Вершина угла Павловский Сережа

– Это девушка Гасты?

– Кажется, первая любовь, – ответил я. – Даже и не знаю, когда это было. Капец как давно, наверное.

Мы спустились ещё ниже.

– Нас умнее в мире нет, – прочитала Елеанна ещё одну надпись.

– Спорно, – усомнился я. – А вот: Жизнь успела поломать многих… Например, меня.

– И не лень же людям писать на стенках тексты песен, – сказала Елеанна, разглядывая следующий кусок исписанной стены.

– Раз писали, значит – не лень, – пожал я плечами. – Скины – лохи, – произнёс я вслух, рассматривая утверждение над зачёркнутой фашистской свастикой.

– Антифа – тоже, – прочитала Елеанна надпись правее.

– Неправда, – прочитал я то, что было написано левее, и засмеялся.

– А вот кто писал, тот лох, – прочитала Елеанна вертикальную надпись, которая вместилась только так.

– НЕ лох, – поправил я, показывая на едва заметную частицу, дописанную другим человеком.

– Т.Т.П.П. – только тронь, пизды получишь! – прочитала Елеанна очередное творение наскальных живописцев. – Какая замечательная аббревиатура…

– Да, когда-то наша любимая, – вспомнил я детство. – У нас ещё была аббревиатура Ш.М.П.

– И что это значит?

– Шлюха местного подвала, – усмехнулся я.

– С ума сойти, – ужаснулась девушка и прочитала стихотворение, написанное чёрным маркером: – Писать на стенках туалета, мои друзья, не мудрено. Среди говна вы все поэты, среди поэтов вы – говно.

– Ага, – вспомнил я стих, – классика. У нас в школе такой стишок был в толчке написан, только заканчивался он твоим любимым словом.

– Это каким?

– Дерьмо.

– Ха, это не моё любимое слово, – хихикнула Елеанна.

Послышались шаги, я заметил очередную интересную надпись, но не успел её озвучить – к нам спустился Гаста.

– Я готов, пошли.

Мы двинулись к Гене. Я обернулся, чтобы взглянуть на неё ещё раз, стараясь пропитаться смыслом и настроением перед посещением комнаты ужасов.

«Скоро всем пиздец!» – прочитал я её про себя и побежал догонять остальных.

– А ты Гену-то хоть предупредил, что мы зайдём? – спросил я Гасту.

– Нет, – ответил тот.

– А если он нас не пустит?

– Мы его спрашивать, что ли, будем? – возмутился Гаста. – Он же слаб и немощен, воняет гноем, сами зарулим, да и всё! – он постучал в дверь Гениной комнаты. – Гена, это Гаста, открывай.

Я достал из кармана носовой платок и протянул его Елеанне.

– Зачем?

– Прикрой нос, тут жутко воняет.

– Я уже чувствую, – ответила девушка.

– Да не, это ещё не воняет, – улыбнулся я.

Через несколько секунд нам открыл Гена.

– Ёб твою мать! – Гаста сделал несколько шагов назад. – Ох, бля!

– Аооаа, – кивнул опухший Гена, пропустил Гасту, дошаркал до матраса и сел на него.

– Я не один, – сказал Гаста, оставляя дверь открытой для меня и Елеанны. – Можно и не спрашивать, как дела, – вижу, что хуже некуда.

Елеанна его ещё пока не видела, находясь у меня за спиной. Я зашёл к Гене и скривился – мало того что в комнате было нечем дышать, так ещё и хозяин комнаты не уступал по красоте самым страшным персонажам фильмов ужасов.

– Фу, бля, – я посмотрел на торчка – его голова напоминала шар: щёки сильно раздулись, отчего он не мог говорить, зрелище ужасное. – Привет, Гена!

Я осмотрел комнату, она была даже меньше моей. Тут было не так грязно, как я себе представлял, хотя для такой площади, может, срач конкретный: грязный матрас, окурки, бутылки, шприцы. Буэа.

Странно, мне казалось, тут все комнаты одинаковые по площади, а у Гасты хибарка была больше раза в четыре. В сравнении с Геной у него, в таком случае, хоромы.

– Здрасьте. А! – в комнату, прикрываясь платком, зашла Елеанна, посмотрела на Гену и вскрикнула, разворачиваясь и собираясь выйти.

– Стой! – я схватил её за руку. – Смотри, чего ты, ты же это хотела увидеть. У него гниёт рот. Когда колешься всяким говном, рот обязательно начнёт гнить, – начал я свою речь о вреде наркотиков. – А ещё у наркотиков есть такое свойство – доставать на поверхность все твои болячки. А когда ты колешься таким грязным раствором, организм пытается его вытолкнуть из себя, и он течёт по венам и ищет выход, который может найти в любом месте: зубы, лицо, руки, – я старался придать голосу зловеще-назидательную интонацию, но она была не нужна, учитывая серьёзность темы. – У наркоманов совсем нет иммунитета, ты можешь покрыться язвами, фурункулами и прыщами, – и хотя это всё были мои догадки, я старался наговорить как можно больше гадостей, чтобы Елеанну вытошнило прямо на Гену.

Но я мало что об этом знал. Гаста молчал и меня не поправлял, а Гена говорить не мог.

– Кхм, кхм, кхм, – Елеанна закашляла в платок, морщась от запаха в комнате.

Гена сидел на матрасе, обхватив руками колени, и безразлично смотрел на нас. Похоже, он уже давно слился с надписью на стене, которую я не успел озвучить.

– У него гниют ноги, – сказал Гаста, кивая на Гену, – поэтому такой блевотный запах вперемежку с седлом.

– О, Гена, а покажи гангрену! – попросил я. – Как-никак – это же кульминация всего пути седловара.

Гена подчинился и медленно задрал штанину спортивного трико. На левой ноге, чуть ниже колена, на самой голени, была открытая рана, кожи не было, и торчал гнилой кусок мяса, сама же рана была видна не полностью и уходила под вязаный носок. Морально разложившийся и физически разлагавшийся заживо человек уже ничего не стеснялся. Скорее, наоборот – постесняться можно было его, глядя на него.

«Где-то я эти штаны уже видел», – подумал я.

– Ой, мамочка! Аа! – Елеанна резко развернулась и выбежала из комнаты, закрыв лицо моим носовым платком.

– Гаста, а это случайно не твои штаны? – спросил я друга, оборачиваясь на убегающую Елеанну.

– Мои, и носки тоже мои, мамка когда-то давно связала, – ответил Гаста. – У него уже совсем не было шмоток, всё провоняло седлом, вот я и отдал ему своё старьё, какое в шкафу нашёл.

– Может, надо кого-нибудь из врачей позвать на помощь? – спросил я.

– «Скорую» надо вызывать, из жильцов сюда никто не придёт.

– Ха, – я даже знал почему.

Когда Гена был поздоровее и не страдал таким жёстким недомоганием, он доставал всех соседей по очереди, занимал деньги и не возвращал. Портил жизнь многим жильцам и вёл себя в разы отвратительнее, чем я в гостях у Елеанны, а Ксюхан – на свадьбе своей сестрички.

– Я тоже пойду, – сказал я. Оставаться здесь надолго было сродни мазохизму, насиловать свою психику я уже больше не мог. – Будь здоров, Гена! – попрощался я с умирающим, отмечая про себя абсурдность и комизм своего «пока» в данной ситуации.

– Ааааооааааоо, – ответил мне Гена.

– Что он сказал? – я повернулся к Гасте.

– Мне кажется: «Пошёл на хуй», – предположил Гаста.

Я кивнул и вышел вслед за Елеанной. Она стояла у окна и плакала. Я прошёл мимо надписи про Васю, мельком взглянув на неё.

– Чего ты убежала-то? – я взял Елеанну за руку. – Могла бы посмотреть и подольше, что с тобой может стать в будущем.

Она ничего не ответила.

