачной бумагой, укрывалась между свечой и миской с водой маленькая статуэтка из покрашенной в красный цвет глины, изображающая какое-то рогатое божество. Со свирепым выражением лица оно потрясало огромным ножом из фольги.

Кок провел д’Арраста в угол, где они остались стоять, прислонившись к перегородке у двери.

– Вот так, – прошептал кок, – можно будет уйти, никому не мешая.

Хижина действительно была полна мужчин и женщин, прижатых в тесноте друг к другу. Становилось жарко. Музыканты расположились по обеим сторонам алтаря. Танцоры и танцовщицы разделились на два концентрических круга, мужчины внутри. В центре стоял черный предводитель в красном шлеме. Д’Арраст, скрестив руки, прислонился к перегородке.

Но тут вождь, прорвав круг танцоров, подошел к ним и сказал несколько слов коку.

– Опусти руки, капитан, – проговорил кок. – Иначе ты помешаешь появиться духу святого.

Д’Арраст послушно опустил руки. Все еще привалившись спиной к перегородке, он сам со своими тяжелыми и длинными конечностями, с лицом, уже блестевшим от пота, был теперь похож на какое-то животное, на какое-то внушающее доверие божество. Высокий негр внимательно посмотрел на него, потом удовлетворенно занял свое место. И сразу же затянул зычным голосом первые ноты мелодии, которую все подхватили хором под аккомпанемент барабанов. Круги начали вращаться в противоположных направлениях, исполняя причудливый танец, медленный и тяжелый, напористый, скорее походивший на топтание, слегка подчеркиваемое покачиванием бедер в каждом кругу.

Жара усиливалась. Однако паузы мало-помалу уменьшались, остановки делались все реже, и танец убыстрялся. Не замедляя ритма остальных танцующих, не прекращая собственный танец, высокий негр снова разорвал круги, чтобы подойти к алтарю. Он вернулся со стаканом воды и зажженной свечой, которую воткнул в землю в центре хижины. Он полил воду вокруг свечи двумя концентрическими окружностями, потом, снова выпрямившись, поднял к крыше безумные глаза. Напрягая все тело, он неподвижно ждал.

– Святой Георгий приходит. Смотри, смотри, – вытаращив от возбуждения глаза, прошептал кок.

Несколько танцоров уже почти застыли в трансе, подбоченившиеся, с одеревеневшими движениями, с неподвижными и тусклыми глазами. Другие убыстряли ритм в конвульсиях, издавая нечленораздельные вопли. Вопли мало-помалу становились все громче, и когда они слились в один общий рев, предводитель со все еще обращенными куда-то кверху глазами сам испустил долгий, едва внятный, на пределе дыхания крик, в котором можно было различить какие-то слова.

– Видишь, – шепнул кок, – он говорит, что он на поле сражения бога.

Д’Арраст был поражен переменой в его голосе; он посмотрел на кока, тот, наклонившись вперед и сжав кулаки, с остановившимися глазами повторял на месте ритмическое топтание остальных. И вдруг д’Арраст заметил, что и сам он уже какое-то время, не переставляя ног, всем своим телом танцует.

Но барабаны вдруг забесновались, и тут же разбушевался высокий красный дьявол. С горящими глазами, с четырьмя вращающимися вокруг тела конечностями он приземлялся попеременно то на одно, то на другое согнутое колено, убыстряя ритм до такой степени, что казалось, будто он в конце концов распадется на части. Но внезапно в самом разгаре действа он стал на колени и протянул одержимому короткую саблю. Высокий негр взял саблю, не переставая озираться, затем стал вращать ею над головой. В тот же миг д’Арраст увидел кока, танцующего среди прочих. Инженер не заметил, как тот вступил в танец.

В зыбком красноватом свете удушающая пыль вздымалась с пола и еще больше сгущала воздух, липнущий к коже. Д’Арраст чувствовал, как им понемногу овладевает усталость; он дышал все тяжелее. Он даже не заметил, как у танцоров появились огромные сигары, которые они теперь курили, не переставая танцевать; странный запах сигар заполнял хижину и немного пьянил его. Д’Арраст увидел кока, который, танцуя, проходил мимо него, и тоже курил сигару.

– Не кури, – сказал он.

Кок заворчал, не переставая отбивать такт, он уставился на столб в середине хижины с выражением боксера в нокдауне, затылок его сотрясала долгая дрожь. Рядом с ним толстая негритянка двигала справа налево своим звериным лицом, непрерывно исторгая какие-то звуки, похожие на лай. Но самые молодые негритянки погружались в жуткий транс, они не отрывали ноги от пола, тела их тряслись, и дрожь нарастала, доходя до плеч. Головы их тогда двигались спереди назад, как бы отделенные от обезглавленного тела. Вдруг в какой-то миг все зашлись в долгом, беспрерывном и однообразном вопле без вздохов и модуляций, будто все тело, мышцы и нервы переплелись вместе и породили это единое изнуряющее извержение голоса, в котором существа, дотоле безмолвные, обретают дар речи. Продолжая кричать, женщины одна за другой стали валиться на пол. Черный предводитель опускался на колени подле каждой, быстро и судорожно стискивал им виски своей огромной черной мускулистой рукой. Тогда они, покачиваясь, вставали, возвращались к танцу и возобновляли свои крики, сначала слабые, потом все более громкие и долгие, и так много раз, пока общий крик не ослабел, не иссяк, не выродился в нечто вроде хриплого лая, который сотрясал их тела, как икота. Обессиленный д’Арраст, с мышцами, сведенными от его долгого неподвижного танца, придушенный своей собственной немотой, почувствовал, что шатается. Дышать было невозможно – жара, пыль, дым сигар, запах пота… Он поискал взглядом кока: тот исчез. Д’Арраст протиснулся вдоль перегородки и присел на корточки, превозмогая тошноту.

Когда он открыл глаза, воздух все еще был удушливым, но шум прекратился. Только барабаны отбивали бесконечный такт, под который во всех уголках хижины топтались люди, закутанные в белые ткани. Но в центре комнаты, теперь освобожденном от стакана и свечи, группа черных девушек в полусомнамбулическом состоянии медленно танцевала, позволяя ритму опережать себя. С закрытыми глазами, но выпрямившись, они на цыпочках слегка раскачивались взад-вперед, почти не двигаясь с места. У двух из них, тучных, лицо было закрыто вуалью из волокон рафии. Стояли они по обе стороны от другой девушки, нарядно одетой, высокой и тонкой, в которой д’Арраст вдруг узнал дочь хозяина хижины. В зеленом платье, охотничьей шляпе из голубого газа, заломленной спереди и украшенной мушкетерскими перьями, она держала в руке зелено-желтый лук со стрелой, на острие которой была наколота разноцветная птица. На хрупком теле девушки медленно покачивалась, немного откинувшись, ее прелестная головка, а на неподвижном лице застыло выражение безразличной ко всему невинной тоски. Когда музыка стихала, она сонно покачивалась. Только усиленный ритм барабанов давал ей нечто вроде невидимой подпорки, вокруг которой она обвивала свои мягкие прихотливые движения, потом она снова останавливалась одновременно с музыкой и, раскачиваясь, чудом удерживая равновесие, испускала странный птичий крик, пронзительный и в то же время мелодичный.

Д’Арраст, зачарованный этим медленным танцем, созерцал черную Диану, когда перед ним возник кок – его гладкое лицо было теперь искажено. Его глаза уже не светились добротой, в них зажегся какой-то алчный огонек. Сухо, как если бы перед ним был чужой человек, он произнес:

– Уже поздно, капитан. Они будут танцевать всю ночь, но они не хотят, чтобы ты оставался.

С тяжелой головой, д’Арраст двинулся вслед за коком, который вдоль стены пробирался к двери. На пороге он посторонился, придерживая бамбуковую дверь, и д’Арраст вышел. Потом он обернулся и посмотрел на кока, который стоял, не шевелясь.

– Пошли. Скоро нужно будет нести камень.

– Я остаюсь, – отрезал кок.

– А твое обещание?

Кок, не отвечая, потихоньку подталкивал дверь, которую д’Арраст придерживал одной рукой. Они постояли так секунду, и д’Арраст, пожав плечами, уступил. Он ушел один.

Ночь благоухала свежими душистыми запахами. Над лесом слабо светили редкие звезды южного неба, затушеванные дымкой невидимого тумана. Влажный воздух был тяжел, но после душной хижины он казался пронизанным дивной свежестью. Д’Арраст поднялся по скользкому склону, дошел до первых хижин, спотыкаясь, как пьяный, на ухабистых тропинках. От совсем близкого леса шел легкий гул. Шум реки нарастал, весь материк всплывал в ночи, и д’Арраста мало-помалу охватывало отвращение. Ему казалось, что его вот-вот вырвет всей этой страной, печалью ее бесконечных просторов, сине-зеленым светом лесов и ночным плеском ее огромных пустынных рек. Эта земля была слишком большой, кровь и времена года здесь смешивались в одно целое, время плавилось. Жизнь здесь шла вровень с землей, и чтобы слиться с ней, нужно было лечь и спать долгие годы на этой грязной или иссохшей почве. Там, в Европе, были позор и гнев. Здесь – изгнание и одиночество среди этих дрожащих в истоме безумцев, танцевавших, чтобы умереть. Но сквозь напоенную растительными запахами влажную ночь до него еще раз донесся странный крик раненой птицы, исторгнутый спящей красавицей.

Когда д’Арраст очнулся с ужасной головной болью после беспокойного сна, влажный зной навис над городом и неподвижным лесом. Сейчас он ждал под портиком больницы, глядя на свои остановившиеся часы, не зная времени, удивляясь этому ослепительному дневному свету и тишине, царившей над городом. Голубое безоблачное небо давило на блеклые крыши ближайших к больнице домов. Желтоватые ястребы, разморенные от жары, спали на доме, стоящем против больницы. Одна из птиц резко отряхнулась, открыла клюв, явно собираясь взлететь, два раза хлопнула пыльными крыльями, на несколько сантиметров поднялась над крышей и снова упала, чтобы тотчас уснуть.

Инженер спустился к городу. Главная площадь была пустынной, как и улицы, по которым он только что прошел. Вдалеке, по обеим сторонам реки и над лесом, стоял низкий туман. Зной падал вертикально, и д’Арраст поискал уголок тени, чтобы укрыться. И тут он увидел под навесом одного из домов низенького человека, подающего ему знаки. Подойдя ближе, он узнал Сократа.

– Значит, месье д’Арраст, тебе нравится церемония?

Д’Арраст ответил, что в хижине было слишком жарко и что он предпочитает небо и ночь.

– Да, – сказал Сократ, – у тебя дома только месса. Никто не танцует.

Он потирал руки, прыгал с ноги на ногу, вертелся и смеялся до упаду.

– Невозможные, все они невозможные.

Затем с любопытством посмотрел на д’Арраста:

– А ты ходишь к мессе?

– Нет.

– А куда же ты ходишь?

– Никуда. Не знаю, право…

Сократ снова расхохотался.

– Невозможно! Сеньор – и без церкви, без ничего!

Д’Арраст тоже засмеялся.

– Да, как видишь, дома я не нашел себе места. И тогда я уехал.

– Останься с нами, месье д’Арраст, я тебя люблю.

– Я бы остался, Сократ, но я не умею танцевать.

Их смех эхом отзывался в тишине пустынного города.

– Ах, – сказал Сократ, – я и забыл. Тебя хочет видеть мэр. Он завтракает в клубе.

Внезапно он направился к больнице.

– Куда ты? – закричал д’Арраст.

Сократ изобразил храп:

– Спать. Скоро процессия.

И уже на бегу снова захрапел.

Мэр только хотел предоставить д’Аррасту почетное место, чтобы тот лучше разглядел процессию. Он объяснил это инженеру и предложил разделить с ним мясное блюдо и рис, способный исцелить паралитика. Сначала они расположились в доме судьи на балконе против церкви, чтобы увидеть выход кортежа. Потом они пойдут в мэрию по главной улице, ведущей к церковной площади, по которой на обратном пути проследуют кающиеся. Судья и шеф полиции будут сопровождать д’Арраста, сам мэр предпочитал участвовать в церемонии. Шеф полиции действительно оказался в зале клуба и непрерывно вертелся вокруг д’Арраста с неугасающей улыбкой на устах, расточая непонятные ему, но явно прочувствованные речи. Когда д’Арраст спустился, шеф полиции бросился прокладывать ему дорогу, открывая перед ним все двери.

Под тяжелым жарким солнцем во все еще пустынном городе два человека направлялись к дому судьи. Их одинокие шаги эхом отдавались в тишине. Но вдруг на ближней улице разорвалась петарда, и над всеми домами взлетели стаи отяжелевших ястребов с облезлыми шеями. Почти сразу же со всех сторон взорвались десятки петард, пооткрывались двери, люди стали выходить из домов и заполнять узкие улочки.

Судья засвидетельствовал д’Аррасту, как он горд возможностью принять его в своем недостойном доме, и пригласил его подняться этажом выше по красивой барочной лестнице. Когда д’Арраст поднимался, на лестничной площадке открылись двери, высунулись темные головки детей, тут же с подавленным смехом исчезнувшие. В красивой зале для почетных гостей были только плетеная мебель и клетки с оглушительно верещавшими птицами. Балкон, где они расположились, выходил на небольшую площадь у церкви. Понемногу ее заполняла странно молчаливая толпа, неподвижная под зноем, ниспадавшим с неба почти видимыми потоками. Только дети бегали вокруг площади, резко останавливаясь, чтобы поджечь петарды: взрывы следовали один за другим. С балкона церковь со своими оштукатуренными стенами, с десятком ступеней, побеленных голубой известью, и двумя голубыми с золотом башнями казалась меньше.

Внезапно из церкви полились звуки органа. Толпа, обращенная лицом к портику, выстроилась по краям площади. Мужчины сняли свои головные уборы, женщины опустились на колени. Отдаленный орган долго играл разные марши. Потом со стороны леса донесся странный шум крыльев. Крохотный самолетик с прозрачными крыльями и хрупким корпусом, диковинный в этом вневременном мире, появился над деревьями, немного снизился над площадью и пролетел с рокотом большой трещотки над поднятыми к нему головами. Потом он развернулся и удалился к лиману.

Но в тени церкви снова привлекла внимание непонятная суматоха. Орган смолк, смененный теперь духовыми инструментами и барабанами, невидимыми под портиком. Темнокожие кающиеся, облаченные в черные стихари, по одному вышли из церкви, собрались на паперти, затем стали спускаться по ступенькам. За ними шли белые кающиеся, несущие алые и голубые хоругви, далее маленькая группа наряженных ангелами мальчиков, братство детей Марии, с черными серьезными личиками, и, наконец, на разноцветной раке, несомой почетными горожанами, потеющими в своих темных костюмах, появилось изображение самого Доброго Иисуса с тростником в руке и головой в терниях, кровоточащего и покачивающегося над толпой.

Когда раку спустили со ступенек, произошла остановка, во время которой кающиеся попытались выстроиться. Именно тогда д’Арраст увидел бородатого кока. Тот только что вышел на паперть с обнаженным торсом, он нес на голове огромную прямоугольную глыбу, которая покоилась на пробковой доске прямо на его черепе. Твердым шагом спустился он по ступеням церкви, дуги его коротких мускулистых рук удерживали камень в горизонтальном положении. Как только он дошел до раки, процессия двинулась вперед. Из портика появились музыканты, одетые в яркие куртки и вовсю трубящие в свои украшенные лентами трубы. При этих звуках кающиеся ускорили шаг и достигли одной из улиц, выходящих на площадь. Когда рака исчезла вместе с ними, в поле видимости остался только кок и последние музыканты. Под взрывы петард за ними двинулась толпа, в то время как самолет со скрежещущим лязгом поршней снова пронесся над последними группами. Д’Арраст смотрел только на кока, который был теперь уже далеко, плечи его, как показалось д’Аррасту, сгибались. Но на таком расстоянии он плохо видел.

По пустынным улицам, проходя закрытые магазины и запертые двери, судья, шеф полиции и д’Арраст дошли до мэрии. По мере того как они удалялись от фанфар и взрывов, тишина снова овладевала городом, и несколько ястребов уже возвращались, чтобы занять свои места на крышах, казалось, они пребывали там вечно. Мэрия выходила на узкую, но длинную улицу, ведущую от одного из внешних кварталов к церковной площади. Сейчас она была безлюдной. С балкона мэрии, насколько хватало глаз, видна была только ухабистая мостовая, где недавний дождь оставил несколько луж. Немного опустившееся солнце еще глодало слепые фасады домов по другую сторону улицы.

Они ждали долго, так долго, что д’Арраст, вынужденный смотреть на отблески солнца на противоположной стене, снова почувствовал, как возвращаются его усталость и головокружение. Пустая улица с опустевшими домами одновременно притягивала его и вызывала отвращение. И снова ему захотелось бежать из этой страны; в то же время он думал об этом огромном камне, ему хотелось, чтобы это испытание побыстрее закончилось. Он только собирался предложить спуститься вниз, чтобы узнать новости, когда вовсю начали трезвонить церковные колокола. В тот же миг в другом конце улицы, слева от них, поднялась суматоха, и появилась возбужденная толпа. Издалека было видно, как она прижалась к раке, паломники и кающиеся вперемешку двинулись вперед по узкой улице среди взрывов петард и рева толпы. За несколько секунд они заполнили ее, приближаясь к мэрии в неописуемом беспорядке, люди всех возрастов, различных рас, в самых разных костюмах слились в одну пеструю лавину с вытаращенными глазами и вопящими ртами; из всей этой массы, как копья, торчали бесчисленные свечи, пламя которых испарялось в пылающем свете дня. Но когда они подошли ближе, и, казалось, толпа под балконом поднимается по стенам, такой она стала плотной, д’Арраст увидел, что кока там не было.

Внезапно, даже не извинившись, он вышел с балкона, сбежал по лестнице и очутился на улице в громе колоколов и петард. Там ему пришлось выдержать напор ликующей толпы паломников со свечами, которых, казалось, смущало происходящее. Но, непрестанно раздвигая всем своим весом толщу людей, он расчистил путь столь решительно, что даже покачнулся и чуть не упал, когда оказался позади толпы, на краю улицы. Прижавшись к раскаленной стене, он подождал, пока восстановится дыхание, и двинулся вперед. В тот же момент на улице появилась группа людей. Первые шли пятясь, и д’Арраст увидел, что они окружают кока.

Тот был явно изнурен. Он останавливался, потом, согнувшись под огромным камнем, немного пробегал торопливыми шажками грузчиков или кули, рысцой нищеты, ставя ногу на землю всей стопой. Когда он останавливался, кающиеся в испачканных расплавленным воском и пылью стихарях подбадривали его. Слева молча шел или бежал его брат. Д’Аррасту показалось, что прошло бесконечно много времени, пока они преодолели пространство, отделявшее их от него. Почти рядом с ним кок снова остановился и бросил вокруг себя угасший взгляд. Увидев д’Арраста, казалось, не узнавая его, он, однако, остановился и повернулся к нему. Масленистый, грязный пот покрывал его посеревшее лицо, борода была в струйках слюны, коричневая засохшая пена склеивала ему губы. Он попытался улыбнуться. Но, неподвижный под своим грузом, он дрожал всем телом, только мышцы плеч были судорожно напряжены. Брат кока, узнавший д’Арраста, быстро бросил ему:

– Он уже падал.

И появившийся неизвестно откуда Сократ прошептал ему в ухо:

– Много танцевать, месье д’Арраст, всю ночь. Он устал.

Кок снова двинулся вперед своей прерывистой рысцой, но не как человек, стремящийся продвигаться вперед, а как бы убегая от раздавливающей его тяжести, в надежде облегчить ее с помощью движения. Д’Арраст, сам не зная как, очутился по правую сторону от него. Он легко положил на спину кока руку и пошел рядом мелкими торопливыми и неуклюжими шагами. На другом конце улицы рака исчезла, и толпа, теперь заполнившая площадь, как будто остановилась. Несколько мгновений кок с братом и д’Аррастом по бокам продвигался вперед. Вскоре только двадцать метров отделяли его от группы, столпившейся у мэрии, чтобы увидеть его. Однако он снова остановился. Рука д’Арраста стала тверже.

– Ну же, кок, – проговорил он, – еще немного.

Тот дрожал, слюна снова потекла у него изо рта, в то время как по всему его телу струился пот. Он сделал вдох, пытаясь вдохнуть поглубже, и резко остановился. Потом еще подался вперед, сделал три шага и покачнулся. И вдруг камень заскользил у него по плечу, глубоко его порезав, готовый упасть на землю; потеряв равновесие, кок рухнул на бок. Те, что шли впереди, подбадривая его, с громкими криками подались назад, один из них схватил пробковую доску, а другие подхватили камень, чтобы снова навьючить его на кока.

Склонившийся над ним д’Арраст вытирал рукой испачканное кровью и пылью плечо, в то время как низкорослый кок, уткнувшись лицом в землю, задыхался. Он ничего не слышал и больше не шевелился, жадно открывая рот при каждом вдохе, как если бы он был последним. Д’Арраст взял кока в охапку и легко поднял его, будто это был ребенок. Он поддерживал несчастного в стоячем положении, прижав к себе. Наклонившись всем своим телом, он говорил ему прямо в лицо, желая вдохнуть в него свою силу. И вот уже окровавленный и покрытый пылью кок оторвался от него с диким выражением лица. Качаясь, он снова направился к камню, который остальные немного приподняли. Но, остановившись, отсутствующим взглядом посмотрел на камень и покачал головой. Потом уронил руки вдоль тела и повернулся к д’Аррасту. Крупные слезы медленно текли по его опустошенному лицу. Он пытался заговорить, но не мог произнести ни слова.

– Ведь я дал обет, – наконец пролепетал он. И потом: – Ах, капитан! Ах, капитан! – Голос его потонул в слезах.

За его спиной появился брат, обнял его, и кок, плача, откинув голову, прижался к нему, побежденный, сдавшийся.

Д’Арраст смотрел на него, не находя слов. Он повернулся к толпе, которая снова что-то кричала вдалеке. И вдруг вырвал пробковую доску из чьих-то рук и направился к камню. Он подал остальным знак поднять валун, который почти без усилий водрузил на себя. Немного осев под тяжестью камня, напрягая плечи и слегка отдуваясь, он смотрел себе под ноги, слыша рыдания кока. Потом тронулся мощным шагом, без остановки одолел пространство, отделяющее его от толпы, и решительно врезался в первые ряды, расступившиеся перед ним. Он вошел на площадь под гром колоколов и петард, между двумя рядами расступившихся зрителей, глядевших на него с молчаливым изумлением. Он продвигался тем же решительным шагом, и толпа открывала ему путь вплоть до церкви. Несмотря на тяжесть, давящую ему на голову и затылок, тяжесть, которую он ощущал все более, он увидел церковь и раку, казалось, ожидавшую его на паперти. Он шел к ней и уже прошел центр площади, когда вдруг круто, сам не зная почему, свернул налево и отклонился от дороги к церкви, вынуждая паломников противостоять ему. За спиной он услышал торопливые шаги, увидел, как перед ним со всех сторон открывались рты. Он не понимал, что люди кричали ему, хотя ему казалось, что он узнал португальское слово, которое все непрестанно выкрикивали. Вдруг перед ним возник Сократ, он испуганно таращил глаза, говорил бессвязно и показывал ему на дорогу к церкви.

– К церкви! К церкви! – выкрикивал Сократ вместе с толпой.

Но д’Арраст продолжал свой путь. И Сократ посторонился, поспешно воздев руки к небу, в то время как толпа мало-помалу смолкала. Когда д’Арраст вошел на первую улицу, по которой он уже проходил с коком и которая, как он знал, вела к нижним кварталам, площадь осталась у него за спиной, напоминая о себе лишь неясным гулом.

Камень теперь больно давил на череп, и ему понадобилась вся сила его больших рук, чтобы облегчить ношу. Плечи его уже утрачивали свою гибкость, когда он дошел до первых улиц, образующих скользкий спуск. Он остановился и прислушался. Он был один. Поправив камень на пробковой доске, д’Арраст осторожным, но все еще твердым шагом спустился до квартала хижин. Когда он туда добрался, у него перехватило дыхание, руки, поддерживавшие камень, дрожали. Он ускорил шаг и наконец вышел на маленькую площадку, где стояла хижина кока, подбежал к ней, открыл ногой дверь и одним движением бросил камень в центр комнаты на еще тлеющий очаг. И там, выпрямившись во весь свой внезапно показавшийся выше обычного рост, вдыхая отрывистыми глотками запах нищеты и пепла, запах, который он теперь узнавал, д’Арраст вдруг ощутил, как в нем вздымается волна непонятной и трепещущей радости, имени которой он не знал.

Когда вернулись обитатели хижины, они увидели д’Арраста, он стоял с закрытыми глазами, прислонясь к стене. В центре комнаты на месте очага лежал камень, наполовину зарывшийся в почву и покрытый пеплом и землей. Не входя, они стояли на пороге и тихо, с немым вопросом глядели на д’Арраста. Но он молчал. Тогда брат подвел к камню кока, который опустился на пол. Брат тоже сел, подав знак остальным. К нему присоединилась старуха, затем та девушка из ночи, никто больше не смотрел на д’Арраста. Все сели вокруг камня и хранили молчание. Только ропот реки проникал к ним сквозь тяжелый воздух. Стоя в тени, д’Арраст слушал, ничего не видя, и шум воды наполнял его душу бурным ликованием. С закрытыми глазами он радостно благословлял собственную силу, снова приветствовал возродившуюся в нем жизнь. В то же мгновенье тишину разорвал взрыв, показавшийся совсем близким. Брат немного отодвинулся от кока и, полуобернувшись к д’Аррасту, не глядя на него, показал на свободное место:

– Садись с нами.