Земля обетованная Моруа Андре
В начале июля Клер получила письмо, которое ее потрясло. Оно было написано товарищем Клода Парана и пришло в Сарразак, откуда его переслала мисс Бринкер. «Мадемуазель, – писал лейтенант Эстев, – я выполняю печальный долг, имея Вам сообщить, что мой командир и друг, капитан Паран, вчера был убит. Он просил меня в случае, если с ним произойдет несчастье, уничтожить Ваши письма, которые всегда носил с собой, написать Вам и передать, что он до конца любил Вас. Я хочу, чтобы Вы знали, как все мы восхищались его мужеством. Он был представлен к ордену Военного креста…»
Далее следовали подробности последнего боя капитана.
Клер долго и горько упрекала себя: «Я отвергла этого несчастного юношу. А он был героем. Я же судила его по мелким недостаткам. Я была злой, эгоистичной, мелочной. Если бы в тот день, в Брантоме, я смогла обуздать свои чувства, два последних года его жизни были бы счастливее». Но потом подумала: «Все так, но, предположим, Клод остался бы в живых, тогда к чему привела бы эта ложь? Только к новым и более пагубным недоразумениям!»
За истекшие два месяца Сибилла представила Клер множество молодых людей – прославленных авиаторов, награжденных Военным крестом с пальмовой ветвью, молодых англичан с сиренево-белым Military Cross[57] на груди. Но ее не привлек ни один из них. Многие стремились завоевать ее сердце во время танцев, иногда продолжавшихся до ночи. Но ее неизменно отталкивали их фамильярные жесты, попытки прижаться теснее, сорвать поцелуй.
– Мелизанда, мальчики говорят, что ты настоящая ледышка, – упрекала ее Сибилла.
– Напротив, Сибилла, я отвергаю эту разменную монету подлинных чувств именно потому, что по-настоящему романтична. Впрочем, ты, наверное, тоже не позволила бы обнимать себя первому встречному.
– Я – совсем другое дело: я замужем, люблю Роже и берегу себя для него. А ты-то ведь свободна.
– Ты права, я свободна – свободна беречь себя для человека действительно достойного быть любимым.
– Это прекрасное желание, лапочка моя. Но пока ты лишаешь себя некоторых удовольствий. Долгий поцелуй, нежные губы, сильные руки, тесные объятия – все это так приятно!
– Настолько ли приятно, Сиб? А может быть, женщины просто обманывают себя, поверив мужчинам, которые написали почти все книги о любви и убедили их, как это восхитительно – отдаваться?
– Ты не знаешь, о чем говоришь, лапочка! Заниматься любовью очень приятно. Конечно, не сразу, не абы как, не абы с кем, но это истинное наслаждение, как сказал бы Ларивьер. Когда-нибудь ты это поймешь.
Клер подумала: кузина говорит искренне и она любит Роже Мартена, однако эта любовь превратила ее в рабыню. Вот женщины типа Роланды Верье ведут жизнь куда более независимую. Клер не испытывала никаких дружеских чувств к Роланде, но восхищалась ее смелостью и силой характера. Она часто наблюдала за ней на приемах у Ларрака и видела, как та «раскидывает сети», чтобы поймать в них очередного министра или посла, которые были ей нужны для каких-то таинственных целей. И всегда это была искуснейшая игра, успеху которой способствовало непомерное тщеславие мужчин.
«Если бы я захотела…» – думала иногда Клер.
Но она не хотела, продолжая оберегать себя для настоящего, волшебного чувства, и повторяла себе, как некогда в Сарразаке: «Я жду чего-то неведомого».
А пока она тешилась, с наивной радостью неизбалованного существа, той сказочной жизнью, которую дарил ей каждый новый день. Для нее, попавшей в свиту Ларрака, реальная жизнь, невзирая даже на войну, превратилась в сказку «Тысячи и одной ночи». Все пути были легкими, все двери – открытыми. «Стол господина Ларрака!» – провозглашал метрдотель в ресторане «У Вуазена», и стол, украшенный цветами, уже ждал их. «Ложа господина Ларрака!» – объявляли контролеры, и тотчас же билетерша почтительно указывала им дорогу. «Как мне хотелось бы увидеть витражи Шартрского собора!» – призналась однажды Клер Ларивьеру, и на следующий же день длинный белый лимузин был предоставлен в ее распоряжение.
Ее комната заполнялась книгами в роскошных переплетах – подарками патрона, выбранными Ларивьером. Наручные часики, украшенные бриллиантами, она получила от него же в качестве шутливого подарка, после того как опоздала на встречу и заставила его прождать целых десять минут. Победа в игре «филиппина»,[58] легко одержанная пунктуальной девушкой над рассеянным человеком, принесла Клер колье с аквамаринами, под цвет ее глаз. По воскресеньям кузины ездили обедать в Версаль, в маленький, но чудесно отделанный домик, который Ларивьер любовно обставил мебелью в самом что ни есть подлинном стиле Людовика XVI. Классический французский парк с колоннадами вокруг водоемов переходил в парк Трианона. Гости, съезжавшиеся на уик-энд, почти всегда были интересными людьми. Многие политики появлялись здесь с целью добиться поддержки Ларрака, которому принадлежали две газеты – утренняя и вечерняя. Клер довелось увидеть Бриана, который с удовольствием поболтал с ней и рассказал несколько историй из жизни моряков. Он соединял в себе пылкое воображение кельта с расчетливым умом старого парламентария. Дядя Шарль также был постоянным гостем в Версале и постоянной мишенью для дружеских шуток патрона. Его любовница мадам Жанен, бесталанная певица, ради прекрасных глаз которой Шарль субсидировал Опера Комик, приезжала на воскресный обед, но к вечеру покидала Версаль, стыдливо скрывая свою связь, о которой знали все на свете.
– Мамзель Клер все хорошеет и хорошеет! – констатировал дядюшка Шарль. – Вылитый портрет бабушки Форжо! Ну и как, довольна ли жизнью наша милая Клеретта?
– Так довольна, дядя, что и выразить не могу! – отвечала Клер.
Это было самое тяжелое военное лето. В результате провала наступления французская армия за несколько недель понесла ужасные потери. Россия слабела, Англия медлила, Франция была раздроблена. Кайо и Бриан противостояли Клемансо, стороннику войны до победного конца. Председатели Совета сменялись с невиданной быстротой.
– Клемансо – наш последний шанс, – говорил Ларрак, – но Пуанкаре его ненавидит.
Клер часто просила патрона объяснить ей военную и политическую обстановку и с удовольствием слушала его. Он обладал ясным умом, безошибочно нацеленным на главное. Когда Клер поделилась этим наблюдением с Ларивьером, он ответил с веселой усмешкой:
– Вот так открытие! А иначе как бы патрон стал тем, кем он стал? В промышленности чудес не бывает. Человек, который создал то, что создал патрон, начав с нуля, просто обязан быть гением. Только так, и не иначе.
– Это верно, но при первом знакомстве этого никогда не скажешь, настолько он просто держится.
– Только с вами, принцесса! – ответил Ларивьер.
В августе 1917 года Ларрак решил провести две недели в родном городе на мысе Фреэль, в Бретани. Он был переутомлен, и врач настоятельно предписал ему отдых. План производства на 1918 год был утвержден, танк нового типа испытан и принят к производству; теперь оставалось только выпускать его крупными сериями. Верье вполне мог руководить заводом, подменив патрона на две недели.
– По случаю такого Марли, – объявил Ларивьер, пародируя Сен-Симона, – король решил, что его должны сопровождать мадам де Верье, мадам де Мартен и мадемуазель де Форжо, каковые дамы будут путешествовать в его экипажах.[59]
– Но одна дама будет лишней, – едко заметила Роланда.
– Тем хуже! – парировал Ларивьер. – Патрон не хочет брать с собой незнакомых мужчин. Их будут приглашать только на уик-энды.
Сибилла сказала Клер:
– Нужно заняться пляжными костюмами. У тебя есть купальник?
– Нет. И потом, Сиб, облегающие купальники…
– Но ты же не собираешься щеголять на пляже в панталонах с оборками и широченных кофтах, как фрейлины императрицы Евгении! Кроме того, ты будешь великолепно выглядеть в черном купальнике: он так выгодно подчеркнет твою белую кожу…
Роланда устроила так, чтобы попасть в машину патрона: в день отъезда ее автомобиль, как нельзя кстати, сломался. В пути она заговорила с ним о Клер:
– Я страшно довольна, что вы пригласили эту малышку Форжо. Она ведет такое жалкое существование. Не замужем в свои двадцать два года, никаких шансов найти мужа до конца войны, никакого приданого. И никто, совершенно никто за ней не ухаживает, что все-таки странно, ведь она совсем недурна собой. Вы не находите?
– Кто недурен собой? – спросил Ларрак, который не слушал Роланду: вот уже два дня, как он размышлял над реорганизацией своих заводов и даже прихватил с собой план, чтобы поработать над ним в Бретани.
– Клер Форжо.
– Клер Форжо? И что вы от нее хотите?
– Я просто сказала, что она совсем недурна, – ответила Роланда, шокированная его резкостью.
– Недурна? – переспросил патрон. – Вы что, шутите? Она красива, очень красива.
Клер понравилась вилла с террасой, обсаженной геранью, с розарием и маленьким частным пляжем, на котором гости патрона принимали солнечные ванны. Ларрак и Ларивьер едва сдержали восхищенное «О-о-о!», когда Клер не без волнения впервые распахнула свой белый пеньюар. Роланда, в «раздельном» купальнике, очень светлом и весьма вызывающе обнажавшем живот, и Сибилла, с ее спортивной длинноногой фигурой, выглядели не менее эффектно. Но патрона, казалось, заворожил вид одной только Клер. Она плавала очень плохо, и он пожелал давать ей уроки. Затем разлегся на песке рядом с ней и завел доверительную беседу:
– Я, как никто, умею ценить эти минуты передышки: ведь я с шестнадцатилетнего возраста никогда не отдыхал. Вы даже не представляете, чем была моя жизнь. Каждодневная борьба со временем. Я все должен был делать сам, все организовывать, все предвидеть. Хозяин, знаете ли, всегда одинок, ни на кого не может положиться. Роже Мартен был лучшим заместителем, о каком только можно мечтать, но он бросил меня и пошел играть в солдатики. Верье тоже неплох, но он человек второго плана – хороший исполнитель, только лишенный творческого начала. И потом, моральное одиночество… Как хочется, чтобы вечером, после трудового дня, тебя встретили с нежностью! А что вместо этого? – соперничество враждующих кланов, ссоры друзей, интриги сераля… Уверяю вас, что бывают дни, когда я готов выгнать вон всю эту шайку и поселиться на заводе, в полном одиночестве, у себя в кабинете. Люди думают: «Ах, богатство, ах, власть, как это чудесно!» Ничего подобного! Это только налагает обязанности. А что останется от всех моих усилий? У меня ведь даже нет сына, которому я мог бы передать свое дело.
В этот момент подошла Роланда и воскликнула, бросая в них мелкие камешки:
– А ну-ка, лентяи, в воду! Времени до обеда осталось всего ничего!
Раздраженный Ларрак приподнялся:
– Поосторожней, Роланда! Вы чуть мне глаз не выбили своими камнями!
Клер внимательно оглядела патрона. Его тело выглядело моложе, чем измученное лицо.
– Дорогой, – сказала Роланда, – будьте так любезны, принесите мне солнечные очки и портсигар. Я забыла их утром на ночном столике возле вашей кровати.
Ларрак яростно взглянул на нее, указав на Клер. Но мадам Верье с невозмутимым спокойствием улеглась рядом с ними на песке.