– Вот то, что мы сейчас видели – голова как шар, – сами торчки называют «синдром чупа-чупса», а в некоторых зубных поликлиниках для торчков с гниющими ртами даже отдельное кресло выделено, – продолжал я дальше рассказывать Елеанне всё, что слышал от Гасты, стараясь вспомнить как можно больше, потому что моих знаний хватило бы только чтобы сказать: «Наркотики – это плохо, они тебя унижают!»

– Ему, наверное, очень больно, – сказала девушка.

– Так иди, пожалей умирающего, – ответил я. – Наверняка больно, он же гниёт, он сейчас себя ассоциирует со словом «пиздец», вдаваясь во всю метафизику этого слова. От этого он ещё больше хочет бахнуться, чтобы боль ушла. Им же все конечности отрезают на хуй. Либо кисти и ступни, либо руки – по плечи, ноги – по яйца. И как такого жалеть, если он сам себя до этого довёл добровольно? А начинают чаще всего колоться вообще в вены на пальцах рук.

– Почему?

– Да чтоб дорог не было видно, чтоб родители не спалили. Бахнулся туда, руку об асфальт разодрал и спрятал следы от уколов. Или некоторые ещё берут кошку, выдавливают ей когти из лапки и – what’s up_царап себе всю кисть. А знаешь, почему они так быстро начинают гнить? – продолжал я, не дожидаясь её встречного вопроса, пока не забыл. – Если бахнулся гердосом – весь день торчишь и радуешься жизни, а бахнулся седлом – и ждёшь, когда отпустит. Они в день им несколько раз бахаются, а ты прикинь – щёлочью, кислотой и бензином бахаться, там вена на пять раз, ёпти, – завершил я цитировать очередную мысль Гасты.

– Дарова, Автор, есть сигарета?

Я чуть не подпрыгнул от этих слов и хрипловатого голоса, обернулся и увидел Маску. Он стоял в шортах и футболке.

– Привет, не курю, – ответил я и чуть не закричал в ужасе: «Гаста! Убивают!»

Маска поковылял дальше.

– Это кто? – шёпотом спросила Елеанна. Похоже, получасовое пребывание в дурке её уже сводило с ума.

– Это Маска, тоже торч со стажем, – сказал я, постепенно приходя в себя. Он так неожиданно появился и заговорил, что я чуть не обосрался от страха. – Кореш Гены, кстати, у него несколько судимостей.

– Это он в тюрьме себе сделал наколку? – аккуратно спросила Елеанна.

– Твою мать! – это меня разозлило. – Он прошёл мимо нас за три секунды, а ты успела рассмотреть его наколку!

– Он же в футболке был, – растерянно ответила Елеанна. – А что она означает?

– Она означает: восемь сроков, три побега, – сказал я. – Понятия не имею, что он себе за синеусье на киче наколол. Если интересно, догони и спроси.

– Не интересно, – помотала головой Елеанна. – Ты мне тут такие ужасы показал, я хочу домой.

– Это ещё не ужасы, а так – детский лепет на зелёной лужайке. Вот их было три кореша: Масёл, Гена и Маска – все торчки. Масёл две недели назад ласты завернул. Бахнулся в пах и залип, перестав зажимать ватой дырку, в результате потерял много крови и окочурился.

– Кошмар!

– Это не кошмар, это пиздец, – подобрал я верное название для случившегося. – А Маска, кстати, бахался в ногу, у него вообще вена на ноге стала сквозной. Гаста рассказывал, что он с одной стороны вливает перекись, а из другого конца она капает – это он так промывает рану, поэтому он теперь и хромает, – вспомнил я Маскину походку «рубль двадцать». – Гаста вообще торчков по походке узнаёт, мы даже с ним как-то стояли у аптеки и считали седловаров, они все воняли йодом, и у многих лица были в каком-то говне, а Гаста их всех видел уже метров за сто.

– Пошли отсюда, – Елеанне становилось плохо.

– Сейчас пойдём, Гасту подождём только, чтобы попрощаться, – я посмотрел на стенку возле Елеанны. – А есть вещь ещё пострашнее – коаксил. Там вообще: укололся раз – вены нет, промахнулся мимо вены – язва.

– Автор, хватит о наркотиках, – Елеанну уже передёргивало.

– Как скажешь, – я замолчал.

Да и что я сам об этом знал? Знал Гаста, а я говорил его словами. Просто я подумал о том, что на сознание маленькой девочки можно повлиять всякими страхами.

Может, я был абсолютно неправ. Опыта падания на уши у меня не было, это был первый, да и тот не с целью трахнуть девушку, а попытаться хоть чуть-чуть заставить её думать своей головой. Но и в том, что я перегнул палку, я тоже не мог быть уверен.

– Любить, – начал я читать вслух одну из многочисленных надписей на стене, чтобы немножко разрядить обстановку, – это находить в счастье другого своё собственное счастье. Не пизди! Ты всё равно какашулечка тупая. Вот! – прочитал я сразу следующее высказывание в сердечке, но, кажется, оно было лишним, и атмосфера в подъезде стала ещё хуже. – Хорошая мысль про счастье, – добавил я, чтобы не стоять в тишине, – тут просто философы тусят.

– Это и есть фраза немецкого философа, – ответила Елеанна.

– А я не знал, – сказал я. – Нас в церковно-приходской школе только побираться учили и чтобы в любую погоду могли простоять сколько угодно.

– Ха-ха-ха-ха, – засмеялась Елеанна.

– А я ещё случай вспомнил, Гаста рассказывал. Какой-то торчок уверовал, чтоб соскочить, и ушёл в монастырь. Его батюшка отправлял деньги на храм собирать. А он однажды не выдержал и ширнулся на собранные деньги. И так он находил деньги на ширево, а батюшке говорил, что ничего не давали, – заканчивая говорить, я сам засмеялся, потому что подобное использование веры в целях собрать на дозу мне казалось невероятным. – Просто прикинь: люди думали, что давали деньги на строительство храма, а они уходили на строительство дорог.

– Ну чё вы тут? – к нам вышел Гаста.

– А ты чё? – повернулся я к нему.

– Всё, насмотрелись, или ещё к какому-нибудь торчебосу зарулим?

– Насмотрелись, – кивнула Елеанна.

– Мимо нас Маска проходил, – вспомнил я.

– Да, он тоже заходил к Гене, посочувствовал другу, вмазанный уже прямо с утра.

– Это у него поэтому был хриплый голос?

– Да.

– А как они не попадаются, если колются вместе, а у кого-нибудь потом передоз? – спросила Елеанна, адресуя свой вопрос Гасте.

– В смысле – не попадаются?

– Если приедет «скорая», они же ещё и милицию могут вызвать.

– А они передознувшихся братанчиков выносят в подъезд, чтоб хату не спалить, и всё. Могут и труп вынести. Потом кто-нибудь из жильцов звонит в «скорую». Приезжает «скорая», если торч жив, они ему колют налоксон и сваливают.

– А это что такое? – спросил я, подумав: «Этот сейчас до вечера может про торчков рассказывать».

– Какая-то херь, с помощью которой действие наркотика на человека прекращается, он выходит из передоза, приходит в себя и через минуту может уже убежать от «скорой» куда подальше.

– А как вообще случается передоз? – продолжала спрашивать Елеанна.

– Ты же сказала, что тебе уже хватит? – влез я.

– Я такого не говорила, – отмахнулась Елеанна и посмотрела на Гасту.

– Когда долгое время бахаешься разбодяженным гердосом… ну, в смысле, для веса в порошок могут насыпать бутор и из дозы сделать две, допустим. Бодяжить могут хоть стиральным порошком, хоть извести со стенки в подъезде наскрести. И чтоб вогнать себе в вену поменьше бутора, торчки набирают раствор в баян через ватку. А потом как-нибудь попадается гердос почище, не рассчитываешь норму – передозняк, – пожал плечами Гаста. – У нас был один такой торч – Сопливый, жадный очень, вот он как раз сдох от передоза. Где-то намутил чистого гердоса и бахнулся один, здорово не рассчитав и прилично перепрыгнув свою привычную дозу.

Я не знал, кто это такой, но сразу вспомнил рисунок брызгающего члена с крылышками.

– Короче, мы погнали, – вновь разгоревшийся интерес Елеанны к торчкам меня не обрадовал. Тем более раз она стала у Гасты всё спрашивать, значит, догадалась, что я в этом вопросе профан. Да и хули там было догадываться? Я же сам ей об этом сказал.

– Давайте, спасибо, что зашли, – попрощался Гаста. – Словимся, братик.

– Ага, спасибо, что показал нам гнилого торчебоса, – ответил я взаимностью.

– Гене спасибо, что начал гнить, – ответил Гаста.

– Хе-хе, – злорадно усмехнулся я.

– Смех смехом, а пизда кверху мехом, – задумчиво произнёс Гаста. – Ой, извините, это я так, о своём, – он посмотрел на Елеанну. – Пока!

– Пока! – засмеялась девушка.

Мы вышли из дурки. Я пошёл провожать её домой.

– Ну как, круто сходили? – спросил я у девушки.

– Ужасно! – похоже, она впечатлилась настолько, что ещё долго не забудет опухшего Гену. – И соскочить уже никак нельзя?

– Да нет у тебя никакой зависимости! – ещё раз повторил я. – Меньше об этом думай. Твоими таблетосами даже передознуться нельзя.

– Можно! – снова начала спорить Елеанна. – Я видела, как одна девочка у нас в общаге передознулась…

– Да ладно! И что с ней стало? Она начала кукарекать? Или вертеть головой на триста шестьдесят градусов? Или у неё открылся шоколадный глаз и она высрала формулу вечного двигателя?

– Нет! – раздражённо ответила девушка. – Ей было очень плохо!

– Так вы же запиваете таблы бухачем. Она, скорее всего, просто перепила и отравилась. Типа – сначала мы пили водку, потом пили пиво, а потом отравились печеньем.

– Не знаю, я вообще про седловаров спрашивала, – быстро изменила направление дискуссии девушка. – Можно ли соскочить с седла?

– А как ты соскочишь? Обратно на гердос если только. Кто-то, может, одумывается, когда без рук или ног остаётся.

– А совсем избавиться от наркозависимости можно?

– Да, когда остался без рук и умер, – я засмеялся. – Да не в наркозависимости дело. Дело в тебе! Как ты сама к этому относишься. Кто-то спокойно себе бахается раз в два месяца, когда есть деньги, и радуется приходу. Если человек слабовольный – не наркота, так какая-нибудь другая херь затянет типа онлайн игр. Чаще всего родители своих заторчавших отпрысков сдают в секты.

– Какие ещё секты?

– Баптистские. Откуда я знаю? Они там поют песни про Иисуса, им внушают, что им помогает господь, что с ВИЧем тоже можно жить, а ещё они батрачат на огородах и выращивают картофан. Ну и организаторы сект тянут из родочков нариков бабулькевичи на ремонт и прочую шляпу, а те дают. И лечение в такой секте тоже, наверное, не бесплатное. Короче, одну зависимость пытаются перебить другой. Просто переключают внимание. Трудотерапия, все дела. Когда маленький ребёнок начинает плакать, ему дают погремушку, и он забывает, что у него что-то болит, сразу отвлекается на игрушку и всё.

– Я даже никогда раньше не слышала про седло, – продолжала делиться впечатлениями девушка.

– Да. И я раньше не слышал. И вообще мало кто слышал. Можешь позвонить своей маме и спросить: «Мама, а ты знаешь, что такое дезоморфин?» – а она тебе скажет: «Да, что-то слышала, кажется, это жаропонижающее средство, устраняет симптомы ОРЗ и гриппа». Самые популярные наркотики: гердос, какос и ганжа. Ну и ещё твоё любимое «Э-буээ». Потому что их везде рекламируют, а наркотиков вообще-то до ебеней, и один страшнее другого.

– Оно не моё любимое, – обиделась Елеанна.

– Ладно, извини, – я сменил тон. – В социальных роликах же не говорят названия, а просто: «Наркотики унижают, это не моя тема». Там даже про последствия не говорят. Может, фотографию покажут – и всё.

– А что им показывать?

– То, что надо показывать, не пропустит цензура. Все пропагандисты делятся на два лагеря: одни говорят, что наркотики – это круто, другие говорят, что наркотики – не круто. Но не подойдёт же к тебе торчебос и не скажет: «Елеанна, давай бахаться! Вот у меня гепатит цэ, ВИЧ, я гнию заживо, весь покрылся язвами, умираю, всем должен денег, в розыске за кучу краж, это так круто!» Так же и вторые только скажут, что употребление наркоты ни к чему хорошему, кроме зависимости, не приведёт. Все настоящие последствия и главные доводы, которые должны отбивать любое желание от употребления наркотиков, остаются за кадром.

– А ты типа можешь предложить какие-то более эффективные меры борьбы с этой проблемой? – съязвила Елеанна.

– Ха! Да будь моя воля, я бы вообще легально продавал в магазинах врезки седла кустарного приготовления, чтобы все слабаки сторчались и сгнили. И при этом запретил бы медицинскую помощь умирающим. Чтобы гнилые Гены – ходячие социальные ролики – широёбились по улицам и просили о помощи, а все от них шарахались. Только хардкор!

– Фуууу, – Елеанна поморщилась, видимо, снова вспомнила лицо и ногу гниющего седловара.

– Всё, закрыли тему с твоей зависимостью? – я посмотрел ей в глаза.

– Да, – кивнула девушка.

– Точно? – я наклонился к ней.

– Да! – ещё громче ответила девушка. – Точно, точно!

– Вот и молодец, – я наклонился ещё чуть ниже и поцеловал её. – Когда твой охранник-лапочка работает? – сменил я одну злободневную для девушки тему на другую.

– Не знаю.

– А как… ты можешь дальше жить в общаге, пока не восстановишься?

– Нет, выселяют, у меня неделя на сборы.

– Как он будет работать, ты звякни, я приду с баблом. Могу сейчас.

– Его сейчас нет. Я позвоню, когда будет его смена.

– А другие долги?

– Можно завтра.

– Ладно, как скажешь, будем ждать день, когда он будет работать в день. А твои соседки тебе хоть вернут до отъезда, или кто там тебе должен?

– Не знаю, сказали, вернут.

– Может, я зайду, поговорю с ними? – зачем-то сказал я какую-то шнягу.

– Не надо, они вернут, – ответила Елеанна. – Они тебя, кстати, теперь все боятся, – она улыбнулась.

– Ха-ха, – я тихо засмеялся. – Так ты передай, если не вернут бабло, придёт злой Автор и всех нагнёт.

– Хорошо, – Елеанна улыбнулась.

Мы подошли к её общежитию.

– Елеанна, и, пожалуйста, не делай больше глупостей. Дома тебе за отчисление ничего не будет, родители тебя не выгонят на улицу и не будут бить. Да, поругают, может, накажут, но потом всё равно успокоятся. Объяснишь им, что преподаватель пошёл на принципы. И поедание всяких разноцветных таблеток со смайликами ничего не изменит, а сделает только хуже. И это «хуже», как и поедание всякой цветной дряни, родители тебе точно не простят.

Елеанна кивнула и поцеловала меня.

– И не надо выгораживать своих тупых соседок, они тебя подставляют: курят в комнате, берут в долг, не возвращают. Теперь тебя отчислили, а они дальше будут учиться.

– Nege.gbple тоже отчислили, – сказала Елеанна.

– Туда ей и дорога, забей на неё.

– Ладно, – Елеанна ещё раз меня поцеловала.

Мы попрощались, и она пошла в общежитие. Я еле добрёл до дома, даже не сумел полностью раздеться, упал на кровать и уснул.