Наследник поручика гвардии Шестёра Юрий
– А как же? – не обращая внимания на скептический тон мужа, воодушевленно продолжила Ксения. – Во-первых, ему обещали в ближайшее время пожаловать чин надворного советника. А во-вторых, через год-другой направить на службу в одно из европейских посольств. Вот так!
– И что же, он потянет за собой в эту среднеазиатскую дыру и Лизу с Петрушей?! – забеспокоился Андрей Петрович.
Ксения снисходительно посмотрела на него:
– Нет, Андрюша, успокойся! Михаил Иванович решил, что его семья, пока он не устроится на новом месте, останется в Петербурге.
– Что это значит «пока»?
– Это значит, что потом видно будет, – Ксения обиженно поджала губы.
– В нормальных семьях такие важные вопросы принято решать на семейном совете, – жестко сказал Андрей Петрович. – Или я, может быть, не прав?
Ксения знала принципиальный подход к любому делу супруга, и ее тут же охватили сомнения:
– Но ведь Михаил Иванович все-таки тоже глава их семьи, – уже не так уверенно пояснила она.
– Никто и не собирается оспаривать его права. Меня же в данном случае заботит исключительно будущее Петруши. Ведь ему-то и двух годиков еще не исполнилось, он только научился держаться на ножках, его организм еще не окреп, а его собираются увезти из столицы к черту на кулички, в полудикую страну с опасным для здоровья климатом. Ты что, Ксюша, разве не понимаешь?!
Ксения, прижав руки к груди, смотрела на него широко открытыми глазами. До нее стал доходить смысл слов Андрея Петровича – Петрушеньке, ее кровиночке, угрожает опасность! В ней вдруг проснулся неистребимый, всепобеждающий женский инстинкт сохранения потомства.
Андрей Петрович тревожно глянул на побледневшую супругу:
– Что это с тобой, Ксюша?! – испуганный ее видом, участливо спросил он.
– Клянусь тебе, Андрюша, что Петруша в младенчестве никогда никуда не уедет! – ее глаза горели фанатичным огнем.
Он нежно обнял ее.
– Не будем кидаться из крайности в крайность, Ксюша. Вот это я тебе точно обещаю.
Та прижалась к его широкой груди, чувствуя себя надежно защищенной от всяческих житейских невзгод…
Ксения рыдала, сидя на диване и закрыв лицо руками. Андрей Петрович обнял ее за вздрагивающие плечи. Но как можно утешить дорогого человека, когда на их семью обрушилось такое неожиданное несчастье? Из Бухары пришло сообщение о скоропостижной кончине Михаила Ивановича. Диагноз: желтая лихорадка. Трое суток он метался в горячке, но спасти его так и не удалось. «Нередкий случай для тех мест», – пояснили доктора.
Ксения наконец-то смогла говорить:
– На Лизу страшно смотреть: лицо почернело, сама как будто окаменела, – утирая слезы, рассказывала она Андрею Петровичу. – Петруша к ней: «Мама, мама!». А она гладит его по головке и молча смотрит в одну точку. Я-то хоть плачу, а она все время молчит и ни одной слезинки. Так ведь и умом тронуться можно, – Ксения выжидательно посмотрела на него.
– Раз уж случилось такое несчастье, – глухо, как бы раздумывая про себя, произнес он, – надо бы Лизе с Петрушей вернуться в наш дом. Тем более, что у нее со свекровью и так отношения не ахти какие. А здесь ей с мальчиком будет гораздо спокойнее.
Глаза Ксении засветились радостью:
– Какой же ты умница, Андрюша! Я же с тех пор, как Лизонька переехала к мужу, не трогала ее комнату. Даже наказала прислуге менять постельное белье на ее кровати так же, как и раньше. Зайду, бывало, в ее комнату, когда ты на лекциях в университете, поплачу и вроде как легче станет. А теперь я смогу целиком посвятить себя воспитанию нашего Петрушеньки!
– Ты действительно, Ксюша, будешь для него заботливой бабушкой.
– А ты заменишь Петруше отца, – тут же счастливо подхватила Ксения, окончательно забыв про слезы.
– Дед заменить отца не может, – назидательно заметил Андрей Петрович.
– Это почему же? – искренне удивилась она.
– Потому как из-за любви к внуку ему не хватит строгости.
Ксения даже нашла силы улыбнуться.
– Баловать внука – это удел бабушки, а ты уж изволь проявить подобающую строгость в его воспитании. – Ксения обняла его. – Ты все сможешь, Андрюша! Я же очень хорошо знаю тебя, твою волю, твою целеустремленность. Ты станешь для Петруши не только хорошим дедом, но и отличным отцом. Вот попомни мои слова!
После завтрака Петруша позвал как-то Андрея Петровича в кабинет. Ксения с Лизой настороженно переглянулись. Они-то по собственному опыту хорошо знали, что это могло означать.
– Дедуля, мне уже одиннадцать лет.
Андрей Петрович улыбнулся:
– Ты, Петруша, затем и позвал меня, чтобы сообщить эту сногсшибательную новость?
– Нет. Я просто констатирую этот факт.
– Сразу виден внук профессора, – усмехнулся Андрей Петрович. – А что по существу?
– Теперь по существу, – не принял тот игривого тона деда.
«Растет внук, – удовлетворенно отметил Андрей Петрович. – Но что-то волнует его. И довольно сильно».
– Я учусь в гимназии, и по ее окончании должен буду поступать в университет. Так?
– Так.
Петруша напряженно посмотрел на него и вдруг улыбнулся:
– У меня, дедуля, есть другое предложение.
– Я весь внимание, – Андрей Петрович пытался уловить ход мыслей внука.
– Понимаешь, я еще до поступления в гимназию потихоньку брал в твоем кабинете старинные книги с рисунками о путешествиях в разные страны и часами рассматривал их.
– Но ведь эти книги находятся на верхней полке стеллажа, чуть ли не под самым потолком. Как же ты смог достать их?
– Очень просто, – доверительно хихикнул Петруша. – Мне их доставала бабуля. Только прошу тебя не проговориться ей про эту нашу тайну, – заговорщицки попросил он, преданно заглядывая ему в глаза. – Я как только научился читать, так с упоением стал читать их. Вот с тех самых пор и «заболел» морскими путешествиями.
– Что же ты мне раньше не рассказывал про эту свою болезнь? – озадаченно спросил Андрей Петрович.
– Так ведь я боялся, что ты рассердишься и отберешь у меня эти книги, взятые без твоего спроса, – честно признался Петруша.
– А теперь вдруг перестал бояться?
– Только потому, что пришло время посоветоваться с тобой. Я понял, что поступление в университет – не моя дорога в жизни. Поэтому прошу твоего согласия на поступление в Морской корпус, – он посмотрел на Андрея Петровича твердым взглядом человека, уже принявшего окончательное решение.
Наступила томительная пауза.
– Ты, Петруша, уверен?
– Абсолютно, дедуля, – облегченно вздохнул тот, ожидавший всплеска эмоций у деда. – Ведь вспомни, как перед сном ты сам вместо сказок, как это делала бабуля, рассказывал мне о своих приключениях. А твои рассказы о путешествиях и по Русской Америке, и по Калифорнии, и по Новой Зеландии, и в антарктических полярных льдах, когда я стал уже постарше? Так я же, кроме того, совсем недавно прочитал и твой роман о захватывающих приключениях в течение двух десятков лет. И как, спрашивается, должен поступить я после всего этого?
Андрей Петрович задумался.
– Как я понял, ты считаешь, что причиной твоей «болезни» является пример моей жизни?
– Конечно, дедуля! Чего же тут неясного?! – удивленно воскликнул Петруша.
Не менее удивлен был и Андрей Петрович. Ему, конечно, льстило, что внук так близко принял к сердцу коллизии его жизни, но при всей своей проницательности никак не мог предположить, что настолько. Ведь как-никак внук ставил вопрос о своем будущем! И дед в смятении боялся допустить непоправимую ошибку.
– Должен, однако, предупредить тебя, Петруша, что время великих географических открытий, к сожалению, уже закончилось.
– А служение Отечеству?! Ведь только в этом году адмирал Нахимов наголову разгромил турецкую эскадру в Синопском морском сражении[47]. Это ли не пример служения Отечеству уже в наши дни, дедуля?!
– Ты, конечно, прав, Петруша. Но это ведь, так сказать, только одна сторона медали.
– Будет и другая, дедуля. Ведь практически еще не обследован Дальний Восток…
Андрей Петрович с интересом посмотрел на внука. «Одиннадцатилетний подросток, а мыслит категориями взрослого человека!» – был приятно удивлен он, сделав для себя очередное открытие.
– Ты твердо уверен в своем выборе?
– Безусловно, дедуля!
– Ну, что же, – удовлетворенно сказал Андрей Петрович, – тогда зови маму и бабушку на семейный совет.
– Есть! – вскочив с кресла, с готовностью и по-флотски коротко ответил сияющий внук…
Ксения и Елизавета чуть ли не вбежали в кабинет в сопровождении счастливого Петруши. Они за все время беседы деда и внука так и не сказали друг другу ни слова, терзаемые неведением за дверью.
– Присаживайтесь, дамы! – пригласил Андрей Петрович.
Те, видя его улыбку, несколько успокоились.
– Должен сообщить вам, что Петр Михайлович, – женщины непроизвольно вздрогнули, впервые услышав обращение деда к внуку по имени и отчеству, – принял решение поступать в Морской корпус и стать флотским офицером.
Если бы где-то рядом взорвался фугас, то это не произвело бы такого эффекта, как слова, произнесенные главой семьи.
– Андрюша! – забыв о том, что здесь присутствовали люди, которые ни разу не слышали их интимных обращений друг к другу, воскликнула Ксения. – Я ведь, как сейчас, помню тревогу, с которой ожидала твоего возвращения из плавания на «Кротком». Почему же ты хочешь снова подвергнуть теперь уже нас с Лизой этой же пытке, но уже, страшно подумать, с нашим внуком?!
– Потому, что с Божьей помощью наша дочь родила сына, за что ей от нас с тобой нижайший поклон, – он благодарно сделал полупоклон дочери. – Но неужели ты, Ксения Александровна, и в правду считаешь, что тысячи и тысячи матерей и жен русских моряков менее вас переживают за своих любимых мужчин, уходящих в дальние плавания или в боевые походы против недругов нашего Отечества?!
Петруша вскочил и, обежав стол, со слезами на глазах крепко, по-мужски, обнял деда.
– Вот, собственно говоря, и весь наш мужской сказ вам, дорогие и любимые наши женщины, – дрогнувшим голосом произнес Андрей Петрович…
В том же, 1853 году, по высочайшему повелению императора Николая I Петр Михайлович Чуркин был зачислен в Морской кадетский корпус.
Когда Петруша был переведен в старший класс Морского корпуса и стал гардемарином, Андрей Петрович испросил аудиенцию у морского министра.
– Рад видеть вас, уважаемый Фердинанд Петрович! Все-таки успел застать вас с тремя черными орлами на эполетах, как и предсказывал лет… – Андрей Петрович запнулся на пороге большого кабинета, прикидывая в уме.
– Двадцать семь лет тому назад, Андрей Петрович, – улыбаясь, подсказал барон Врангель. – Присаживайтесь, Андрей Петрович, – пригласил министр, указав на кресло напротив себя. – И что же, разрешите полюбопытствовать, привело вас ко мне через столько лет? – спросил он.
– Должен признаться, дело не государственное, коими вы и призваны заниматься, Фердинанд Петрович, по должности. Мое дело – исключительно личного характера.
Адмирал улыбнулся:
– Когда-то и я обращался к вам тоже с просьбой, так сказать, личного свойства. Так что ничего удивительного в этом не вижу.
– Спасибо на добром слове, Фердинанд Петрович. А пришел я к вам по поводу внука. Он сейчас обучается в Морском корпусе, и только что переведен в старший класс.
– Я, честно говоря, завидую вам, ибо тоже хотел бы видеть своего внука гардемарином. Так в чем же тогда проблема, Андрей Петрович?
– А дело в том, что я просил бы вас, Фердинанд Петрович, используя ваше высокое служебное положение, устроить так, чтобы его после окончания Морского корпуса и производства в мичманы направили для прохождения дальнейшей службы на судно, которое бы в скором времени собиралось на Дальний Восток.
Барон внимательно посмотрел на него:
– Я был бы безмерно счастлив, если бы ко мне как к морскому министру обращались с подобными личными просьбами. Не пристроить своего наследника куда-нибудь поближе к столице, на тепленькое местечко, а отправить его на край света, туда, где мы с вами, Андрей Петрович, провели свои лучшие годы. А посему я непременно и с большой охотой выполню вашу просьбу. Если, конечно, к тому времени останусь в этом кресле, – усмехнулся он.
– Вы, Фердинанд Петрович, рассуждаете так, как будто морских министров меняют, чуть ли не через год. Вспомните хотя бы маркиза де Траверсе, который был морским министром семнадцать лет. А вы ведь им еще и шестидесяти не отслужили.
Врангель вздохнул:
– У нас же новый император, а ближайшее окружение Александра Второго склонно к различным реформам, в том числе и на флоте, что само по себе не так уж и плохо, учитывая итоги проигранной нами Крымской войны[48]. А условия Парижского мирного договора очень и очень тяжелы для России…
– Реформы действительно нужны, – согласился Андрей Петрович. – И в первую очередь, на мой взгляд, это касается отмены крепостного права… Однако будем надеяться, – улыбнулся он, – что вы не покинете этого кабинета по крайней мере до тех пор, пока мой внук не окончит Морской корпус.
– Будем надеяться, Андрей Петрович. Во всяком случае, я обязательно выполню данное вам обещание.
– Если я еще располагаю каким-то временем, – Андрей Петрович вопросительно посмотрел на министра, – то хотел бы выяснить у вас, Фердинанд Петрович, еще один интересующий меня вопрос.
– Безусловно, Андрей Петрович. Я дал указание адъютанту не беспокоить меня до окончания аудиенции с вами.
– Спасибо, Фердинанд Петрович. Мои друзья, кстати, и ваши знакомые, уже ушли, как говорится, в мир иной. Я имею в виду академика Григория Ивановича Лангсдорфа и адмиралов Беллинсгаузена и Лазарева, – он тяжко вздохнул. – Поэтому меня волнует судьба Федора Федоровича Матюшкина. Не коснулось ли его следствие по делу декабристов?
– Мне известно, – с готовностью откликнулся Врангель. – что его имя вроде бы значилось в списке членов так называемой Морской управы «Северного общества» декабристов.
– Морской управы? Это что еще за структура?
– Декабристы намеревались после свержения самодержавия и установления в России республиканской формы правления выслать всех многочисленных членов дома Романовых за пределы Российского государства. Этим-то и должна была заниматься Морская управа, подготовив соответствующее количество военных кораблей. Ее формированием занимался капитан-лейтенант гвардейского флотского экипажа Муравьев-Апостол, младший брат одного из казненных декабристов.
– И как же образом Матюшкину в этом случае удалось избежать наказания? – озадаченно спросил Андрей Петрович.
Врангель развел руками:
– Вот этого я и не знаю, – откровенно признался он. – Возможно, уже прошло много времени после начала работы следственной комиссии к моменту возвращения «Кроткого» из кругосветного плавания, а может быть, подследственные декабристы не подтвердили его членства в Морской управе. Кто знает? Во всяком случае, если бы Матюшкин был признан виновным, то и я бы тоже вряд ли занимал место здесь, – он обвел рукой просторный свой кабинет.
– Ну и слава богу! Я очень рад, что Федор Федорович оказался вне подозрений, – облегченно заметил Андрей Петрович. – А как сложилась его дальнейшая судьба?
Морской министр утвердительно кивнул:
– С середины тридцатых годов он служил на Черном море, командуя сорокачетырехпушечным фрегатом «Браилов», – Врангель вдруг, улыбнувшись, покачал головой: – Вспомнил один его неординарный поступок: надо хорошо знать Федора Федоровича, чтобы это понять. Ведь когда он узнал о смерти Пушкина от ранения, полученного на дуэли с Дантесом, то приказал дать залп из всех орудий фрегата, стоящего на рейде Севастополя, заявив при том, что все офицеры эскадры должны знать о гибели великого русского поэта. Такой вот своего рода реквием по Александру Сергеевичу, – вздохнул он.
– Да, действительно далеко не ординарный поступок флотского офицера, тем более командира фрегата, – задумчиво произнес Андрей Петрович. – Федор Федорович до конца остался верен лицеистской дружбе.
Врангель согласно кивнул головой и продолжил:
– С началом Крымской войны он был переведен на Балтику, назначен начальником порта и военным губернатором Свеаборга[49], на который ожидалось нападение англо-французской эскадры. А сейчас служит здесь, в Петербурге, в военно-морском ведомстве, имея чин вице-адмирала.
– Значит, слава богу, жив и здоров, – облегченно вздохнул Андрей Петрович. – А посему прошу вас, Фердинанд Петрович, при случае передать ему большой привет от меня и пожелания дальнейших успехов в его флотской службе.
– Непременно, Андрей Петрович.
И они расстались – теперь уже навсегда…
Счастливый Петр как на крыльях взлетел на высокое крыльцо, рывком распахнул входную дверь и, одним махом проскочив через широкую прихожую, буквально ворвался в залу. Женщины только ахнули – перед ними предстал уже не гардемарин, а флотский офицер в новеньком, с иголочки, мундире.
Андрей Петрович вышел на шум из кабинета и застал Ксению и Лизу обнимающими своего ненаглядного Петрушу. Тот, увидав деда, освободился из их объятий, одернул мундир и, сделав шаг вперед, представился:
– Мичман Чуркин, ваше превосходительство! Младший вахтенный офицер винтового фрегата «Аскольд»!
– Поздравляю с производством в мичманы флота, ваше благородие! – в тон ему произнес Андрей Петрович.
Они крепко обнялись. «Совсем юный, но после отпуска будет нести службу вахтенного офицера, как в свое время нес ее и я на шлюпе “Надежда”, хотя и был значительно старше его и по чину, и по возрасту», – думал дед, в то время как женщины утирали слезы радости и счастья.
На пристани Кронштадта толпилась респектабельная публика. Родные и близкие провожали моряков фрегата «Аскольд», уходившего в плавание к берегам Дальнего Востока. Все напутственные слова были уже сказаны, и, когда раздался пушечный выстрел, предупреждавший команду о необходимости возвращения на судно, Андрей Петрович наконец обнял внука.
– Не забывай, Петруша, что ты можешь стать старшим нашего рода со всеми вытекающими отсюда обязанностями. Ведь я могу и не дождаться твоего возвращения из дальнего плавания…
Тот отшатнулся:
– Ты о чем говоришь, дедуля?!
– Это просто-напросто жизнь, Петруша… Вернее, одна из ее сторон. А посему прошу тебя быть достойным наследником наших предков, верой и правдой служивших Отечеству.
– Верь мне, Петрович, – внук впервые назвал деда по отчеству, вытянулся и одернул мундир уже коллежского асессора, – что я никогда не подведу ни тебя, ни наших предков! Ведь ты достойно заменил мне отца, я всегда чувствовал твою заботу обо мне, твое внимание. Ты всегда был для меня примером, за что тебе огромное спасибо! – и стушевался… – Это я сказал так, на всякий случай, – он тревожно заглянул в дедовы глаза, чтобы убедиться, что тот правильно его понял. – Я очень хочу, чтобы ты знал об этом. Потому и сказал именно сейчас, перед уходом в дальнее плавание.
– В добрый путь, сынок! После твоих слов я, как мне кажется, имею право так называть тебя.
Петр утвердительно кивнул головой, с преданностью и любовью глядя на Андрея Петровича.
– И семь футов тебе под килем!
Ксения и Лиза, заплакали от счастья, и Матвей с повлажневшими глазами участливо обнял их обеих за плечи.
Мичман подхватил баул с кое-какими вещицами, любовно собранными женщинами в дальнюю дорогу, прощально махнул им рукой и чуть ли не бегом поспешил к катеру, скрывая слезы, предательски выступившие на его глазах.
На следующий день после проводов Петруши Ксения нерешительно постучала в дверь кабинета.
– Входи, входи, Ксюша, – произнес Андрей Петрович, откладывая перо в сторону.
– Ты, Андрюша, научился уже видеть и сквозь двери? – улыбнулась та, входя в кабинет.
Улыбнулся и Андрей Петрович:
– Просто за почти полвека нашей совместной жизни я научился различать твои шаги.
Ксения опустила глаза.
– Не знаю, с чего и начать, Андрюша…
– Так начни с конца, – посоветовал тот.
– Прямо вот так?.. – И Ксения решилась: – Наша Лиза живет с Матвеем! – сказала и ахнула, испуганно глядя на супруга.
– И давно? – как-то безучастно спросил Андрей Петрович.
– Точно не знаю, но вчера вечером она призналась мне в этом.
– Вот как! И вы, две кумушки, все время мучились, говорить мне об этом или нет?
– Так, Андрюша… – Ксения чуть не плакала, переживая и за дочь, и за супруга.
– Да я давно об этом догадывался, дорогая, – сказал Андрей Петрович и откровенно рассмеялся.
Ксения смотрела на него широко открытыми глазами, не понимая, то ли он шутит, то ли разыгрывает ее.
– Успокойся, Ксюша. Просто Всевышний наделил меня даром предвидения, и я уже давно знал, что именно этим все дело и кончится. Помнишь, ты удивлялась, почему это Матвей, когда я ушел в плавание на «Кротком», тут же съехал из нашего дома на частную квартиру? – Ксения уже со страхом смотрела на него. – Матвей – умный человек, и тем самым хотел обезопасить от возможных неприятностей, не столько себя, сколько меня, человека, которому он обязан всем в своей жизни. И я благодарен ему за это.
– Так, значит, ты все-таки допускал возможную близость между мной и Матвеем?! – воскликнула Ксения.
– А почему нет? – вопросом на вопрос ответил Андрей Петрович. – Ведь кроме сословных взаимоотношений существуют еще и физиологические отношения противоположных полов. Не зря же рыцари-крестоносцы, отправляясь в длительный поход, надевали своим женам «пояса верности» – для гарантии исключения возможных соблазнов.
«Насколько же проницателен Андрюша!» – как-то отрешенно подумала Ксения, как будто речь шла не о ней, а о совсем другой женщине. Она непроизвольно вздрогнула от ощущения, когда он будто прочитал ее мысли:
– Но сейчас, Ксюша, речь не о тебе, а о нашей с тобой дочери. Не стоит вдаваться в истоки ее, если так можно выразиться, греховного падения, – улыбнулся он своей нелепой формулировке, еще более смутив Ксению. – Это, с моей точки зрения, нормальные физиологические отношения одинокой женщины с мужчиной, тем более вполне достойным. И мне представляется, что у нас с тобой нет причин препятствовать их интимным отношениям. Тем более что Матвей вхож в наш дом.
– А если вдруг появится ребенок? – с испугом спросила Ксения.
– Внебрачные дети – они несчастны во всех отношениях. Кроме того, лично мне вполне достаточно одного законного наследника, – подчеркнул Андрей Петрович. – Поэтому, как мне представляется, это уже ваша с Лизой женская забота.
Ксения согласно кивнула, подчиняясь его железной логике.
Андрей Петрович встал из кресла и прошелся по просторному кабинету, обдумывая сложившуюся ситуацию. Он понимал, что от него ждут решения судьбы своей дочери, причем единственной, и не хотел обидеть никого из своих близких или, тем более, причинить им душевную боль.
– Что же касается Лизы, то тут все просто: одинокая красивая образованная женщина, к тому же рано овдовевшая. Матвей же – надежный мужчина, преданный нашей семье. Тем более что они явно не равнодушны друг к другу. – Ксения хотела что-то сказать, но он остановил ее. – Дело обстоит именно так, Ксюша. Но почему это Лиза вдруг призналась тебе о своих отношениях с Матвеем? Поплакаться в жилетку, какая она, мол, несчастная, или попытаться узаконить их отношения? Я склонен считать, что она имела в виду последнее. Казалось бы, чего проще – без особого шума обвенчать их, и пусть живут себе на здоровье. Но тут вступают в силу два обстоятельства.
Он снова заходил по кабинету, а Ксения как завороженная молча наблюдала за ним, благодаря Господа, пославшего ей такого мудрого избранника.
– Во-первых, сословные предрассудки, – продолжил Андрей Петрович. – Я, как ты знаешь, не очень расположен придавать особое значение им, но тем не менее выдать свою дочь за своего же бывшего вестового, то есть за слугу, не могу. Просто не имею права! – уточнил он. – Во-вторых, это жизнь Петруши…
Ксения сразу же насторожилась.
– Он и так уже пережил трагедию, потеряв в малолетстве родного отца. Я же, как мог, старался заменить его ему, и мне вроде удалось этого добиться. А тут вдруг появляется еще и отчим, которого он никогда, поверь мне, не признает не только в качестве отца, но и вообще как близкого человека. Зачем же наносить ему еще одну психологическую травму? – Андрей Петрович ненадолго задумался. – Поэтому должно быть соблюдено одно непременное условие, – он строго посмотрел на Ксению. – Петруша ни в коем случае не должен знать ни о нашем разговоре, ни о моем решении. Ни в коем! – еще раз подчеркнул он. – У него, поверь мне, и так будет предостаточно своих забот в нелегкой флотской жизни.
Ксения с благодарностью обняла его:
– Спасибо тебе, Андрюша! Может быть, позвать Лизу?
Андрей Петрович сдержанно улыбнулся:
– Ты, Ксюша, мать, а это дело, как мне кажется, носит исключительно женский характер. Посему ты сможешь более доходчиво, а главное, более мягко довести до нее наше с тобой, – подчеркнул он, – решение. Ведь именно тебе, если я не ошибаюсь, она доверила свою сердечную тайну?
– Ты, как всегда, прав, Андрюша, – без колебаний согласилась жена, сраженная его как всегда беспощадной логикой.
– Тогда поспеши к дочери, а то она, бедная, уже вся издергалась, ожидая нашего вердикта.
Часть вторая
Глава первая
Курс – Дальний Восток
За кормой фрегата тянулась прямая, вытянутая как по струнке, кильватерная струя вспененной гребным винтом воды, уходя к горизонту – туда, где вдали таяли очертания острова Котлин, на котором еще в 1703 году Петром I была заложена морская крепость Кроншлот, современный Кронштадт.
Петруша стоял на корме, подрагивающей от работы винта, и вглядывался вдаль. Он был преисполнен радостью от сознания того, что наконец-то свершилась его давняя мечта, – первый дальний поход! И именно на Дальний Восток, о котором грезил еще с тех пор, как только научился читать! Ведь не зря же и дед его мечтал увидеть своими глазами загадочную Тартарию еще полвека тому назад, которую едва заметил издали, проплывая мимо ее берегов на шлюпе «Надежда» под командой легендарного капитана Крузенштерна.
Только моряк может понять, что значит выход в первое дальнее плавание. Это событие останется в памяти на всю жизнь, и он всегда будет благодарить Всевышнего за предоставленную возможность испытать ни с чем не сравнимое счастье. Это было самоутверждением юноши и дарило ему уверенность в том, что со временем он станет опытным мореплавателем, а может быть, и флотоводцем. Одно омрачало радость Петруши: слова деда, сказанные при прощании на кронштадтской пристани, что он, возможно, больше не увидит своего внука.
Петруша не мог и представить себе, что больше никогда не увидит человека, которого не просто любил – перед которым преклонялся. Человека, который был для него примером во всех делах. Только деду он мог поведать свои самые сокровенные мысли, будучи уверенным, что тот не только поймет их, но и даст мудрый, такой необходимый совет. Умом он понимал, что рано или поздно это неизбежно должно случиться, но душа противилась такой неизбежности…
Петруша вздрогнул от чьего-то прикосновения к плечу и резко обернулся. Это оказался мичман Долгоруков, его друг, окончивший Морской корпус годом ранее.
– Чего грустишь, когда радоваться надо? Ведь в первый же раз вышли в дальнее плавание. Глянь, красота-то какая! – тот повел рукой вдоль пустынного горизонта.
– А я и радуюсь. Да вот вспомнил, Илюша, о разговоре с дедом на пристани Кронштадта. – и Петруша рассказал о мыслях, терзавших его.
– Приятного, конечно, мало, – согласился Долгоруков. – Но жизнь-то продолжается!
Раздался бой склянок[50].
– Ну вот, Петруша, через два часа моя первая вахта в этом походе. А затем ты сменишь меня на мостике. И так будет в течение нескольких лет. Ты только представь себе это, друг сердечный! Так что считай, что твои мысли, о которых ты мне поведал, остались там, на берегу.
– Спасибо тебе, Илюша! Ты прав. Сейчас самое главное – корабельная служба.
Петр пошел к себе, сел в небольшое кресло с подлокотниками, прикрученное, как и вся мебель, к палубе каюты на случай возможной качки, и не спеша достал несколько чистых листов писчей бумаги, остро заточенное гусиное перо. Он открыл чернильницу, обмакнул в нее перо и задумался.
После того как радостный Петр сообщил деду о предстоящем плавании «Аскольда» на Дальний Восток, тот подробно объяснил ему, как делать записи о морском путешествии, считая, что вести подробный дневник нецелесообразно: гораздо лучше делать путевые заметки о тех событиях, которые каким-то образом привлекли его внимание, чем-то взволновали. Сейчас, еще раз с благодарностью вспомнив советы деда, молодой мичман стал описывать переживания, испытанные на корме фрегата.
Появление первых паровых кораблей было воспринято флотскими офицерами неоднозначно.
Безусловно, паровые машины, которые вначале устанавливались на колесных корветах и клиперах[51], значительно повышали их маневренность. Эти суда перестали зависеть от силы и направления ветра и могли двигаться даже при его отсутствии, то есть в полный штиль. А маневрирование между островами, отмелями и рифами стало намного проще, не говоря уж о постановке на якорь в бухтах, заполненных другими судами – благодаря наличию заднего хода.
Однако были и недостатки. Это в первую очередь касалось несовершенства паровых машин, часто ломавшихся и требовавших большого расхода угля. А в ближайшем порту угольных складов могло и не быть, да и цены на уголь «кусались». Поэтому капитаны при длительных переходах большую часть пути при наличии ветра предпочитали преодолевать под парусами, экономя топливо. Да к тому же первые паровые машины оказались маломощными, и зачастую скорость хода под паром была ниже, чем когда судно шло как обычный парусник.
С изобретением гребного винта уже более мощные паровые машины стали ставить и на фрегаты – более крупные корабли водоизмещением в несколько тысяч тонн. Однако при ходе под парусами с неработающей машиной гребной винт своим торможением заметно снижал скорость. Поэтому было разработано приспособление, позволявшее поднимать гребной винт из воды и размещать его в специальной шахте в кормовой части корпуса судна.
Но это только одна, так сказать, техническая сторона вопроса. Имелась же и не менее важная другая сторона – эстетическая. Некоторые флотские офицеры со стажем привыкли к идеальной чистоте на верхней палубе и к безукоризненной белизне парусов. Они не могли смириться ни с угольной копотью, ни с видом перемазанных кочегаров и механиков с масляными пятнами на робах, которых на флоте сразу же окрестили «духами». Шум работающей паровой машины и вибрация корпуса судна вызывали у старых офицеров отвращение. Поэтому эти так называемые «марсофлоты» категорически отказывались служить на паровых судах.
Петруше было проще. Он сразу же после выпуска из Морского корпуса, как и его друг Илюша, стал проходить службу на паровом корабле, и для него вся эта «экзотика» была вполне естественной, не вызывающей никаких отрицательных эмоций. Кстати, он вспомнил, как был удивлен дед, когда их «Аскольд» собирался выйти из гавани в море в совершенно безветренную погоду. Дед рассказал, что раньше моряки перед выходом из гавани Кронштадта с тревогой посматривали на «колдун»[52] – будет ли ветер?
В начале 1852 года лейтенанта Ивана Семеновича Унковского, командовавшего бригом «Эней» и плававшего с «особым» заданием в Средиземном море, отозвали в Петербург и назначили командиром фрегата «Паллада» с производством в капитан-лейтенанты.
По словам современников, «Паллада» являлась одним из красивейших кораблей русского флота, но, к сожалению, довольно «возрастным», спущенным на воду со стапеля Охтинской верфи двадцать лет тому назад. Для деревянных парусных судов это считалось предельным сроком службы. Первым его командиром был еще Павел Степанович Нахимов, имевший в то время чин капитан-лейтенанта.
В октябре 1852 года фрегат вышел из Кронштадта в свой последний дальний поход под флагом чрезвычайного посла российского правительства в Японии вице-адмирала Путятина – вокруг мыса Доброй Надежды. В Индийском океане судно попало в ураган. Тут-то и выявилось плохое состояние старого фрегата. Но тем не менее в начале августа фрегат прибыл-таки в Нагасаки, где Путятин начал переговоры с японцами.
С началом Крымской войны весной 1854 года «Паллада» направилась в Японское море, где офицеры произвели опись восточного побережья Кореи и расположенного к северу от него залива Посьета, получившего тогда же свое название по фамилии старшего офицера фрегата. Кроме того, в заливе Петра Великого были открыты острова, названные именем Римского-Корсакова, вице-адмирала, директора Морского корпуса. За проделанную исследовательскую работу в том же году его капитану Ивану Семеновичу Унковскому был пожалован чин капитана 2-го ранга.
20 мая 1855 года Унковский привел фрегат в Императорскую Гавань, расположенную на западном берегу Татарского пролива. Попытка, предпринятая в июле, провести его в устье Амура через неглубокий пролив Невельского, отделяющий остров Сахалин от материка, окончилась неудачей, и фрегат вернулся на зимовку в Императорскую Гавань.
Однако в условиях продолжавшейся Крымской войны существовала реальная угроза захвата старого корабля англо-французской эскадрой, посланной союзниками в дальневосточные воды. Его корпус оказался абсолютно расшатан океанским переходом и попаданием в два тайфуна. Поэтому 30 января 1856 года командование предпочло фрегат «Паллада» разоружить и затопить в бухте Постовая в 50 метрах от берега. Вот так и закончил свою долгую службу в Военно-морском флоте России легендарный фрегат, воспетый писателем Гончаровым в своем романе, который так и называется – «Фрегат “Паллада”».
Унковский же, вернувшись сухим путем через Сибирь в столицу, удостоился ордена Святой Анны II степени, а на следующий год – «за особые заслуги» – и звания капитана 1-го ранга с назначением командовать недавно построенным винтовым фрегатом «Аскольд».
Петруша, как и все офицеры фрегата, знал о доблестном прошлом командира «Аскольда» и с благоговением взирал на своего любимого капитана, готовый к беспрекословному выполнению любого его приказа не столько по должности, сколько по внутренней потребности. А моряки прекрасно знают, что это дорогого стоит!..
Когда в начале 1857 года в Кронштадт с Дальнего Востока вернулись суда, принимавшие в 1854 году участие в героической обороне Петропавловска от нападения объединенной англо-французской эскадры, на замену им для защиты интересов России на Дальнем Востоке был сформирован 1-й Амурский отряд под командованием капитана 1-го ранга Кузнецова. В состав отряда вошли корветы: «Новик», «Боярин», «Воевода» и клиперы: «Пластун», «Джигит» и «Стрелок». Все суда были винтовыми.
7 сентября того же года они покинули Кронштадт. Им предстоял тяжелый переход через три океана, вокруг мыса Доброй Надежды к устью Амура. Генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич по этому поводу писал брату – императору Александру II: «Это все суть мелкие суда, не прикажешь ли ты их усилить более сильным судном, а именно фрегатом “Аскольд”, находящимся в прекрасных руках флигель-адъютанта Унковского, который те края прекрасно знает…»
Так и была решена судьба фрегата «Аскольд», его команды и командира.
Тяжело ступая по трапу, на капитанский мостик поднимался «дед», как на паровых судах называли старших механиков. Перемазанные маслом руки он тщательно оттирал ветошью. «Марсофлот» при виде этого чуда на мостике боевого корабля непременно бы лишился чувств.
– Вызывали, Иван Семенович? – усталым голосом буднично спросил тот, как будто на мостик можно было подняться без вызова командира.
– Вызывал, вызывал, Дмитрий Александрович, – в тон ему ответил Унковский, с улыбкой рассматривая внешний вид своего помощника. – Как там ваши «духи», справляются с устранением неисправности в машинном отделении? – капитан усмехнулся: – Слава богу, что хоть потянул слабенький норд-ост[53], а то бы болтались посреди Балтийского моря, извините за выражение, как дерьмо в проруби. – Он посмотрел на паруса, еле-еле наполненные ветром, заметив боковым зрением чуть заметную ухмылку, промелькнувшую на юном лице вахтенного офицера. «Теперь уж при удобном случае обязательно ввернет это “крылатое выражение”!» – с досадой пожурил его командир про себя, вспомнив свою офицерскую молодость.
– Стараются, Иван Семенович. Вот только сальники подтекают, – вздохнул старший механик, показав пропитанную маслом ветошь. – Думаю, через час-другой машина будет готова.
– Спасибо за добрую весть, Дмитрий Александрович. Я ведь впервые командую паровым судном, и меня, честно говоря, беспокоит, что даже во время наших кратковременных выходов в Финский залив все время происходили какие-то пусть и мелкие, но все-таки неполадки паровой машины.
– Ничего удивительного, – пожал тот плечами. – Дело в том, что на «Аскольде» установлена новая, более мощная паровая машина, чем на ранее строившихся паровых судах. Ведь это все-таки фрегат как-никак, водоизмещением почти в три тысячи тонн, а не какие-нибудь там корветы и клипера! Но хотя ее и делали англичане, большие умельцы по этой части, но всего сразу не предусмотришь. Если парусники за тысячелетия доведены почти до совершенства, то паровые корабли начали строить всего около полувека тому назад. Тем не менее, – лукаво глянул «дед» на командира, – паровые суда, как показал опыт Крымской войны, имеют подавляющее превосходство над парусными.
Читать бесплатно другие книги:
