Медвежатник Stenboo Doc

Глава 1

Банк в Староконюшенном переулке был ограблен в канун Пасхи.

В этот вечер многолюдная толпа, накрепко запрудив улицы и переулки, двинулась к кремлевским соборам, чтобы в крестном ходе пройтись по брусчатке Белого града и, сжимая в руках свечи, слаженно пропеть аллилуйя. Никто из прихожан даже не мог предположить, что тяжелая дверь сейфа была распахнута в тот самый момент, когда через царские врата выносили плащаницу Христа.

Это было седьмое ограбление за последние два месяца, и, как во всех предыдущих случаях, взломщик действовал настолько искусно, что не оставил после себя даже соринки, и если бы не знать, что произошло преступление, то можно было предположить, что сам хозяин перепрятал деньги вкладчиков. Замок не был даже поврежден, а на декоративном деревянном корпусе сейфа невозможно было отыскать даже царапины. И всякий раз из темного нутра сейфа извлекали алую розу и коротенькую ехидную записочку с пожеланием удачного сыска.

«Московские ведомости» с ликованием извещали о том, что из банка было похищено около двухсот тысяч рублей золотом и ассигнациями. Странность заключалась в том, что только управляющий и начальник московского сыскного отделения знали, что денег в этот час было в четыре раза больше, чем в обычные дни. Этой суммы вполне хватило бы на то, чтобы скупить все товары не только у Мюра и Мерилиза, но и на десятке московских базаров.

Газетчики язвительно писали, что теперь взломщики чувствуют себя в хранилищах банков столь же уверенно, как в собственной спальне, и без конца задавались вопросом: «А нужны ли банки вообще, если дверцы сейфов гостеприимно распахиваются, едва к ним притронется злодейская рука».

Недоумение среди московских банкиров усиливалось еще и оттого, что все сейфы были английской работы, каждый из которых изготовлен по специальному заказу. Мастера убежденно уверяли, что каждый образец сейфа эксклюзивен и что подобрать ключ к замкам так же невозможно, как великану протиснуться в ушко иголки. И вот сейчас сейфы распахивались перед грабителями с быстротой гостиничных шкатулок. Владельцы банковских домов грозились, что подадут на английскую фирму в суд, а председатель клуба банкиров, господин Алябьев, во всеуслышание заявил, что не подаст управляющему корпорации на милостыню даже пятака, когда российские финансисты разорят его дотла, и выставит на позор перед всем цивилизованным миром.

Председатель Императорского Государственного банка господин Мухин оказался более осторожным, а возможно, более дальновидным: предложил через «Ведомости» грабителям огромную премию в двести пятьдесят тысяч разового вознаграждения, если они сумеют укрепить двери его сейфов и подскажут секрет, перед которым была бы бессильна самая хитроумная отмычка.

Однако неизвестный медвежатник терпеливо хранил молчание, а департамент полиции Москвы с тревогой ожидал сообщения о новом удачном ограблении.

И оно произошло.

В этот раз вскрыли сейф Торгово-сырьевой биржи, которая соседствовала с оранжереей. Именно среди ровных, ухоженных аллей был вырыт подземный ход, который привел прямехонько в бронированную комнату хранилища. И теперь уже невозможно было сомневаться в том, что красные розы, найденные в выпотрошенных сейфах, доставлены заботливым «садовником» именно из уютных теплиц цветочного питомника.

Дерзкий подкоп больше напоминал насмешку грабителя, чья лукавая улыбка вызвала немыслимый переполох в московском полицейском департаменте, больше смахивающий на бестолковую возню в разоренном муравейнике. По городу пополз слушок, что сам император обратил внимание на дерзкую кражу и немедленно сделал внушение министру, пожелав, чтобы ограбление было раскрыто в ближайшие дни. И совсем нетрудно было предположить, что, пока полицейские пытались выйти на след укротителя английских сейфов, он не без удовольствия вдыхал аромат цветов в городском питомнике и с пользой для себя совершал подкоп под Торгово-сырьевую биржу.

Раскрытие преступления было поручено начальнику розыскного отделения департамента полиции Москвы генералу Григорию Васильевичу Аристову. Граф Аристов был очень крупным мужчиной, с широким разворотом плеч; удлиненное сухощавое лицо окаймляла коротенькая темная бородка. Слегка седоватые виски вовсе не старили его, скорее наоборот – подчеркивали его молодость, и сам он больше напоминал актера какого-нибудь столичного театра, чем полицейского.

Григорий Васильевич утопал в огромном кожаном кресле, его большие сильные руки, которые подошли бы тяжелоатлету, уверенно покоились на широких подлокотниках. Вся его огромная фигура выражала умиротворение и покой, но всякий, кто был знаком с Аристовым, знал, что это впечатление было обманчивым. Григорий Васильевич напоминал величественный вулкан, который много столетий накапливает силы, чтобы потом извергнуть раскаленную лаву и расплавить на своем пути любое препятствие.

Час назад Аристов имел нелицеприятный разговор с директором московского департамента полиции Ракитовым, который в резкой форме выразил свое неудовольствие работой подчиненного и откровенно заявил, что тому больше подойдет быть классной дамой и воспитывать благородных девиц, чем возглавлять уголовную полицию. Это высказывание было не просто обидным, оно указывало на крайнюю степень раздражения высокого начальника, потому что даже при худших обстоятельствах каждого из своих подчиненных он умел называть «голубчиком» и «милейшим». И Аристов знал: если бы не многолетняя дружба отца с министром, то наверняка его карьера завершилась бы за тысячу верст от Москвы в невеликой должности надсмотрщика за каторжанами и ссыльными.

Аристов осознавал, что сейчас на карту поставлена его репутация и от того, как будет продвигаться расследование, зависит его дальнейшая карьера. Григорий Васильевич был честолюбив, и если он не замахивался на пост министра, то ему ничто не мешало думать о том, что через несколько лет он займет место своего не в меру раздражительного начальника.

Весьма неплохо звучит: директор департамента полиции господин Аристов!

Григорий Васильевич поднялся и, заложив руки за голову, сладко потянулся. На его сухощавом, слегка скуластом лице не отразилось даже тени переживаний, за время службы он научился скрывать душевное состояние, и даже в минуты глубочайшего разочарования его лицо оставалось таким же непроницаемым, каким может быть только у античных статуй.

Восьмое ограбление кряду за два месяца – и никаких улик! Ясно одно, что преступник необычайно умен, дерзок и не лишен изобретательности. А эта его выходка со стыдливой красной розой в глубине сейфа, скорее всего, свидетельствует о романтических струнках его души. Интересно, что же он придумает в следующий раз? Определенно, он не лишен романтизма.

Заложив руки за спину, Аристов прошелся по просторному кабинету, и толстый ковер заглушал шаги его атлетической фигуры. Григорий Васильевич подумал о том, что московские банкиры обещали выложить триста тысяч рублей за поимку грабителя, и он не без удовольствия рассуждал, что скоро может стать обладателем внушительного поощрения. В этом случае он непременно отправится в Париж и прихватит с собой одно прелестное и юное дарование из императорского театра.

Над самым креслом во всю стену был прикреплен огромный портрет государя, и, взглянув на его величество, Аристов мог поклясться, что государь понимающе подмигнул.

Григорий Васильевич потянул медную ручку двери, и яркие коридорные лампы предательски выхватили между черными густыми прядями волос основательно поредевшую макушку.

– Что прикажете, ваше сиятельство? – юркнул к локтю Аристова адъютант.

– Кучера поторопи да посмотри, чтобы трезв был. Ежели опять пьян будет, пригрози, что продержу его под арестом, – поморщился Григорий Васильевич, вспомнив, как в прошлый раз Яшка без конца пытался рассказать ему о своей состарившейся жене и так яростно дышал ему в лицо, что даже через неделю ему казалось, будто бы от сюртука пахло застойной сивухой.

Григорий Васильевич не без удовольствия подумал о том, что сегодняшний вечер проведет в обществе прехорошенькой мещанки и постарается проявить максимум изобретательности, чтобы после ужина в дорогом ресторане заманить ее в свою холостяцкую квартиру.

Пролетка стояла у самой лестницы, и Аристову достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что кучер пьян.

– Нализался, скотина, – просто уронил Григорий Васильевич, шагнув в удобную коляску.

– Истинный Бог нет! – искренне божился Яшка. – Да разве я бы посмел! Да за такое жалованье, как у вас, ваше высокоблагородие, можно век без пития прожить.

– Ладно, трогай, голубчик, а то, не ровен час, я вместе с тобой захмелею. А пьянеть без вина обидно, – расхохотался Григорий Васильевич, подумав о том, с каким чувством он поможет хорошенькой мещанке расстаться с целомудренным платьем.

Подкоп был небольшой, и его трудно было заметить даже при ближайшем рассмотрении. Лаз был прикрыт ворохом увядших цветов и больше напоминал примятую клумбу, чем начало тоннеля. Земля вокруг была тщательно утоптана и выровнена, и, если бы не знать того, что именно с этого места начиналось ограбление, можно было бы предположить, что нерадивый садовник позабыл привести аллею в подобающий вид. Узкий лаз сначала уходил на пол-аршина вниз, а потом терялся за каменной стеной темной зловещей норой.

Григорий Васильевич заглядывал в черный проем, брал куски глины и песка в ладонь, уверенно разминал их пальцами. Чего он не решался сделать, так это попробовать ее на вкус. Уж больно погано выглядит! Рядом суетился смотритель оранжереи – тучный, невысокого роста господин, – он в точности повторял все движения главного сыщика Москвы, заискивающе заглядывал в лицо, и Аристов едва справился с искушением, чтобы не предложить ему последовать в подземный ход. Очень хотелось посмотреть, с каким трудом смотритель оранжереи будет протискиваться в узенький лаз.

– Так, значит, вы говорите, милейший, что пару недель назад взяли на работу садовника?

Григорий Васильевич по примеру директора департамента полиции старался обращаться ко всем исключительно любезно, и чем раздражительнее он бывал, тем речь его становилась изысканнее.

Подчиненные уже успели отметить в нем эту черту и злорадно называли Аристова «ваша любезность».

– Именно так, ваше сиятельство, – подкатился смотритель к самым ногам Григория Васильевича, и Аристов с трудом сдерживался, чтобы не поддеть его носком туфли. Он даже посмотрел вверх, чтобы проследить, какую замысловатую траекторию выполнит этот говорящий «мячик».

– Выходит, этот подкоп он соорудил всего лишь за несколько дней? – подкинул Аристов на ладони кусок слежавшегося песка, который тотчас рассыпался на множество мелких горошин.

– Именно так, ваше сиятельство, – весело подхватил смотритель и, согнувшись, подобрал с лаза кусок земли, который мгновенно просыпался на его белые брюки.

– Как же это вы, голубчик, не заметили, что у вас под носом в хозяйстве творится?

– Да разве за всем уследишь? – мгновенно покрылся испариной смотритель и широкой ладонью провел по выпуклому лбу, оставляя на нем грязные разводы. – Оранжерея-то большая, а потом я в Ригу уезжал… я уже говорил об этом вашему дознавателю. Там вывели очень необычную розу с листьями пепельного цвета. Хотелось посмотреть, может быть, привезти ее в Москву, а вдруг приживется и в нашем Ботаническом саду?

– Как же вы его не распознали сразу?

– Он очень хорошо разбирался в цветах. А потом показал диплом и рекомендательные письма, так что сомневаться в его квалификации у меня не было никаких причин. Он убедил меня, что нужно на этом участке сада разбить оранжереи, а для этого клумбу нужно будет основательно разрыть. Но скажите, разве я мог подумать о том, что вместо пересадки растений он занимается подкопом в банк?!

– Действительно, предположить это чрезвычайно трудно. – Аристов чиркнул спичкой и осветил темный зев. – Однако наш преступничек аккуратен, как крот. Я совсем не удивлюсь, если выяснится, что свой лаз он выметал веничком. – Спичка ярко горела, и желтый мерцающий свет веселым бесенком прыгал по крутым стенам, отчего они казались неровными, словно смятые листы бумаги. Пламя неровным красным кружком приближалось к холеным ногтям. А когда огонь чувствительно укусил его за палец, Аристов нервно отбросил обгоревшую спичку далеко в сторону. – Так что из себя представлял ваш садовник, любезнейший? Какого он был роста? Вы запомнили цвет его глаз?

Смотритель внимательно проследил за тем, как черный, обуглившийся конец спички упал на рыхлую коричневую супесь, и виновато забасил:

– Рост у него немножко выше среднего, худощавый, с бородкой. Глаза как будто бы светлые. Обыкновенный такой.

– А вот с этим выводом, милейший, я никак не могу согласиться, – ласково пропел Григорий Васильевич. – Не такой он уж обыкновенный, если сумел отомкнуть восемь сейфов английской работы, не оставив при этом ни малейшего следа. Впрочем, я не совсем точен, конечно же, оставил. Я совсем позабыл про те розы, что были найдены внутри. Так что я хочу вам сказать, голубчик, – эти цветы из вашей оранжереи. Это было установлено экспертами, даже песчинки на стеблях указывают на это!

– Неприятно. Да уж!

Григорий Васильевич осторожно обошел кучу вырытой земли и стал подниматься по высоким ступеням банка. Смотритель катился следом, он только едва остановился перед порогом, как будто решил набраться сил, чтобы преодолеть его без повторений, а инспектор уже задал следующий вопрос:

– Может, вы заметили в нем что-нибудь необычное?

– Вспомнил! – воскликнул смотритель. Этот радостный выдох больше напоминал звук спущенного шара. – Необычными у него выглядели руки. Как же я не вспомнил об этом сразу! Они совсем не напоминали руки садовника. Я еще тогда обратил на это внимание. Обыкновенно у человека, который роется в земле, они грубоваты и темны, а у него ладони были совершенно чистые и белые, как будто всю свою жизнь он держал их в перчатках. У меня племянник играет на фортепьяно, так меня всегда удивляют его руки с тонкими длинными пальцами. У этого человека точно такие же.

– При его воровской квалификации это совсем не удивительно. Для медвежатника чувствительные пальцы так же важны, как для будущего пианиста абсолютный слух.

Подземный ход выходил к самой двери сейфа, которая была гостеприимно распахнута, а о самый край металлического каркаса, задрав пушистый хвост, чесался огромный серый кот.

Аристов сразу обратил внимание на то, что единственным неохраняемым местом в банке была именно стена со стороны оранжереи, и поэтому неудивительно, что преступник предпочел именно ее. У остальных трех стен круглосуточно стояли жандармы, которые одним лишь своим видом заставляли прохожих переходить на другую сторону улицы. И Аристов в раздражении подумал о том, с какой широкой улыбкой преступник проходил после ограбления мимо напыщенных истуканов, затянутых в мундиры блюстителей порядка.

– И опять этот английский замок! – шире приоткрыл дверь Григорий Васильевич. – Он их открывает так, как будто орехи щелкает. – Он достал лупу и стал тщательно изучать замочную скважину. – Никаких царапин! Если бы я не знал, что это ограбление, то подумал бы, что ключи от московских банков он держит у себя в кармане.

Смотритель близоруко сощурил глаза и приблизил широкое лицо вплотную к двери, но не сумел рассмотреть ничего, кроме махонького паучка, который с отчаянностью скалолаза свешивался на прозрачной паутине с полутораметровой высоты.

Год назад Павел Алексеевич Завируха возглавил Ботанический сад. Предстоящая работа среди цветов и деревьев виделась ему как отдых от светского образа жизни и игры в карты. А потом в тихом уюте оранжереи можно было не только спрятаться от кредиторов, но и безболезненно справиться с возможным похмельем. И уж конечно, он никак не мог предположить, что судьба способна выдать ему крепкую оплеуху в компенсацию за то веселое время, что он пробыл в должности смотрителя Ботанического сада. За сегодняшний день он уже не однажды пожалел о том, что за это место пришлось выложить такую взятку, на которую можно было бы целый год снимать комнату в центре Москвы с прислугой и извозчиком. И совсем глуповато выглядел его поступок – отказ от места директора Сандуновских бань.

Смотритель с тоской посмотрел на часы – близился вечер, а это время для Завирухи было святое. Он уже стал подумывать о том, чтобы подобрать благовидный предлог для того, чтобы спровадить зануду инспектора из сада. Смотритель с интересом поглядывал на паучка, который ловко плел паутину, и размышлял о том, что точно такую же сеть попробует соорудить для своих напарников по преферансу.

– Искусный пройдоха, – хмыкнул Павел Алексеевич и небрежно сорвал с двери паутину. Паук, свернувшись комочком, упал на пол, а потом обиженно заторопился в темный угол.

– Нет, милейший, позвольте мне с вами не согласиться. Это не пройдоха, а искусный мастер. – Аристов медленно водил лупой по краю двери. – Я бы даже сказал, мы имеем дело с настоящим талантом! Поверьте мне, такие люди рождаются не часто. Вот посмотрите сюда… Этот английский замок невероятно сложной работы, однако он запросто сумел подобрать к нему ключик. За короткий срок он сумел выпотрошить восемь сейфов и в каждом случае подбирал ключ индивидуально. Он не только изобретателен, он еще и невероятно трудолюбив. Как бы мне хотелось познакомиться с ним.

В том, что кражу совершил один и тот же человек, Аристов не сомневался. Все восемь ограблений были поразительно похожи друг на друга, как розы, срезанные с одного куста. Григорием Васильевичем уже была допрошена масса свидетелей, и едва ли не каждый из них утверждал, что видел накануне ограбления у самого банка высокого шатена в возрасте тридцати пяти лет, одетого в серый костюм из дорогого английского твида, в руках он держал тяжелую трость с набалдашником из белой кости. Лицо худощавое, подбородок скрывала густая черная борода, настолько аккуратно подстриженная, что напоминала клумбу, над которой трудилось не одно поколение потомственных садоводов.

Аристов раскладывал перед свидетелями целый ворох фотографий, но среди массы насильников и убийц никто не увидел изысканного господина, одетого в дорогой костюм по последней французской моде. Не дали результатов дактилоскопические оттиски, и оставалось только предположить, что двери сейфов открывались тотчас, едва грабитель произносил заветное «Сезам» из арабских сказок.

Глава 2

– Ты должна выполнить все в точности. Это очень важно. Ты поняла меня, голубка?

– Да, Савушка, – тихо отвечала девушка, и улыбка, такая же тревожная и неуловимая, как полет быстрокрылой бабочки, едва коснулась ее губ.

– Лиза, ты должна быть неприступной и кокетливой одновременно.

– Он уже потерял из-за меня голову.

– Этого нам не нужно, важно, чтобы ты не отпускала его от себя в течение полутора часов. Поиграй с ним, пококетничай, позволь ему коснуться обнаженного локтя. Он должен забыть обо всем.

Девушка слегка сжала губы, сделавшись серьезной. Сейчас она напоминала прилежную институтку, которая трепетно внимает строгим речам наставницы.

– Поняла, я постараюсь выполнить все в точности!

– Хорошо, а теперь ступай и опоздай минут на десять. Это должно произвести неплохое впечатление, покажи, что ты знаешь правила хорошего тона.

Аллеи Тверского бульвара в этот полуденный час были прохладными и спокойными. Совсем иное вечерние сумерки, когда сюда съедется все высшее общество Москвы, чтобы обменяться последними светскими новостями и заполучить приглашение на званые обеды. Тверской бульвар сделается тесным от наплыва молодежи, и каждый оперившийся молодец считает для себя обязательным прокатить по широкой Тверской на легкой пролетке раскрасневшуюся от смущения барышню!

– Проводи меня немного!

– Хорошо.

Молодой человек слегка взял девушку под руку и неторопливым шагом повел вдоль аккуратного строя берез в сторону Триумфальных ворот. Деревья напоминали шеренгу гренадеров, вытянувшихся на параде перед строгим генералом, и покачивали густыми кронами при каждом сердитом порыве ветра. Пара ничем не отличалась от многих влюбленных, которые прогуливались вдоль аллеи, и казалась на редкость красивой, и одряхлевшие старики не без зависти оборачивались на них.

– Все! Дальше я сама. – Девушка мягко высвободила руку и, помахав на прощание узенькой ладошкой, спрятанной в белую длинную перчатку, ускорила шаг.

Молодой человек некоторое время смотрел вслед удаляющейся барышне, как будто надеялся уловить ее прощальный взгляд, а потом, не дождавшись, окликнул проезжавшего извозчика и, присев на жесткое кресло, поторопил:

– К Арбатским воротам, голубчик! Да поспеши, я тороплюсь!

– Это я мигом, ваше высокоблагородие! – весело отозвался извозчик и решил требовать с барина лишний гривенник.

Девушка подошла к дверям ресторана «Эрмитаж» в тот самый момент, когда минутная стрелка на Сухаревой башне остановилась на четверти часа.

– Лизанька, голубушка, я уже начал переживать, что вы не придете. – Навстречу Елизавете, обиженно сопя, заспешил невысокий брюнет в черном костюме. На толстой шее, крепко стянув воротник, полыхала ярко-красная бабочка. Она казалась настолько живой, что не хватало всего лишь мгновения, чтобы она, качнув крыльями, оставила накрахмаленную рубашку и спряталась высоко в кроне деревьев. – На столе уже стоит шампанское, давно стынет жаркое. Я ведь оставил все свои дела и, как мальчишка, бросился к вам на свидание. Поверьте, со мной никогда такого не было. Если бы вы не пришли, я просто не пережил бы такого. Я умер бы от отчаяния и тоски!

– Хорошо, хорошо, я вам верю, пойдемте же скорее, – Елизавета бережно взяла брюнета под руку. – Я страшно проголодалась.

Савелий Николаевич Родионов остановил пролетку за два квартала от Гостиного двора. Щедро расплатившись за быструю езду, он неторопливо, помахивая тростью, пошел вдоль витрин с изображением сцен из модного спектакля.

На углу его окликнул хрипастый голос:

– Барин, подай копеечку. На том свете тебе воздастся за твое благочестие.

Савелий Николаевич достал пятак и бросил его на мятую грязную шапку нищего.

– На вот тебе, дружок, помолись за нас, грешных.

– Можешь идти, Савелий Николаевич, за тобой никого не вижу, – зашептал нищий. – У банка тоже все спокойно. Управляющий ушел и сказал, что ранее трех часов пополудни не вернется, вот чиновники все и разбрелись кто куда. – И добавил громко, чтобы было слышно на соседней улице: – Спасибо, мил человек, доброго тебе здоровьица, век твою милость помнить буду. А еще молиться за тебя стану и детишкам своим накажу! – Бродяга ловко подобрал монету и так глубоко запрятал ее за широкую рубаху, как будто это был не кружок меди, а слиток червонного золота. – Облагодетельствовал, господин! Век тебе здоровья! – не унимался бродяга.

Савелий Николаевич, не сбавляя шага, глазел по сторонам. Он напоминал беззаботного провинциала, который от обилия времени готов был заглядывать в каждую лавку и провожать взглядом проезжавшие мимо пролетки с очаровательными дамами. Весь его вид говорил о том, что он создан для праздного времяпровождения, а деловая суета ему так же чужда, как густой снег в июльскую пору. Он то и дело оглядывался на хорошеньких женщин и так радушно им улыбался, как будто с каждой из них провел медовый месяц. Савелий Николаевич был один из многих беспечных горожан, что в этот час заполнили центральные улицы, не отличался от них даже внешне: каждый второй был молод, имел коротенькую стриженую бороду и так же умело перебирал в пальцах набалдашник трости, как будто уделял этому занятию весь свой досуг. Родионов слился с фасадами зданий и выглядел на их фоне гораздо естественнее, чем цветочные насаждения во дворах замоскворецких купцов. Он с удовольствием отмечал, что прохожим его присутствие так же безразлично, как выкрики газетчиков, расхваливающих очередной номер «Вечерней Москвы». Постояв немного у витрины, он свернул в подворотню. Его исчезновение осталось незамеченным. Никто из прохожих даже не мог предположить, что молодой господин, небрежно помахивающий дорогой тростью, один из самых крупных медвежатников Москвы, сумевший только за последние два месяца выпотрошить восемь сейфов и сделать нищими трех банкиров. Обыватели пришли бы в восторг, узнав, что это тот самый грабитель, которого уже почти полгода выслеживает весь российский уголовный розыск и за поимку которого московские банкиры пообещали немедленно выложить четверть миллиона рублей золотом.

Гостиный двор клокотал тысячами голосов. К его дверям то и дело подъезжали экипажи и авто. Магазин жил особенной жизнью, которая совсем не походила на тихое существование окраинных улиц. Казалось, что в Гостиный двор съехалась вся Москва, чтобы отведать только что испеченных пирожков и прикупить к воскресному столу чего-нибудь вкусненького.

У самого угла длинного здания стояла новенькая пролетка. Кучер, малый лет двадцати, без конца зевал и почесывал гривастый затылок. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: извозчик дожидается хозяина, и еще полчаса такого томления – и малый сникнет совсем, а затем богатырским храпом заглушит не только крики продавцов, расхваливающих остывшие печености, но и гомон торговых рядов.

Никто из стоявших рядом не обратил внимания на то, как Родионов, проходя мимо, чуть приподнял трость, а извозчик в ответ наклонил голову.

Савелий Николаевич поднялся на высокое крыльцо и уверенно распахнул дверь. Здание было пустынно, и его полутемные коридоры свидетельствовали о том, что жизнь в них замерла до завтрашнего утра. Родионов хорошо представлял каждый уголок здания. Кроме банка, здесь помещалась еще контора по продаже недвижимости, да и сам он мог вполне сойти за среднего буржуа, подбирающего для тайных свиданий уютное теплое гнездышко. Жандарм, стоящий у лестницы, едва посмотрел на вошедшего, а потом, развернувшись, заложил руки за спину и неторопливо поплелся в противоположный конец коридора. Свое присутствие в банке он считал глупой забавой, по его мнению, только безумец способен войти в здание, которое было усилено не только современными замками, но и снабжено чуткой охранной сигнализацией, и достаточно было легкого прикосновения к металлической ручке сейфа, чтобы по всей округе устроить такой переполох, от которого проснутся даже пожарники.

Савелий поднялся на верхний этаж. Здесь было безмятежно, только иногда тишину тревожил стук пишущей машинки и скрежет передвигаемой каретки. Родионов открутил набалдашник трости и вытащил из него длинную отмычку с загнутым концом. Он уверенно вставил инструмент в замочную скважину, дважды повернул, и дверь отворилась, издав мягкий щелчок. Савелий Николаевич спокойно вошел в комнату, огляделся и осторожно прикрыл за собой дверь. Окна выходили на глухую стену, и, слушая тишину, невозможно было поверить, что за углом располагаются торговые ряды. Этажом ниже помещалась комната с сейфом – достаточно было распахнуть окно и спуститься вниз на три метра по веревочной лестнице, чтобы оказаться как раз напротив форточки. Лестница была подвешена накануне вечером, крепко закреплена на коньке крыши и была такой крепости, что могла выдержать груз в двести пудов. Савелий знал, что хозяин кабинета ценит здоровый образ жизни и закрывает форточку только на ночь, и сейчас она, словно отворенная пасть, влекла к себе медвежатника. Наиболее опасным местом была сигнализация, которая должна включиться мгновенно, едва он притронется к подоконнику. Но к этому Савелий Николаевич был готов. В банке он бывал неоднократно. Но от обычного клиента, желавшего заполучить в собственность недвижимость, отличался тем, что внимательно изучал все рубильники и провода, которые, подобно паутине, опутывали здание. И только через две недели посещений он заметил в самом углу одной из комнат щиток, замаскированный под глиняную лепку, который и контролировал охранную сигнализацию в большом доме.

Эту сигнализацию выпускала солидная немецкая фирма «Кайзер». Фирма дорожила своей репутацией, и поэтому установкой занимались только ее собственные специалисты. Полгода назад Савелий Николаевич приобрел такую же сигнализацию, и ему понадобилась неделя, чтобы раскусить все ее секреты, и теперь он смотрел на щиток как на милую и забавную игрушку с безобидным мотком проволоки. Отключить сирену можно было всего в пять минут. Важно было не коснуться кнопок-ловушек, которые находились по всему корпусу. Родионов извлек из кармана отвертку, осторожно вывернул крышку, а потом выдернул хитроумные петельки.

Теперь, кажется, все.

Потом он распахнул ставни и, ухватившись за веревочную лестницу, шагнул в окно. Савелий Николаевич знал, что нужно спуститься на семь ступеней вниз и лицо окажется как раз напротив распахнутой форточки. Осторожно, стараясь не раскачивать лестницу, он спустился на этаж, а потом, ухватившись за крепкие ставни, юркнул в окно.

Сейф был огромен и в полумраке комнаты выглядел зловеще. Савелий бы не удивился, если б сейчас, расправив металлические плечи, он поднялся до самого потолка и злобным медведем попер прямо на него. Но, видно, стальной монстр утомился от дневного света и теперь мирно дремал в самом углу.

Сейф имел три замка, два из которых можно было отомкнуть за пять минут. Савелий несколько раз уже проникал в эту комнату и сумел подобрать к ним отмычки, но вот третий оказался потайным и с хитроумным секретом. Он выпирал из двери огромным штурвалом, и нужно было прокрутить колесо в определенной последовательности, чтобы дверь отомкнулась. Для подобной операции требовалась особая чувствительность пальцев, чтобы уловить малейшее скольжение замочного язычка. Родионов подрезал подушечки пальцев острым лезвием и сейчас мог ощутить тонкой кожей даже малейшее колебание температуры. Савелий уверенно завертел отмычками: сначала весело щелкнул один замок, потом открылся другой. Оставалось самое сложное. Родионов повернул «штурвал» – он завращался очень свободно, как будто дожидался именно этого нежного и умелого прикосновения. Савелий крутанул еще раз, но уже в другую сторону, и почувствовал, как под подушечками пальцев дрогнул тончайший механизм. Он даже представил себе, как запор выдвинулся на миллиметр из тесного отверстия, как ощутил желанную свободу, и снова повернул колесо. Савелий безошибочно почувствовал движение стального язычка, подобно тому как искусный дирижер слышит фальшивую ноту в огромном оркестре.

Почувствовав движение запора, он теперь знал наверняка, что держит замок за самый кончик языка своими сверхчувствительными пальцами. Савелий прекрасно представлял, сколько раз нужно прокрутить колесо, чтобы в ответ раздался заветный щелчок и сейф гостеприимно распахнулся. Своими безошибочными действиями Савелий напоминал талантливого скрипача, который мог безошибочно сыграть партию, едва взглянув на ноты. Пальцы Родионова, подобно смычку, скользили по «штурвалу» и уверенно отыскивали те самые ноты, которые должны стать аккордами в его выступлении. И когда раздался звонкий щелчок, он облегченно вздохнул.

В этом сейфе находились наиболее ценные вложения клиентов: фамильные драгоценности, ценные бумаги, деньги, – и управляющий, не доверяя чиновникам, пожелал держать золото и камешки у себя в кабинете. Поговаривали, что ювелиры оценили драгоценности в семь миллионов рублей, и Савелий Николаевич решил убедиться в этом лично.

Дверь открывалась мягко, и совсем не верилось, что она была сделана из толстых стальных листов и весила почти пять пудов.

– К черту! – невольно вырвалось проклятие.

Внутри сейфа стоял большой металлический ящик, который выглядел совершенно неподъемным, а времени, чтобы подобрать к нему отмычки, не оставалось. Родионов понял, что его затея стоила ровно столько, чтобы поглазеть на закрытый ящик и несолоно хлебавши исчезнуть через оконный проем.

Вдруг его взгляд споткнулся о серебряную шкатулку, стоящую в углу комнаты на огромном комоде. Савелий Николаевич сделал несколько шагов и взял с комода шкатулку. Просунув булавку в скважину, он без труда отворил ее, и крышка мягко приоткрылась – на красном бархате лежал ключ. Еще не веря в удачу, Савелий попробовал отомкнуть металлический ящик, а когда ключ без усилий повернулся на два оборота, он облегченно вздохнул.

Савелий приподнял крышку осторожно, он как будто опасался нового неприятного сюрприза и поэтому даже на мгновение прикрыл глаза, чтобы разочарование было не таким жестоким. Но на самом дне, на красивых подушечках, лежали бриллиантовые ожерелья, золотые браслеты, перстни, серьги. Многие изделия имели фамильное клеймо и могли сделать честь любому столичному музею. Но особенно ему понравилось тонкое кольцо из платины, которое украшал огромный, величиной с ноготь большого пальца, темно-зеленый изумруд.

Некоторое время Савелий стоял неподвижно, зачарованный увиденным, а когда глаза насытились зрелищем, он достал из-за пояса припрятанную сумку и бережно стал складывать в нее добычу. Понравившееся кольцо он положил в карман.

Наконец все было уложено.

Савелий посмотрел на часы. Через две минуты сидящий на углу нищий должен устроить потасовку с прохожими. На уличный шум из банка выйдет жандарм и попытается усмирить разбушевавшихся. В течение последующих пяти минут Родионову нужно будет незаметно выйти из здания и сесть в поджидавшую его пролетку. Савелий аккуратно надел на голову парик, приклеил густые бакенбарды, потом встал на подоконник и, уцепившись за веревочную лестницу, стал подниматься на верхний этаж. С минуту он прислушивался к шорохам в коридоре. И, убедившись, что все тихо, отомкнул дверь.

Любой чиновник, неожиданно возникший в коридоре, должен был непременно запомнить рыжую шевелюру и густые седоватые бакенбарды.

Савелий рассуждал: если в здание вошел один человек, то выйти из него должен другой.

Коридор был пустынен. Савелий Николаевич неторопливым шагом спустился по мраморной лестнице, так же не спеша прошел до парадного выхода. С улицы раздавалась яростная брань. Савелий Николаевич без труда разобрал сиповатый бас нищего, взывающего к справедливости, а строгий голос жандарма призывал к порядку и требовал от грубияна предъявить документы:

– Да я тебя в распределитель упеку! Будешь знать, почем зря честной народ задевать!

– Да кто же его задевал, ваше благородие?! – беспомощно стонал нищий. – Я ему говорю: подай копеечку, а он мне отвечает, что с такой рожей только на большую дорогу с кистенем выходить, а не милостыни по углам просить. Да разве это возможно, ваше благородие, я ведь дурного никогда никому не желал, а чтобы ближнего обокрасть, так это и вовсе не по мне! – яростно хрипел мужик, выплевывая бранные слова вместе с обильной слюной.

Зеваки, обступившие спорщиков со всех сторон, криво и лукаво ухмылялись.

– Знаю я вас таких! Насмотрелся! – грозно рычал жандарм, победно поглядывая по сторонам. И если бы не знать, что перед ним обыкновенный нищий, каких перед каждым собором многие тысячи, то можно было бы подумать, что ему удалось изловить многоопытного медвежатника.

– Так ты же его, дурень, за грудки схватил! На землю опрокинул!

– Это я, ваше благородие, не со зла! – все так же в голос оправдывался нищий. – А ежели он такой тщедушный, так я не виноват.

Рядом стоял пострадавший – невысокий мужчина лет сорока. Весь его вид говорил о том, что роль потерпевшего для него так же естественна, как для бродяги драная рубаха. И сам он совсем не та персона, из-за которой нужно отрывать от дела такого важного человека, как жандарм. Он попытался произнести несколько фраз в свое оправдание, но его тихий голос утонул в громогласной раскатистой речи бродяги:

– Ишь ты! Ежели каждый так станет меня, сироту, срамить да разбойником называть, что же тогда с честными людьми станет. Управу я на вас найду, да я самому генерал-губернатору на ваше бесчинство жаловаться буду.

Никто не заметил, как из здания вышел молодой человек с длинными рыжими волосами. Его можно было бы принять за великовозрастного студента, если бы не сутулая осанка, больше свойственная разночинцам, загруженным нудной и неинтересной работой. В руках он держал сумку, в которой наверняка были ручки, карандаши, а также деловые бумаги, с которыми он решил разобраться в тиши домашнего кабинета.

Неожиданно нищий сменил тон:

– Может, ты и прав, ваше благородие. Может, я зашиб тебя сильно, так ты уж извиняй меня, неказистого, мил человек. Я ведь с малолетства немного не в себе.

Пострадавший оказался человеком незлобивым, он бы уж давно скрылся в толпе, если бы не хищная рука нищего, которая держала его так же крепко, как цепного пса привязь. И вот сейчас, ощутив свободу, он все ближе подбирался к толпе зевак, надеясь раствориться в ней через минуту, как капля воды в безбрежном море.

– Я уже давно позабыл…

Жандарм, раздосадованный столь быстрым финалом, погрозил напоследок кулаком нищему и проговорил:

– Смотри у меня, ежели еще увижу тебя здесь, в распределитель отправлю!

Нищий улыбнулся и отвечал примирительно:

– Обещаю, ваше благородие, больше не увидишь, – и веселая хитринка затерялась в густой бороде старика.

Глава 3

– Господи, вы само очарование. Вы даже не представляете, как вы красивы и как вы много для меня значите! – не переставал восхищаться Александров. – Я даже не нуждаюсь в вине. Я пьян только от одного вашего присутствия. Господи, а что же со мной станет, если я выпью шампанского.

Александров положил тяжелую руку на хрупкую ладонь женщины, но длинные тонкие пальцы умело выскользнули быстрыми змейками.

– Ого! – погрозила Лиза мизинцем. – Как вы нетерпеливы.

– Я весь сгораю от желания, неужели вы будете так бессердечны, что не захотите остудить мой жар?

– Всему свое время.

Многообещающая улыбка сумела только ненадолго охладить его пыл, а потом он вспыхнул вновь, подобно тому как загорается костер, когда в него швыряют охапку высушенного сена.

В ресторане было немноголюдно, и полупустой зал эхом подхватывал слова купца и стремительно разносил их во все уголки, и можно было не сомневаться в том, что даже повара хохотали над любвеобильным Александровым. От прочих посетителей он отличался тем, что всех своих женщин приводил именно в этот ресторан и расточал им всегда такие щедрые комплименты, как будто каждая из них была его последней любовью. Но в этот раз он был необыкновенно красноречив. В его словах было столько вдохновения, что если бы его речь приняла материальное воплощение, то пролилась бы на землю благодатным дождем, который сумел бы воскресить даже выжженную безжалостным солнцем пустыню.

– Вы пытаете меня, Лизанька! Вы хотите сделать меня несчастным. Если бы вы знали, как я страдаю! Я бы хотел вас видеть каждый божий день, каждый час.

– О господи, вы преувеличиваете!

– Ну что вы! Я никогда не был счастлив, как сегодня. Я просто похож на гимназиста, который видит перед собой предмет своего страстного обожания.

Лиза посмотрела на часы и печально воскликнула:

– Очень жаль… Но мне сейчас нужно идти.

– Лизанька, подождите еще немного, вы так скрашиваете мое одиночество. Если бы вы знали, как мне невыносимо в моей пустой и холодной квартире. Если бы вы проведали меня хотя бы однажды, я бы умер от счастья.

– Ну что вы! Вот этого я как раз и не желаю. Живите себе долго, я вам желаю умереть только от старости.

– А вот за это давайте поднимем по бокалу шампанского. – И, обнаружив пустые фужеры, разозлился: – Где же официант? Шампанского!

Официант, смазливый парень, смахивающий на купидона-переростка, подобно призраку, воплотился из воздуха. Он не позабыл, сколько господин Александров намедни пожаловал ему чаевых, и теперь чувствовал себя во многом обязанным.

– Я здесь, Петр Николаевич!

– Милейший, дружочек, – почти умолял Александров. – Ну-ка, поживее обслужи нас. Моя дама без шампанского скучает.

– Один момент!

Подобно искусному магу, умеющему проглатывать шпаги и вытряхивать из рукавов голубей, он выудил откуда-то из-за спины бутылку шампанского и ловко разлил пенящуюся жидкость в высокие бокалы.

– Извольте!

– Лизанька, голубка, отведайте только один маленький глоточек. Я вас прошу! Нет, я вас умоляю. Боже, вы красивы, как русалка, я просто тону в омуте ваших глаз.

Официант растворился, но можно было не сомневаться в том, что стоит Петру Николаевичу пожелать, как он тотчас предстанет перед ним подобно сказочному джинну.

– Как вы все-таки настойчивы! Хорошо, я сделаю только один глоточек.

Лиза пригубила фужер и поставила его на стол:

– А теперь мне пора.

– Лизанька, вы просто так не уйдете, мы должны непременно с вами встретиться. Я просто погибну от тоски, если не увижу вас завтра.

– Ну хорошо, – наконец согласилась девушка. – Давайте тогда встретимся завтра в это же время здесь же.

– Я буду считать часы до нашей встречи, – горячо произнес Петр Николаевич, и достаточно было посмотреть на его одухотворенное лицо, чтобы понять, что следующие сутки он проведет в нетерпеливом ожидании. – Разрешите мне проводить вас?

– А вот этого делать совсем не нужно, – мягко возразила Елизавета.

Однако в располагающей улыбке девушки чувствовалась твердость, а интуиция подсказала Александрову, что о стальные нотки ее голоса способно разбиться в брызги любое его желание.

– Ну хорошо, сдаюсь. Только завтра непременно, вы обещали!

– Я буду.

Елизавета попрощалась и, взяв со стола крошечную сумку, неторопливым размеренным шагом пошла к выходу, а легкий шлейф, словно русалочий хвост, потянулся следом.

Пренебрегая призывами извозчиков, Александров решил добираться до банка пешком. Он всегда верил в то, что очень нравится женщинам, и был убежден, что его комплименты изысканны и действуют на них так же чарующе, как флейта на завороженную кобру. Ему не терпелось расширить список своих любовных побед, а эта дамочка, с талией прима-балерины, займет достойное место в его многочисленной коллекции. Петр Николаевич думал о том, с каким интересом поведает приятелям о своем новом завоевании и, потягивая пиво, будет смаковать подробности первой ночи.

Друзья Петра Николаевича знали практически обо всех его похождениях и ласково называли его наш «любовный фольклор». Петр Николаевич любил рассказывать о том, как однажды ему пришлось провести целую ночь за шторами в спальне одной графини, когда к ней неожиданно заявился муж. А в другой раз он представился настройщиком рояля и убедил хозяина дома в том, что самое лучшее время для починки музыкальных инструментов – вечерние сумерки, и когда обманутый муж заперся с гостями для игры в карты, Александров под звуки «до» принялся давать ласковые наставления его дражайшей супруге.

Но Петр Николаевич Александров был не только страстный сердцеед, он умел и самозабвенно трудиться, и о его работоспособности ходили такие же небылицы, как и о его темпераменте.

Родом он был из ярославских крестьян, которые уже не одно столетие подавались в Москву, где оседали совсем, устроившись извозчиками или половыми в трактир. И только малая часть заводила свое хозяйство. Но уж если ярославцы становились на землю обеими стопами, то держались на ней крепко и приумножали многократно свои капиталы с каждым новым поколением.

Петр Николаевич был из таковых.

Его отец прибыл в Москву «лапотником» и десять лет месил навоз на скотном дворе, прежде чем скопил деньжат на покупку низкорослой клячи. А еще через три года он уже имел собственное подворье и три дюжины сытых рысаков. Через тридцать лет Николай Александров стал полноправным хозяином всего конного парка Москвы, и извозчики уважительно называли его «наш батюшка». Николай Александров был строгим хозяином и мог изгнать из артели только за одно неосторожное слово, и тогда извозчику ничего более не оставалось, как распрягать коня и съезжать восвояси в родную деревню. Поначалу находились смельчаки, которые пытались заниматься извозом вопреки наказу всемогущего хозяина. Однако судьба их всегда заканчивалась печально: они исчезали бесследно или их находили с развороченным черепом где-нибудь на глинистом берегу Москвы-реки. А потому «лапотники», надумавшие пристроиться в столице извозчиками, шли поначалу к Николаю Александрову и, пав ему в ноги, просили благословения и покровительства.

После смерти батюшки Петр Николаевич Александров расширил отцовский промысел: он закупил легкие экипажи, в которых охотно разъезжали не только преуспевающие промышленники и купцы, но и разудалые юнцы, желающие подивить девиц лоском роскоши.

А однажды Петр Александров пригрозил, что не пройдет года, как он потеснит с базаров торговый люд. Старое московское купечество, сформировавшееся на глубоких традициях и не желающее пускать в свою монолитную касту ни одного пришлого, восприняло это высказывание как пустое бахвальство. Но уже через полгода замоскворецкие купцы сумели убедиться в том, что не могут противиться натиску «короля извозчиков». Совсем скоро Александров приобрел несколько торговых домов в центре Москвы, а потом купил на аукционе у разорившегося купца Гостиный двор.

Петр Николаевич шел неторопливой и ровной походкой, точно баржа, рассекающая водную гладь. Извозчики, едва заприметив хозяина, невзирая на протестующий храп лошадей, дружно тянули за поводья и предлагали сесть в экипаж, но Александров, едва махнув рукой, шел дальше.

Городовой, заприметив Александрова издалека, замер у входа в банк верстовым столбом. Петр Николаевич никогда не замечал «блюстителя порядка», он был для него таким же естественным дополнением улицы, как фонарный столб или брусчатка, но сейчас вдруг остановился и, глянув на служивого, весело поинтересовался:

– Все в порядке, молодец?

Городовой, тронутый вниманием управляющего, растянул губы в блаженной улыбке и отвечал:

– Драка тут давеча была, ваше благородие, но я на то и поставлен, чтобы за порядком следить. Разогнал их, бестий! А так ничего… служим.

– Молодец, голубчик! Так и держи! – сумел вырвать у строгого управляющего похвалу простоватый служака. – Я тебе еще от себя лично четвертной к жалованью добавлю.

– Рад стараться! – радостно проорал городовой, как будто сам губернатор похлопал его по плечу и обещал повышение по службе.

Поднимаясь по лестнице, Петр Николаевич думал о том, как сегодняшним вечером расскажет приятелям, что ему наконец-то удалось повстречать создание, которое своим совершенством может соперничать с изысканными линиями Афродиты, и победа над ней будет куда приятнее, чем над ворохом состарившихся княгинь.

Открыв дверь, Александров увидел распахнутый настежь сейф и понял, что приятный обед с молодой дамой стал самым дорогим удовольствием в его жизни.

Некоторое время Аристов рассматривал расставленные на столе предметы, а потом его внимательный взгляд остановился на Петре Николаевиче.

– Так, значит, вы утверждаете, что вчерашнее ограбление произошло за время вашего отсутствия?

– Ну конечно! Я пробыл в ресторане каких-то полтора часа, а за это время из моего сейфа выгребли драгоценностей как минимум на полтора миллиона рублей. Что мне теперь сказать своим клиентам? Как я оправдаюсь перед ними?! А фирма, изготавливающая эти сейфы, утверждала, что они самые надежные в мире! И нужно ли теперь после всего этого им верить?! А сигнализация? Он проник через мое окно, как будто бы его не было вовсе!

Вчерашний день для Аристова закончился неудачно: в течение пятнадцати минут он сумел проиграть восемь тысяч, а поздно ночью ему сообщили, что на Хитровке был зарезан один из его осведомителей. Сегодняшний день тоже начался с неприятностей: директор полицейского департамента Ракитов, вызвав его в кабинет, заявил, что если ограбления не будут раскрыты в ближайший месяц, то ему лучше подать прошение об отставке.

В ответ на строгий выговор Аристов намекнул, что великая княгиня Мария Александровна испытывает слабость к его персоне и три раза в неделю он является к ней вовсе не для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

Аристов нахмурился:

– Я не смел бы вас об этом спрашивать, но в интересах дела вынужден поинтересоваться. Вы обедали в ресторане с дамой?

– Какое это имеет отношение к делу? Впрочем, я могу ответить вам на этот вопрос. Разумеется, с дамой! Я не люблю обедать в одиночестве.

– Позвольте мне тогда вам задать еще один нескромный вопрос. Как давно вы ее знаете?

– А разве даму нужно знать несколько лет, чтобы сходить с ней в ресторан? – удивленно вскинул брови Александров.

Петр Николаевич сидел в кожаном кресле и не сводил глаз с холеных рук Аристова, чьи пальцы никак не могли успокоиться: они тискали чернильницу, теребили листы бумаги. Чувствовалось, что им чего-то недостает. Петр Николаевич догадался, что они обретут покой в тот самый момент, когда ощутят глянец карт.

– Ха-ха-ха! Я вас понимаю, вижу, что у нас с вами много общего, но я совсем не это хотел спросить. Буду с вами откровенен. Возможно, эта дама была соучастницей ограбления и специально заманила вас в ресторан в то самое время, когда ее сообщник очищал сейф. Вы не заметили ничего странного в ее поведении?

– Помилуйте! Этого не может быть. Дама из общества, она воплощение искренности, а потом ее изысканные манеры! Нет, я просто не могу даже предположить этого. И опять же – я договорился встретиться с ней сегодня вечером.

Аристов хотел было возразить, что ему приходилось отправлять на каторгу даже графинь, но передумал.

– Ну хорошо, а разве ваш банк не охраняется?

– А как же, охраняется! Перед самым входом стоит городовой.

– Вот как! Очень интересно. Почему же тогда его не было в этот раз? Почему он не заметил ничего подозрительного?

– Он вышел на улицу, когда услышал шум драки.

– Продолжайте.