Мумия, или Рамзес Проклятый Райс Энн
– Это от виконта, мисс, – сказала Рита. – Не знаю, мисс, что он обо всем этом думает… об этих странных вещах… Я не знаю даже, что думать самой…
– Конечно, ты не знаешь, – перебила ее Джулия. – И не должна рассказывать об этом ни одной живой душе!
– Да кто же мне поверит, мисс? – всплеснула руками горничная. – Но я не понимаю… Как же он спрятался в этом ящике? И почему он столько ест?
Джулия даже не сразу сообразила, что ответить. В каком же мире живет ее горничная?
– Рита, здесь не о чем беспокоиться. – Джулия взяла руки горничной в свои. – Ты поверишь мне, если я скажу, что он почтенный человек, а это самое главное?
Рита непонимающе уставилась на хозяйку. Маленькие голубые глазки ее расширились.
– Но, мисс, – прошептала она, – если он почтенный человек, то почему ему пришлось проникать в Лондон таким образом? И как он не задохнулся под всеми этими тряпками?
Джулия какое-то время молчала.
– Рита, – наконец сказала она, – этот план придумал мой отец. Это была его идея.
«Суждено ли нам гореть в аду за произнесенную ложь? – подумала девушка. – Особенно за такую, которая мгновенно успокаивает других людей?»
– Могу еще добавить, – сказала она, – что этот человек выполняет важную миссию в Англии. Но об этом знают лишь несколько человек в правительстве.
– О… – Рита выглядела обескураженной.
– Разумеется, несколько человек в «Судоходной компании Стратфорда» тоже в курсе, но все равно ты не должна болтать об этом. Не говори ни слова ни Генри, ни дяде Рэндольфу, ни лорду Рутерфорду – в общем, никому.
Рита кивнула:
– Конечно, мисс. Я ведь не знала…
Когда дверь за горничной захлопнулась, Джулия не смогла удержаться от смеха. Ей пришлось зажать рот ладонью, как школьнице. Но идея действительно была гениальной. Какой бы безумной она ни казалась на первый взгляд, все равно ей не сравниться с тем, что произошло на самом деле.
На самом деле… Джулия села перед зеркалом и стала вынимать шпильки из волос. Глядя на собственное отражение, она почувствовала, что изображение подергивается дымкой, словно кто-то набросил на гладкую поверхность вуаль. Девушка видела знакомую комнату, букеты цветов, белое кружевное покрывало на постели – ее мир, в котором она счастливо жила все эти годы и который больше не имел для нее никакого значения.
Джулия машинально причесалась, встала, переоделась в ночную рубашку и забралась под одеяло. Свечи все еще горели, комната тонула в мягком полумраке. Упоительно благоухали цветы.
Завтра она отведет его в музей, если, конечно, он этого захочет. Может быть, они даже отправятся за город на поезде. А может, сходить в Тауэр? Или еще куда-нибудь… куда-нибудь… куда-нибудь…
И внезапно все мысли исчезли из ее головы: Джулия увидела его. Его и себя. Вместе.
Самир почти час просидел за столом. За это время он осушил полбутылки «Перно», своего любимого ликера. Он пристрастился к нему еще в Каире, во французском кафе. Египтянин не был пьян: алкоголь лишь снял лихорадочное возбуждение, охватившее его, как только он вышел из дома Стратфордов. Но стоило ему подумать о том, что произошло, сердце опять заколотилось.
Внезапно Самир услышал стук в окно. Его кабинет выходил на задний двор музея. Во всем здании сейчас светилось, наверное, только его окно, ну, может быть, еще одно, у входа, в комнате ночных охранников.
Египтянин не мог рассмотреть фигуру стучавшего, но точно знал, кто это. Он вскочил на ноги до того, как стук повторился. Самир вышел в коридор, подошел к двери черного хода и распахнул ее.
В мокром плаще и полурасстегнутой рубашке перед ним стоял Рамзес Великий. Самир отступил в темноту. Дождевые капли блестели на каменных стенах музея, на брусчатке перед входом, но никакой блеск не мог сравниться с божественным сиянием, исходящим от высокой фигуры, стоявшей перед ним.
– Что я могу сделать для вас, сир? – спросил Самир.
– Я хотел бы войти, честный человек, – ответил Рамзес. – Если ты позволишь, мне хотелось бы посмотреть на реликвии моих предков и моих потомков.
Дрожь пробежала по телу египтянина при этих словах. Он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Невозможно было передать восторженное благоговение, охватившее Самира.
– С радостью, сир, – ответил он. – Позвольте мне быть вашим гидом. Это великая честь для меня.
Эллиот заметил, что в библиотеке Рэндольфа горит свет. Он припарковал машину у тротуара возле старой конюшни, с трудом выбрался из нее, кое-как преодолел несколько ступенек и позвонил. Дверь открыл сам Рэндольф. Он был в одной рубашке, и от него сильно пахло спиртным.
– Господи боже! Ты знаешь, который час? – спросил он.
Рэндольф повернулся, предоставив Эллиоту следовать за ним в библиотеку. Это была удивительная комната: кожаная мебель, гравюры с изображением лошадей и собак, искусно составленные карты – такие мало где увидишь.
– Честно тебе признаюсь, – сказал Рэндольф, – я слишком устал для экивоков. Ты пришел в самый подходящий момент. Мне нужен твой совет.
– Относительно чего?
Рэндольф направился к столу, гигантскому сооружению, украшенному затейливой резьбой, заваленному бумагами, бухгалтерскими книгами и счетами. Среди бумаг виднелся невообразимо уродливый телефонный аппарат, рядом с которым примостились кожаные футляры для скрепок, ручек и карандашей.
– Древние римляне… – пробормотал Рэндольф, усаживаясь за стол и отхлебывая из стакана. Он даже не подумал предложить Эллиоту сесть или выпить вина. – Что они делали, Эллиот, когда чувствовали себя опозоренными? Они вскрывали себе вены, правда? И спокойно истекали кровью.
Внимательно посмотрев на друга, Эллиот заметил, что глаза у него покраснели, а руки подрагивают. Тяжело опираясь на палку, он подошел к столу, налил себе вина из хрустального графина, снова наполнил стакан Рэндольфа и уселся в кресло.
Рэндольф безучастно следил за его действиями. Облокотившись на стол и запустив пальцы в седеющие волосы, он вперил невидящий взгляд в груду бумаг.
– Если память мне не изменяет, – заговорил Эллиот, – Брут бросился на собственный меч. Позже Марк Антоний пытался повторить это, но безуспешно. Потом он повесился в спальне Клеопатры. Сама же царица предпочла умереть от укуса змеи. Хотя в принципе ты прав: время от времени римляне действительно вскрывали себе вены. Но хочу тебе напомнить: никакие деньги не стоят человеческой жизни. Ты не должен даже думать об этом.
Рэндольф усмехнулся. Эллиот попробовал вино. Очень недурное. У Стратфордов всегда был хороший погреб. В этом доме каждый день пили такие напитки, каких другие люди не позволяли себе даже в праздники.
– Ты так думаешь? Никакие деньги… Ну и где же мне достать столько денег, чтобы племянница не догадалась о моем предательстве?
Граф покачал головой:
– Если ты покончишь с собой, она уж точно обо всем узнает.
– Зато мне не придется отвечать на ее вопросы.
– Слабый довод. Оставшиеся тебе годы – слишком высокая цена за эти деньги. Ты несешь чушь.
– Правда? Джулия не собирается выходить за Алекса. Ты сам знаешь, что не собирается. Она не станет пускать дела «Судоходной компании Стратфорда» на самотек. Я на краю пропасти, Эллиот.
– Да, наверное, ты прав.
– И что же делать?
– Подожди несколько дней, и ты увидишь, что прав я. У твоей племянницы голова занята совсем другим. У нее гость из Каира, некий Реджинальд Рамсей. Алекс, разумеется, не в восторге, но он успокоится. А этот Рамсей сумеет основательно отвлечь Джулию и от дел «Судоходной компании Стратфорда», и от моего сына. И тогда твои проблемы наверняка разрешатся очень легко. Она все простит.
– Я видел этого парня, – припомнил Рэндольф. – Видел сегодня утром, когда Генри закатил идиотскую сцену. Не хочешь же ты сказать…
– У меня предчувствие. Джулия и этот человек…
– Генри должен был поселиться с ней!
– Забудь об этом. Ты уже не сможешь на нее повлиять.
– Похоже, тебя это совсем не волнует. По-моему, из нас двоих волноваться следует именно тебе.
– Это совсем не важно.
– С каких пор?!
– С тех самых, когда я задумался о смысле человеческой жизни. Всех нас ждут старость и смерть. А мы все еще не хотим смириться с неизбежной правдой и суетимся, суетимся, суетимся…
– Господи боже, Эллиот! Ты же разговариваешь не с Лоуренсом. Я Рэндольф, ты забыл? Хотелось бы мне тоже думать о вечности. Но сейчас я готов продать собственную душу за сотню тысяч фунтов! Впрочем, не я один.
– А я – нет, хотя у меня нет ста тысяч фунтов и никогда не будет. Если бы они у меня были, я бы отдал их тебе.
– Ты бы отдал?
– Наверняка. Впрочем, давай поговорим о другом Джулии не понравится, если ты начнешь расспрашивать ее о мистере Рамсее. Ей хочется побыть одной, почувствовать себя независимой. Так: что все еще может измениться в твою пользу.
– Ты так считаешь?
– Да. А теперь мне пора домой. Я устал, Рэндольф. Оставь в покое свои вены. Пей сколько хочешь, только не вздумай совершить что-нибудь ужасное. А завтра вечером приходи ко мне на обед. Я пригласил Джулию с ее загадочным гостем. И не возражай. А после обеда мы наверняка сумеем найти выход. Все будет так, как ты захочешь. А я наконец получу ответы на свои вопросы. Могу я на тебя рассчитывать?
– Обед завтра вечером? – повторил Рэндольф. – Ты пришел в час ночи, чтобы пригласить меня на обед?
Эллиот рассмеялся, допил вино и встал, собираясь уходить.
– Не только. Я пришел спасти твою жизнь. Поверь мне, Рэндольф, сто тысяч фунтов не стоят того. Просто жить… не чувствовать боли… Как тебе объяснить?
– Ладно, не трудись.
– Спокойной ночи, друг мой. Не забудь, завтра вечером. Можешь меня не провожать, лучше ложись спать, как хороший мальчик. Договорились?
Вооружившись маленьким фонариком, Самир вел Рамзеса по музейным залам. Царь не говорил о своих чувствах. Он останавливался перед крупными экспонатами: мумиями, саркофагами, статуями, иногда оборачивался, стремясь рассмотреть множество мелких предметов, заполнявших шкафы и витрины.
Шаги гулко отдавались под сводами залов. Охранник, привыкший к поздним прогулкам Самира, давно оставил ночных посетителей в покое.
– Египет – настоящая сокровищница, – сказал Самир. – Здесь хранятся тела царей. Это все, что удалось уберечь от времени и от грабителей.
Рамзес молчал. Он внимательно изучал мумию времен династии Птолемеев, странную смесь стилей: египетский саркофаг, на котором было нарисовано типично греческое лицо, а не стилизованная маска, как в более ранние времена. Это был саркофаг женщины.
– Египет, – прошептал Рамзес. – Почему-то я не могу понять настоящее из-за прошлого. Мне не удастся принять этот мир, пока я не прощусь с тем, в котором жил раньше.
Самир почувствовал, что его трясет. Сладкая горечь сменилась страхом, безмолвным ужасом перед этим сверхъестественным существом. Ошибки быть не могло – он существовал на самом деле.
Царь отвернулся от египетских залов.
– Проводи меня к выходу, друг мой, – попросил он. – Я заблужусь в этом лабиринте. Мне не нравится твой музей.
Самир поспешно двинулся к выходу, освещая фонариком дорогу гостю.
– Сир, если вы хотите отправиться в Египет, то сделайте это прямо сейчас. Это мой совет, хотя вы в нем, наверное, не нуждаетесь. Возьмите с собой Джулию Страт-форд, если захотите. Но, пожалуйста, покиньте Англию!
– Почему ты так говоришь?
– Властям известно, что из коллекции Лоуренса были похищены золотые монеты. Они захотят осмотреть мумию Рамзеса Великого. Уже и так очень много разговоров.
Самир заметил, как глаза Рамзеса угрожающе блеснули в темноте.
– Проклятый Генри Стратфорд, – процедил царь сквозь зубы, невольно ускорив шаг. – Он отравил своего дядю, мудрого и великодушного человека одной с ним крови! Он украл эту монету с остывающего трупа!
Самир встал как вкопанный. Шок оказался сильнее, чем он ожидал. Инстинктивно он чувствовал, что Рамзес говорит правду. Стоило ему увидеть тело друга, как египтянин сразу же понял, что дело нечисто. Это не было похоже на естественную смерть. Но Самир всегда считал Генри трусом.
Он с трудом перевел дыхание и взглянул на мрачную фигуру, стоявшую рядом.
– Вы уже пытались сказать мне это. Но я не могу поверить!
– Я видел это, возлюбленный слуга мой, – печально проговорил царь, – своими собственными глазами. Точно так же, как я видел, что ты, рыдая, бросился на тело своего друга Лоуренса. Эти сцены смешались с моими снами, которые я зрел, пробуждаясь, но помню я их в мельчайших деталях.
– Преступление не должно остаться безнаказанным! – Самир все еще не мог унять дрожи.
Рамзес положил руку ему на плечо, и они медленно двинулись к выходу.
– Генри Стратфорд знает мою тайну, – с горечью проговорил царь. – То, что он рассказывает, правда. Когда он пытался точно так же погубить свою кузину, я вышел из фоба, чтобы предотвратить преступление. О, если бы у меня тогда были силы!.. Я бы покончил с ним раз и навсегда. Мне следует забальзамировать его, закутать в погребальный саван, засунуть в разрисованный саркофаг и представить миру под видом Рамзеса!
– Это справедливо, – горько усмехнулся Самир. Он чувствовал, как слезы закипают на глазах, но легче от них не становилось. – Что же вы собираетесь делать, сир?
– Разумеется, я убью его. Ради Джулии и ради себя самого. Другого выхода нет.
– Вы будете ждать удобного момента?
– Я буду ждать разрешения. Джулия Стратфорд питает отвращение к кровопролитию. Она любит дядю, ненависть ей чужда. Я понимаю ее чувства, но моему терпению приходит конец. Генри угрожает нам, и мириться с этим больше нельзя.
– А я? Я тоже знаю вашу тайну, сир. Вы убьете и меня, чтобы сохранить ее?
– Я не прошу об услуге тех, кому собираюсь причинить вред. – Рамзес остановился. – А кто еще знает правду?
– Граф Рутерфорд, отец молодого человека, который ухаживает за Джулией…
– А, того юноши с добрыми глазами, Алекса…
– Да, сир. Его отец из тех, с кем следует считаться. Он что-то подозревает. Он способен поверить в случившееся.
– Это знание, – отрава! – воскликнул Рамзес. – Оно смертельнее всех ядов, которые были в моей гробнице. Сначала оно увлекает, потом делает человека жадным, а потом повергает его в отчаяние.
Они дошли до выхода. Дождь не прекращался – Самир видел капли на стекле, хотя и не слышал шума.
– Скажи мне, почему же это знание не отравляет тебя? – спросил Рамзес.
– Я не хочу жить вечно, сир. Помолчав, Рамзес сказал:
– Знаю. Вижу. Хотя в глубине души не могу понять.
– Удивительно, сир, что мне приходится объяснять. Вам известно многое, чего мне не постичь за всю жизнь.
– И все же я буду благодарен, если ты объяснишь.
– Мне кажется, что жить так: долго очень нелегко. Я любил своего друга и теперь беспокоюсь за его дочь, за вас. Я боюсь обрести знание, к которому не готов духовно.
Снова наступило молчание.
– Ты мудрый человек, – наконец сказал Рамзес– Но тебе не следует бояться за Джулию. Я сумею ее защитить даже от самого себя.
– Послушайтесь моего совета, уезжайте отсюда. Идут самые невероятные слухи. Скоро обнаружат пустой саркофаг. Но если вы уедете, слухи утихнут. Им просто придется утихнуть. Человеческий разум не в состоянии постичь это.
– Хорошо, я уеду. Мне нужно снова увидеть Египет. Я должен увидеть Александрию, дворцы и улицы, по которым я бродил. Мне нужно увидеть Египет, проститься с ним и принять современный мир. Но вот когда – это пока вопрос.
– Вам понадобятся документы, сир. В наши дни человек не может существовать без документов. Я подготовлю все необходимое.
Рамзес задумался, потом спросил:
– Скажи, где мне найти Генри Стратфорда?
– Не знаю, сир. Я сам убил бы его, если бы знал это. Когда ему хочется, он живет у отца. Иногда у любовницы. Лучше вам покинуть Англию побыстрее. Месть может подождать. Позвольте мне подготовить документы для вас, сир.
Рамзес кивнул, но кивок не означал согласия. Царь просто признал разумность совета, и Самир это прекрасно понял.
– Как мне вознаградить тебя за преданность? – спросил Рамзес. – Чего ты хочешь?
– Быть рядом с вами, сир. Узнать вас, приобщиться к вашей мудрости. Вы затмеваете все, что я знал раньше. Вы – самая большая тайна. Мне не нужно ничего, я хочу лишь знать, что вы уехали ради вашей же безопасности. И еще: что вы защитили Джулию Стратфорд.
Рамзес одобрительно усмехнулся:
– Подготовь для меня документы.
Он сунул руку в карман и вытащил золотую монету, которую египтянин узнал мгновенно, не разглядывая.
– Нет, сир, я не могу. Теперь это не просто деньги. Это значительно больше…
– Возьми ее, друг мой. Там, откуда я пришел, есть множество точно таких же. В Египте я спрятал сокровища, цену которым сам не в состоянии определить.
Самир взял монету, хотя и не представлял, что будет с ней делать.
– Я могу использовать ее для вас.
– А для себя? Что нужно для того, чтобы ты мог отправиться с нами?
Пульс египтянина участился. Он взглянул царю в лицо, с трудом различимое в полумраке:
– Если вы хотите, сир… Конечно, я с радостью поеду с вами!
Рамзес слегка кивнул. Самир открыл дверь, и царь беззвучно выскользнул под дождь.
Самир еще долго стоял у дверей музея, чувствуя холодные капли на лице и не двигаясь с места. Потом он очнулся, вошел в здание, запер за собой замки и прошел к центральному входу. Огромная статуя Рамзеса Великого возвышалась в вестибюле, приветствуя каждого входящего.
Фигура лишь отдаленно напоминала царя, но Самир почувствовал, что готов поклоняться ей.
Инспектор Трент сидел за своим столом в Скотленд-Ярде, погрузившись в раздумья. Уже пробило два. Сержант Галтон давно ушел. Сам инспектор смертельно устал, но никак не мог перестать думать о таинственном деле, к которому теперь прибавилось еще и убийство.
Вскрытие трупов никогда не привлекало Трента. Но посмотреть на тело Томми Шарплса его заставило одно обстоятельство. В кармане Шарплса была обнаружена золотая монета, как две капли воды похожая на «монеты Клеопатры» из коллекции Стратфорда И еще при убитом нашли маленький блокнот, где обнаружился адрес Генри Стратфорда.
Того самого Генри Стратфорда, который с воплями выскочил сегодня из дома своей кузины в Мэйфейре и утверждал, что на него набросилась мумия.
Да, это загадка.
То, что у Генри Стратфорда могла оказаться редкая древняя монета, само по себе неудивительно. Всего два дня назад он пытался продать ее, теперь об этом можно говорить совершенно определенно. Но почему он пытался расплатиться со своими долгами таким ценным предметом и почему убийца Томми Шарплса не украл монету?
Первым делом Трент позвонил в Британский музей, а потом вытряхнул Стратфорда из постели, чтобы расспросить об убийстве Шарплса.
Но картина до сих пор не вырисовывалась. Помимо монеты оставалось еще и само убийство. Конечно, Генри Стратфорд не совершал его. Джентльмен вроде него мог месяцами морочить голову кредиторам. Кроме того, он не тот человек, который способен хладнокровно вонзить нож в чью-то грудь. По крайней мере, Трент думал именно так.
Однако Генри Стратфорд не походил и на человека, способного с воплями выскочить из дома кузины и уверять, что на него набросилась мумия.
И еще кое-что беспокоило инспектора. Мисс Стратфорд очень странно реагировала на безумные россказни своего кузена Она не выглядела испуганной, скорее уж возмущенной. Почему же это происшествие совсем ее не удивило? И что это за странный джентльмен поселился у нее в доме? И почему Стратфорд так: странно смотрел на него? Девушка, несомненно, что-то скрывает. Наверное, стоит все же как следует обыскать дом и поговорить со сторожем.
Словом, спать сегодня ночью ему не придется.
Глава 9
Глубокой ночью Рамзес стоял в холле роскошного дома Джулии, рассматривая, как движутся затейливо инкрустированные стрелки старинных настенных часов. Наконец большая стрелка дошла до римской цифры двенадцать, а маленькая – до цифры четыре, и часы начали наигрывать нежную мелодию.
Римские цифры. Он повсюду видел их: на фасадах зданий, на страницах книг… Да, в современную культуру, накрепко привязав ее к прошлому, проникли язык, искусство и дух Рима. Даже представление о справедливости, которое столь сильно повлияло на Джулию Стратфорд, пришло не от правивших в древности этой страной варваров с их жестокими идеями самосуда и племенной мести, а из правовой системы Рима, основанной на разумных началах.
Огромные банки денежных менял напоминали римские храмы. В общественных местах стояли гигантские статуи людей в римских одеяниях. Лишенные изящества здания, загромождавшие тесные улицы, были украшены перистилями с маленькими римскими колоннами.
Он пошел в библиотеку Лоуренса Стратфорда и снова устроился в удобном кожаном кресле. Ради собственного удовольствия он расставил зажженные свечи по всей библиотеке, и теперь комната наполнилась тем мягким светом, который так нравился ему. Конечно, малютка рабыня утром ужаснется, когда увидит повсюду капли застывшего воска. Ну так что ж? Она их отчистит.
Ему нравилась комната Лоуренса Стратфорда и книги Лоуренса, и его письменный стол, и граммофон, который наигрывал какого-то Бетховена – странную мешанину звуков маленьких писклявых рожков, напоминавшую кошачий хор.
Как странно, что теперь он пользуется всем тем, что принадлежало седовласому англичанину, взломавшему дверь в его усыпальницу.
Весь день он носил грубую и тяжелую парадную одежду Лоуренса Стратфорда. И сейчас на нем шелковая пижама и атласный халат Лоуренса, – тоже очень неуютные. Но самой удивительной частью современного облачения казались Рамзесу мужские кожаные туфли. Человеческие ноги совсем не приспособлены к такой обуви. Может, она годится для солдат, чтобы защищать их в бою. Но здесь даже бедняки носят на ногах эти маленькие пыточные камеры; правда, у некоторых счастливцев в обуви есть дыры – эта обувь чем-то напоминает сандалии, так что ноги могут дышать.
Царь засмеялся над самим собой. Он столько увидел сегодня, а думает о туфлях. Его ноги больше не болят. Почему бы не забыть о них?
Никакая боль не мучила его долго; и никакое удовольствие не было длительным. Например, сейчас он курит ароматные сигары Лоуренса, медленно выпуская дым, и голова у него слегка кружится. Но головокружение тут же прекращается. Или, например, бренди. Он чувствовал себя опьяневшим лишь мгновение, после первого глотка, потом в груди разливалось тепло, а хмель испарялся.
Его тело отторгало любое воздействие. Хотя он чувствовал вкус, запахи и прикосновения. А странная игрушечная музыка, льющаяся из граммофона, доставляла ему такое удовольствие, что хотелось плакать.
Впереди столько наслаждений! Столько еще предстоит изучить! После возвращения из музея Рамзес прочитал пять или шесть книг из библиотеки Лоуренса Он прочитал забавные статьи об «индустриальной революции». Он попробовал разобраться в идеях Карла Маркса, которые оказались, на его взгляд, полной ерундой. Надо же, богатый человек пишет о бедных, хотя откуда ему знать, что у них на уме. Царь много раз рассматривал глобус, стараясь запомнить названия материков и стран. Россия – вот интересная страна. А Америка – величайшая загадка века.
Потом он почитал Плутарха. Лжец! Как: посмел этот ублюдок заявить, что Клеопатра пыталась соблазнить Октавиана, своего завоевателя?! Что за чудовищная идея! Читая Плутарха, царь вспомнил о стариках, которые, собираясь группками на площадях, делятся сплетнями. Никакого уважения к истории.
Но довольно. Зачем думать об этом? Внезапно он ощутил какое-то беспокойство. Почему? Что его пугало?
Нет, не чудеса двадцатого столетия, о которых он сегодня узнал; не грубый, примитивный английский язык, которым он овладел еще до полудня; не время, которое прошло с тех пор, как он в последний раз закрыл глаза. Его беспокоило другое: каким образом его тело постоянно восстанавливает само себя? Почему так стремительно заживают раны, почему так быстро перестали болеть измученные неудобной обувью ноги, почему он совсем не пьянеет от бренди?
Это беспокоило Рамзеса потому, что впервые за всю свою долгую жизнь он задумался над тем, что его сердце и разум вряд ли способны регенерировать с такой же скоростью. Неужели душевная боль проходит так же быстро, как физическая?
Невозможно. Но тогда почему же он не забился в истерике во время прогулки по Британскому музею? Бесстрастный и молчаливый, он бродил среди мумий, саркофагов и рукописей, украденных у египетских династий еще в то время, когда он удалился из Александрии в свою усыпальницу в египетских горах. Вот Самир страдал, прекрасный бронзовокожий Самир, с такими же черными, как: у Рамзеса, глазами. Знаменитые египетские глаза. Прошли века, но глаза не изменились. Самир его дитя.
Нельзя сказать, что воспоминания умерли, – нет, они еще живы. Рамзесу казалось, что только вчера он наблюдал за тем, как они выносят гроб Клеопатры из мавзолея и несут его к римскому кладбищу возле моря. Он снова чувствовал запах моря. Он слышал стенания плакальщиц. Он ощущал сквозь тонкие подошвы сандалий жар раскаленных камней.
Она просила, чтобы ее похоронили рядом с Марком Антонием. Так и было сделано. Он стоял в толпе, обычный простолюдин, и слушал завывания плакальщиц «Наша великая царица умерла».
Он умирал от горя. Так почему же сейчас он не плачет? Он сидел в библиотеке и смотрел на мраморный бюст, но не чувствовал никакой боли.
– Клеопатра, – прошептал он. Потом вызвал в памяти другой ее образ – не зрелой умирающей женщины, а той девчонки, которая разбудила его: «Просыпайся, Рамзес Великий! Тебя призывает царица Египта Выйди из своего глубокого сна и стань моим советником в дни бедствий».
Нет, он не чувствовал ни радости, ни боли.
Значит, этот эликсир не прекращает своей работы и по-прежнему бежит по венам, лишая его способности испытывать страдания? Или дело в чем-то другом, о чем он давно подозревал во сне он каким-то образом чувствовал течение времени. Каким-то образом во время сна, в бессознательном состоянии, он уходил от тех вещей, которые могли ранить его; а его сны были всего лишь знаком того, что мозг не умер, а просто спит во тьме и молчании. Вот почему он не ударился в панику, когда к нему прикоснулся первый луч солнца: он знал, сколько времени проспал.
А может, двадцатый век настолько поразил его, что воспоминания потеряли былую эмоциональную силу? Когда-нибудь боль вернется и он будет рыдать как безумный – оттого что не может обнять красоту, которую некогда видел.
Была минута в Музее восковых фигур, да, была, когда он увидел это жалкое, вульгарное подобие Клеопатры, а рядом с ней нелепого бесцветного Антония, когда он почувствовал что-то вроде страха. И под влиянием этого страха бросился на шумные улицы Лондона. Он снова услышал крик Клеопатры: «Рамзес, Антоний умирает! Дай ему эликсир! Рамзес!» Казалось, что голос зовет откуда-то извне, и не в его силах заглушить этот крик. И ему стало страшно: настолько живой представилась ему Клеопатра. И сердце царя забилось с такой силой, с какой паровые молоты разбивают асфальт на лондонских мостовых. Сердцебиение. Но не боль.
Какое ему дело до того, что восковая статуя так обесценила ее красоту? В конце концов, собственные статуи его нисколько не раздражали; он преспокойно стоял рядом с одной из них в лучах жаркого солнца и болтал с рабочим, возводившим ее! Никто не ожидал, что массовое искусство будет иметь дело с человеком во плоти, до тех пор пока римляне не начали заполнять свои сады собственными изображениями, подробными до отвращения – до самой мелкой бородавки на лице.
Клеопатра не была римлянкой. Клеопатра была гречанкой и египтянкой. Но самое ужасное в том, что у этих современных людей из двадцатого столетия совершенно ложное представление о Клеопатре. Она почему-то стала символом распущенности, тогда как на самом деле обладала множеством самых разнообразных талантов. Они заклеймили ее за один легкомысленный шаг, а все остальное забыли.
Да, именно это потрясло его в Музее восковых фигур. Ее помнят, но не такой, какой она была. Какая-то раскрашенная шлюха, валяющаяся на шелковой кушетке.
Тишина. Его сердце снова гулко забилось. Он вслушался. И услышал, как тикают часы.
Перед ним стоял поднос с аппетитными пирожными, бренди, блюдо с апельсинами и грушами. Надо поесть и выпить – еда всегда успокаивала его, будто он голодал, хотя на самом деле чувство голода было ему неведомо.
Ведь он не хочет больше страдать, не так ли? Тогда почему же он так: напуган? Потому что ему не хочется потерять способность испытывать человеческие чувства. Ведь это и есть настоящая смерть!
Рамзес снова взглянул на прекрасное лицо, выполненное в мраморе: это изображение больше похоже на настоящую Клеопатру, чем то восковое страшилище. И опять ему стало жутко: душа его оставалась спокойна. Он как будто видел образы, лишенные смысла. Рамзес схватился руками за голову и тяжело вздохнул.
Правда, когда он представлял себе Джулию Стратфорд, лежащую в постели, рассудок и душа тут же воссоединялись. Царь рассмеялся и взял пирожное – твердое и очень сладкое. И проглотил его. Он хотел бы так же проглотить Джулию Стратфорд. О, какая женщина, какая изумительная женщина! Хрупкая современная царица, которой не нужно управлять землями, чтобы казаться величественной. Поразительно умная, удивительно сильная. Лучше не думать об этом, иначе он поднимется наверх и постучит в ее дверь.
Вот будет картина, если он ворвется в ее спальню! Бедная служанка просыпается в мансарде и начинает визжать. Ну и что? Джулия Стратфорд привстает в постели, одетая в ту кружевную вещицу, которую он видел на ней тогда в коридоре, он ложится рядом с ней, стаскивает с нее все это кружево, ласкает ее маленькие груди и овладевает ею так стремительно, что она не успевает воспротивиться.
Нет. Ты не можешь так поступить. Тогда все рухнет. Ты сам уничтожишь свою мечту. Джулия Стратфорд достойна терпения и покорности. Он понял это еще тогда, когда наблюдал за ней, находясь в полусонном окоченении, следил за тем, как она ходит по библиотеке, как разговаривает с ним, не догадываясь, что он ее слышит.
Джулия Стратфорд – это великая загадка, для него все тайна и ее тело, и ее душа, и ее воля.
Он сделал большой глоток бренди. Очень вкусно. Затянулся сигарой. Отрезал ножом ломтик апельсина и съел сладкую сочную мякоть.
Сигара наполнила комнату восхитительным ароматом, – не сравнить ни с каким фимиамом. Джулия говорила ему, что это турецкий табак. Тогда он не понял, что это значит, но сейчас уже знал. Перелистывая книжечку под названием «История мира», он прочитал о турках и об их завоеваниях. Вот с этого и следует ему начать: с маленьких книжек, полных обобщений и фактов: «За одно столетие пол-Европы было захвачено полчищами варваров». С подробностями он ознакомится позже – ведь здесь масса книг на всех языках мира. Одна мысль об этом уже заставила его улыбнуться.
Граммофон замолчал. Рамзес встал, подошел к аппарату и выбрал другой черный диск. У него было смешное название: «Я лишь птичка в золоченой клетке». Почему-то это название снова напомнило ему о Джулии, и ему опять захотелось стиснуть ее в объятиях. Он поставил пластинку на вертушку и опустил иглу. Запела женщина, тоненьким, нежным голоском. Рамзес наполнил бокал бренди и стал двигаться в такт музыке, пританцовывая.
Однако настало время поработать кое над чем. За окнами было уже не так темно. На небе появилась первая светло-серая рассветная полоска. Несмотря на унылый шум города, царь слышал далекое пение птиц.
Он направился в холодную пустую кухню, нашел несколько «стаканов» – так они называют эти прекрасные предметы – и налил в них воды из чудесного медного краника.
Потом вернулся в библиотеку и стал рассматривать длинный ряд алебастровых кувшинов, стоявших перед зеркалом. Кажется, все в порядке. Ни одной трещины. Ничто не потерялось. И его маленькая горелка на месте, и пустые стеклянные пузырьки. Теперь ему нужна лишь капелька масла. Или вот этот огарок свечи.
Беспечно отодвинув в сторону папирусные свитки, Рамзес установил горелку, поставил огарок свечи и зажег фитиль.
Потом опять осмотрел кувшины. Рука действовала быстрее памяти. Достав из кувшина пригоршню белого порошка, он уже знал, что сделал правильный выбор.
Ох, что было бы, если бы Генри Стратфорд опустил ложку в этот кувшин! Он бы сошел с ума! Его дядя оторвал бы ему голову!
И тут до Рамзеса дошло, что яды, которые могли устрашить его современников, вряд ли испугали бы ученых двадцатого века. Человек мало-мальски сообразительный аккуратно вынес бы все кувшины из усыпальницы и один за другим проверил бы действие их содержимого на животных. И обязательно нашел бы эликсир. Все очень просто.
Но сейчас об эликсире знают только Самир Айбрахам и Джулия Стратфорд. И они никогда никому не выдадут этот секрет. Но Лоуренс Стратфорд успел перевести часть записей. А дневник Лоуренса валяется где-то здесь – Рамзес так и не нашел его, – и записи можно запросто прочитать. Да еще свитки.
Как бы там ни было, такое положение вещей не может сохраняться вечно. Он должен носить эликсир с собой. Разумеется, нельзя исключить возможность, что смесь потеряет свои свойства. Почти два тысячелетия порошок пролежал в кувшине. За такое время вино превратилось бы в уксус или в какой-то другой неудобоваримый напиток, а мука стала бы несъедобной, вроде песка.
Рука царя слегка дрожала, когда он высыпал несколько крупных гранул в металлическую чашечку горелки. Встряхнул кувшин, желая убедиться, что осталось всего несколько щепоток порошка. Потом осторожно перемешал пальцем порошок в чашечке и долил туда немного воды из стакана.
Теперь можно зажечь свечу. Когда воск запузырился, он расставил на столе стеклянные пузырьки – те, что уже стояли, и еще два, которые он вынул из эбонитовой шкатулки.
Четыре бутылочки с серебряными пробками.
Через несколько секунд начались превращения. Сильнодействующий порошок, растворившись в воде, превратился в булькающую фосфоресцирующую жидкость. Она выглядела так зловеще, что, казалось, тот, кто попытается ее выпить, сожжет себе слизистую. Но так только казалось. Давным-давно, желая стать бессмертным, готовый ради этого пострадать, он без колебаний выпил полную чашу такой жидкости. Никакой боли не было. Рамзес улыбнулся. Вообще никакой боли.
Он осторожно поднял посудину и налил дымящийся эликсир по очереди во все четыре бутылочки. Подождал, пока чаша остынет, и тщательно облизал ее. Потом закупорил бутылочки, взял свечу и залил воском горлышки.
Три бутылочки он положил в карман. Четвертую, незапечатанную, понес в оранжерею. Остановился, не выпуская ее из рук, и в темноте принялся вглядываться в густые заросли папоротников и лиан.
Сквозь застекленные стены оранжереи ничего не просматривалось: на улице была ночь. Зато Рамзес довольно отчетливо видел свое отражение: высокую фигуру в темномалиновом халате на фоне освещенной комнаты за спиной.
Он подошел к растущему в горшке папоротнику с большими темно-зелеными листьями, налил немножко эликсира во влажную почву. Потом повернулся к бугенвиллее с маленькими красными бутончиками, спрятанными среди темной листвы, и влил несколько капель эликсира в горшок.
Раздался слабый шорох, какое-то потрескивание. Продолжать – безумная затея. Но царь переходил от горшка к горшку, капая в каждый, пока бутылочка не опустела наполовину. Он и так уже не мог ничего исправить. Достаточно подождать несколько секунд, чтобы узнать, сохранилась ли чудодейственная сила. Рамзес взглянул на стеклянный потолок. Блеснул первый луч солнца – бог Ра посылает тепло.
Листья папоротника налились, удлинились; образовались новые нежные побеги. Бугенвиллея набухла и затрепетала; внезапно разом раскрылись все маленькие бутоны – красные, как раны. Вся застекленная комната ожила растения стремительно росли. Рамзес закрыл глаза, прислушиваясь к шороху листвы. Дрожь пробежала по его телу.
Как мог он подумать, что эликсир потерял свою силу? Одной порции хватило, чтобы сделать его бессмертным. Почему же он решил, что с самим эликсиром могло что-то случиться?
Царь положил пузырек в карман, открыл дверь черного хода и вышел во влажный сумрак рассвета.
У Генри так болела голова, что он с трудом различил стоявших перед ним детективов. Они разбудили его, вырвав из сна, а снилась ему та тварь, мумия. Весь в липком поту, он продрал глаза, схватился за пистолет, взвел курок и, опустив пистолет в карман, пошел отпирать дверь. Ну что ж, если они хотят поймать его…
Читать бесплатно другие книги:
