Черная жемчужина Арсеньева Елена

О ночь мечты волшебной,

Восторги без конца…

О где же ты, мечта,

Где ты, греза,

И счастье?..

Ария Надира из оперы «Искатели жемчуга»

– Возьмите мою радужную оболочку и дайте мне вашу любовь.

– Идите покушайте синих груш!

Юрий Олеша

«Вечер оказался холодным, и она скоро пожалела, что вышла на улицу в такую нелюдскую пору. Ну посидела бы хоть однажды перед телевизором, как все нормальные люди, посмотрела бы что-нибудь сериальное, к примеру, про лубофф, – нет, потащилась моционничать…

Ветер выбивал слезы из глаз, и она скоро пожалела, что не смыла тушь с ресниц. Приходилось то и дело осторожно промокать уголки глаз мягким бумажным платочком, чтобы тушь не потекла, однако то ли платочек оказался не столь уж мягок, то ли ветер усиливался, то ли еще что, но глаза слезились все сильней.

Правую ногу сзади саднило, и она пожалела, что не наклеила пластырь, а ведь знала же, что новые эти кроссовки немного трут пятки.

Ладони замерзли, она сунула их в карманы и пожалела, что забыла перчатки. А руки снова и снова приходилось вынимать из карманов, чтобы доставать платок и вытирать слезы, которые текли все сильней, поэтому вскоре пальцы вообще закоченели… Не сразу до нее дошло, что глаза так сильно слезятся не столько от ветра, сколько от того, что этот дурацкий бумажный платочек был пропитан ментолом. Она пожалела о своем пристрастии к ароматизированным одноразовым платочкам.

Короче, странно еще, что она не пожалела, что вообще родилась на свет! Но вот как-то почему-то не пожалела… может быть, потому, что света вокруг практически не было: разве что самую малость – от уличных фонарей. Да, ветреный ноябрьский вечер – не то время, когда можно наслаждаться жизнью. То есть нет, ею можно наслаждаться, и даже очень, но не на улице, а там, где потеплей. Например, в ресторанчике, мимо которого она только что прошла. Или вон за теми бесподобными кремовыми шторами, которые она углядела в окне второго этажа в новом доме, оставшемся позади. И даже в этом «старом фонде», под натиском амбициозных новостроек доживающем свои последние развеселые, пьяно-песенные денечки.

– …бедна сакля твоя! – долетело оттуда разухабистое, и она ужасно удивилась тому, что в наше время еще кто-то поет по Хаз-Булата удалого, а не про миллион алых роз или про это, как его… что-то не вспоминалась навскидку ни одна современная песня, которую можно было бы в компаниях петь, вот разве что про день рожденья, который, к сожаленью, только раз в году… так что, может, и впрямь Хаз-Булат вполне актуален, поскольку удал, смел, мужественен и вообще не мог поступиться принципами, что такая редкость в наши продажные, продавленные, прогнутые времена…

Она обогнула парк Пушкина – в нем было как-то очень уж темно и мрачно, почему-то половина фонарей не горела, а летние кафешки уже закрылись, да и ресторан «Онегiн» (ну да, он вот так назывался, в несоблюдение всех правил орфографии, как нынешних, так и минувших), неделю назад опечатанный за несоблюдение каких-то там норм, не то санитарных, не то эпидемиологических, не то всех, вместе взятых, погасил свою вывеску, – и выбралась на обходную дорогу. Прошла несколько шагов по унылой, неуютной обочине и подумала, что пора возвращаться. От такой прогулки никакого удовольствия, а назад идти будет тем приятней, что ветер станет дуть в спину.

Подумать-то она подумала, но повернуть еще не успела, как сзади ударил свет фар, потом приблизился рокот мотора, потом он стих, и чей-то голос окликнул:

– Девушка, что такая грустная идешь? Может, подвезти?

– Спасибо, не нужно, – ответила она, не оборачиваясь и не вдаваясь в подробности, что идет она вовсе не грустная, а замерзшая.

Черт, некстати: теперь придется топать дальше, пока эти приставучие не проедут. Вообще закон природы, проверенный эмпирическим путем неоднократно: если женщина идет одна, то каждые пять минут около нее непременно притормаживает один-два автомобиля. Кто-то молча, искательно поглядит, опустив стекло, кто-то предложит подвезти, кто-то откровенно выскажется, что именно ему нужно от этой одинокой женщины. Самое странное, что все почему-то обращаются на «ты».

Этот человек, сидевший в автомобиле, не был исключением. Только, в отличие от других, получивших отказ, он оказался еще и неотвязным.

– Ну давай, поехали с нами, – не отставал голос, с каждым словом, с каждым мгновением казавшийся ей все более гнусавым и неприятным. – Ну чо ты, а? Не пожалеешь! Скока ты хошь? Ну, чо молчишь, слышь?

Этот провинциальный говор, этот лингвистический охлос были для нее похлеще ударов кнутом, она аж передернулась, даже не скрывая отвращения, и это, кажется, не осталось незамеченным.

– Ну чо морду воротишь, чо не нравится?

Голос раздался совсем рядом, и до нее дошло, что машина остановилась и преследователь догнал ее. Через мгновение он уже схватил ее за плечо и резко повернул к себе:

– Гюльчатай, ну открой, блин, личико!

И почему она решила, что преследователь один?..

Рядом стояли трое: бледнели пятна лиц над квадратными кожаными плечами; какой-то морально-устарелый вид забубенных качков, извергнутых из чрева (кстати, не факт, что именно из чрева – но факт, что не из головы, как Зевсова дочь Афина! – а вполне возможно, простите за невольную скатологию, из анального отверстия!) перестройкой и ныне сохранившихся, казалось, только в романах Бушкова; медлительное движение челюстей, гоняющих туда-сюда во рту жевательную резинку… цивилизованные, да, уроды?.. Скажите на милость, откуда что берется?!

Кстати, а вот о цивилизованности… ее иногда просто-таки пробивали мысли, так сказать, ниоткуда: интересно, родись эти охламоны (между прочим, очень даже не исключено, что слово сие происходит от греческого «охлос», что означает чернь – ну, короче, то же, что римское «плебс») в дореволюционную эпоху, в веке этак девятнадцатом, кем бы они были? Да небось мирно пахали бы землицу и сеяли хлебушек, знать не зная, что зелень и деревянные имеют отношение не только к миру растительному… А впрочем, чужая душа – потемки, запросто могли пойти в тати нощные и разбойничать на большой дороге, как вот эти… бледнолицые, просим, конечно, прощения у Фенимора Купера и иже с ним за плагиат.

– Что вам от меня нужно? – неприветливо спросила она, мысленно обшаривая собственные карманы и прикидывая, чего есть шанс лишиться, если это и в самом деле вульгарные грабители. Мобильный забыт дома – и такое ощущение, что очень удачно забыт, денег с собой нет вообще – чтобы уберечься от искушения прервать моцион и подсесть на какой-нито общественный транспорт, а также дабы мысли не взбрело заглянуть в магазин и купить что-нибудь на ужин. Худеть, нет, надо худеть со страшной силой! Кольца и серьги она не надевала – какой смысл, если их никто не видит в темноте? – часы самые простые, жалко, конечно, с ними будет расставаться в случае чего, но тут уж как повезет, может, и не придется…

Все-таки у нее не совсем пустые карманы. Она ведь ждала чего-то в этом роде, именно поэтому…

Неужели это именно то, чего она ждала и чего боялась? Неужели оно? Вообще-то думала, что это случится иначе, не столь тривиально и пошло.

А почему иначе? Что, она имеет дело с кем-то семи пядей во лбу? Обычный охлос, как уже было подмечено. Или… не обычный? А если все вот этак примитивно обставлено именно для того, чтобы усыпить ее подозрения?

Нет уж, они бдительны, как… ну, пожалуй, как тот дяденька на ретро-переретроплакате, который призывал: «Враг не дремлет! Будьте бдительны!»

– Что вам от меня нужно?

– Да ничо, – пожал плечами гнусавый. – Ничо такого, ты чо? Потрахаццо маленько. Ты как? Не против?

О господи, то ли они и в самом деле такие простые, как трехрублевка советского образца, то ли решили ее разозлить, чтобы возмутилась, потеряла голову, утратила над собой контроль. Тогда-то с ней сладить будет – легче легкого!

– Вообразите себе, – сказала она так высокомерно, что прямо-таки ощутила, как задирается ее нос, – я против.

– Не нравимся, да? – игриво подал голос второй носитель кожана.

– Не нравимся?! – изумился третий – искренне так изумился, что это могло даже растрогать, кабы не крылась в самой этой искренности потаенная издевка.

И у нее даже дрожь по спине прошла, вещая дрожь: это именно то, чего она ждала, именно то, что, как робко надеялось, никогда не случится.

Но вот случилось.

И она снова пожалела, что не усидела нынче вечером дома…

Хотя, с другой стороны, дома всю жизнь не просидишь, да и, со стороны третьей, что им мешало достать ее дома каким-нибудь столь же простым, незамысловатым способом? Ну, слесарю-водопроводчику невесть какому она бы не открыла, наверное, однако какому-нибудь участковому в форме… да нет, можно было придумать массу приемчиков, чтобы к ней подобраться, не стоит себя упрекать, надо переходить в наступление, чтобы не пришлось переходить к обороне.

– Не нравитесь, – сказала она, опустила руку в карман и медленно ее вынула. – Настолько не нравитесь, что… что я вас убить готова.

И они завороженно уставились на то, что она сжимала в руке. Даже в темноте вороненая сталь слабо отсвечивала – слабо, тускло, но зловеще и угрожающе.

– Да ты чо? – обалдело сказал гнусавый. – Ты это…

– Ты стрелять-то умеешь? – довольно спокойно поинтересовался второй «кожан», и его рука тоже скользнула в карман.

В то же мгновение раздался глухой звук, и из-под ног второго взметнулся фонтанчик пыли.

– Как видите, умею, – кивнула она. – Руки из карманов, а то я могу взять и повыше.

Это был опасный миг. «Кожан» мог выстрелить через карман, хотя вряд ли… зачем дырявить одежку? А если бы он выхватил оружие, тут уже пошла бы неистовая пальба на поражение. А ведь можно ручаться, что убивать ее им не нужно, ну какой толк в ее смерти? Нет, им и тем, кто их послал, она нужна живая… если, конечно, она опять-таки не ошибается, если, конечно, это все же не простой и незамысловатый, развинтившийся, слетевший с катушек охлос вульгарис плебсус люмпенус…

Те трое замерли в довольно нелепых позах. Принимать стойку «руки вверх!» команды не прозвучало, а самим этак-то позориться не хотелось, поэтому они замерли на полусогнутых, несколько растопырив чуть приподнятые руки, словно готовились ловить кур. Роль куры предстояло сыграть ей… однако кура оказалась довольно хищная, этого троица не ждала и пребывала в полной растерянности. Очевидно, столь активный resistance не предусматривался теми, кто их послал, не был, так сказать, заложен в их программу, и теперь они не знали, что делать.

Ну, значит, придется им подсказать.

– Сваливали бы вы отсюда, ребята, – сказала она почти дружелюбно. – Интим, как говорится, не предлагать: нет у меня нынче настроения к близкому, а тем паче – к тесному общению! Может, с другой барышней больше повезет, сговорчивей окажется.

Она ни за что не хотела, чтобы они догадались о ее подозрениях. Тем паче, может, и в самом деле ошибочка вышла, и это обычные искатели незамысловатого дармового трахен-бахена.

В любом случае – ее совет был принят.

– Ладно, – сказал второй «кожан», и она подумала, что именно этот тип у них, пожалуй, главный, а вовсе не болтливый гнусавый. – Гуляй пока.

Пока?.. Это могло значить очень многое, а могло быть простой обмолвкой и не значить ровно ничего.

Она стояла, держа их на прицеле, водя стволом от одного к другому, в любое мгновение готовая выстрелить, однако все происходило вполне корректно: «кожаны» сели в свой внедорожник – в марках автомобилей она не разбиралась совершенно, даже в эмблемах путалась, кроме, конечно, самых общеизвестных, однако все же могла отличить внедорожник от городской модели, – развернулись очень лихо, ну просто-таки на одном колесе (она предусмотрительно отступила за дерево, однако никакой подлянки при развороте не последовало). И в это мгновение в сете фар проехавшего мимо автомобиля она увидела номер машины нападавших. И… и даже горло перехватило, так потрясло ее то, что она увидела…»

«Что же она там могла такое увидеть?! – озадаченно подумала Алена Дмитриева, ставя последнюю точку в многоточии. – Да ладно, какая разница, потом что-нибудь придумаю. И кто такая – эта она, и почему за ней гнались три охломана, даже охлобуя, можно сказать, и откуда у нее вообще взялось разрешение на ношение оружия… или у нее нет разрешения?.. Нет, это все потом. Сейчас главное – отправить файл. Отправить – и собираться на милонгу!»

Если кто еще не знает… а неужели кто-то, знакомый с Аленой Дмитриевой, этого еще не знает?! – ну, предположим, нашелся такой человек, и вот нарочно для него поясняем: милонга – это такая вечеринка, где танцуют только аргентинское танго. Алена была страстной поклонницей… да что там – фанаткой этого танца, занималась им истово и не пропускала ни одной милонги, и не только не пропускала, но даже никогда не опаздывала на них, а это, согласитесь, показатель особого интереса к предмету! По-хорошему, Алене уже пора было бы начинать рыться в ворохе платьев, юбок с разрезами и без, блузочек с люрексом и без, черных колготок – в сеточку и просто ажурных, а также подбирать к платью серьги и туфли (танго-туфли… о, танго-туфли!!! Впрочем, это отдельный разговор!), – так вот, ей уже следовало бы заниматься всеми этими приятностями, однако ее задерживала суровая проза жизни. Издательство «Глобус», которое печатало детективные романы Алены Дмитриевой (а она была, вообразите, писательницей, и под таким именем миллионы, не побоимся этого слова, читателей знали ее, и даже, вообразите, находились среди этих миллионов единицы, которым ее книжки очень нравились!) срочно затребовало для рекламы ее творчества главку из очередной нетленки. К сожалению, нетленка пока еще вызревала в буйном воображении нашей героини, но не вызрела настолько, чтобы облечься словами и быть превращенной в роман. Однако отказывать издательству ведь немыслимо! Поэтому Алена немедленно упала за компьютер и быстренько – профессионализм ведь не пропьешь, тем паче, что она вообще практически не пила, – настукала одиннадцать тысяч знаков, четверть авторского листа: как раз такой объем требовался для рекламы. Теперь осталось только переслать текст по электронной почте.

Алена открыла «Outlook express», составила сообщение своей редактрисе, загрузила файл, кликнула на «Отправить сообщение», однако система почему-то тормозила. Спустя минуту на экране появилась информация об ошибке номер какой-то.

Ну, всякое бывает, Интернет штука настолько загадочная по сути своей, что, пожалуй, более логично удивляться, когда он вообще, в принципе, работает, а потому Алена сначала ничуть не озаботилась и пошла переодеваться-краситься, рассудив, что повторит попытку через пять минут. Она ее повторила и через пять, и через десять, и через пятнадцать… в общем, полчаса, отведенные на сборы, пролетели мелкой пташкою, а сообщение так и застряло в папке «Исходящие» и нипочем не хотело перемещаться в «Отправленные». Нет, что-то тут было не то, раньше «Outlook express» столь надолго никогда не зависал. Неужели что-то случилось в сети? Совершенно машинально Алена потянулась к телефону, сняла трубку… тот молчал.

Конечно, у нее была выделенная линия, то есть такое подключение к Интернету, которое позволяет выходить в сеть, не занимая телефон, однако при неисправностях на телефонной станции Интернет, увы, тоже отключался. Алена схватилась за мобильник – и спустя минуту узнала у своего провайдера, что в ее районе авария на подстанции, обещают исправить в течение суток… завтрашних суток, потому что сегодня выходной.

И в самом деле – сегодня был выходной, воскресенье заканчивалось. Завтра – то есть в понедельник… Но Алена обещала, что текст будет на столе у редакторши в понедельник к моменту ее прихода на работу, то есть к девяти утра.

А если неполадки устранят только к обеду? Или вовсе к вечеру? Звонить по мобильному в издательство и объяснять ситуацию? Но кто поверит в такое нелепое оправдание? Милая дама, которая занималась книжками Алены Дмитриевой, начитавшись криминальных романов сверх меры, воленс-ноленс сделалась несколько недоверчива и, конечно, решит, что писательница просто ничего не написала и этак вот по-детски отвирается. Сама Алена именно так и решила бы!

Ну, на самом деле в наш век развитых технологий ничего невозможного нет. Существует такая штука, как интернет-кафе. Можно зайти туда по пути на милонгу и отправить сообщение с их компьютера, заплатив какую-то незначительную денежку.

Алена мысленным взором окинула окрестности. Интернет-кафе было в «Этажах», но вместо него теперь какой-то пивной ресторан. Было на Ошарской – закрыли на ремонт. На почтамт ехать неохота, это такой крюк. Стоп… что-то мелькало в переулке сбоку от Белинки, совсем недалеко от дома… точно, вывеска у входа в какой-то подвальчик – «Интернет-кафе», а ниже сообщение о том, что заведение работает круглосуточно.

Алена скопировала свое сообщение на флэшку и глянула на часы. Да, сегодня она, к сожалению, изменит своему правилу не опаздывать на милонги, но, конечно, отправка почты задержит ее не более чем на десять-пятнадцать минут, ну никак не более!

Спустя четверть часа она печально подумала, что жизнь ее, увы, так ничему и не научила: ну вот сто раз говорила себе, что никогда нельзя загадывать наперед…

Из газеты «Пролетарий связи – за социалистическую связь», Профиздат, № 1, 1933 год.

«Связи – большевистские темпы!» – такова задача.

Выполнить эту задачу можно только путем немедленного и решительного осуществления шести исторических условий тов. Сталина.

Итак:

а) Выходит, таким образом, что нельзя уже рассчитывать больше по-старому на самотек рабочей силы. Чтобы обеспечивать промышленность рабочей силой, надо ее набирать организованным порядком, надо механизировать труд. Думать, что можно обойтись без механизации при наших темпах работы и масштабах производства, – значит, надеяться на то, что можно вычерпать море ложкой.

б) Выходит, далее, что нельзя больше терпеть текучесть рабочей силы в промышленности. Чтобы избавиться от этого зла, надо организовать зарплату по-новому и сделать состав рабочих на предприятиях более или менее постоянным.

в) Выходит, дальше, что нельзя больше терпеть обезличку в производстве. Чтобы избавиться от этого зла, надо по-новому организовать труд, надо расставить силы таким образом, чтобы каждая группа рабочих отвечала за работу, за станки, за механизмы, за качество работы.

г) Выходит, далее, что невозможно больше по-старому обходиться тем минимумом старых инженерно-технических сил, который мы наследовали от буржуазной России. Чтобы поднять нынешние темпы и масштабы производства, нужно добиться того, чтобы у рабочего класса была своя собственная производственно-техническая интеллигенция.

д) Выходит, дальше, что нельзя по-старому валить в одну кучу всех специалистов и инженерно-технические силы старой школы. Чтобы учесть изменившуюся обстановку, надо изменить нашу политику и проявить максимум заботы в отношении тех специалистов и инженерно-технических сил, которые определенно поворачивают в сторону рабочего класса.

е) Выходит, наконец, что нельзя по-старому оборачиваться на старых источниках накопления. Чтобы обеспечить дальнейшее развертывание промышленности и сельского хозяйства, нужно добиться того, чтобы пустить в дело новые источники накопления, ликвидировать бесхозяйственность, внедрить хозрасчет, снизить себестоимость и поднять внутрипромышленное накопление.

Таковы новые условия развития промышленности, требующие новых приемов работы, новых приемов руководства хозяйственным строительством.

(Сталин)

* * *

Тесное, темное (светились только мониторы, озаряя отрешенные от всего земного лица унисекса, запутавшегося во Всемирной паутине) помещение было прокурено до такой степени, что Алена закашлялась уже в дверях. Она просто люто ненавидела такие душегубки. Первым побуждением было двинуть отсюда на главпочтамт, но она просто не успела бы: по воскресеньям там закрывали в семь, а было уже без четверти. Конечно, можно завтра встать пораньше и сбегать на тот же главпочтамт к открытию, но тогда она опоздает на шейпинг, а это еще хуже, чем опоздать на милонгу. Алена не ведала, что в это мгновение судьба давала ей шанс избегнуть очень крупных неприятностей, однако этот шанс наша героиня упустила. Да ладно, чего дергаться, потерпи минуту, сказала она себе, начисто игнорируя призывы своих взбунтовавшихся бронхов, легких и трахей, а также носоглотки, зато дело будет сделано.

Подошла к утонувшему во мраке прилавку, за которым, по идее, должен был сидеть какой-нито менеджер или как они тут, в интернетских салонах, называются, однако за прилавком было пусто. Алена растерянно оглянулась.

– Anybody home? – позвала она, бог весть почему, по-английски… но молчанье было ей ответом. То ли по-английски здесь никто не понимал, то ли просто неохота было разговаривать.

Алена потопталась на месте… судьба в эту минуту давала ей второй, и последний шанс выйти из салона и вообще из надвигающихся на нее проблем без ущерба, но и этот, второй шанс, был нашей героиней безвозвратно упущен.

– Да тут есть вообще приемщица или приемщик какие-то или нет? – воззвала она возмущенно, и из-за ближнего монитора высунулась голова с какими-то зловещими шишками на месте ушей. Шишки слабенько мигали лиловым светом.

Впрочем, Алена уже многое успела повидать в жизни и сразу поняла, что обладатель сей головы, даром что умеет мигать ушами, не инопланетянин, не космический корабль, обозначающий свое местоположение в стратосфере (а может, и в атмосфере – в космонавигации наша героиня была не сильна), а просто наушники стереофонические надел. Должно быть, музыке сфер внимает. А мигают на них такие штуки, которые называются световыми диодами. Не то чтобы Алена знала, что такое диоды… просто читала, что мигалки называются именно так.

– Вы чего хотели-то? – спросил носитель наушников, слегка сдвинув их назад.

– Сообщение отправить, – ответила наша героиня, пытаясь угадать, приемщик перед ней или приемщица. Оказалось, ни тот, ни другая.

– Да Алка вышла в магазин на минуточку, на ужин чего-нибудь купить, – пояснил доброхот.

– Вот те на, – проворчала Алена. – А скоро ли вернется?

Существо в наушниках пожало плечами, и его бортовые огни почему-то замигали чаще.

– Вот же ужас, – жалобно сказала Алена. – А кроме нее, никто не может отправить? Мне ведь очень срочно надо…

– А большое сообщение-то? – лениво спросило незнакомое существо.

– Чепуха, 43 кб, – с небрежным видом профессионала ответила Алена… да она и была профессионалом, что там скрывать!

– Уже на флэшке или сейчас писать будете? – спросил обладатель наушников, нехотя, медленно, выбираясь из-за стола. Вроде бы особь мужского пола, тощая и довольно длинная.

Бывают же такие добрые люди, растроганно подумала Алена. Вот просто так решил помочь залетной барышне, бросил свои дела, отклеился от липких нитей вышепоименованной паутины, ну лгут, лгут люди, когда уверяют, будто нынешняя молодежь бездушна и меркантильна!

На вид Ушастому – Алена решила называть его именно так, ведь надо же его как-то называть, – могло быть и семнадцать, и за тридцать – широкие штаны, бесформенная рубаха, черты лица таяли во мраке, примятые дужкой наушников волосы завязаны на затылке в хвост, ноги шаркают, будто ему вообще под восемьдесят… Типичный, короче, представитель.

Алена молча покачала флэшкой, к которой был привязан хорошенький девайс в виде желтенького утенка. Утенок был мини-подобием погремушки, а потому затерявшуюся в недрах Алениной сумки флэшку всегда было легко находить, стоило только сумкой потрясти.

– Кому? – спросил Ушастый, усаживаясь за центральный компьютер.

– Там перед сообщением адрес, – пояснила Алена, с трудом сдерживая улыбку, потому что световые диоды, перемигиваясь, придавали лицу ее собеседника то свирепое, то лукавое, то печальное, то нелепо-смешное выражение, в их мигании нос казался то длинным, то курносым, брови забавно наезжали одна на другую, а глаза принимали просто-таки потусторонний оттенок и тоже как бы светились. Ну просто персонаж канала «ТВ-3» – настоящий мистический!

– С вас сто рублей, – заявил Ушастый, лихо копируя адрес и текст в поля сообщения.

– Сколько?! – изумилась Алена.

– Стольник, – повторил Ушастый.

– Да что ж так дорого-то? Вроде на почтамте пятьдесят было!

– Так и идите на почтамт, – буркнул Ушастый, а лиловое лицо его приняло самое приветливое выражение. – Про финансовый мировой кризис слышали? Думаете, он нас не задел? Знаете, что, к примеру, в нашей металлургии делается? «Магнитка» остановила прокатный стан и перешла на четырехдневную шестичасовую рабочую неделю, «Азовсталь» и комбинат Ильича останавливают производство, Никопольский завод ферросплавов встал, «Северсталь» тоже на грани того… Это что, по-вашему, полная муйня? И почему вы решили, что кризис не коснулся интернет-салонов? Так будете свое сообщение отправлять?

Малый оказался, однако, глубокий эконом!

– Отправляйте, конечно, – кивнула Алена, рассудив, что такая сумма ее никак не разорит, зато дело будет сделано, и открыла кошелек. Вот те на… а ведь не факт, что не разорит! В кошельке всего двести десять рублей бумажками и рубль. Забыла деньги положить! Сто за сообщение, сто за вход на милонгу, одиннадцать за маршрутку в одну сторону, а обратно Алена все равно всегда идет пешком, чтобы прогуляться… ладно, нормально, бюджет выдерживает! И она положила требуемую денежку на высокий прилавок, ограждавший стол с компьютером, а взамен получила свою флэшку.

– Готово, – лениво проронил Ушастый, выбираясь из-за прилавка. – Сообщение ушло.

Алена уже слишком давно общалась с Интернетом, чтобы не позволять себе наивных восклицаний вроде: «Уже, так быстро?!» – поэтому она просто забрала своего бренчливого утеночка, сказала спасибо и вышла из салона.

Холодный ноябрьский воздух показался особенно чистым и свежим после той никотиновой смеси, которой приходилось дышать в подвальчике, поэтому Алена настолько им опьянилась, что у нее даже голова закружилась. Она замедлила шаги и вовсе приостановилась на минуточку, а потому обратила внимание на черноволосую худосочную девицу в блескучей курточке и кожаных штанцах, которая расхлябанной походкой приближалась к салону, держа на отлете прозрачный пластиковый пакет. В пакете просматривались жестяные пивные банки и какие-то свертки. Очень может быть, это была та самая Алка, которая отправилась прикупить продукты на ужин. Может, спросить ее, а в самом ли деле отправка сообщений стоит так дорого? И отдаст ли Ушастый Алке стольник? Запросто может в карман положить. Ведь отправленное сообщение можно стереть, и никто никогда не узнает о маленьком тайном бизнесе…

Да и на здоровье, с другой-то стороны! Сидела бы Алка на своем рабочем месте – денежка бы ей досталась. Поэтому Алена отправилась своим путем, и очень скоро и Алка, и Ушастый, и сообщение, и даже издательство «Глобус» улетучились из ее мыслей, а воцарилось в них целиком и полностью аргентинское танго.

С тех пор, как однажды в Париже наша героиня случайно потанцевала милонгу – танец, потом попала на милонгу – на вечеринку, где танцуют только аргентинское танго (эти омонимы поначалу надолго стопорят тех, кто только начинает тангировать… такое слово в самом деле есть, честное слово… ну, еще иногда говорят – «танговать»), – а потом оказалась в студии мадам Мартин, в совершенно волшебном шато (ну, само собой, замешавшись заодно, по своему обыкновению, в очередную криминальную разборку[1]), она совершенно ошалела от этого красивейшего в мире танца и отдавала ему все свое свободное время, порой просто-таки крадя его у работы и личной жизни. К несчастью, ни один из ее нежных приятелей не тангировал, а поэтому не мог разделить танцевального пыла Алены, и она все чаще думала, что, конечно, полной гармонии в этом мире достичь невозможно. Партнеры для личной жизни у нее были на выбор, а вот партнеры для танго, увы… Но тем не менее Алена посещала все милонги, которые проводились в Нижнем, не пропускала ни одного урока в студии «Атанго», а при малейшей возможности ездила в Москву на танговские фестивали ну и, само собой, на московские милонги. Что характерно, на прошлое Рождество она умудрилась отыскать во время одной такой милонги виновника целой серии кровавых убийств… которые на самом деле убийствами не были! – и все это в перерывах между несколькими танго![2]

У милонг «Атанго» был только один недостаток: они слишком быстро заканчивались. Нет, в самом деле, ну что такое – четыре часа аргентинского танго?! Да это просто миг, прекрасный миг! Раз – и нет его… Даже и не постигаешь, отчего так ноги разболелись? Четыре часа провести на двенадцатисантиметровых каблуках, это само по себе не так уж просто, а уж если большую часть этого времени не просто так за столиком сидишь, свои хорошенькие ножки привольно вытянув, а на этих самых ножках почти беспрерывно совершаешь некие пируэты, то, конечно, скидываешь свои туфельки фирмы «Neotango» с долей тайного облегчения.

Алена в этом смысле была дама опытная, поэтому она давно оставила такие глупости, как приходить на милонги в фасонных сапожках. Надела удобнейшие ботиночки на низком каблуке, натянула поверх сетчатых колготок джинсы, свернула юбку с невероятным разрезом и убрала в сумку вместе с баснословными танго-туфельками стоимостью в четверть ее гонорара за романчик, надела свитер, куртку, обмоталась шарфом и вышла в темную ноябрьскую ночь – звездную и довольно теплую.

Однако стоило вывернуть на Рождественскую, ветер хлестанул в лицо с такой силой, что Алена попятилась душевно и физически. Ветер выбивал слезы из глаз, и она ужасно пожалела, что ресницы накрашены. Приходилось то и дело осторожно промокать уголки глаз бумажным платочком, чтобы не потекла тушь, однако то ли платочек оказался не столь уж мягок, то ли ветер усиливался, то ли еще что, но глаза слезились все сильней. Ладони замерзли, она сунула их в карманы и пожалела, что забыла перчатки. А руки снова и снова приходилось вынимать из кармана, чтобы доставать платок и вытирать слезы, которые текли все сильней, и пальцы вообще закоченели… Не сразу до нее дошло, что глаза так сильно слезятся не столько от ветра, сколько от того, что этот дурацкий бумажный платочек был пропитан ментолом, и она пожалела о своем пристрастии к ароматизированным одноразовым платочкам.

Дальше идти навстречу ветру не хотелось. Поворачивать на Нижне-Волжскую набережную, где находилась остановка маршрутки, хотелось еще меньше: в эту пору – поздним воскресным вечером – транспорт ходил просто из рук вон, а там ветрище от Волги такой, что в два счета прохватит. Разве что такси взять?

Ага, с пустым-то кошельком…

Вдали прокурлыкала милицейская сирена. Алена поежилась – исстари, еще когда на Рождественской находилось воспетое Горьким «дно», местечко считалось, по-нонешнему говоря, криминальным. «Дно» сие не раз пытался протралить частым неводом предок нашей героини, Георгий Владимирович Смольников, начальник сыскной полиции Нижнего во времена достопамятные, да так и не дотралил, что и стало причиной его трагической гибели.[3]

Хорошо, что она живет в районе, который считается тихим, мирным и спокойным. С другой стороны, не с ее кошельком – пустым, как уже было сказано! – бояться грабежа.

На всякий случай Алена проверила карманы куртки, не завалялся ли там, скажем, стольник-другой? Такое с ней, по причине супер-гипер-рассеянности, порою случалось, и можно вообразить, каким приятным сюрпризом являлась нечаянно обнаруженная денежка. Вот и сейчас повезло – правда, в значительно меньшей степени, чем хотелось бы. В кармане оказалось всего-навсего восемь рублей. Даже на маршрутке не подъедешь, а холодно-то как!

И в это мгновение сзади раздался трезвон трамвая.

Трамвай! Ура! Доехать до Черного пруда, а там десять минут до дома. Вдобавок, поездка на трамвае стоит как раз восемь рублей! Все-таки Нижний – это, к счастью, совсем даже не Москва. Хотя, с другой стороны, в Москве десятки танго-студий, там милонги каждый день, а не только по воскресеньям, да и то не по каждым…

Короче, есть, есть тут свои плюсы и минусы.

Однако пока станешь их считать, трамвай уйдет. Алена припустила со всех ног и вскочила в последнюю дверь последнего вагона чуть ли не за мгновение до того, как трамвай тронулся, и сразу плюхнулась на свободное сиденье.

Повезло! И как приятно посидеть после четырех часов тангования, куда приятней, чем топать вверх по Зеленскому съезду, а потом еще невесть сколько по Ошаре и прочим улицам домой. Вот здорово, уже и подогрев включили, о, как приятно тому местечку, на коем сидишь…

Она отдала деньги кондукторше и с улыбкой поглядела на свое отражение в темном стекле. Очень привлекательное отражение, надо сказать… видимо, и оригинал таков же, иначе отчего же сегодня все лучшие партнеры «Атанго» и «Аргентины», второй нижегородской танго-студии, так и приклеились к Алене Дмитриевой, и даже Елена, руководительница «Атанго», обычно такая снисходительно-высокомерная и любезно-язвительная, сегодня вся рассиялась улыбками и даже отвесила Алене парочку комплиментов. С другой стороны, на личную привлекательность Алены Дмитриевой занудной Елене уж точно наплевать, для нее главное – правильная скрутка корпуса, техника шага, молинете и очос, у нее даже поговорка есть: «Делай очос – и все пройдет!»

Ах, ну почему, почему жизнь так несправедлива, почему у техничной и привлекательной Алены нет постоянного партнера для танго? Вот если бы Игорь… говорят, он тоже увлекается аргентинским танго, однако Алена его ни разу не видела на милонгах, да и слава богу, не приведи господь… а он, конечно, танцевал бы, как бог Шива… бог Шива и аргентинское танго – ну что за нелепое сочетание, вообще такая чушь лезет в голову, стоит лишь подумать об этом молодом человеке, из-за которого Алена в свое время претерпела столько страданий, что все осколки своего разбитого сердца ей до сих пор подобрать не удалось.[4]

Нет, не дай бог его снова увидеть. Пусть будет только танго, танго без Игоря. Такая свобода в этих изысканных движениях. А музыка? Эта музыка сводит с ума и мешает жить. Натурально мешает! Алена привыкла писать под музыку, фактически слыша не ее, а лишь отдельные ноты, но не слышать музыку танго невозможно, а под нее забываешься просто клинически, в том смысле, что и о романах, которые надо в срок сдавать, забываешь, сидишь и слушаешь, слушаешь эту невероятную красоту…

Стоп, дорогие товарищи. А куда это следует трамвай? Черный пруд в пяти минутах, а Алена уже добрые четверть часа куда-то едет, забыв о времени… ну да, так всегда и происходит, стоит только подумать о танго, даже не слыша музыки, даже не танцуя.

– Это какой номер-то? – спросила она у кондукторши.

– Двадцать седьмой. Что ж не смотрите, куда садитесь? – проворчала та. – И сзади номер, и спереди, и сбоку…

Алена покаянно кивнула. На номер она не посмотрела, решила, что, как раньше, по Рождественской идет только «единица». А двадцать седьмой завезет ее аж к Средному рынку, а потом повернет, увы, не на Белинку, как было, опять-таки, раньше, а направится в объезд через Бекетова. Больно надо – семь верст киселя хлебать. Нет, Алена выйдет на Средном и сядет на «двойку», которая довезет ее до Оперного театра, а там до дому всего ничего. Нет, на «двойку» она не сядет – денег-то нет! Ладно, пройдется пешком через парк Пушкина. Там не так ветрено, среди деревьев, зато слышно, как стучат друг о дружку голые ветки. Почему-то наша неромантичная героиня очень любила такие романтичные звуки природы.

Итак, трамвай допилил до Средного рынка и двинул себе окольными путями на Бекетовку, а Алена миновала телецентр и вошла в парк.

Все было так, как ей хотелось: ветер метался среди деревьев, голые ветки стучали друг о дружку, клочья белесых облаков цеплялись за вершины, белая почти полная луна висела на холодном северо-востоке…

А в парке царила почти полная тьма.

Почему-то половина фонарей не горела, а летние кафешки уже закрылись, да и ресторан «Онегiн» (ну да, он вот так назывался, в несоблюдение всех правил орфографии, как нынешних, так и минувших), неделю назад опечатанный за несоблюдение каких-то там норм, не то санитарных, не то эпидемиологических, не то всех вместе, погасил свою вывеску. Было, честно говоря, неуютно и тревожно. Алена подумала-подумала – и выбралась на обходную дорогу. И тут-то ветер опять взялся за нее – этак радостно, вернее, злорадно. Бил в лицо, и слезы уже лились вовсю, наверняка тушь потекла. Алена упрямо наклонилась и пошла как можно быстрей. Ничего, каких-то четыре квартала – и она дома. Правда, кварталы эти ужас какие длиннющие!

Вдруг сзади ударил свет фар, потом приблизился рокот мотора, затем он стих и чей-то голос окликнул:

– Девушка, что такая грустная идешь? Может, подвезти?

– Спасибо, не нужно, – ответила Алена, не оборачиваясь и не вдаваясь в подробности, что идет она вовсе не грустная, а замерзшая.

Закон природы, проверенный эмпирическим путем неоднократно: если женщина идет одна, то каждые пять минут около нее непременно притормаживает один-два автомобиля. Кто-то просто молча, искательно поглядит через окно, кто-то предложит подвезти, кто-то откровенно выскажется, что именно ему нужно от этой одинокой женщины. Самое странное, что все почему-то обращаются на «ты».

Этот человек, сидевший в автомобиле, не был исключением. Только, в отличие от других, получивших отказ, он оказался еще и неотвязным.

– Ну давай, поехали с нами, – не отставал голос, с каждым словом, с каждым мгновением казавшийся Алене все более гнусавым и неприятным. – Ну чо ты, а? Не пожалеешь! Скока ты хошь? Ну, чо молчишь, слышь?

Этот провинциальный говор, этот лингвистический охлос были для нашей писательницы похлеще ударов кнутом, она аж передернулась, даже не скрывая отвращения, и это, кажется, не осталось незамеченным.

– Ну чо морду воротишь, чо не нравится?

Голос раздался совсем рядом, и до Алены дошло, что машина остановилась и преследователь догнал ее. Через мгновение он уже схватил ее за плечо и резко развернул к себе:

– Гюльчатай, ну открой, блин, личико!

И почему она решила, что преследователь один?..

Рядом стояли трое, бледнели пятна лиц над квадратными кожаными плечами.

– Что вам от меня нужно? – неприветливо спросила Алена, мысленно обшаривая сумку и прикидывая, чего есть шанс лишиться, если это и в самом деле вульгарные грабители. Мобильный забыт дома – и, такое ощущение, что очень удачно забыт, денег с собой, как известно, нет вообще, документы и пластиковая карточка остались в другой сумке, вот только танго-туфли… самое драгоценное ее на сей момент достояние. Танго-туфли на двенадцатисантиметровой шпильке – сомнительной ценности добыча для грабителей! Может, и не тронут. Осталась только девичья, в смысле, давно уже не девичья честь… Конечно, Алена была не против случайного секса, но групповуху отрицала как таковую, хотя однажды чуть не стала ее жертвой… желающие покуситься на нашу героиню потом долго зализывали раны, как душевные, так и физические![5]

Поэтому за означенную честь она будет сражаться до последнего.

Или она преувеличивает опасность?..

– Что вам от меня нужно?

– Да ничо, – пожал плечами гнусавый. – Ничо такого, ты чо? Потрахаццо маленько. Ты как? Не против?

О господи, какие пошлости… как все это тривиально, такое ощущение, что читаешь чей-то далеко не самый лучший детектив. Неужели в самом деле остались в мире вот такие простые, как трехрублевка советского образца, робята?!

– Вообразите себе, – сказала Алена так высокомерно, что прямо-таки ощутила, как задирается ее нос, – я против.

– Не нравимся, да? – игриво подал голос второй носитель кожана.

– Не нравимся?! – изумился третий – искренне так изумился, что это даже могло растрогать, кабы не крылась в этой искренности потаенная издевка.

Эх, понес же черт ее через парк, ну сложно, что ли, было пойти по Белинке и добраться до дома без приключений?!

– Не нравитесь, – сказала она, опустив руку в карман. Вдруг подумают, что у нее там какое-нибудь оружие? К примеру, газовый пистолет. На самом деле он дома… почему дома-то, а не с собой?! Дома его применять – себе дороже, однажды Алена имела возможность в этом убедиться.[6]

А впрочем, на таком сквозняке толку от газового пистолета – чуть, если только в самые рыла этих хамов стрелять. Но настолько близко их подпускать к себе нельзя. Нет, лучше пусть подумают, что у нее там настоящий пистолет!

Не-е, не подумают… не похожа она на тех, кто в кармане куртки боевое оружие носит. Ладно, пусть подумают, что у нее там мобильный телефон, а на нем – так называемая «тревожная кнопка».

Да пусть что угодно думают, только бы отцепились.

– Нет, не нравитесь.

Голос прозвучал достаточно спокойно, и это радовало. Ну да, по голосу и не догадаешься, что она все же испугалась, а оружия-то – две двенадцатисантиметровые «шпильки»… Вот была бы она японским ниндзя, наверное, запросто могла бы сразить этими «шпильками» даже не троих, а пятерых нападающих. Но она не японский ниндзя, чего нет, того нет, к тому же туфли в сумке, сумка перекинута за спину… удастся ли выхватить их оттуда? Наверное, если скажут – отдавай кошелек, она полезет как будто за кошельком, а сама…

Да ну, чепуха, она не японский ниндзя, как уже было сказано. И нервишки нужны покрепче, чем у нее, чтобы воткнуть в человечка острую и вполне, между прочим, убойную «шпильку». Эх, легко было Блоку писать: «Так вонзай же, мой ангел вчерашний, в сердце острый французский каблук!» А попробовал бы!..

– Ну и что ты там в кармане шаришься? – откровенно ухмыльнулся кожан. – Или достанешь сейчас пистолетик и будешь пулять нам под ноги, предупреждая, что можешь и повыше? Нет у тебя никакого пистолетика, правда? Дома забыла? Ну как же ты так оплошала сегодня? Не повезло тебе, а нам вот повезло. Поэтому…

Он не договорил, потому что фары автомобиля вспыхнули вдруг необычайно ярко, ослепили Алену, заставили ее отвернуться, прикрыть лицо локтем. И тотчас они погасли – стало очень темно.

– Поехали, ребята, – буднично произнес второй «кожан», и она подумала, что именно этот тип у них, пожалуй, главный, а вовсе не болтливый гнусавый.

– Что? – разочарованно протянул гнусавый. – Да мы еще и не начали!

– Поехали, говорю! – В голосе второго звучало раздражение. – Нечего тут ловить. Нет у нее ничего.

– Ну, как скажешь… – проворчал гнусавый. Третий негромко выругался, но тоже не стал спорить.

Заработал мотор, глуша шаги. Захлопали дверцы. Автомобиль развернулся, чудом не задев Алену, которая была так ошарашена, что даже не посторонилась. Ее могли сбить, но объехали… Она тупо смотрела вслед их внедорожнику – в марках автомобилей она не разбиралась совершенно, даже в эмблемах путалась, кроме, конечно, самых общеизвестных, однако все же могла отличить внедорожник от городской модели. И в это мгновение какой-то другой автомобиль обогнал внедорожник, и в блеске его фар Алена мельком увидела номер машины нападавших. Странный какой-то… что-то в нем было не то…

– С вами все в порядке? – раздался взволнованный голос, и Алена резко обернулась, но перед глазами так и поплыло, она покачнулась и, наверное, упала бы, если бы ее не подхватила чья-то рука.

Обернулась – женщина, высокая, как она, в темной куртке, брюках, волосы растрепаны ветром. Лицо плохо видно в темноте, но вроде примерно одних с Аленой лет.

– Вас какие-то хулиганы напугали, да? Я часто выхожу в позднее время – мама у меня уже очень немолодая, прибаливает, она вон в тех домах живет, – женщина махнула рукой на светящиеся квадратики окон чуть поодаль, через дорогу и наискосок, – возвращаюсь от нее, ну и правда, место какое-то неприятное. Муж когда проводит, когда нет, но он часто на работе допоздна, в одиночку тут страха натерпишься.

– Да уж, – пробормотала Алена, с трудом возвращаясь к жизни, – вот уроды моральные! Понятно, что ничего плохого они не хотели, просто попугать решили, а ведь я и правда напугалась!

– Конечно! – сочувственно сказала женщина. – Кто угодно напугался бы. Ну как, дойдете сами? Может, вас проводить?

– Нормально, я уже вполне оклемалась, дойду, тут рядом фактически. Ничего, все будет в порядке. Бомбы дважды в одну воронку… и так далее. Спасибо за сочувствие, вы сами будьте осторожней, если тут часто ходите. До свиданья, спасибо еще раз.

– Да не за что.

Алена шагнула было вперед, но тут же приостановилась:

– Ой, извините, а вы не заметили марку и номер машины?

– Нет, – с сожалением в голосе отозвалась женщина, – я близорукая, номер мне не разглядеть на таком расстоянии, да и не столько на автомобиль я смотрела, сколько на вас. Вроде внедорожник какой-то, а «ровер», «круизер» или что-то еще – это для меня слишком сложно.

– Для меня тоже, – слабо усмехнулась Алена, снова сказала «до свиданья» и пошла своей дорогой.

Вообще-то очень хотелось схватить первую попавшуюся машинку и доехать до дома как можно скорей. В конце концов, водитель ведь может подождать, пока она сбегает за деньгами. Останавливало только опасение нарваться на очередного ловца приключений. Нет, спасибо большое, на сегодня с нее хватит, точно хватит! Поэтому она пошла пешком – быстро, но все же в унизительный бег не ударилась. Гордыня, драконская гордыня… по восточному гороскопу наша героиня была Драконом и иногда та-а-ак начинала пальцы гнуть перед судьбой… Жизнь прожила с ощущением, что на нее кто-то придирчиво и насмешливо поглядывает со стороны, и перед этим «кем-то» ни за что нельзя ударить в грязь лицом. Ну и самоуважение тешится, а как же, не последняя в жизни вещь!

Правда, сейчас она меньше всего думала о самоуважении. Страх еще водил влажной, студеной лапой по ее спине, поэтому сказать, что Алена вздохнула с облегчением, оказавшись наконец дома, это значит вообще совершенно ничего не сказать, это значит промолчать и даже заткнуть себе рот.

Из воспоминаний Тони Шаманиной (если бы они были написаны, эти воспоминания…)

Я очень многое помню из детства. Многое забыла. Но многое помню. Когда после ранения память ко мне начала возвращаться, я первым делом вспоминала не нашу роту, не бои, не полевой госпиталь, не тот снаряд, разорвавшийся в метре от воронки, где я пряталась, и чуть меня не убивший, – а детство. Детством я называю все, что было до ареста отца. И хоть к тому дню, когда его забрали, мне уже исполнилось 15, а это вроде бы считается юностью, на самом деле это все-таки было детство – счастливое и беззаботное. Потом я сразу стала взрослой, а тогда была маленькой, балованной дочкой, такой куколкой тряпичной…

Ну так вот, в госпитале, в моей палате, были две москвички. Они лежали на двух соседних со мной койках и все время болтали о Москве. Я не могла ни рукой, ни ногой шевельнуть, у меня была забинтована вся голова, глаза тоже, потому что их взрывом обожгло, я ничего не видела и мир воспринимала только через слух. Сначала слышала лишь неразличимые звуки, потом эти звуки как-то сами собой начали связываться в слова, а затем и в предложения. И я начала улавливать смысл фраз. Одни слова что-то значили, другие – нет. Ночами я не могла спать от страха перед этими бессмысленными словами. Иногда я не понимала самого простого. Что такое, например, водопроводный кран? Наверное, это может показаться смешным, но я не могла вспомнить. Лежала и мучилась от ужаса, что у меня отшибло мозги. Что это такое, я тоже не понимала толком, но помню, как однажды санитарка Фая сказала, подсовывая под меня судно:

– Вот бедняжка, лежит, как колода, неужели так всю жизнь пролежит? Беда девке, отшибло мозги…

Меня это должно было напугать, наверное, но не напугало, я почему-то чувствовала, что здоровое тело (а оно ведь было здоровое, молодое, сильное, только раненое) все исправит, свое возьмет, раны заживут, я снова смогу ходить и владеть руками, а вот с мозгами-то что будет?!

Иногда у нас в палате включали радио. Я ненавидела эти минуты. Я спокойно слушала сводки Совинформбюро, мало что в них понимая. Наши войска перешли в наступление… наши войска оставили… бой местного значения… Для меня в том моем состоянии это ничего не значило. Я просто слушала звуки. Размеренный человеческий голос мне не мешал. Но музыка… особенно одна мелодия, она почему-то очень часто звучала.

– Ах, как красиво, – однажды сказал кто-то рядом. В том состоянии непонимания, в каком я тогда находилась, мне казалось, что «красиво» – это то, что причиняет боль и разрывает душу. Так, как эта музыка, эта мелодия, эти слова:

Мало того, что этот голос разрывал мне сердце. Он еще как-то странно замедлялся при последних словах, и я чувствовала, как с каждым звуком, с каждым замиранием мелодии из меня по капле, будто кровь, уходит жизнь.

У меня не было сил сказать что-нибудь, я могла только стонать, и санитарка одна – была у нас там такая Матрена, ужас, вот и правда что Матрена! – говорила:

– Ой, девка-то наша поет!

И хохотала.

У меня под повязкой копились слезы и разъедали мои обожженные глаза. Я не пела – я кричала от немыслимой боли!

Одному богу ведомо, как я ненавидела эту музыку, этот голос, эти слова… Пытка моя называлась – «Ария Надира» из оперы Бизе «Искатели жемчуга», а палач носил имя Леонида Собинова.

Потом, когда я все вспомнила о себе, я уже не удивлялась тому страданию, которое испытывала при звуках этой мелодии. Но странно и даже как-то обидно, что память мне вернула не она, а слово, причем очень трудное слово.