Повелитель мух. Бог-скорпион (сборник) Голдинг Уильям

Болтун выпустил ножку ложа, ухватился за резное изголовье, по-прежнему стоя на коленях – глаза закрыты, голова запрокинута.

– Нет! Нет! – закричал он.

А Высокий Дом все смеялся. Он спустил ноги на пол, уселся на ложе, смеясь и обращаясь к собравшимся:

– Крепкое пиво, от которого не бывает тяжелого похмелья.

Верховный улыбнулся и подхватил:

– Прекрасные, неподвластные времени женщины…

Болтун забормотал тоже:

– Конечно, Высокий Дом! Что еще нужно мужчине? Пиво и женщины, женщины и пиво, и доброе оружие – что еще надо?

– Еще свой гончар, – добавил Верховный. – Музыканты. Пекарь, пивовар, ювелир…

Высокий Дом ущипнул Болтуна за ухо:

– И свой Болтун.

Болтун бормотал так громко, что заглушал все звуки в зале. Верховный похлопал его по плечу:

– Успокойся, дорогой мой Болтун!

Бог взглянул на него со своего ложа и улыбнулся еще шире. Он был настроен шутить.

– Не знаю, что со мной? Я просто не могу обходиться без тебя!

Болтун взвизгнул. Вскочил, повел вокруг горячими глазами. Потом бросился бежать. Он промчался через зал, перелетел через музыкантов и исчез, увлекши за собой одну половину занавеса. Там, где он исчез, раздались звуки потасовки: глухие удары, лязг оружия. Послышались военные команды. Болтун снова завопил:

– Не хочу!

Звуки борьбы и ударов заглохли в дальнем конце коридора; и еще раз, но уже слабее, до собравшихся донесся голос Болтуна, в котором звучали ужас и возмущение:

– Придурки! Разве нельзя воспользоваться чучелом?

Никто не двинулся с места. Лица у всех присутствовавших горели от стыда. Темная дыра на месте сорванной половины занавеса зияла непотребным покушением на незыблемость самой жизни.

Наконец Верховный нарушил тишину, провозгласив:

– Мы вновь полны сил.

Высокий Дом согласно кивнул:

– Я подниму воды реки. Клянусь.

Людей за столами обуяла радость, они смеялись и плакали в полноте чувств.

– Прости твоего Болтуна, Высокий Дом, – негромко сказал Верховный. – Он не в себе. Но он будет там с тобой.

Гости подходили к Высокому Дому. Плача и смеясь, они тянули к нему руки. Высокий Дом смахнул слезу:

– Вы моя семья! Мои дети!

Верховный крикнул:

– «Ключ» Высокому Дому!

Гости столпились вдоль стен, освободив проход посредине. В тот же миг из тени за занавесом появилась маленькая старушонка в чадре и с чашей в руках и медленно направилась к Богу. Приблизясь, она протянула ему чашу и скрылась в тени бокового коридора. Высокий Дом принял чашу обеими руками и возбужденно засмеялся. Он поднял ее над головой. Крикнул во весь голос:

– Да пребудет неизменное Сейчас!

Он пил и пил, запрокидывая голову; а гости начали танец, переступая маленькими шажками, шаркая сандалиями и негромко хлопая в ладоши. И, танцуя, покачивая головами и глядя друг на друга сияющими глазами, они пели:

Река наполнила берега.

Голубой цветок распустился;

Настоящее остановилось.

Высокий Дом снова лег и закрыл глаза. Верховный склонился над ним, расправил ему расслабленные члены, сдвинул вместе колени, разгладил смявшуюся юбочку. Вступили музыканты, подыгрывая танцующим. Те задвигались быстрее, и Бог заулыбался, засыпая. Верховный сложил ему руки на груди – не хватало только жезла и плети. Потом пощупал пульс, тронул левое запястье и прислушался к дыханию, приложив ухо к груди. Выпрямился, зашел со стороны изголовья и осторожно вытянул подушку из-под головы спящего.

«Река поднялась навсегда, – пели танцующие. – Настоящее стало вечностью».

Они двигались, сплетая сложный узор танца, постепенно образуя концентрические круги. Языки светильников плясали в волнах горячего воздуха. В проемах дверей толпились слуги и солдаты. Юбочки мужчин и прозрачные туники женщин прилипли к извивающимся телам.

Верховный стоял позади ложа и смотрел на танцующих. Вот он воздел руки над головой. Танцующие замерли, музыка смолкла, инструмент за инструментом. Он кивком подал знак, и солдаты вместе с «чистыми» бросились к нему сквозь толпу. Они обступили ложе, легко подняли его, пронесли через весь зал и скрылись в темной и таинственной глубине Высокого Дома. Следом разошлись и гости, молча, не оглядываясь. В пиршественном зале никого не осталось, кроме Верховного. Он стоял, глядя на светильники, и на его губах блуждала легкая улыбка. Вскоре и он отправился спать.

Только в одной части Высокого Дома еще бодрствовали. На верхней террасе, обращенной к отдаленной реке, группа женщин сидела на корточках вокруг девушки, лежавшей ничком на полу, и молча глядели на нее. Волосы девушки рассыпались по полу; на ней ничего не было, кроме тонкой туники, которая завернулась, открыв ноги. Тело ее было словно сведено судорогой. Лицом, на котором краска расплылась от слез, она уткнулась в согнутый локоть; стиснутый кулачок время от времени вздрагивал от сотрясавших ее рыданий. Другая рука то шарила по полу, то колотила по нему. Некрасиво скривив рот, совсем по-детски, девушка плакала во весь голос. Иногда она затихала и лишь шмыгала носом и всхлипывала, и тогда среди тишины слышался ее стон:

– Какой позор, какой невыносимый позор!

Когда вода в реке поднялась по велению Спящего, долгожданное это событие застигло врасплох лишь тех, кого это касалось больше всего. Журавли и фламинго вразвалку расхаживали по мелководью, хлопая крыльями и клекоча, когда быстро прибывающая вода плескала неожиданной волной. Первая волна вспугнула их, но последующие вызвали только довольную суматоху. В них проснулись деловитость и вкус к жизни, вдруг обернувшейся своей приятной стороной. Они клевали и глотали так, словно изо всех сил старались показать, что их аппетит соответствует тому изобилию всевозможных форм жизни, коими кишел речной ил, в одночасье напитавшийся водой. Едва сухие пеньки тростников скрылись под первыми дюймами воды, как появились утиные флотилии, которые с самодовольным кряканьем покачивались на мелкой ряби. Ястребы и канюки, обычно равнодушные к полям, теперь висели в небе вдоль всей линии наступающей воды. Землеройки и полевки, змеи и слепушонки, которые не обладали врожденным чувством опасности наводнения и теперь в паническом бегстве искали спасения на возвышенных местах, получали горький и слишком поздний урок. Но люди, знавшие, отчего поднимается вода в реке и что это несет им сытость в желудке, были исполнены радости и любви к Спящему, так что, когда в воздухе повеяло вечерней прохладой, они принялись петь и танцевать. В жаркое время дня у них не было иной заботы, как сидеть в тени и наблюдать за прибывающей водой. Когда сумерки освобождали их от тирании солнца, они ходили по мелкой теплой воде, брызгая ею на землю, жесткую и шершавую под ступней, как кирпич, или же, наклонясь, черпали пригоршней и плескали на себя. Иные подходили к краю своих полей, чтобы насладиться картиной, которую помнили по прошлым годам, чтобы ощутить, как скользит под ногами начинающая отмокать земля, и стоять, с блаженной улыбкой меся ее босыми ступнями.

Когда вода достигла Отметки Доброй Еды – и когда деревушки уже так долго стояли окруженные разливом, что некоторые из младших детей решили, что наступило то самое Сейчас, которое никогда не кончается, – незаметно подошел день пробуждения. Он начался как обычно, окрасив небо поочередно в зеленый, алый, золотой и, наконец, синий цвет. Но люди слышали гудение труб и, смеясь, глядели друг на друга, потому что трубы возвещали о том, что Отметка Доброй Еды достигнута.

– Сегодня Спящий проснется, чтобы жить в вечном Сейчас, и прикажет реке отступить.

И потому они заняли удобные позиции на крышах своих домов и объясняли происходящее детям. Все утро слышалось гудение труб и бой барабанов; а в полдень, когда солнце свирепым своим оком уставилось в водную гладь, над которой курился невидимый пар, они увидали процессию, растянувшуюся вдоль полоски сухой земли между скалами и затопленной землею. Они увидали самого Спящего, которого несли впереди процессии. Он лежал на носилках, поддерживаемых восьмью рослыми мужчинами. Он был запеленут с головы до ног, его толстые руки были сложены на груди и держали жезл и плеть. В разноцветье его украшений выделялись золото и синяя эмаль; даже издалека можно было разглядеть его торчащую накладную бородку, темневшую на фоне искажаемых дрожащим маревом скал. Следом шли женщины с длинными распущенными волосами, танцуя и голося; одни, с систрами в руках, пытались разбудить его, другие выли и наносили себе раны ножами. Позади шли «чистые» и прочая челядь Бога в Доме Жизни; и наконец, сбоку шагала группа мужчин и женщин, державшихся за руки. Медленным было это путешествие Спящего. Длинной и медленной – процессия, что плелась позади него, шествовала сбоку по насыпным плотинам, отделявшим поля от воды. Многие крестьяне, движимые любовью и любопытством, слезали с крыш и подходили по мелкой воде, чтобы рассмотреть процессию поближе. Широко раскрыв глаза, словно дети, они стояли в воде и наблюдали, как процессия движется мимо. Они взывали к Спящему, но он не просыпался, поскольку «чистым» еще предстояло потрудиться над ним. И так они стояли там, потому что, бредя по воде, не могли поспеть даже за столь медленной процессией, и приветственно махали ей.

Была в этой процессии группа, которую они разглядывали в немом недоумении. В самом конце, чуть поотстав, несколько солдат волокли упиравшегося Болтуна. На его шее висел пектораль Высокого Дома, как на шеях тех, кто, взявшись за руки, шел сбоку. Если Болтун умудрялся – что иногда ему удавалось – высвободить руку, он пытался сорвать свой пектораль. Кроме того, он то выкрикивал что-то, то вопил или выл; и все время порывался вырваться, борясь с солдатами, так что им стоило немалых трудов не помять его. Впрочем, он сам был очень близок к тому, чтобы привести себя в неподходящий вид – уже и пена пузырилась у него на губах. Шум, который он поднимал, слышен был чуть ли не в голове процессии.

– Не хочу, говорю вам! Не хочу жить вечно! Не хочу!

Мужчина из последней пары державшихся за руки оглянулся на него и сказал идущей впереди женщине:

– Никогда не мог понять, что Высокий Дом в нем находит.

Крестьяне взбирались на насыпь и спешили за процессией и Болтуном. Когда же дамба расширилась, слившись с берегом, и процессия остановилась, разбившись на отдельные группы, они образовали толпу любопытных.

Процессия остановилась перед вытянутым приземистым строением, мимо которого недавно бежали Высокий Дом и Болтун. В стене открывался проход, уводящий между наклонными каменными плитами вниз с залитой солнцем поверхности во тьму подземелья. Вход занимал только половину ширины коридора; сбоку от входа была щель на уровне глаз. Те из процессии, кто находился близ входа, могли видеть эту щель; но и те, кто стоял далеко или кому вид загораживали спины, знали про нее и про то, чьи глаза глядят на них сквозь щель.

Носильщики со Спящим прошли вниз по коридору, сняли его с носилок и поставили на ноги – лицом наружу. Толпа, хлынувшая вперед, могла видеть, что он все еще спит, ибо его веки были сомкнуты. Но тут подошли «чистые», вооруженные инструментами и заклинаниями; и вскоре его глаза открылись, а один из «чистых» отбросил кусочки глины, которыми они были залеплены. Спящий проснулся, Высокий Дом стоял и глядел из своего остановившегося Сейчас сквозь толпившуюся семью, полный жизни, здоровья, сил. Затем пришел черед Верховного, поскольку, среди прочего, он выполнял и обязанности «чистого». Он обернул свое тело жизнью леопарда, подпоясался. Поднял небольшое кремневое тесло и вонзил его в деревянный рот. Он действовал им как рычагом, и стоявшие поблизости услышали легкий треск, подобный треску сучьев в огне. Когда Верховный отступил назад, люди увидели, что Высокий Дом говорит с ними в его остановившемся Сейчас, ибо рот его был открыт. И потому все принялись петь и танцевать. Но среди танцующих и поющих было немало таких, у кого наворачивались слезы на глаза при мысли о том, сколь неуловимо это Сейчас для них самих, – лишь его тень удается удержать. Солдаты, носильщики, «чистые» вынесли Бога из коридора и подняли на крышу строения, где были приготовлены несколько больших бревен, сложенных так, что между ними оставалась брешь. «Чистые» спустились в нее вместе с Высоким Домом; и солдаты, столпившиеся наверху вокруг бреши, видели, как скользнула на место и была запечатана печатью крышка саркофага. Затем «чистые» выбрались на поверхность и оставили Бога одного в его гробнице, заполненной едой, и питьем, и оружием, и играми.

Они стояли и смотрели, как солдаты сбросили вниз бревна и завалили отверстие огромными камнями.

Всю процедуру, которую «чистые» проделали с Высоким Домом, они повторили с его Близнецом, стоявшим выпрямившись в коридоре, позади щели. Отличие было лишь в том, что появившийся Верховный, вместо того чтобы ударом тесла открыть Близнецу рот, лишь прикоснулся к его губам, потому что Близнец был из камня. Что до глаз, то они у Близнеца уже были открыты и сквозь щель глядели на них.

Затем люди, что держались за руки, толпой повалили ко входу, и каждый получал то, что ему полагалось. Они шли мимо выстроившихся двумя шеренгами «чистых»: каменотес – с буравом, плотник – с теслом и стамеской, пекарь – с солодом, женщины – в прекрасных одеждах и накрашенные, музыканты – с инструментами под мышкой. Они смеялись и оживленно разговаривали, входя в коридор, где, гордые и ликующие, брали вручаемые им чаши. Только Болтун продолжал сопротивляться; теперь его вопли казались им еще отвратительней. Верховный пытался успокоить его, говоря, что он болен, что на него наслали порчу, но Болтун не слушал его и кричал:

– Если ты это сделаешь со мной, я не буду развлекать его, не стану ничего рассказывать ему – никогда!

При этих словах танцующие словно налетели на невидимое препятствие, а избранники, вошедшие в коридор, обернулись в великом удивлении. Верховный резко ударил Болтуна по лицу, так что тот от неожиданности замолчал и несколько мгновений стоял, шумно дыша и мотая головой.

– Приди в себя. Успокойся. Ну скажи нам, почему ты отказываешься от вечной жизни?

И тогда Болтун произнес ужасные, нечестивые слова, от которых содрогнулся мир. Он помолчал. Перестал раздувать ноздри. Дернулся всем телом так отчаянно, что державшие его солдаты едва устояли на ногах, изогнулся и, яростно взглянув на Верховного, крикнул:

– Потому что эта жизнь достаточно хороша!

Эти слова заставили замереть все звуки; слышалось только частое тяжелое дыхание Болтуна. Танцующие остановились, и вокруг Болтуна образовалось кольцо удивленных и исполненных презрения лиц. Внезапно, будто почувствовав, как это презрение подталкивает его к Богу, Болтун предпринял яростную попытку вырваться. Верховный вытянул руку. Болтун прекратил борьбу и затравленно смотрел на нее, словно эта рука держала нить его жизни. Спокойно, как врач, объясняющий болезнь, Верховный сказал:

– Еще не было человека, который отверг бы милость, оказываемую Высоким Домом. Но этот человек – нечист, он должен быть очищен. Бросьте его в яму.

Едва солдаты повернулись, чтобы исполнить приказ, силы оставили Болтуна. Он упал и остался бы лежать на песке, если бы солдаты не держали его за руки, безвольно висевшие как веревки. Толпа молча наблюдала, как солдаты удалялись, волоча Болтуна; голова его с открытым ртом безвольно моталась из стороны в сторону. Они протащили его по дамбе и скрылись из виду.

И тогда люди, словно небывалое происшествие объединило их еще больше, снова устремились ко входу в лабиринт. И те, кто ждал внутри, держа в руках инструменты и чаши со смертельным напитком, запели и двинулись дальше; зашагали и те, кто уже исчез в глубине коридора, кого больше не было видно, даже не было слышно, чье пение слабело по мере того, как они скрывались в темноте. Когда остались последние двое, песню едва было можно услышать снаружи. Но вот остался один, потом ни одного – только слабый отзвук песни витал над входом. Толпа ловила его, напрягая слух, подавшись вперед, вытянув шеи – не уверенная, то ли слабое пение она слышит, то ли воспоминание о нем. Наконец – и в том никто уже не сомневался – наступила полная тишина; и скорбь объяла тех, кто остался снаружи – один на один со своим личным Сейчас, которое предстояло преодолеть. Их скорбь усиливалась по мере того, как замирало пение, и была столь же несомненной, как наступившая тишина. Женщины завыли, принялись бить себя в грудь, рвать на себе волосы; мужчины издавали вопли, как попавшие в капкан звери. Только «чистые» не ведали скорби. Взяв пищу, и питье, и факелы, они вошли в коридор. Магическими словами они запечатали вход, сложили пищу и питье у щели, оповестив о том немигающие глаза, что пристально следили за ними из тьмы. Они покинули коридор и пошли обратно по дамбе, предводительствуемые Верховным. Толпа тоже разбрелась – кто по дамбе, кто по затопленным полям. Остались одни солдаты, которые принялись за работу – заваливать коридор камнями и песком.

Принца заставляли учиться сидеть на троне. Верховный забрал его от нянек и усадил в подходящее кресло. И так он сидел в мрачном пиршественном зале, колени и ступни вместе, грудь выпрямлена, подбородок поднят, глаза широко открыты и глядят прямо перед собой. На нем было подогнанное по росту парадное одеяние, довершавшееся искусно завязанным царским узлом; в прижатых к груди руках он держал жезл и плеть. Его замечательную прядь сбрили, и теперь его голова под тесным париком была гола, как булыжник. К парику была прикреплена кеглеобразная льняная корона, головной убор царей Верхнего Египта, к подбородку привязана бородка. Он сидел, стараясь не дышать и боясь мигнуть, когда от напряжения перед глазами начинала плыть тьма и слеза появлялась на ресницах.

Верховный ходил и ходил вокруг кресла. Тишина нарушалась лишь тихим шуршанием его юбочки.

– Хорошо, – приговаривал Верховный. – Очень хорошо.

И снова кружил и кружил вокруг. Из затуманенных глаз принца выкатилась слеза и побежала по щеке. Он не выдержал и яростно моргнул.

– Эй! – воскликнул Верховный. – У тебя так хорошо получалось, но ты все испортил. Держи глаза открытыми, чтобы люди видели твои слезы. Не моргай!

– Не могу не моргать! Ведь все моргают!

– Ты будешь не как «все», – раздраженно сказал Верховный. – Тебе предстоит стать Богом, Высоким Домом, восседать на троне, держа в одной руке символ власти, в другой – символ отеческой заботы.

– Они увидят, что я плачу!

– Они и должны увидеть, как ты плачешь. В этом глубочайший религиозный смысл. Можешь ты представить себе Бога, который смотрел бы и не плакал от того, что видит?

– Всякий заплачет, – угрюмо возразил принц, – если все время смотреть в одну точку и при этом ни моргнуть, ни потереть глаза.

– Всякий и моргнет, и потрет глаза, – отрезал Верховный. – В этом и разница.

Принц выпрямился и снова уставился немигающим взглядом в темноту. Он увидел, как осветился широкий прямоугольник входа в другом конце зала, и понял, что солнечный свет медленно пробирается к нему по коридору. Выдержка покинула его – он бессильно сомкнул веки и уронил голову на грудь. Руки упали на колени, и жезл звякнул о плеть. Верховный прекратил свое кружение.

– Опять!

– Я не могу. Не могу поддерживать небесный свод… ерзать на сестре… держать глаза всегда открытыми… заставлять воды реки подниматься…

Верховный ударил себя кулаком о ладонь. Мгновение казалось, что он взорвется; но он овладел собой, наклонив голову, сглатывая слюну и глубоко дыша.

– Пойми, дитя мое. Ты не представляешь, в какой мы опасности. Не представляешь, как мало у нас времени…

твоя сестра ничего не желает знать… никого не желает видеть… вода все прибывает…

Он склонился к принцу и заглянул ему в глаза.

– Ты должен! Все будет хорошо! Обещаю. Ну попробуй снова.

Принц опять принял позу сидящего бога. Некоторое время Верховный наблюдал за ним.

– Уже лучше! Так. Мне необходимо увидеть твою сестру – необходимо! Так что я покину тебя. Оставайся в этой позе, пока солнце не пройдет от одной стороны входа до другой.

Он выпрямился, поднял руку, потом поклонился, коснувшись пальцами колена, отступил на три шага, повернулся и поспешил прочь.

Когда шорох юбочки Верховного стих в отдалении, принц выдохнул, осел в кресле, ссутулив спину, и закрыл глаза. Поднял худенькую руку и провел по лицу. Передвинулся в кресле, чтобы узел не давил на торчащий крестец. Положил жезл и плеть на пол рядом с креслом. Бросив взгляд на вход, он сорвал с себя льняную корону таким резким движением, что заодно слетел тесный парик и порвалась узкая завязка бородки. Он швырнул то и другое на жезл с плетью. Потом хмуро сгорбился в кресле, упершись локтями в колени и положив подбородок на кулачки. На плитах пола вспыхнула крохотная точка – солнечный зайчик – и приковала к себе его внимание. Точка выросла в сверкающую монету.

Он резко выпрямился в кресле, потом вскочил и принялся кружить по огромному помещению. Время от времени он оглядывался на фигуры с птичьими головами, которые не мигая и не плача смотрели со стен. Наконец он остановился посредине зала, спиной к солнцу. Медленно поднял голову и вгляделся в смутные очертания громадных стропил и балок. Потом подался назад, словно они грозили обрушиться ему на голову.

Он осторожно подошел к дверям и выглянул в коридор. В одном конце дремал, привалясь спиной к стене, страж.

Принц расправил, сколько мог, плечи и твердым шагом пошел по коридору к стражу, который проснулся и приветствовал его поднятием копья. Принц не удостоил его вниманием и свернул за угол, где встречная девушка испуганно прижалась к стене, пропуская его. Он прошел Высокий Дом насквозь, не обращая внимания на встречных людей, пока не услышал приглушенный шум кухонь. Он миновал и их: повара спали, судомойки драили котлы и пялились на него; миновал кухонный двор, где под открытым небом медленно жарились на угольях гуси. Задние ворота, ведущие к скалам в пустыне, были открыты. Он вдохнул всей грудью, словно собираясь нырнуть, и, стиснув кулаки, прошел в ворота.

Очутившись на воле, он остановился в тени стены и внимательно оглядел угловатые подножия скал, наносы песка, зубчатую линию утеса на фоне неба. Суровая, бесплодная земля. Ничего, что напоминало бы ласковую тень у реки. Зато здесь можно было прекрасно спрятаться. Он зашагал вперед, стараясь где можно держаться в тени, хотя она встречалась не часто. Он шел и бормотал про себя:

– Она-то все может, что я не могу.

Слезы бежали у него по щекам.

Спотыкаясь о камни, он свернул в сторону и, скорчившись за валуном, огляделся вокруг. Среди камней он заметил человека. Тот сидел на круглой вершине бугра, и его темная фигура четко вырисовывалась на серой скале. Голова его была низко опущена, словно под гнетом палящего солнца.

Человек стал на колени и принялся перебирать руками вверх и вниз, вверх и вниз. Принц внезапно понял, что человек вытягивает из земли нечто вроде веревки. Не успел он это понять, как различил возникшие под рукой у человека кувшины и чашки, находящиеся, возможно, в сетке, сплетенной из шнура, слишком тонкого, чтобы его было видно издалека. Человек встал во весь рост, презрительно свистнул и плюнул себе под ноги. Потом поднял камень и угрожающе размахнулся, целясь во что-то под ногами. Раз и другой он сделал вид, что бросает, затем швырнул-таки, и скала издала вопль. Человек повернулся и не спеша пошел обратно, смеясь и помахивая сеткой с чашками и кувшинами. Принц съежился за валуном и слушал, как скрипят шаги человека, возвращавшегося назад. И еще долго после того, как ворота с громким стуком закрылись за человеком, его била дрожь.

Наконец он поднялся, прикрыв глаза ладонями, сложенными козырьком, и пошел вверх по склону. Солнце палило его обритую голову, слепило, отражаясь от скалы. Стараясь смотреть только здоровым глазом, он поднялся на бугор.

Сначала он почуял вонь; потом увидел мух. Холм кишел ими. С каждым шагом их гудение становилось громче, и вскоре они уже облепили его.

Он увидел, что стоит на краю ямы. Высокое солнце заливало ее, оставляя лишь узенькую полоску тени у одной стены. Мух, и это было очевидно, привлекала яма – гудящая их туча чернела внизу, копошилась на отбросах: костях и гниющем мясе, расползшихся остатках овощей и покрытых слизью камнях. В одном углу, на самом солнцепеке, лежал слепой старик, головой опираясь о каменную стену ямы. Он превратился в скелет, и одно только отличало его от сваленных в яму костей – его скелет был еще обтянут кожей. Слой грязи покрывал его. Рот был открыт, и по губам ползали мухи. В тот момент, когда принц осознал, кто это лежит в яме, из горла слепого вырвался слабый хрип.

Ближе к середине ямы, на маленьком пятачке, очищенном от отбросов, стоял на коленях человек. Принц вгляделся и воскликнул:

– Болтун!

Но Болтун не отозвался и продолжал пить. В руках у него была плошка, и он, опустив в нее лицо, сосредоточенно хлебал, заглушая хрип старика и гудение мух. Он запрокинул голову, чтобы выцедить последние капли, глянул поверх плошки, заметил фигуру, стоящую на коленях у края ямы, и с криком забился в угол.

– Не надо!

– Милый Болтун! Это я!

Болтун осторожно скосил глаза из-под поднятых в испуге рук и посмотрел вверх. Его лицо было опухшим от побоев, покрыто грязью и кровью свежей раны, глаза – в обводе красных, как кровь, воспаленных век.

– Принц?

– Помоги мне!

Болтун топтался в отбросах. Потом взвизгнул:

– Тебе? Ты не нуждаешься в помощи! Это мне нужна помощь!

– Я сбежал.

– Нет, я грежу. Мне мерещатся призраки. Мне сказали, что я сошел с ума… и вот…

– Я не хочу возвращаться.

Болтун, заслонившись ладонью от солнца, посмотрел вверх.

– Это в самом деле ты?

– Из меня хотят сделать Бога.

Болтун горячо заговорил:

– Вызволи меня отсюда! Пойди к сестре – скажи, чтобы помогла!

– Она никого не хочет видеть, – ответил принц. – Кроме того, я ведь сбежал. Мы могли бы уйти вместе.

Болтун замер.

– Ты? Убежал?

– Мы могли бы уйти туда, где холодно, и жить там.

– О, так просто! – усмехнулся Болтун. – Ты наивен.

– Я и сам туда дойду.

Болтун визгливо засмеялся:

– Нам придется добираться до устья реки, там пересечь море, другую землю и еще одно море…

– Пусть!

– Тебя когда-нибудь обменивали на лодку лука?

– Нет, конечно, нет.

– А сириец тебя не ощупывал, чтобы узнать, годишься ты в евнухи или уже перерос?

– Какой такой сириец?

– Нас продадут в рабство…

Болтун замолчал, облизнул потрескавшиеся губы, медленно обвел взглядом край ямы и опять посмотрел на принца.

– Пол-лодки, может, и дали бы, да только силенок у тебя маловато и слишком красивым тебя не назовешь, не так ли?

– Я – мальчик. Будь я девочкой, то был бы красивым. И не нужно было бы заставлять воду в реке подниматься или…

– Эти твои браслеты, – медленно проговорил Болтун. – Они придают тебе нечто такое… Из тебя мог бы получиться евнух.

– Пусть уж лучше будет девочка, – с некоторой робостью сказал принц. – Можно это устроить, как по-твоему?

Сквозь слой грязи на лице Болтун смотрел на принца неподвижным взглядом, что-то прикидывая.

– О да. Вытащи меня отсюда, и тогда…

– Так мы идем? Правда идем?

– Идем. Теперь слушай…

Слепой опять захрипел.

– Отчего он так хрипит?

– Умирает, – пояснил Болтун. – Давно уже.

– Как он сломал свою палку?

– Я пытался выбраться из ямы с ее помощью. Встал старику на плечи, а он упал.

– Наверно, его мучает жажда.

– Конечно, – равнодушно подтвердил Болтун. – От этого он и умирает.

– Что ж он не пил?

– Потому что я хотел пить, – взорвался Болтун. – Еще дурацкие вопросы будут? Мы теряем время!

– И все-таки…

– Послушай. Кто-нибудь видел, как ты шел сюда?

– Нет.

– Ты мог бы подкупить стражу?

– Верховный узнает. Ему известно все.

– Ты слишком мал, чтобы дотащить лестницу. Но ты мог бы принести веревку. Прикрепить ее к скале и бросить мне конец…

Принц вскочил и захлопал в ладоши.

– Да, да, да!

– Эта твоя сестра – самая невежественная, бестолковая, сводящая с ума, прекрасная – у нее-то веревки нет… Мог бы ты найти веревку?

Не стой принц на краю ямы, он пустился бы в пляс от охватившей его бурной радости.

– Я найду веревку, – закричал он. – Найду!

– И вот что еще… У тебя ведь есть другие украшения, не только те, что сейчас на тебе.

– Есть.

– Принеси.

– Хорошо!

– Значит, веревка, драгоценности. Как стемнеет. Клянешься?

– Клянусь! Клянусь, Болтун, дорогой!

– Тогда иди. Это мой… это наш единственный шанс.

Принц отошел от ямы и уже спустился на несколько ярдов с горы, когда вспомнил об опасности и, юркнув в сторону, спрятался за камнем. Но страж не прогуливался у задних ворот. Вообще не было видно ни души; и сами ворота были закрыты. Он решил направиться к тени пальмовой рощи и оттуда, по залитым водой полям, обойти Высокий Дом и добраться до главных ворот. Но у края поля он наткнулся на двух голых ребятишек, которые пускали по воде лодочку из тростника. Он попросил проводить его к главным воротам, и они безропотно повиновались, видя его браслеты и ожерелье, его сандалии, Священный узел и плоеную юбочку. Там он прошел через передний двор прямо в свои комнаты; он поднял нянек, предававшихся послеполуденному отдыху, и, поскольку был почти Богом, они с готовностью повиновались ему, заслышав новые, твердые нотки в его голосе. Ему нужны драгоценности, много драгоценностей; и, когда они осмелились спросить зачем, он так глянул на них, что они тут же ретировались. Наконец драгоценности принесли и свалили в кучу перед ним; он ощущал странное удовлетворение, навешивая их на себя, пока не начал бренчать и звенеть при каждом движении.

Теперь предстояло раздобыть веревку. В Высоком Доме сделать это было, пожалуй, непросто. В колодцах рядом с кухнями были веревки, но чересчур длинные, и добраться до них было трудно. Много веревок было у главных ворот на флагштоках, но возле каждого стоял человек, подымавший болтавшийся в безветрии вымпел. Принц был в растерянности и уселся, звякнув драгоценностями, в углу, чтобы решить, как ему быть. В конце концов он ясно понял одно: веревки ему не найти. Слуги, к которым он обращался, кланялись и, почтительно пятясь, отступали, чтобы больше не вернуться. Он тяжело вздохнул и почувствовал, что дрожит. Когда действительно нужна веревка, обращаться следует лишь к одному человеку – который знает все. Он медленно поднялся, звякнув украшениями.

Площадка высокой насыпной террасы выходила на вздувшуюся реку. Над площадкой был натянут обвисший в неподвижном воздухе полог. Прекрасный Цветок сидела в тени полога и смотрела на воду. Она изменилась и словно сделалась меньше. Ее длинные волосы были острижены и немного не доставали до плеч, на лоб спускалась челка. Хотя на голове у нее был царский урей – золотой обруч с золотой же коброй, усыпанной топазами, она казалась еще тоньше фигурой и лицом, на котором не было никакой краски, кроме толстого слоя малахита на веках и на ресницах, чтобы защитить глаза от солнца. Итак, она мрачно глядела на воду: и если бы кто взглянул ей в лицо, то прочел бы в нем обиду и одновременно вызов.

Перед ней стоял Верховный. Стоял, подпирая подбородок правой рукой. На его лице застыла напряженная улыбка.

Прекрасный Цветок опустила голову и уставилась в каменный пол террасы.

– Ты видишь – я потерпела неудачу. Знаю, он сердит на меня. Я все время это чувствую.

– На меня тоже. На всех нас.

– Никогда, никогда не прощу себе этого.

Верховный пошевелился. Улыбка его стала кривой.

– Недолго тебе сокрушаться. Возможно, у всех нас не осталось больше времени.

Она встревоженно взглянула на него. Грудь ее вздымалась.

– Ты хочешь сказать, что Он всех нас потопит?

– Это… очень вероятно. Потому-то я рискнул довериться тебе. Я сказал уже, что у нас мало времени. Тем не менее мы, на ком лежит ответственность за народ, должны сделать все возможное. Нам нужно как следует подумать. Ты понимаешь, Прекрасный Цветок, – в этих чрезвычайных обстоятельствах я ведь могу так называть тебя?

– Да, конечно.

– Что отличает человека от остальных тварей?

– Не знаю!

– Способность анализировать факты – и делать выводы.

Сцепив руки за спиной, он принялся расхаживать по террасе.

– Сначала, – заговорил он, – мы должны установить факты.

– Какие, факты?

– Кто поддерживает небесный свод? М-м?

– Ну… Он.

– Кто год за годом в Его… отеческом великодушии… повелевает реке разливаться?

– Он, разумеется.

– А в данный момент – у нас уже есть другой Бог?

– Нет, – тяжело вздохнула она. – Пока нет.

– Следовательно… кто в данный момент заставляет реку разливаться дальше?

– Он. Я думала…

Верховный поднял палец:

– Вот так, шаг за шагом мы пришли к выводу. Да. Он заставляет воду прибывать. Мы установили первый факт. Идем дальше. Какой Отметки достигла вода, когда Он вступил в Его Вечное Сейчас?

– Отметки Доброй Еды.

– И это произошло после того, как ты, по твоему выражению, потерпела неудачу. Но в тот момент Он должен был быть доволен. Понимаешь?

– Но…