Соперница с обложки Романова Галина

Глава 1

Она всегда помнила про раздражающий фактор, всегда! Выискивала его в любом месте, в любой ситуации, если ее что-то беспокоило, и ценой отлаженных до автоматизма стараний всегда исключала. Было нелегко. Одно дело, когда выбрасываешь на помойку вещь, потому что невыносимо видеть, потому что судорогой сводит глаза при взгляде на нее. Другое дело – поступить так же с человеком. С живым, между прочим, человеком. Его на помойку не оттащишь, не оттолкнешь, не устранишь… без колоссальных усилий.

Но получалось! Все равно у нее получалось избавляться и от людей тоже, если они являлись так называемым раздражающим фактором.

Теперь, сегодня утром то есть, все вдруг оказалось намного сложнее. Сегодня она вдруг поняла, что раздражающим фактором является самый близкий, самый родной ей человек. Как быть?! Как поступить теперь?! Устранить не получится, хотя и можно было бы постараться. Но нет, она не станет. Ни за что не станет! Устраниться самой? Каким образом? Уйти, раствориться, исчезнуть? Тоже сложно. Слишком длинный шлейф из обязательств за ней тянется, чтобы можно было все просто взять и оставить на кого-то.

Да на кого же опять! Опять на этого человека, который вдруг оказался совершенно лишним, совершенно ненужным, совершенно бесполезным и никчемным созданием.

Как быть?..

– Марианна Степановна. – В кабинет заглянула секретарша, настороженно и боязливо глянула на нее синими глазищами из-под длинной челки. – К вам Алла…

Марианна отрицательно качнула головой, окинув секретаршу взглядом.

Хорошая девочка. Умная, рассудительная. Боится ее до смерти. Боится и ненавидит одновременно – за суровость обхождения. Оттого и смотрит всегда именно так – настороженно, с примесью затаенного страха.

Боится, ненавидит, но терпит, не увольняется. Потому что умненькая, дрянь. Потому что знает, что нигде больше не найдет столь высокооплачиваемой работы. Образования соответствующего нет – раз. Прописки нет – два. Жить будет негде, уволься она, – три.

Вот и терпит. И вскакивает всякий раз, как по команде, стоит Марианне распахнуть дверь в приемную. И каждое слово ее ловит, дважды повторять не нужно. И на коллектив доносит исправно – по пятницам после восемнадцати ноль-ноль.

Все бы хорошо, да только вот…

– Ксюшенька… – Марианна медленно потянула из пачки тонкую сигаретку.

– Да, Марианна Степановна! – девушка выпрямила спину, встав по стойке «смирно».

– Тебе бы пора поменять прическу.

Сказала именно так, что Ксюше сразу стало понятно – не обсуждается, это приказ.

– А что вы хотите, чтобы я сделала со своей головой?

– С головой? – Марианна надменно усмехнулась. – С головой у тебя пока все в порядке, надеюсь. Я говорю о твоей прическе.

– Простите! – симпатичная мордашка окрасилась розовым. – Простите, Марианна Степановна! Что вы хотите…

– Я хочу, чтобы ты избавилась наконец от этой конской челки. Что в самом деле за идиотизм?!

Ее голос начал набирать гневные обороты, а внутри все клокотало: ага, она вычислила еще один раздражающий фактор, требующий немедленной ликвидации.

– Хвост какой-то несуразный! Челка! Уши торчат! Серьги носишь цыганские! Воспитываешь тебя, воспитываешь, все одно – твое плебейское нутро найдет выход. – Ее правая рука, аккуратно пристроив сигарету на выемке пепельницы, лениво перебирала визитки. – Сейчас я тебе порекомендую одного очень хорошего мастера. Созвонись, скажи, что от меня… Завтра чтобы…

– Простите, Марианна Степановна. – Ксюша судорожно сглотнула, сцепив трясущиеся пальцы. – А вдруг он будет занят вечером?

– Меня это не волнует.

Визитка нашлась наконец и заскользила по полировке длинного стола для переговоров в сторону входной двери, у которой тряслась перепуганная насмерть секретарша.

– Скажешь, что от меня, он не откажет. Все, ступай. Да… – Марианна досадливо нахмурилась. – Скажи Аллочке, пускай войдет. Только предупреди ее – у меня ровно десять минут и ни секундой больше.

Ограничивать собственную дочь во времени стоило. И стоило сообщить ей об этом именно через секретаря. Иначе…

Иначе будут долгие разговоры о материнском долге, вернее, о неисполнении оного. Крики, вопли, даже слезы.

Нет, вот сколько раз она говорила ей:

– Детка, учись контролировать себя! Учись управлять эмоциями. Они же подконтрольны!

– А если нет, что тогда? – отзывалась дочь, пошедшая бунтарским норовом в своего папашу.

– Нужно вычислить просто, что конкретно тебя не устраивает, и избавиться от этого, – пыталась Марианна навязать ей свой принцип устранения раздражающего фактора.

– А если весь мир – говно! – принималась тогда орать Алла, вскакивала и носилась, носилась вокруг нее бешеной пчелой. – Если все вокруг не устраивает, что тогда, мамуся?! Взорвать все, да?! Пустить все и всех под откос?! Так же нельзя! Сегодня это раздражает, а завтра нет…

Такое вот было у ее дочери Аллы в голове. Все сумбурно в мозгах, неуравновешенно, не определено до сих пор. Точь-в-точь папаша ее идиотический, не сумевший ничего совершить в своей жизни. Даже дожить до совершеннолетия собственной дочери не сумел.

– Мать, привет.

Дочка холодными губами клюнула ее в щеку, увернувшись от ее поцелуя. Развалилась на кожаном диване у противоположной стены. Минут пять смотрела на мать с непонятным вызовом, потом проговорила со скорбным вздохом:

– Мать, мне нужны деньги.

– Какая новость! – Марианна холодно улыбнулась. – Они тебе всегда нужны. Что на этот раз стряслось? Кому нужен адвокат? Степе? Или, быть может, тому безработному, как его…

– Прекрати немедленно! – Алла тут же повысила голос, не дождавшись окончания. – Вечно ты начинаешь! Мне! Мне нужны деньги, а не моим друзьям.

– Зачем и сколько? – сразу перешла к делу Марианна, потянувшись за второй сигаретой.

Пора было бросать курить. Давно было пора, и врачи рекомендовали, и сама понимала. Но не могла пока себе этого позволить. Не могла! Еще оставались у нее в душе тонкие уязвимые струны, которые звенели и болезненно ныли, когда за них дергали. В такие моменты сжималось сердце, которое все давно считали окаменевшим. Глаза наполнялись слезами, хотя Марианнину способность прослезиться давно все ставили под сомнение. А под коленками становилось колко и холодно, будто кто-то приложил туда по громадному куску льда.

Сигарета ее спасала. Помогала застилать глаза дымом, чтобы не было видно, как они внезапно увлажняются. Исчезала предательская ломота под коленками. И сердце ныло уже от никотина, а не от горечи.

Потому и закурила снова, хотя позволяла себе обычно не более одной сигареты в полтора часа.

– Мне нужно много, мать.

Алла специально широко разбросала ноги, чтобы позлить ее, знала же, как она не любит вольные позы. Называется, пришла денег просить! Могла бы и соблюсти приличия.

– Много – это сколько?

Марианна ткнула ополовиненную сигарету в пепельницу. Не помогало!

Не помогал сигаретный дым бороться со скотством, изрыгаемым собственной дочерью. Какой же все-таки выродок получился от их с Пашкой пламенной любви! Как они ждали первенца, как надеялись, что родится мальчик. Сколько имен придумали для него! Спорили, помнится, даже скандалили иногда. Марианна хотела Глеба. Павел – непременно Альберта. Родилась Алла…

Нет, ее рождению тоже радовались, хотя и скрывали украдкой друг от друга легкое разочарование. И первый шаг ее привел их в неописуемый восторг. Павел тут же помчался в дежурный магазин за шампанским. Марианна нянчилась. Потом долго укладывали дочку спать, поочередно напевая колыбельную. А потом сидели вдвоем за большим столом в гостиной и пили бокал за бокалом и за ее здоровье, и за красоту, и за ум, и за удачливость.

Красотой и здоровьем Создатель Аллу не обидел. Высокая, длинноногая, со стройной ладной фигуркой, очень привлекательным лицом и удивительными карими глазами. Но вот с умом обнаружились проблемы. И обнаружились в самый неподходящий момент, как раз после того, как Павла нашли мертвым на набережной. Врачи констатировали сердечный приступ и смерть от переохлаждения. Дочери бы поддержать мать, которая была просто раздавлена этой внезапной кончиной, а она…

– Это он из-за тебя умер, из-за тебя! – упрекала она со слезами и швырялась в Марианну учебниками, собиралась ведь школу в тот момент бросить, да. – Ты его довела! Он бы никогда не ушел из дома таким расстроенным и не замерз бы, когда с сердцем плохо стало, а ты… Ты его выгнала!..

А Марианна и не выгоняла его вовсе в тот вечер. Да, они повздорили. Но и раньше такое случалось. Да, она указала ему на дверь. Так первый раз, что ли! И уходил он до того в ночь не единожды. Но ведь всегда возвращался!

Алла после смерти отца очень быстро покатилась по наклонной вниз. Так стремительно, как дочь, еще ни один человек не скатывался на глазах у Марианны. И главное – она ничего не могла с этим поделать! Пыталась бороться, запирать ее, так она вообще ушла из дома и пропала на две недели, пока с милицией ее не привели обратно. Марианна пыталась достучаться до Аллы нравоучениями. Так только «достала» ее – это цитата. Пыталась начать, наоборот, баловать. Та вообще обнаглела.

Теперь вот снова денег просит. И на этот раз очень много денег. Интересно, сколько?

Алла подошла к столу матери. Выдернула из настольного прибора листок для заметок, быстро черканула на нем карандашом и пододвинула его к матери.

– Ты собираешься?.. – даже уравновешенность ей не помогла, губы тут же задрожали от бешенства. – Ты собираешься купить микрорайон в нашем городе, дорогая?

– Ой, вот только не надо умничать, мама! – тут же взвилась дочь, возвращаясь на диван и усаживаясь в той же отвратительной позе. – Деньги мне нужны, чтобы открыть свой бизнес.

– Бии-иизнесс??? – Марианна даже поперхнулась, чего никогда раньше не случалось. – Какой бизнес??? По клонированию таких же, как ты, бездельников? Или…

– Ма, я хочу салон красоты, – с ухмылкой перебила ее Алла и взглянула на часы: – Мое время, кажется, истекло. Твоя рязанская корова четко дала мне понять, что ты меня больше десяти минут терпеть не будешь. Все, пока! Деньги мне нужны уже через неделю. Изыщи возможность…

Глава 2

– Приемная, – удушенным голосом отозвалась Ксюша на неожиданный в начале седьмого телефонный звонок.

Обычно к этому времени все телефоны замолкали. Ни свои, ни чужие не звонили, прекрасно зная суровый норов хозяйки фирмы, установившей строгий распорядок рабочего дня. Как для своих, так и для чужих.

Секретарша должна была покидать свое рабочее место через три с половиной минуты после того, как подол юбки ее работодательницы исчезал за дверью приемной. Сегодня Ксюша непростительно замешкалась. А все из-за прически! Точнее, из-за звонка порекомендованному Марианной дамскому мастеру. Тот сначала очень долго не отвечал, потом был вне зоны доступа, а потом просто рассмеялся ей в ухо и деликатно послал куда подальше, сославшись на занятость.

Она ведь так и знала! Так и знала, что все именно так и будет. Нет, пристала! Ступай непременно к этому мастеру и избавься от челки. А куда она ее денет, челку-то? Вовсе сострижет? И на кого тогда будет похожа? У нее же лоб некрасивый. И прыщики на нем то и дело выскакивают. Только челка и спасала. Теперь вот надо что-то придумывать, куда-то бежать, искать мастера, чтобы сотворил с ее головой… нет, снова оговорилась, с ее прической чудо чтобы сотворил!

А куда бежать?!

Бежать было некуда, потому что не было у Ксюши в этом городе знакомых хороших парикмахеров. А челку она сама перед зеркалом в ванной подравнивала. И вообще не было никого в этом городе. Ни родных, ни знакомых. Родственников понятно почему – все остались за Уралом. А вот что касается знакомых, так их не имелось вовсе не потому, что Ксюша тяжело шла на контакт, а потому что Марианна не приветствовала.

– Зачем тебе подруги? – выгибала она дугой идеальной формы бровь. – От них морока одна и предательство. А если время свободное занять нечем, так я тебе его работой забью дальше некуда. И досуг твой весь сведется к тому, чтобы успеть принять душ, покушать и поспать. Подруг ей подавай!..

Ксюша подчинилась, отказавшись дружить и с Тамарой из отдела сбыта, и с Лоркой, которая жила этажом ниже в такой же однокомнатной квартирке, что и она. С той лишь разницей, что у Лорки квартира была в собственности, а Ксюша жила в своей на птичьих правах. Пока работала у Марианны, та позволяла ей жить в одной из своих квартир, которых по городу…

Приходилось терпеть, подчиняться, выполнять дурацкие приказы и избегать общения с людьми. Ну и врать соответственно приходилось тоже, потому что совсем-то она не могла жить в полной изоляции. Пускай подруг у нее не было, а вот друг…

– Привет, Ксюня! – тихо поприветствовали ее на том конце провода. – Ушла? Видел, можешь не отвечать. Видел, что ушла.

– Ушла, – со вздохом подтвердила Ксюша.

– А чего тогда так печалишься? Радоваться должна! Сегодня же четверг! Завтра уже пятница. Осталось терпеть-то… Проведем все выходные вдвоем. Запремся и никого не пустим. Только ты и я, больше никого! Мы же договаривались, помнишь?

– Помню, – Ксюша снова вздохнула. – Только до выходных еще далеко, еще завтрашний день пережить нужно.

– И что?! – не понял Саша Сурков, возглавляющий у них на фирме охрану. – Она с утра должна в мэрию отправиться, уже заказано сопровождение, потом у нее встреча с клиентами в кабаке на набережной, так что… Почти весь день видеть ее не будешь.

– А с утра!.. – ее голос начал набирать силу. – А с утра я должна предстать перед этой сукой, Сашка, с новой прической! И сделать ее должна у какого-то гомика, который открыл недавно салон возле собора и который послал меня сейчас на все четыре стороны. Что делать?!

– Ох, господи! – ахнул Саша, моментально поняв серьезность ситуации, в которую попала его девушка. – Что делать-то, Ксюш?!

– Не знаю!

– А только у него надо прическу сделать?

– Да! И сам знаешь, это не обсуждается. – Ксюша сунулась в крохотное зеркало от пудреницы и потеребила челку. – И чего пристала? Челка как челка! Конская, говорит!

– Она сама кобыла Пржевальского! – тут же взвился Сурков. – И когда только угомонится! Не к одному, так к другому придерется. У меня из охраны двоих со свету сжила. Одного за то, что крошки у него на брюках вечно были. Второго… Второго за усы, Ксюш, представляешь?! Домоталась до его усов, пускай, говорит, сбреет. А тот ни в какую, шрам, говорит, на верхней губе. Лучше, говорит, уволюсь.

– И уволился?

– Да. Настырным оказался.

– Но я-то уволиться не могу, Саша. – Ксюшин голос дрогнул. – Ты же понимаешь, что я тогда окажусь на улице! И она ведь сделает, что меня больше никто не возьмет на работу! Никто в этом городе! Что делать?! Что делать, Саша?!

– Да-а, – Сурков задумался. – Хоть киллера нанимай для этой суки. Сил просто нет терпеть ее художества. А что, если завтра ты не придешь подстриженной, она тебя…

– Да запросто! – перебила его Ксюша. – Либо выгонит тут же, либо сама возьмет ножницы и отстрижет! Помнишь, как она хлястик на пиджаке у Сметаниной откромсала прямо посреди совещания?

– Еще бы не помнить! Ужас какой был!..

Валечка Сметанина, работающая в конструкторском отделе, отличалась экстравагантностью вкуса. Любила крошечные юбочки, такие же кургузые блузки, пиджачки. Вязаные кофточки заканчивались у нее под лопатками. Все носилось в жуткую обтяжку, благо формы ее позволяли их подчеркивать. И все было бы ничего, не попадись она однажды в одном из своих не очень удачных одеяний на глаза Марианне.

– Валентина, вам нужно избавиться от этого пиджака. – Красивые длинные пальцы Марианны подергали за нежно-розовый вельвет рукава. – Слишком коробится ткань, слишком! И хлястик этот непонятный… Он ведь должен находиться на талии, а он у вас, Валентина, чуть ниже седьмого шейного позвонка. Избавьтесь от пиджака…

Валечка прыснула за спиной Марианны в ладошку, покрутила пальчиком у правого виска и забыла уже через десять минут о требовании хозяйки и директрисы в одном лице. А через день та созвала какое-то экстренное совещание, на котором надлежало быть и Валечке. Вызванные ввалились в кабинет шумной толпой, расселись за столом для переговоров, разложили перед собой письменные принадлежности и выжидательно уставились на Марианну.

Странно, но та непривычно молчала и ни на кого, кроме Сметаниной, не смотрела. Смотрела причем она на нее нехорошо: в упор и не мигая. Слава о таком ее змеином взгляде давно шла недобрая, поэтому сдавленные смешки и разговорчики стихли мгновенно. Одна Валечка Сметанина пребывала в эйфорической непонятливости.

– Марианна Степановна, мне начинать? – безмятежно улыбнулась она, сочтя, что пристальный взгляд Марианны – это призыв к началу совещания, и только-то.

– Сейчас начнем, – кивнула Марианна с леденящей душу ухмылкой.

Тут же поднялась с места, выхватив из настольного прибора канцелярские ножницы, подошла к Валечке, наклонилась над ней и откромсала ей хлястик на розовом вельветовом пиджаке.

Все обомлели.

– Я же сказала вам, кажется, что хлястик этот выглядит нелепо, – сытой кошкой промурлыкала Марианна, швыряя отрезанный хлястик Валечке на коленки. – И попросила избавиться. Неужели непонятно?..

Валечку Сметанину потом долго отпаивали валерьянкой, гладили по плечу, утешали, как могли, и в темных закоулках длинных извилистых коридоров обсуждали свистящим шепотом этот ужасный случай.

Вывод оказался неутешительным для Валечки. В случившемся инциденте все единогласно обвинили ее.

– Нечего было на рожон лезть!..

– Марианна ведь попросила ее, чего было выпендриваться?..

– Тоже мне, законодательница мод, как напялит на себя что-нибудь…

– И язык должна была держать за зубами, а то: мне начинать? Вот и начала, инициативная наша…

Приблизительно так жужжали потом в конторе недельки через три, когда отыскали наконец виновного. И даже если у кого-то в глубине души и имелись сомнения насчет правомочности действий Марианны, то они выше этой самой глубинной отметки не поднялись.

Ее все ненавидели! И в то же время места своего каждый боялся лишиться. Потому что Марианна хоть и была отъявленной сволочью, сволочью была справедливой и отзывчивой. Платила хорошо, регулярно повышала зарплату, стимулировала отличившихся щедрыми премиальными. А если у кого случалась беда или семейные неприятности, тут же помогала либо непонятно откуда взявшимися отгулами, либо транспортом, либо путевками, либо деньгами на лечение или обучение.

Такой необъяснимой щедростью мало кто мог похвастаться. И те из сотрудников, кому довелось познакомиться с методами правления других работодателей в их городе, про Марианну ничего, кроме хорошего, не говорили.

Во всяком случае, Ксюша ни разу не слышала ни одного гадкого слова в адрес своей начальницы. Ни одного, как бы ни старалась она по заданию Марианны разговорить собеседника. Все держались насмерть, на провокации не поддавались и изо всех сил нахваливали директрису.

И как теперь на общем фоне всепоглощающей любви к Марианне было Ксюше ей не подчиниться?! На союзников-то рассчитывать не приходилось.

– Да-а… – снова с тоской протянул Сурков и засопел и зашептал тут же: – Хоть бы прибил ее кто, что ли!

– Кто?! Кто решится, Саша? О чем ты?!

– Да она каждому как гвоздь в одном месте! – возразил Саша.

– Ага, а ты сам-то об этом слышал? Никто ведь и никогда об этом не говорит! Дома если только, шепотом, и то под одеялом. Такая…

– Страшный человек, – согласился Саша. – Но делать нечего, Ксюша, надо выпутываться. Ты давай сворачивайся там и выходи. А я пока сестре своей позвоню, может, она что-то придумает. У нее много знакомых в городе. Собирайся пока.

Ксюша осторожно устроила трубку на аппарате. Прежде чем выйти из кабинета, долго смотрелась в зеркало. Вздыхала, трогая густую, аккуратным валиком уложенную челку. Потом бросила привычно настороженный взгляд на дверь директорского кабинета, подхватила сумочку, выключила свет и направилась к выходу.

Саша Сурков должен был ждать ее за квартал от здания фирмы. Там между двумя магазинами имелся сквозной проезд к трем домам. Вот возле одного из подъездов он ее всегда и ждал. Такие меры предосторожности нужны были им обоим. Ксюша пряталась от Марианны. Саша прятался от нее же и от общих с его женой знакомых. Приходилось осторожничать, одним словом, сразу по нескольким причинам.

Ксюша кивнула охраннику у выхода из здания. Сдала пропуск, вышла на улицу и тут же поспешно полезла за зонтом. Холодная мгла, окутавшая поутру город, разошлась неслабым дождем, споро щелкающим по ледяным лужам острыми каплями-иглами. Ветра не наблюдалось, но воздух вечера был настолько стылым и промозглым, что казалось, еще немного – и скует все вокруг хрустким панцирем первого льда.

Она шла скорым шагом, ежась от холода и перескакивая через лужи, и чтобы хоть как-то себя отвлечь, принялась потихоньку мечтать.

Мечты ее были грязными и запретными, и поэтому о них никто, кроме нее, не знал. В них было много подлого и преступного – в ее мечтах. Разве могла она этим с кем-то поделиться?! Нет, конечно. Ее бы сразу осудили, а то еще, чего доброго, нашли способ донести Марианне. А это верная Ксюшина погибель, ведь она ни о чем другом и не мечтала, только о смерти Марианны Степановны. О внезапной, скоропостижной, непредсказуемой гибели этой страшной гремучей гадины, превратившей ее – Ксюшину – жизнь в постоянный неподконтрольный кошмар.

Если Марианны не станет, то все моментально в Ксюшиной жизни наладится. Все! И даже квартира, в которой она проживала на птичьих, казалось бы, правах, достанется ей. Ведь она не была купленной и приватизированной, она – эта квартира – находилась в муниципальной собственности, и там прописаны были всего два человека: сама Марианна и Ксюша. Ей рассказывал кто-то, что с этой квартиры и началась Марианнина жизнь в этом городе. Будто кто-то, то ли бабка, то ли тетка старая, прописала ее туда, потом умерла.

С годами карьера Марианны резко полезла вверх, она начала обрастать средствами, недвижимостью, домами и дачами, но вот эту квартирку на окраине почему-то не трогала, но и не спешила заполучить в собственность, хотя могла это сделать сотни раз. Зато Марианна осталась в ней прописана, прописав потом туда и Ксюшу.

И вот если бы теперь с Марианной случилась какая-нибудь беда, то Ксюша моментально перестала бы быть бездомной. Она так и осталась бы жить в однокомнатной квартире. И никто, никто – ни наследники, ни муниципалитет – не смогли бы ее оттуда выдворить. Потому как прав у них на это не было бы. Первые не могли наследовать не принадлежащую их матери, тетке, сестре и так далее собственность, а вторые не имели права выписать Ксюшу. А со временем бы она, глядишь, и выкупила бы квартирку у государства. Устроилась бы на другую, более высокооплачиваемую работу, скопила бы денег. А там, глядишь, и Саша Сурков к ней бы перебрался. Хотя…

Хотя об этом мечтать не стоило. Провести всю оставшуюся жизнь с Сурковым Ксюша не хотела. Зачем ей муж со шлейфом из бывшей жены и двоих детей в придачу? Они ведь не оставят его в покое. Станут звонить, постоянно просить денег, напрашиваться в гости. Нет, она так не хочет. Насмотрелась в своем родном городе на подобную канитель у двоюродной сестры. Нервы одни, а не жизнь.

Саша хороший, конечно. Понимающий и ласковый. Но в то же время издергался весь. И ее-то ему жалко и вечно видеть хочется. И жена внимания требует, и с детьми погулять чуть не позабыл. Испрыгался, одним словом, из постели в постель. Изоврался. Ему ведь и Ксюше приходится врать, да. А как иначе, если собирались вместе провести выходные, а жена, к примеру, неожиданный поход за город выдумала. Начинал скулить про маму, тещу, про несвоевременную поломку в машине или что-то типа того.

Как так можно жить, Ксюша не понимала. Но и не гнала его. Тогда ведь и вовсе одна осталась бы. С кем тогда про Марианну злословить? К чьему плечу голову прислонить? Да и привыкла уже к нему за полгода-то…

Она миновала поворот, вошла под арку сквозного проезда и вдруг не увидела машину Суркова на привычном месте. Перепугалась даже, не случилось ли чего, договаривались же!

Осторожно высунула нос из-за угла ближайшего дома, осмотрела двор. Ну не было машины, не слепая же!

Быстро полезла в сумочку за мобильником, но Сурков ее уже опередил. Сам позвонил.

– Ксюха! – зашипел он с азартом. – Давай назад поворачивай. Я возле магазина.

– А что случилось? – опешила она. – И разве можно тебе у магазинов-то светиться? Вдруг кого знакомого встретишь?

– Уже встретил! – хохотнул Сурков и тут же заторопил: – Давай скорее! Не мешкай!

Ксюша почти бегом бросилась обратно. Увидела чуть дальше входа в супермаркет его темную «десятку». Быстро дошла, привычно осмотрелась по сторонам, нырнула на пассажирское сиденье рядом с водителем, захлопнула дверь и только тогда перевела дух, спрятавшись за плотной тонировкой стекол.

– Ну, блин, Сашка, все здоровье потеряешь с твоей конспирацией!

– А с твоей нет? – Сурков тут же полез рукой ей между коленок. – Ты, типа, не боишься на суку свою нарваться!

– Она такая же моя, как и твоя, – возразила с утробным смешком Ксюша, забрасывая сумочку на заднее сиденье.

– Меня она что-то не прописала к себе, а тебя вот прописала! – досадливо прищелкнул языком Саша, заводя машину и выезжая со стоянки.

– Эта прописка, Сашок, рабское клеймо на моем горбу. – Она со вздохом убрала его обнаглевшую руку, уложив ее на рычаг передач. – Стал бы кто еще так перед ней унижаться, как же! А тут приехала глупая девчонка из глухого уральского городка. Смотрит в рот, согласно кивает, улыбается, когда нужно…

– Думаю, что таких, как ты, очень много, деточка. – Сурков, притормозив на светофоре, загадочно ей подмигнул. – И которые не только улыбаются и согласно кивают, но еще и из страха перед ней еще и в койку к ней лезут.

– Да ладно! – недоверчиво фыркнула Ксюша.

Представить себе Марианну в чьих-то объятиях было для нее невыносимо сложно. Разве что Железный Дровосек смог бы стать ей достойной парой. Обнимались бы, поскрипывая металлическими латами своих бронированных сердец.

– Она не способна, мне кажется.

– Не способна на что? – Обычно простецкая физиономия Суркова сделалась невыносимо загадочной.

– На отношения. Она какая-то вся… Ни улыбаться толком не умеет, ни плакать, и любить тоже…

– Зато может заставить любить себя!

– Да ладно тебе! – разозлилась теперь уже Ксюша. – Как можно заставить себя любить?! Скажешь тоже! Мне кажется, даже ради денег сердцу не прикажешь. Можно притворяться, делать вид, ну, я не знаю, но искренностью там ведь и не пахнет, в таких отношениях. Да и некогда Марианне этим заниматься, Саш! Она не верит никому – раз. Она не станет содержать альфонса – два. Да и ее никто не способен полюбить – три! Даже собственная дочь ее ненавидит, а что уж говорить о мужчинах!

– И все же, и все же, и все же, – дурашливо пропел Сурков, вильнув в ближайший к Ксюшиному дому проулок, через который можно было незаметно пробраться к ее подъезду, спрятав машину между торговыми палатками. – Ничто человеческое никому не чуждо! Даже таким железным леди, как Марианна! И она любит! И, думаю, ее любят!

– Да ладно! – как заведенная снова не поверила Ксюша и ткнула Суркова в плечо: – Издеваешься надо мной, да? Ты мне лучше скажи: нашел мне дамского мастера или нет?

– Нашел, нашел. Подойдет прямо к тебе домой минут через тридцать. Так что нам с тобой придется поторопиться, деточка…

Пробирались они на квартиру к Ксюше привычными перебежками. Сначала она: от торговых палаток до песочницы, потом до столика с лавками, потом до клумбы и следом уже до подъезда. Потом он таким же путем, только с видом более независимым, будто он тут сам по себе, а не с кем-то. И вообще прогуливается, а не на тайное свидание приехал.

Спроси их – к чему такие нелепые меры предосторожности, если весь подъезд знает о том, что к Оксанке женатый мужик хаживает, – они бы не нашлись, что ответить.

– Ну! И кто же такой влюбленный в нашу стерву, Саш? – тут же, едва они вошли в ее квартиру, принялась отбиваться от его настойчивости Ксюша. – Нет, ты мне сначала скажи, а потом уже… Ну, Са-ша-а! Ну, скажи! Растравил, а теперь отмалчиваешься! Да не тяни ты так свитер, блин, там сзади три пуговички есть!

– Давай сама, Ксюш, – пыхтел Сурков, пуговички оказались крошечными и все выскальзывали из его грубых пальцев. – Давай, а то времени в обрез!..

– Саш, ну кто он? Ты ведь видел там кого-то, потому и слинял? – Она расстегнула тугую горловину на свитере и начала выдергивать руки из рукавов. – Кого видел-то?

– Да Ярика Лозовского, кого же еще она могла выбрать, эта старая сволочь! А мне не раз намекали, а я все не верил, – сдался Сурков, подхватив тут же Ксюшу под руку и потащив ее в комнату. – Сначала он прошел. А потом она. Все время оглядывалась.

– Он тоже оглядывался? – уточнила Ксюша, с досады закусив губу.

– Ему-то зачем оглядываться! Он свободен в выборе! – Сурков запутался в штанинах и отвлекся от разговора, чуть не свалившись на пол.

– А ей что?

– Ну, как же! Все о престиже своем печется. Говорят, губернатор давно ее в жены звал. Как, говорят, овдовел, так и звать начал. Все капиталы хотел объединить. А она вроде – не время еще. Он будто ждет до сих пор. А она вот с Лозовским!

– Выбрала тоже! – прошептала Ксюша, с неприязнью покосившись на Сашу Суркова.

И до чего же неловкий! Штанов красиво с себя и то снять не может, куда уж свитер с нее с узким горлом, застегивающимся всего на три пуговички.

Понесет ей пить, непременно половину бокала расплескает. Станет открывать шампанское, пеной весь потолок в кухне уделает. В винные пробки у него вечно штопор не лезет. Тот еще герой-любовничек! И как с ним жена живет, непонятно! Чудаковатый малый, что и говорить. Чудаковатый и нелепый. Не то что Ярик Лозовский.

Правильнее – Ярослав Всеволодович Лозовский.

Яриком его все больше старые знакомые называли, к которым вот и Сурков прибился тоже. А все остальные, включая Марианну и ее секретаршу, по имени и отчеству величали. Ксюше, например, нравилось, как весь этот буквенный набор звучал. Красиво и величественно. И она иногда без особой нужды названивала Лозовскому в юридическую службу и приставала с ненужными вопросами, с певучей тщательностью выговаривая его имя и отчество.

– Ярослав Всеволодович, а Марианна Степановна к вам в отдел не заходила?..

– Ярослав Всеволодович, никто из бухгалтерии не был у вас?..

– Ярослав Всеволодович, пиццу принесли, вам оставить?..

А он ведь ей нравился, наверное. И очень нравился, раз такой противной черной желчью налилось все внутри, когда она узнала про него и Марианну. Ведь шептались не раз в курилке, а она не верила. Думала, брехня все. Зависть людей точит.

Неужели правда, а?! Неужели неприступный красавчик Лозовский ее любовник?! Холеный, шикарный, высокий, молодой(!) – ведь ему даже тридцати еще нет – и любовник этой старой мегеры! Как же…

Как же она посмела?! Как могла купить его?! Чем?! Деньгами?! Так, по слухам, у Лозовского весьма и весьма состоятельные родители. Помогают ему. В прошлом году прямо в самый канун Нового года подарили ему квартиру в центре.

А-ах!!! А может, это и не родители вовсе, а эта старая злобная карга его задаривает?! А все рассказы про родителей и их баснословное состояние – всего лишь вымысел, не более?! Удачное такое прикрытие, чтобы не судачили и не шептались по углам.

– Слушай, Саш, а куда это они направлялись?

– Кто? – Он, конечно, ничего не понял, уже начав думать о другом и успев натянуть брюки до коленок.

– Ну, эти двое: Марианна и Ярик? К кому они в тот дом направлялись?

– Так у стервы там на восьмом пол-этажа выкуплено. Не знала, что ли?

– Нет.

– Мы ее еще сопровождали, когда она с наличкой на сделку ездила. Клиент ни в какую не хотел по перечислению. Налогообложения все боялся. Просил наличными. Она и поехала, а мы сопровождали, когда она покупку оформляла.

– Так чего же мы тогда под ее окнами все время встречались, дурак?! – зло заорала на него Ксюша и лягнула ногой по голой спине.

– А то, что еще в прошлом месяце там кто-то жил. Сдавала она апартаменты свои, поняла? – Он обиделся. – Разбрыкалась тут! Одевайся ваще, сейчас цирюльник твой придет…

Глава 3

Он больше не любил ее уязвимое, тайное, тщательно сокрытое ото всех!

Он больше не любил так пленившую его ее незащищенность. Пожалуй, это единственное, что он вообще в ней любил когда-то. Больше-то любить оказалось нечего. Все остальное оказалось именно таким, каким виделось и остальными. Жестким, несгибаемым, суровым и бессердечным даже. А эта ее незащищенность…

Она оказалась мимолетной всего лишь. Едва заметной. Оттого, возможно, и ударила ему в сердце, как электрический разряд. И он, дурак, лопух, идиот последний, ощущал себя в тот момент самым храбрым, самым сильным, самым достойным нести на руках такую великую женщину, как Марианна.

Все произошло совершенно случайно, потому, наверное, что должно было произойти. Он возвращался от друзей. Поздно было уже, кажется, двенадцатый час ночи. И увидел, как Марианна, оставив машину на парковке, медленно движется к своему подъезду. Увидел и привычно перепугался. Потому что ее все боялись, все! Он тут же сунул в рот два кубика жевательной резинки, потому что выпил. И ведь даже подумать не успел, что рабочий день давно закончен и он волен поступать, как ему хочется. Не успел, инстинктивно напрягшись и тут же поспешив зажевать выпивку.

Она шла к среднему подъезду, он – от угла дома. Он ее видел, она его – нет. Она, кажется, в тот момент вообще никого и ничего перед собой не видела. Шла, низко опустив голову, и о чем-то размышляла. Потому, наверное, и пропустила тот момент, когда сзади на нее налетел пьяный высокий мужчина и начал выдергивать у нее из рук сумку. Обычно-то Марианна никогда ничего не пропускала. Обычно всегда играла на опережение. А тут с железобетонной леди вышел конфуз. Тут не углядела. Тут вдруг оказалась вполне обычной растерявшейся, перепугавшейся бабой, истерично всхлипывающей, прижимающей к себе сумку и пятившейся от хулигана.

Вот тогда-то Ярослав Всеволодович Лозовский, боявшийся Марианну Степановну Волину наравне со всеми, впервые посмотрел на нее как на женщину. Сначала как на перепугавшуюся женщину, а потом просто…

Она ведь упала, когда пятилась. Полы плаща распахнулись очень широко, а под ним оказались такие потрясающие ножки! И в чулках! Боже, кто бы мог подумать, что эта дама из стали, щелочи и ртути одновременно может носить чулки с подвязками и легкомысленными кружевными резиночками! И кто бы мог подумать, что у нее при ее несгибаемой воле, сволочном характере и змеином взгляде может оказаться такое шикарное тело. Его же никто никогда не видел. Правильнее, не замечал, невзирая на то, во что это тело было упаковано. Хоть золотым был фантик, хоть серебряным, начинка никого никогда не интересовала.

Ее не замечали, и все тут!

А он вот заметил, идиот!

Заметил, рассмотрел, благо на уличное освещение в этом районе городские власти не скупились, оценил одним махом и тут же поспешил на помощь.

Все развивалось по традиционному сценарию. Он подбежал, съездил в ухо хулигану. Отобрал у него сумку, оттолкнул его подальше от Марианны, видимо, ее ноги не только Лозовскому понравились. С чего тогда недоброжелателю было перед ней на коленки становиться?

– Да бросьте! – всхлипнула Волина минут десять спустя, роясь в сумочке в поисках платка. – Нужна я ему! Он на перстень нацелился, вот и… Господи, Ярослав, как вы вовремя! Если бы не вы!

Потом, уже много месяцев спустя, он часто мучился сомнениями. А не было ли то нападение на Марианну тщательно спланировано ею же? А не были ли ее слезы на его плече в тот вечер притворством? И ее умоляющие глаза, когда он собрался уходить, и подрагивающий молчаливый рот, ее непривычное смирение, когда он все же остался, – не было ли все это тонкой, искусной игрой с целью завладеть им, закабалить его, вцепиться в него, застолбить на него право собственности?

Но это он потом мучился, а поначалу-то…

Поначалу был счастлив, да! Он был счастлив с этой женщиной! Он ощущал себя очень сильным рядом с ней. Сильным, мудрым, великодушным. А она виделась слабой, уязвимой, девочкой почти. Такой ведь ее никто до него и никто после него не знал и не узнает, думал он.

Все думают о ней вон как, а она-то, она! Она на самом деле совершенно не такая. Она из того же теста, что и все женщины. Так же может плакать, так же страдать, так же бояться. А жесткое поведение ее просто вызвано необходимостью. Она обязана быть такой, иначе ее сомнут жизненные обстоятельства. И люди, утрамбовавшиеся штабелями в эти самые обстоятельства, ее тоже сомнут. Ее жесткость – всего лишь маска! А на самом деле…

А на самом деле маской оказалась ее слабость.

Она же не могла быть слабой! По природе своей не могла! Такие страшные люди, как Марианна, уже рождались с металлическим клапаном в сердце и капроновыми венами. И с годами все это лишь закалялось и крепло, и не могло быть по-другому.

Она не способна была жалеть, это чувство вызывало в ней отвращение.

Она не способна была любить, она могла лишь обладать.

Она не способна была расстаться по доброй воле с тем, чем обладала, если все еще видела в этом для себя надобность.

Его милая, беззащитная девочка оказалась жутким чудовищем о трех головах!

А он ведь так и называл ее первое время – девочка моя. Полный идиот! А девочка была почти на девятнадцать лет его старше. И девочка за минувшие два года оплела его такими ядовитыми путами, в такой загнала угол, так сдавила его горло, что теперь…

Что теперь только смерть разлучит их!