Доброй ночи, мистер Холмс! Дуглас Кэрол
С того самого октябрьского дня, когда Ирен ворвалась к нам в квартиру с радостной вестью о том, что ей предстоит выступать перед Дворжаком, отношение моей подруге к муфте чудесным образом изменилось. Все чаще и чаще я замечала, что муфта одиноко лежит в одной из комнат, напоминая брошенную собачку, которую разлюбила хозяйка. И вот в то зимнее утро я решила прихватить муфту с собой. Сделала я это по двум причинам: во-первых, было холодно, а во-вторых – не пропадать же зря вещи.
Мистер Нортон услышал звук моих шагов и открыл мне дверь, прежде чем я успела постучаться.
– Заходите, мисс Хаксли, заходите. На Флит-стрит гуляет жуткий ветер… Что с вами случилось? Вы раскраснелись…
– Как вы сами сказали, на улице очень ветрено и холодно.
– Ну да, разумеется. Присаживайтесь и выпейте чаю.
Несколько месяцев назад Годфри перебрался в контору побольше. Молодой человек усадил меня в мягкое, обтянутое кожей кресло с подголовником и вскоре подал мне курящуюся горячим паром чашку.
Аромат мятного чая словно прорвал плотину. Я потянулась к одному из потайных кармашков, расположенных в глубине муфты, выхватила платочек и прикрыла им лицо.
– Мисс Хаксли, милая, что случилось? Прошу вас, расскажите.
– Это все чай. – Я громко и очень неестественно чихнула. – Именно таким чаем меня угостила Ирен, после того как спасла от уличного воришки. Понимаете? Тот чай был тоже мятным… – Не в силах больше сдерживаться, я зарыдала.
– По правде говоря, я ничего не понимаю, но очень хочу понять. Вы не могли бы начать с самого начала?
Я подняла на мистера Нортона взгляд, не сомневаясь, что мои глаза сейчас красны от слез. В отличие от моего нанимателя, другие мужчины, что красивые, что безобразные, редко проявляли ко мне участие, предпочитая меня не замечать. Должна признаться, забота мистера Нортона была мне приятна, особенно теперь, когда я понимала, что он действует из искренних побуждений. Я уже совсем забыла, при каких обстоятельствах мы познакомились. С удивлением я поймала себя на том, что отношусь к нему как к другу.
– Ирен снова улыбнулась удача, – объяснила я, – причем мне стало об этом известно только вчера. – Мистер Нортон слегка напрягся. Так происходило всякий раз, когда заходила речь о моей подруге. – На самом деле я не должна плакать, потому что очень за нее рада.
– Да неужели? У нее появился очередной видный клиент?
– Видный покровитель.
Мистер Нортон посуровел. Я знала, что он до сих пор относится к Ирен с подозрением.
– Да нет же, вы меня неправильно поняли! Речь идет о ее театральной карьере. Осенью она выступала перед композитором мистером Антонином Дворжаком. Он был так потрясен ее талантом, что рекомендовал ее директору «Ла Скала». И вот теперь ее пригласили в Милан. Пока в дублирующий состав. – Я замолчала, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы подавить икоту. – Ехать надо немедленно. Ей предстоит выучить все мало-мальски важные женские партии. Благодаря такой многосторонней подготовке в один прекрасный день она станет примадонной.
– На мой взгляд, в одном качестве она уже бесподобна, – съязвил молодой адвокат.
– Не надо о ней так…. – попросила я. – Вы не представляете, какой доброй, какой сердечной она иногда бывает. Кроме того, вы ни разу не слышали, как она поет. У нее божественный голос, но с таким сложно получить роль, хотя он диапазоном от сопрано до контральто… Работа в «Ла Скала» – для Ирен последний шанс. Она к нему долго шла, она его ждала…
– И когда она уезжает?
– Через неделю. Вам непременно надо с ней встретиться. Когда Ирен приходит домой, она буквально светится от счастья. Даже когда она говорит, кажется, что она поет. Я не понимала, как ей раньше было тяжело: постоянно тренировать голос, браться за маленькие роли, расследовать эти дурацкие «дела»… Сейчас она как птица, которую выпустили из клетки на свободу. Теперь Ирен не ходит, а буквально порхает по нашей квартире. Порхает и смеется. Ну просто как соловушка.
Мистер Нортон, изогнув бровь, хмыкнул и кивнул на стынущую чашку чая. Я покорно сделала глоток.
– То, что вы рассказываете, просто прекрасно, – заметил адвокат. – Вот только мисс Адлер, вырвавшись на свободу, оставляет в клетке вас. Одну. Впрочем, насколько я понимаю, это ее нисколько не смущает.
– Вы не правы. – Я села прямо. Услышав обвинение Ирен в предательстве, я взяла себя в руки. – Она хотела… она с самого начала думала, что мы поедем в Милан вместе. Она называет этот город «Милано»… Так забавно. – Мне не удалось сдержать улыбку. – Но я напомнила ей, что не говорю по-итальянски и, значит, мне не удастся найти на новом месте работу.
– Она об этом не подумала.
– Да. Видели бы вы, как вытянулось у нее лицо, когда я сказала, что не смогу с ней поехать. Понимаете, она не обдумала практическую сторону вопроса. – Я пригубила чай, совсем как четыре года назад, когда им угощала меня в кондитерской Ирен. Как и тогда, мне сейчас было грустно и одиноко. Как странно, что из всех людей, которых я знала, именно Годфри взял на себя ту роль, которую выполнила столько лет назад Ирен.
Молодой адвокат неуверенно кивнул:
– Мне кажется, я понимаю, о чем вы. Я помню, как несказанно рада была мама, когда начали расхватывать ее романы.
– Ирен пообещала меня содержать, но я сказала ей, что оклада дублера будет едва хватать ей самой, чтобы в чужой стране вращаться в нужных кругах. Кроме того, я напомнила, что всегда платила за себя сама и полностью рассчиталась с ней за то время, когда была зависима от нее. Мне нравится моя самостоятельность, и я не хочу от нее отказываться.
– Браво, мисс Хаксли. Мисс Адлер – не единственная звезда на небосклоне женской независимости. Вы и сами обладаете блестящими качествами.
– Неужели? – Должна признаться, глубина уважения, которое выказывал мне мистер Нортон, с одной стороны, озадачивала, а с другой стороны, льстила. На меня смотрели его добрые серые глаза, в глубине которых поблескивало удивление, напоминая солнечные лучики, падающие зимой на студеную воду.
– Именно. Если потребуется, я готов отстаивать свою точку зрения в суде. Более того, я просто не представляю, как без вас справится мисс Адлер.
– Уверена, что прекрасно. Все это четыре года мы находились рядом не из-за схожести характеров, а потому что нам обеим так было удобно. И все же… – Я почувствовала, как к глазам снова подступают слезы, и, чтобы сдержать их, поспешно допила уже почти остывший чай.
– И что же вы сейчас собираетесь делать?
– Буду помогать Ирен собираться. Времени мало, она хочет взять поменьше вещей.
– А что с квартирой? Планируете переезд? Район у вас не из лучших.
– Для чужака – да. А я там уже давно своя. Более того, я даже кое-что могу сказать по-итальянски, а к… панибратскому отношению я привыкла. В Темпле жалованье щедрое, так что сейчас я могу позволить себе платить за квартиру самостоятельно.
– И все же, моя милая мисс Хаксли, в вашей жизни грядут большие перемены. Мне начинает казаться, вы пришли сегодня ко мне в первую очередь именно поэтому.
Я отставила в сторону чашку и словно маленького зверька погладила муфту, лежавшую у меня на коленях:
– По правде говоря, мне было нужно хотя бы ненадолго уйти из квартиры, чтобы не думать об отъезде Ирен.
Молодой адвокат понял намек:
– У меня найдется чем вас занять. Это подождет, – он смахнул пачку документов со стола, – а вот это, – он ткнул пальцем в несколько папок, – поможет вам отвлечься от тревожащих вас мыслей.
– Именно это мне и нужно. – Я сняла шаль и достала из муфты пенсне. – Вы просто не представляете, как приятно выговориться! У меня словно гора с плеч свалилась. Боюсь, что я невольно вынудила вас выслушать наболевшее…
– Нет-нет, что вы… Как раз наоборот, для меня большая честь, что вы решили мне довериться. Я понимаю вас куда лучше, чем вам кажется, пусть мне и не ясно, отчего вы так восторгаетесь Ирен Адлер.
– Если бы вы познакомились с ней поближе, она непременно вам понравилась бы, – мягко промолвила я.
– Вы так в этом уверены? – улыбнулся он. – Что ж, как бы то ни было, свой шанс я упустил, знакомиться с ней поздно. Она будет жить в свое удовольствие на континенте, а мы с вами останемся на нашем скучном островке возиться с бумагами.
Картина, которую нарисовал Годфри, показалась мне настолько нелепой, что я рассмеялась, а плакать после этого, на мой взгляд, было просто глупо.
Я вернулась домой еще затемно – мистер Нортон специально настоял, чтоб я ушла пораньше. Войдя в квартиру, я обнаружила, что Ирен перегружает весь свой скарб из спальни в гостиную. Эти вещи хранили воспоминания о прожитых вместе годах.
– Ну и что мне взять, Пенелопа?! – в отчаянии всплеснула руками Ирен. – В Италии совсем другой климат. Естественно, надо прихватить с собой летние вещи. С другой стороны, я буду жить на севере страны. Знаешь, я сейчас чувствую себя так, словно вышла на сцену, не выучив роль. Приходится импровизировать по ходу пьесы.
– Значит, так, – принялась распоряжаться я, поняв, что нужно брать дело в свои руки, – сперва надо разобрать вещи по временам года, а потом каждую из четырех куч – по категориям: белье, верхняя одежда, блузки, жакеты, юбки, шляпки и туфли.
– Ага. Ясно. Правильно. – Откинув растрепанные волосы со лба, Ирен с благодарностью посмотрела на меня. Она весь день разбирала одежду и ворочала коробки.
Мы сели с ней на пол и принялись сортировать груду вещей.
– Ты просто не представляешь, как я буду по тебе скучать, – неожиданно объявила она.
– И я по тебе. Но… надо ехать. Такой шанс упускать нельзя.
– Но ведь… тебе будет одиноко? – печально сказала Ирен.
– Да. – Я подумала о мятном чае и едва нашла в себе силы сдержаться. – Ну да ничего. Может, птичку заведу. Канарейку. Я привыкла, что у нас в квартире поют.
Повисло молчание, и никто из нас не хотел его первым нарушать.
– Бедная малышка София, – мой смешок очень напоминал всхлип, – кто теперь будет учить ее пению?
– Ты! Господь свидетель, я сделала все, что могла. Девочка настолько бездарна, что ты просто не сможешь ей навредить. Впрочем, если хочешь, можешь продать пианино.
– Нет, я лучше его чем-нибудь накрою, а сверху поставлю клетку.
– Мне очень жаль, что я оставляю после себя такой кавардак. – Ирен обвела рукой груду вещей, словно прощалась со старыми друзьями. Я знала, ей была знакома каждая ленточка в этой куче. Моя подруга помнила, где и при каких обстоятельствах приобрела каждую из них и как потом использовала в своем гардеробе-хамелеоне. – Если хочешь, можешь все это продать на Протобелло-роуд.
– Лучше я их оставлю. Вдруг они тебе понадобятся. Тогда я их сразу тебе вышлю.
Ирен кивнула и, помолчав, спросила:
– Как же ты здесь будешь? Одна?
– Не так уж и плохо. Особенно теперь. – Я не смогла скрыть самодовольства.
– Ах ты хитрюга! У тебя какая-то новость? А ну давай выкладывай!
– Меня взяли на постоянную работу! Так что теперь мне не надо волноваться о заказах.
– На постоянную работу? И как, должность хорошая?
– Еще бы. Работа достойная, район спокойный.
– Что, в Темпле? – Голос Ирен сделался подозрительным.
– Да…
– В Иннер-Темпл? Нелл, неужели теперь ты будешь работать только на этого человека?
– Именно так. Лично я считаю, что мистер Нортон очень тактичный, внимательный и заботливый.
– Он просто хочет тебя использовать! – Глаза Ирен сверкнули.
– Каким образом? – бросилась защищаться я. – Тебя не будет. Поиски Бриллиантового пояса зашли в тупик. Что он от меня узнает?
– Я ему не доверяю.
– А может, он меня нанял не потому, что ты моя подруга, а потому, что у меня есть определенные таланты и навыки? Я уже несколько лет периодически выполняю его заказы. Он давно знает, что мы живем вместе, но ни разу не предпринял попытки каким бы то ни было образом этим воспользоваться.
– Прости, Нелл! Ну конечно же, ему просто нужна толковая и умная машинистка. Кроме того, ты понабралась опыта, когда помогала мне в расследованиях, так что ты идеально подходишь на роль помощницы адвоката. Я нисколько не хотел тебя обидеть, просто… просто мне страшно оставлять тебя одну.
– Сейчас я куда лучше готова к свободному плаванию, чем до того, как встретила тебя, – тихо произнесла я.
– Спасибо, – промолвила Ирен странным голосом, будто что-то мешало ей говорить. – Спасибо, моя милая Нелл.
Некоторое время мы в молчании складывали юбки. Наконец Ирен произнесла:
– Быть может, я ошибалась в Нортоне. История его семьи достойна сожаления. Я даже могу понять, почему он считает, что имеет право на Бриллиантовый пояс.
Я подняла на подругу удивленный взгляд. Никогда прежде она не признавала за другим человеком права на драгоценность, за которой так долго охотилась:
– А ты знаешь, что вообще-то он так не считает? Более того, боюсь, что в отличие от тебя, Ирен, он вообще не верит в его существование, – заявила я и добавила: – Насколько я понимаю, сундук ты забираешь с собой?
Она встала и потянулась. За целый день разгребания шкафов и комодов у нее затекла спина.
– Сундук? Да, пожалуй, мне следует его забрать. Уж всяко его нельзя оставлять у тебя. Он может привлечь нежелательное внимание.
– После стольких лет? Сомневаюсь. Кроме того, ты так и не смогла разгадать загадку его содержимого.
– Ты права. Впрочем, я абсолютно уверена, что оно означает нечто важное. – Ирен замолчала, погрузившись в свои мысли. Вдруг она опустила на меня взгляд и улыбнулась так ласково, что я сразу же воспряла духом. Подруга протянула мне руку: – Пойдем, Пенелопа, давай подогреем булочки на каминной решетке, как в старые добрые времена. Я купила целых три пакета выпечки, и бутылку шампанского вдобавок.
– Алкоголь? – с беспокойством в голосе спросила я. Несмотря на годы, прожитые бок о бок с Ирен, я по-прежнему считала, что леди не следует употреблять горячительные напитки.
– Амброзия, – с напором ответила подруга. – И уж поверь мне, она куда лучше мятного чая.
Видимо, на прощание Ирен снова в последний раз решила поразить меня своей проницательностью. Откуда она узнала, что утром мистер Нортон угощал меня именно мятным чаем? Мгновение спустя я поняла, что проницательность здесь ни при чем и подруга просто вспомнила нашу первую встречу и трапезу в кондитерской. Теперь каждой из нас предстояло идти своей дорогой, и проведенное вместе время больше не играло никакой роли, оставшись с нами лишь воспоминанием о минувшем.
Я проводила Ирен на вокзал Ватерлоо и посадила на поезд до Саутгемптона. Там ей предстояло пересечь на корабле пролив, добраться до Франции и сесть на поезд до Милана.
Моя подруга в шляпке с алым плюмажем выглядела как-то по-особенному красивой и мужественной. Муфту, кстати, она взяла с собой, надев на руку, словно талисман. Другой, свободной рукой она помахала мне на прощание.
Из-за грязи, покрывавшей окно вагона, мне было сложно разглядеть выражение ее лица. Потом паровоз дал свисток и, пыхтя, потащил состав прочь от платформы, обдав провожающих клубами пара. Ирен Адлер скрылась в тумане, из которого появилась несколько лет назад, чтобы прийти ко мне на помощь. Я повернулась и побрела через огромное, напоминавшее гробницу здание вокзала.
Несмотря на то что от вокзала до Темпла было далеко, я проделала этот путь пешком – мне очень хотелось прогуляться. Войдя в кабинет Годфри Нортона, я обнаружила, что молодой адвокат, уперев руки в боки, внимательно изучает предмет, придавивший своим весом кипу бумаг на его столе.
Увидев, что именно стоит у него на столе, я ахнула от удивления. Годфри поднял на меня озадаченный взгляд и протянул письмо. Я сразу же узнала размашистый почерк Ирен и зеленые чернила, которыми она всегда писала.
«Уважаемый мистер Нортон, – гласило послание, – я уезжаю в другую страну, открывая новую главу в своей жизни и сценической карьере. Я сомневаюсь, что мы в будущем когда-нибудь снова увидимся, и потому в утешение я оставляю Вам этот сундук, некогда принадлежавший Вашему покойному отцу, чья смерть ни у кого не вызвала особого сожаления».
Я подняла на Годфри взгляд. Казалось, у меня в ушах буквально звучит полный язвительности голос Ирен.
Мистер Нортон кивнул, и я стала читать дальше: «Я полагаю, что содержимое данного сундука может пролить свет на местонахождение пропавшего Бриллиантового пояса Марии-Антуанетты, в существование которого, насколько мне известно, вы не верите. Мне так и не удалось разгадать загадку предметов, которые здесь находятся. Вы знаете о своей семье то, что не известно мне, и потому, быть может, Вам повезет больше.
Я больше не стану наводить столь беспокоивших Вас справок, за которые Вы изволили меня бранить. Подобный род занятий меня теперь не интересует. В знак того, что я умываю руки, я оставляю Вам последнюю из зацепок, не дававшую мне покоя, и хочу пожелать Вам удачи.
Настоятельно рекомендую Вам обратить Ваше внимание на Пенелопу Хаксли. В ее лице Вы найдете преданного друга, который всегда рад помочь советом, прийти на выручку и просто поддержать. Она и есть то подлинное сокровище, которое я оставляю вам. Цените ее так, как всегда ценила и буду ценить я».
На этом письмо заканчивалось. Внизу стояла подпись: «С искренним уважением, Ирен Адлер».
Я уже выплакала все слезы, поэтому, дочитав письмо, подняла взгляд на Нортона с улыбкой. Годфри не разделял моего спокойствия. Неожиданный прощальный жест моей подруги смутил его до глубины души, и теперь он даже не знал, что и думать о ней. Он выглядел настолько по-мальчишески озадаченным, что мне захотелось потрепать его по волосам, как я это обычно проделывала с воспитанниками, когда они сталкивались с непредвиденными сложностями. Конечно же, в данном случае я не могла позволить себе подобной вольности.
– На черта ей это? – резко спросил он. – Если Бриллиантовый пояс существует и его можно отыскать, за него можно выручить бешеные деньги. Что она на самом деле задумала?
Годфри все не умолкал, продолжая гадать и строить разные предположения, но так и не смог найти объяснение поступку Ирен. Если моя подруга своей неожиданной щедростью хотела лишить Нортона душевного равновесия и покоя, то ей это удалось.
Я сдержала улыбку, решив, что работнице не следует ставить себя выше работодателя и прерывать поток его вопросов:
– Прошу прощения, мистер Нортон, вы не могли бы снять со стола сундук? Я знаю, он ужасно тяжелый, но, если вы выполните мою просьбу, я смогу перепечатать документы, которые под ним лежат.
Молодой адвокат расхохотался, а я засмеялась вслед за ним, подумав, что, наверное, Ирен сейчас вспоминает о своем подарке Годфри и тоже хохочет.
Глава четырнадцатая
В моей жизни появляется Казанова
Отъезд Ирен Адлер особенно сильно отразился на моем дневнике. Начиная с двенадцатилетнего возраста я записывала в дневник все до мелочей, полагая, что в старшем возрасте чтение этих тетрадей будет для меня поучительным занятием, и они, в своем роде, послужат иллюстрацией моего нравственного совершенствования.
Из-за отъезда Ирен я проводила вечера одна и, решив воспользоваться возможностью, стала перечитывать старые записи. Не берусь утверждать, что они действительно свидетельствовали о моем духовном росте, скорее наоборот: знакомство с Ирен вынудило меня свернуть с прямой проторенной дорожки, уготованной мне моим воспитанием.
Дневники, охватывавшие период нашего знакомства с Ирен, пестрели именами знаменитостей, названиями разных мест и описаниями всяких увлекательных событий. Чтобы вместить все подробности истории о крестике Оскара Уайльда, дела о злом савояре и прочих наших приключений, мне часто приходилось вылезать на золоченые поля.
До встречи с Ирен записи в дневнике были краткими и, боюсь, невероятно скучными. Теперь, с ее отъездом, передо мной встала задача наполнить мои дни чем-то стоящим, тем, о чем имеет смысл писать.
Я продолжала поддерживать отношения с более-менее благовоспитанными представителями театральных кругов. Эти славные люди, то ли по просьбе Ирен, то ли по собственной воле, очень старались, чтобы я не скучала в одиночестве.
В результате подобных встреч, пусть и редких, мой дневник пополнился удивительными записями о той невольной роли, что я сыграла в ухаживаниях Оскара Уайльда, о малоприятном знакомстве с гипнотизером из Мэйфера[26] и прочих событиях, которые находятся за рамками данного повествования.
Больше всего мне было приятно посвятить освободившееся время добрым делам. Я стала преподавать Софии и ее друзьям английский язык. Каждый вторник на два часа стайка проказников собиралась у меня в квартире, всякий раз опустошая мои запасы горячего шоколада. Вдохновленная бесстрашием Ирен, я стала помогать и Армии Спасения в Уайтчепеле, где доподлинно узнала, что такое настоящая нищета и крайнее отчаяние. Если бы у меня был литературный дар, увиденного с лихвой хватило бы на десяток романов в духе Диккенса.
Несмотря на всю бурную деятельность, что я развернула, самым светлым моментом в моей жизни были письма Ирен. В каком-то смысле, несмотря на то что голос подруги доносился из невообразимой дали и был едва слышным, она продолжала оставаться неотъемлемой частью моей повседневной жизни. С самого начала я пересказывала кое-что из ее писем Годфри Нортону, с которым мы общались каждый день. Делала я это, с одной стороны, из желания пообщаться с ним, а с другой – потому что мне хотелось развеять его подозрения.
– Ну как, есть какие-нибудь вести от вашей подруги? – обычно спрашивал он. – Она не интересовалась, разгадал ли я тайну сундука?
– Нет. Она даже не спрашивала, как вы восприняли ее подарок. Поймите, Бриллиантовый пояс ее больше не интересует.
– Сомневаюсь.
Я поставила перед ним чай, и адвокат, отодвинувшись от стола, принялся барабанить пальцами по столешнице из красного дерева:
– Я так понимаю, ей нравится в Италии?
– Там теплее. Лондон с его вечными туманами, дождями и холодом – не самое подходящее место для оперной певицы.
– Ну да, разумеется. И как у нее там дела?
– Ей предстоит многому научиться, она же новичок в «Ла Скала». Думаю, она всех очарует, дайте только время. Никто не может противостоять ее обаянию, – с уверенностью заявила я.
– Так уж и никто?
– Считаете себя исключением?
– Вынужден признать, что ее широкий жест перед отъездом стал для меня неожиданностью, – проворчал адвока. – Впрочем, похоже, подобные поступки ей свойственны.
– Мистер Нортон, я видела, как вы выступаете в Королевском суде. Вы выглядите очень благородно и величественно в вашей мантии и в парике, однако вы не меньше Ирен склонны к жестам, как минимум столь же широким.
– Вы действительно так полагаете? – Адвокат подался вперед и посмотрел на меня: – А вы безжалостны в своей наблюдательности. Я прав, мисс Хаксли?
– Как и большинство людей, я предпочитаю, чтобы обо мне судили другие, – скромно ответила я.
– И что же вы скажете о вашей подруге?
– В своих суждениях об Ирен я не могу оставаться беспристрастной, но это не значит, что я слепа.
– Занятно, занятно, – отвечал в подобных случаях он.
Расспросы Годфри не прекращались. В итоге я начала брать с собой письма Ирен и зачитывать понравившиеся мне отрывки. Вскоре у нас появился своеобразный еженедельный ритуал – пить чай и читать очередное длинное письмо от моей подруги.
– Как вы думаете, мисс Хаксли, мне когда-нибудь удастся разгадать тайну этого чертового сундука? – откидываясь в кресле, часто спрашивал Годфри, сцепив на затылке руки и устремляя взгляд на кружево из ветвей деревьев в окне.
Любое упоминание об Ирен заставляло его снова возвращаться в мыслях к доставшемуся от отца загадочному наследству и, разумеется, к Бриллиантовому поясу.
– Даже не знаю, мистер Нортон. Вам что-нибудь удалось узнать?
В этом случае он устремлял на меня пристальный взгляд ясных глаз, от которых практически ничего не ускользало:
– Я в процессе.
Конечно же, он не совсем мне доверял. Я была в курсе всего, что касалось работы, однако, как только речь заходила о его семье, Ирен или пропавших бриллиантах, Годфри тут же замыкался.
Одним весенним утром я влетела в кабинет в веселом, приподнятом настроении, обнаружив, впрочем, адвоката в самом мрачном расположении духа.
– Насколько я могу судить, ваша подруга по-прежнему любит бриллианты. – С громким хлопком он швырнул утренний выпуск «Дейли телеграф» на кипу документов, перехваченных алой лентой. Газета была как раз сложена на статье, привлекшей внимание Годфри. В глаза сразу бросался изумительной красоты набросок портрета Ирен в вечернем платье, выполненный каким-то неизвестным мне итальянским художником.
Под портретом чернел заголовок: «Усыпанная бриллиантами американская певица, недавно прибывшая из Лондона, заменяет на сцене Ла Кальверати в опере Россини „Ла Ченерентола“». Подзаголовок, набранный шрифтом поменьше, гласил: «Оперную диву охраняли три сыщика из агентства Пинкертона».
– Но ведь это же превосходно! – Присев, я принялась читать статью. – Послушайте, что здесь написано: «Благодаря очаровательному, на грани контральто голосу мисс Адлер, образ Золушки, роль которой, как правило, достается актрисам с меццо-сопрано, заиграл новыми гранями. Остается лишь сожалеть, что голос такого тембра столь редко звучит на оперной сцене»…
Дальше я читала уже про себя, а Годфри, многозначительно побрякивая чашками, принялся готовить чай. Как правило, этим занималась я, однако на этот раз, обрадованная великолепными новостями, я решила уклониться от исполнения своих обязанностей. Наконец адвокат подошел ко мне с двумя чашками горячего чая. Поставив одну передо мной, он обхватил ладонями вторую и присел на край заваленного бумагами стола.
– Только послушайте! – воскликнула я. – Насколько я понимаю, эта опера – итальянская версия волшебной истории про Золушку… Да Ирен сама как эта бедная девчушка из сказки – прямо из грязи прыгнула на бал в наряде, усыпанном бриллиантами: «Превосходная колоратура мисс Адлер добавила новые краски обворожительному, чарующему и, увы, незаслуженно забытому шедевру Россини. И даже россыпь бриллиантов, которые красавица надела для сцены на балу, не смогли затмить огонь страсти ее голоса, всю силу которого она продемонстрировала в последнем, особенно сложном рондо „Рожденная для грусти“». Годфри, да это же оглушительный успех!
– Да, вот она и вышла на большую сцену, – промолвил в ответ он.
– Правильно, она же ради этого и поехала в Италию!
– Теперь понятно, почему у нее пропал интерес к Бриллиантовому поясу и она отдала мне отцовский сундук. – Мне показалось, что в голосе молодого человека зазвучали нотки обиды. – Разве все это может сравниться с воздыхателем, который… – Взяв газету, он прочитал сквозь зубы: – «…усыпал ее с ног до головы бриллиантами».
Мистер Нортон встал и подошел к окну, сделавшись похожим на прокурора, допрашивающего в суде свидетеля обвинения:
– Я знаю, мисс Хаксли, что вы искренне восхищаетесь женщиной, некогда деливший с вами кров. Мне очень не хочется будить в вас воспоминания о вашем покойном отце, однако не кажется ли вам, что на моем месте он сказал бы вам, что вы творите себе кумира? Подавляющее большинство актрис и оперных певиц надевают на сцене настоящие драгоценности, чтобы продемонстрировать благоволение воздыхателей, состязающихся между собой за их расположение. По всей видимости, доблестная Ирен Адлер вновь одержала победу в чем-то гораздо менее достойном, чем театральная карьера. Она продалась ради шумихи в прессе. Драгоценности, вне всякого сомнения, являются подарком богатого поклонника, получившего взамен от мисс Адлер… подарки несколько иного рода.
Мистер Нортон стоял ко мне спиной, поэтому я не могла разглядеть выражение его лица. Я видела лишь ладони за спиной, которые сжимались и разжимались, выдавая переполнявшие молодого адвоката чувства. Ирен на моем месте нанесла бы ответный удар, мурлыча, словно кошка. Мне же едва удалось скрыть свое негодование. Стараясь говорить как можно более спокойно, я бросилась в атаку:
– Конечно, эти бриллианты нельзя назвать обычной мишурой. Они наверняка стоят безумных денег… – Набрав в грудь побольше воздуха, я прочитала вслух: – «Две тысячи камней сплетаются в изумительное кружево, которое тянется от правого плеча к левому бедру и украшено роскошным цветком в виде розы, также выполненном из бриллиантов…»
– Подобное украшение стоит целое состояние, – отрывисто заметил Годфри. – И как вы думаете, откуда оно у нее?
– От поклонника, – с неохотой признала я.
– Богатые поклонники – как стервятники: где один, там и вся стая.
– Вам виднее, мистер Нортон, вы куда опытнее меня. Однако нельзя отрицать, что Ирен несказанно повезло. Думаю, ни один дебют не привлекал такого внимания прессы. При этом отзывы просто превосходные.
– Отзывы! – Годфри повернулся и вперился в меня горящим взглядом, словно я была свидетельницей в суде. Если бы я не знала мистера Нортона, я бы непременно оробела. Однако, помимо того, что я помнила Годфри и в другом, гораздо более приятном расположении духа, у меня в рукаве имелся туз, который я собиралась пустить в ход. – В подобных обстоятельствах вы все же придаете значение отзывам, мисс Хаксли? Вы меня поражаете.
Я улыбнулась. Я еще никого ни разу не поражала. Теперь я понимала Ирен: чувство, которое я испытала, было довольно приятным:
– Честно говоря, я не вижу в поступке Ирен ничего дурного. Как раз наоборот, с ее стороны было очень умно подобным образом привлечь внимание к своему дебюту. Учитывая ее стесненность в средствах…
– Это если забыть о богатых поклонниках!
– Ну… да.
Годфри Нортон замер, потрясенный тем, что я продолжаю защищать подругу. Я с восхищением смотрела на него. Он так и полыхал от гнева, а глаза метали молнии. В ярости он был особенно хорош собой.
– Так вы знаете, кто осыпал ее бриллиантами, – резко произнес он, сменив тактику. – Насколько я понимаю, вы ничуть не удивлены произошедшим.
– Вы меня раскусили, мистер Нортон, – склонила голову я. – Богатого поклонника Ирен зовут мистер Тиффани. Это американский ювелир.
– Что?! – Мое признание, подтвердившее его подозрения, возмутило Нортона еще больше.
Я почувствовала себя кошкой, играющей с послушной мышкой. Ощущение было пьянящим.
– Как вы, леди столь твердых нравственных принципов, можете водить дружбу с такой… авантюристкой? – спросил мистер Нортон чуть тише, но с куда большим презрением в голосе.
– Как человек, о чьей собственной матери ходили столь вздорные, нелепые сплетни, может так заблуждаться в своих суждениях о другой женщине? – еще тише спросила я.
Некоторое время мы смотрели друг на друга. Постепенно с лица Годфри исчезло выражение ярости и недоверия, а черты моего лица смягчила улыбка.
Неожиданно он резко опустился в кресло:
– Боюсь, я был слишком поспешен и, не подумав, наговорил глупостей. Непозволительная ошибка для моей профессии. Наверное, я чего-то не знаю. Так развейте тьму моего неведения, мисс Хаксли.
Я снова взяла в руки газету. Набросок был просто великолепен. Ирен выглядела на нем гораздо привлекательней Лилли Лэнгтри. Бриллианты, сверкавшие на ее платье, лишь подчеркивали красоту моей подруги. Однако Ирен на рисунке казалась далекой, словно серебристо-голубая Венера на вечернем небосклоне.
– Внешний вид, мистер Нортон. Вам нужно кое-что о нем знать, – промолвила я, разгладив газету, – Ирен бедна, как и я. Она бедна, как была ваша мать, когда вместе с детьми ушла от вашего отца. Ирен не может состязаться со знаменитыми оперными певицами, усыпанными изумрудами, рубинами и сапфирами…
– Это еще почему? Она ничуть не уступает им в красоте. Это я никогда не пытался отрицать. Она достойна всеобщего восхищения.
– Но она никогда не станет соперничать с другими в красоте. По крайней мере, так, как она, на ваш взгляд, делает.
Годфри прищурился и скептически на меня посмотрел.
– Никогда, – твердым голосом повторила я, – и поэтому она выбирает другой способ. Я уверена, что она уговорила мистера Тиффани одолжить ей украшение, над которым несколько лет проработали его мастера. Во-первых, ювелир восхищается ею – ведь именно по его просьбе она занималась поисками Бриллиантового пояса; а во-вторых, он богат. Кроме того, он достаточно умен, чтобы понять, что поднятая шумиха подстегнет интерес к бесценным украшениям вроде того, что надела Ирен. Бриллианты вернулись мистеру Тиффани, а Ирен не ударила в грязь лицом, нарядившись для дебюта так, что ни в чем не уступила прославленным певицам, продающимся ради дорогих украшений. И что в этом такого плохого?
– Люди будут думать о ней дурно, – тихо проговорил Годфри и его светлые глаза потемнели, как случалось всякий раз, когда он погружался в мрачные воспоминания об оклеветанной матери.
– Ирен плевать на то, что о ней думают другие.
– Так может вести себя мужчина, но чтобы женщина…
– Вы правы, если речь идет об обычной женщине вроде меня, но Ирен никак нельзя назвать заурядной. Запомните это, мистер Нортон, или в противном случае будете часто заблуждаться на ее счет.
– Моя мать очень страдала, – неожиданно признался адвокат. – Конечно, на людях она не подавала виду… Да и при нас, мальчиках… Но я чувствовал, ощущал ее обиду от того, что она была вынуждена уйти от мужа… А потом это жуткое унижение в суде, когда все, что она заработала, досталось ему…
– Поверьте, мистер Нортон, я очень вам сочувствую. Нет ничего хуже, чем видеть, как дорогому вам человеку отказывают в правосудии, вымарывают перед всем миром в грязи… Именно поэтому я не могу позволить вам дурно думать об Ирен, по крайней мере в том ключе, в котором думаете вы…
– Но так будут думать другие. Вы же не можете столь пылко защищать честь Ирен перед каждым человеком.
К счастью, мне удалось не покраснеть от такой похвалы, которая, однако, не сумела меня отвлечь от темы.
– В таком случае мне плевать на других. Я работаю у вас, мистер Нортон. Если вы будете дурно думать об Ирен, мне придется прекратить наше сотрудничество. Я не могу объяснять мотивы каждого ее поступка, однако смею заверить вас в том, что она никогда не продастся, пусть даже на посторонний взгляд все выглядит иначе.
– Надеюсь, ваша вера никогда не подвергнется испытанию, – промолвил Годфри и встал. – Чем искреннее веришь, тем больнее потом расставаться с иллюзиями. Чай остыл, ну и ладно, все равно он у меня получился дрянным. Быть может, вы хотите взять себе эту газету на память?
– Буду вам признательна, если вы, конечно, не хотите оставить ее себе, в качестве напоминания о неверных выводах… – Я замялась.
– Нет-нет, – замахал рукой адвокат. – Вы мне преподали хороший урок, я сделал выводы. Постоянно иметь при себе напоминание о собственной ошибке… Это излишне.
Вернувшись вечером домой, я вырезала из газеты портрет Ирен и вклеила его себе в дневник. Набросок занял почти всю страницу, избавив меня от необходимости писать о непростом дне. Я была не уверена в том, что мне удалось убедить мистера Нортона. Несмотря на его ум, в силу молодости ему было трудно изменить предвзятое мнение. Кроме того, ему была неведома подлинная сила веры. Например, Джаспер Хиггенботтом, несмотря на краткость нашего знакомства, ни разу не разочаровал меня своим поведением, и я не испытывала ни малейших сомнений в том, что он по-прежнему ведет себя столь же достойно, вне зависимости от того, где сейчас находится – в Африке или уже на Небесах. Вскоре я получила письмо от Ирен, из которого узнала, что все произошло именно так, как я предположила, в результате чего я стала чувствовать себя настоящим сыщиком-детективом.
Мне сложно сказать, сумела ли я изменить мнение Годфри об Ирен. Наверняка можно сказать только одно: после нашего разговора он стал относиться ко мне иначе. Он начал советоваться со мной о своих клиентах. С одной стороны, я была лицом незаинтересованным, а с другой – адвокат теперь признавал, что я наблюдательна. Он даже попросил меня вести записи бесед с клиентами, и, услышав его просьбу, я едва смогла скрыть улыбку.
Первый клиент, а точнее клиентка, запомнился мне особенно хорошо. Однажды в кабинет мистера Нортона зашла пожилая дама, одетая в траур. На ней было длинное каракулевое пальто, такое же черное, как и остальной наряд, а в руке она держала странного вида зеленый мешок, напомнивший мне мой старый саквояж. Я сразу поняла, что она за человек. Передо мной стояла одна из тех полубезумных старух, свято верящих в привидения, бродящие по их родовым особнякам, и в заговор фениев[27], собирающихся со дня на день убить королеву Викторию.
Как правило, мы знали о визите чудаковатых клиентов подобного рода заранее. Юрисконсульты, находившиеся в курсе того, что мистер Нортон редко отказывается от исков, в которых фигурируют пожилые дамы, либо направляли нам соответствующие документы, либо являлись за советом лично.
– Вы не юрисконсульт! – воскликнула пожилая дама, вперив в меня взгляд из-за толстых очков.
– Совершенно верно. Точно так же, как и мистер Нортон. Он адвокат. Это большая разница.
– Батюшки! Неужели мне опять придется ходить-бродить по этому лабиринту из домов и переулков? У вас здесь все так и носятся. Нет, я так не могу. Может, мне просто кто-нибудь сможет объяснить, что делать?
Я улыбнулась, представив, как эта старушка переходит Флит-стрит, словно стаей ворон окруженная курсирующими между Темплом и Королевским судом адвокатами в черных мантиях и париках.
– Сударыня, – промолвила я, – насколько я понимаю, вам нужен не адвокат, который представлял бы вас в суде, а юрисконсульт. Только потом, в случае необходимости, он обратится за советом к адвокату.
Читать бесплатно другие книги:
