Мир юных Вайц Крис
Я. Ты о рассказе Кротов? О расовой войне, да? Я помню. Только… стреляют пока что в нас.
Питер улыбается.
Питер. Не дрейфь. Поговорю с ними на фене, и все будет тип-топ.
Я. Ты извини, если что. Мне просто страшно.
Питер. Подруга, ни один ниггер не соблазнится твоей костлявой задницей.
Я. Ты ж знаешь, я не об этом!
Питер (качает головой). Не знаю, ясно? Не могу говорить за других. Думаешь, я был типа, как они? Ниггер-гей, который ходил в школу для голубых! Да меня первым сожгут у позорного столба!
Я. Да уж, это точно. (Немного поразмыслив.) А ты попробуй притвориться мужиком.
Питер смеется. Кажется, меня снова любят.
Пока я жалела себя несчастную из-за Джефферсонова увлечения Грудастой, Питеру, наверное, было намного хуже. На Площади ему жилось классно. Геев там хватало, и чужое поведение никого не заботило – лишь бы от общих дел не отлынивал. А тут? Здешнее общество – или как оно у них называется – не сильно похоже на толерантное.
Когда все закончится и мир будет спасен, обязательно найду Питеру дружка.
За водохранилищем парк с востока на запад пересекает дорога, по ней когда-то ездили машины. Вспугиваем стаю бродячих собак. Они что-то грызли – опять трупы; воняют не слишком, значит, умерли недавно. Вокруг валяются стреляные гильзы, но оружия нет. В засаду, наверно, попали. Мы спешим побыстрей убраться с открытого места под деревья на другой стороне.
На некоторых псах до сих пор надеты яркие ошейники. Помню, мы пытались приручить одичавших собак, однако они уже привыкли есть мертвых и бегать от живых, которые охотились за собачьим мясом. Больше всего я жалела тех зверей, что потеряли хозяев, когда были щенками. Пыталась их ловить, чтобы снять ошейник, но они мне не доверяли, улепетывали со всех ног. Песики росли, шею им давило все сильней, и в конце концов они задыхались.
Может, это вроде метафоры – про всех детей, которые не сумели отвыкнуть от прошлого мира. Не знаю.
Ну вот, дошли. Северо-восточная граница парка. В углу под стенами – много заброшенных грядок. Стебли у растений пожелтели, земля сухая.
Трусим к выходу. Пятая авеню выложена знакомым светлым камнем. За оградой – пустынная площадь, разбитые машины, мусор.
Джефферсон делает шаг на улицу. Старается вести себя как ни в чем не бывало, но выходит не очень – видно, что напряжен. Мы за ним, с открытого пространства поскорей ныряем в проход между домами. Вывески сообщают, что с Дюк-Эллингтон-секл мы свернули на Тито-Пуэнт-уэй.
Теперь нужно пробираться к реке. Здесь самый короткий путь. Меньше десяти кварталов – и мы будем на ФДР-драйв. Оттуда, если дорога свободна, пойдем к мосту Трайборо и по нему – на Лонг-Айленд.
А дальше… Поживем – увидим.
Первые несколько кварталов вокруг тянутся одинаковые, не очень высокие, скучные дома из красного кирпича. На перпендикулярных улицах стоят старые пятиэтажки без лифтов, на первых этажах магазинчики. Небольшие универсамы – местные называют их бакалеей – разграблены и сожжены.
Успеваю подумать: «Кажется, проскочим без проблем», и тут появляются первые люди. На крыльце болтает стайка моих ровесниц.
Чуть не сказала «чернокожих ровесниц». Может, так и надо было – для ясности; но это обычные девчонки, честное слово. Назову их черными, и станет понятно: я считаю их другими, будто они от меня отличаются. Ну, мы же все исходим из того, что принимаем за норму. Я думаю о себе просто как о девушке. Для них же я – белая девушка. Язык умеет ставить ловушки.
Короче говоря, все выглядит очень мирно, как в прошлом. Может, это не их, а нас надо бояться? Вид у нашей компании тот еще: одежда в грязи и крови, в руках оружие, за поясом ножи.
Хотя… Вон у одной девчонки на коленях АК. Металл блестит как-то странно, не пойму… Хозяйка автомата смотрит на меня в упор, и я отвожу глаза.
Идем дальше, не выражаем ни дружелюбия, ни враждебности. Может, пронесет? Когда проходим мимо девушек, они встают и пристраиваются за нами. Одна говорит по рации.
Еще квартал – и наша свита разрастается. Через пять кварталов нас уже окружает человек сто. Выглядят не агрессивными, а скорее, любопытными. Типа, откуда здесь эти идиоты?
И у каждого в руках оружие. У кого АК, у кого пистолеты, у кого вообще что-то непонятное. Причем большая часть арсенала блестит так же странно, как и автомат у девчонки с крыльца – похоже на пластмассу.
Народу столько, что сбежать не получится при всем желании. Нам оставили метра три пространства, не больше. Никто нас не трогает, все просто идут.
Вдруг раздается звук, которого я не слышала уже два года. Пронзительное «виу-виу» полицейских сирен. В голове мелькает дурацкая мысль: «Ура, спасены!»
Спасены, как же. Из-за угла и правда выезжают полицейские машины, но выходят из них, конечно, не копы. Бритоголовые парни со зверскими мордами, ледяными глазами и пулеметами наперевес. Толпа расступается.
Бугай. Ну и чего встали, козлы? Руки, быстро!
Лицом к машине, голову пригнуть, ноги расставить. Сумки забирают, нас обыскивают.
Я лишаюсь складного ножа и пояса с обоймами. На руках защелкивают наручники. Нас пихают в патрульные машины. Как в кино – одной рукой конвоир держит арестанта, второй пригибает ему голову, чтобы тот не треснулся. Только забота о наших головах – просто ритуал такой, для видимости; эти красавцы плевать хотели на наше здоровье. У них имидж. Типа: «Мы теперь копы и вести себя будем соответственно».
Я оказываюсь на заднем сиденье рядом с Грудастой. Та отодвигается от меня подальше. Чего это с ней? Вид дикий, глаза блуждают.
Я. Ты чего?
Грудастая. Ничего. Готовлюсь.
Я. К чему?
Она сводит глазки в кучку и смотрит на меня.
– С тобой такого не было? Повезло, значит.
Я. Какого «такого»?
Грудастая. О боже. Девственница наивная.
Наверное, она хочет сказать, что нас ждет какой-то ужас. Сердце подскакивает к горлу, становится трудно дышать.
Я-то воображала холодную камеру, пулю в лоб или вариант поэкономней – ножом по горлу.
Смотрю на бритые головы захватчиков. Нас от них отделяет металлическая решетка между сиденьями. Едем вроде на север, хотя не уверена – в голове туман, соображаю плохо. Тупо пялюсь на розовый шрам водителя, там, где заканчивается череп. Под ним на шее пара кожных складок – и плечи.
Страшно.
Грудастая замечает выражение моего лица, смеется.
Однако нас привозят не в глухой закоулок или тюрьму, а в симпатичный красный особняк с цветочными клумбами. На крыльце весело болтают двое: девушка с загадочно блестящим автоматом и здоровяк с очень подходящим ему гигантским пулеметом. При появлении машин разговор замолкает.
Нас вытаскивают на улицу и толкают к ступенькам.
Поют птички. На солнце греется холеный серый кот; когда мы подходим к крыльцу, он трется мне об ноги.
Нас заводят в небольшую гостиную слева от входа и оставляют одних среди пышных старомодных диванов и кресел.
Парень со шрамом. Не пачкайте тут ниче, ясно? И не ломайте. А то ни в жизнь не расплатитесь.
Да уж. В комнате идеальный порядок. Чистые ковры, старые картины на стенах – новые картины на стенах! Значит, где-то есть принтер и электричество. Полированные журнальные столики. Напольные часы лениво отсчитывают секунды.
И миска с яблоками.
Настоящие? Не может быть. Наклоняюсь понюхать.
Грудастая. Ты чего?
Я. Настоящие!
Грудастая. Да пофиг.
В голове у Джефферсона уже заработали шестеренки.
Джефферсон. Дайте я с ними поговорю.
Я. Да ну? А если мы скажем «нет»?
Через несколько минут – я все это время пожираю глазами яблоки – входит девушка и сообщает: «Вас готовы принять», будто у нас встреча назначена.
Вверх по узкой лестнице. Ступени крутые, руки за спиной в наручниках, идти неудобно, и я спотыкаюсь. Охранник со шрамом поднимает меня за шиворот, с улыбкой пожимает плечами.
Идем по коридору, нас заводят в комнату с большим окном. Внизу сад, там цветет дерево.
За столом перед окном сидит красивый чернокожий парень. Чуть ниже среднего роста, но выглядит не малорослым, а скорее, плотным. Волосы аккуратно сбриты, одежда чистая, глаженая: черный пиджак из мягкой кожи поверх хрустящей белой рубашки, штаны-хаки с острыми стрелками, лоснящиеся кожаные ботинки коричневого цвета. Он что, утюжит вещи?! И бреется лезвием?
Шикарные глаза: темно-карие, с длинными ресницами.
Парень отодвигает блокнот, исписанный цифрами.
Он. Я прикажу освободить вам руки, хорошо? Если попытаетесь бежать, придется вас убить. Думаю, вы люди разумные, иначе уже, наверное, погибли бы.
Он кивает охранникам, и с нас снимают наручники. Предлагают стулья.
– Ну, порядок? – говорит парень, когда мы расселись. – Буду с вами любезен и назову свое имя. Солон.
Джефферсон. Законодатель.
Солон (с улыбкой). Верно.
Встретив мой недоуменный взгляд, Джефферсон пожимает плечами:
– Древняя история.
Я. Ты что, его знаешь?!
Солон (смеется). Нет-нет, он имеет в виду не просто древнюю, а древнегреческую историю. Не пугайся.
Грудастая. Давай уже быстрей.
Солон (озадаченно). Что именно быстрей?
Грудастая. Да ладно тебе.
– Она думает, ты собираешься ее насиловать, – произносит пухлая девушка.
Пышка сидит в тени, поэтому я ее до сих пор не замечала. Рядом с ней – худышка с бессмысленным взглядом.
Солон (хмуро). Ты спутала нас с нашими невежественными соседями на юге.
Невежественными?
Грудастая. Чего?
Пышка. Он говорит, что сначала пустит тебе в голову пулю, мисс Штучка, а уж потом…
Грудастая. Не вопрос, лишь бы вы улыбались.
Ее самообладание в такой момент меня даже восхищает.
– Мы не такие нелюди, как ваши конфедераты, – произносит Солон.
И вот тут, сама не знаю почему, я решила: он мне нравится. И я ему верю.
– Мы не из Конфедерации, – открываю я рот. – Мы с Вашингтон-сквер.
Солон бросает вопросительный взгляд на пухлую девушку. Та кивает.
– Думаю, они и правда не конфедераты. В Конфедерации ниггеров нет.
Солон (Питеру). Что скажешь, брат? Как ты связался с этими ребятами?
– Брат? – Питер смотрит Солону в глаза. – Я с тобой не знаком. Мои братья и сестры – вот эти люди. Кроме той чокнутой, – кивает он в сторону Грудастой.
Солон снова смотрит на пышечку и смеется. Та пожимает плечами.
Солон. Как вы сюда дошли? И зачем?
Джефферсон. На вопрос «как» ответить легко. Прорвались через Юнион-сквер, сбежали от каннибалов из библиотеки, выиграли бой на Центральном вокзале, попали в подземку и там умудрились выжить во время конфедератской резни, потом убили белого медведя в Центральном парке.
Солон. Угу. Действительно легко. Теперь вопрос «зачем».
Умник. Хотим спасти человечество.
Солон. Как-как ты сказал?
Джефферсон. На восточной оконечности Лонг-Айленда есть лаборатория. Думаем, там и началась Хворь. Мы идем туда.
Солон. А когда дойдете? Решили, что де– лать?
Джефферсон мотает головой.
Солон. Тогда зачем вам в лабораторию?
Джефферсон. Это лучше, чем просто ждать смерти.
Солон обдумывает ответ.
Солон. Вы можете погибнуть по дороге.
Джефферсон. Ну, сюда же мы дошли.
Солон. Еще не вечер.
Разговор на этом прерывается.
Солон. Передо мной дилемма. Поясню. (Откидывается в кресле.) Не знаю, принимать ли ваш рассказ за чистую монету. Очень уж сложная легенда.
Пышка. Больше похоже на бред собачий.
В ее исполнении это больше похоже на «брееееед сааабачий».
Солон. С другой стороны, кому придет в голову сочинить такую легенду? И с какого перепугу вы вот так запросто явились на нашу территорию?
Я. Вот именно! Идея такая бредовая, что просто обязана быть правдой.
Джефферсон (недовольно покосившись на меня). Послушай, мы не собираемся никого ставить перед э-э… дилеммой. Отпусти нас, мы пойдем своей дорогой, и ты выбросишь эту историю из головы.
Солон. В том-то и дело. Не могу я вас отпустить.
Я. Почему? Нет, я понимаю, мы у вас в плену, конечно. Но почему ты нам не веришь?
Солон. Я-то как раз верю. Но не могу дать вам уйти.
Я. Почему?!
Тут в разговор вступает Умник. И раскладывает все по полочкам. То есть сначала, наоборот, еще больше запутывает, а потом – раскладывает.
Умник. Три-дэ-печать.
Солон секунду выглядит удивленным, затем улыбается.
Солон. Она самая.
Я. Что еще за три-дэ? Очки из кинотеатра?
Умник. Три-дэ-печать. (Поворачивается к нам.) Вы заметили, что оружие есть у всех? И что некоторые его детали не похожи на металлические?
Ну и?
Умник. Так вот, они и правда не металлические. Пластмассовые. Здесь научились печатать пластиковые детали для автоматов и прочего. Настоящая оружейная фабрика. Потому-то на Базаре и скупают «Лего». Агенты Гарлема.
Солон (с улыбкой). Продолжай.
Умник. Металл они тоже покупают – нельзя делать все детали из пластмассы. Она не выдержит давления взрыва.
Солон. Угу.
Умник. И вы где-то берете порох. Или производите сами.
Солон широко разводит руками и смотрит на пышку. Мол, видала? Говорил же я, они – не дураки.
Я раздуваюсь от гордости, но тут пухлая заявляет:
– Потому-то мы и должны вас убить.
Солон. Грубовато звучит, конечно. Хотя в целом… да, так и есть.
Я. Значит, вы делаете оружие. Почему из-за этого нас надо убивать?
Солон. Нельзя допустить утечки информации.
Джефферсон. Если конфедераты пронюхают про оружие, они нападут.
Солон. Именно. А выступать мы не готовы. Пока.
Я. В смысле – выступать?
Пышка. Выступать по всем направлениям.
Доходит до меня не сразу.
Я. То есть вы хотите… захватить власть?
Солон. Меня это не радует. И так проблем выше крыши. Но ситуация требует. На юге конфедераты, на севере пуэрториканцы и доминиканцы. А ресурсы кончаются. Раз у нас есть технологическое преимущество, я должен его использовать. Должен развязать войну, чтобы мы могли жить в мире.
– Ружья, микробы и сталь, блин, – цедит пухлая. – Не мы такие, мир такой.
– Давайте-ка еще раз, – говорит Джефферсон. – Когда у вас будет достаточно вооружения, вы сможете напасть на всех вокруг. Конфедераты, Вест-Сайд, Рыболовы. Однако вы еще не готовы. И боитесь, что мы их предупредим.
– Ну, я не боюсь, ведь вы мои пленники. Впрочем, идею ты понял правильно. – Солон улыбается.
– Но зачем? – Джефферсон вскидывает на чернокожего красавчика глаза. – Какой смысл? Вам сейчас по сколько лет? Семнадцать? Ну, завоюете вы Нью-Йорк. И что? Ваше… счастье продлится всего лишь год.
– Не знаю. Может, и так. Назови это предопределением. Ходом истории.
– Она упомянула книгу «Ружья, микробы и сталь», – вмешивается Умник. – О микробах ты забыл.
– Не забыл, – возражает Солон. – Забудешь тут, как же! Если б не они, мы не оказались бы в таком положении. Так что да, мы по уши в микробах.
Джефферсон. Положение можно улучшить.
Солон. Поясни.
Джефферсон. Если у тебя будет не только оружие, но и лекарство от Хвори, тогда…
Он многозначительно поднимает бровь.
Солон. И кто же создаст лекарство от Хвори?
Умник. Я.
Солон. Ты. После того как все ученые мира от нее умерли, какой-то чудик из Гринвич-Виллидж возьмет и решит проблему?
Умник. Да.
Никакого хвастовства. Просто констатация факта.
Джефферсон. Ну а если нас убьют по дороге, что ж… Хоть попытаемся. Все равно скоро умирать, правильно?
Солон. Но вы можете предупредить конфедератов о нашем нападении!
Джефферсон. Во-первых, конфедератов мы ненавидим не меньше вашего. Они с самого начала на нас охотятся. Во-вторых, отправь с нами кого-нибудь. Твой человек убедится – мы действуем честно.
Солон. Нет, вы ненормальные. Хотите дойти в такую даль живыми? Вы ж мастера влипать в неприятности.
Джефферсон. А мы воспользуемся вашими связями на Лонг-Айленде. Фермерами.
Солон улыбается, будто Джефф сделал удачный шахматный ход.
Солон. Что за фермеры?
Джефферсон. Те самые, которые вырастили яблоки. Фермеры, благодаря которым вы все тут такие здоровые и сытые и потому можете себе позволить заниматься не охотой и собирательством, а новыми технологиями. Я прав?
Солон. Возможно, у нас есть кое-какие договоренности с производителями.
Я. Но не со всеми, да? Вот откуда у конфедератов молоко и свиньи!
Я тоже хочу примазаться к сделке века, я тоже умная.
Солон. Верно. Ничего, это скоро изменится.
Джефферсон. Так что скажешь? По рукам?
Джефферсон
Солон опирается подбородком на кулак и смотрит на полненькую девушку. Та пожимает плечами.
– Живите. – Он протягивает мне руку.
– Спасибо, – говорю я.
– За что благодаришь? Теперь вы работаете на меня. Если найдете лекарство – в чем я сомневаюсь, – его получат мои люди. Ясно?
Разве я вправе отказывать людям в лечении? Вправе решать, кому жизнь дарить, а кому – нет? Но тут я вспоминаю о конфедератах, и сердце мое ожесточается.
– И мои тоже, – заявляю я. – Люди с Вашингтон-сквер.
– Само собой, – кивает Солон. – Должен же у тебя быть свой интерес.
Я жму ему руку. Что ж, хотя бы так.
– Да, еще одно. Если лекарство не найдете, тогда…
Если не найдем лекарство, нам конец.
– С вами пойдут мои люди, – ставит он точку в разговоре. – Сумеете вернуться сюда, отпущу вас домой. До тех пор вы принадлежите мне.
Перед отправкой нам устраивают экскурсию.
Они гордятся своими достижениями, причем вполне обоснованно. У нас на Площади и близко такого нет, а здесь… Генераторы, канализация, оборудованные медпункты – и все исправно работает.
А еще – оружейный завод в неприметном здании под мощной охраной.
В первом помещении над большими пропановыми горелками медленно плавятся детали «Лего»; их постоянно помешивают, чтобы выгнать пузырьки воздуха. Во втором стоит ряд станков, на них изготавливают ружейные стволы. В соседней комнате целая команда делает патроны: отливает свинцовые пули и аккуратно вставляет их в заполненные порохом стреляные гильзы.
Венец производства – трехмерные принтеры. Прямоугольные разномастные коробки напоминают реквизит научно-фантастического фильма. Они медленно, слой за слоем штампуют пластмассовые детали в соответствии с программой на ноутбуках.
Странная девушка, которая не смотрит нам в глаза, протягивает новенькую деталь Умнику, и тот с восхищением крутит ее в пальцах. Судя по открытому на компьютере файлу, это – затворная рама винтовки AR-15.
– Теперь все изменится, – говорит Умник.
Действительно. Если наводнить Манхэттен пластмассовыми винтовками, его население начнет сокращаться еще быстрее, чем сейчас.
Однако у меня есть теория. Возможно, если срок человеческой жизни и правда увеличится, люди десять раз подумают, прежде чем начинать войну. Когда знаешь, что скоро умрешь, рисковать жизнью намного легче.
В последнюю очередь нам показывают больницу. В длинной комнате с высокими окнами лежат те, кого победила Хворь. Больные выглядят ничуть не лучше наших, зато здесь чисто, комфортно и спокойно. Приятное, мирное место, в таком и умирать легче.
На стене большое распятие: страдающий Иисус смотрит на страдальцев. Возле каждой постели – Библия, пациентам ее читают. Похоже, это единение с историей – историей, где все в конце концов обретает смысл, – приносит умирающим облегчение.
Спрашиваю Солона, как им удалось так хорошо приспособиться к новой жизни.
– Мы не очень-то вписывались в старую. И когда Америка рухнула, мы не так уж много потеряли.
На выходе из больницы нас встречает один из недавних конвоиров, крепкий парень со шрамом на затылке. За спиной у него большой рюкзак, на плече – наполовину пластиковая винтовка AR-15. Его зовут Тео, тихонько сообщает он мне рокочущим басом – негромким, но мощным, будто соседи через стенку низкочастотный динамик включили. Рукопожатие у Тео железное.
Надо полагать, Тео – наш надсмотрщик. Он, да еще проводник, которого все почему-то зовут Капитаном. Если мы собьемся с пути, они должны нас прикончить.
Читать бесплатно другие книги:
