Талисман Карла Смелого Бенцони Жюльетта
Но, может быть, гордость, набожность, культура, знания и, конечно же, чувство юмора спасут ее от отчаяния? Хотя чувство юмора – не спасение. Кто же это сказал или написал, что юмор – это любезность отчаяния? Но вот уж чего не желала старая дама, так это погружаться в бездны отчаяния! Ни за что! И не желала этого для своей любимой девочки! Умницы, которая получила при рождении от фей все дары, кроме красоты!
Но что же делать? Что делать? Есть ли на свете средство, которое поможет избавить ее от беды? Нельзя было привозить Мари-Анжелин в места, где она пережила то, о чем мечтают все юные девушки и что обычно не выпадает на их долю. Спасение от смерти благородным рыцарем. Рыцарем, который даже посадил ее на своего коня! Чье бы сердце осталось равнодушным после ночной скачки в седле?
"Какого черта нужна была эта скачка! – негодовала про себя маркиза. – Разве не было у этого недоумка грузовичка, на котором он прекрасно довез бы ее до Понтарлье!"
Тетушка Амели на миг ощутила панику. Она многое пережила в своей жизни и ни за что не хотела стать бессильным свидетелем катастрофы. Беду нужно было пресекать в зародыше, а она этого не сделала! Как она ругала себя за то, что не отнеслась всерьез к "тайне План-Крепен", как все они с усмешкой ее называли. Но как было ей догадаться до тех пор, пока она сама его не увидела, что этот мужчина – на самом деле не слишком красивый – обладает такой притягательностью, мощью и природным величием? Окутать такого легендой не составило никакого труда. И к тому же сходство! Поразительное сходство! Маркиза тоже как-никак бывала в музеях!
Необходимо было узнать об этом человеке как можно больше, пока Газель не спеша трусит по дороге, а Мари-Анжелин витает в облаках. Маркиза наклонилась к мадемуазель Клотильде и небрежным тоном, какой свойственен обычно светской болтовне, хотя при этом она слегка понизила голос, осведомилась:
– А кто этот дворянин, который не хочет им быть, отказавшись от титула?
– Незаурядная личность, не правда ли? По чести сказать, он загадка для наших стариков, которых мы считаем своей памятью. По рождению он австриец, но нашел способ быть наполовину французом, наполовину швейцарцем. От своей матери, демуазель де Сен-Совер, он унаследовал дом. Одну из прекрасных старинных ферм, часть которой уже давным-давно отдана под приют для безнадежных больных. Ферма находится на плато, неподалеку от границы. А недавно он получил в наследство "Сеньорию", старинную усадьбу в Грансоне, между озером и холмом, на котором в давние времена Карл Смелый раскинул лагерь со своим золотым шатром. Об этом шатре народ не забыл до сих пор. "Сеньория" принадлежала его родственнику Хуго фон Хагенталю, который стал швейцарцем, потому что не любил собственную родину. Он первый стал произносить их австрийскую фамилию на французский лад.
Госпожа де Соммьер готова была открыть рот и сообщить, что она на этот счет знает много больше, чем ее собеседница, но сочла, что они еще недостаточно хорошо знакомы для такого рода признаний. И ограничилась вопросом:
– А чем он занимается? Какова его профессия?
Задавая вопрос за вопросом, маркиза чувствовала неловкость, она не любила выглядеть агентом из информационного бюро.
– Мать оставила ему состояние. Он окончил институт в Шартре. Но, я думаю, для собственного удовольствия.
– Женат?
– Нет, насколько я знаю. До сих пор, как мне кажется, он интересовался только старинными документами, книгами и лошадьми, которых обожает.
Моля Господа Бога, чтобы План-Крепен продолжала парить в небесах – что та и делала, – маркиза с легким смешком продолжила расспросы.
– Удивительно! Неужели даже намека на сердечную склонность? При такой внешности и ореоле загадочности? Неужели местные девушки совершенно лишены любопытства?
– Что вы! К нему обращено столько улыбок! Но он, похоже, не обращает на них ни малейшего внимания. Впрочем, нет! Ходят слухи, что он обратил благосклонный взор на малышку де Режий. Хотя я бы предпочла, чтобы слухи оказались досужими домыслами. Дело в том, что еще говорят, будто его отец Хуго, несмотря на значительную разницу в возрасте, имеет самые серьезные намерения относительно этой девушки.
– Соперничество между отцом и сыном? Такое не часто встретишь. А что думает об этом сама девушка?
– Не имею ни малейшего представления. Бедняжка в самом деле очаровательна, но застенчивее ее я никого не знаю. К тому же ее отец, старый брюзга, вряд ли предоставит ей право голоса. Но я надеюсь, что все это обыкновенные сплетни. У нас в горах бывает скучновато, так что любой намек на роман – лакомая приманка для сплетен.
Глаза План-Крепен по-прежнему туманились мечтательной пеленой, и госпожа де Соммьер задала последний вопрос, словно рыболов, насадивший на крючок самого жирного червяка.
– Значит, вы сомневаетесь в соперничестве между отцом и сыном?
– Нисколько! Эти двое давно ненавидят друг друга, но никто у нас не знает причины столь глубокой ненависти, а я признаюсь, что и знать не хочу. Если вы позволите, я хотела бы остановиться в деревне, у бакалейной лавочки. Наша кухарка сделала огромный заказ по случаю будущего праздника, но если его не выполнят, это грозит не просто бедой, а настоящей катастрофой.
– А почему ваша кухарка не делает заказы в Понтарлье? Понтарлье все же город.
– Одно другому не мешает. Онорина говорит, что все здешние лавочники участвуют в трехсотлетии нашего дома.
Коляска остановилась возле бакалейной лавки. План-Крепен, сидевшая неподвижно, как статуя, внезапно оживилась и спросила:
– Если вы не нуждаетесь в моей помощи, я попросила бы разрешения дойти до церкви, а потом вернулась домой пешком.
Разрешение ей было дано тем охотнее, что тетушка Амели просто мечтала вернуться в замок без своей компаньонки. И как только они приехали, она тут же отправилась на поиски Адальбера, собираясь поговорить с ним наедине.
Бог решил помочь маркизе, она нашла Адальбера на берегу озера. Он собирал плоские камешки, наслаждаясь игрой в "блинчики".
– Вы один? – осведомилась она, зорко оглядываясь вокруг, чтобы удостовериться в этом. – Почему?
– Я не справляюсь с двумя учеными мужами из Коллеж де Франс и Альдо, который занят вынюхиванием направления новых поисков. Мне нужна разрядке. А "блинчики" я обожаю с детства и считаю лучшим лекарством от нервного напряжения. Очень жаль, что вы не знакомы с этой игрой.
– Почему это не знакома? Вы забыли, что я выросла среди мальчишек?
Маркиза наклонилась, подняла два плоских камешка примерно одной величины и запустила один за другим. Адальбер изумленно посмотрел на нее, а потом захлопал в ладоши.
– Браво! Я насчитал семь "блинов" у первого камня и восемь у второго! Теперь мне есть с кем соревноваться!
– Очень рада составить вам компанию, но при условии, что сначала мы поговорим с глазу на глаз. Мне нужна ваша помощь, Адальбер.
– Как части достославной пары?
– Нет. Исключительно ваша. Речь о План-Крепен, и, к несчастью, я думаю, что все очень серьезно.
– Тогда пойдемте прогуляемся по парку. А то, боюсь, наша невинная забава привлечет и других любителей развлечься подобным образом.
Адальбер высыпал из пригоршни камешки, достал из кармана платок и протянул его тете Амели, чтобы она вытерла руки. Потом они чинно рядышком отправились прогулочным шагом по дорожке вдоль озера, и вскоре из окон дома их уже не было видно. Отыскав скамейку, Адальбер усадил на нее маркизу и взял ее за руку, заметив, что у той на глазах слезы.
– Скажите же, что вас так взволновало?
Глава 11
До чего же чудесный праздник!
На следующее утро без двадцати семь Мари-Анжелин в темно-синем костюме, с голубым шарфом на голове, вошла в полутемную церковь. Только-только начинало светать. На алтаре горели две свечи, и ризничий расставлял утварь, необходимую аббату Тюрпену во время мессы. Мари-Анжелин подошла к нему и попросила ее исповедовать, добавив, что господин кюре дал на это разрешение. Они направились к исповедальне и скрылись в ней. Адальбер нашел самый темный угол и тихонько сел на скамью. Отсюда он мог спокойно наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым.
В обычное время разве только побоями можно было заставить его встать с постели в такой ранний час и отправиться в церковь, но все, что доверила ему тетушка Амели, всерьез его обеспокоило. К беспокойству добавилась и капля ревности. Он успел привыкнуть, что План-Крепен питает к нему слабость, и мысль, что она переживает мучения великой романтической страсти, почему-то была ему неприятна. Причем до такой степени, что он вовсе не спешил сообщать о происходящем Альдо.
– Он сейчас с головой погрузился в старинные документы Водре-Шомара, и его невозможно оторвать от этого занятия, – высказал он свои соображения маркизе. – Мой учитель тоже пытается внести в его поиски свою лепту, приплетая туда друидов, что вряд ли что-то проясняет. Одним словом, я все скажу Морозини, когда он будет способен меня услышать. А пока хватит и нас двоих, вас и меня.
Расположившись за колонной, Адальбер спокойно слушал мессу и вдруг заметил за другой колонной, гораздо ближе к исповедальне, мужчину. Узнать его не составило Адальберу труда, хотя видел он его только на рисунке. По всей видимости, мужчина рассчитывал поговорить с Мари-Анжелин.
Адальбер бесшумно, как кошка, прокрался в другой угол церкви и занял пост рядом с исповедальней за занавесью. Здесь скорее всего он мог расслышать, о чем пойдет разговор, не вызвав никаких подозрений. В церкви сидели всего три или четыре пожилые женщины, так что эти двое могли говорить совершенно спокойно.
Служба закончилась. Мари-Анжелин в последний раз перекрестилась, повернулась и оказалась лицом к лицу с Хуго. Она вздрогнула, узнав его, но он тут же заговорил.
– Мне необходимо было увидеть вас и поговорить!
– Вы уверены, что необходимо? Не лучше ли просто сделать вид, что вы меня не знаете? Мы с вами, собственно, никогда не виделись... Официально, я имею в виду.
– Почему вы вернулись, когда я вам это запретил?
– С какой стати? Мы с вами даже не знакомы.
– Потому что ваша жизнь в опасности!
– Моя? – удивилась она с печальной усмешкой, от которой сердце невидимого наблюдателя невольно сжалось. – Не вижу для этого причин. Меня вместе с семьей пригласили на празднование трехсотлетия дома профессора Водре-Шомара, вот и все. Если кто-то на виду, то мои родственники, но уж никак не я.
– Я в этом не уверен.
– Как я должна это понимать?
– Как угодно. Вы дали мне слово.
Мари-Анжелин рассердилась.
– Я дала слово не говорить о вас и клянусь, что никому не назвала имени своего спасителя. Вчера на дороге я сделала вид, что не знаю вас. Чего вы еще хотите? Я не могла остаться одна в Париже. Под каким, спрашивается, предлогом?
– Найти предлог для женщины никогда не составит труда. Но теперь по крайней мере пообещайте, что уедете сразу же после праздника.
– Не могу. Я останусь здесь ровно столько, сколько пробудет маркиза. А она решила погостить в этих чудесных краях. А если она останется, то с какой стати уеду я?
– Потому что вы здесь в опасности! Кровь Христова! Вы что, забыли человека, который вас украл? Вам крупно повезло, что вы остались в живых!
– Признаю, что мое положение было не из блестящих, – проговорила Мари-Анжелин, слегка улыбнувшись. – Но теперь, и вы это прекрасно знаете, оно изменилось. Мои близкие не отступают перед опасностью и не подчиняются ничьим приказам. Вы должны это иметь в виду. Впрочем, вы их совсем не знаете.
– Нужно быть слепым и глухим, чтобы не знать их! Глухим, чтобы никогда не слышать имени знаменитого князя Морозини и известного египтолога Видаль-Пеликорна. Слепым, чтобы никогда не читать газет!
Адальбер у себя в углу не без удовлетворения отметил горечь в тоне молодого человека, который, похоже, напоминал одного из самых неистовых героев истории не только чертами лица, но и гордыней и властностью. Меньше ему понравился тон Мари-Анжелин, походивший на ласковую мольбу.
– К чему обходиться со мной, как со своим врагом? Альдо и Адальбер могут вам подтвердить, что я не раз помогала им и всегда была надежным товарищем...
– Ничуть не сомневаюсь...
– Но? Вы ведь хотели что-то возразить.
– Вы проницательны. Возражение действительно есть. Все, что разыгрывается здесь или в скором времени разыграется, ничуть не похоже на рыцарский поединок. Это драка на ножах, бой без пощады, из которого выйти живым сможет только один человек. Поэтому умоляю вас, не вмешивайтесь!
– И то же самое вы говорите той, на ком собираетесь жениться?
– Здесь болтают невесть что! Впрочем, это наши дела, и вы оказались в них замешаны совершенно случайно. Постарайтесь позабыть обо всем как можно скорее!
– Вы в самом деле этого хотите?
– Не только хочу, я требую!
План-Крепен взглянула на него, и в ее взгляде смешались гнев и раненая гордость.
– Кто вы такой, чтобы мне приказывать? В устах того, на кого вы так похожи, приказы звучали естественно, и я бы им повиновалась, с поклоном отвечая: "Да, монсеньор". Но те времена давно миновали!
Мари-Анжелин скорым шагом вышла из храма, что позволило Адальберу бесшумно появиться из-за занавески. Он подошел к молодому человеку, но тот не обратил на него ни малейшего внимания, не отрывая глаз от двери.
– Что поделаешь, – начал Адальбер светским тоном. – В этой семье дамы все такие. Приходится привыкать, другого выхода нет. Учитывая, что ее предки были крестоносцами. Суровые были времена, и согласитесь, характеры им под стать.
– Но не она же воевала!
– Не Мари-Анжелин? Она одна взяла бы Иерусалим, и мне кажется, что у нее в зонтике спрятан меч.
– Вы, конечно, шутите!
– Ничуть. Я скорее смягчаю истину. Хочу предупредить: общаясь с мадемуазель, надевайте мягкие перчатки.
– Я так и поступаю... Но постарайтесь, чтобы она отсюда уехала.
– Только дня через три, не раньше. Не забывайте, что нас пригласили на праздник. Паническое бегство за несколько часов до его начала произведет крайне странное впечатление. И потом, скажите, какие для этого основания?
– Разумеется, решать вам. Но, заклинаю, увезите Мари-Анжелин!
Адальбер не мог не заметить, что собеседник назвал их общую знакомую по имени, и это получилось у него вполне естественно. Он собирался подойти к алтарю и прочитать молитву, но именно туда и направился его соперник. А как прикажете его называть? Адальбер уступил ему место и вернулся в усадьбу, где в каждом уголке кипела работа во имя успеха будущего праздника. Поговорить спокойно наедине можно было, разве что пригласив собеседника к себе в комнату...
И тут Адальбер заметил Альдо.
Подняв воротник своего "Берберри", глубоко засунув руки в карманы, – во всяком случае, ту руку, которая не держала сигарету, которой он затягивался, – Альдо медленно шел по дорожке вдоль озера. Он явно искал одиночества, и Адальбер не сразу решился подойти к нему. Однако ему слишком многое хотелось сообщить другу... Альдо резким движением выбросил окурок в воду, и Адальбер подумал, что, наверное, другу тоже есть что ему сказать, и быть может, он нуждается в помощи. Так что вместо того, чтобы войти в дом, он пустился бегом по траве к озеру, а потом замедлил шаг и спокойно приблизился к Альдо.
– Чем тебе досадило прекрасное озеро, что ты швыряешь в него недокуренные сигареты?
Альдо мрачно взглянул на друга.
– Кроме дурацкого светского мероприятия под названием "трехсотлетие", что еще нам нужно в этих местах, ты можешь мне сказать?
– Относительно трехсотлетия я полностью с тобой согласен, но напомню, что Водре-Шомар и ты собирались вместе искать какой-то клад, спрятанный именно в здешних местах. И даже найти его, приложив ваши совместные обширные познания.
– Когда мы уезжали, мне тоже так казалось, но теперь у меня сложилось совсем иное впечатление, куда более неприятное. Теперь мне кажется, что наш хозяин, который знает о кладе намного больше меня, пригласил нас только для того, чтобы вытянуть из меня все, что знаю я, а своими познаниями делиться не собирается.
– Совсем?
– Ну, разве какой-то малостью. Я понял, что у него находится немалая часть архивов уже не существующих аббатств, например, Мон-Сен-Мари, что возле Жунь... И других, которые находились на границе. У него есть документы, неведомо как ему доставшиеся, из замков в Нозеруа и в Ла-Ривьер, тоже уже разрушенных или разоренных...
– А ты? Ты-то чем можешь быть ему полезен?
– Он хочет узнать все, что мне известно, о главных украшениях, которые исчезли под Грансоном и Муртеном. А еще хочет знать, что находится в коллекции моего тестя. Наши разговоры все больше напоминают беседы глухих. Обсуди все это с Юбером, если представится возможность. Он считает своего коллегу человеком со странностями, и, если бы не тетушка Амели и завтрашнее празднество, накануне которого неловко хлопать дверью, он бы, я думаю, давно уехал бы в Шинон. У его дорогих друидов вот-вот должно состояться какое-то знаменательное событие. Какое именно, не помню, спроси у План-Крепен!
– У План-Крепен сейчас другие проблемы, и я рад, что ты первый заговорил о ней.
– Проблемы? У План-Крепен?
– И, не сомневайся, это не только ее проблемы, но и наши тоже. Мари-Анжелин переживает великую любовь своей жизни!..
Адальбер в нескольких словах рассказал, что тревожит тетушку Амели, и поделился своими утренними наблюдениями.
Альдо помрачнел еще больше.
– Почему она мне ничего не сказала? Я имею в виду тетушку! Она что, перестала мне доверять?
Адальбер не мог сдержать усмешку.
– Следующая глава романа! "Ревность"! Только ее нам не хватало! Разумеется, несмотря на твою глупость, она тебе доверяет, но считает, что ты настолько занят погоней за кладом, что нагружать тебя еще и перебоями в сердцебиении План-Крепен немилосердно.
Изумленный Альдо поднял на друга глаза.
– Она влюблена до такой степени?
– К несчастью, да. И что тут скажешь, если у парня миллион достоинств. Он рыцарь без страха и упрека, он ее спас. К тому же природа наделила его не только обаянием, но и сходством с Карлом Смелым. А значит, у него двойной нимб – несчастья и легенды. Устоять было невозможно.
– А он? Ты говорил с ним?
– Попробовал довести до его сведения, что собой представляет План-Крепен. Масштаб ее характера. Она вовсе не старая дева, влюбившаяся в картинку.
– Старая дева? Ну уж нет! Я никогда о ней так не думал... И ты тоже. Она кладезь познаний, у нее мужественная душа воина и благородное сердце. Но если это так, мы сворачиваем все дела. Побудем завтра на празднике и сразу же возвращаемся в Париж. Предупреди тетю Амели, раз уж ты с ней в заговоре, а я съезжу в Понтарлье, повидаюсь с Дюрталем и предупрежу его, что мы уезжаем.
– Побереги силы! Завтра здесь соберется столько народу, что я очень удивлюсь, если к нам не пожалует и Дюрталь собственной персоной.
– Точно! И значит...
– Что значит?
– Скажу тебе откровенно, я очень рад. Передать не могу, как мне не терпится посмотреть, как Лиза и бабушка управляются с моим назойливым тестем и бедняжкой Луизой Тиммерманс.
– Если возьмешь меня с собой, я охотно составлю тебе компанию. Я знаю, что госпоже Тиммерманс ничего не грозит, но все же ее судьба меня беспокоит. Согласись, непросто жить, когда твоя единственная дочь готова на любое безумство ради первого встречного.
– А этот встречный скорее всего преступник. Можешь не сомневаться, что Агата пыталась тебя похитить, чтобы угодить жениху. И вряд ли они намеревались угощать тебя шоколадом. Не скрою, мне бы очень хотелось узнать, что сейчас поделывает мой тесть. Итак, первым делом мы вырываемся из этого осиного гнезда и развеиваем опасные мечты Мари-Анжелин! А затем узнаем, как далеко продвинулся в расследовании Ланглуа!
– Твой рубин при тебе?
– Я с ним не расстаюсь.
– Носишь в носке?
– Нет, – засмеялся Альдо. – Долго его в башмаке не потаскаешь. Он хоть и красивый, но все же камень, сам понимаешь, мешает. Но вот что мне кажется интересным: почему его никто не ищет?
– И куда же ты его спрятал?
Вместо ответа Альдо достал бумажник и показал кожаный мешочек, бережно спрятанный между счетами. Он был такой плоский, что не добавил бумажнику толщины.
Адальбер сердито передернул плечами.
– Лучше бы отослал его Ги Бюто, а тот спрятал бы его в сейфе!
– Ты забыл итальянскую таможню и фашистские фантазии. Да это и не нужно, я решил подарить его Морицу.
– Ну и подари. Пошли в невинной коробочке шоколадных конфет, тем более что Мориц сейчас весь в шоколаде, а швейцарская граница совсем рядом.
– Вот именно, что Мориц в шоколаде, на мой подарок он и не посмотрит. Нет, я просто, без затей, подарю ему этот камешек, раз уж он всеми силами пытается добыть "сводных братьев" своим троим, с которыми он так сроднился!
– Ты раздумал собирать коллекцию?
– Меня волнуют другие камни. Великий бастард Антуан был замечательной личностью, но он никого бы не интересовал, не будь он сводным братом Карла. И суть талисмана была вовсе не в трех рубинах. Вот если бы на горизонте засверкал бриллиант в виде пирамидки! Его бы я никому не отдал! Необычная форма огранки, редкий голубоватый цвет и какая история! Это в самом деле уникальное историческое украшение с неповторимой историей. Но с тех пор, как какой-то солдат подобрал его в грязи в Грансоне, продал за гроши монаху, а тот перепродал за чуть большие гроши купцу, после чего он попал в сундук к Якобу Фуггеру в Аугсбурге, никто его больше не видел.
– Скажи, пожалуйста! И ни одного упоминания?
– Ты что, собрался, как и Мориц, тоже пуститься на поиски?
– Почему бы нет? Ты же говоришь, что лучше всего отдыхается, когда тебя что-то бодрит. И ты прав!
– Иногда я забываю, какой ты болтун, Адальбер! Хватит! Надоело!
Друзья уже направлялись к дому и подошли к нему как раз в тот момент, когда с одной стороны появились рабочие с огромным тентом, собираясь натянуть его над террасой на случай дождя, а с другой – целая толпа женщин с корзинами, которым было велено рассадить цветы вдоль дорожек.
– Не отправиться ли нам с тобой в Понтарлье и не попросить ли госпожу Вердо угостить нас аперитивом, – предложил Адальбер, кинув взгляд на трудолюбивый муравейник. – Узнаем, по крайней мере, что творится в жандармерии.
С тех пор, как они приехали, друзья уже дважды заглядывали к Югетт Вердо выпить стаканчик, и она радушно принимала их, точно так же, как ее муж, капитан. На этот раз они запаслись в лучшем магазине бутылкой шампанского. Но кроме того, что весь Понтарлье готовится к празднеству, на которое вместе с мужем собиралась отправиться и сияющая Югетт, они ничего нового не узнали... Новостью была глубокая меланхолия инспектора Дюрталя, он считал, что теряет здесь время попусту. Лекок с докладом отправился в Париж, надеясь получить новые инструкции от Ланглуа.
– Знаешь, – со вздохом произнес Адальбер на обратной дороге к усадьбе Водре-Шомар, – неважно, сумел или нет Карл спрятать остатки своих сокровищ в этих местах. Разыскивать их все равно не стоит, потому что среди них не найдешь знаменитого бриллианта!
– Не руби сплеча! Ты забываешь, что я антиквар и меня интересует любая историческая драгоценность, но, разумеется, не настолько, чтобы я стал подвергать опасности тетушку Амели, План-Крепен и нашего кузена Юбера. Будем поддерживать дружбу с Лотарем и Клотильдой, а там посмотрим...
С этими словами Альдо достал из нагрудного кармана бумажник и раскрыл его, желая убедится, что рубин по-прежнему на месте.
Утром в день праздника небо, с вечера внушавшее опасение подозрительными тучками, решило не омрачать торжества. Оно сначала чудесным образом порозовело, а затем засияло от ярких солнечных лучей.
– Погода обещает быть великолепной, – обрадовалась мадемуазель Клотильда. – А вчерашний дождичек чудесно оживил цветы в саду!
– Не уверен, что она не изменится, – проворчал Юбер де Комбо-Рокелор. – В горах у погоды нрав переменчивый.
Пессимистический прогноз вызвал добродушный смех у его коллеги.
– Не разыгрывайте из себя каркающую ворону, Юбер! Вернее, не так. Разыгрывайте, сколько хотите, если вас это забавляет. Больше всех вы огорчите нашу прелестную маркизу. Солнце ее радует, и, похоже, она готовится нас ослепить.
– Да она только этим и занята и не успокоится, пока не доведет нас обоих до умопомрачения!
– Ваши предсказания берегите для себя! Я себя чувствую лучше некуда!
– И вас можно понять, – добродушно поддержал Лотаря Альдо. – Не всякому выпадает на долю честь отпраздновать три столетия своего дома! Значит, постараемся, чтобы праздник удался. А затем...
– Затем я уезжаю! Я здесь лишний, от меня одни неприятности! Скрытность Лотаря выводит меня из себя! Он же эксплуатирует вас, Альдо! Амели не обращает на меня внимания, так что... Ладно, нечего об этом говорить! В общем, завтра я возвращаюсь в Шинон, а там в скором времени и Уишбоун объявится.
– Нужно было пригласить его сюда. Он любит праздники, а здесь его носили бы на руках. Подумать только! Живой техасец!
– Благодарю покорно! Тоже мне радость, для одних быть живой достопримечательностью, а для других денежным мешком. Нет уж, пусть уж остается в Америке.
Адальбер, только что вернувшийся из Понтарлье с газетами, сразу понял, о ком идет речь, и с примиряющей улыбкой произнес:
– В воздухе пахнет грозой, профессор. Что-то идет не так?
– Профессор спешит с отъездом, – сообщил Альдо, – а я говорю ему, что мы огорчимся. Для того чтобы поучаствовать в настоящем местном празднике, стоило приехать. И еще сказал, что нужно было бы привезти сюда Уишбоуна.
– Глупости какие, – пробурчал Юбер.
– Ничего подобного! С его-то любознательностью и любопытством! Я бы удивился, если бы он заскучал. Уверен, что он увлекся бы сокровищами Карла и скупил половину здешних земель, чтобы никто не мешал ему в них копаться! Впрочем, довольно болтать, пора переодеться. Стрелки бегут, не пройдет и получаса, как хлынет народ и начнется торжество. Сначала официальная часть с речами и благословением епископа, затем банкет, тоже официальный, на котором будет присутствовать чуть ли не половина департамента, а потом, после небольшого отдыха, бал с буфетом. После бала фейерверк и в завершение празднества ужин за маленькими столиками. Скучать вам будет некогда, профессор! – Тут Альдо понизил голос и сообщил почти шепотом. – Не огорчайтесь, мы тоже уедем завтра. В общем, в самом ближайшем времени.
– Откуда у вас такая уверенность, кузен?
– А что здесь удивительного? Мы с Видаль-Пеликорном уже договорились об отъезде!
– Был бы очень этому рад. Но у меня предчувствие, что вы тут задержитесь.
– Не понимаю, откуда оно взялось. Или вы ясновидящий?
– Может быть. Не забывайте, что я друид. А это дает кое-какие способности.
"Мальчики", как иногда называла их тетушка Амели, с удовольствием узнали бы больше о способностях профессора, но, к сожалению, времени на разговоры уже не оставалось, и они поспешили разойтись по своим комнатам, чтобы облачиться в костюмы, достойные торжественной церемонии.
Парижане и местные жители не сомневались, что праздник будет великолепным, и не ошиблись. Он был удивителен со всех точек зрения, захолустьем от него и не веяло. В назначенный час дом и парк заполнили веселые нарядные люди. Они пришли на торжество в своих самых лучших нарядах, но не казались ни расфуфыренными, ни ряжеными. Старинные костюмы хранились так бережно, что выглядели новыми, и если кто-то, отступив на шаг, при виде их всплескивал руками, то от восхищения, а не от запаха перца или нафталина. Все женщины уже с утра были в длинных платьях, словно для бала, и в разноцветных соломенных шляпках, так что госпожа де Соммьер, никогда не изменявшая фасону "принцесса", который ввела в моду покойная королева Александра Английская, нашла достойное окружение своему изящному туалету. Весь Понтарлье и добрая часть видных семейств департамента пришли почтить старинную, благородную усадьбу, построенную во времена мушкетеров. Фиолетовый муар монсеньора епископа Безансонского необыкновенно впечатлил аббата Турпена, который имел дело только с духовенством Понтарлье. Похоже, весь департамент или, во всяком случае, большая его часть пришла почтить семью, живущую в этих местах уже три сотни лет и пользовавшуюся всеобщим уважением, а часто и дружбой.
Вместо аббата Турпена приветственное слово сказал епископ и дал свое благословение. Аббат Турпен был необычайно этому рад, потому что одна мысль о том, что ему придется говорить перед таким представительным сборищем, приводила его в ужас. Он терялся сразу, если вокруг не было успокоительного кольца его старой дубовой кафедры. После епископа многие говорили речи. Выступил даже Юбер от лица Коллеж де Франс и несколькими штрихами набросал историю семьи. После него префект чуть ли не со слезами на глазах надел на шею Лотаря галстук с розеткой командора Почетного легиона.
А следом рекой потекло "почетное вино" – шампанское, но, по желанию, его заменяли местными напитками: желтым вином или анисовой водкой из Понтарлье. Анисовая водка представляла собой смягченную разновидность абсента, который был изобрен во Франш-Конте, но в своем первоночальном, слишком крепком варианте был запрещен, начиная с 1915 года[42], хотя его пары вдохновили Дега и Тулуз-Лотрека на великолепные полотна. К напиткам были поданы канапе и крошечные бутербродики, дающие возможность ознакомиться с разнобразием местных копченостей и сыров, которыми издавна славился район О-Ду. Завершилась церемония банкетом для почетных граждан и весьма ограниченного числа друзей.
Беседа велась о том о сем, как всегда в подобных случаях, зато поданные блюда, отчасти домашние, отчасти от известного своим искусством трактирщика, никого не оставили равнодушными. Стоял месяц май, время сморчков, и, на радость гостям, все сморчки из двух ближайших лесов были приготовлены для них. Водре-Шомары ради своего необыкновенного праздника постарались отдать должное в первую очередь местной кухне. На стол подали курицу в желтом вине, приготовленную по особому рецепту, какую никто никогда еще не пробовал, форелей, паштет из гусиной печенки с трюфелями и множество других лакомств, пока не добрались до кофе с ликерами.
Сколько было произнесено тостов! Сколько раз уже неверными голосами гости выкрикнули "За здоровье!", пока, наконец, не разошлись по домам. Одни – чтобы немного отдохнуть и переодеться к балу, другие – речь идет, конечно, об официальных лицах – отправились на другие торжественные церемонии, а третьи мирно улеглись спать, чтобы привести в порядок голову после столь обильного возлияния.
Обитатели усадьбы решили прогуляться вдоль озера, кто-то углубился в парк, ожидая, когда стемнеет и зажжется иллюминация. Альдо, Адальбер и Юбер прогуливались в парке. Юбер выглядел озабоченным и не столько курил, сколько жевал сигару.
– Вас что-то огорчает, профессор? – осведомился Альдо.
– Да! Мое хорошее воспитание!
– Я вас понимаю! Вам трудно себе представить, как вы будете прощаться, едва погаснут праздничные огни! Не скрою, что и мне это не дает покоя. Наши хозяева приложили столько стараний, чтобы праздник удался! Да еще как! А мы собираемся сразу распрощаться с ними, выпив стаканчик на посошок! Это кажется мне верхом грубости. Вы, Юбер, хотя бы можете сослаться...
– Мне не на что ссылаться, а вот вас может очень не хватать в Венеции! Напомню, что именно вы, и не далее как сегодня утром, говорили об отъезде...
– А вы сегодня утром утверждали, что дар ясновидения сопутствует друидам.
– Но я не практикующий друид, – начал защищаться профессор. – И я на этом настаиваю!
– Довольно! – оборвал их препирательство Адальбер. – Вы оба одновременно правы и не правы! Я вас помирю. Мы задержимся здесь еще на два-три дня, избавив себя от угрызений совести. Но мне очень интересно мнение на этот счет нашего ясновидящего.
– Напрасно надеетесь. На меня можете не рассчитывать. Я могу предчувствовать или чувствовать определенные состояния. Например, я чувствую, что ваша Мари-Анжелин чего-то ждет... Или, может быть, кого-то? Но его здесь нет.
– Да, зияет своим отсутствием, – шепнул Адальбер на ухо Альдо. – Этот Хуго занимает в здешнем обществе весьма значительное место, так что должен был быть на празднике. Если все видные люди здесь, то почему же его не было?
– Может быть, не пришел из-за План-Крепен? Не пожелал нарушать своего решения? Думаю, он сейчас у себя в "Сеньории" в Грансоне, сидит себе у камина в домашних тапочках.
– Думаю, что ты прав. На его месте я именно так бы и поступил.
– Если только он был приглашен, в чем я не уверен.
– Меня бы очень удивило, если бы его не пригласили. Тетя Амели сказала, что мадемуазель Клотильда во время прогулки говорила о нем с большой приязнью. И я думаю, что насчет отъезда нужно посоветоваться в первую очередь с маркизой. Она, похоже, подружилась с нашей хозяйкой, весьма достойной во всех отношениях женщиной. Я уж не говорю о том, что она считает себя ответственной за земное существование План-Крепен и болеет за нее всей душой.
– Сейчас наши дамы не станут нас слушать, – заявил Альдо. – Они переодеваются, готовясь к балу. Мы не будем желанными гостями. Так что дождемся конца праздника. Кстати, мне очень интересно, что наденет на себя Лотарь вечером? Визитка и крахмальный воротничок, в которых он был утром, похоже, были для него орудием пытки. Когда он ненадолго исчез, я думал, что он вернется в своем любимом охотничьем костюме. С тех пор как мы приехали, он все время в нем ходит. Клотильду это очень смущает. Она мне призналась, что Лотарь сначала хотел, чтобы бал был костюмированным, и собирался надеть костюм мушкетера. Но она воспротивилась. Ей совсем не хотелось увидеть у себя в гостиных два десятка Ришелье, столько же Людовиков, а дам разнообразных комплекций в образе Анны Австрийской. Воображение местных жителей не простирается дальше времен Карла Смелого и Ришелье, когда кардинал показал им небо в алмазах!
Как же гости удивились, когда хозяин дома спустился вниз, одетый в безупречно сшитый фрак, туго накрахмаленный воротничок и галстук с розеткой Почетного легиона. Он вместе с сестрой приготовился принимать гостей, стоя у входа в великолепную анфиладу ярко освещенных и благоухающих цветами гостиных.
– Положение обязывает! – развел руками Альдо. – Знак столь выского отличия не наденешь на клетчатую рубашку и вязаный жилет. Наш хозяин великолепен.
– А мадемуазель Клотильда очаровательна, – подхватил Адальбер.
– Я бы даже сказал – ослепительна, – пробормотал Альдо, не сводя глаз с сияющих драгоценностей: колье, двух браслетов, серег и изумительной диадемы, сверкающей у нее в волосах. – Этим великолепным рубинам и бриллиантам впору было украшать даму, носящую королевскую корону.
Красоту сверкающих украшений подчеркивало длинное платье из черного крепа идеально простого покроя. Клотильда была сама элегантность.
– Интересно, откуда у нее такая красота, – шептал Альдо вне себя от изумления. – Жаль, что нельзя вооружиться лупой, но и без лупы видно, что все это стоит примерно...
– Не огорчайся! – утешил друга Адальбер. – Пригласи ее танцевать и рассмотришь все как следует!
– А, а вот и тетушка Амели! Посмотри, она тоже при полном параде! Ты только представь себе! Вот это да!
На маркизе сияло великолепное ожерелье из бриллиантов и изумрудов, таких же ярко-зеленых, как ее глаза. В черном бархатном платье с небольшим треном и атласном белом шарфе она выглядела истинной королевой, сидя в кресле с высокой спинкой неподалеку от хозяев. Маркиза величественно поглядывала на гостей, поднося время от времени к глазам лорнет с мелкими изумрудиками. Она пользовалась своим лорнетом как своего рода телеграфным ключом, чей код был известен только самым близким.
Мари-Анжелин стояла рядом с маркизой, и ей даже в голову не приходило, какую красивую картину составляют они вместе. Как чудесно сочетается ее закрытое доверху, но с прелестным декольте сзади бархатное платье изумрудного цвета с изумрудным ожерельем маркизы. На правом плече План-Крепен сияла великолепная брошь из жемчуга и бериллов, розовых и сине-зеленых, браслеты с бериллами и жемчугом держали на запястье рукава, в ушах сияли серьги с такими же камнями, и такой же обруч охватывал шиньон. Впервые после отъезда из Парижа План-Крепен выглядела счастливой и радостной. Госпожа де Соммьер подарила ей платье и драгоценности, догадываясь, какое значение придает этому балу в своих мечтах ее верный друг. Если все хоть сколько-нибудь значительные персоны в Понтарлье и его окрестностях прибыли сюда, то трудно было бы не ожидать здесь и Хуго. Во всяком случае, так думали маркиза и Мари-Анжелин. Красиво причесанная, с легким макияжем, План-Крепен выглядела великолепно.
Водре-Шомары сделали все возможное, чтобы вечерний бал был еще великолепнее, чем утренний прием. Можно было подумать, что по дому прошлась фея с волшебной палочкой. Мадемуазель Клотильда в этот вечер решила не пользоваться электричеством. Белые и красные свечи горели в канделябрах и люстрах, и их мерцающий волшебный свет наделил новой молодостью позолоту и шелк. В нем таинственно замерцали украшения, отбрасывая снопы разноцветных искр, он смягчил и придал красоты и загадочности женским лицам. Все были прекрасны в этот вечер, соревнуясь красотой с розами, принесенными из теплицы и расставленными повсюду.
– Старинные костюмы не прибавили бы прелести этому балу, – прошептала маркиза, прикрываясь веером, – и ни один бал в Париже не сравнился бы с этим изысканностью. Женщины великолепны, и у мужчин, похоже, безупречные портные. Я уж не говорю о мундирах. Презирать провинцию с высоты Эйфелевой башни крайне глупо. Такой бал вполне мог быть в посольстве или герцогском дворце.
– Франш-Конте всегда дорожил правилами хорошего тона, – согласился Адальбер. – Может быть, потому что здесь одна великая династия сменяла другую.
– Но и грубых солдат прошло немало, – заметил Юбер, тоже облачившийся в безупречный фрак и украсивший грудь коллекцией орденов.
– Это в Коллеж де Франс выдают такие безделушки? – пошутила госпожа де Соммьер, приподняв пальчиком одну из медалей.
– И на войне тоже, – ответил профессор, выпрямляясь, будто приготовился к бою.
– На войне? С войны можно привезти золотых слонов?
– Амели! Не надо меня злить! И не надо мне портить этот вечер. Я готов сообщить вам, что мой слон привезен из Лаоса, этот орден называется "Миллион Слонов"[43], его мне собственноручно вручил король после одной потрясающей научной экспедиции.
– Друид на слоне – впечатляющее зрелище, – засмеялась госпожа де Соммьер.
– Стоит вам захотеть, вы святого выведете из терпения! – грозно заявил Юбер. – Идемте лучше танцевать. Это поможет вам отвлечься.
– Спасибо, Юбер! Но прыгать под грохот оркестра мне уже не по возрасту. Мне очень славно в моем кресле, и я с большим удовольствием рассматриваю приходящих гостей. Так что идите и прыгайте без меня.