Мир юных Вайц Крис

Забираемся в кузов пикапа и едем на восток, к реке. Нас провожает полицейская машина – вперед по микрорайону из красного кирпича, вдоль десятиэтажных коробок с разросшейся вокруг травой. Встречные машут руками. Будто прощаются.

Подъезжаем к ФДР-драйв.

– За вами была погоня? – спрашивает Солон.

– Да, – поколебавшись, признаю я. – Конфедераты.

Солон кивает.

– Разведчики на южной границе отбили их нападение.

Я бросаю взгляд на Кэт. Та сидит с равнодушным видом.

Останавливаемся на насыпи над шоссе, выходим.

– Дальше не поедем? – Я удивлен.

– На дорогах завалы, – говорит Солон. – Машинам не пройти.

– Значит, пешком? – заключает Донна.

– Мы пощадим ваши ножки, – улыбается Солон. – Так, Капитан?

– А как же, – без всяких объяснений подтверждает Капитан.

– Готов, Тео?

Тот кивает.

– Будь начеку, – обнимает его Солон.

И поворачивается к нам:

– Надеюсь, вы вернетесь. Искренне. И надеюсь, найдете то, что ищете. Ради нас всех.

Я не знаю, что отвечать. Кто мы ему? Пленники, друзья, союзники, партнеры, подданные? Молча киваю.

Капитан с Тео ведут нас вниз на дорогу и дальше к реке. Солон прав – шоссе забито мусором, трупами, пустыми машинами. Интересно, что тут произошло? У водителя вот этого «Форда», наверное, случился инсульт, и в него на полной скорости врезался другой автомобиль. Ту машину бросили, когда стало понятно, что дорога заблокирована и дальше не проехать. Этот «Крайслер» не поделили между собой какие-то люди и потому перестреляли друг друга.

У кромки воды к двум пням, которые когда-то были раскидистыми деревьями, привязана высокая прямоугольная конструкция. Она неуклюже торчит рядом с большим металлическим цилиндром. Подходим ближе, и вот я уже различаю рулевую рубку и дымовую трубу буксира. По шаткому трапу с нижней палубы поднимается щуплый подросток, а я с удивлением разглядываю топорное суденышко, похожее на огромную игрушку для ванны.

При виде этой неказистой пестрой лодки у меня почему-то сжимается сердце. Невероятно – такая ребяческая, дерзкая, романтичная вещь в нашем перевернутом мире.

– В чем дело? – Капитан принимает выражение моего лица за скептицизм. – Думаешь, ниггеры не способны управлять кораблем?

Заходим на «Энни». Под моими ботинками палуба тихо гудит. Я первый раз на буксире, любопытная конструкция. Борта погружены глубоко в воду, а нос задран так сильно, что загораживает все впереди. Единственное место с хорошим обзором – рулевая рубка. Под ней небольшая гостиная; к стенам прикручены старые гравюры на морскую тему и семейные фотографии бывшего владельца: запуск на реке фейерверков в честь Дня независимости; отвесная боковая стена огромного контейнеровоза, вид с палубы. В передней и задней части суденышка – спальни. Есть еще маленькая кухня, которую Капитан называет камбузом.

– Вы все наверх, в рубку, – бросает Капитан. – И ничего не трогайте, ясно? На моем судне не пакостить!

«На моем»? Я невольно бросаю взгляд на фото бывших владельцев.

– Куда уставился? На этих? Поверь, им «Энни» уже ни к чему.

Заносим вещи в рулевую рубку; здесь для нас приготовлены чистые, туго свернутые спальники. На берегу возится Паук – тот парень, что готовил буксир к отплытию; Капитан запускает большие дизельные двигатели.

Следующие минут пятнадцать идет корабельная суета, в которой новичок чувствует себя абсолютно бесполезным. Мы стараемся не путаться под ногами. Не хочу выглядеть сухопутной крысой, поэтому изображаю из себя бывалого мореплавателя. Донна сворачивается уютным калачиком возле иллюминатора и дремлет. Когда мы наконец отчаливаем и грубый рык двигателей превращается в тонкое гудение, я решаю ее разбудить, но она уже и сама выходит на палубу.

Кораблик отплывает от берега и свободно скользит по Ист-ривер, а мы с Донной стоим бок о бок и смотрим на мост Трайборо впереди.

Наши ладони лежат рядом на перилах. Как хочется взять ее за руку! Увы, наши пальцы никогда не смогут соприкоснуться.

– Так странно, – произносит Донна. Неужели прочла мои мысли? Однако она продолжает: – Столько протопали, а теперь плывем.

– И пробежали, – добавляю я.

– Думаешь… – Донна умолкает. – Думаешь, мы туда доберемся?

– Да.

– Серьезно? – Ее лицо радостно вспыхивает.

– Да. – Хорошо, когда она улыбается, пусть и дальше так будет. – Не сомневаюсь.

Не сомневаюсь, что возможно всякое.

«Энни» – суденышко на удивление мощное и шустрое. Капитан разворачивает его, огибает остров Рэндалла с юга («На севере можем сесть на мель и станем приманкой для каких-нибудь идиотов»), и мы проплываем под восточным отрезком моста Трайборо. Над головой высится впечатляющая конструкция из серого металла, под которой ютятся чайки («Пробовали яйца чаек? Мировая еда», – комментирует Капитан). Дальше под железнодорожный мост с многообещающим названием Хелл-Гейт, Дьявольские врата. Оттуда – в широкий водный проход, который вьется между Бронксом и Куинсом. Капитан, держась посредине течения, лавирует между двух зеленых островов, проскакивает под мостом Уайтстоун, мимо мыса Трогс-Нек, – и я вдруг вспоминаю персонажа игры «ДнД», в которую играл в шестом классе. На суше – каменные развалины, столбы дыма, полный упадок.

Берега расступаются, и мы входим в пролив Лонг-Айленд. Южнее остается остров, торчащий в океане, как протухшая рыбина. На севере из тумана временами проглядывают очертания Коннектикута.

Отсюда все кажется таким же, как раньше. Все, кроме одного: я плыву на буксире, управляемом парнем из Гарлема, и держу курс на остров Плам, в Центр изучения болезней животных.

Я обращаюсь в слух. Гул двигателей, удары волн о корпус. Будто во сне: игрушечный кораблик прокладывает себе путь сквозь бескрайний залив, плеск воды успокаивает душевную боль, перед глазами – северная оконечность острова.

У Капитана есть грязная исчерканная карта; верный своей любви переименовывать все на морской лад, он называет ее навигационной. На ней помечены брошенные в заливе корабли, причалы, дизельные станции и «ранчо».

Через несколько часов медленного движения вперед мы останавливаемся у пустой старой пристани с круглой серо-голубой цистерной. Из машинного отделения приносят устройство, похожее на гигантский железный шприц с рукояткой и большим мотком резинового шланга. С его помощью из цистерны откачивают топливо, и я наконец-то тоже могу быть полезен: вместе с остальными таскаю на «Энни» одну за другой канистры с вонючим дизелем, пока Донна с Тео стоят на страже. Через час вновь отчаливаем.

Подплываем к маленькой пристани, которая прячется в зарослях. Там ждут подростки в лохмотьях, предлагают рыбу и овощи. Я чувствую себя исследователем Амазонки, обнаружившим туземное племя.

Овощи выращены своими руками, свежие, выпачканные в грязи и уникальные: каждая перчина, луковица или морковь корява по-своему и не похожа на другую.

Капитан делится с местными ребятами новостями и письмами. Я обмениваю несколько патронов на пучок морковки и лука. Схватив добычу за зеленые хвостики, вспоминаю школьную постановку.

Первый класс, учительница мисс Эмерсон. «Суп из топора». Я – недоверчивый селянин; Донна – голодный русский солдат. Она готовит суп из воды и топора, предлагает угощение мне и другим крестьянам. Правда, по ее мнению, блюдо вышло бы вкуснее, если б мы добавили в него чуть-чуть моркови. К концу спектакля хитрый «солдат» получает сытную мясную похлебку с овощами.

– Помнишь «Суп из топора»? – спрашиваю у Донны.

Та смотрит на меня как на ненормального.

– Старик?! – неожиданно восклицает у меня за спиной Капитан.

Я оборачиваюсь. Он разговаривает с белым парнем с всклокоченными дредами; туземец бурно жестикулирует, что-то доказывает. Капитан от него отмахивается, и мы возвращаемся на «Энни»; двигатели на ней не выключали.

На закате останавливаемся на ночлег. В лексиконе Капитана наверняка есть специальное морское название для этого времени суток. Навигационная карта подсказывает, где найти безопасную гавань. Швартуемся при помощи длинной веревки (то есть «линя», конечно) подальше от берега: в случае чего сможем просто ее перерезать, и течение вынесет нас на открытую воду.

Дружно ужинаем в угасающем свете дня, оружие лежит рядом.

Паук, старший помощник Капитана, кормит нас пряным тушеным мясом. Поджаренный лук стал сладковатым, морковка аппетитная и сочная. У подливки вкус карри, поливаем ею жасминовый рис.

Я замираю над куском мяса, всплывшим на поверхность кастрюли.

– Ты чего? – спрашивает Паук.

– Ничего. – Вылавливаю мясо себе в тарелку.

– Курочка, я сам вырастил. – Паук смакует еду, жмурится от удовольствия. – Ее звали Ли-Энн.

– Прости, Ли-Энн, – говорю я.

– Спасибо, Ли-Энн, – кивает Донна.

Пьем желтое вино, которое охлаждалось в бутылках за бортом. На этикетке написано «Рамоне Монраше 2000». Не знаю, что это значит, но напиток просто волшебный – как смех, как солнечный свет. И вот уже жизнь кажется веселее.

Сами собой из нас начинают литься истории. Капитану интересно, как мы попали в Гарлем, и он слушает про Юнион-сквер, про библиотеку, про Центральный вокзал. Как ни странно, сейчас все это кажется забавным – словно веселое приключение, случившееся с нами давным-давно. Или даже не с нами? О Пифии молчим.

Капитан расписывает стычки с конфедератами и рыболовами; повествует о речных пиратах, шаманах и диких собаках. О том, как отбил «Энни» в ходе удачной «абордажной операции».

– Расскажи о Старике, – прошу я. – Я слышал, как на пристани ты обсуждал его с одним парнем.

– А, тот парень чокнутый. – Капитан равнодушно жует рис. – Говорит, его знакомый видел Старика. Типа Старик вылечил от Хвори какого-то придурка. Еще говорит, Старик – ангел, посланный Господом для исцеления праведников.

– Фигня, – вмешивается Паук. – Старик никакой не ангел, ничего такого. Просто мужик, которого Хворь не берет. У него типа мутация. Иммунитет. А пацаны… Они его, короче, боготворят и слушаются во всем; думают, он – чудо.

– По родителям скучают, – добавляет Тео. – Они за любым потянутся.

– Никакого Старика нет, – бросает Кэт. – Его выдумали. Всем хочется верить, будто кто-то что-то понимает. Но это не так. Случившееся – полный бред, его понять нереально.

– Мрачновато. – Капитан окидывает Кэт оценивающим взглядом.

Та только смеется в ответ.

– Слушай, эти ребята – из южного Манхэттена. А ты-то откуда? – спрашивает он.

– А я из центрального, – без запинки отвечает Кэт. Поняв, что этого недостаточно, добавляет: – Я одиночка, пряталась от всех, нашла кучу консервов в ресторане.

Мне известно – она врет, и ребятам из Гарлема, наверное, тоже известно.

– Одиночка? – задумчиво повторяет Капитан. – Надо же. В нашем мире трудно выжить самостоятельно.

– А что, интересно, в других странах? – смотрит на него Питер. – В Европе там, Китае? То же, что и у нас?

– То же самое, – кивает Капитан. – Кланы, одиночки и море убийств. Кто раньше работал на земле или тяжело трудился, тем сейчас неплохо. Взять, к примеру, детей, которые до Хвори жили на мусорных свалках – на Филиппинах там или еще где. Им теперь небось рай. Зато те, кто привык к хорошей жизни… Тяжело им, дружище.

– Кроткие наследуют землю, – цитирует Питер Библию.

– Насчет кротких не знаю. Но мир должен принадлежать тем, кто раньше не шиковал. – Капитан беззлобно ухмыляется. – Потому-то Гарлем и станет у руля.

Вино кончается. Грязную посуду в небольшой клети окунают за борт – тут же налетает стайка серебристо-черной макрели, клюет объедки. Питер в шутку спрашивает про десерт, и Тео торжественно выносит пакет. Внутри – яблоки.

– Вот, у Солона взял, – смущенно говорит здоровяк. – Подумал, вдруг захотите.

Беру яблоко. Круглое, твердое, с длинным черенком и листиком. Кожица пыльная. Я тру ее, и она становится блестящей. Какой вкус! Еще лучше, чем вино. Фрукт сладкий, точно мед. Хрустящий, как морозное утро. Все молча чавкают, улыбаются.

Вокруг буксира сгущается темнота, и Капитан предлагает идти спать; он хочет отплыть с утра пораньше.

– Поставим охрану на носу и на корме. Через каждые три часа смена.

Мы с Тео вызываемся на первую вахту: он в задней части корабля, я – в передней.

Нос судна сильно задран. Если свесить голову через высокие перила, видно, как внизу плещется вода. Длинная веревка скрипит, точно лягушка-бык, то натягивается, то ослабевает.

Время еще детское, но через полчаса наблюдений ни за чем меня начинает клонить в сон. Впервые за все путешествие у нас наконец-то выдалась передышка, и мой мозг молит о пощаде, словно натруженная мышца. Снизу слышен храп то ли Капитана, то ли Паука.

Сзади раздается шорох, я резко оборачиваюсь, винтовка наперевес. Но это всего лишь Донна, стоит и судорожно ломает пальцы.

– Ты занят? – спрашивает она.

Чем, интересно? То, чем я хотел бы быть занят, мне недоступно.

– Не очень, – отвечаю.

– Можно я с тобой подежурю? Не спится.

– Хорошо.

Донна тоже опирается руками на перила, но делает это с трудом – слишком они для нее высокие. Она похожа на тощую кошку, которую подняли под мышки. Молчим, смотрим на берег.

– Я хочу извиниться, – наконец говорит Донна.

– За что?

– За… за библиотеку. Ну, когда ты мне признался, что… что я тебе нравлюсь.

– Я тебе не в этом признавался, – хмурюсь я.

– Ладно, ладно… Когда ты признался мне… – Она смущенно покашливает. – Признался мне в любви. – Донна стреляет в меня глазами и поспешно их отводит. – Получилось очень неожиданно. Мне нужно было время. Чтобы решить, как ответить.

– Для такого время не нужно. Тут все просто. Ты либо отвечаешь взаимностью, либо нет. – Теперь я бросаю на нее взгляд. – Да ничего страшного, Донна. Не переживай.

– Нет, чего! Чего страшного. – Она вдруг начинает тараторить взахлеб: – Я не знала, что ответить потому что удивилась я никогда не думала о тебе в таком смысле то есть я всегда тебя любила как родного. А тут вдруг ты такое говоришь и знаешь нужно время привыкнуть как глаза к темноте привыкают. Сначала ничего не видно и я забоялась. Ведь мы с Вашингом однажды делали такое что я даже вспоминать не хочу но ты по сравнению с ним настоящий мужчина и мне стало страшно вдруг я тебе разонравлюсь если мы и вправду друг друга узнаем ну мы конечно знаем но не так и вообще я говорила что я девственница? Вдруг ты разочаруешься а тут эта Кэт со своими сиськами и ты явно в нее втрескался боже зачем я все это говорю может затем что ночь такая мирная а у меня все равно плохое предчувствие и я боюсь мы все скоро умрем. А от такого короче говоря мозги проясняются вот я и решила без толку молчать я ведь тоже тебя люблю даже если ты меня больше не любишь скорее всего не любишь иначе не запал бы на Кэт а может это ты от злости на меня прости пожалуйста прости я тебя люблю вот так вот я тоже призналась.

Донна выпалила свою тираду, упорно глядя в воду. Доходит до меня не сразу. Пока я оторопело перевариваю услышанное, Донна поднимает испуганные, печальные глаза.

– Ладно, я лучше пойду.

Я хватаю ее за локоть, привлекаю к себе и целую.

Губы у Донны мягкие, сладкие, пахнут яблоком. Она закрывает глаза, обвивает меня руками за шею – сначала нежно, затем мы прижимаемся друг к другу сильнее, поцелуи становятся жарче. Как хорошо… Сейчас и умереть не страшно. Но тут я чуть отстраняюсь.

– Погоди.

– Что? – не понимает она.

– Ну… это. Я хочу сделать все правильно.

– То есть?

– То есть я должен… Не знаю, сказать Кэт. Расстаться с ней.

Звучит ужасно глупо.

– Ты серьезно? – спрашивает Донна. – Конец света наступил, а тебя совесть мучает?

– Ну, не то чтобы мы с ней были парой, она, может, и сама уже со мной порвала, не знаю. Просто она…

– Не надо о ней, пожалуйста, – грустно просит Донна.

В душе у нее явно идет тяжелая работа.

– Ну да, – наконец кивает Донна. – Ты прав. То есть в моем понимании неправ, но в твоем… Да. Это же ты. И ты такой… Я тебя люблю, так что… Хорошо.

– И я люблю тебя, – не очень оригинально отвечаю я.

Мы опять целуемся – не страстно, как перед сексом, а скорее нежно, как перед расставанием.

Остаток дежурства проводим вместе. Донна жмется ко мне, и я впервые чувствую себя счастливым.

В тишине вокруг нас сгущается темнота.

Донна

Спокойно. Спокойно.

Обалдеть!

В общем…

Я влюблена. То есть я и так была влюблена, но сама по себе. А теперь не сама, а вместе с ним. А он – со мной. Мы оба влюблены.

Я вдруг воспылала любовью ко всем на свете, даже к грудастой фифе.

Мне ее аж жалко. Звучит, конечно, чересчур благородно, но так и есть. В смысле, я не желаю ей ничего плохого. И, затевая разговор с Джеффом, я не хотела ее обидеть.

Все получилось само собой. Может, виновато путешествие на лодке? Особо романтичным его не назовешь, только нас в кои-то веки никто не убивает, никто не ест и не терроризирует. Даже ощущение чистоты появилось. Наверное, потому что на воде почти не слышна вонь разлагающихся тел, не знаю.

Когда мы отплыли от Манхэттена, я ненадолго заснула и увидела прикольный сон. Первый класс, мы играем сказку «Суп из топора». Забавно; может, нам в следующий раз и правда придется топор жевать, с едой-то туго.

Когда Джефферсон ни с того ни с сего заговорил о любви, я решила, что он чокнулся. Вот интересно, если начертить мысли двух знакомых людей на каком-нибудь графике с миллионом шкал (мышление – штука очень сложная), то сколько зигзагов этим мыслям надо сделать, чтобы пересечься в одной точке? Я вдруг ощутила с ним такую близость – с прошлым шестилетним Джефферсоном, с сегодняшним красивым юношей, – что история с Кэт показалась ерундой; и мои сомнения, говорить ему о своих чувствах или не говорить, тоже показались ерундой. Жизнь слишком короткая. Реально короткая. В общем, пошла я на палубу, посмотрела ему в глаза и сказала: «Джефферсон, знаю, сейчас не время и не место, но я люблю тебя больше всего на свете».

Не слово в слово, конечно. И может, не такими полными предложениями.

Но черт побери, иногда все получается! Кто ж ожидал, что я смогу потягаться с белокурым Ангелом Смерти? Я-то думала – в лучшем случае скину тяжелый камень со своей невпечатляющей груди. Вроде как эмоционально проблююсь. Ну да, звучит ужасно. Последние годы были такими погаными, что на хорошее я не рассчитывала. Просто разряжала пулемет.

Может, быть счастливой сейчас нельзя?

Пофиг! Я счастлива. Ничего не могу поделать.

Хотя… Наверное, Джефф, влюблен не так сильно, как я. Вдруг я чересчур тощая? Или толстая? Вдруг ему не понравится мое голое тело? Или моя голая душа? В голове крутится такая вот ерунда, и я поднимаю на него глаза. Он любит меня. Всегда любил.

Самое ужасное – на проклятой лодке до фига народу. Тут такое грандиозное событие, но никто, кроме нас с Джеффом, не знает, а остаться наедине возможности нет. Жутко неудобно. Я понимаю, конец света и все такое, можно плевать на приличия и… ну, встречаться в свое удовольствие. Хотя я не особо сильна в этикете.

Заметка на полях: понятие «встречаться» не очень точно описывает постапокалиптический образ жизни.

Опять же, хранить вдвоем такой важный секрет необычайно приятно. Наши глаза постоянно ищут друг друга, и между нами будто бы невидимый любовный лучик проскакивает – а народ, ни о чем не подозревая, откачивает воду из трюма (это где еще?) и заливает в двигатели топливо.

Хотя Питер что-то учуял. У него потрясающий нюх на такие вещи. Приятель перехватывает мой томный взгляд и задумчиво смотрит на меня, на Джефферсона, на Кэт.

– Слушай, подруга, что происходит?

– Ничего. – Я краснею, старательно улыбаюсь и делаю вид, будто сворачиваю веревку.

А вот Кэт ни о чем не догадывается. Неудивительно, она вообще, по-моему, толстокожая. Только и умеет, что усердно отлынивать от работы и глазеть на пейзаж за бортом.

Может, ей наплевать. Может, Кэт просто использовала Джефферсона – ну там, для отдыха и расслабления или для бегства из Конфедерации. А теперь, когда освободилась от Манхэттена, заживет в свое удовольствие.

Я лично только «за». Давай, дорогуша, вперед! Скатертью дорожка.

Не знаю. Одна моя часть мечтает оказаться где-нибудь не тут, слезть с идиотской лодки, побыть наедине с Джефферсоном. А другая хочет, чтобы наше плаванье никогда не кончалось, будто это время неприкосновенно, и кораблик – маленькая карманная вселенная. Пока мы на нем, вокруг нет ничего определенного, одни возможности да вероятности. Как только сойдем на берег, снова заработает счетчик времени.

Мы тащимся по реке, или по заливу, или как его там. В районе обеда поднимается ветер, с востока в нашу сторону набегают белоснежные волны-барашки. Они прекрасны. Или я просто ошалевшая от любви дурочка, поэтому все мне кажется прекрасным? Так, проверим. Шагаю по лодке, присматриваюсь.

Точно. Я вижу красоту повсюду. В ржавчине на металлической палубе. В запекшейся крови на моей руке. В шраме на затылке у Тео. В ранних «гусиных лапках» вокруг глаз Умника, который много щурится.

У перил сидит Кэт.

– Знаешь, у тебя глаза красивые, – сообщаю ей.

По-моему, она решила, что я под кайфом. В сущности, так и есть.

Плывем на восток, солнце за спиной опускается все ниже, тени впереди все длинней. Еще не стемнело, когда мы огибаем выпирающий кусок суши и видим невысокое здание. Капитан говорит, это маяк Ориент-Пойнт. Красивое название.

А за маяком – остров Плам.

На горизонте маячит безобидное зеленое пятно, но меня пробирает ужас. На капитанской карте остров обведен фиолетовой рамкой со словами «ДОСТУП ОГРАНИЧЕН». И хотя это просто неровный треугольник с узким прямым отростком, мне он кажется оторванной кроличьей лапой.

Я иду на нос лодки, к Джефферсону. Опираюсь о перила.

Моя рука шарит по металлическому корпусу, находит руку Джеффа.

Я. Вот он.

Глубокомысленно.

Джефферсон. Ага.

Я. Может… отгул возьмем? Ну, куда спешить?

Джефферсон грустно улыбается.

Опускаю взгляд в сине-зеленую глубину.

Я. А я-то надеялась.

Джефф. Думаешь, я ненормальный?

Я. Нет. То есть да. Больше никто не решился бы. Даже и не мечтал бы. Но дело хорошее. В смысле, правое дело. Наверное.

Джефферсон. А вдруг там ничего нет? Пустой остров? С пыльными лабораториями и рваными папками? Без ответов?

– Ну, зато мы попробовали, – отвечаю. – Совесть будет чиста. Пустой остров – еще не самое страшное. С нашим-то везением на нем должны жить гигантские тараканы-людоеды.

Он усмехается.

Я. Знаешь, можно вообще на все забить. Развернуть лодку и плыть домой.

Джефферсон. Очень мужественно.

Я. Учитывая, как далеко мы от дома, – да, мужественно.

Джефферсон. А как же Паук, Тео и Капитан? Они нас убьют.

Я. Ты что, в это веришь? После того, как немножко их узнал?

Джефферсон (мотает головой). Нет. А вдруг ответ там все-таки есть? И мы сможем что-то изменить? Разве ты не хочешь иметь будущее?

Я. У меня и так есть будущее. И оно мне нравится. Лучше пусть у меня будет тысяча дней с тобой, чем сто тысяч без тебя.

Странно, когда влюбляешься, начинаешь пороть всякую чушь. Я по крайней мере начала.

Джефф. Я с тобой. И исчезать пока не намерен.

В рулевой рубке Капитан сидит над картой. На острове мало что нарисовано: несколько дорог-ниточек и точка – по словам Капитана, вертолетная площадка.

В западной части острова – там, где кроличья нога должна крепиться к телу, – круглый знак, из которого торчат лучики.

Капитан. Еще один маяк. Его отсюда видно. К юго-востоку от него – волнорез. Там можно пришвартовать судно, если проход в гавань свободен.

Джефферсон. Думаю, тебе с Пауком лучше остаться на корабле. А Тео пусть идет с нами.

Капитан. Тео сделает то, что скажу я. (Плаванье прошло так гладко, что я и забыла, как всего пару дней назад мы были почти врагами.) В любом случае сегодня никто никуда не идет. Не хочу рисковать на ночь глядя. Сначала надо осмотреться.

Значит, все-таки отдых. На остров никто особо не рвется, один только Умник. Он изучает полоску суши в бинокль и что-то шепчет себе под нос. После смерти Пифии Умник так делает все чаще.

Бросаем якорь между Ориент-Пойнтом и островом Плам.

Внизу лодки, среди плесневелых подушек и засаленного тряпья, я нашла каменный кусок древнего мыла и чистое неизвестно-для-чего-использовавшееся полотенце. Я собираюсь принять ванну – если нас и правда сожрут тараканы-мутанты, не хочу запомниться Джефферсону вонючей козой. Когда никто не видит, в одном белье опускаюсь за борт. Брр, как холодно! Аж придатки скукожились. Наконец привыкаю к ледяной воде и блаженствую в ее объятиях, смываю грязь, пыль и слезы.

И тут вижу, как Джефферсон бросает Кэт. Ну, это я так решила: они вдвоем стоят на корме, Джефф нацепил очень серьезное лицо и что-то тихо, настойчиво объясняет.

Кэт, похоже, реагирует нормально; во всяком случае, в конце она просто пожимает плечами. Брови Джефферсона сходятся: он, очевидно, не уверен, что до нее дошло.

Кэт подходит к перилам и стягивает с себя рубашку. Потом спокойно расстегивает лифчик, бросает его вместе с рубашкой под ноги. Кучка одежды растет: туда же летят штаны. Наконец абсолютно голая Кэт безупречно, как олимпийская чемпионка, сигает с борта в воду.

Я втайне надеюсь – вдруг не выплывет, вдруг это широкий самоубийственный жест? Ага, жди. Кэт показывается на поверхности, выплевывает фонтанчик воды, демонстрирует шикарную рекламную улыбку и вытягивается на спине.

Этот цирк привлек всеобщее внимание. Мальчишки не знают, куда себя девать: сначала глазеют на Кэт, потом задумчиво переводят взгляд на облака или идут к другому борту – явно неохотно. Я чувствую себя немножко дурой. Дура потому, что купаюсь в белье, как недотрога, – некоторые вон не парятся. И дура потому, что жалела Кэт. Она кувыркается назад – выглядит, честно говоря, неприлично, – уходит под воду и снова выныривает.

Кэт. Ой, привет. (Будто раньше меня не замечала.) Как делишки?

Я. М-м, нормально. А у тебя?

Кэт. А меня только что Джефферсон бросил. Во прикол, я-то считала, мы просто трахаемся.

Ох.

Нет, меня это вроде трогать не должно. Я ж не хочу, чтобы она помирала от разбитого сердца. Просто ее слова звучат презрительно: «Плевать, я выше ваших глупых трагедий, жалкие неудачники!»

Очень трудно придумать достойный ответ, когда плаваешь в нижнем белье.

Я. Ага. Ясно. Ну, оставлю тебя… наедине с водой.

Подгребаю к лодке. С нее свисает старая шина. Пытаюсь залезть поэлегантней, но шина скользкая, и я напоминаю мартышку на детских качелях.

Джефферсон торчит на задней палубе. Он бросает на меня взгляд, и я – инстинктивно, наверное, – прикрываюсь руками. Холодно, знаете ли. И вообще… Мы не так близко знакомы. Пока что. Не знаю. Мне вдруг стало ужасно неловко.

Блондинке надо отдать должное. Умеет все испортить.

* * *

Ужинаем свежей скумбрией, обжаренной в кукурузной муке, со сладким луком. На десерт – клубника. И опять белое вино. Вот черт.

Страницы: «« « ... 1314151617181920 » »»