Зубы настежь Никитин Юрий
С места, где я стою, мир стал пугающе широк. Линия горизонта отодвинулась в необозримую даль, я с дрожью смотрел поверх каменных зубцов, чувствуя, что здесь и воздух иной, и облака проплывают так низко, что я чувствую, сколько ведер холодной воды в каждом таком белом баране.
Сзади послышалось пыхтение, я сразу же распустил напряженные мышцы, а лицо сделал скучающе брезгливым, как и надлежит владетелю такого замка. За спиной зашлепали по камню сандалии мага. Я глубоко вздохнул, стараясь отогнать предательскую дрожь. До сих пор не могу свешивать голову с балкона, тянет броситься вниз, а тут меж зубцами никакой решетки!
За версту отсюда видна полоска леса, а за ней такая же бесконечная равнина, только почему-то серая, даже бледно-серая. Присмотревшись, я с изумлением увидел, что вся долина словно бы неспешно течет, как будто заполненная до горизонта массами муравьев. Но только я не представляю, чтобы все муравьи двигались так однообразно, да и таких серых муравьев не бывает.
Напрягая зрение, наконец различил массы людей, что двигались единой нестройной толпой. Серое облако пыли стояло над головами, все двигались изнуренные, но с одинаковыми торжественно-скорбными лицами. Настолько одинаковыми, что, даже если смыть слой пыли, я бы не отличил одно от другого.
Я спросил тревожно:
– А там кто? Какое-то завоевание?
Куцелий проронил торжественно, с благоговением:
– Это герои сопровождают принцесс в дальние края.
– Зачем? – не понял я.
Куцелий удивился:
– Разве это важно? Никто и не помнит. Главное, что путешествие длинное, через темные леса и высокие горы. Все заколдовано, полно нечисти. Герой красиво машет мечом, принцесса визжит и громко восхищается его мужеством, а спать им приходится… гм… под одним плащом. Столько пикантных подробностей, а вы о какой-то конечной цели?
– Ага, – понял я, – тогда конечно. Чем дальше в лес, тем ближе к цели. Мне тоже предлагали… провожать принцессу?
– Можно княжну, – рассудил Куцелий. – Многим важно, чтобы была именно княжна, а не принцесса. Или кому-то важно, чтобы они провожали княжну, а не принцессу. Кому-то, понимаете? Нет, неважно. Ну а в остальном разницы нет. Конечно же, очень красивая, сперва повздорите, воспылаете друг к другу неприязнью, будете всю дорогу обмениваться колкостями, но спать в холодные ночи придется под одним плащом… гм…
Я молча повернулся в сторону ступеней. Нет уж, умерла так умерла. Поеду искать сокровище, чтобы половину отдать бедным.
Будто сам богатый!
Эти идиоты с мускулами и мечами выезжают на рассвете, и я встал под вопли этих проклятых птиц с красными гребешками, на ощупь отыскал коня, умываться не стал, я ж не мусульманин еще, заботливые руки челяди помогли взобраться на это неспокойное храпящее животное и, придерживая за ноги в стременах, проводили до ворот.
Спросонья я мало что соображал, но по голосу Куцелий был чему-то доволен. В уши вонзался его настойчивый скрип:
– …я показал весь замок, верно? И про право первой брачной ночи… И все подвалы с запасами лучших вин…
Я пробурчал сонно:
– Да-да, я подтвердю твоему учителю, не боись.
Когда я кое-как расцепил слипшиеся веки, поверх конских ушей уже простиралась широкая дорога, но на глазах сужалась, а когда оглянулся еще раз, позади блистал, как упавшая с неба гора драгоценного рубина, залитый утренним пурпуром мой удаляющийся замок. На стенах темные точки голов, кто-то вроде бы даже помахал платочком. Я так и не разобрался, кто из них управитель, а кто конюх, все чересчур бестолковые, услужливые, как медведи, и все готовые под право первой брачной ночи.
Когда я снова повернул голову, впереди уже зеленела равнина, а за версту дальше раскачивались верхушки могучей корабельной рощи. Рогач шел ровно, я уже настолько привык к этой тряске, что мой зад двигался вместе с шевелящейся спиной однорогого зверя, посадке моей могут позавидовать кавалергарды, я в седле, как вбитый в стол гвоздь, в любой момент могу поднять руку к уху и вытянутыми пальцами коснуться рифленой рукояти длинного меча. Перевязь еще не натерла кожу, тяжелый меч для меня не в тягость, солнце ласково щекочет кожу, вижу порхающих бабочек, слышу нехитрые трели кузнечиков…
Рогач фыркнул, задрал голову. Закрученный рог нацелился в небо. Я невольно взглянул вверх, пусто, только глаза слепит, тут же опустил голову, но в сознание что-то впечаталось, снова пошарил взглядом по синеве, а пальцы правой руки уже щупали лук, левая доставала из тулы стрелы.
Темная точка вычленилась, двигалась наискось к земле, разрасталась, я уже различил крупную птицу, летит тяжело, крыльями взмахивает чересчур часто для своего размера, не воробей все-таки…
Ага, в когтях что-то несет!
Конь застыл, я натянул тетиву, кончик стрелы, как острие самонаводящей ракеты, едва заметно сдвигался, я сделал поправку на отсутствие ветра, влажность, давление, солнечные пятна и гравитационный привет Юпитера, гигант как-никак, задержал дыхание, кончики пальцев нежно отпустили тетиву…
Стрела исчезла, я взвыл, основание большого пальца ожгло, как раскаленным железом. Тугая тетива рассекла до мяса, из глубокой раны потекла обильная красная струя. Тетива злорадно звенела, разбрасывая мелкие капельки крови. Я кое-как засунул лук в колчан, прямо с тетивой, лизнул рассеченное место. Во рту стало тепло и солоновато, чуть не стошнило, как эти вампиры такую гадость…
В сторонке мелькнула тень, над головой мощно хлопнули крылья. На землю медленно падал, пронзенный стрелой, огромный орел. В когтях вяло трепыхалась крупная рыбина, чешуя блестела серебром. Орел все еще пытался тащить добычу, не понимая, что стрела просадила его насквозь, торчащий железный кончик мешает слабеющему крылу разгибаться, при каждом взмахе безжалостно выдирая перья.
С треском ломая сочные стебли, орел и его добыча повалились почти перед конской мордой. Я все еще прижимал изуродованное запястье ко рту, конь вытянул морду, понюхал, повернул ко мне голову. Коричневый глаз смотрел вопрошающе.
– Ну что? – спросил я раздраженно. – Разжигай костер, жарь рыбу. Если бы тебя так…
Орел подвигал крыльями, концы упругих перьев скребли землю с едва слышным змеиным шелестом, а рыбина вяло шевельнулась. Глаза ее были уже сонные, только жабры судорожно двигались, обожженные чистым воздухом.
Вдруг ее рот задвигался. Звуки донеслись слабые, странные, но я отчетливо различил слова:
– Воды… воды…
Рана щемила так, что в глазах плясали плазменные искорки. Дурнота подкатывалась к горлу, я старался не смотреть на кровоточащую кисть.
– Откуда здесь вода? – пробормотал я. – Степь да степь кругом…
Голос рыбы прозвучал еще тише и монотоннее:
– Близко… за темными деревьями…
Я повертел головой, деревья все как деревья. Правда, у рыб зрение по-другому, даже собаки не видят, к примеру, цвета, а бабочки различают в сто раз больше, вот если бы она сказала за ясенями или кленами… Впрочем, я сам знаю только березы и тополя, больше с горожанина спрашивать грешно.
– Откуда ты знаешь? – спросил я.
Тут же устыдился своей дурости, щука из-под крыльев видела больше, чем я с конского седла. Конь закряхтел, когда я слез совсем не по-рыцарски и не по-варварски, а как домохозяйка с тренажера: цепляясь одной рукой за все, за что удавалось, а другую руку прижимал к губам и взвывал, когда от толчков тыкался в рану зубами или носом.
Рыбина, даже подсохшая, трижды выскальзывала из рук в мокрую траву. Не удержал бы вовсе, тем более что руку все еще берег, кровь все сочилась, хоть уже и не текла, но от вида ужасной раны у меня слабело все тело, а проклятая рыба выскальзывала из рук.
Я видел по ее мутным глазам, что вот-вот вцепится своей зубастой пастью, желая мне помочь, в другую руку, тут я наверняка кончусь от боли, и я зацепил ее как крюком за жабры, терпи, дура, раз уж попалась не акуле, а всего лишь птице, бегом понес, тяжелую как слона, к роще.
Деревья замелькали по обе стороны, словно их гнали навстречу, как стадо оленей. Кустарник выметнулся навстречу, хлестнул по ногам. Я задыхался, кровь текла из раненого пальцы, стекала по кисти к самому локтю, а когда я попытался смахнуть со лба пот, попала и в глаза, и тогда я пер сквозь кровавую завесу, что становилась то гуще, то розовела, когда я смахивал ладонью. Всю кисть руки щемило, ноги отяжелели, а в груди пекло и хрипело.
Кусты трещали, впереди мелькнуло белое. Я несся, слыша только свое хриплое дыхание, внезапно из кустов на дорогу высунулось нечто сверкающее, наглое, без единой пылинки, в отполированной поверхности отражалось синее небо, а солнечный зайчик снизу ударил под веки с такой силой, что я сослепу треснулся коленом так, что хрустнула чашечка. Я взвыл и попер, на ощупь огибая это чертово трехногое чудо, которое в моем мире больше знают под названием «королевский».
Кусты пошли вверх, косогор, мне навстречу сыпались комья сухой земли, стучали в лоб. Слышался медный звон, негромкий, но почти не умолкающий, я озлился, хватался свободной рукой за ветви, ноздри уже раздувались от близости воды, а когда увидел это озерко, наполовину затянутое зеленой ряской, застонал от желания окунуться с головой: рана щемила, будто густо намазали аджикой.
Брызги взлетели теплые и зловонные. С широких мясистых листьев шумно прыгали толстые жабы. Вода закачалась, я с неимоверным облегчением выпустил рыбину.
Она ушла под воду как камень, воздух из плавательного пузыря истратился на разговоры, а нового не скоро нацедит через больные жабры. Брызги намочили меня до головы, на ушах повисла тина. Со стороны я был похож на водяного, но рана неожиданно перестала сводить с ума, боль затихла.
Я с благодарностью подумал, что даже затхлая вода лучше моего соленого пота. Опустил руку, чувствуя прохладу и освобождение от боли. Правда, когда вытащил, снова заныло, хоть и не так сильно, пришлось держать в этой темной жидкости, но вода не холодная, могу простоять долго…
На берегу затрещали кусты. Конь проломился по моим следам, фыркнул, взмахнул уздой. Я сказал стонуще:
– Тебе что, копытный! А у меня палец рассекло до кости. Почти до кости.
ГЛАВА 12
В сапоги забралось что-то скользкое, мерзкое. Гадость тут же начала подрываться под подошву, я поспешно перенес тяжесть на другую стопу, страшась придавить, а то и вовсе раздавить, но почти сразу через голенище скользнуло что-то еще болотное, только покрупнее.
Я терпел, вода бурлила вокруг моей руки, я промывал рану и одновременно распугивал болотных тварей, что уже явно присматривались к моим мускулистым ляжкам героя. В зарослях осоки зашелестело. Стебли колыхнулись, словно вдоль подводных частей стебля прошел кабан, почесывая о них спину. Нечто приближалось под водой в мою сторону!
Устрашенный, я попятился, задом выбрался на берег. Может быть, зверь там не крупнее выдры, но как человек с легкостью может дать в зубы равному себе по росту, но бежит от разъяренной кошки, так и я страшился всего болотного, скрытого в мутной воде, копающегося в иле, скользкого и липкого, потаенного, древнего.
Вода била мутными струями из прохудившихся, а то и прокушенных сапог. Я кое-как взобрался в седло и уже там, хватая поводья, с изумлением обнаружил, что держу их в правой руке. На месте ужасающей раны вздулся вспухший багровый шрам! Даже корочку крови смыло, под тончайшей розовой кожицей толчками движется кровь, вспучивая кожицу, словно там проползают быстрые юркие гусеницы. То ли щука постаралась, то ли вода целебная, не вода, а грязи, но варвару ломать голову над загадками бытия нелепо, я толкнул рогатого коня каблуками под бока, подо мной дернулось взад, я удержался, и ветер засвистел в ушах мощно и вольно, как Ванька Каин, когда был еще не префектом полиции, а атаманом разбойников.
Деревья выбежали навстречу и разбежались в стороны еще пугливее. Мы вылетели в простор, рассеченный вдали на две половины: вверху синий, а внизу зеленый. Там, где сходились, вспыхивала и угасала странная блестящая искорка, словно луч солнца попадал на пластинку слюды.
Впереди слышалось остервенелое рычание. Конь прядал ушами, кожа на шее подрагивала, но шел ровно, с шагу не сбивался. Мы обогнули холм, рычание, хриплый рык, звонкое клацанье зубов стало громче.
У подножья холма катался огромный клубок из серых мохнатых тел. Летели клочья шерсти, ветер пахнул в мою сторону, я уловил сильный волчий запах.
Конь всхрапнул, я на всякий случай вытащил меч. Волки дрались остервенело, молча, а хриплый рык вырывался в минуты то ли ярости, то ли боли. На земле уже расплывались широкие красные пятна, а шерсть на поединщиках кое-где слиплась, торчала толстым коричневым гребнем.
В какой-то миг клубок распался. Трое волков перекатились через голову, а я увидел, что дерутся трое серых волков с черным. Руки мои словно сами по себе бросили меч обратно в ножны. Я схватил лук, наложил стрелу, натянул тетиву и отпустил в одно мгновение, и лишь тогда вспомнил о разбитом пальце…
Стрела ударила в серого волка, одновременно я взвыл дурным голосом. Лук вылетел из руки, я тряс кистью, где кровь брызнула с такой готовностью, словно собиралась туда неделю.
От злости на себя и от боли, визжа как недорезанный свиненок, я выхватил меч. Конь нехотя скакнул вперед. Кончик длинного лезвия достал второго серого в прыжке и рассек ему хребет.
Последний серый и черный продолжали кататься как один гигантский еж, шерсть летела серая и черная. Подвывая от боли и жалости к себе, я с третьей попытки засунул меч в его щель и лишь тогда сунул палец в рот. Теплый солоноватый вкус проник в мозг как яд, я ощутил дурноту. Деревья закачались, начали расплываться, в ушах раздался далекий погребальный звон…
Послышался скрип, словно я грыз булыжник. Это мои челюсти сжались до хруста в висках, тело напряглось, из расквашенного теста собираясь в подобие мышечного каркаса. Деревья перестали раздваиваться, хотя в голове все еще стоял звон. Мелькнула мысль сползти на землю и отдышаться, пока не свалился, как мешок с отрубями, но снова посжимал челюсти, постарался посмотреть вокруг глазами героя.
Рык медленно затихал, волки лежали неподвижно, но челюсти черного были на горле серого. Это из его пасти доносился затихающий рык, словно из-под капота умирающего автомобиля. Глаза серого застыли, как стеклянные пуговицы, а глаза черного чуть сдвинулись, следя за мною.
Язык вывалился на локоть, острые длинные зубы блестели, окрашенные своей и чужой кровью. Грудь и холка вздымались, хриплое дыхание было таким шумным, словно ветер раскачивал лес. Желтые глаза неотрывно и немигающе смотрели на меня.
Я буркнул, морщась от боли:
– Похоже, тебе повезло.
Рогач, вздрагивая, пятился. Я дернул за поводья, конь с готовностью развернулся. Он порывался пуститься в галоп, но палец и так ноет при каждом движении, а при тряске я вовсе сойду с ума, и я придерживал, позволяя идти только шагом. Конь все пугливо прядал ушами, я видел, как испуганно поворачиваются в орбитах коричневые глаза, стараясь заглянуть себе за спину, но что удается косому зайцу, не по зубам единорогу.
Следом на трех лапах ковылял этот страшный, изодранный в клочья зверь. Шерсть слиплась и на животе, я видел, как срываются красные капли, оставляя мелкий ровный след, словно с самолета выпустили пулеметную очередь.
– Ну чего тебе? – сказал я раздраженно. – Нас тебе не одолеть. Неужели ты такой дурак?
Волк поднял огромную лобастую голову. Желтые глаза уставились в мое лицо. Тяжелая челюсть задвигалась, волк зарычал, вдруг я понял, что различаю в рыке и слова:
– Р-р-р-р… Я волк… Я волк!.. Меня зовут Остроклык…
Я пробормотал:
– Ну… черт, говорящий волк!.. Хотя, с другой стороны, тот, которого пинками из корчмы, тоже вполне по-человечьи. Ладно, меня зовут Рагнармир. У меня в сумке есть немного хлеба и сыра. Дать?
Он покачнулся, за это время под ним натекла красная лужица. Желтые глаза на миг затянуло пеленой, но тут же гордо выпрямился, прохрипел с гордостью, достойной галльского барона:
– Ты помог мне!.. А я, Остроклык, обязан вернуть долг…
Я отмахнулся, взвыл, капельки крови веером упали на землю. Пару капель попали на волка, он с трудом повернул голову, вылизал плечо.
– Забудь, – посоветовал я хмуро.
– Нет, – прорычал волк. – Я волк из клана Острых Клыков!.. Весь клан будет опозорен…
– Я никому не скажу, – пообещал я.
– Я поклялся…
– Я освобождаю тебя от клятвы.
– Никто не может освободить волка из клана Острых Клыков, только он сам!
Лапы его подгибались, он упал, глаза затянуло пленкой. Если бы издох, подумалось мне, то глаза должны смотреть невидящим взором в пространство, а так зверюга, похоже, просто сомлела, как Анна Каренина…
Не понимая, зачем это делаю, я слез. Конь тут же отбежал в сторонку от волка и моих жалобных подвываний. Волк лежал недвижимо, но бок его слегка поднимался и опускался, хоть и очень медленно.
Я присел на корточки, волк выглядел жутко. Еще дивно, что выжил и ковылял за мной. Осторожно повернул ему огромную лобастую голову, стараясь рассмотреть рваную рану на горле. Пальцы погрузились в густую плотную, как у крота, шерсть, местами влажную, на пальцах сразу остались красные пятна.
Внезапно я ощутил на ладони его мягкий и теплый язык. Я смутно удивился, ибо даже у кошек языки как терки, а это просто шелковый, мягкий и горячий, и тут ощутил, что уже не чувствую боли.
Не веря себе, я уставился на руку. Рана появлялась и исчезала под длинным красным языком, по руке пробегала дрожь, выступили пупырышки, а рана становилась все меньше, края сближались, дно поднималось, а волчий язык двигался все замедленнее.
– Спасибо, – выдохнул я. – Теперь мы в самом деле в расчете!
Мне казалось, что волк то ли засыпает, то ли подыхает, прерывистое дыхание становилось все тише. По телу длинной ящерицей пробежала судорога, но, когда я начал высвобождать руки, веки приподнялись. Мне в лицо в упор взглянули желтые, как янтарь, глаза.
– Я волк из клана Острых Клыков, – прорычал он. – Теперь мы должны драться до смерти…
– Почему?
– Ты оскорбил…
– Я?
– Ты считаешь, что моя жизнь стоит только этой малости?
– Да нет, – ответил я, отшатываясь. – Я не то хотел сказать!
– Только я могу решить, – прорычал он гордо, – когда придет освобождение от моего обета!
Я пробормотал:
– Но я… в квесте… А тебе надо охотиться, рыть норы, общаться с волчицами…
– А тебе?
– Что мне? А-а-а, ну, я тот волк, который не очень-то роет норы… Но тогда тебе придется идти со мной.
Волк прорычал сурово и надменно, но теперь я уловил молящую нотку, которую он старательно прятал, явно предпочитая издохнуть, чем попросить:
– Тебе надо отдохнуть. Уже вечер. А за ночь я буду готов.
Распухшее солнце налилось багровым и сползало к горизонту. Небосвод раскалился до темно-вишневого цвета, кое-где застыли прилипшие комья шлака. Грязно-коричневые, неопрятные, они нависали с мрачной угрозой, мир казался злым и неприветливым.
Я расседлал коня, сам удивляясь, как ловко получается, какие-то знания получаешь здесь явно при переходе в этот мир, стреноживать не стал, мы ж не на Бежином лугу, и единорог освобожденно вломился в кусты. Пасть хватала зеленые листки, копыта топтали кусты в поисках птичьих гнезд, а подлые глаза блудливо смотрели по сторонам, в надежде ткнуть хоть кого-нибудь длинным рогом.
Костер воспылал от двух мощных ударов кремня по огниву… или огнивом по кресалу, неважно, ибо огонь все равно вспыхнул крохотными злыми язычками, заметался в поисках хвороста, который я забыл собрать, затем быстро вырос, трепетал от жадности и жажды жизни, и через мгновение оранжевое, как солнце, пламя гудело победно и мощно, я видел в быстро пляшущих языках тени скачущих коней, горящие дома, слышал визг и храп, лязг боевого железа и стук стрел о деревянные щиты.
Искры со злым шипением, как крохотные бенгальские огоньки, взмывали в быстро темнеющее небо. Сизый дымок сразу рассеивался, я едва улавливал его приятный горьковатый запах.
Волк следил за мной неотрывно, широкая пасть раскрылась. Красный язык и красный зев, похожий на вход в адские печи, пламенели как залитые кровью, но мурашки по моей широкой спине бегали, несмотря на все горы мышц, только при виде белых клыков размером с кабаньи и жутковатого вида двух неровных рядов острейших зубов.
– А куда идешь ты?
– За сокровищами, – ответил я.
Волк смотрел жутковатыми желтыми глазами. Поперечный зрачок сузился, мне стало не по себе. Наконец из клыкастой пасти выкатилось рычащее:
– За чем, за… чем?
– За сокровищами, – объяснил я терпеливо.
Он внимательно рассматривал, повернул с трудом голову. Желтые глаза стали еще пронзительнее. Переспросил сочувствующе:
– Выкупить попавших в полон?
– Да нет, – ответил я, чувствуя себя несколько неловко. – Просто так.
Волк переспросил недоверчиво:
– Может быть, тебе надо что-то делать с этим золотом?
– Да ничего, – ответил я. Потом вспомнил: – Ах да! Половину раздать бедным. Да нет, просто так. Пропьют, конечно, сволочи! Бедные всегда пьют. Но это уже не моя забота.
Волк медленно отвернулся. Шерсть поднялась дыбом, там пробежали крохотные искорки, затем опала, стали виднее бугры на заживающих ранах. Нехотя, словно даже рычание давалось с трудом, выдавил:
– В мое вр-р-ремя… мужчины ходили не за золотом. За честью, за славой… За женщинами, в конце концов, хотя я этой дури понять не мог…
– Почему?
– Дома подрастают молодые волчицы не хуже. Но чтоб за златом, нет…
Закат был удивительно нежным, словно румянец на щеках юной девушки. Небо на западе стало розовым, на расстоянии копья от темного края земли горел расплавленным слитком раскаленный ком металла, от него шло радостное сияние, словно от пера жар-птицы. Розовый свет захватывал почти половину неба, дальше плавно переходил в нежно-голубой, тоже чистый и свежий, словно не поздний вечер, а раннее утро, когда даже солнце отдохнуло и выспалось.
Подсвеченные снизу облака загибали выпуклые края, сочные, как набухшие лепестки роз, только плотная середина облаков быстро темнела, становилась похожа на окалину на быстро остывающем металле.
В кустах захлопали крылья. Мне почудился треск раздавленной скорлупы, затем пронзительно закричала перепуганная птица, эти пернатые засыпают с первыми сумерками, снова треск сучьев, чавканье, да черт с ним, собака гоняется за собственным хвостом, Михалыч ходит по бабам, а единороги обожают пугать птиц. Ну и что?
На голову посыпались древесные чешуйки. Я наконец вскинул голову. На фоне темного неба, слегка подсвеченный лунным светом, слегка шевелился огромный ком. Ветка скрипнула, под комом появились когтистые лапы, переступили по ветке ближе к стволу, на меня блеснул круглый красный глаз.
Ворон даже лег грудью на ветку, вытягивал голову, стараясь не пропустить ни слова. Толстые когтистые лапы сжимали ветку с такой силой, что вот-вот брызнет сок.
Мы вздрогнули от его неприятного каркающего голоса:
– Злато?..
Волк прорычал с отвращением:
– О Великий Лес!.. Еще и этот пучок перьев.
Ворон каркнул:
– Молчать, серость. Хуже того – чернота! Злато – это все!
– На что вороне злато? – рыкнул волк.
– А ты загляни в гнезда, – отпарировал ворон. – Ломятся от злата, серебра, блестящих камешков!.. Вон на том дереве один… даже ложку спер прямо из замка. Герой!.. А на самом крайнем дереве самый ловкий, лучший из героев, драгоценное кольцо с королевской печаткой уворовал из спальни стряпухи, когда… гм… Решено, серый. Ты остаешься зализывать раны, раз уж драться не могешь, а я пойду с доблестным героем.
Волк прорычал:
– Ты? Почему?
– Потому, что я ворон, а не ворона, – отпарировало с ветки. – Люди гибнут за металл!.. Ты черный, значит – темный.
В ответ послышалось злое ворчание:
– А ты, значит, умный? А на вкус?
Оранжевые язычки, обессилев, втягивались в багровые поленья, те рассыпались на светящиеся изнутри красные комья, похожие на драгоценные красные камни. Я бросил сверху веточку, она мгновение в недоумении корчилась, словно потягивалась, тут же по всей длине вспыхнули короткие радостные огоньки, как щенки вгрызлись в дерево, пошли расщелкивать как спелые орешки. Я швырнул еще парочку хворостин, пламя поднялось выше, а за пределами освещенного круга сразу потемнело и словно бы похолодало.
Волк лежал как черная глыба. Желтые огоньки иногда исчезали, я думал, что гордый волк заснул, обессилев, но через некоторое время чувствовал вопрошающий взор.
– Спи, – сказал я наконец. – Сегодня я на страже.
С дерева донеслось гнусавое:
– Спите оба! Мне сверху видно все, ты так и знай. Выступать нам на рассвете!
Я смолчал, а волк рыкнул:
– Почему это нам?
– Потому что герои всегда дрыхнут аж до восхода солнца, – донеслось из темноты над головами. – Сонная болезнь у них, что ли? А ты, черный, спи, спи… Мы тебя не берем, понял?
Волк зарычал, задвигался. Я, опасаясь, что попытается подпрыгнуть до низкой ветки, раны откроются, вмешался:
– Может быть, хоть здесь не будут решать за меня, как мне жить?
На ветке затихло, а волк снова превратился в темную глыбу. Я наконец лег у костра, земля теплая, но твердая, даже варварские глыбы мышц не очень-то располагают нежиться вот так: без перины, подушек, одеяла, ночника…
В лицо и поджатые колени жгло, как будто я приблизился к экзосфере Солнца, зато в спину тянуло абсолютным нулем. Я подвигался, собрался в ком, приняв позу эмбриона, только что палец не сунул в рот, волк и ворон могут счесть позу недостаточно героичной, тепло наконец-то с астрономической неспешностью двинулось изнутри к конечностям.
ГЛАВА 13
Красные и багровые рубины загадочно мерцали. Изнутри шло пурпурное сияние. Самые крупные были с кулак, а мелочи – с орех, не меньше двух десятков. Я испуганно таращил сонные глаза, драгоценные камни то расплывались, то наливались резкостью. Наконец я ощутил, как задубела от ночного холода спина, бок и бедро ноют от чересчур твердой постели, и лишь тогда драгоценные камни превратились в обыкновенные догорающие угли, кое-где уже подернутые серым пеплом.
Повернувшись, я стискивал зубы, чтобы не застонать, но все равно наткнулся на взгляд желтых глаз. Волк лежал на том же месте, слипшаяся на спине шерсть засохла как гребень, но на лапах и брюхе казалась опрятной, словно искупался ночью. Или тщательно вылизал. Мне он показался исхудавшим за ночь, изможденным, но когда потянулся, я видел, что кости и даже жилы целы. Зарычал от боли только однажды, но все-таки с прилипшим к спине брюхом обошел костер со всех сторон, понюхал воздух.
С ветки каркнуло:
– Доблестный герой! Вон там, за боярышником, пасется молодой олень. Стоит тебе пустить всего лишь одну стрелу… а я видел, с какой силой ты бьешь… ха-ха!.. прости, это нервное… то нам троим будет неплохой завтрак.
Мороз пробежал по мне, забрался во внутренности. Я отшатнулся:
– Ни за что!.. А если мечом?
Ворон повернул голову, посмотрел на меня поочередно правым, затем левым, переспросил неверяще:
– Мечом?.. Оленя? Простого оленя?
– Но это ж не рыбу ножом, – огрызнулся я.
– Разве ты бегаешь быстрее оленя? – спросил ворон с сомнением. – Сложение у тебя не бегунье. У бегуна ноги в голени аки дубы в тумане, а тебя вроде червяка в большом мешке. Но даже если догонишь и зарубишь, как нести обратно… Но зато красиво: герой возвращается с оленем на плечах, гордо бросает у костра…
Волк прорычал утомленно:
– Мой доблестный друг… ты просто забыл, что в твоей седельной сумке пара перчаток для стрельбы из лука.
В злом гарчании почудилась скрытая насмешка. Я нахмурился, но сунул руку в сумку. Пальцы наткнулись на гладкую кожу, а когда вытащил, удивленно уставился на перчатки из толстой кожи. Черт, это же так просто! Почему никто не предупредил?
Олень вскинул голову, когда кусты подо мной затрещали, как падающие деревья под горной лавиной. Я торопливо пустил стрелу. Хотя прицелился плохо, стрела пошла прямо, даже, как мне на миг почудилось, слегка поправила курс, наверное, под влиянием ветра. Олень стоял как дурак, железное острие с легким хлопком вошло под левую лопатку. Я успел увидеть, как древко утонуло почти по перо, олень тут же упал на спину, красиво забился в предсмертных корчах.
Мясо жарили в настороженном молчании. Ворон перелетал с ветки на ветку, подавал бесполезные советы, как лучше жарить, но ниже опуститься не решался, волк следил за ним неотрывно, хотя вроде бы поглядывал на жаркое.
Я сразу вырезал печень, бросил волку, там больше всего крововосстанавливающих… как их там, словом, веществ и свойств. Пока он жадно рвал и глотал куски целиком, я под руководством ворона насадил неумело освежеванного оленя на длинную палку, укрепил на рогатинах, подбросил веток в костре, а ворон тут же каркнул:
– Доблестный герой, видать, забыл… что он не пытать оленя собрался, а жарить! Дымом пропахнет! Обгорит, обуглится, а внутри даже не разогреется!.. На жару надо, на жару! На угольях… Эх, варварство… Нет, дикари – это дикари-с.
Пахло все равно заманчиво, но, когда я начал резать зажаренное мясо, под обгорелой коркой в самом деле оказалась сырая, кровоточащая масса. Я положил перед мордой волка, хотя видел по желтым глазам, что хоть и хыщник, но волчара тоже предпочел бы жареное. Сам выгрызал серединку, что поджарилась, но не сгорела.
Волк с треском грыз кости, добывал сладкий костный мозг, ворон наконец слетел на землю и, усевшись на брошенную неподалеку оленью голову, мощно долбил клювом. Чавкало, хлюпало. Я только покосился в ту сторону, в желудке сжалось в спазме, невольно представил, как такие же клювы долбят глаза павшим героям.
Я свистнул Рогачу, тот прибежал уже оседланный, веселый, отоспавшийся и сытый. Стремена весело позвякивали, конские ноги по самое брюхо казались потемневшими от выпавшей за ночи росы.
Спиной я чувствовал, что за мной наблюдают две пары настороженных глаз. Громко и неприятно прозвучал хриплый каркающий голос:
– Герою нужен умный спутник! А не такой, что сожрет его коня.
А в ответ злобный рык:
– Герою нужен отважный спутник! Зачем ему трус?
– Он сам отважный, – прокаркал ворон. – Зачем два отважных? Чтобы спорили, кто отважнее?.. Зато нужно, чтобы кто-то один был умным.
Я хмуро запихивал в седельную сумку одеяло. Конечно, герою нельзя был умным – пропадет обаяние. Умный – это подозрительно, занудно, зевотно. Ворон готов мученически взять это на себя, умные всегда все принимают на свой счет, страдают за всех. Он умный, я – отважный, все по справедливости.
– Если доблестный герой намеревается идти прямо, – предупредил волк, – то там цветочная поляна… опасная поляна.
– Ядовитые цветы? – буркнул я через плечо. – Бред, вымысел. Они бы вымерли! Без опыления.
– Хуже, – сказал волк. – Там половина созревает, а другая половина уже готова… Если пойдешь прямо или хотя бы вблизи, то получишь с десяток иголок с семенами, что бьют без промаха на двенадцать шагов.
– А если вправо, – добавил ворон, – там поляна с жабами. Не простыми, не простыми!.. От их слизи бородавками не отделаешься. В твоем теле заведутся головастики, потом разбухнешь, будешь лежать, толстый и вопящий, и они будут расти, кушать тебя изнутри, а через три месяца…
– Через два, – прервал волк.
– Много ты знаешь! – каркнул ворон. – Серость немытая!.. Через три, ну, пусть через два с половиной начнешь –лопаться… то, что от тебя осталось, начнет лопаться, и с десяток таких молоденьких лягушат вылезут на солнышко, красивенькие такие, махонькие, зелененькие, лапки как игрушечные…
– Через два, – обрубил волк. В полураскрытой пасти белые клыки блестели, как сосульки на солнце. – Я видел, как один лежал, а в нем шевелилось, будто ежи играли! Ровно через два месяца живот лопнул, герой был еще жив, он еще пытался закрыть ладонями щель…
В моем животе начал ворочаться тяжелый чугунный утюг, а сам желудок покарабкался по горлу ввысь.
– Довольно, – оборвал я. – Вы уже доказали… да-да, доказали! Так куда нам идти?
Оба ответили одновременно так слаженно, словно вдруг стали близнецы и братья:
– Влево, куда же еще? Теперь все идут налево.
Я поднялся с мешком, конь нехотя приблизился, но стал так, чтобы копытами достать волка. Я привязал мешок, поставил ногу в стремя. Спохватился:
– Что налево, понятно. У нас тоже все мастера налево. Но в этом мире что есть лево?
Волк прорычал что-то нечленораздельное, умолк. Ворон прокаркал наставительно:
– Есть Правда и Кривда, на гнилом Западе именуемая просто и обыденно Добром и Злом, а если пойти севернее, то Светом и Тьмой. Если же взять чуть в сторону зюйд-зюйд-веста, то Порядком и Хаосом…
– Понятно, понятно, – прервал я. – Ты не умничай, ты пальцем покажи!
Ворон посмотрел подозрительно, но какие шутки у варвара, вздохнул, повернулся и ткнул клювом в пространство.
– Ага, – сказал я. – Идем налево, чтобы сражаться со Злом?
Даже волк посмотрел на меня так, что, будь у него руки, уже приставил бы большой палец к виску и греб бы по воздуху остальными.
Читать бесплатно другие книги:
