Полное затмение Пронин Виктор

– Сколько машине лет? – спросил капитан, придирчиво оглядывая салон.

– Полгода! Не видите – три тысячи на спидометре.

– Три тысячи – это хорошо, – произнес капитан несколько странные слова, но водитель не обратил на них внимания. Мало ли, кто как выражает свое отношение к чему бы то ни было. Он-то знал, что машина в порядке, отличная машина, едва ли не лучшая из всего, что выпускалось в стране.

И хотя ехали они по совершенно пустой дороге, водитель заблаговременно включил правый поворот, прижался к бордюру и остановился у самого столба, на котором бойкие киоскеры вывесили рекламу хозтоваров со стрелкой – во двор, в полуподвал.

Капитан сидел неподвижно, прижав подбородок к груди, отчего выглядел и в самом деле горделиво, даже с каким-то превосходством. Едва машина остановилась, он перегнулся за спиной водителя и поднял кнопки, блокирующие задние двери. В ту же секунду из придорожных кустов выскочили несколько человек и, не теряя ни единой секунды, уселись на заднем сиденье.

– Спасибо, отец. – Капитан вышел из машины, и на его место тут же уселся длинный, нескладный человек с землистым цветом лица. Капитан захлопнул дверцу, помахал рукой и направился к трамвайной остановке.

– Поехали, мужик, – сказал длинный. – Нам прямо.

– Не понял, ребята, – в полной растерянности пробормотал водитель, но начал, только сейчас начал понимать происходящее, только сейчас дошло до него – плохо, очень плохо может закончиться для него и эта поездка, и этот день.

– Все ты понял, папаша, – раздался сзади какой-то глумливый голос. – Если такую машину купил, значит, не круглый дурак... Будешь хорошо себя вести, может, и внуков еще увидишь. Есть внуки-то?

– Есть, – прошептал водитель, вдруг почувствовав на шее петлю из тонкого стального тросика. Тот, кто сидел сзади, улучив момент, набросил на него удавку ловко и даже как-то привычно.

– Дышать можешь?

– Могу, – закашлялся водитель.

– Вот и дыши. Езжай прямо... – И один из сидевших опустил кнопку передней двери. Теперь водитель уже не мог вывалиться на повороте, как он уже решил было сделать. Да и тросик впивался все сильнее. – Машина твоя?

– Моя.

– И записана на тебя?

– Да.

– Где ж столько денег взял, а, папаша?

– Квартиру продал.

– Напрасно... Квартиры нельзя продавать... Квартиры можно только покупать. А теперь видишь, как получается, ни квартиры, ни машины.

– Заткнись, Женя, – бросил сидевший рядом с водителем долговязый, пожилой, с серым, неживым каким-то цветом лица... Сказал негромко, не оглядываясь, но сзади сразу наступила тишина.

Машина миновала последний светофор, дорога сразу стала хуже, разбитая тяжелыми самосвалами, которые носились здесь чуть ли не круглые сутки – за лесом началось строительство нового поселка для «новых русских». Дома там строили кирпичные, трех-, четырехэтажные, с подвалами и мансардами, со смотровыми, банкетными площадками и башенками для винтовых лестниц. Поэтому требовались краны, бетономешалки, экскаваторы, бульдозеры. И хотя по дороге постоянно мчались грузовики с песком, щебнем, бетоном, люди здесь почти не встречались.

Город кончился, дачный пригород тоже остался позади. Впереди была только городская свалка. И водитель понял, куда едет, лишь когда впереди показался жиденький дымок, поднимающийся над горами мусора, и почувствовалась кисловатая вонь гниющих отходов.

– Может, договоримся, ребята? – спросил водитель.

– О чем? – спросил долговязый.

– Ну, все-таки...

– Мы уже обо всем договорились. Сказали ведь тебе, что не надо было квартиру продавать. Правильно сказали. Где у тебя документы на машину? Ты слышишь? Права, техпаспорт... Ну?

– В заднем кармане...

Долговязый сам полез в карман водителя и вынул тонкую пачку документов. Внимательно просмотрев их все, сунул себе в карман пиджака, на нем был явно великоватый полосатый пиджак. Впрочем, возможно, пиджак и не был слишком большим, но худоба этого человека делала всю его одежду вроде не по росту.

– Останови, – сказал он. – Вон там, возле деревьев.

– Ребята, – просипел посиневший от недостатка воздуха водитель, – любые бумаги подпишу... Все, что хотите... Не кончайте только... Мне еще детей на ноги ставить...

– Наливай, – чуть обернулся назад долговязый.

И тут же за спиной водителя раздалось легкое побулькивание. По звуку можно было догадаться, что наливали из бутылки в стакан. Долговязый, не глядя, сунул руку назад, взял стакан и протянул водителю.

– Пей, мужик.

– Что это?

– Пей, говорят. Если сердце хорошее, выживешь.

– А если плохое?

– Загнешься через пару часов.

– Ребята... – простонал водитель.

– Кончай причитать, – впервые повысил голос долговязый. Из кармана пиджака он вынул рукоятку, нажал медную кнопку. Раздался щелчок, и из болванки выскочило длинное прямое лезвие. – Выбирай, папаша... Хочешь, удавим, хочешь, горло тебе сейчас вспорю, как барану. Или пей.

Осторожно, будто уже в этом был какой-то вызов, водитель глянул в окно – вокруг не было ни души. Только на дальней стороне большого пологого оврага, превращенного в свалку, стоял самосвал с поднятым кузовом. Но и возле него тоже не было ни души. Долговязый заметил его взгляд, усмехнулся.

– Хорошее местечко мы выбрали, да?

– Что это? – спросил водитель, показывая глазами на мутноватую жидкость в стакане.

– Отключишься немного... Немного забудешь, кто ты есть и как тебя зовут... А потом ничего... Очухаешься. Смертельные случаи очень редки. У нас ведь не было смертельных случаев?

– От этой заразы не было, – отозвался тот же похохатывающий голос. – Не надо бы нам здесь стоять слишком долго, – добавил он. – Чего не бывает...

Водитель взял стакан, и по тому, как задрожала жидкость, можно было догадаться, в каком он состоянии. Потеряв терпение, долговязый, не очень-то стараясь быть осторожным, ткнул ножом в шею водителя. Из-под лезвия потекла тонкая струйка крови. Он нажал сильнее, и лезвие легко, даже как-то охотно погрузилось в потное тело водителя. А едва долговязый убрал нож, как сзади глумливый изо всей силы ударил водителя кулаком в ухо. И тут же последовал удар с другой стороны.

– Кончать его надо, – сказал долговязый.

И тогда водитель, не обращая внимания на кровь, которая заливала уже всю его грудь, заглянул в стакан и, подержав его еще несколько секунд на весу, поднес ко рту и залпом выпил до дна.

– Молодец, папаша, – сказал долговязый и, открыв дверь, вытолкнул водителя из машины. Тот упал на четвереньки, отполз в сторону и опрокинулся на спину.

– Может, добить?

– Сам дойдет, – ответил долговязый. – Поехали.

С заднего сиденья поднялся невысокий парень с темными прямыми волосами и пересел на место водителя. Он, кажется, за всю дорогу так и не проронил ни единого слова. По тому, как он завел машину, сдал назад, развернулся, в нем чувствовался хороший водитель. Прошло не более двух-трех минут, а машина уже миновала свалку, строящийся поселок и въехала на тихую улочку дачных домиков, построенных еще в те времена, когда действовали строгие ограничения на размеры домов, и потому все они были примерно одного размера.

Заросшая улочка вскоре кончилась, и машина въехала на площадь, окруженную пятиэтажными блочными домами. Вдоль домов по кругу были уложены трамвайные рельсы. «Девятка», доковыляв сюда из города, разворачивалась и шла в обратную сторону. Рельсы были почти не видны в траве, очерченный ими круг тоже зарос крапивой, лебедой.

Прижавшись к тротуару, машина остановилась.

– Всем все ясно, да? – спросил долговязый. – Вы двое, – он полуобернулся назад, – возвращайтесь в город на трамвае. Мы с Афганцем загоняем машину. Вопросы есть?

– Разбегаемся. – И двое парней тут же вышли из машины и направились к трамвайной остановке. Оба они выглядели какими-то мелковатыми, в чем-то похожими, хотя один был порывистым, или, точнее сказать, дергающимся, а второй – неторопливым, замедленным.

– Поехали, – скомандовал долговязый.

Машина снова въехала на зеленую улочку и метров через пятьсот остановилась. Долговязый открыл ворота. В глубине двора, в зарослях яблонь, просматривался гараж, сложенный из красного кирпича. Заперев ворота на улицу, долговязый открыл гараж, и машина въехала внутрь. Закрыв и эти ворота, повесив снаружи в приваренные петли тяжелый замок со стальным блестящим стержнем, долговязый отряхнул руки.

– Ну что? – спросил Афганец. – Вроде все нормально?

– Вроде... – Долговязый прошел к воротам на улицу, осмотрел их, проверил замок, а вернувшись в сад, присел к небольшому деревянному столику. Положив тяжелые, переплетенные венами руки на выгоревшие доски, он на какое-то время замер. Лицо его было покрыто редкими глубокими морщинами – две спускались от носа мимо рта, лоб тоже был морщинистым, да и шея выглядела жилистой. Вообще вид у него был изможденный, предельно усталый.

Второй парень, темноволосый, которого он назвал Афганцем, был гораздо моложе, пошустрее, но тоже молчаливый. Присев к столу, он откинулся спиной на ствол яблони и закрыл глаза. Видимо, не принято было у них радоваться удаче, обсуждать, болтать без умолку, перебирая подробности свершенного.

– Как ты думаешь, Петрович, – заговорил парень, – старик-то выживет?

– А кто его знает... Может, и выживет.

– Может и помереть?

– Это все могут, – усмехнулся Петрович, и морщины его чуть раздвинулись. Зубы у Петровича оказались длинными, желтыми, не то прокуренными, не то испорченными. Скорее прокуренными, все-таки крепкие были у него зубы. – Вобла хорошо сегодня сработал... Машину подобрал неплохую.

– Повезло, – откликнулся парень, не открывая глаз. Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь листву, скользили по его лицу, по сложенным на груди рукам.

– Хорошая машина, – повторил Петрович, и в его словах прозвучала настойчивость, видимо, по-разному относились они к тому, кого назвали Воблой. – Смотайся в дом... Там в холодильнике что-то должно быть... Да, Коля, – остановил он поднявшегося парня, – в морозильник загляни.

Афганец вернулся минут через пять. В руке он держал бутылку водки, на горлышко был надет стакан, в другой руке болтался целлофановый пакет с просвечивающими изнутри помидорами и хлебом.

– А почему один стакан? – спросил Петрович.

– Не буду.

– Твое дело... Не хочется? – Петрович открыл бутылку, налил себе больше половины стакана.

– Нет... У меня другое.

– Травка?

– Кто к чему привык, – ответил Афганец и снова сел, опершись спиной о яблоню и закрыв глаза. Он не был ни кавказцем, ни мусульманином, нет, Афганец – это была его кличка. Темные волосы, смугловатая кожа, привычки, вынесенные из Афганистана, – все это и определило кличку.

Петрович выпил, отломил корочку хлеба, понюхал, глубоко вдохнув в себя воздух, так что, наверно, мелкие крошки хлеба тоже оказались втянутыми в нос. Потом разломил помидор и сунул половинку в рот.

– Машина, конечно, хорошая, – негромко проговорил Афганец. – Согласен, ничего машина... Хорошо сработал Вобла... И мы хорошо сработали... Мы вообще прилично работаем.

– Ну? И что из этого?

– Ты же знаешь, Петрович, к чему я клоню... На дядю работаем.

– Каждый делает свое дело.

– Конечно... Одни на дорогах жизнью рискуют, другие в кабинете кнопки телефонные нажимают...

– Разберемся, – негромко обронил Петрович и налил себе еще водки. – Разберемся.

– Я вот подумал... А может, мы того... Может, мы и не угоняли эту «девятку», а?

– Вобла доложит.

– А он нам нужен? – Легкая, расслабленная улыбка блуждала по губам Афганца, солнечные зайчики скользили по его закрытым глазам, и слова, казалось, были просты и необязательны. Но Петрович знал им цену, знал, насколько они опасны, услышь их кто-нибудь другой.

– Да, Вобла нам нужен.

– Жидковат он маленько... Трусоват.

– Пусть... Больше всего он рискует своей головой. Назад ему пути нет. Знаю, что он хитрожопый, вижу его насквозь. Не знаю, опускали ли его, но... У нас опущенные такие вот были.

– Сторонится он тебя. Чует. Что-то он в тебе чует, в глаза не смотрит...

– Вижу, Коля... Все вижу, – Петрович подпер голову руками, отчего морщины сделались еще глубже и расположились так, что лицо приняло выражение печальное и какое-то обиженное. Но Афганец уже знал, насколько ошибочно это впечатление. Петрович был один на этой земле, и его ничто не могло остановить, изменить принятое решение. Усталый, поникший вид изможденного работяги много раз выручал его, и Петрович знал, что не надо ему менять свою внешность, не надо наряжаться и хорохориться, не надо распрямлять плечи и горделиво вскидывать подбородок. Глупо все это, никчемно и недостойно.

– Маловато нас, – обронил Афганец.

– А сколько нас? – оживился Петрович. – Кто знает, сколько нас? Может, нас десять человек, может, все сто! Да я один могу такого шороху навести, что город на дыбы встанет! Один!

– Так-то оно так...

– Никто перед нами поперек дороги не стоит, никто! А появится – уберем! Уберем?

– Запросто, – улыбнулся, не открывая глаз, Афганец. – Всех уберем, как тех ребят в джипе... А их глаза разложим по баночкам и разошлем по родным адресам. Потом сделаем кучу денег и отнесем одному человеку. На, дескать, живи, дорогой, радуйся.

– Разберемся, – проворчал Петрович. – Во всем разберемся. Только болтай поменьше.

– Я не болтаю, я делюсь.

– Поделился и заткнись. Слушай меня, Коля, и запомни мои слова... Деревья слышат, дом слышит, воздух слышит... Не произноси вслух ничего, чего не положено знать другим. Все слова, которые вслух произнес, у тебя на морде написаны. Они вот на этой листве отражаются, на солнечных зайчиках, на складках твоей рубахи! – Петрович впервые повысил голос. – Думаешь, что ты осторожный, хитрый, предусмотрительный... Ни фига! Если слово сказано, оно уже влияет на другие слова, на морду твою, на взгляд! Сидишь ты уже не так, стоишь ты не так, водку пьешь иначе! И люди это замечают. Не все, но те, кто имеет дело с кровью, смертью... Замечают. Мы все по ножу ходим, и никто не знает, сколько кому еще ходить. Сами ввязались в схватку, и отступать некуда. – Петрович налил в стакан водки из бутылки, принюхался, сморщился с отвращением. – До чего же гадкая водка! Где они ее брали?

– Возле трамвайной остановки, – улыбнулся Афганец. – Не нравится?

– Придется с этими киоскерами разобраться.

– Не надо с ними разбираться. Надо водку в центре брать, а не где попало.

– Тоже верно. – Петрович поднялся. – Пойду вздремну. Ты как?

– В саду лягу. – Афганец показал на раскладушку, стоявшую в тени. – Да, Петрович... А что с глазом? Вобла ничего не докладывал?

– Молчит. Но если что-то начнется, будет знать. Мимо него никак не пройдет. А ты говоришь, зачем Вобла... Вот затем и Вобла. Завербовали дурака, денег посулили, пусть служит.

– А нам не удалось ни одного духа завербовать.

– Потому и войну проиграли, – усмехнулся Петрович и направился к дому. И походка его тоже была усталой и какой-то безнадежной.

– Солдаты войны не проигрывают. Войны проигрывают полководцы, – сказал ему вслед Афганец.

– Утешайтесь, – обернулся с улыбкой Петрович. – А духов вам завербовать не удалось. А нам удается.

– Это не духи, это дерьмо.

– Лишь бы пользу приносило! – уже с крыльца крикнул Петрович.

– Каждый так думает, пока не поскользнется на этом самом дерьме!

– Смотри, куда ступаешь, – донеслись с веранды еле слышные слова Петровича.

«Вот и смотрю», – уже про себя пробормотал Афганец, да так и остался сидеть, прислонившись спиной к яблоне и запрокинув голову. Потом оттолкнулся от шершавого ствола, встал, прошелся по саду, осмотревшись по сторонам, вынул из какой-то щели в одежде непривычной формы нож – видимо, ножны были закреплены на бедре. Нож был достаточно длинный, сантиметров пятнадцать. Сорвав листок с яблони, он разрезал его пополам с торца. Нож прошел сквозь листок легко, не зацепившись ни за одно волоконце. Еще раз опасливо оглянувшись, Афганец снова спрятал нож, раздвинув штанину на бедре. Разрез он снова затянул вшитой «молнией». Похоже, о том, что у него есть это оружие, не знали даже самые близкие приятели.

– Так-то оно лучше, – пробормотал он. – Так-то оно спокойнее. Солдаты все-таки войн не проигрывают. А вы, умники, думайте. – И он направился к раскладушке, стоявшей под яблоней, в играющей солнечными зайчиками тени.

Когда на следующее утро Пафнутьев шел по коридору к своему кабинету, то невольно обратил внимание на нескольких человек, стоявших в углу у маленького столика. Они и в самом деле обращали на себя внимание – была в их облике какая-то независимость, может быть, даже вызов. Обычные посетители прокуратуры так себя не ведут. Когда Пафнутьев подошел к своей двери, один из них отделился и направился к нему.

– Здравствуйте. Павел Николаевич, – сказал подошедший и почтительно остановился в двух шагах.

– Здравствуйте, – Пафнутьев посмотрел ему в лицо и понял, что он никогда до этого с этим человеком не встречался. Это уже хорошо, подумал Пафнутьев и, справившись наконец с дверным замком, шагнул в кабинет. Но зацепился пиджаком за ручку двери, пошатнулся и, взмахнув рукой, невзначай оперся на незнакомца. И сразу догадался, что у того под мышкой спрятано что-то твердое, что-то выступающее. Нечто такое, что всем показывать нежелательно.

– Да, вы правы, – улыбнулся незнакомец. – Это пистолет. Я могу войти?

– Входите, если мне это ничем не угрожает.

– А если угрожает?

– Тогда лучше не входить.

– Нет, я все-таки войду.

Пафнутьев бросил на стоячую вешалку кепку, пиджак повесил на спинку жесткого кресла. После этого плотно уселся, положил руки на полированную поверхность стола и поднял голову.

– Присаживайтесь.

– Спасибо.

Человек, который так решительно вошел к нему, Пафнутьеву понравился. Не было в нем мелочной суеты, какой-то недостойной значительности или игры в значительность, он нисколько не смутился, когда Пафнутьев нащупал пистолет у него под мышкой. Во всем его поведении было спокойствие и твердое знание, чего он хочет. Такое настроение Пафнутьев чувствовал сразу.

– Меня зовут Сергей Семенович, – сказал незнакомец.

– Очень приятно. Один вопрос – вас действительно так зовут?

– Хм... Ну вы даете, Павел Николаевич... Нет, меня зовут иначе, немного иначе...

– Семен Сергеевич?

– Да.

– Слушаю вас внимательно, Семен Сергеевич.

– Первый раз в прокуратуре, – растерянно проговорил гость. – Не знаю, с чего начать.

– Ну, раз тропинку к нам протоптали, теперь будете здесь чаще.

– Что вы имеете в виду?

– Да ладно! – махнул рукой Пафнутьев. – Что там у вас? Выкладывайте. Уж и пошутить нельзя, в самом деле! Какие-то вы все немного испуганные.

– Кто все?

– Посетители.

– А... Значит, так. – Сергей Семенович или Семен Сергеевич вздохнул, посмотрел на Пафнутьева. – Значит, так, Павел Николаевич... Наших ребят три дня назад расстреляли в джипе. Слышали?

– Так это ваших ребят, значит... И что же?

– С нами поступили плохо. Мы этого не заслужили. Работали не совсем законно, но без крови. Вели себя пристойно.

– Я, конечно, понимаю условность такого определения.

– И я его понимаю. Вам, Павел Николаевич, мы работы не давали. Согласны?

– Руки не доходили! – рассмеялся Пафнутьев.

– Мы не возникали, Павел Николаевич, – настойчиво повторил гость. – И не намерены были делать это в будущем.

– А теперь? Какие ваши намерения теперь?

– У нас нет выбора.

– Хотите начать отстрел?

– А что остается?

Пафнутьев некоторое время молча рассматривал необычного гостя. Упитанный, гладко выбритый, грамотно, коротко постриженный, одет тоже неплохо – светлый костюм, белая рубашка, галстук песочного цвета и, естественно, рукоятка пистолета под мышкой. Отличительные признаки... Шрам над правой бровью... Наколка в виде кольца на правом безымянном пальце – этих подробностей Пафнутьев просто не мог не заметить. Зачем он пришел? Сообщить о том, что начинает отстрел конкурентов? Но зачем об этом знать ему, начальнику следственного отдела? Просят поддержки? Но ведь мы не можем отстреливать бандитов, мы обязаны их брать живьем...

– Вы хотите объединиться со мной в борьбе с этими беспредельщиками?

– После того, как нам нанесли столь чувствительный удар, мы можем и не задумываться о средствах, – ответил гость. – Согласны?

Пафнутьев промолчал.

Гость явно увиливал. Он не сказал ничего определенного, отвечает вопросами, уходит от прямого разговора. Или же он попросту боится сказать что-то определенное, или же никак не может решиться произнести, ради чего пришел.

– Прекрасная погода, не правда ли? – сказал Пафнутьев, глядя в окно. – С утра прошел дождь, теперь вот солнышко выглянуло... Вы не намокли, пока добирались сюда?

– Нет, мы на машине.

– Хорошая машина?

– Джип.

– О! – восхитился Пафнутьев. – У вас, оказывается, не один джип? А то, когда вы сказали, что ваш джип расстреляли, я сразу как-то опечалился, посочувствовал... Как же, думаю, ребята будут теперь по городу перемещаться... Представляете? А теперь, когда вы сказали, что есть еще один джип, я сразу успокоился и про себя подумал, что теперь-то вы уж точно не пропадете. Какой национальности оставшийся джип?

– Японской, – ответил гость в некотором замешательстве. Он не понял ни слова из сказанного Пафнутьевым о погоде, о переживаниях и мучительно пытался сообразить, что стоит за всем этим словесным потоком.

– Японец? – восхитился Пафнутьев. – Это просто здорово! Какого цвета?

– Темно-зеленый.

– И все колеса ведущие?

– Все до одного.

– У меня нет такой машины. И никогда не будет.

– Почему же, – улыбнулся гость, уловив в словах Пафнутьева скрытый смысл. – Будет. И для этого достаточно сказать... Да, дескать, хочу джип.

– Не хочу. – Пафнутьев решительно покачал головой. – И не уговаривайте! Нет-нет-нет! Чтобы я владел японским темно-зеленым джипом со всеми четырьмя ведущими колесами?! Ни за что!

– Мне показалось, что вы... Вроде как не против...

– Я?! – Пафнутьев откинулся на спинку кресла. – Намекнул?! Нет, что вы! Для намеков надо иметь ум тонкий, изощренный, сообразительный, ум, способный просчитывать варианты на несколько ходов вперед! А я... Мой ум прост, примитивен, прямолинеен. Что вижу, то и пою. Если вы со мной согласны, что погода сегодня хорошая, я тем и счастлив. Со мной редко кто соглашается. Вот вы согласились, и мне уже приятно. Очень рад был повидать вас, познакомиться... Вы производите впечатление хорошего, порядочного человека. Если что понадобится, заходите, всегда буду рад. Только позвоните предварительно, чтобы я успел разбросать текучку и отдаться вам полностью и без остатка. Всего доброго! – Пафнутьев радушно протянул руку.

Но он недооценил своего собеседника. Пафнутьев ожидал растерянность, смущение, но ничего подобного не увидел – гость улыбался понимающе и спокойно.

– Сядьте, пожалуйста, со мной это бывает... Я не знаю банды, которая возникла на подведомственной вам территории. Но если они ведут себя так, я делаю вывод – беспредельщики. Никакие беспредельщики не могут действовать слишком долго. Они обречены. Они скорее всего взорвутся сами, изнутри.

– Очень даже может быть, – кивнул Пафнутьев. – Но могут пройти годы, пока произойдет предсказанный вами взрыв.

– Я не знаю о них ничего. Возможно, прибыл какой-то крутой авторитет и решил заявить о себе. Возможно, недоразумение, хотя это маловероятно. Помимо ребят, расстрелянных в джипе, пропал еще один наш человек, возможно, его похитили...

– Фамилия?

– Видите ли, мне бы не хотелось...

– Фамилия? – твердо повторил Пафнутьев.

– Левтов. – Его нет. Среди живых его нет.

– Вы уверены?

– Да, – кивнул Пафнутьев. – Мы его найдем, или вы его найдете... Но... Он мертв.

– Вот, значит, как. – Гость помолчал некоторое время, привыкая к новости, которую сообщил Пафнутьев. – Ну что ж, пусть. Но мы не сдаемся, Павел Николаевич. Будем работать. Не откажемся и от вашей помощи.

– Я тоже не откажусь.

– На это я и надеялся. Есть такой адвокат... Илья Ильич Огородников. Запомнили? Если ему зажать яйца дверью, он расскажет много интересного. Он выходил на нас от имени этой банды.

– А почему бы вам самим не заняться? Я ничего не могу зажать дверью, но вы-то можете?

– Если честно... Нет сил. Требуется время на перегруппировку. И потом... Мы не знаем, кто за ним, сколько за ним, кто он есть на самом деле. Нас и было немного, а стало еще меньше. Если подтвердится, что нет и Левтова...

– Уже подтвердилось.

– Вы так уверенно об этом говорите... У вас есть труп?

– Нет. Я не могу всего сказать, но здесь вы можете верить. Мне незачем пудрить мозги. Вы поделились, я поделился... Возможно, и в будущем сможете кое-что подкинуть... В долгу не останусь.

– Значит, и Костю хлопнули, – с неподдельной печалью проговорил гость. – Ну что ж, пусть так... Это придаст нам сил. – Гость поднялся. – Я могу вам звонить?

– Да, вполне.

– Вы уверены в своей команде? В этом здании? В вашем ведомстве?

– Да. – Пафнутьев помолчал, повертел в воздухе растопыренной ладонью. – В пределах возможного.

– Про вашу контору мне ничего не известно, но есть основания полагать, что в милиции у этих новеньких завелся свой человек.

– Вы уже к ним обращались?

– Можно и так сказать... Запустили утку... Или, как сейчас говорят, вирус... Решили проверить... Как видите, не отказываемся от контактов с правоохранительными органами.

– Так что утка? – спросил Пафнутьев почти безразлично.

– Крякнула.

– Выходили на Шаланду?

– Не так чтобы впрямую. – Гость помялся, ему, видимо, стоило усилий сдержать себя.

– Так, – кивнул Пафнутьев. – Ну, что ж... Телефончик не оставите? Или адресок? – Пафнутьев улыбнулся, понимая, что просьба его невыполнима.

– Позже, Павел Николаевич. – Гость тоже улыбнулся, уже от двери. – Мы немного узнаем друг друга, проникнемся доверием... Чего не бывает в жизни. Глядишь, вам все-таки приглянется темно-зеленый джип японской национальности, а?

– Как знать, как знать. – Не поднимаясь из кресла, Пафнутьев прощально помахал рукой утреннему гостю. Потом взял ручку и написал на листке отрывного календаря: «Илья Ильич Огородников, адвокат». – И за то спасибо, – пробормотал он.

Прошли, миновали времена, когда Шаланда мог сидеть за столом и на пыльной его поверхности рисовать пальцем замысловатые узоры, изображая внутреннее свое состояние – от подавленного, смятенного до восторженно-агрессивного. Перебравшись в кабинет городского начальника, он похудел, стал порывистее, проще говоря, непоседливее. И вовсе не потому, что изменился его характер, ничуть, изменилась криминальная обстановка, и уже не оставалось времени сидеть за столом и водить пальцем по пыли.