Хранительница тайн Мортон Кейт
На перекрестке Долли остановилась, но так и не оглянулась. Она молча стояла, слушая, как он приближается, и вот он уже рядом, его дыхание на ее шее, а его близость опаляет кожу жаром.
Мужчина коснулся ее руки, и Долли судорожно вдохнула. Она позволила ему осторожно развернуть себя, и, когда он взял ее ладонь и потерся губами о нежную кожу, ее пронзила радостная дрожь.
– Что ты здесь делаешь? – шепотом спросила Долли.
Он не отнимал губ от ее запястья.
– Я скучал по тебе.
– Меня не было всего три дня.
Он пожал плечами, и непослушная прядь черных волос упала на лоб.
– Ты приехал на поезде?
Он медленно кивнул.
– На один день?
Еще один кивок, слабая улыбка.
– Джимми, в такую-то даль!
– Я должен был тебя увидеть.
– А если бы я проторчала на пляже весь день? Если бы вернулась вечером вместе с родителями?
– Я все равно бы тебя увидел.
Польщенная, но не желающая в этом признаваться, Долли покачала головой.
– Отец убьет тебя, если узнает.
– Придется его очаровать.
Долли расхохоталась. Джимми всегда удавалось ее рассмешить.
– Ты сошел с ума.
– Из-за тебя.
Он без ума от нее. Внутри у Долли все перевернулось.
– Пошли, – сказала она. – Здесь тропинка, в поле нас никто не увидит.
– Надеюсь, ты понимаешь, что мой арест был бы на твоей совести.
– Не глупи, Джимми!
– Судя по физиономии того полицейского, ему не терпелось засадить меня под замок, а ключ выбросить в море. Я уже не говорю о том, как он на тебя смотрел.
Джимми повернулся к ней, но Долли на него не смотрела. Они лежали в мягкой высокой траве. Долли уставилась в небо, бубня танцевальную песенку и складывая фигуры из пальцев. Джимми обвел взглядом ее профиль: мягкую выпуклость лба, ложбинку, ведущую к точеному носу, пухлую верхнюю губу. Господи, как она хороша! Тело ломило от желания, и Джимми стоило больших усилий не поддаться порыву. Больше всего на свете ему хотелось отвести руки Долли за голову и впиться в губы жарким поцелуем.
Он сдержался, он всегда сдерживался. Даже когда желание переполняло его, Джимми помнил, что Долли еще школьница, а он взрослый мужчина, ей всего семнадцать, а ему уже девятнадцать. Два года не слишком много, но они принадлежали к разным мирам. Она жила в славном милом домике вместе со своей славной милой семьей, а ему пришлось бросить школу в тринадцать и после браться за любую грязную работу, лишь бы свести концы с концами.
Джимми намыливал головы у парикмахера за пять шиллингов в неделю, служил мальчиком на побегушках у пекаря за семь шиллингов шесть пенсов, таскал тяжести на стройке – за сколько заплатят, а вечером, разжившись обрезками у мясника, спешил домой к отцу. Еще у него был фотоаппарат, а потом – Джимми не понимал, за что ему выпало такое счастье, и больше всего на свете боялся его спугнуть – в его жизни возникла Долли, и мир уже не казался ему таким безнадежным.
С первого мгновения, когда он увидел Долли с друзьями за столиком кафе, Джимми потерял голову. Он поднял глаза от мешка, который тащил в бакалейную лавку, и она улыбнулась ему, словно старому другу. А потом рассмеялась и смущенно опустила глаза, и Джимми решил, что, проживи он хоть сотню лет, ничего прекраснее уже не встретит.
Это была любовь с первого взгляда. Ее смех, который заставлял его снова ощущать себя ребенком, исходивший от нее запах леденцов и детского масла, холмики грудей под легкой тканью. Джимми помотал головой, пытаясь сосредоточиться на шумных чайках, которые низко летали над морем.
Небо сияло безоблачной синевой, дул легкий ветерок, пахло летом. Джимми выдохнул, выбрасывая из головы события сегодняшнего утра: серебристое платье, нахального полицейского – заподозрить его в том, что он способен причинить вред Долли! Теперь все это не имело значения. В такой прекрасный день обидно ссориться. Его смущали игры Долли, он не понимал ее желания постоянно воображать себя кем-то другим, но раз это нравилось ей, значит понравится и ему.
Чтобы доказать Долли, что больше не сердится, Джимми вытащил из рюкзака верный «Брауни».
– Не желаете ли сняться, мисс Смитэм? Маленькое воспоминание о свидании у моря?
Долли, обожавшая позировать, оживилась – на это Джимми и рассчитывал. Он посмотрел на солнце и отошел к дальнему краю лужайки.
Долли привстала на руках и по-кошачьи потянулась.
– Так подойдет?
Ее щеки горели от солнца, пухлые губы покраснели от земляники, которую Джимми купил в придорожном магазинчике.
– Отлично, – ответил он, не кривя душой. – Очень удачное освещение.
– И что мне прикажешь делать в твоем удачном освещении?
Джимми потер щеку, притворяясь, будто размышляет.
– Что я должна делать? Подумай хорошенько, Джимми, это твой шанс, не упусти его. Думай, черт подери, думай…
Долли рассмеялась, Джимми вслед за ней.
– Будь сама собой, Долли, – сказал он, почесав голову. – Я хочу запомнить этот день. И если я не увижу тебя еще целых десять дней, буду хотя бы носить тебя в кармане.
Она улыбнулась и загадочно скривила губы.
– Значит, хочешь меня запомнить…
– Вот именно. А теперь подожди, я настрою аппарат.
Солнце заливало лужайку, поэтому Джимми выставил диафрагму поменьше. Лучше перестраховаться. Из тех же соображений Джимми вытащил из кармана салфетку и тщательно протер объектив.
– Готово, – сказал он, закрывая один глаз, а другим глядя вниз, в видоискатель.
Джимми вертел аппарат, не осмеливаясь посмотреть вверх.
Долли глядела на него из центра видоискателя, волосы, растрепавшиеся на ветру, прильнули к шее. Она расстегнула пуговицы на платье, спустила его с плеч, и, глядя прямо на фотографа, принялась стаскивать бретели купальника.
Черт. Джимми сглотнул. Он должен что-то сказать, – кажется, ему следует что-то сказать. Пошутить, съязвить, рассмешить ее. Но перед ней, сидящей на траве, с дерзко поднятым подбородком и обнаженной грудью… все слова вылетели у Джимми из головы. И тогда, раз уж мозги ему не повиновались, он сделал единственное, что никогда его не подводило, – нажал на спуск.
– Только прояви сам, – сказала Долли, трясущимися пальцами застегивая пуговицы. Сердце колотилось как бешеное. Никогда еще Долли не ощущала себя такой живой и привлекательной, такой сильной и властной. Ее милый, выражение его лица, когда он поднял глаза, и то, что он до сих пор избегал смотреть на нее, – от всего этого голова у Долли пошла кругом. Но главное, теперь она знала точно. Она, Дороти Смитэм, особенная. Как и сказал доктор Руфус. Велосипедная фабрика не для нее, ее ждет иная, необыкновенная жизнь.
– Неужели ты думаешь, я позволю другому мужчине это увидеть? – спросил Джимми, не сводя глаз с аппарата.
– Мало ли бывает случайностей.
– Тогда мне придется его убить, – тихо промолвил чуть дрогнувшим голосом Джимми.
Внутри у Долли похолодело. Неужели и вправду убьет? Там, откуда Долли родом, в бездушных пригородах, в новехоньких домах, имитирующих тюдоровскую старину, такого отродясь не водилось. Ей было трудно представить Артура Смитэма, который закатывает рукава, намереваясь постоять за честь жены. Но Джимми не такой, как ее отец. У него сильные руки и честное лицо, а от его улыбки в животе у Долли все переворачивается. Она притворилась, что не расслышала его ответа, отняла у Джимми фотоаппарат и, держа его на вытянутой руке, промолвила:
– Опасная вещица, мистер Меткаф. Только подумайте, сколько лишнего она знает! Того, что люди предпочли бы сохранить в тайне.
– Например?
– Ну, – Долли игриво повела плечиком, – люди часто делают то, чего не следует. Взрослый мужчина обольщает невинную девушку – интересно, что скажет ее отец?
Закусив губу, испуганная, но храбрящаяся Долли подвинулась ближе, почти коснувшись его крепкой загорелой руки. Электричество пульсировало между ними.
– Если не хочешь нажить неприятностей, лучше держаться подальше от тебя и твоего фотоаппарата.
– Еще неизвестно, кто из нас опаснее, – улыбнулся Джимми исподлобья. Его улыбка погасла так же быстро, как вспыхнула.
Он не сводил с нее глаз, и у Долли перехватило дыхание. Внезапно все изменилось. Его пристальный взгляд… преграды рухнули, и Долли утратила самообладание. Что-то надвигалось на нее, она сама запустила это движение и теперь была бессильна его остановить.
Не разжимая губ, Джимми тихо вздохнул, поднял руку, заправил ей за ухо выбившийся локон, затем рука напряглась и сжала ее затылок. Долли чувствовала, как дрожат его пальцы. Внезапно Долли ощутила себя маленькой девочкой, хотела было что-то сказать (сама не зная что), но Джимми резко мотнул головой – и Долли послушно закрыла рот. Его подбородок дернулся, Джимми глубоко вдохнул и притянул Долли к себе.
Тысячи раз Долли представляла свой первый поцелуй, но реальность превзошла ожидания. На экране, когда Кэтрин Хэпберн целовалась с Фредом Макмюрреем, это выглядело мило. После сеанса они с Кейтлин практиковались на сгибе локтя, но она и представить себе не могла, что ее ждет! Жар, сила, натиск. Долли ощущала вкус солнца, земляники, солоноватой мужской кожи. Но слаще всего было сознавать, как сильно Джимми ее хочет, чувствовать его прерывистое дыхание, его сильное мускулистое тело, выше, крупнее, чем ее, – тело, сражающееся с собственным желанием.
Долли отстранилась и открыла глаза. Джимми с облегчением рассмеялся, хрипловато и удивленно.
– Я люблю тебя, Дороти Смитэм, – промолвил он, прижавшись лбом к ее лбу, и осторожно оттянул пуговку на платье. – Я люблю тебя, и когда-нибудь мы поженимся.
Они молча спускались с поросшего травой холма, но внутри у Долли все пело. Джимми собирался просить ее руки: его приезд, поцелуй, сила его желания… что еще это могло означать, как не предложение руки и сердца? Больше всего на свете Долли хотелось, чтобы Джимми произнес эти слова вслух. Даже пальчики на ногах ломило от предвкушения.
Это было грандиозно. Именно то, о чем спрашивала мать, но тогда она не нашлась с ответом. Теперь она знала: больше всего на свете ей хотелось стать женой Джимми.
Долли скосила глаза, отмечая блаженное выражение на лице Джимми, его непривычную сдержанность, сознавая, что они думают об одном и что даже сейчас он ищет нужные слова. Долли была на седьмом небе от счастья, ей хотелось прыгать, кружиться, танцевать.
Они не впервые заговаривали о свадьбе, им уже случалось полушутя обсуждать свою будущую семейную жизнь в тихих пустых кафе в той части города, куда родители Долли не заглядывали. Этот предмет всегда невероятно волновал Долли, хотя, игриво описывая фермерский дом, где они будут жить, она ни разу не упомянула о закрытых дверях и общей постели, о том обещании свободы – физической и моральной, – что неудержимо влекло школьницу, мать которой до сих пор утюжила и крахмалила ее форменные юбки.
Долли хихикнула и сжала руку Джимми. Они миновали луг и теперь шли по тенистой аллее. Почувствовав ее прикосновение, Джимми остановился, потянул Долли за собой и прислонил спиной к стене дома. Его улыбка показалась Долли немного нервной.
– Долли.
– Да.
Сейчас или никогда. Долли едва дышала.
– Я хочу сказать тебе кое-что очень важное.
Долли улыбалась, и ее улыбка, такая открытая и зовущая, переполнила сердце Джимми. Ему не верилось, что наконец-то он отважился поцеловать ее, поцеловать так, как ему давно хотелось. Самое удивительное, что она ответила на его поцелуй. И пусть они родом из разных миров, теперь это не имело значения. Ее нежная рука лежала в его руке, и Джимми решился произнести вслух то, что весь день вертелось в голове:
– Вчера мне позвонили из Лондона, один человек, его фамилия Лорант[7].
Долли кивнула.
– Он собирается издавать журнал, где будут печатать фотографии, за которыми стоит какая-то история. Этот Лорант увидел мой снимок в «Телеграф» и предложил мне работу.
Джимми ожидал, что Долли радостно взвизгнет и крепко сожмет его руку. Мечта, не покидавшая Джимми с тех пор, как он нашел на чердаке старый отцовский фотоаппарат и штатив, была близка к осуществлению. Однако Долли молчала. Улыбка сползла с ее лица.
– В Лондоне? – спросила она.
– Да.
– Ты собираешься в Лондон?
– Да. Туда, где много домов, часов и тумана.
Джимми пытался шутить, но Долли не рассмеялась. Недоуменно моргнув, она тихо спросила:
– Когда?
– В сентябре.
– Будешь там жить?
– И работать.
Джимми запнулся, что-то явно шло не так.
– Фотографический журнал, – произнес он неуверенно и нахмурился. – Долл?
Ее верхняя губа задрожала, и Джимми испугался, что сейчас она разревется.
– Долл? Что случилось?
Она не плакала, нет. Джимми отпустил руки Долли и сжал в ладонях ее лицо.
– Мы собирались пожениться, – пробормотала Долли.
– Что?
– Ты сам сказал, и я подумала…
К удивлению Джимми, Долли была в ярости. Бешено жестикулируя обеими руками, с горящими щеками, Долли бормотала что-то бессвязное. Джимми уловил лишь «ферма», «отец» и, как ни странно, «велосипедная фабрика».
Джимми пытался что-то сказать, она не слушала, и ему осталось лишь стоять и молча смотреть на нее. Завершив свой взволнованный и сбивчивый монолог, Долли глубоко вздохнула и возмущенно уставилась на него. Недолго думая, Джимми заключил ее в объятия и принялся гладить по волосам, словно расшалившегося ребенка. Это возымело действие, и Джимми улыбнулся про себя. Сдержанного и уравновешенного Джимми порой заставали врасплох бурные эскапады Долли, но ему нравилась ее горячность: она никогда не бывала просто довольной, а прыгала от радости, никогда не дулась, а сразу вскипала.
– Я-то думала, ты хочешь на мне жениться, а вместо этого ты уезжаешь в Лондон!
Джимми расхохотался:
– Не вместо, Долли! Я собираюсь откладывать деньги. Больше всего на свете я хочу на тебе жениться, просто я должен знать, что все делаю правильно.
– Но все и так правильно, Джимми! Мы любим друг друга, мы хотим быть вместе. Наша ферма, толстые куры, гамак, и мы танцуем босиком на веранде…
Джимми улыбнулся. Он рассказывал Долли о детстве своего отца, проведенном на ферме, незамысловатые истории, которые сам слышал когда-то, а Долли, как всегда, присвоила их себе, сильно приукрасив. Джимми изумляла способность Долли расцвечивать любую заурядную историю блестками своей фантазии.
Джимми сжал ее лицо в ладонях.
– У меня нет денег, чтобы купить ферму, Долл.
– Тогда давай купим цыганскую кибитку. С занавеской в маргаритках. И одну курицу… или двух, чтобы не скучали.
Не выдержав, Джимми прижался губами к ее губам. Долли была так молода, так романтична, Долли была его девушкой.
– Подожди, Долл, когда-нибудь мы сможем позволить себе все, о чем мечтаем. Я обещаю работать как вол, ты только потерпи.
Чайки чертили небо над ними. Джимми нашел ее руку, крепко сжал и повел Долли обратно к морю. Он любил ее фантазии, восхищался ее мятежным духом. Никогда он не чувствовал себя таким живым, как рядом с Долли. Однако Джимми приходилось думать об их совместном будущем. Они не могут позволить себе предаваться мечтам, ничего хорошего из этого не выйдет. Джимми был умен, об этом твердили все учителя, до того, как из-за болезни отца ему пришлось оставить школу. Он схватывал на лету, прочел почти все книги из публичной библиотеки. Единственное, чего ему не хватало, это везения, но, кажется, теперь все налаживалось.
Остаток пути они проделали молча. Когда вдали показался променад, кишащий отпускниками, которые дожевывали бутерброды с креветочной пастой, Джимми остановился, продел ее пальцы в свои и произнес:
– Пора.
– Пора.
– Увидимся через десять дней.
– Если я не примчусь раньше.
Джимми улыбнулся, потянулся к губам Долли, но какой-то малыш, преследующий мячик, который закатился в аллею, неожиданно подскочил сбоку. Момент был упущен, и Джимми неловко отстранился.
Долли махнула рукой в сторону променада.
– Мне нужно возвращаться.
– Держись подальше от всяких подозрительных типов.
Долли рассмеялась и неожиданно чмокнула Джимми прямо в губы. С улыбкой, от которой у Джимми заныло все тело, она шагнула навстречу заходящему солнцу, подол ее летнего платья бился по голым ногам.
– Долл! – крикнул он ей вслед. Она обернулась, солнце позолотило ее темные волосы. – Тебе ни к чему модное платье, Долл, ты в тысячу раз прекраснее той девушки.
Она улыбнулась (по крайней мере, Джимми так показалось, потому что лицо Долли было в тени), махнула рукой и убежала.
Солнце, земляника или то, что ему пришлось нестись сломя голову к поезду, были тому виной, но Джимми проспал почти всю обратную дорогу. Ему приснилась мать, старый привычный сон, повторявшийся годами. Они были на ярмарке, смотрели выступление иллюзиониста. Иллюзионист захлопнул за своей хорошенькой помощницей крышку ящика (ящик сильно смахивал на гробы, которые отец мастерил в подвале «У. Г. Меткаф и сыновья. Гробовщики и игрушечных дел мастера»), а мать наклонилась к нему и сказала:
– Он пытается отвлечь твое внимание, Джим. Ни в коем случае не смотри в сторону.
Восьмилетний Джимми кивнул, расширил глаза и честно не мигал, хотя совсем скоро в глазах появилась нестерпимая резь. И все-таки он проморгал: крышка ящика распахнулась – опля! – но женщины там не было. Мать расхохоталась, и Джимми стало не по себе, однако, когда он поднял глаза, матери рядом не было. Она сидела внутри ящика, уговаривая Джимми не спать на ходу, а ее духи благоухали так сильно, что…
– Ваш билет, пожалуйста.
Джимми встрепенулся и первым делом нащупал кофр на сиденье рядом с собой. Слава богу. Глупо так отключаться, особенно если при тебе фотоаппарат, твой пропуск в будущее. А если бы его украли?
– Ваш билет, сэр.
Глаза кондуктора стали как щелочки.
– Да-да, извините. Минутку.
Джимми начал рыться в карманах.
– Едете в Ковентри?
– Да, сэр.
Явно досадуя, что не удалось поймать нарушителя, кондуктор вернул Джимми билет и приложил руку к козырьку.
Джимми вытащил из рюкзака книгу, но чтение не шло на ум. Воспоминания о Долли, мысли о предстоящей поездке в Лондон мешали сосредоточиться на повести «О мышах и людях»[8]. Из головы не выходил сегодняшний разговор с Долли. Он хотел обрадовать ее новостями и вовсе не собирался обижать – настоящее кощунство расстраивать такую страстную и светлую натуру. Однако Джимми знал, что все сделал правильно.
Она не захочет связать свою жизнь с мужчиной, у которого нет ничего за душой. Долли любит безделушки и красивые вещи. Он наблюдал, как она глазела на ту компанию и на девушку в серебристом платье. И пусть Долли мечтает о ферме, ей не чужды обольщения богатой жизни. Ничего удивительного. Долли умна и очаровательна, и ей всего лишь семнадцать! Она не привыкла ни в чем себе отказывать, да и незачем ей привыкать. Долли нужен муж, который даст ей самое лучшее, а не мясные обрезки и каплю сгущенки в чай, когда нет денег на сахар. Джимми готов работать не покладая рук, и тогда, Бог свидетель, он женится на Долли.
Но это случится не сейчас.
Джимми не понаслышке знал, что бывает с бедняками, женившимися по любви. Его мать оставила богатых родителей ради отца Джимми, и первое время они были на седьмом небе от счастья. Но долго это не продлилось. Джимми до сих пор помнил тот день, когда, проснувшись утром, обнаружил, что мать ушла.
Вышла из дому и была такова, шептались соседи, а Джимми вспоминал волшебную сказку, которую они с матерью смотрели в театре за неделю до ее бегства. Он воображал, как мать растворяется в воздухе. Если кто и способен на такое волшебство, так это она, решил Джимми.
Как случается со всеми великими детскими тайнами, глаза ему раскрыли сверстники задолго до того, как этим озаботились взрослые доброхоты. «Мама у Джимми сбежала с богачом, маленький Джимми остался ни при чем; сидит Джимми без гроша, не получит ни шиша».
Джимми принес дразнилку со двора, но особого толка от отца не добился. С каждым днем тот грустнел, худел и почти не отходил от окна, притворяясь, будто ждет почтальона с важным письмом. Отец похлопал сына по руке, сказав, что все образуется, что вдвоем они не пропадут. Маленькому Джимми не понравился его тон: отец словно пытался убедить в этом себя.
Джимми прижался лбом к стеклу, глядя на пролетающие мимо рельсы. Отец. Единственное слабое звено в его лондонских планах. Отца нельзя оставлять в Ковентри, но он так привязан к дому. Разум отца по-прежнему блуждал в потемках, и Джимми не раз заставал его за приготовлением ужина для жены или, того хуже, у окна, в ожидании ее прихода.
Поезд втащился на вокзал Ватерлоо, и Джимми закинул рюкзак за плечи. Ничего, он что-нибудь придумает. Его ждет великое будущее, и Джимми не подкачает. Крепко сжимая кофр с фотоаппаратом, он выпрыгнул из вагона и заспешил к метро.
Долли стояла перед зеркалом в своей комнате, облаченная в сверкающий серебристый атлас. Она непременно вернет платье хозяйке, но разве это преступление – примерить его хотя бы раз? Приосанившись, Долли разглядывала себя в зеркале. От дыхания холмики грудей то поднимались, то опускались, атлас нежно льнул к коже. Долли никогда не доводилось носить таких великолепных вещей. Платья, подобного этому, не было ни в скучном гардеробе ее матери, ни даже у матери Кейтлин.
Платье совершенно преобразило Долли.
Если бы Джимми мог видеть ее сейчас! Долли провела пальцами по губам, и при воспоминании о поцелуе, о том, как он смотрел на нее, когда щелкал затвором, соски напряглись. Это был ее первый настоящий поцелуй, и отныне она уже не та, что была утром. Интересно, заметят ли родители то, что буквально бросается в глаза? Взрослый мужчина с руками, загрубевшими от тяжелой работы, мужчина, который скоро уедет в Лондон, где ему предложили настоящую работу, смотрел на нее с такой жаждой во взоре, целовал ее с такой страстью!
Долли пригладила платье на бедрах, кивнула невидимому собеседнику, рассмеялась воображаемой шутке и, широко раскинув руки, рухнула поперек узкой девичьей кровати.
– Лондон, – сказала она лепнине на потолке.
Долли приняла решение. Она поедет в Лондон. Признается родителям перед отъездом в Ковентри. Они будут вне себя, но это ее жизнь, и она не намерена подчиняться глупым условностям. Ей нет дела до велосипедной фабрики, она будет заниматься тем, к чему лежит душа. В большом мире ее ждут увлекательные приключения, надо лишь шагнуть им навстречу.
9
Снаружи было серо и пасмурно, и Лорел порадовалась, что надела пальто. Продюсеры хотели прислать за ней машину, но она отказалась, до отеля было рукой подать. Лорел всегда любила пешие прогулки, да и доктора в последнее время советовали больше гулять. В глубине души Лорел надеялась, что прогулка прояснит голову. Предстоящее интервью заставляло ее волноваться: от мысли о слепящих прожекторах, немигающем оке камеры, почтительных и дружелюбных вопросах молодого журналиста рука сама тянулась к сумочке за сигаретой. Вот и правильно, хватит ублажать докторов.
На углу Кенсингтон-Черч-стрит она остановилась, чтобы зажечь спичку, и посмотрела на часы. Репетиции завершились раньше срока, интервью начнется в три. Если она поторопится, времени как раз хватит. Лорел посмотрела в сторону Ноттинг-Хилл: не так уж далеко, успеет. И все-таки она колебалась. За простым на вид решением клубился ворох смутных перспектив. Нет, долой сомнения. Глупо, оказавшись так близко, не воспользоваться случаем. Прижав сумочку локтем, она уверенно зашагала в противоположную сторону от Хай-стрит. («Только вперед, детка», – как говорила их мать.)
Лорел поймала себя на том, что во время вечеринки по случаю дня рождения Дороти не сводит взгляда с материнского лица, словно пытаясь разгадать загадку («Откуда ты знаешь Генри Дженкинса, мам? Как я понимаю, вы друг друга недолюбливали?»). В четверг они устроили прием в больничном саду. День выдался на славу, и, как заметила Айрис, грех было не воспользоваться такой погодой.
Какое правильное у Дороти лицо. В молодости мать слыла красавицей, куда красивее Лорел, да и остальных дочерей, за исключением, возможно, Дафны. Уж Дороти режиссеры не стали бы предлагать характерные роли. Но красота и молодость не вечны, время шло, и мать старела. Кожа повисла, покрылась морщинами и пятнами, кости словно просели, волосы истончились. И все же в лице осталось прежнее озорство. В усталых глазах светился огонек, уголки губ изгибались, словно Дороти только что вспомнила отличную шутку. Такие лица очаровывают людей незнакомых. В присутствии Дороти казалось, что, несмотря на страдания, о которых она знала не понаслышке, рядом с ней все пойдет хорошо. В этом проявлялась подлинная мамина красота, ее веселость, ее магнетизм. А еще неутомимое желание притворяться, воображать себя кем-то другим.
– Мой нос слишком велик для лица, – сказала она однажды маленькой Лорел. – Я не использую Богом данный талант. Мне следовало стать парфюмером.
Отвернувшись от зеркала, Дороти лукаво улыбнулась. От ее улыбки сердце Лорел замерло в предвкушении.
– Хочешь узнать секрет?
Лорел, сидевшая на краю родительской кровати, кивнула. Мать склонилась над ней, кончиком носа коснувшись пуговки детского носика.
– Давным-давно, когда я еще не стала мамой, я была крокодилом.
– Крокодилом? – Лорел задохнулась от удивления.
– Да, но потом мне надоело. Плавать и щелкать зубами. А еще тяжело таскать за собой хвост, особенно когда намокнет.
– Поэтому ты решила стать тетей?
– Не совсем. Таскать хвост тяжело, но это не повод пренебрегать своими обязанностями. Однажды я лежала на берегу реки…
– В Африке?
– Разумеется. Ты же не думаешь, что крокодилы водятся в Англии?
Лорел замотала головой.
– Так вот, однажды, когда я лежала на берегу, мимо прошла маленькая девочка с мамой. Они держали друг друга за руки. И я поняла, что тоже так хочу. Вот я и превратилась в человека. А потом у меня появилась ты. Так что все сложилось не так уж плохо, за исключением носа.
– Но как у тебя получилось? – удивленно заморгала маленькая Лорел. – Как тебе удалось превратиться в человека?
– Ну, – Дороти отвернулась к зеркалу и расправила на плече бретельку платья, – ты же не ждешь, что я выболтаю все свои секреты. Спроси меня как-нибудь в другой раз. Когда подрастешь.
Чего-чего, а воображения маме было не занимать.
– А что ей оставалось! – фыркнула Айрис, которая везла их домой с вечеринки. – Пятеро детей! Тут любая спятит.
Спорить с этим было трудно. Лорел точно бы сошла с ума. Пятеро орущих, вечно скандалящих отпрысков, протекающая крыша, птицы, свившие гнезда в трубе. Кошмар, да и только.
Вот только никакого кошмара не было и в помине. Их идиллическую жизнь было впору описывать в романах, которые критики именуют ностальгическими. (Если выкинуть историю с ножом. Тоже мне идиллия, хмыкнули бы критики.)
Лорел смутно помнила, как, будучи подростком, недоумевала, неужели можно выбрать жизнь, состоящую только из домашних хлопот? В далеком тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году из-за увлечения Кингсли Эмисом ей было не до «Листочков майскою порой»[9]. Впрочем, она была вполне довольна выбором родителей. Молодость заносчива, и Лорел думала, что, в отличие от нее, им просто недостает авантюризма и отваги. Ей даже в голову не приходило, что Дороти не всегда была счастливой женой и матерью, что у нее есть прошлое, и это прошлое скрывает тайну.
Нынче прошлое Дороти окружало Лорел со всех сторон. Оно обрушилось на нее в больнице, когда Лорел увидела фотографию Вивьен. Прошлое подстерегало на каждом углу, отзывалось шепотами в ночной тишине. С каждым днем его груз становился все тяжелее, принося с собой кошмарные сны. Лорел не могла сосредоточиться ни на фильме, который запускался на следующей неделе, ни на интервью. Она должна узнать тайну своей матери – все остальное не важно.
А тайна и впрямь существовала. Не будь Лорел так в этом уверена, она получила бы подтверждение из уст самой Дороти. На ее девяностолетии – правнучки плели венки из маргариток, внук перевязывал носовым платком разбитую коленку собственному сыну, а дочери хлопотали, чтобы всем хватило чая с тортом, – кто-то крикнул: «А теперь речь!»
Очаровательно улыбнувшись на фоне поздних осенних роз, Дороти сплела тонкие пальцы, нервно поправила сползающие кольца и вздохнула.
– Мне очень повезло, – произнесла она старческим надтреснутым голосом. – Посмотрите на себя, посмотрите на моих детей. Я так благодарна, так счастлива, что мне был дан… – Губы Дороти задрожали, веки затрепетали, все бросились обнимать и целовать бабушку и пропустили конец фразы: – …второй шанс.
Все, но не Лорел. Она пристально всматривалась в прекрасное, усталое, загадочное лицо в поисках ответа. Ибо те, чья жизнь скучна и безгрешна, не благодарят за то, что получили второй шанс.
Лорел свернула на Кемпден-гроув, и ветер швырнул ей под ноги осенние листья. К счастью, уборщик еще не успел смести их. Листья хрустнули под ногами, время сделало петлю, и девятилетняя Лорел снова оказалась в лесу за фермой.
– Набивайте пакеты до самого верха. Наш костер должен вспыхнуть до небес!
Мамин голос, ночь Гая Фокса. Лорел и Роуз в резиновых сапогах и шарфах, Айрис в коляске. Джерри – дальний шепот, светлячок на фоне розовеющего неба, Дафна, тоже еще не родившаяся, плавает и кувыркается в мамином животе: «Я здесь, я здесь!» («Это произошло, когда ты была неживой», – обычно добавляли старшие сестры, когда разговор касался событий, случившихся до ее рождения. Смерть вовсе не пугала Дафну, куда досаднее было, что шумное празднование прошло без нее.)
Дойдя до середины улицы, как раз напротив Гордон-плейс, Лорел остановилась. Вот он, двадцать пятый номер. Как и полагается, втиснут между двадцать четвертым и двадцать шестым. Дом ничем не отличался от соседей-викторианцев: белая штукатурка, черные балконные решетки, мансардное окно в ветхой шиферной крыше. Детская коляска, напоминающая луноход, на мощенной разноцветными плитками дорожке, гирлянда тыквенных голов в окне первого этажа. Синей мемориальной таблички на доме не оказалось, только номер. Очевидно, некому было убедить Комиссию по охране исторических зданий, что дом Генри Рональда Дженкинса заслуживает внимания. Интересно, догадываются ли сегодняшние обитатели, что некогда дом принадлежал известному писателю? Едва ли. Множество лондонцев спокойно живут в домах, где до них обитал кто-нибудь знаменитый. К тому же слава Генри Дженкинса давным-давно миновала.
Впрочем, Лорел удалось обнаружить его в интернете. Здесь все было с точностью до наоборот – ни за любовь, ни за деньги тебе не удастся изъять себя из всемирной паутины. Генри Дженкинс – один из миллионов призраков, бесплотным видением кружащий в Сети, пока нужная комбинация букв не вызовет его к жизни. На ферме Лорел попыталась выйти в интернет с мобильного, но стоило ей ввести буквы в поисковую строку, как телефон разрядился. Просить ноутбук у Айрис означало признаться в цели своих поисков, поэтому Лорел провела несколько часов перед отъездом, отскребая вместе с Роуз плесень в ванной и изнывая от любопытства.
Всю обратную дорогу они с Марком дружески проболтали о пробках, предстоящем театральном сезоне и вероятности того, что дорожные работы завершат до начала Олимпиады. Благополучно прибыв на место, Лорел заставила себя постоять у порога, махая Марку рукой, пока автомобиль не скрылся из виду, неспешно поднялась по ступенькам, недрогнувшей рукой вставила ключ в замок. Дверь за ней закрылась, и лишь тогда, в тишине собственной гостиной, Лорел швырнула на пол дорожную сумку и сбросила маску. Не зажигая света, она включила ноутбук и ввела в «Гугл» фамилию и имя. За ту долю секунды, пока на экране появились результаты, Лорел вспомнила детскую привычку грызть ногти.
Страницу Генри Дженкинса в «Википедии» нельзя было назвать излишне подробной, но она содержала краткую биографию и библиографию. Родился в Йоркшире в 1901 году, женился в Оксфорде в 1938 году, жил в Лондоне, в доме 25 по Кемпден-гроув, умер в Суффолке в 1961 году. Его романы продавались на двух сайтах, торгующих подержанными книгами (Лорел заказала два). Имя Генри Дженкинса упоминалось также в «Списке выпускников школы Нордстром» и статье «Куда там вымыслу: таинственные литературные смерти». Лорел ознакомилась с оценкой литературных трудов Генри Дженкинса: мрачная полуавтобиографическая проза, антигерои из рабочего класса, но гораздо чаще упоминалось его разоблачение в качестве «суффолкского извращенца». С замиранием сердца она листала страницу за страницей, опасаясь обнаружить знакомое имя или адрес.
Однако тревоги были напрасны. Ни единого упоминания о Дороти Николсон, матери оскаровской лауреатки и победительницы опроса «Лицо нации» (второе место), ни единого намека о ноже для особых случаев, плачущем младенце и семейном пикнике на берегу ручья. Место, где умер Генри Дженкинс, описывалось как «сельская местность вблизи Левенхэма, Суффолк». Разумеется. Иначе и быть не могло. Нынешние сетевые историки оказались достойными продолжателями благородных фальсификаторов из далекого тысяча девятьсот шестьдесят первого: слава Генри Дженкинса пришлась на довоенные годы, по окончании Второй мировой его звезда закатилась. Он потерял деньги, влияние, друзей и постепенно утратил всякое понятие о приличиях, взамен обретя бесчестье. Впрочем, даже о его позоре успели забыть. Лорел читала и перечитывала историю Генри Дженкинса, и с каждым разом карандашный набросок обретал краски. Она сама уже почти поверила в ту версию событий, которая стала общепринятой.
А потом Лорел случайно открыла безобидный на вид сайт «Имаджинариум Руперта Холдстока», и на экране, словно в окошке, возникла фотография. На снимке он выглядел моложе, но это, несомненно, был он, Генри Дженкинс. Лорел бросило в жар. Фотографии Генри Дженкинса не было ни в одной газете, и Лорел видела его лицо впервые после того, как заметила на садовой дорожке странного незнакомца в шляпе.
Не в силах устоять, она запустила поиск по картинкам. Спустя двадцать семь сотых долей секунды «Гугл» выдал целый экран одинаковых снимков со слегка измененными пропорциями. В таком виде Генри Дженкинс выглядел зловеще. (Или это ее домыслы? Скрип калитки, рычание Барнаби, белая рубашка, побуревшая от крови.) Ряды одинаковых черно-белых снимков: официальный костюм, темные усы, тяжелые брови, пугающе прямой взгляд. «Привет, Дороти». Ей показалось, что тонкие губы на экране шевельнулись. «Давненько не виделись».
Она захлопнула ноутбук, и комната погрузилась во тьму.
Лорел отказывалась смотреть на фотографию Генри Дженкинса, но не могла перестать думать о нем, о его доме за углом от ее собственного, а когда пришла первая книга, прочла ее от корки до корки.
«Бывшая служанка», восьмая книга Генри Дженкинса, опубликованная в сороковом году, повествовала о романе известного писателя с горничной его жены. Служанка по имени Салли – весьма распутная девица, главный герой, несчастный малый, его красивая, но холодная жена. Чтение оказалось по-своему увлекательным, если вы не против мрачноватой, тяжеловесной прозы: яркие персонажи, проблема выбора, вставшая перед героем, особенно когда Салли и его жена подружились. В финале главный герой почти решается разорвать опостылевшую связь и мучительно размышляет над последствиями своего поступка. Бедная девушка совершенно потеряла голову, и неудивительно. Судя по тому, как Генри Дженкинс описывал себя – то есть главного героя, – было из-за чего.
Лорел снова посмотрела на чердачное окно дома номер двадцать пять. Всем известно, что Генри Дженкинс заимствовал сюжеты из жизни. Маме приходилось работать прислугой (именно в качестве горничной она и попала в пансион бабушки Николсон); мама дружила с Вивьен и, совершенно очевидно, не испытывала дружеских чувств к Генри Дженкинсу. Могла ли история Салли оказаться историей ее матери? Возможно ли, что Долли когда-то жила под этой крышей и была влюблена в хозяина? И не объясняется ли то, чему Лорел стала свидетельницей тем давним летним днем, гневом отвергнутой женщины?
Возможно.
Пока Лорел размышляла, как разузнать, работала ли юная особа по имени Дороти в доме писателя Генри Дженкинса, парадная дверь распахнулась и крыльцо заполонили пухлые ножки в колготках и вязаные шапочки с помпонами. Домовладельцы не жалуют незнакомцев, которые шляются возле их дверей без дела, поэтому Дороти опустила голову и сделала вид, будто роется в сумочке, однако, как и полагается записной любительнице совать нос в чужие дела, краем глаза продолжала наблюдать. Вскоре из дома показалась женщина с младенцем на руках, трое детишек крутились вокруг ее ног, четвертый – ничего себе! – детский голосок раздавался откуда-то из недр дома.
Женщина пятилась по ступенькам, и Лорел уже готова была предложить ей помощь, когда из дверей возник четвертый ребенок, мальчик лет пяти-шести. Вместе с матерью они стащили коляску вниз, после чего семейство направилось в сторону Кенсингтон-Черч-стрит. Одна из девочек вприпрыжку скакала впереди, а мальчик отстал. Малыш совершенно ушел в себя, он волнообразными движениями сводил и разводил руки и наблюдал, склонив голову набок, как они вращаются, словно падающие листья, и одновременно шевелил губами, словно бормоча про себя какую-то песенку. Он напомнил Лорел ее брата, Джерри.
Милый Джерри. Он всегда был особенным. Первые шесть лет младший брат не промолвил ни слова, и малознакомые люди считали, что малыш отстает в развитии. (Соседям, привыкшим к шумным сестрам Николсон, его молчание казалось естественным.) Впрочем, они ошибались, Джерри был умен, невероятно умен. Он собирал факты и доказательства, аксиомы и теоремы, ответы на вопросы, которые никогда не приходили в голову Лорел, о времени и пространстве и о том, что лежит между ними. Когда шестилетний Джерри решил наконец воспользоваться для общения языком, он спросил, что они думают о способах выпрямления Пизанской башни (об этом говорили в программе новостей несколько дней назад).
– Джулиан!
Читать бесплатно другие книги:
