Минус на минус Рыбакова Лидия

Ведь события шли по плану. Так хорошо, что, наверное, из-за одного этого стоило взволноваться! Никаких задержек, никакой плохой погоды на космодроме и технических трудностей при подготовке.

На старте, уже во время обратного отсчёта, вдруг кольнуло неприятное чувство, словно я что-то забыл. Или оставил. Захотелось заорать: «Постойте! Нам надо…» – вот только я не мог сформулировать, чего именно надо. Поэтому даже не пикнул.

А, вспомнил!

– Все считают, что вы счастливчик! Счастливчик! – сказала она. – Наверное, это так и есть, я тоже вам завидую: вы своими глазами увидите другую планету!

Девушка слегка покраснела – похоже, нечасто попадала на мероприятия такого уровня. Но что же она спросила? Был ведь ещё вопрос. На щеках у неё золотился пушок, как на персике. А тёмно-синее закрытое платье совершенно ей не шло. И волосы – как можно такие чудесные, янтарного цвета, густые и пушистые волосы затягивать в узел и заливать лаком. Видно, уж очень стремилась выглядеть постарше и посолиднее… дурочка малолетняя…

Хотя какая она дурочка. Капитан тогда, помнится, был очень удивлён.

Мне так хочется теперь найти какие-то странности в нашем полёте. Что-нибудь предостерегающее, какую-то тень близкой опасности. Хотя бы намёком.

Но всё шло как по маслу. Аппаратура не ломалась, системы на борту действовали идеально, настроение у всех было приподнятым, собачились мало, пикировались в меру. Работы было не так, чтобы слишком много. Связь с Землёй по графику, снятие показаний приборов, уход за растениями в оранжерее. Да-да, мы везли на Марс генетически преобразованные растения, способные не заметить тамошних морозов, скреплять пески и спокойно переживать бури, существовать в разреженной атмосфере, добывать воду из ледяных прожилок в сухом грунте. Собирались высадить, если не обнаружим там собственной биосферы. Чтобы, когда прилетят колонисты, их встретила планета-сад. Ну, пусть только маленький скверик – начало будущего роскошного зелёного океана. Нет, я не сошёл с ума. Тогда это вовсе не казалось смешным!

Мы могли вообще ничего не делать – автоматика справилась бы самостоятельно. Как с проверкой и корректировкой курса. Но лучше работать, чем целыми днями плевать в потолок. И так за месяцы пути можно было с ума сойти от однообразия.

Конечно, нас огорчало, что в составе экипажа не было девушек. Естественно, тогда это объяснялось чем и как угодно – нашим ли душевным здоровьем, нежеланием ли провоцировать природное соперничество и агрессивность мужчин. Или заботой о женщинах, стремлением уберечь слабый пол от опасностей… какая теперь разница. Зато на Земле они оказались в безопасности, как же!

Главное, их с нами не было. И Луны, чтобы на неё повыть, тоже не было, осталась далеко за кормой. Танцевать в невесомости, впрочем, всё равно сложно. Может, даже и целоваться нелегко, не знаю, не пробовал. Мне-то кажется, мы бы справились. В астронавты, как и в журналисты, необучаемых не берут.

В видеотеке скоро отыскалась «клубничка», которой не было в каталоге. Полтора десятка карт памяти, смотреть – не пересмотреть. Психологи, видимо, позаботились. Неравноценная замена! Когда капитан объявил о находке во время очередного обеда, мне захотелось дать в морду. Собственно, без разницы, кому именно.

Так что за остальных не скажу, а я после рабочей смены пристёгивался в своей нише, закрывал глаза и представлял испуганный взгляд из-под каштановых бровей, непокорный янтарный завиток на молочной коже лба и перламутровый блеск на пухленькой дрожащей нижней губке. И ещё – упругую полненькую фигурку, затянутую в нелепое тёмно-синее, слишком грубое шерстяное платье. Я думал, как бы ей пошёл светло-зелёный или коралловый шёлк. А ещё сильнее – его полное отсутствие…

Господи, до чего болит голова. Что же моя блондиночка спросила-то? Она стояла возле окна, залитая солнечным светом, – смущённая испуганная девочка, случайно попавшая на слишком высокое собрание.

– Все считают, что вы счастливчик! Счастливчик! Наверное, это так и есть, я тоже вам завидую: вы своими глазами увидите другую планету! Но скажите, разве вам не страшно? Вы же сами на прошлой пресс-конференции спрашивали о безопасности.

Точно, она именно так и сказала. Но это не всё, она ещё что-то говорила. Вопрос был не о страхе, я уверен. Кажется, что-то о биологической угрозе?

Да, пожалуй. Я неожиданно вспомнил ответ капитана:

– Нет, мисс. По возвращении на корабль с прогулки по поверхности Марса каждый из нас проходит специальную процедуру. Ни одной живой частицы не будет занесено на Землю, это можно гарантировать. Нет, и Марсу ничего не грозит. Перед выходом мы тоже пройдём обеззараживание. Чего вы боитесь, мисс?

Она смотрела растерянно. Тонкие пальчики с блёстками на ногтях вцепились в микрофон, стараясь скрыть дрожь.

– Понимаете… я не то чтобы боюсь… но что мы знаем о жизни? Вот вы точно знаете, что это такое?

И тогда, и теперь я отдал бы что угодно, лишь бы узнать о её жизни всё. А то, что не отдал в первый раз, легко отдал бы потом – чтобы попасть в её жизнь и там остаться.

– Ах, девочка-девчушка-глупышка! – я не удержался и пробормотал это вслух. Хорошо, что возле меня не было микрофона.

Капитан только брови поднял:

– Ты про заместителя главного редактора «The Journal of Biological Chemistry»? Да она доктор биологии!

Жаль, имени он тогда так и не назвал.

Каждый день полёта делал короче путь домой. Я именно этому обрадовался, когда мы оказались на марсианской орбите. И когда вышли на песчаную равнину, тоже подумал как раз об этом. Больше ничего особенного не почувствовал… ну, прилетели и прилетели. Размяться надо, сделать, что запланировали – и адью. Поставить несколько ангаров, включить и отладить аппаратуру, посеять семена. И скорее обратно!

Пока летели к Марсу, я был уверен, что прогулка по другой планете окажется интересным приключением. Ошибся.

Приземлились… нет, использовать это слово я как журналист никакого права не имею. Надо точно употреблять слова и термины, я же не собираюсь поражать всех непрофессионализмом – примарсианились, видимо. Или как там ещё Марс называли, по разным странам. Покрасивее чтоб… пригордшралились? Нет, так не звучит. Пригорахтились тоже не очень. Привосточнозвездились… А, да ну и фиг с ним, гори ясным огнём!

Мы подождали, пока осядет пыль, сработают сканеры, а капитан скажет «Пора!» – и вышли. Прескучный пейзажик.

Правда, не тот, который я ожидал. Никакого красного неба и алых песков. Небо было обычным – почти как на Земле, только голубизна несколько бледнее, а песок – бежеватым. Не без рыжих оттенков, да. Но и фанатизма не наблюдалось.

Вокруг ничего не было, сплошной песок. Наши сканеры не засекли ни единой молекулы белка, ни аминокислот, ничего такого. Не было там биосферы, не было! Но на меня вдруг буквально накатило ощущение толпы. И ещё взглядов. Сверлящих таких. Со всех сторон. Аж шкура зачесалась, я поёжился. Но неприятное ощущение почти сразу прошло. Остались только холодок под ложечкой и лёгкая ломота в костях, и то ненадолго.

Ангары ребята устанавливали и набивали аппаратурой без меня – как ни крути, я не из яйцеголовых, а из щелкоперов. Мне доверили два направления, не требующие, по мнению остальных, особой квалификации: высадку семян и литературные изыски.

На втором я решил пока не сосредоточиваться, будет полно времени на обратном пути. А первое и вовсе труда не представляло. Семена не требовалось ни проращивать, ни высаживать. Просто разбросать по песку. С этим можно было за час справиться, если попросить у начальства на это время мини-вездеход. Но мне нужны были хоть какие-то впечатления и истории. Я за ними летел, иначе о чём бы потом рассказывал читателям?

Хорошо зная, что без трудностей и дурак сумеет, но ничего не напишет, я решил процесса не упрощать.

Бродил по окрестностям как древний сеятель, широкими жестами расшвыривая бесценный продукт земной генной инженерии. Глазел на пейзажи, всё больше напоминающие земные. До такой степени, что я то и дело забывал, насколько далеко от дома нахожусь. Я выходил из дома затемно, махнув рукой артели плотников, ловко рубящих новые, янтарного цвета, срубы. Мужики солидно кивали в ответ, не прекращая работы. Босиком шёл вдоль реки по мягкой влажной, прохладной после ночи пашне. Пшеничные зёрна ровным веером ложились в жирную почву… привычный труд на родной земле…

Это теперь понятно, насколько бредово выглядят воспоминания о тех нескольких днях. Толку, правда, от понимания мало: помню я именно это, и ничего другого. Обратной дороги не помню вообще. И что было потом, особенно первые дни по прибытии – тоже не очень хорошо, по большей части отрывочно. Может, ещё не поправился, а может, слишком силён оказался шок.

До чего же голова болит!

Девушка стояла у окна – юная, цветущая и испуганная.

– Вы точно знаете, что такое жизнь? Счастливчик, вы это знаете?

Она была живой! И все вокруг были живыми. Ветер трепал белую прозрачную занавеску, похожую на фату невесты. А за окном виднелись крыши домов прекрасного города, в котором жили люди…

Сейчас нет этого окна, нет этих крыш, нет этого города. Только обугленные, покрытые коркой стекла развалины. Как везде, где мне удалось побывать по возвращении.

Не хочу верить, что девушки нет!

Может, люди всё-таки уцелели. В остатках лесов или в горах. Хотя бы кто-нибудь, кроме нас – тех, кого случайно не оказалось дома, когда там случился пожар. Может, пухленькая блондиночка с синими глазами – среди уцелевших. Что-то мне подсказывает, что это именно так. Вернее, не что-то, а кое-кто. Я практически уверен в этом.

Те, со сверлящими взглядами. Те, которых не распознал ни один сканер и которым не повредили никакие процедуры обеззараживания. Которые украли мои воспоминания о Марсе и чуть не уничтожили разум.

Как у капитана и остальных – да, теперь я точно знаю, что им никто не хотел причинить зла. Их просто изучали. Как и меня. Осторожненько, ведь здоровье у всех двенадцати в полном порядке. С телами ничего не случилось, их даже подлатали – только разум пострадал, когда любопытные информационные структуры принялись шнырять по нему. По многу раз прокручивая непонятное, замедленно просматривая то, что хотели изучить в деталях. Сопоставляя, видоизменяя, переставляя по-своему ассоциации и связи. Они ничего не знали о подобных нам формах, им было интересно. Кроме того, никому из марсиан подобное обращение не повредило бы.

Откуда им было знать, что у нас информация крепко-накрепко вшита в телесность, вплетена, пленена и требует куда более аккуратного обращения! Они даже не заметили, как завязли в материи сами. А когда поняли – запаниковали и попытались вырваться.

Им удалось. Только хрупкие человеческие разумы не выдержали. Это… это было убийство. Сразу двенадцать. Тела землян остались целы – все органы, все системы. Простейшие рефлексы – врождённые, безусловные. Дыхание, сердцебиение, реакция на горячее и холодное – всё это было. Аппараты действовали! Только вот управлять ими стало некому. Словно новенькие, с иголочки, дома остались без хозяев: свежепокрашенные стены играют красками, черепица на крыше в полном порядке, двери не скрипят, окна сверкают… и внутри – никого…

Никто не помнил, чтобы на Марсе когда-нибудь убивали. Никто не знал случая, чтобы хоть одно существо уходило не добровольно! Это была дикость, ещё большая, чем связанная информация, живущая в громоздком белковом механизме, или рождение нового существа без всего опыта, накопленного обществом за тысячи лет. Это был ужас, который следовало исправить, не постояв за ценой: даже необычные разумные имели право на жизнь. Точно так же, как жители Марса – на спокойную совесть.

Им не пришлось искать решения долго, оно лежало на поверхности. Чтобы помочь, требовалось лучше знать предмет: двенадцать объектов – слишком мало. Но дома, на удивительной соседней планете, сородичам, вероятно, сумеют оказать помощь?

Двенадцать пострадавших сами добраться не могли никуда. Если их информационные сущности и не погибли безвозвратно, то забились после пережитого ужаса слишком глубоко, отказывались управлять даже собственными тюрьмами – и ни с кем не желали общаться.

Но, к счастью, был ещё один белковый. Существо которого так вцепилось в образ светловолосой девушки, стоящей у окна, что не рассыпалось, не отключилось и не сбежало. Лишь частично потеряло память. Этим белковым оказался я.

Не специалист по контактам, внеземным формам жизни и разума. Не биолог и не психолог. Вообще не космонавт! Обычный журналист, слишком молодой, слишком мало знающий и слишком привязанный к Земле и к одной-единственной, практически незнакомой девушке, чтобы позволить своему «я» рассыпаться в пыль.

Мою память восстановили, насколько сумели. Со мной остались, чтобы помочь, – без радости, но с осознанием необходимости жертвы и с надеждой на получение новой информации.

Какова ирония: ведь я отправился на Марс точно с теми же ощущениями: без радости, с осознанием необходимости и с надеждой увидеть новое, а потом вернуться и рассказать остальным…

Тела моих друзей информационно подключили ко мне. Строго говоря, наверное, мне следовало бы теперь называть себя «мы»? Хотя с чего бы. Личность-то у меня одна, моя, прежняя – хотя с несколько повреждёнными воспоминаниями и некоторым переизбытком тел.

Не знаю, как именно я управляю всеми сразу, почему никогда не ошибаюсь и не путаюсь. Как понимаю, где моё собственное тело, и которое из тел что делает и ощущает в каждый момент. Я стараюсь не думать об этом – как-то попробовал, но сразу же растерялся.

Да и неважно теперь. Похоже, время узнать и понять будет: вряд ли я скоро сумею восстановить собственные личности друзей и отделить их, тем более что в этом марсиане мне плохие помощники.

У них свои проблемы. Они изучают Землю. И человеческую цивилизацию. То, что от неё осталось.

Как изучали меня по дороге сюда.

Готов ли я сказать марсианам спасибо за сохранённую жизнь? За возвращение домой? Хотя бы и после пока непонятной катастрофы, оставившей после себя лишь обгоревшие остовы пустых домов?

Не знаю.

Я – как и марсиане – пока не понял, что произошло. Мировая война, падение астероида, техногенная катастрофа – кто знает.

Пожалуй, я признателен марсианам за то, что они почти не дают ощутить своего присутствия у меня – или у нас? – внутри. Головная боль – это же пустяк. Зато я теперь чувствую то, чего никак не могу знать. Эти редкие подсказки, приходящие словно со стороны, почти совсем не напрягают. Учусь понемногу. Пользуюсь. К полезному адаптироваться нетрудно. Особенно, когда устал бояться и начал привыкать.

Гораздо больше я благодарен за то, что помню золотой от солнца пушок на щеке юного доктора биологии. И за подаренное марсианами знание, что она жива, поскольку излучение её информационного существа в порядке.

А значит, потеряно не всё. Значит, мы пока живы! – не я и марсиане и не я и друзья-астронавты, а мы. Человечество. Потому что есть я и есть эта девушка. Новая история о сотворении мира может начаться. Для этого надо всего лишь найти мою потерянную Еву.

Мы, люди, конечно, были совершенными кретинами, когда, отправляя мужчин совершать подвиги, решили оставить дома всех девушек и женщин – для безопасности. Порой дома горят.

И мы, конечно, были круглыми идиотами, когда считали, что точно знаем, что такое жизнь, – а значит, легко сможем уберечь себя на чужой планете от биологической угрозы. Порой дело только кажется простым.

Но…

Если бы я сейчас был обычным, таким как прежде, у меня не было бы шансов отыскать её. А теперь есть!

К счастью, случается, что дуракам везёт, а минус на минус даёт плюс.

Может, именно из-за этого мы и не вымрем?