ХХ
Совместная жизнь группы человеческих существ редко обходится без конфликтов. Как-то днем, по возвращении с пляжа, Роланда, которая поднималась по лестнице вместе с Клер, внезапно сказала ей:
– Вы не могли бы на минутку зайти ко мне, Клер? Я хочу поговорить с вами.
– Я приду через минуту, мадам. Мне нужно сначала переодеться к обеду.
– Да нет, зачем же! Идите как есть.
Клер, в пляжном халате, вошла в комнату Роланды, села в кресло, с удивлением взглянула на большую фотографию Гийома Верье на письменном столе и стала ждать, слегка обеспокоенная, но готовая к схватке. Роланда закурила сигарету и прилегла на кровать.
– Послушайте, милочка, – сказала она, – я женщина очень искренняя, очень доброжелательная, не строю козней против друзей и люблю определенность. Всю эту неделю я смотрю на вас, наблюдаю за вами и вижу, что вы вступили на опасный путь. Другая на моем месте подумала бы: «Да какое мне дело до этой девчонки, пускай сломает себе шею! Это ее дело». Но я – я сострадаю молоденьким девушкам. Я сама была в вашем возрасте еще совсем недавно и была так же неопытна. Теперь я с сожалением вспоминаю, сколько глупостей наделала, и хотела бы вас от них предостеречь. Вот почему и решилась поговорить с вами… Если хотите курить, сигареты в коробке, рядом с вами.
– Благодарю вас, я не курю, – ответила Клер, положив ногу на ногу.
– Вы прекрасно сложены, дорогая, – сказала Роланда. – У вас восхитительные глаза, шелковистые волосы, безупречные плечи. Кроме того, вы умны и много всего знаете. Это хорошие козыри в вашей игре, которую вы ведете весьма искусно. Вы можете, нет, вы просто должны выйти замуж за человека высокого полета. И если поведете себя умно, я вам в этом помогу. Но сейчас вы затеяли безнадежную интригу, а именно завоевание патрона.
– Кто – я?! – вскричала Клер.
– О, только не надо разыгрывать здесь комедию. Я буду вашей союзницей, если мы договоримся вести честную игру. Обещайте мне это. Вы строите глазки патрону, это и слепому видно; демонстрируете ему свои девичьи прелести, свою эрудицию, свою наивность; вы слушаете его, восхищаетесь им, ищете его общества. И все это было бы не так уж глупо, имей вы хоть какие-то шансы на успех. Но я вам говорю – и говорю прямо и откровенно: ничего у вас не выйдет. Ровно ничего – и по многим причинам. Во-первых, на что вы надеетесь? Вероятно, на то, что он женится на вас, – я полагаю, вы ведь не хотите начать свою жизнь с незаконной связи? Так вот, моя дорогая, знайте, что патрон не женится никогда! Он это повторял сотни раз – спросите хотя бы у Ларивьера. Патрон уверен – прав он или нет, это другое дело, – что брак принизит его, лишит какой-то доли независимости. Ну а если говорить о сексуальной стороне дела, то он слишком любит всех женщин, чтобы хранить верность одной из них. Кроме того, Альбер довольно стар, ему уже пятьдесят лет.
– Сорок пять, – машинально поправила Клер.
– Он говорит, что ему сорок пять, и он в самом деле хорошо сохранился, но я-то знаю, что ему больше пятидесяти. Впрочем, это не важно. Он никогда не женится. Следовательно, что может произойти? Если он очень уж сильно увлечется вами, то выдаст замуж за какого-нибудь славного молодого человека из своего окружения, а потом сделает своей любовницей. Да-да, моя милая, он уже такое проделывал! Полагаю, вас такая перспектива не прельщает? Вы можете добиться гораздо большего. Не забывайте также, что в настоящий момент он принадлежит мне – надеюсь, еще надолго. Да-да, как видите, девочка моя, я не стесняюсь в выражениях. Альбер принадлежит мне, я его люблю, и я его удержу. Вы можете возразить: но ведь вы замужем! И это правда, как и то, что я обожаю своего мужа. Это чистая правда: я обожаю Билли, я ему предана душой и телом, я помогла ему достичь вершины карьеры. Только я отношусь к нему с нежностью, с дружескими чувствами, но не с любовью. Вот уже три года, как мы с Билли не супруги, а партнеры. Но партнеры верные, надежные, помогающие друг другу изображать перед нашим ребенком дружную семью… А вот Ларрак, напротив, любит меня, нуждается во мне. И повторяю вам: я держусь за него, я хочу его удержать при себе, и удержу.
Клер, донельзя шокированная этими признаниями, сделала движение, собираясь встать.
– Нет-нет, – живо сказала Роланда, – я еще не кончила. Почему вы, порядочная молодая девушка, получившая строгое воспитание, прибывшая совсем невинной из своей провинции, бросились в эту безнадежную авантюру? Полагаю, моя милая, что вы даже не понимали, что делаете. Но я, имеющая опыт общения с женщинами – и с мужчинами, – объясню вам причину. Вас подтолкнула на этот путь ваша кузина Сибилла Мартен. Уж я-то прекрасно изучила ее, эту Сиб: под ее внешним простодушием скрывается невероятная хитрость; она возненавидела меня, как только поняла, что я имею влияние на Ларрака. Когда ее Роже ушел на фронт (между нами говоря, именно я подала ему эту мысль) и когда мой Гийом временно занял его должность (ВД, как говорит патрон), Сиб очень испугалась. Она сказала себе: «Временная должность может стать и постоянной; ВД вполне может превратиться в ПД. Тревога!» И какой же путь она избрала для защиты?
Роланда загасила сигарету, раздавив окурок в пепельнице, встала с кровати и уселась на подушку у ног Клер, сжавшейся от смущения.
– Сибилла, – продолжала она, – могла бы попытаться сама соблазнить патрона. Но, не говоря уж о том, что она хранит верность своему красавчику Роже (пока не нашелся другой предмет), у Сиб хватило благоразумия понять, что на этом поле ей со мной никогда не справиться. И что же делать? Да очень просто: натравить на меня соперницу, которая будет ее надежной союзницей. И вот очень кстати появляется свеженькая белокурая кузина. Которую до поры до времени держали в резерве, где-то в лимузенской глуши. Кузина отличается редкой – и нетронутой! – красотой, ну просто ожившая античная статуя! Лакомый кусочек для пресыщенного пятидесятилетнего холостяка. И начинаются искусные маневры. Прекрасную Клер (о которой не вспоминали целых четыре года) приглашают в Париж, вводят в тесный круг знакомых султана и ждут неизбежного результата. Но только в этой истории есть два человека, обреченные на заклание, – фаворитка, то есть я, и юная рабыня, то есть вы, моя прелесть. Так какое же решение было бы самым разумным? А вот какое: обе жертвы объединяются, чтобы расстроить этот заговор. Именно это я вам и предлагаю.
Клер, готовая заплакать, дрожала и порывалась встать, но Роланда властно положила руку на ее голые колени, не давая подняться.
– Слушайте меня внимательно, дорогая. Вместе мы сможем добиться очень многого. Я предлагаю вам заключить союз. И жду от вас только одного: чтобы вы как можно скорее оттолкнули от себя Альбера. Это очень легко: вам даже не нужно ссориться с ним, достаточно соответствующего поведения, тона, жестов. Но главное, не передавайте Сибилле нашего разговора, он касается только нас двоих, и не позволяйте ей вовлекать вас в недостойную близость с человеком, который годится вам в отцы. Взамен я берусь найти вам – и найти очень скоро – первоклассного мужа. Мне даже не придется прилагать особых усилий: вы так хороши собой, вы родом из почтенной семьи. Я держу в руках весь Париж. Только скажите мне, в каких кругах вам хотелось бы вращаться – в дипломатических, военных, литературных, политических, деловых, – и я введу вас в тот, который вы выберете. Там вы найдете себе достойного человека, молодого, блестящего, а не пятидесятилетнего старика, у которого вся жизнь позади. Через полгода вы будете замужем и прекрасно устроены. А уж потом делайте все, что захотите, но сейчас не дайте Ларраку скомпрометировать себя, после этого вас трудно будет пристроить. Итак, мы договорились?
С этими словами Роланда обняла Клер, которой все же удалось встать, и попыталась поцеловать ее. Но Клер вырвалась из ее объятий, пробормотав: «Уже страшно поздно, я должна переодеться!» – и сбежала.
XXI
Когда Клер после этого разговора подошла к своей комнате, она увидела, что дверь Сибиллы, как раз напротив, приоткрыта, и ее кузина тотчас выглянула в коридор; она уже надела вечернее платье и застегивала браслет на руке.
– Господи, где ты была? – недовольно сказала она Клер. – У тебя осталось минут десять на переодевание. Да что с тобой? Ты красна как помидор!
– У меня на это есть веские причины, – ответила Клер, – если бы ты знала! Послушай, Сиб, ты уже готова, так посиди со мной, пока я буду одеваться. Мне нужно тебе кое-что сообщить.
Сев к трюмо, она стала закручивать в два жгута свои бледно-золотые волосы, одновременно рассказывая Сибилле о сцене, которую закатила ей Роланда Верье.
– Вот шлюха! – возмутилась Сибилла. – Впрочем, что касается ее, я уже ничему не удивляюсь. Надеюсь, ты поставила ее на место?
– Нет… Я была так ошарашена, что даже не нашлась с ответом. Но я решила поговорить завтра утром с месье Ларраком; я скажу ему, что уезжаю. Не хочу мешать его любовным похождениям.
– Не принимай поспешных решений, – посоветовала Сибилла. – Постой-ка, дай я застегну тебе платье… Роже всегда говорил, что в сложных ситуациях утро вечера мудренее. А главное, что бы ты ни решила, прежде всего, нельзя обижать патрона.
– Я и не собираюсь его обижать, я считаю его очень приятным человеком, он всегда был воплощенной любезностью в отношениях со мной. Но я не могу допустить, чтобы эта женщина оскорбляла меня!
– Ну, разумеется, нет, лапочка моя, только не делай ничего сегодня вечером. Если представится удобный случай, я сама шепну патрону пару слов.
Ударил обеденный колокол, и кузины спустились в столовую. Там уже сидели Ларрак и Ларивьер, оба довольно мрачные.
– Сегодняшнее коммюнике выглядит совсем скверно, – сказал патрон. – Мне только что телефонировал Верье из Парижа. Битва на Ипре почти проиграна. Да и чего ждать, когда повторяется одна и та же история?! Сначала в течение нескольких дней ведут артподготовку, а потом удивляются, что наступление не стало для врагов полным сюрпризом. Политика, построенная на убеждении, что противник глуп, никогда ни к чему хорошему не приводила. Лучше уж вообразить, что он наделен нормальным средним умом. Залог победы – неожиданность и скорость. Это же элементарно. Где Роланда?
– Она еще не спускалась.
– Ну, тем хуже для нее, мы садимся за стол. Уже десять минут девятого.
Роланда появилась одновременно с холодным консоме, улыбающаяся, принаряженная, в платье из белого шелка-джерси, вышитом узорами в народном стиле. Ларивьер, принимавший участие в первом сражении под Ипром, в начале войны, описал поле боя: желтая жидкая фламандская глина, в которой невозможно вырыть траншеи; окопы с осыпающимися стенками, город в руинах. Клер пристыженно думала о том, какая пропасть разделяет тяготы бойцов и роскошь ее теперешней жизни.
– Я завтра же вернусь домой, – объявила она, – и потребую, чтобы мама разрешила мне пойти на фронт сестрой милосердия. В конце концов, я уже совершеннолетняя.
Кофе подали на террасе; после ужина Клер села подальше от Ларрака, рядом с Ларивьером, и Роланда тотчас присоединилась к ним. «Она за мной следит, – подумала Клер, – боится, чтобы я не рассказала Франсуа о нашем разговоре». Эти маневры оставили Ларрака в одиночестве, и Сибилла, пользуясь наступившей темнотой, долго шепталась с патроном. А Клер, стараясь не обращать на них внимания, рассеянно слушала рассказы Ларивьера о Бретани.
– Я обожаю этот край! – восклицала мадам Верье.
Клер спрашивала себя, осмелилась ли ее кузина описать Ларраку сцену, устроенную Роландой. И какова в этом случае будет реакция патрона? В какой-то момент ей показалось, что он повысил голос, и она уловила слова Сибиллы: «Не теперь…» Затем Ларрак и Сибилла встали и ушли в розарий.
Когда они вернулись, Ларрак объявил, что идет спать. Клер боязливо ждала, каким тоном он попрощается с ней на ночь. Тон был отеческим, дружелюбным. Значит, Сибилла поговорила с патроном, и он принял сторону Клер. Роланда же долго и настойчиво сжимала ее руку, говоря:
– Good night, darling, and sweet dreams![60]
Клер не ответила.
Спустя минуту кузины оказались в комнате Сибиллы.
– Я все ему рассказала, – объявила та. – Он просто в ярости. Представляю, каково сейчас приходится нашей красотке Роланде!
Она замолчала, прислушалась, многозначительно подняла палец и шепнула Клер:
– Ага, началось!
– Что же он сказал, Сиб?
– Он сказал: «Да с какой стати она вмешивается в мои дела? Она что, вообразила, будто я – ее собственность? Я ничем ей не обязан. Она сама навязалась мне!» Я сказала патрону, что ты собираешься уехать, потому что Роланда тебя оскорбила. А он ответил: «Если одной из них и придется уехать, то это будет Роланда!»
– Но я совсем этого не желала, Сиб. О нет, только не это! Все будут думать, что я прогнала фаворитку, чтобы занять ее место.
– Да он прекрасно знает, что ты не хочешь и не можешь стать его любовницей. Вот только я не удивлюсь, если в ближайшие дни он сделает тебе другое предложение… невероятное… неожиданное!
– Какое?
– Жениться на тебе.
– На мне? – вскричала Клер.
– О, конечно, ничего такого он мне не сказал. Но что-то мне подсказывает… Ты бы послушала, как он говорил о ней, о ее бесстыдстве, а потом о тебе, о твоей прелести, о твоей чистоте, о твоем уме, о своем желании покончить с интригами и случайными связями… Впрочем, посмотрим, – может, я и ошибаюсь. Нет, ты только подумай, Клер! Что, если ты станешь госпожой Ларрак, с его состоянием, с его могуществом, ты, которая еще три месяца назад пасла овец в своем Сарразаке!.. Знаешь, в Париже все просто обалдеют! А потом, представь себе, что ты будешь женой патрона, моей патронессой! Я и не подумаю завидовать тебе, напротив – буду гордиться тем, что устроила этот брак.
– Да ты с ума сошла, Сибилла! Я никогда не соглашусь.
– Ой, только не надо этих ребяческих капризов, лапочка! Таким, как Ларрак, не отказывают. Ты только представь себе, сколько мы сможем сделать все вместе – ты, я, Роже, папа. Нет-нет, молчи, Мелизанда, а то наговоришь глупостей. Лучше иди-ка ты спать и выспись хорошенько, чтобы завтра быть красивой. Хочешь таблетку веронала?.. Ну, обними меня, лапочка, и ступай, я так взволнована, просто сама не своя.
Клер провела ужасную ночь. Наутро она проснулась с тяжелой головой: ее разбудил приход горничной Терезы, вошедшей, чтобы раздвинуть шторы.
– Мадемуазель уже известно, что мадам Верье уезжает в полдень из Динара?.. Да-да, мадемуазель. Она звонила рано утром в Париж. А потом взяла да велела мне скоренько собрать ее вещи: мол, ей не хочется надолго оставлять месье Верье, который скучает за мадам.
Клер накинула белый шелковый пеньюар и, не прибрав волосы, вбежала к Сибилле, которая делала гимнастические упражнения, распростершись на ковре.
– Сиб, она уезжает!
Сибилла изогнулась так, что достала пальцами ног до затылка.
– Прекрасно! – сказала она. – События идут полным ходом!
В это же время Ларрак вызвал к себе Ларивьера.
– Послушай, старина, – сказал он, – сегодня ночью я принял важное решение. Я женюсь. Да-да, на Клер Форжо. Я вижу, ты ничуть не удивлен?
– Ничуть, патрон.
– Правда? Значит, ты этого ждал? Ну, тем лучше! Ты проницательней меня. Вот что произошло: Роланда повела себя глупо, неловко и нагло. И малышка решила уехать. В результате я обнаружил две вещи. Первое: я не хочу обходиться без Клер. Второе: Я не могу выносить Роланду. Отсюда два решения. Первое: порвать с Роландой. Второе: жениться на Клер. Ты одобряешь?
– Целиком и полностью. Но если выражаться четко, как вы, патрон, то одобряю на двух условиях. Первое: нужно спросить мадемуазель Форжо и получить ее согласие. Второе: нужно, чтобы разрыв с мадам Верье не повлек за собой отставку месье Верье, которого на данный момент, трудно будет кем-то заменить.
– Вполне согласен. Что касается самого Верье, это я беру на себя. Сегодня же утром поеду в Сен-Дени и за сутки улажу этот вопрос. Надеюсь, Верье не станет сердиться на меня за то, что я возвращаю ему жену.
– Кто знает, – ответил Ларивьер. – Пути мужей неисповедимы.
– Что же касается малышки, – продолжал патрон, – этим займешься ты. На меня она наводит робость своими светлыми глазами. И потом, откровенно говоря, мне некогда заниматься любовным воркованием. Сибилла и ты, вы оба, уладите этот вопрос до моего приезда, так чтобы завтра мне осталось только сделать предложение.
– А вам не кажется, – сказал Ларивьер, – что она будет разочарована и даже обижена, если вы предварительно не поухаживаете за ней, как положено?
– Старина, я ведь часто говорил тебе: залог победы – неожиданность и скорость. В любви это так же верно, как в бою. Если я начну ухаживать – что у меня всегда плохо получается, – она попросит время на раздумье, на то, чтобы узнать меня получше… А я в данный момент, со всеми моими проблемами, просто не могу жить в подвешенном состоянии. Более того, лучше мне не видеться с ней до отъезда в Париж. Через четверть часа я потихоньку уеду на машине. Лишь бы только Роланда об этом не узнала: она попросит захватить ее с собой, в пути попытается снова обольстить меня… и вполне способна преуспеть в этом.
Около одиннадцати часов утра Роланда спустилась на пляж, чтобы попрощаться с Сибиллой и Клер. Она полностью владела собой, даже была весела:
– Представьте себе, дорогие мои, я должна вернуться в Париж. Билли позвонил мне сегодня утром; он неважно себя чувствует: жара и работа совсем его доконали. Словом, ему необходимо мое присутствие, а когда дело идет о моем муже, для меня нет ничего важнее. И потом, есть еще одна причина: английское посольство просит, чтобы я взяла на себя должность председателя общества по приему британских солдат. Один бог знает, как мне ненавистны почести и церемонии, но я никогда не отказываюсь выполнять свой долг. Разумеется, мне очень жаль расставаться с вами. Здесь было так приятно. We were a happy family…[61] Но я довольна, что увижу моего Билли-Вилли. И к тому же я обожаю Париж летом!
Она расцеловалась с Сибиллой и Клер. Ларивьер проводил ее на вокзал. Во время обеда Сибилла спросила мажордома:
– Оноре, сегодня утром мадам Верье звонили из Парижа или мадам Верье сама звонила в Париж?
– Мадам Верье сама звонила в Париж, мадам. Два раза.
– Благодарю, Оноре.
XXII
Разговор Ларивьера с Клер напомнил девушке о послах, которые в старину от имени и по поручению своего короля венчались с какой-нибудь иноземной принцессой. Казалось, ему даже в голову не приходило, что она может отказаться, но больше всего Клер удивляло то, что и сама она не думала всерьез о возможности отрицательного ответа. Однако она попыталась объяснить Ларивьеру, почему сомневается и хорошо ли поступит, приняв это предложение.
– Я знаю, – сказала она, – что мне будет нелегко описать вам мои чувства, для этого нужно рассказать, как я провела детство. В те времена я жила под гнетом строгих родителей – или, может быть, мне только так казалось; сейчас я понимаю, что ко всему этому примешивалась большая доля фантазий и мелодрамы; однако было это фантазией или реальностью, я страдала – или воображала себя страдающей – от некой несправедливости и считала себя второй Золушкой. Отсюда во мне родилось – и я отдаю себе в этом отчет – стремление к реваншу, которое неодолимо заставляет меня хвататься за любой подвернувшийся шанс. Но наряду с этим я была еще и девочкой, воспитанной на романах, на поэзии; любовь одновременно и пугала, и завораживала меня. Я росла в одиночестве, почти ничего не зная о реальной жизни – такой, какую я увидела в Париже за последние несколько месяцев; я знала мужчин лишь по книгам, по оперным ариям. Я хранила себя для героя, который будет прекрасным принцем, и щедрым, и отважным, и образованным. Иногда мне казалось, что я смогу обрести счастье только в браке с поэтом… или с музыкантом. Вы, наверное, считаете меня дурочкой?
– Вовсе нет, – ответил Ларивьер, – но я полагаю, что патрон – тоже поэт, на свой манер. Я, так же как и вы, вырос на чтении книг и в двадцать лет возмутился бы, если бы мне описали мою теперешнюю жизнь. И все-таки, уверяю вас, со временем я привык уподоблять этот гигантский завод поэме, действующей поэме. Ее создал патрон, и я преклоняюсь перед ним. Более того, я им восхищаюсь.
– Я тоже, – сказала Клер. – Я нахожу его привлекательным и в каком-то смысле понимаю, что могла бы сделать для него, а главное, благодаря ему. Но только я его не люблю. И потом, признаюсь вам, мне никогда и в голову не приходило, что человек с его достоинствами, с его положением, с его обязанностями, может связать свою жизнь с жизнью какой-нибудь Роланды Верье. Вероятно, я кажусь вам старомодной, но я бесконечно презираю женщин, меняющих любовников как перчатки, чаще всего без всякой любви, только ради престижа или карьеры. Они внушают мне отвращение, я таких ненавижу.
– Не будьте слишком строги, – ответил Ларивьер, удивленный ее горячностью. – Я хорошо знаю Роланду. У нее есть свои достоинства. Но все же я счастлив, что патрон расстался с ней и решил создать семейный очаг. Вы преобразите его жизнь. И это очень важно. Не забывайте, что от него зависит существование тридцати тысяч рабочих. Так вот, подумайте, сколько хорошего вы сможете сделать для них!
В конце концов ему удалось убедить Клер – не столько словами, сколько своей твердой убежденностью, которую, разумеется, разделяла с ним Сибилла, – в невозможности отказа. По их мнению, предложение патрона вступить с ним в брак было подобно «любовной» мобилизации. Солдат-призывник может одобрять или порицать войну, но он все же идет на фронт. И Клер была побеждена этим заразительным примером. Вечером, оставшись втроем с Ларивьером и Сибиллой, она уже сама заговорила о том, что еще утром было всего лишь проектом, как о принятом ею плане, готовом к исполнению.
Ларрак приехал на следующий день к ужину; он явно был в ударе и за столом описал им политическую обстановку в Париже:
– Нам все-таки придется рано или поздно призвать Клемансо. У него мерзкий характер, но у других характера нет вовсе. На мой вкус, Бриан в сто раз лучше, но интуиция подсказывает мне, что только Клемансо способен выиграть для нас войну. Бриан возьмет свое немного позже. Ему суждено установить прочный мир.
– К сожалению, – возразил Ларивьер, – человек, который выиграет войну, пожелает и установить мир.
– Вчера я ужинал у Ларю вместе с Брианом и Лушером, – сказал Ларрак. – Разумеется, когда слушаешь Бриана, хочется верить, что мирный договор, основанный на компромиссах, но заключенный сейчас же, обеспечит Европе большее благополучие, нежели долгая война. Однако ни парламент, ни страна, ни англичане на это не пойдут.
– А как с Верье, патрон, – никаких трудностей?
– Никаких. Ему только нужно несколько дней отдыха. Когда мы вернемся на следующей неделе, я пошлю его в отпуск… вместе с женой.
После ужина Сибилла и Ларивьер тактично исчезли еще до вечернего кофе на террасе. Клер ждала, больше с любопытством, чем с волнением, неизбежного объяснения. В сумерках, под навесом из плетистых роз, она смутно различала твердое, усталое лицо с глубокими впадинами глазниц, с морщинистым лбом, казавшимся еще выше от редких, зачесанных назад волос.
– Вы знаете, – произнес теперь уже знакомый голос, – о чем я собираюсь вас просить?
– Да, – просто ответила она.
– Я восхищался вами с первой же нашей встречи, Клер. С тех пор я долго наблюдал за вами, изучал вас и считаю, что вы способны стать идеальной спутницей человека, который, как я, несет на своих плечах груз тяжелой ответственности. Конечно, я намного старше вас, и это препятствие…
– Нет, – возразила Клер. – Мне никогда не нравились молодые люди. Но я должна признаться, что немного боюсь…
– Чего?
– Разочаровать вас. И все-таки я принимаю ваше предложение. И постараюсь приложить все усилия… Вот только я не могу дать вам согласие, не обсудив это с моей матерью, а она живет в Лимузене.
– Завтра вас будет ждать мой автомобиль, он отвезет вас туда, – сказал Ларрак. – Я распоряжусь. Мне хочется, чтобы это произошло как можно скорее. Я очень счастлив, Клер. Мы с вами будем счастливы.
Он встал и подошел к ней. Она тоже поднялась, и внезапно ей безумно захотелось убежать. Но он взял ее руку, поцеловал ее пальцы, потом чуть ниже локтя, и все. Клер мысленно поблагодарила его за то, что он не стал повторять сцену, после которой бедный Клод Паран утратил свой шанс на звание жениха.
На следующий день один из величественных белых «ларраков», что стояли в гараже патрона, вез Клер в Лимузен. Она долго колебалась, не взять ли ей с собой Сибиллу, которая жаждала увидеть, какой эффект произведет на тетушку Анриетту эта потрясающая новость. Но, поразмыслив, Клер решила побыть наедине с матерью, и Сибилле пришлось отказаться от поездки. Клер была поражена тем неожиданным, неосознанным почтением, с которым вдруг стали относиться к ней ее кузина и Ларивьер. За несколько минут до отъезда этот последний вручил Клер бумажник и письмо.
– Секретарша патрона попросила меня передать вам это, – сказал он.
Клер развернула листок бумаги и прочитала:
1. Вы найдете в этом бумажнике десять тысяч франков на сарразакских бедняков; было бы уместно, чтобы этот дар сопровождался объявлением о Вашей помолвке; деньги Вы разделите по своему усмотрению между мэром и кюре.
2. Госпоже Форжо послана телеграмма с сообщением приблизительного времени Вашего прибытия.
3. Прошу Вас во время пребывания в Сарразаке собрать и привезти с собой документы, как то: свидетельство о крещении, свидетельство о рождении и домицилий[62]. Эти документы необходимы для публикации объявлений о свадьбе.
4. Желательно, чтобы Ваша матушка как можно скорее приехала в Париж. Г-н Ларивьер предоставит в ее распоряжение квартиру, где Вы будете проживать вместе с ней.
5. Если графиня де Форжо соблаговолит указать адрес своего нотариуса, нотариус г-на Ларрака незамедлительно свяжется с ним.
Клер залилась краской и сказала:
– Нотариус?.. Но, насколько мне известно, у меня нет приданого.
– Речь идет не об этом. Напротив, патрон намерен положить на ваше имя, по брачному котракту, некоторую сумму…
– Прошу вас, не надо! – гневно вскричала Клер. – Я не желаю слышать ни о каких деньгах!
«Весьма благородно, – подумал Ларивьер, – но она все же примет три-четыре миллиона, упавших на нее с неба. Или же ее матушка примет их вместо нее». Но вслух он сказал:
– Как я вас понимаю!
В автомобиле Клер нашла огромную корзину белых цветов. Шофер Эжен уже знал о случившемся и приветствовал свою будущую хозяйку почтительно, с легким оттенком фамильярности. Во время долгой поездки Клер размышляла о своей странной судьбе. «Счастлива ли я? – спрашивала она себя. – Да, взбудоражена и счастлива». Но счастлива чем? Этой новой силой, этим триумфом. Сюрпризом, который она везет матери и мисс Бринкер. А влюблена ли? Нет, совсем не влюблена. На самом деле ей вовсе не хотелось остаться наедине с Ларраком. Она была довольна, хотя и чуточку уязвлена тем, что он не появился в момент ее отъезда. И согласилась бы без особых сожалений никогда больше не видеть его. «Я победила, – подумала она. – Но я не побеждена. Может, оно и к лучшему?» Она с нетерпением ждала минуты, когда проедет по скрипучему гравию широкой аллеи Сарразака, мимо соснового леска и квакающих лягушек и увидит крыльцо замка, а на нем мисс Бринкер, взволнованную и холодную.
Все произошло именно так, как она и предвидела. На крыльце стояли мисс Бринкер и Леонтина.
– Well, my dear? – спросила англичанка. – What's happening? You quarreled with Sybil? Of course! I always knew it would end that way.[63]
– Нет, мисс Бринкер, все совсем не так. А где мама?.. Здравствуй, Леонтина! Помоги Эжену отнести мои вещи в дом.
Мадам Форжо, грузная, с распухшими ногами, спускалась по лестнице. Клер бросилась обнимать ее.
– Осторожнее! – сказала мадам Форжо. – У меня болит плечо. В чем дело? Почему ты вернулась?
Она внимательно разглядывала дочь, пораженная ее красотой, но еще и здоровым видом, и вполне сформировавшимся обликом, каким Клер не могла похвастаться, покидая Сарразак. Все три женщины вошли в гостиную, и Клер рассказала о событиях последних месяцев, чуточку погрешив против истины из самых благих побуждений. В этой подправленной специально для Сарразака версии Роланда Верье вообще не фигурировала, как будто ее и на свете не было.
– It was love at first sight?[64] – вопросила мисс Бринкер.
– Да, Мисси, это была любовь с первого взгляда. В первый же вечер, на ужине у Сибиллы, он говорил только со мной, рассказал мне о своей молодости, о том, как он начинал в индустрии. А на следующий день показал мне свой завод.
– Значит, это началось еще в мае? – спросила мадам Форжо, оторвавшись от лани, которую она вышивала мелкими стежками. – Но в твоих письмах ничего такого…
– Поймите, мама, я же не могла говорить об этом, пока не встал вопрос о свадьбе. Мне кажется, он боялся разницы в возрасте.
– Что ж, он поступил мудро, не желая подгонять события, – заключила мадам Форжо.
– When did he actually propose to you?[65] – спросила мисс Бринкер.
– Позавчера вечером, – ответила Клер, – на террасе у берега моря. И самое любопытное, что этот человек, такой всемогущий, держался как робкий юноша. Разумеется, я ответила, что должна посоветоваться с вами, мама, но Сибилла и Ларивьер были настолько уверены в вашем одобрении, что я не знала, как мне быть. И вероятно, дала ему понять, что согласна. Что вы об этом думаете, мама?
– А что я могу думать? Я изумлена, довольна, взволнована. Этот вопрос нужно задать не мне, а тебе. Ты счастлива?
– Представьте себе, не знаю. Это странно, не правда ли? Мне все кажется, что это не реальная история, а я – не ее героиня. Я ведь едва знаю его.
– Как его зовут?
– Альбер. Но, честно говоря, мысленно я никогда не называю его этим именем. Для меня, как и для Сибиллы, он – Ларрак или патрон.
– А родители у него еще живы? Он единственный сын?
– Понятия не имею! Это человек, которому не задают вопросы; он говорит, остальные слушают. Мама, а вас не пугает эта разница в возрасте?
– Ну, разве что слегка… Но этот недостаток компенсируют столько достоинств… Так сколько же ему лет?
– Сорок пять.
– И каков он собой?
– Отнюдь не безобразен. Лицо неправильное, худое, усталое, но выразительное… В разговоре он всегда скор и точен. Спрашивает: «Да или нет?» – и всегда нумерует свои аргументы: «Первое, второе, третье». О, погодите, он же передал для вас это письмо!
Клер вынула из ридикюля с широким перламутровым фермуаром (подарок Ларрака, который мадам Форжо уже приметила) листок и протянула его матери.
– Как?! – воскликнула мадам Форжо. – Он хочет венчаться в Париже? Но это противоречит всем правилам. Приход, к которому относится невеста, имеет преимущество.
– Поймите, мама, он не может оставить завод. Вы даже не представляете, какая на нем лежит ответственность! И потом, признаюсь вам, торжественная свадьба в Париже – такая, как была у Сибиллы, – доставит мне удовольствие. Замуж все-таки выходят один раз в жизни.
– Надеюсь, что так, – проворчала мадам Форжо. – В любом случае с его стороны очень деликатно было подумать о благотворительном взносе. В Сарразаке это произведет прекрасное впечатление… Итак, где ты хочешь разместиться? Я могу приготовить тебе голубую комнату, ту, где ночевали Блезы.
– Ни за что! Я хочу только в свою комнату. Может, я там буду спать в последний раз.
– Ну, прекрасно… Бринкер, дорогая, займитесь этим вместе с Леонтиной.
– Я пойду с вами, мисс Бринкер, – сказала Клер, – меня это развлечет. Я скоро вернусь, мама.
В вестибюле Клер нежно обняла за плечи мисс Бринкер:
– А вы, Мисси, что вы думаете об этом событии?
– Well, my dear, – ответила мисс Бринкер, – it had to come, sooner or later… And I am glad to see you marry a real old man, not one of those silly boys.[66]
Ставни были закрыты, в комнате пахло лавандой и пылью, и эти запахи воскресили в памяти Клер почти забытые дни: останки куклы Изабо в картонной коробке, Жанну д’Арк на костре, жалобную песнь про короля Рено, чтение Мопассана и махровое полотенце в дверной щели, чтобы скрыть полоску света. Вечером, когда она легла в кровать, простыни были такими же влажными и шершавыми, как в детстве. Стояла прекрасная летняя ночь, и в узеньком камине не было последних, умирающих языков пламени. Но Клер все равно вспоминала эти сполохи огня, чьи отражения некогда высматривала на стенах. Она свернулась в комочек, прижав колени к груди. Прежде эта поза предвещала сны. Могла ли она тогда представить себе, что у героя, которому суждено ее освободить, будет выразительное, усталое лицо ее будущего мужа!
«Но чего же я хотела? – думала она. – На что надеялась?»
Ей вспомнились Фауст и Маргарита в саду, сплетенные в целомудренном объятии; потом каменные Возлежащие, застывшие в вечной своей нежности. Она вздрогнула и заснула. Во сне она увидела гильотину; вокруг стояли мужчины и женщины в одежде времен Революции; она – Клер Форжо – была жертвой, а палач походил на Ларрака.
XXIII
Читать бесплатно другие книги:
