Принцесса крови Агалаков Дмитрий

– Это как вам будет угодно, ваше величество. – Они лежали нагими. Женщина – перебросив через мужчину ногу, он – взяв ее шею в кольцо мощной руки, кисть которой была увита перстнями. – Если захотите – вечность.

– Лгунишка, – улыбнулась она. Ее длинные черные волосы укрывали его плечо, стелились по подушкам. – Но эта ложь мне приятна.

Пожалуй, ни одна пара не вызывала во французском королевстве столько кривотолков, как Изабелла Баварская и Людовик Орлеанский, родной и единственный брат короля. Знакомство Карла Шестого и Изабеллы было подстроено бургундскими родственниками юной принцессы на богомолье 18 июля 1385 года. В ту пору королю было семнадцать лет, Изабелле – пятнадцать. Вскоре они стали мужем и женой. Между царственной парой, стремившейся познать все любовные искушения, вспыхнула страсть, а волна придворных развлечений подхватила их и понесла своим руслом. Но король грезил не только любовными приключениями, но и рыцарскими подвигами, и потому надолго отлучался. Королева же видела перед собой лишь одну стезю – быть любовницей и, когда приходило время, матерью королевских детей. Впрочем, которые могли рождаться не только от короля. С 1392 года приступы безумия один за другим поражали Карла Шестого, ставшего опасным спутником как для своих друзей, кутил-аристократов, так и для царственной супруги. А приходя в себя, он становился еще опаснее – без него на свой лад управляла государством его родня, и что еще хуже – как-то утешала безутешное свое горе молодая королева. В те годы, когда помрачение рассудка все тяжелее сказывалось на короле, рядом с ним, по воле королевы, появилась Одетта де Шандивер – терпеливая сиделка и нежная любовница, а рядом с Изабеллой Баварской, наряду с другими мужчинами, герцог Орлеанский. Он занял неизменное первое место в списке ее возлюбленных и стал защитником королевы от нападок двора. Изабелла и Людовик не стеснялись выставлять свою связь напоказ. Их часто видели вместе не только в укромных уголках королевских дворцов, но и на публичных сборищах. Народ был недоволен. «Немка могла бы и постыдиться!» – шептались простые французы.

– Ты истекаешь молоком, – заметил герцог.

– Сейчас принесут нашу малышку и я покормлю ее. У меня столько молока, Луи, что я могла бы выкормить еще трех детей. – Она усмехнулась. – Королевский двор! Эти прохвосты пытаются всякий раз определить, беременна ли я, по тому, насколько я пополнела и какова моя грудь! Если она, точно бутон тюльпана, что готов раскрыться под лучами солнца, значит, я ношу под сердцем еще одного королевского ребенка!

Людовик Орлеанский с улыбкой взглянул на нее:

– Или королевского, но только наполовину?

Правая бровь Изабеллы высокомерно и насмешливо поползла вверх.

– Да будет вам известно, герцог, любой из моих детей, рожденный в то время, пока я нахожусь в законном браке, освященном христианской церковью, является Валуа. Это Одетта Шандивер может рожать твоему брату бастардок, я – только истинных принцев и принцесс! – Глаза королевы погрустнели. После недолгого молчания она тяжело вздохнула. – Тебе известно, Луи, на какие уловки и ухищрения я только не шла, чтобы соблюсти хотя бы внешнее благочестие в наших отношениях с Карлом. Беременной я оставалась с королем наедине даже в те дни, когда безумие пожирало его, высасывало из него все соки. И все для того, чтобы эти проклятые фавориты и фаворитки думали, будто мы делим с ним постель. А он избивал меня. И я кричала только тогда, когда уже не было сил терпеть. А потом днями напролет прятала лицо под слоем румян и пудры от своих же фрейлин и служанок. И от его лакеев. – Изабелла поцеловала широкую ладонь герцога. – Однажды твой брат едва не зарубил меня. Я едва успела выскочить за дверь, а потом – удар мечом. Господь в тот день уберег меня от смерти. И тогда я подумала: пусть весь двор горит в преисподне! Близко больше не подойду к Карлу Валуа! Но рожать все равно приходилось в Сен-Поле. Лежать с раздвинутыми ногами, как публичная девка, под взглядами десятков ненавидевших меня людей. Корчиться, стонать, обливаться потом, кричать. Хватать чьи-то руки. Я знаю, что они думали про себя. Вот оно – вместилище греха! Вот оно, чрево, порождающее на свет выродков! Думали, но сказать боялись!

Для Изабеллы Баварской этот брак и впрямь оказался серьезным испытанием. Даже после того, как она спряталась от короля в своих дворцах – Барбетт и Боте-Сюр-Марн, жизнь ее вовсе не стала легкой и безоблачной. Королеве приходилось вести тонкую придворную политику, стараясь угодить и Орлеанскому дому, и Бургундскому. Гнев супруга, иногда выныривавшего из пучины безумия, висел над ней как дамоклов меч. И потом, к 1407 году из своего многочисленного потомства она потеряла троих детей: двое, Карл и Изабелла, ушли в мир иной младенцами; еще один Карл умер в возрасте десяти лет. Горе, подчас – унижения, и вечные сплетни, которые преумножали ее пороки, только лишний раз заставляли тридцатисемилетнюю королеву искать утешение в любви. И тут Людовик Орлеанский был безотказным другом.

– Ах, мой Луи, – Изабелла провела рукой по широкой груди могучего мужчины, лежавшего рядом с ней, по дебрям его волос, – милый Луи, если бы не ты…

Но он был еще и преданным другом. Если бы не могущественный Людовик Орлеанский, Изабелла Баварская никогда бы не осмелилась бросить вызов священному обычаю – 10 ноября она рожала не на глазах у двора, как это повелось испокон веку у французских королей, а вдали от него. Но такого ребенка никогда бы не признала французская аристократия. Не помог бы даже Людовик! Такой ребенок был изначально обречен на «смерть».

В дверь постучали.

– Войди, Жильберта! – выкрикнула королева и взглянула на обнаженного любовника. – Укройтесь, герцог. Вы и так, не сомневаюсь в этом, слишком часто предстаете перед женщинами в костюме Адама.

Но герцог только улыбнулся в ответ, и она сама укрыла Людовика меховой накидкой. Вошла Жильберта и, не поднимая глаз, поднесла королеве белый кулек, посапывающий и постанывающий, готовый разреветься.

– Она просыпается, ваше величество…

– Я сама покормлю ее, – сказала королева. – Ступай, Жильберта.

Служанка неслышно закрыла дверь, а герцог потянулся к пеленкам.

– Она подросла за эти дни? Покажи мне ее…

– Только осторожно…

Изабелла отвернула края пеленок, и обнажилось сморщенное детское личико – розовое и капризное.

– Я хочу посмотреть на нее – всю.

Королева развернула пеленки. Перед герцогом была девочка – крохотная, розовая, сонно дрыгающая ножками и ручками, корчащая гримасы. Герцог взял ребенка на руки – и девочка открыла глаза.

– Принцесса! – весело воскликнул герцог Орлеанский. – Красавица моя! Да благословит тебя Господь…

Широко открыв глаза, поглядев на того, кто был ее отцом, девочка разревелась.

– Будь с ней осторожнее, прошу тебя! – Изабелла уже тянула к девочке руки. – Луи… Пора покормить ее.

Они ужинали. Девочку отдали нянькам. Людовик и королева были довольны и счастливы. Пили вино и смеялись. Неожиданно королева расплакалась.

– Неужели ты не понимаешь, что мне тяжело отдавать ее? – на вопрос Людовика, что с ней, откликнулась она. – Даже несмотря на то, что многие считают меня бессердечной.

– Лучше подумай о том, что будет с ребенком, если мой брат придет в себя и узнает, что он в очередной раз стал отцом? – резонно заметил герцог. – Пусть, неудачно. Ведь для того, чтобы это случилось, нужно хотя бы раз переспать с женщиной. Жану Бургундскому несложно будет доказать нашу связь. А что будет, если Карл прикажет взять одну из твоих кормилиц и положить ее на раскаленную решетку? От отчаяния, что завтра опять попадет в клетку своего безумия, король может решиться на крайний шаг. Меня ждет изгнание, если не смерть, тебя – монастырь. А девочку? Все уже десять раз решено, Изабелла. Эта семья из герцогства Барского предана Орлеанскому дому. Их родня позаботится о Жанне.

Королева безрадостно кивнула:

– Ты прав.

– Конечно, прав. – Он потянулся к Изабелле, сбавил голос. – Карл не вечен, милая. Надо смотреть вперед. Один из твоих детей унаследует трон. И мы вернем нашу девочку ко двору. А пока она будет расти на границе с Лотарингией, подальше от двора, в лесах. В поместье этого Жака д’Арка…

Дверь в трапезную осторожно приоткрыл оруженосец, прибывший с герцогом.

– Его высочество Карл Орлеанский, – негромко сказал он.

– Наконец-то! – вставая из-за стола, воскликнул герцог.

В залу широким шагом вошел совсем молодой человек – чертами лица и статью он был похож на отца. Совсем юный античный бог. На нем сидел идеально подогнанный под его худощавую, еще мальчишескую фигуру доспех. С широких по-отцовски плеч спускался подбитый мехом плащ.

– Ваше величество, – низко поклонился юноша.

– Принц, – улыбнулась королева.

Она подала ему руку, и он поцеловал ее. Изабелла Баварская испытывала смешанные чувства к этому шестнадцатилетнему юноше. Но два из них боролись друг с другом особенно – привязанность и враждебность. Бывает и так! Карл был сыном ее любимого мужчины – Людовика, и ее врага-женщины – итальянки Валентины Висконти, которую она ненавидела и к которой всегда ревновала любовника. Юный Карл, со своей стороны, прекрасно знал, кто выгнал горячо им любимую мать из Парижа. Но его отец был любовником этой женщины, а их общие дети – его сводными братьями и сестрами. И потом, Изабелла Баварская приходилась ему тещей. Уже целый год он был женат на своей кузине – тоже Изабелле. Восемнадцатилетняя французская принцесса была женой английского короля, последнего Плантагенета[8], пока того не убили его родственники Ланкастеры, занявшие престол. После смерти мужа юная женщина осталась не удел и ее с почестями отправили во Францию. Не долго думая, Людовик Орлеанский и его коронованная любовница устроили свадьбу своих детей. Юная Изабелла горько плакала: выходя замуж за принца крови, она навсегда теряла титул королевы, от которого оставалось одно воспоминание!

В этом династическом клубке отношения были крайне запутанны, и потому Изабелла Баварская выбрала манеру поведения с молодым герцогом подчеркнуто-благожелательную, он с королевой – подчеркнуто-уважительную. Сколько бы горя она ни причинила его матери, Изабелла была королевой Франции! Что до самой Изабеллы Баварской, она могла рассчитывать наверняка, что юный Карл скорее погибнет, чем нарушит данное отцу слово. А он уже поклялся доставить младенца по назначению.

– Ты отужинаешь с нами? – спросил Людовик Орлеанский.

Он обожал этого юнца. Могущественный герцог был уверен, что его сын Карл, наследник дома Орлеанов, родился под счастливой звездой. В честь его дня рождения, в 1391 году, Людовик создал светский рыцарский орден – Дикобраза, иглы которого, об этом знали все, были обращены в сторону Бургундского дома.

– Нет, отец, спасибо, – ответил юноша.

– Тогда… выпьешь немного вина?

– Пожалуй, вина, – кивнул Карл.

Герцог Орлеанский сам наполнил сыну кубок.

– Я провожу их до ворот, – сказал Людовик Изабелле. – Чтобы отряд не посмела остановить никакая стража.

Около полуночи все было готово для отправки. Во дворе дожидался конный отряд из четырнадцати человек во главе с Карлом Орлеанским и две кареты, наглухо устланные внутри мехами. Сопровождать младенца должны были две кормилицы, одна из них – старшая, пеленальщица и две няньки. Людовик и два его телохранителя, с которыми он прибыл во дворец Барбетт, тоже были вооружены и готовы двинуться с отрядом. В отличие от своих телохранителей герцог не стал облачаться в привычный доспех – он был в теплом меховом плаще поверх камзола и роскошном берете, заломленном набок. Закутавшись в шубу, на улицу, за нянькой, что несла малышку, вышла и королева. Она вновь расплакалась. Женщина, державшая в руках плотно закутанного в пеленки и покрывала, а сверху завернутого в шубу ребенка, остановилась. Людовик Орлеанский, уже готовый вложить ногу в стремя, вернулся, прижал королеву к себе. Стесняться здесь было некого – младенца сопровождали самые надежные рыцари Орлеанского дома, целиком и полностью преданные своему сюзерену; женская прислуга также не за страх, а за совесть служила своей королеве.

– Им пора отправляться, Изабо, – сказал Людовик. – Я скоро вернусь и утешу тебя. – Он нежно поцеловал ее. – Так мы едем?

Окликнув служанку, немедленно приблизившуюся к хозяйке, королева взяла огромный меховой куль и прижалась к нему лицом. – Прощай, Жанна, и прости меня, – очень тихо прошептала она. И уже взяв себя в руки, твердым голосом добавила: – Пусть едут! Да хранит вас Господь!

…До городских ворот они доехали без приключений. Стража подозрительно обступила процессию, но когда вперед выехал герцог и громко назвался, стража отступила, засуетилась, и вот уже перед каретами и сопровождавшей их кавалькадой открывались ворота, спешно поднималась решетка и опускался подъемный мост. Герцог сказал, что скоро вернется, и пусть мост будет опущен. Он выехал впереди сына на дорогу, ведущую за город, и уже там пропустил Карла вперед.

Ночное осеннее небо было чистым. Луна освещала дорогу и леса, поднимавшиеся к холмам Монмартра.

– Через Шампань проезжайте осторожно, – напутствовал Людовик юного принца, – бургундцы там ведут себя по-хозяйски. В драки не вступать – я твой норов знаю! – он произнес это с чувством гордости, которую ему плохо удалось скрыть. – Держитесь крепостей Шенневьер, Понто-Комбо, Турнан-ан-Бри, Розэ, Эстерно, Сезанн и Сен-Дизье! Поезжайте с оглядкой до самого герцогства Барского! Только в Линьи-ан-Барруа вы почувствуете себя в полной безопасности! Я жду тебя к Рождеству! С Богом!

Карл Орлеанский кивнул:

– С Богом, отец!

Людовик наблюдал за процессией, пока она не скрылась из глаз на дороге, ведущей от парижских ворот на восток.

Возвращался герцог Орлеанский и два его телохранителя по Старой Храмовой улице…

В одном из темных переулков, куда не достигал лунный свет, прятался конный отряд человек в десять. Все затаились и были взволнованны.

– А если он вызовет дьявола, Жиль, что тогда? – тихонько спросил здоровяк, один из группы всадников. – Ведь он – колдун!.. Жиль? Забияка! – окликнул он товарища по звучному прозвищу.

Но Жиль Забияка только хмуро засопел – ответа у него не было. Как и не было трех фаланг на пальцах левой руки, которой он почесал обросшую щетиной щеку. Зато нашелся что сказать предводитель вооруженных полуночников:

– Если он вызовет дьявола, Этьен, тогда пиши пропало! – Предводитель зло и многозначительно усмехнулся, точно знал ответы на все вопросы. – Страшен дьявол, когда приходит за тобой. Он черен, как ночь, и дышит пламенем. И справиться с ним ни у кого не хватит силы. И если он коснется тебя, то гореть твой душе в адском огне!

Вооруженные люди зашептались.

– А правду говорят, что мандрагора подчинится любому, кто возьмет ее из земли? – спросил все тот же здоровяк Этьен. – И откуда она берется? Из чего вырастает? – Вопросы у него не кончались. – И как ее найти? Да чтобы не навредила…

Главарь усмехнулся:

– Ты должен знать, что у того, кто подыхает в петле, опорожняется мочевой пузырь. А вместе с мочой выходит и его семя. Чтобы мандрагора была по-настоящему хороша, ты должен выйти в полночь из дома и встать под виселицей, где издох самый беспощадный убийца. – Он вновь усмехнулся. – Такой, как я. Под виселицей, откуда он отправился прямехонько в ад. Семя смешается с землей, получит ее силы. Вот когда оно станет маленьким земляным человеком, который уместится у тебя на ладони. Ты должен вытащить меч и очертить магический круг – обвести и тем предостеречь будущего слугу, чтобы он не убежал. И только потом тем же мечом выкопать его. Но не поранить…

– Страшновато, мессир…

– Ты должен принести его домой, Этьен, – продолжал главарь, – взять нож и придать корню мандрагоры человеческую форму. Затем нарядить его в одежду и только потом прочитать над ним заклинание – чтобы он ожил. Тогда все победы будут твои, золото само поползет в твои карманы, а женщины станут умолять тебя, чтобы ты был с ними! Самые знатные и самые богатые!

– А какого же заклятие?

– А вот это не твоего ума дело! – в который раз усмехнулся главарь.

– И откуда вы все это знаете, мессир? – поинтересовался любознательный Этьен. – Шутка ли – держать уговор с дьяволом!

– Знаю, – холодно отчеканил предводитель отряда. – На всякий яд есть противоядие! Герцог в кольчуге, ему не добраться так быстро до своего амулета. Если мы успеем отсечь ему правую руку, пронзить мечом сердце и разрубить голову – тогда он нам не страшен!

Со Старой Храмовой улицы в темноту переулка, где стоял отряд, пришпоривая лошадь, быстро въехал человек.

– Мы не упустили его, мессир де Ба! – выпалил он. – Герцог сказал страже, что вернется, так оно и есть!

– Далеко он?

– Шагов за триста, скоро будет здесь!

– Сколько их?

– Трое! Они только проводили повозки с отрядом! Теперь едут обратно!

– Отлично!

Предводитель шайки отвел край широкого плаща и взял в руку небольшой заряженный арбалет. Стрела под натянутой тетивой нацелилась в парижскую мостовую…

…Трое всадников приближались к темному переулку, в ярком свете луны уже были видны стальные поножи и наручи, шлемы на головах двух всадников. Первый из рыцарей был в широком берете. Они не готовились к бою, скорее – просто путешествовали. Рыцари разговаривали – их голоса разносились эхом по Старой Храмовой улице, где когда-то первыми из первых были могущественные тамплиеры.

Когда всадникам до переулка проехать оставалось не больше сорока шагов, лошадь одного из ночных разбойников неожиданно заржала, за ней – другая. Главарь гневно оглянулся назад – разбойники замерли. Они выдали себя! Рыцарь в берете, возглавлявший тройку, взмахнул рукой, и всадники остановились. Один из них вытащил меч. Затем, придерживая коней, двинулись вновь.

Они ехали медленным шагом…

Главарь понял, что терять время больше нельзя. Он легонько ударил коня шпорами:

– Время пришло – за мной! – шепотом, горячо сказал он. – Герцог – мой!

Главарь первым выехал в свет луны, и ночное серебро четко отпечатало тонкий серповидный шрам – он пересекал левую часть его лица от уголка глаза до подбородка.

– Если вы разбойники, то вложите свои мечи в ножны! – громко выкрикнул рыцарь в берете. – Я герцог Орлеанский! Пропустите нас, и вы будете прощены!

А вся вооруженная ватага уже вырывалась из темного переулка и разрозненно неслась на трех путников. Людовик успел переглянуться с товарищами. Кто мог рискнуть напасть на могущественного вельможу? – обманутый муж? Рыцари, держа в руках мечи, окружив сюзерена, приготовились к нападению.

– Я Людовик Орлеанский, брат короля! – как можно громче выкрикнул герцог.

Главарь банды, опередив других, остановил коня в десяти шагах от герцога.

– Ты нам и нужен! – зарычал он и поднял арбалет. Стрела смотрела точно на Людовика Орлеанского…

Рыцари, телохранители герцога, не знали, кому отвечать – тем, кто через несколько секунд превосходящими силами должен был врезаться в их ряд, или отразить нападение арбалетчика. В это мгновение стрела ударила вперед, но герцог успел дернуть за узду и поставить коня на дыбы. Животное приняло удар на себя и, припав на задние ноги, стало заваливаться назад. Тем временем рыцарь, что ехал от герцога по правую руку, держа меч, уже припустил на обидчика, но тот отбросил левой рукой широченный плащ – и теперь держал второй арбалет. Удара мечом не последовало – стрела пробила шею налетевшего рыцаря и тот слетел с коня – упал под копыта окружавшей их ватаги. Часть ее уже набросилась на третьего рыцаря, что пытался отбить своего хозяина, упавшего вместе со смертельно раненным конем на мостовую.

– Именем короля! – отбиваясь, кричал рыцарь. – Стража, сюда! Жизнь герцога Орлеанского в опасности!

Его ловкий меч уже рассек лицо одному из бандитов, что лезли вперед, мешая друг другу; рассек другому плечо; поразил коня третьего в шею, и тот, бешено заржав, понес, но тут же, сбросив седока, упал, истекая кровью.

Но слишком много было нападавших – рыцаря герцога ударили в бок топором, а меч другого нападавшего ударил ему в шею. И еще один удар топора пришелся на голову…

Людовик Орлеанский отбивался один, прижавшись к стене. Он уже поразил одного из нападавших. Но герцог был без лат, только кольчуга. И поэтому каждый удар, который он не успевал отбить, лишал его сил. В какой-то момент герцог схватился за грудь – он был ранен, но любопытному Этьену, бандиту с большой дороги, показалось, что колдун Людовик Орлеанский хочет воспользовался мандрагорой. Что теперь вся надежда врага только на дьявола, которому он поклоняется!

– Бойтесь мандрагоры! – вопил вооруженный боевым топором Этьен. – Он вызывает дьявола! Бойтесь мандрагоры!

Нападавшие разбойники отступили – герцог держался за грудь!

– Расступитесь! – заорал кто-то за их спинами. – Все – вон!

Точно молния, перед Людовиком вырос человек с тонким шрамом, пересекавшим темное лицо. В руках он держал арбалет. Однажды герцог предсказал близким свою собственную сметь, он видел ее во сне – она подкараулила его на темной улице. Но он никогда толком не верил в собственное предсказание! И вот теперь эта смерть была отчаянно близка – такая неожиданная и бесславная! Помощи ждать было неоткуда. Но он еще крепко держал в руке меч и смотрел на этого человека. Он знал его, но откуда?

Стрела ударила ему точно в грудь, пробив левую руку, пригвоздив ее к телу. Но эта рана была не смертельной – кисть руки и кольчуга смягчили удар.

Зарычав, Людовик Орлеанский пошатнулся…

– На землю его! – выкрикнул главарь бандитов. – На землю!

Бандиты раздумывали, но недолго. Они бросились и повалили герцога, вырвали из его руки меч.

– Топор! – закричал главарь. – Топор мне!

Этьен протянул предводителю шайки оружие.

– Держите его руку! – не унимался тот. – Быстрее!

Здоровяк Этьен наступил герцогу на правую руку.

– Мерзавцы! – хрипел герцог. – Мерзавцы…

Главарь встал на одно колено, быстро склонился над герцогом.

– Ты не помнишь меня?!

Герцог хрипел, он хотел плюнуть тому в лицо, но не смог – задыхался от раны в груди.

– Так помнишь или нет?!

– Мессир де Ба, торопитесь! – закричали сзади. – Охрана может прийти в любую минуту!

– Тогда вспомни моего брата, которого ты приказал сжечь живьем! – выкрикнул ему в лицо наемный убийца. – Жана де Ба! Вспомнил?!

– Бо Клер, черная душа! – хрипло выдохнул герцог.

– Да, Бо Клер! И это меч твоих солдат располосовал мое лицо! Пришло время возмездия! За моего брата, моего хозяина – герцога, и меня!

Это были самые страшные мгновения для Людовика Орлеанского – за все его тридцать пять лет жизни! И многое пронеслось за эти мгновения перед ним. Сгорающие заживо придворные, его друзья и подруги, которые ради маскарада, полуголые, измазались смолой и пугали друг друга, точно дикари, а он, напившись, забыл о предосторожности и случайно запалил многих из них принесенным факелом. Вспомнил покаянную процессию и себя, идущего босиком, в рубище, по февральскому снегу парижских мостовых. Вспомнил вопящего на костре Жана де Ба – некроманта и колдуна, служившего Жану Бесстрашному, которого он осудил и поспешно повелел сжечь. Его брат Жак вступился за брата, и солдаты располосовали тому лицо. Вспомнил соблазненных женщин и обманутых мужей, которые ничего не могли сделать второму человеку в королевстве, а подчас и первому… Но вид изуродованного лица убийцы и занесенный над собой топор заслонил другой человек, которого здесь не было. Хищная физиономия Жана Бургундского, одержавшего верх, победившего в этой схватке, длившейся столько лет!..

– Будь проклят! – все, что успел сказать герцог своему палачу. – Ты и твой хозяин!

Топор ударил сухо, и герцог, чья рука обрубком осталась лежать на мостовой, взвыл – последний раз в жизни. Потому что следующий удар топора пришелся ему по голове. Кровь и мозги растеклись по мостовой, обрызгали сапоги бандита; вторым ударом де Ба разделал голову Людовика Орлеанского окончательно, как разделывают бычью голову для готовки. Обезображенный герцог теперь мало походил на себя.

Главарь бандитов вытащил из ножен меч. Схватив его обеими руками, в кулаки, он пружинисто поднял оружие и, нацелив на грудь погибшего, ударил его уже в остановившееся, мертвое сердце. Теперь Жак де Ба должен был выполнить указание хозяина. Он присел у тела герцога и залез под разорванную накидку и иссеченную кольчугу рукой. Вот он нащупал цепь, за ней – медальон. Мгновение, и тот висел у него на указательном пальце.

Жак де Ба встал и усмехнулся:

– Сокровище герцога Орлеанского! Вот чего ты боялся, Этьен!

Любопытный здоровяк плюнул в сторону покойного.

– Обшарьте его, все, что найдете – ваше, – пряча в карман медальон, кивнул предводитель.

Подручные в считанные секунды сорвали с пальцев покойного перстни, едва не сцепились из-за обрубка руки – им завладел здоровяк Этьен и не хотел делиться. Сделав свое дело, оставшиеся в живых разбойники переглянулись. Какой гиене не хочется вцепиться зубами в мертвого льва, только что ломавшего хребты их сородичам! Не долго раздумывая, у кого был меч, у кого топор, они набросились на тело герцога и азартно искромсали его на куски.

– Хватит! – окриком прервал пир своих коршунов Жак де Ба. – Дело сделано… Заберите наших людей, кто еще жив, остальным разбейте лица: никто не должен их узнать, и уходим. Живее!

Разбойники, собираясь наспех, зло поглядывали на еще недавно могущественного человека, который если кого и боялся, то только Господа Бога, хотя в это мало кто верил. А нынче похожего на безжалостно забитое животное.

…По дороге на восток, в сторону далекой Лотарингии, ехали две кареты и конный эскорт. Не менее недели предстояло путешественникам месить осеннюю грязь до границ герцогства Барского, только на ночь оставаясь в замках, вельможи которых были преданны Орлеанскому дому. И там еще дня три до земель Арк-ан-Барруа.

– Как девочка? – на рассвете, поравнявшись с окном кареты, серьезно, точно он был ее отцом, спросил Карл у выглянувшей старшей кормилицы, заспанно смотревшей на окрестности.

– Спит, монсеньер, – почтительно ответила служанка королевы. – Ангелок, да и только.

Она поинтересовалась у юного герцога, скоро ли будет остановка, и тот ответил утвердительно. Любые опасности могли встретить на пути юного Карла Орлеанского. Но он поклялся довести до места в целости и сохранности сводную сестру, едва лишь увидевшую свет. Поклялся отцу, которого уже не было в живых…

За ночь королева передумала многое. Куда подевался ее возлюбленный? Он обещал вернуться – только проводить за ворота их маленькую Жанну и вернуться! Другая приветила его? Нет, не мог он променять ее на другую женщину в эту ночь! Поступить с ней так подло, низко. Только не это…

Но уже скоро, глядя на ночные улицы города из окна своей спальни, женским сердцем королева почувствовала: что-то случилось!

А едва рассвет коснулся крыш столицы, дворец Барбетт проснулся. На Старой Храмовой улице была кровавая стычка! Много убитых! Трупы обезображены, особенно один.

Изрублен на куски.

Королева, так и не сомкнувшая глаз, затрепетала. Как он был одет, этот человек? Ей сказали – кольчуга, теплая накидка, рядом лежал роскошный меховой плащ. Все пропитано кровью. А был ли синий берет, расшитый золотыми лилиями? Да, был. Он лежал в стороне. Королева не желала верить услышанному. Но стража доставила ей этот берет и золотую серьгу, которую в кровавой жиже, оставшейся от головы убитого, разбойники упустили. Королева закрыла лицо руками и лишилась чувств.

К месту преступления в окружении конной охраны торопился герцог Беррийский – дядя короля и его опекун. Светало. Громко стучали копыта полутора десятков лошадей по ночной мостовой. Ему только что сообщили о бойне на Старой Храмовой улице. Ночные бои нередко случались на улицах Парижа. Рогатый муж мстил любовнику, возвращавшемуся от его жены. Просто шайка разбойников подкараулила кого-то. Или это была вендетта между враждовавшими дворянскими семьями. Но герцогу Беррийскому сообщили, что королева признала вещи одного из убитых – берет и серьгу. И то, и другое, по ее словам, принадлежало его племяннику Людовику Орлеанскому. А кому, как ни Изабелле Баварской, знать такие подробности! Всего три дня назад он и королева мирили Людовика с Жаном Бургундским в соборе Парижской Богоматери. Так неужели – Жан? Но они причастились одной облаткой, обменялись медальонами со своими инициалами и поклялись в вечной дружбе! Неужто – клятвопреступление?

Такую новость поистине можно было сравнить с землетрясением, извержением вулкана. Такое событие могло изменить судьбу всей страны – и не в лучшую сторону. Герцог Беррийский торопился. Только бы все оказалось ошибкой!

Квартал был предусмотрительно оцеплен. Несмотря на то что светало, везде стояли стражники с факелами. На месте преступления уже находился прево Парижа Эдмон де Тиньоевиль.

Герцог Беррийский спешился. Картина, представшая взору вельможи, поразила его. Кровавая баня! Шесть или семь трупов, он так и не разобрал, укрытые плащами и дерюгами, лежали на мостовой. Но только на одного был наброшен дорогой, подбитый мехом плащ, окровавленный – и только он не отпускал внимание…

– Монсеньер, – приветствовал важную персону прево столицы. – Открыть! – бросил он солдатам. – И больше огня! Факельщики!

Богатый плащ стащили с трупа, и прево вопросительно посмотрел на вельможу. Герцог Беррийский приблизился, прищурил глаза и… замер.

– Это Луи, – сказал королевский опекун. Среди солдат пошел ропот. Пораженный до глубины души, вельможа недоуменно покачал головой: – Это герцог Орлеанский – сомнений нет…

Взгляд герцога Беррийского и прево Парижа встретились.

– Кто, по-вашему, мог совершить такое злодеяние, монсеньер? – спросил де Тиньоевиль.

«Возлюбленный брат мой, Людовик, прости меня и прими от меня заверения в вечной дружбе!» – и сейчас в ушах королевского опекуна звучал голос Жана Бургундского.

– Даже представить не могу, у кого хватило отчаяния посягнуть на брата короля, – ответил герцог Беррийский. – Но я надеюсь, что вы приложите все усилия, чтобы найти его убийц. И я уверен, что ваши полномочия для этого дела должны быть особенными.

– Конечно, монсеньер, – едва заметно поклонился прево.

«Вот так приходит война», – думал дядюшка двух враждовавших племянников, один из которых этой ночью был зверски убит на мостовой Парижа.

Изрубленное тело герцога, найденное в луже свежей крови, среди других трупов, отнесли в ближайшую церковь Блан-Манто и отдали в руки священников.

Весть разнеслась по Парижу мгновенно. Друзья герцога Орлеанского пылали гневом, враги – затаились. Любое злорадство в эти дни могло быть жестоко наказано.

Простые горожане трепетали – слишком много перемен пророчило это событие! Об убийстве говорили шепотом: охота на преступников была объявлена. С молчаливого соизволения короля, которого в очередной раз оставил разум, и по приказу королевы Франции и герцога Беррийского охоту возглавил прево Парижа, давший слово покарать преступников. Двор требовал найти и со всей строгостью наказать убийц Людовика Орлеанского. Громче других требовал наказания Жан Бесстрашный.

Похороны были назначены на 25 ноября…

И вот, траурная процессия текла темной неспешной рекой по улицам Парижа. Гроб несли в родовую усыпальницу Герцогов Орлеанских – в монастырь целестинцев.

Королева была так бледна, что, казалось, она вот-вот испустит дух. У гроба шел кривоногий Жан Бесстрашный, в черном одеянии, и плакал горькими слезами. Позже поговаривали, что от него пахло луком, потому что слезы градом текли из его глаз, и он размазывал их по некрасивому лицу. А в его парижской резиденции, в ларце, за семью замками, сейчас хранился амулет убитого Людовика. Жан Бесстрашный боялся к нему прикасаться – а вдруг мандрагора будет мстить за смерть хозяина? Но избавиться от нее он тоже не решался. Дядюшка Жана Бургундского, герцог Беррийский, время от времени поглядывал на племянника, но не произносил ни слова.

– Возлюбленный брат мой! – громко восклицал герцог Бургундский, ловя на себе испытующие взгляды придворных. – Зачем ты оставил нас? Куда ушел? Где те злодеи, что убили тебя? Господь покарает их!

Аристократки Парижа одели траур. Многие горевали всем сердцем, другие – злорадно усмехались, но про себя. Но мужья и первых, и вторых, также одетые в траур, ликовали.

Настоящим делом в эти дни занимался только один человек – прево Парижа Эдмон де Тиньоевиль. У одного из убитых разбойников, лица которых были изуродованы, были особые приметы. Не хватало трех фаланг на трех пальцах левой руки и правого уха. Потрепал кто-то негодяя! Назначили денежную премию за опознание, и люди прево бросились в самые «темные» уголки Парижа. И трущобы заговорили. Двое сомнительных личностей опознали в разбойнике некоего Жиля Забияку, отчаянного парня, что подрабатывал на большой дороге головорезом. Свидетелей опрашивал сам прево де Тиньоевиль. «А есть ли родственники у этого Забияки?» «Нет, он сирота, монсеньер», – отвечали те. «А друзья?» «Друзья были! Самый близкий – Этьен Громила. Их водой не разольешь! Где один, там и другой!» «И чем занимался этот Громила?» «Да тем же, чем и Забияка, монсеньер». «И как же его найти, Этьена Громилу? – Прево вытащил из кармана плаща туго набитый кошелек. – Где он бывает, где мог спрятаться в случае опасности?» Двое сомнительных личностей переглянулись – они уже предвкушали сладкую жизнь!

Спустя несколько дней в одной из дешевых парижских таверн, где собирается разный сброд, отыскали Этьена Громилу, пьяного до беспамятства, разбогатевшего, как сказали его собутыльники, и доставили прямиком в камеру пыток. На дыбе он сознался, что участвовал в ночном нападении на трех рыцарей. Но кто они – он не знает. Тогда его сняли с дыбы и положили на решетку, под которой палач раздувал мехами огонь. И вот тут уже, покрываясь поджаристой корочкой, Этьен Громила сдался. Выдал всех и вся. Рыцарь, за которым они охотились, был герцогом Орлеанским, а главарь бандитов – подручный герцога Бургундии.

Прево сообщил герцогу Беррийскому, что кровавые следы тянутся ровнехонько к парижской резиденции Жана Бургундского. Королеве подробности сообщать не стали: она – женщина, тем более пока еще облаченная огромной властью, и могла наделать глупостей.

Герцог Беррийский решал важную дилемму. А именно: в Париже было две главные силы – Орлеан и Бургундия. Глава Орлеанского дома убит. Его не вернешь. Король давно не в счет. А после смерти Людовика – и королева. Карл Орлеанский слишком молод, чтобы стать достойной опорой своей династии. Убийцы его отца в любой момент могут дотянуться и до мальчишки… А вот Жан Бургундский – по-прежнему могущественный вельможа, мстительный и коварный. И очень богатый! Сильнее его – только единодушие Королевского Совета.

Прево Парижа господин де Тиньоевиль настаивал на свободном проникновении полиции в любой дворец столицы – невзирая на лица. Герцог Беррийский и жаждавшая мести, но мало осведомленная о подробностях трагедии королева согласились. В этот же день на совете герцог Беррийский отозвал племянника в сторону и произнес голосом палача:

– Нам обо всем известно, Жан.

Тот вспыхнул до корней своих редких волос:

– О чем?!

И тогда дядя, сурово прихватив края своего роскошного плаща, подбитого соболиным мехом, спросил прямо:

– Это ты приказал убить Людовика?

На этот раз низкорослый Жан побледнел и узкие губы его задрожали:

– Как вы могли подумать, дядюшка?! – едва сумел произнести он.

– Ты приказал? – повторил безжалостный вопрос герцог.

Жан Бургундский понял, что тайное стало явным, и ему не отвертеться. Он стал еще бледнее. Взгляд его дяди был неумолимым.

– Я приказал, – выдохнул он. Отчаяние уже душило сознавшегося преступника. Жан ухватил герцога Беррийского за подбитый мехом рукав. – Бес меня попутал! Дядюшка!! Бес попутал!

Но тот только сокрушенно покачал головой:

– Твой благородный дед плачет на небесах! Его внук – клятвопреступник и братоубийца… Беги из Парижа. Лети, как ветер. Я предупредил тебя. Но это все, что я могу для тебя сделать. Беги сегодня же. Сейчас же!

…И герцог Бургундский бежал. Он летел как ветер, или почти как ветер, потому что был обременен прихваченным из своего парижского дворца добром.

Он уже точно знал, что не вернется…

В те же самые дни в Париж возвращался Карл Орлеанский. Гордый тем, что выполнил волю своего отца, юный герцог вспоминал недавнюю встречу новорожденной принцессы с ее назваными родителями. Они приехали в поместье д’Арков ночью, когда пели первые петухи. Их ждали, и потому встретили с факелами.

Жак д’Арк, этот захолустный вояка, поклонился юноше и произнес: «Добро пожаловать, благородный принц!» Затем няньки внесли девочку в дом, и уже там жена д’Арка взглянула на лицо той, что отныне должна была зваться ее дочерью. «Отец и королева приказали заботиться о девочке так, точно в ней вся ваша жизнь, – строго сказал юноша. – Это слова его высочества герцога Людовика Орлеанского». «Она будет нам дороже наших детей», – сказала Изабелла де Вутон, жена Жака д’Арка. «Мы будем беречь ее как зеницу ока», – поклонился ее муж.

Дело было сделано, и теперь Карл мог вернуться обратно. Перед Парижем он надеялся сделать круг и заехать в Блуа, к матери. Карл Орлеанский старался как можно чаще навещать ее – Валентине Висконти не хватало придворной жизни. Выброшенная из столицы жестокой родственницей – королевой Изабеллой Баварской, герцогиня коротала свои дни за чтением книг, музицировала и воспитывала детей.

Прошло уже три недели, как замок Шатонёф-сюр-Луар затаился. Скорбной тишиной наполнилось все. Здесь говорили шепотом даже днем.

В своих покоях, в кресле сидела женщина. Одетая в полупрозрачную шелковую рубашку до пят, она сжалась в этом кресле в комок, подтянув колени к подбородку. Ее длинные темные волосы были распущены и закрывали пол-лица. Черные выплаканные глаза смотрели в пустоту. Они ничего не видели – были слепы.

Дверь в покои приоткрылась, осторожно вошла служанка.

– Госпожа… – тихо проговорила она.

– Уходи, я никого не хочу видеть… Никого.

– Прибыл его высочество, ваш сын Карл…

Это имя заставило женщину немного ожить:

– Оденьте меня.

Если бы Валентина Висконти не боялась кары Господней, то приняла бы яд. Зная о похождениях Людовика, она принимала его таким, каким он был, и безоглядно любила. Когда-то их роман был одним из самых ярких романов в королевстве. Валентина Висконти числилась самой желанной невестой в Европе, ее приданое было огромным, красота – необыкновенной, а природный ум и богатство души считались выше всяких похвал. Правда, она была кузиной своего жениха, и для свадьбы им понадобилось разрешение папы римского.

При дворе Валентина сразу приобрела огромный вес – ей помогали врожденный интеллект, утонченность вкусов, способность вести беседу на нескольких европейских языках и умение играть на арфе. А главное… ее присутствие благотворно сказывалось на самочувствие короля. Это замечали все придворные. Да и безумный король, когда приходил в норму, не отпускал ее от себя! Он млел от одного ее голоса! Изабелла Баварская бесновалась. У нее не было талантов Валентины Висконти, она уступала ей в красоте. И потом, мать Валентины была французской принцессой, дочерью короля! Двор все более влюблялся в ненавистную итальянку…

В одно из продолжительных умственных затмений своего мужа, Изабелла Баварская, заручившись поддержкой бургундского лагеря, обвинила Валентину в колдовстве и черной магии.

– Она насылает порчу на моего мужа – вашего короля! – на Королевском Совете во всеуслышание заявила двадцатипятилетняя королева Изабелла Баварская. – Карл Шестой, милостью Господа король Франции, зависим от нее! Она пользуется его болезнью! Но это еще не все! Она пыталась отравить моего мальчика, дофина, яблоком, пропитанным ядом!

Дофину и впрямь тогда не здоровилось. Нанося удар по Валентине Висконти, бургундцы били по Людовику Орлеанскому, в то время не ладившему с ревнивой королевой. В перспективе они надеялись совсем избавиться от него…

Людовику ничего не оставалось, как пойти на компромисс. Он согласился отстранить свою жену от двора, а позже Валентине Висконти пришлось уехать и дальше – на Луару.

Изабелла Баварская торжествовала…

И если теперь, в 1407 году, что и объединяло двух женщин, двоюродных сестер, ровесниц, так это общая скорбь – о потерянном любовнике, друге и муже. Одна горевала в Париже, во дворце Барбетт, другая – в Шатонёф-сюр-Луар, на землях, принадлежащих Орлеанскому дому.

Карл Орлеанский вошел в покои матери потрясенным и сраженным страшной вестью. Это был удар ножом в спину, но не смертельный – с этим ножом ему предстояло жить дальше! Помнить об этом и мучиться болью – каждую минуту, во сне и наяву. Валентина держала на руках четырехгодовалого светловолосого мальчика. Он улыбался, не понимая, что к чему. Мальчиком был незаконнорожденный сын Людовика Орлеанского и Мариетты д, Ангьен, фрейлины королевы и лучшей танцовщицы, прозванной при дворе «красавицей с короткими волосами», которую не смог пропустить любвеобильный герцог. Два года назад Мариетта внезапно умерла, и Людовик привез сына доброй жене – Валентине Висконти. «Какой ангелочек! – воскликнула она. – Можно подумать, что его у меня украли. – Тогда она взглянула на мужа. – Я с радостью стану ему матерью!» Она взяла мальчика на воспитание и ничем не отличала его от своих детей. Кроху звали просто – Жан, Орлеанский Бастард[9].

Со слезами на глазах Карл бросился к матери и упал перед ней на колени.

– Какое горе, Карл, – только и смогла проговорить она.

– Матушка, Господи, матушка, – уткнувшись лицом в ее колени, повторял юный герцог.

Весть о том, что убийство Людовика Орлеанского подстроено его бургундским кузеном, уже стремительно распространялась по Франции.