Бог-скорпион Голдинг Уильям

— Это и в самом деле ты?

— Они делают из меня Бога.

— Вытащи меня отсюда, — заговорил Лжец предельно настойчивым голосом. — Скажи сестре — пусть поможет.

— Она не хочет никого видеть, — ответил Принц, — а кроме того, я собрался бежать. Мы могли бы убежать вместе.

Лжец замер.

— Ты? Собираешься убежать?

— Мы могли бы пойти жить туда, где холодно.

— Так просто? — язвительно хмыкнул Лжец. — Думал бы хоть, о чем говоришь.

— Но ведь сюда я добрался. Один.

Лжец пронзительно рассмеялся.

— Нам нужно было бы спуститься по реке к морю, пересечь его; пересечь сушу, еще одно море…

— Вот-вот, давай!

— Тебя когда-нибудь меняли на барку, груженную луком?

— Конечно нет, не меняли.

— А тебя щупал сириец, желая понять, не слишком ли ты большой, чтобы сделать из тебя евнуха?

— Сириец? А кто это?

— Нас продали бы в рабство. Как тогда…

Лжец помолчал, облизывая потрескавшиеся губы, медленно осмотрел яму и поднял глаза на Принца:

— Меняли бы не на целую барку, на половину; ты ведь не очень-то сильный, да и не слишком красивый. Согласен?

— Я мальчик. Был бы я девочкой, был бы красивым. И никто бы не заставлял меня поднимать в реке воду или…

— Твои браслеты произведут впечатление, — проговорил Лжец задумчиво. — Да, евнухом ты, пожалуй, стать можешь.

— Лучше девочкой, — застенчиво сказал Принц. — Как ты думаешь, это можно устроить?

Слой грязи скрывал выражение холодного расчета, застывшее на лице Лжеца.

— Думаю, да. Ты помоги мне выбраться отсюда…

— И мы отправимся? В самом деле отправимся?

— Да. Теперь слушай…

— Кек.

— Почему он так делает?

— Он умирает. А это требует времени.

— А как он сломал свою палку?

— Я опирался на нее, пытаясь выкарабкаться. Но она сломалась. Я стоял на плечах старика — он упал.

— Мне кажется, ему хочется пить.

— Еще бы, — отрезал Лжец раздраженно. — Ведь он умирает от жажды.

— Но почему же ты не дал ему воды?

— Потому что вода нужна мне! — яростно выкрикнул Лжец. — Сколько еще дурацких вопросов? Мы же теряем время!

— Но все же…

— Слушай. Кто-нибудь видел, как ты сюда шел?

— Нет.

— А ты мог бы подкупить слуг?

— Мудрейший сразу узнает. Ведь он все знает.

— Ты слишком слаб, чтобы притащить сюда лестницу, а вот веревку — сумеешь. Ее можно привязать к камню, а конец спустить вниз.

Принц радостно вскочил на ноги и захлопал в ладоши:

— Да! Правильно!

— У этой твоей твердолобой из твердолобых, невежественной, с ума сводящей красотки сестрицы веревки, конечно же, не найдется. Но сам ты сможешь ее найти?

Не будь он на краю ямы, Принц начал бы танцевать от счастья и возбуждения.

— Найду! — крикнул он. — Я буду искать повсюду.

— И еще. У тебя есть украшения, кроме тех, что надеты сейчас?

— Да, конечно.

— Принеси их.

— Принесу непременно!

— Берешь веревку. Берешь драгоценности. Приходишь, когда стемнеет. Клянешься?

— Клянусь! Я тебя так люблю, Лжец!

— Тогда ступай. Это ведь мой… наш единственный шанс.

Принц повернулся и пошел прочь. Спустился на несколько шагов и тогда только вспомнил об осторожности: стал пробираться пригнувшись, стараясь все время быть под прикрытием выступов. Но страж не дежурил у задней калитки. Кругом не было ни души — и калитка была заперта. Он решил пробираться к пальмовой роще и к затопленным полям, затем пройти по неглубокой воде, обойти Дворец сбоку и выйти к главным воротам. Но на краю поля он встретил двух голых мальчишек, пускающих кораблики из тростника, и велел им отнести себя к главным воротам, что они сразу и сделали, благоговея перед его браслетами, ожерельем, сандалиями, перед его Священным Шлейфом и плиссированной юбочкой. Итак, он прошел через передний двор и направился к себе в комнаты. Там он разбудил спавших послеобеденным сном нянек, и, так как он был уже почти Богом, они с легкостью подчинились прежде несвойственной ему решительности. Ему нужны драгоценности, множество драгоценностей, сказал он, и когда они робко спросили, зачем, бросил на них один только взгляд, и они сразу отправились выполнять приказание. Вскоре перед ним выросла целая груда драгоценностей, и он надевал их со странным чувством удовольствия, увешивал себя ими, пока наконец не начал побрякивать и звенеть при каждом движении.

Следующей задачей было достать веревку. Казалось, во всем Дворце не было ничего подходящего. В колодцах при кухнях имелись веревки, но слишком длинные, да и как было до них добраться? Еще были веревки для спуска или подъема флагов, обвисших сейчас безжизненно на шестах перед главными воротами. Принц почувствовал некоторую растерянность и присел, весь позвякивая, в уголке, чтобы обдумать, как же быть дальше. В конце концов он увидел одно: веревки ему не достать. Слуги, к которым он обращался, кланялись, пятились, отходили бочком и больше не возвращались. Он тяжко вздохнул, задрожал. Никуда было не деться. Если ты хочешь достать веревку, найти ее может только один человек. Тот, который все знает. Медленно и неохотно, позвякивая, Принц поднялся на ноги.

Терраса была приподнята и выходила на затопленную сейчас реку. Края полотняного тента, натянутого над нею, висели безжизненно. Прелестная-Как-Цветок сидела под тенью навеса, глядела не отрываясь на воду. Она изменилась, стала вся как-то меньше, чем прежде. Длинные волосы были подстрижены: спускающаяся на лоб челка плавно переходила затем в более длинные, немного не достававшие до плеч пряди. И хотя голову покрывала золотая сетка, гордо венчавшаяся сделанной из топазов и золота головкой кобры, выглядела Прелестная-Как-Цветок осунувшейся и похудевшей, была почти не накрашена — только на веках лежала тяжелая малахитовая крошка, оттенявшая, как и положено, ресницы. Она смотрела на реку, но взгляд был отрешенным, и если бы понадобилось описать выражение ее лица, самым правильным было бы определить его как стыд, прикрываемый высокомерием.

Мудрейший стоял перед ней, упрятав подбородок в правую ладонь, левой рукой поддерживая локоть правой. Он по-прежнему улыбался, но улыбка была напряженной.

Прелестная-Как-Цветок опустила глаза и стала рассматривать плиты пола.

— Я не сумела выполнить свой долг, — сказал она. — Он гневается на меня. Я это чувствую.

— Он гневается и на меня, и на всех.

— Я никогда, никогда не прощу себе.

Мудрейший вздрогнул, его улыбка скривилась.

— Вполне возможно, для этого просто не будет времени.

Она, вздрогнув, подняла голову; грудь порывисто задышала.

— Ты хочешь сказать, что Он всех нас утопит?

— Весьма вероятно. Поэтому я и решился настаивать на беседе с тобой. Я сказал, что у нас мало времени. И все же мы, отвечая за жизни людей, должны сделать все, что возможно. Мы должны хорошо поразмыслить. Видишь ли, Прелестная-Как-Цветок, — в нынешней ситуации я могу называть тебя так, ты не против?

— Называй как угодно.

— Скажи: что отличает человека от прочих созданий природы?

— Не знаю.

— Способность видеть факты — и делать из них выводы.

Он стал ходить взад-вперед по террасе, заложив руки за спину.

— Прежде всего, — сказал он, — нам нужно установить факты.

— Какие?

— Скажи мне, кто поддерживал всегда небо?

— Мы знаем: Он это делал.

— Кто год за годом с отеческой щедростью заставлял воды реки подниматься?

— Опять же Он. Это известно.

— Есть ли у нас сейчас другой Бог?

— Нет, — сказала Прелестная-Как-Цветок медленно. — Другого у нас еще нет.

— И, следовательно, кто заставляет воды реки подниматься?

— Он. Я думала…

Мудрейший многозначительно поднял палец:

— Не торопись. Да, это делает Он. Первый факт установлен. Перейдем ко второму. На какой высоте стояла вода, когда Он вошел в Вечную Жизнь?

— На Зарубке Отличной Еды.

— Хотя событие, по поводу которого ты говоришь «я не сумела», уже произошло. И все-таки Он был, оказывается, доволен. Понятно?

— Но…

— Нет! Не пытайся противиться женским сердцем железной логике разумных доказательств.

Ее глаза изумленно расширились.

— Что ты хочешь этим сказать?

Мудрейший немного подумал.

— Эти слова не так-то легко объяснить. Однако суть дела в том, что я прав, а ты — нет.

Она села прямее; улыбка тронула ее губы.

— Да, отчасти, наверное, так.

— И все же не радуйся слишком сильно.

— Этого можешь не опасаться.

— Итак, вернемся к фактам. Мы видим, что нечто вызвало Его гнев уже после вступления в Дом Жизни.

Он помолчал, походил опять взад-вперед, потом внезапно остановился на повороте и глянул ей прямо в лицо.

— Есть люди, которые говорят, будто в моей власти знать все. Не буду из ложной скромности отрицать это. Да, в самом деле то, что доступно знанию смертного, мне известно.

Она взглянула из-под густой завесы ресниц. Улыбка слегка коснулась уголка губ.

— Значит, и обо мне ты все знаешь?

— Я знаю, что у тебя есть мысли, которые ты хранишь в глубине души, втайне. Теперь пришло время сказать о них вслух, иначе нам будет с ними не справиться. Гнев Бога связан с лицом, к которому ты — может быть, бессознательно — питаешь большой интерес. Вот так. Я сказал.

Краска стыда покрыла ее лицо, но улыбка по-прежнему трогала губы.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

— Я говорю о Лжеце, разумеется.

Краска прихлынула с новой силой, сменилась сразу же бледностью, но взгляд не дрогнул.

Мудрейший по-прежнему говорил спокойно и ровно:

— Это необходимо, Прелестная-Как-Цветок. Роскошь самообмана теперь не для нас. И пойми, нет такой вещи, о которой ты не могла бы мне рассказать.

Внезапно она уткнулась лицом в ладони.

— Да, но ошибки громоздились одна на другую. Порок пустил корни. И в результате я совершила проступок, и такой тяжкий, грязный…

— Бедняжка, бедное мое дитя!

— Чудовищные мысли, просто неописуемые…

Он подошел к ней вплотную, заговорил осторожно:

— Если оставить такие мысли в себе, они будут мучить, если сказать о них вслух, они просто исчезнут. Решайся, моя дорогая. Мы будем двумя смиренными душами, вместе исследующими трагические глубины существа человеческого.

Она упала перед ним на колени, все так же пряча лицо в ладонях.

— Когда он сидел у ног Бога, рассказывая Ему — и всем нам — о белых горах, омываемых водами, о том, как он мерз, о белом огне… а ведь он был при этом так бедно одет, так беспомощен и так храбр…

— Что тебе захотелось согреть его.

Она горестно молча кивнула.

— И шаг за шагом ты пришла к мысли, что хочешь утешить его в объятиях.

Его голос был столь отрешенным, что мысли о странности, о невозможности этой беседы куда-то ушли и пропали. Он снова заговорил, очень мягко:

— Как ты оправдывала в своих глазах эти желания?

— Я представляла себе, что он — мой брат.

— Хотя ты знала, что на самом деле он чужой, что ты хочешь чужого, как в его диких россказнях о белых людях.

Ее голос звучал приглушенно из-под ладоней:

— Моему божественному брату всего одиннадцать лет. А то, что Лжец… был именно такой, как ты сказал… Ты в самом деле считаешь, что я могу тебе это рассказывать?

— Будь мужественной.

— …и придавало остроту моей любви.

— Несчастное дитя! Несчастная заблудшая душа!

— Что теперь будет со мной? Что может теперь со мной быть? Ведь я нарушила все законы природы.

— Но ты стараешься быть честной — это немало.

Она придвинулась ближе к его коленям и, протянув руки, чтобы обнять их, взглянула вверх.

— И потом, когда мы уже любили друг друга…

Колени, к которым она тянулась, исчезли, молниеносно отпрянули, словно спасаясь от змеиного укуса, и были теперь на расстоянии доброго шага. Прижав к груди стиснутые в кулаки руки, Мудрейший через плечо, негодуя, смотрел на нее.

— Ты! Ты и… он… Ты…

Она вся осела, но руки были по-прежнему распростерты. Потом, глядя в глаза Мудрейшему, она вскрикнула:

— Но ведь ты говорил, что все знаешь!

Он быстрым шагом прошел к парапету, уставился в пустоту, залепетал что-то, совсем непонятно, по-детски:

— Ой-ой-ой, не могу! Ну-ну. Ах ты! Фу! Что же делать? Ой, помогите!

Наконец бормотание кончилось. Он повернулся и, подойдя к ней, остановился на небольшом расстоянии. Прочистив горло, сказал:

— И все это… стояло между тобою и твоим освященным законом влечением к отцу.

Она молчала. Он снова заговорил, возвышая в негодовании голос:

— Так можно ли удивляться, что воды реки все еще поднимаются?

Прелестная-Как-Цветок встала, и ее голос зазвучал резко и жестко, как только что звучал голос Мудрейшего:

— Что тебе нужно? Ведь, кажется, ты сейчас должен упражняться?

Мудрейший проследил направление ее взгляда.

— Ты слушал нас, Принц?

— Ты шпионил! — вскричала Прелестная-Как-Цветок. — Противный мальчишка! А ради чего ты напялил все это?

— Мне нравятся украшения, — сказал Принц, весь дрожа и позвякивая. — И я не слышал почти ничего. Только как он сказал, что вода поднимается.

— Убирайся!

— Да я и сам ни за что не останусь, — ответил Принц быстро. — Я только думал, что, может быть, у кого-то из вас есть веревка.

— Веревка? А для чего?

— Ни для чего. Просто так, захотелось.

— Ты снова ходил за ворота! Посмотри на сандалии!

— Я подумал…

— Немедленно убирайся. И пусть служанки тебя отчистят.

Дрожа по-прежнему, Принц повернулся, чтобы идти, но властный голос Мудрейшего остановил его:

— Подожди!

Легким поклоном в сторону Прелестной-Как-Цветок испросив разрешения на вопросы, он подошел к Принцу и взял его за руку:

— Присядь, пожалуйста, Принц. Вот так. Превосходно. Так, значит, нам вдруг понадобилась веревка и мы куда-то выходили из Дворца? Ты любил его. Да? Все становится понемногу понятным. И эти драгоценности… Они — еще одна улика.

— Я хотел просто…

Прелестная-Как-Цветок переводила глаза с одного на другого.

— Я хочу знать, о чем все-таки речь.

Мудрейший сразу же повернулся к ней:

— Все это как нельзя крепче связано с тем, о чем мы говорили. Существует яма. Ты, безусловно, не знаешь, где именно. Но когда ты приказываешь: бросьте его в яму…

— Знаю, — нетерпеливо сказала Прелестная-Как-Цветок. — Но какое это имеет ко мне отношение?

— Некоторые причины, приведшие нас к смертельной опасности, изменить невозможно. Но одна из причин — в нашей власти. Бог заставляет воды реки подниматься, потому что он гневается на Лжеца, до сих пор не принявшего дар вечной жизни.

Прелестная-Как-Цветок, подскочив, вцепилась изо всех сил в подлокотники кресла.

— Так, значит, в яме…

Мудрейший кивнул:

— Его Лжец все еще терпит опасности, муки и тяготы изменчивого Сейчас.

Она не упала, потому что Мудрейший вовремя подхватил ее, усадил опять в кресло, начал похлопывать по рукам и при этом залепетал, как и прежде:

— Ой, что же делать? Ой, что же делать? Ой, что же делать?

— Теперь мне можно идти? — вдруг прозвучал голос Принца.

Мудрейший не отвечал. Не находя больше слов, Принц слушал, как он отдавал приказания стоявшим возле дверей стражам; молча, но с легким оттенком зависти следил, как служанки приводят в порядок лицо сестры, возвращая ему красоту. Маленькая старая женщина внесла чашу с питьем и поставила на подставку около кресла. После ее ухода они, все втроем, сидели и ждали, а солнце медленно опускалось, обращая день в вечер.

Слегка прокашлявшись, Прелестная-Как-Цветок спросила:

— И что же ты собираешься делать?

— Попробую убедить его. Но сначала мне хочется, насколько возможно, утешить тебя, влить в тебя силы, в которых ты будешь нуждаться. Послушай, ты думаешь — ты не такая, как все. В каком-то смысле это и верно. Твоя красота неповторима. Но что касается твоих темных желаний… — Он глянул было на Принца, потом продолжал, отвернувшись: — то в них ты похожа на многих. Во всех нас таится глубокое, неосознанное, болезненное желание предаться любви с существом… ты понимаешь, что я хочу сказать… с существом, не связанным с нами узами крови. И вот появляется чужестранец с его фантастическими историями. Задумавшись, что же лежит в основе его фантазий, ты сразу поймешь, что они — отчаянная попытка избавиться от своих утаенных желаний, осуществить их в воображении, раз уж законы природы не дают нам осуществить их в реальности. Ведь ты не думаешь, дорогая, что в самом деле есть где-то земли, где люди женятся, преступая естественные границы родства по крови? Не говоря уже обо всем прочем, где бы могли обитать эти странные порождения фантастических россказней? Даже если предположить на мгновение, что небо настолько огромно, что может покрыть собой эти страны, сколько оно должно тогда весить?!

— Да, это немыслимо.

— Ну, наконец-то ты видишь истину. Он сумасшедший, чьи россказни разбередили во всех нас глубинные, сокровенные чувства. Он сумасшедший, который будет смертельно для нас опасен, если только не согласится идти служить Богу.

Он замолчал, посмотрел на затопленную долину. Пустая лодка неслась, кружа, по течению.

— Ты видишь: ждать больше нельзя. Если его не удастся уговорить, — хотя мы и сделаем все возможное, — останется только применить силу.

Стало тихо. Прелестная-Как-Цветок заплакала снова. Но ее плач был беззвучен. Слезы текли ручьями, размазывая малахитовую краску, и это напоминало протечку на малахитовом руднике. Вода в реке поднималась по-прежнему.

Оттуда, где сидел Принц, слышалось иногда бренчание и позвякивание.

Вдруг что-то оборвало плач Прелестной-Как-Цветок.

— Я выгляжу чудовищно.

— Нет, дорогая, нисколько. Лицо чуть-чуть в беспорядке, но тебе это даже идет.

Она велела позвать служанок.

— Знаешь, Мудрейший, я так низко пала, что меня это, в общем, не беспокоит, то есть почти что не беспокоит.

Он посмотрел на нее, озадаченно хмурясь:

— Ты говоришь о наводнении?

— Да нет, конечно. О моей наружности.

Закончив свою работу, служанки вышли. Прелестная-Как-Цветок застыла, выпрямившись в кресле:

— Я готова.

— Введите его! — приказал громко Мудрейший.

Принц осторожно поднялся на ноги:

— А я… я думаю… я, наверно, пойду попить.

— Сиди где сидишь, недоносок, — прошипел голос с кресла.

И Принц снова сел на пол.

Возле террасы послышался шум, в котором среди других звуков отчетливо различался так хорошо знакомый всем голос, сыпавший, как обычно, без остановки словами, но более резкий, визгливый. Двое высоких стражей с черными телами, прикрытыми только набедренными повязками, волокли провисавшего между ними Лжеца. Протащив его по террасе, поставили перед сидевшей в кресле Прелестной-Как-Цветок. И он оборвал поток слов; стоял и просто молча смотрел на нее, а она отвечала ему твердокаменным взглядом, и если бы ткань ее платья предательски не трепетала на груди, казалась бы столь же невозмутимой, как идол из Дома Жизни. За спиной ее Лжец вдруг увидел сжавшегося у стены Принца и, дернувшись в руках стражников, завопил во все горло:

— Так, значит, ты — предатель!

— Я ничего не…