Гламур спасёт мир Лизнёв Сергей
***
Товарищ Сухов подошел к торчащей из песка голове Абдуллы и присел рядом:
— Давно закопали?
Абдулла, непонятно, то ли от избытка чувств, то ли от обиды, ничего не говорил, а только плакал, молча плакал. Слёзы текли, и все.
— Ты что же, Абдулла, воду направо-налево расходуешь? Или думаешь, что прорастёшь? Ладно, сиди, не дергайся, сейчас выкопаю.
— Саид...
— Что Саид?
— И Джавдет тоже...
— Что Джавдет? Говори толком!
— Закопали меня, шакалы. Сговорились и закопали.
Товарищ Сухов сказанному Абдуллой нисколечко не удивился. Когда на войну забирали, дед Пахом, в прошлом первый на деревне бабник, сказал ему:
— Запомни Федька! Попадёшь на Восток, там, дело тонкое, вернее, тёмное...
Слова дедовы товарищ Сухов крепко запомнил, поэтому ничему, происходящему здесь, не удивлялся, с первого дня своего пребывания здесь, среди песков и верблюдов.
— Ладно, не дёргайся, а то ненароком задену что-нибудь, а у тебя гарем.
— Нет у меня больше гарема, Саид забрал. Всё забрал, одну чалму оставил. – Абдулла опять было попытался заплакать.
— Ты вот что, - товарищ Сухов протянул Абдулле чайник. – Если будешь реветь, я тебя по-новой закопаю, только на этот раз, ногами вверх.
Видимо подобная перспектива не особо прельщала Абдуллу, потому что плакать он тут же перестал и даже попытался улыбнуться.
— Саид говорил мне, что ненавидит Джавдета. – товарищ Сухов присел на песок и тоже попил водички, жарко всё-таки.
Наверное самое главное достоинство песка в том, что на нём можно сидеть сколько хочешь и не бояться задницу отморозить, потому что он тёплый. Правда потом штаны замучаешься отряхивать. Ну и что? От снега штаны тоже надо отряхивать, а он, снег, мокрый и холодный.
— Он тебе наврал. – Абдулла насколько смог стряхнул с себя песок и присел рядом. – Он всем врёт, и всегда.
— Понятно. – задумчиво сказал товарищ Сухов и зачерпнул ладонью всё тот же песок.
Песок предпочитал вольную жизнь, поэтому быстренько просочился между пальцами товарища Сухова и вернулся к себе домой.
— Прав был дед Пахом. Восток, мать его...
— Что?
— Да ничего. Это я так...
Посидели, помолчали. Наверняка каждый думал о своём, о чём-то дорогом. Товарищ Сухов, скорее всего, думал об Екатерине Матвевне, хотя, не факт. О чём или о ком думал Абдулла, так и осталось неизвестным.
— Что делать думаешь? – спросил товарищ Сухов.
— Не будет на земле покоя, - Абдулла был похож на египетского сфинкса. – пока эти два шакала по земле ходят.
— Понимаю. Ладно, пойду я. Подзадержался с тобой. – товарищ Сухов положил рядом с Абдуллой нож. – Пригодится.
Подожди! – Абдулла схватил товарища Сухова за руку. – Пойдём к Верещагину, тут недалеко. Верещагин, - настоящий мужчина, джигит, он мзды не берёт.
***
...милая сердцу Екатерина Матвевна, извините, придется малость подзадержаться. Местные товарищи просят помочь. А поскольку я здесь один товарищ Сухов, то никуда не денешься, придётся помогать.
Народ здесь в общем-то хороший, только уж очень нервный, а потому странный. Ничего не поделаешь, жарко тут, да ещё песок с верблюдами вокруг, сами понимаете.
Так что, золотая моя Екатерина Матвевна, хоть ноги идут в обратную сторону, душа моя летит на родимую сторонку, к вам.
Здесь, помимо песка с верблюдами, яхонтовая моя, Екатерина Матвевна, ещё другие стыд и срам, а также непотребства всякие творятся.
Совестно говорить, здесь мужчина может сразу несколько жён иметь и жить с ними открыто. Говорю же, стыд и срам!
Вы, бесценная и единственная, Екатерина Матвевна, не подумайте чего такого. Вся моя душа только и делает, что мечтает и рвётся к вам, и до других женщин ей нет никакого дела, а мне, тем более.
Сюда бы деда Пахома! Кстати, жив ли старик? Если живой, кланяйтесь от меня при случае. Вот он бы здесь развернулся во всю ширь души своей. Хотя нет, здесь обязательно жениться надо, а он жениться не любит, ему так подавай.
Но я не такой как дед Пахом, всецело разлюбезная Екатерина Матвевна. Я всей своей душой, и не только ей, с вами и больше ни с кем. А самое главное, чтобы детишек побольше. Люблю я их, детишек-то. Извините, опять небольшая заминочка вышла...
***
Преревалив очередной бархан, товарищ Сухов и Абдулла вышли к морю. Почти на самом его берегу стоял дом, окружённый высоким забором.
— Верещагин дома, - сказал Абдулла. – видишь, одно окно открыто?
— Может он его забыл закрыть? – усмехнулся товарищ Сухов. – Откуда ты знаешь?
— Знак это у него, - как-то зачарованно глядя на открытое окно сказал Абдулла. – чтобы контрабандисты боялись.
— И что, боятся?
— Боятся. Верещагин мзды не берёт. Сейчас увидишь.
Калитка оказалась незапертой. Двор можно было назвать даже уютным. Росли какие-то деревья, не яблони, ихнее что-то, товарищ Сухов не особо в этом разбирался. Был даже бассейн и в нём что-то плескалось, не иначе как рыба. А вот живности никакой не было. Ни тебе цыпочек или уточек, поросёнок, тоже, не похрюкивал. Даже кот на завалинке не сидел, да и завалинки-то никакой не было.
«Странно люди живут, не по-нашему. Прав был дед Пахом, восток, что с него возьмешь? – осматриваясь, подумал товарищ Сухов».
— Пошли в дом, - сказал Абдулла. – Там он...
«Во дворе не как люди живут, а в сенцах как люди, чудно. – размышлял товарищ Сухов во время блужданий по сеням».
Кстати, именно он опрокинул что-то, а оно, опрокинутое, в свю очередь, противно так, загремело. Нерпиятное, надо сказать, ощущение: как будто в чужой сарай залез чтобы стырить чего-нибудь и сам себя выдал.
В комнате, за столом и спиной к вошедшим, сидел хозяин дома, - Верещагин. Был он дядькой из себя видным и наверняка для женщин, начиная лет этак с шестнадцати, представлялизвестный интерес даже в том состоянии, в котором находился сейчас.
Неизвестно почему, но женщины не любят пьяных мужчин, а Верещагин был пьян. Но былон не буйно и не сопливо пьян, а, как бы это сказать, наверное, тоскливо пьян. В этом состоянии, как известно, водка не берёт. Сколько не выпей, остаёшься в одном и том же состоянии, тоскливом. Правда, Верещагин водку не пил, потому что пил самогонку.
Так что, когда товарищ Сухов и Абдулла вошли в комнату, Верещагин пил самогонку и ругался матом...
— Абдулла, ты что ли? – не оборачиваясь спросил Верещагин.
— Я. Здравствуй.
— Здорово. – Верещагин налил самогонки в пиалу и в граненый стакан. – Пить будешь?
— Ты же знаешь, Павел Арсентьевич, - Абдулла старательно выговаривал имя-отчество Верещагина.
«Сразу видно, что нерусский. – подумал товарищ Сухов. – И чалму не надо показывать».
— Непьющий я.
— Помню. – Верещагин взял пиалу. – Молодец! Уважаю! А я выпью. Злой я сегодня, Абдулла, на дружков твоих злой. – Верещагин выпил, и «закусил» рукавом рубахи.
— А жена твоя где?- спросил Абдулла.
Спросил он это так, на всякий случай, а за одно чтобы не показать вида, что ему интересно, чем, нетрудно было догадаться кто, обидели Верещагина? Итак было видно, что жена Верещагина куда-то отлучилась, и надолго.
Тут дело такое. В округе Верещагина боялись все: начиная от сопливых ребятишек и заканчивая древними стариками. Больше всех остальных Верещагина боялись контрабандисты, потому что был он здесь самым главным таможенником.
Кто-то усмехнётся, мол, ну и что, что таможенник? Таможенники, они тоже люди, тоже, как все, на земле грешной живут.
Все верно, Верещагин тоже был человеком и тоже жил вместе со всеми на этой, трижды грешной земле.
Дело в том, что таможенник Верещагин, Павел Арсентьевич, мзды не брал, все брали, а он не брал, честно жил.
Все мы, - взрослые люди и прекрасно понимаем, что если уж надумал жить честно, то о «палатах каменных» и прочих грешных прелестях, забудь даже мечтать.
А Верещагин и не мечтал, он жил, служил-работал и никакой за это мзды не брал. Не сказать, чтобы жил он уж совсем бедно, что ещё один маленький шажок, и с сумой по добрым людям, нет конечно. Но и то, что имел, богатством назвать, язык не повернётся.
И всё бы хорошо, если бы не жена, Настасья. У неё, в отличии от Верещагина, относительно мзды были соображения и несокрушимые доводы в оправдание этих соображений.
***
В семейной жизни часто бывает, воюют меж собой муж с женой, на протяжении всей своей семейной жизни воюют, а победителя как не было, так и нет. Неизвестно почему, но известно точно: нет, не было и не будет. Видать жизнь так распорядилась, победителя в этой «войне» не определять. А может быть она, жизнь, до чужих семейных скандалов любопытная очень, вот и наслаждается, кто знает?
По разному бывает, но у мужика в этой «войне» шансов победить почти никаких. Что он может противопоставить жене со всей её изощренной фантазией? Да почти ничего! Почитай, что голыми руками «сражаться» приходится. Что он может?
Ну, ничего не делать, вообще. И не потому, что лентяй, а потому, что это «оружие» у него такое. Еще что? Может молчать, что чаще всего и происходит, а может ругаться на чём свет стоит, что тоже иногда случается.
Ну и самое, казалось бы, «грозное оружие» у мужика – жену побить. Вроде бы нет противоядий от этого Ага! Как бы не так! приспособились, а значит обезоружили. наверняка Всевышний, Сам удивляется и не может понять, что же такое у него получилось, в смысле, - женщина, когда он её создал и посмотрел что она начала вытворять.
Женщины выкрутились казалось бы из безвыходной ситуации, противоядие придумали, - «Бьёт, значит любит!» Каково, а?!
Скажите на милость, может быть я чего-то просто не в состоянии понять, человек способен до такого додуматься?! Ясно дело, не способен!
Всем известно, бьют, - беги, а тут все наоборот. И уж верх кощунства и издевательства, - некоторым женщинам это даже нравится!
Вот она, «война» эта бесконечная какая. И чего греха таить, хоть и держится мужик, из последних сил держится, не сдаётся, шансов у него никаких. Грустно? Конечно грустно, поэтому и выпить не грех.
***
Разумеется Верещагин жену свою, Настасью, не бил и не ругался на неё, не кричал. Павел Арсентьевич молчал. Молчал и делал своё дело, - работал и не брал за это мзды.
Вот как раз последнее уж очень сильно раздражало и огорчало Настасью. У всех мужья как мужья, сами по людски живут и другим жить не мешают. А тут досталось такое, что так и прибила бы... Перед людьми стыдно, особенно перед теми, кто по-людски живёт. И сделать, ничего не сделаешь.
Бросить его к такой-то матери?! Ещё чего! Отвернуться не успеешь, как подберут и уведут, как пить дать, уведут. Неважно, что видный из себя, это, как раз, особого значения не имеет. Значение имеет, что женой брошенный, а значит бесхозный. А если бесхозный, значит мой, потому что я первая увидела. Бабы, они так и думают, поэтому остаётся одно, - терпеть и жаловаться неизвестно кому на долю свою несчастную потому, что женскую.
Но Настасья, на то и женщина, нашла выход казалось бы из сплошного тупика и лабиринта. Будучи женщиной мудрой, умных женщин не бывает, мудрые бывают, а умные, - нет.
Так вот, будучи женщиной мудрой, Настасья, не стала ежедневно и постоянно пилить своего Верещагина. Тем более, она не стала устраивать ему скандалы по поводу, без повода и цепляться к каждой мелочи, толку-то! Она поступила умнее, пардон, мудрее. Настасья запретила Павлу Арсентьевичу водку пить! Вот это удар так удар! Не каждый мужик такое коварство выдержит, не сорвётся...
Но Верещагин держался, пока держался. Знамо дело, при жене, ни-ни, приходилось употреблять на стороне. Но всё равно, домой-то идти надо. А дома из Павла Арсентьевича начиналось «вытягивание жил» и прочих внутренностей, но пока терпеть было можно, вот он и терпел.
Но успехов, и немалых успехов, Настасья всё-таки добилась. Точно также, как все вокруг боялись Верещагина, сам Верещагин боялся своей жены, Настасьи. Вот оказывается в какие дебри и хитрости «война» эта мужика затащить может.
Поэтому, уже то, что Верещагин пребывал мало того, что во хмелю, да ещё и дома, говорило о том, что жена его куда-то уехала и кажись надолго.
— В Астрахань поехала, к родственникам. – Верещагин налил себе ещё и выпил. – А дружки твои, Абдулла, все-таки сволочи изрядные. – сказанное, не иначе, было чем-то вместо закуски..
— У меня нет друзей и ты это знаешь. – ледяным тоном произнёс Абдулла.
— А Саид с Джавдетом?
— Они не друзья, они шакалы! – несмотря на полумрак комнаты, было видно, что Абдуллу всего аж затрясло. – Поймаю, на куски порежу. Товар забрали, жён забрали, меня в песок закопали.
— Тебя?! В песок?! – Верещагин был мужиком здоровым, поэтому и смех был соответствующим.
— Не смейся, - Абдулла сжал кулаки. – я их найду и уж тогда им никто не поможет!
— Может и найдешь, - похоже, что Павел Арсентьевич воспринимал происходящее как бесплатное развлечение, неведомо откуда свалившееся, потому что даже выпить забыл. – Только вот искать долго придётся.
— Неважно сколько, всё равно найду. – внезапно Абдулла как бы застыл, видать догадка какая-то посетила. – Верещагин, только честно, ты их что, того?
— Если бы, - развлечение закончилось, потому что Павел Арсентьевич вспомнил о самогонке. – Я бы с удовлльствием. Хитрые они, как ты говоришь, шакалы эти. Покуда я в посёлок за самогонкой ходил, они твой товар на баркас погрузили и поминай как звали. Да хрен с ним, с баркасом этим, они у меня павлина стырили, последнего, представляешь?
Павел Арсентьевич наконец-то повернулся к Абдулле, но товарища Сухова почему-то не заметил, в комнате темновато было.
— А ты откуда все знаешь? – спросил Абдулла.
— Мне Петруха рассказал.
— Это местный красноармеец, - пояснил товарищу Сухову Абдулла.
— Он твоих жён у них отбил. Сейчас они в музее, у Лебедева. Иди, забирай своё счастье.
— Потом заберу.
И только сейчас Верещагин заметил, что Абдулла пришел не один:
— А это кто с тобой?
— Это товарищ Сухов, - почему-то прошептал Абдулла.
— Товарищ Сухов, - подтвердил товарищ Сухов.
— Сухов говоришь? – усмехнулся Верещагин и долил стакан, предназначавшийся Абдулле, до полного. – Сейчас мы посмотрим. Осуши, раз уж ты Сухов.
Разумеется товарищ Сухов в истиутах благородных девиц и в консерваториях разныхне обучался, тем не менее, осушил стакан самогонки до того красиво и культурно, что любая благородная барышня, не говоря о дипломатах, удавилась бы от зависти.
— Теперь вижу, что Сухов. – одобрительно сказал Верещагин. – Садись, поговорим. Да, Абдулла, Петруха жён твоих отбил потому, что на Гюлчатай глаз положил, нравится она ему. Говорит, жениться хочет.
— Пусть забирает, - махнул рукой Абдулла. – Я себе еще найду...
Казалось бы, вот оно, счастье неяркое, мужское наступило: есть что и есть с кем, чего ещё мужику для счастья нужно?
Но всё-таки сволочная штука, жизнь, очень сволочная, потому что...
***
На подоконнике «хрюкнула» и «зашипела» радиостанция:
— Лебедь двенадцатый, Лебедю двадцать третьему. – сказала радиостанция.
Верещагин выругался, встал и подошел к окну:
— Чего тебе?
— Здорово, Пал Арсентьич.
— Привет. Что случилось?
— Случилось, Пал Арсентьич, - радостно заговорила радиостанция. -баркас тормознули, а на нём Саид с Джавдетом и товара полный трюм.
— Верещагин, отдай их мне! Клянусь, не пожалеешь! Товар забери, весь забери, только отдай их мне! – Абдуллу было не узнать. Человек моментально превратился в дикого и смертельно опасного зверя.
— Абдулла, ты же знаешь, я мзды не беру. Мне просто обидно, - Верещагин подошел к столу, налил самогонки, себе и товарищу Сухову, выпил. – что дрянью всякой заниматься приходится, бумажки писать. – и показал на шкаф, в котором стояло десятка три толстенных папок.
— Пал Арсентьич, ты где? – закричала радиостанция.
— Здесь я, - Верещагин вернулся к подоконнику. – Чего тебе еще?
— Говорят за Саидом и Джавдетом Абдулла охотится, даже награду объявил. Ты давно его видел?
— Недели две назад. – как ни в чем ни бывало соврал Верещагин и посмотрела на Абдуллу так, что тому стало ясно, не достанутся ему ни Саид, ни Джавдет. – Говорили, он через пески за кордон ушёл, новый канал создаёт.
Абдулла было хотел что-то сказать, да промолчал. Что толку если Верещагин мзды не берёт?
— Вот что, мужики, - Верещагин налил себе ещё самогонки. – вы лучше идите, не обижайтесь. Сейчас погранцы припрутся, задержанных привезут, бумаги надо будет оформлять...
— Понимаем. – сказал товарищ Сухов.
— Под горячую руку и вас могут загрести, - Верещагин посмотрел на Абдуллу. – А у тебя, - это уже товарищу Сухову. – так вообще, вон, револьвер на поясе болтается. Могут и повязать.
...добрый день, веселая минутка, здравствуйте бесценная Екатерина Матвевна...
С волками жить
«Всё-таки хорошая штука, - жизнь! – думал Волк, а три поросёнка, съеденные им пару часов назад, эту мысль только поддерживали».
Вспоминать о поросятах было легко и приятно. Легко, потому что произошло это всего лишь пару часов назад и быльём порасти ещё не успело. А приятно, тут и дурак догадается, вот они, миленькие, в животе лежат.
И ещё была одна приятность, - сам хитрость и смекалку проявил, без Лисы справился.
Ведь Лиса, она только и делает, что выпендривается и дураком обзывает. Потом, правда, соглашается, но сначала наиздевается всласть. После того, ну понимаете, она тоже издевается и тоже дураком называет. Но после, не считается. После того как можно и не слушать, можно и по своим делам идти, дел-то, навалом. А до того как, ничего не побелаешь, слушать приходится и терпеть.
Кто ж знал что Природа так устроена? Оказывается для того, чтобы получить свое, сначала потерпеть надо покуда над тобой издеваться будут.
Лису, её тоже понять можно. У неё товар, Волк, - купец, всё по-честному, насколько это возможно в таких случаях. Ей, не продешевить, а ему, за ценой не постоять. А цена, - выпендрёж, оскорбления с издевательствами, вот и приходится...
А так, если по волчьи, по серьезному, прибил бы и все дела. Но нельзя, природа, мать её...
В случае с поросятами, хорошо что Лисы рядом не оказалось, а то ещё неизвестно как бы все получилось. Тут Волк сам, без посторонней помощи, сообразил, смекнул, и вот он, результат, аж ноги не держат.
Бывает, что ноги от голода не держат, - неприятное, надо сказать, ощущение и состояние. А тут ноги не держат потому, что живот полный и тяжёлый. Трудно им, ногам-то, идти, вот они и подкашиваются, отдохнуть просятся.
А что, можно и отдохнуть, дело-то сделано. Хуже когда голодный. Тогда отдохнуть тоже хочется, но жрать хочется ещё больше. А пожрать в таких случаях вокруг и нечего, хоть шаром покати. Тогда приходится выть, в основном на Луну. Можно подумать, Луна во всём виновата, или, жратву распределяет, а ты, выходит, таким образом у неё поестьпросишь.
Хоть и был Волк наетым, дальше некуда, мысли о голодных временах в его голову всё равно проникали. Чтобы отогнать их и успокоить головушку свою, а заодно и дать отдохнуть ногам, Волк разлёгся на первой попавшейся полянке, там, где солнышка побольше.
Мало того, разлёгся, во всю свою немалую длину вытянулся. Как бы показать хотел, похвастаться, мол, смотрите все какой я большой и сытый! Если голодный, так не вытянешься, не растянешься. Когда голодный, тогда калачиком сворачиваться приходится. Зачем каличиком? А затем, чтобы живот сжать и поменьше его сделать. Чтобы жрать не просил и не буянил.
Так что, разлегся Волк, весь сытый и во всю свою длину вытянутый, да еще на солнышке, ну чтобы мысли про времена голодные прогнать, а заодно и погреться.
«Вот она, - хорошая штука жизнь. – с наслаждением думал Волк. – Вот оно, счастье. – и улыбался, насколько это ему позволяла сделать его, волчья, пасть».
Плохих мыслей становилось всё меньше и меньше, а хороших всё больше и больше. Всё-таки хорошие ребята, поросята эти, да и живот своё дело знает, без сбоев работает. Так что, живи, вернее, лежи, да радуйся, поросят переваривай.
Волк уже совсем было весь погрузился в хорошие мысли, даже сниться что-то начало...
Далее следует «как вдруг», видать без этого даже в сытой жизни никак...
***
Ну почему жизнь так устроена? Не дают счастьем насладиться, обязательно помешать надо!
В кустах что-то зашумело-зашуршало. Всё это сопровождалось негромкими, но очень нецензурными словами и выражениями. Волк открыл один глаз, но глаз кроме неба с облаками, ничего не увидел, пришлось поднять голову.
На полянке, прямо перед Волком, стояла сопливого возраста, лет десяти, девчушка. Она отряхивала платье, видать мусора всякого в кустах на себя понацепляла и продолжала негромко ругаться.
Что самое удивительное и обидное, на Волка она не обращала никакого внимания. Пришлось вставать, ничего не поделаешь. В лежачем виде солидность не та, а он, - Волк как-никак, хозяин леса всё-таки.
— Ты кто такая? – скорее для порядка, чем для интереса спросил Волк.
Спросил и зевнул во всю свою пасть, зубов полную. Зевнул он не для того, чтобы испугать или удивать, а потому, что захотелось. Уж дюже Волк чувствовал себя хорошо: плохих мыслей нету, исчезли, только хорошие остались, солнышко светит, и всё такое...
— Красная Шапочка! Ослеп что-ли?! – казалось, девчушка только сейчас заметила Волка.
— А почему шапочка зелёная? – девчёнка Волку уже не нравилась, ой как не нравилась.
Сама маленькая, щупленькая, а глаза большие и наглые. И смотрит так, что сразу видно, совершенно не боится.
— Сам ты зелёный! Дальтоник что-ли? – никакого уважения, сплошная наглость.
— Есть маленько... – замялся Волк.
Недуг этот не то, чтобы мешал. Скорее, Волк его стеснялся, потому что ситуации разные, нелокие, из-за этого получались, с той же Лисой, например...
— Тогда чё тут развалился?! – у Волка складывалось впечатление, что Красная Шапочка эта не только стыд-совесть, но и вообще, всё, потеряла.
— Я в лесу хозяин. Где хочу, там и лежу. – да любой от такой наглости растерялся бы, вот и Волк, - не исключение.
— Ой! Не делайте мне весело! – противно так, засмеялась Красная Шапочка, ну никакого уважения.
— Ты бы, это, со старшими так не разговаривала, - Волк попытался призвать Красную Шапочку к порядку и уважению. – не хорошо это, некультурно.
— А сколько тебе лет, культурный? – ну здесь всё ясно, без комментариев.
— Ну восемь, а что?
— А мне одиннадцать! – Красная Шапочка опять засмеялась и показала Волку язык. – Ну, и кто из нас старше? Так что, мелюзга: сиди, молчи и старших слушайся.
Крыть было нечем! Ну почему сразу нечем? Было чем! Что он, Волк, в деревне что-ли рожденный? Что он, Шарик или Бобик какой-то? Он Волк, - зверь дикий и свободный! А раз он такой, то в случае чего за себя и не ответить может, а случай, вот он, перед ним стоит, рожи корчит.
— А ты в курсе, что я тебя и съесть могу? – точка опоры, она же, отправная точка, была найдена и Волк почувствовал себя увереннее.
— В курсе. – Красная Шапочка, наверное, чтобы показать, что нисколечко не боится Волка, уселась в траву. – Только не съешь ты меня. Не дано тебе, мозгами не вышел.
Про мозги Волка как острой бритвой по сердцу резануло, и эта оскорбляет! Но девчушка не Лиса, с ней можно и не церемониться если что:
— Это почему же?
— Ты грамоте умеешь? – теперь почему-то без наглости спросила Красная Шапочка.
— Нет. А зачем оно мне? – Волк не понял, к чему клонит девчёнка.
— Тогда все понятно. – вздохнула Красная Шапочка. – То, что ты дурак, ты и сам знаешь. А если не знаешь, то знай. Грамота, она штука мудрая и полезная. Правда, достаётся тяжело, попотеть и потерпеть приходится. Зато потом, живи да радуйся!
«Что за грамота такая, - слушая Красную Шапочку, думал Волк. – Если от неё жизнь хорошая начинается?
Надо будет у девчёнки выведать всё насчёт грамоты этой. А то, что потерпеть, так я от Лисы только и делаю, что терплю, и всё без толку. Зато потом, плевать на всё! Значит стоящая вещь, наду будет попробовать».
— Ладно, - продолжала Красная Шапочка. – Как-никак мы с тобой если не родственники, то соседи, это уж точно.
— Какие такие соседи? – ну прямо как в лесу, только не дров больше, а удивления, потому что ничего непонятно.
— Сказка про нас написана. – на этот раз Красная Шапочка улыбнулась Волку, но язык все равно показала. – называется, то ли Красная шапочка и Серый волк, то ли просто, - Красная шапочка, точно не помню. И мы с тобой в сказке этой, самые главные.
— Ишь ты! Вон оно как! – от такого кто угодно ошалеет, вот и Волк ошалел.
А куда ему деваться-то? каждому хочется и нравится в сказке главным быть, ну и Волку тоже понравилось.
– Ну и что?
— А то, что не съешь ты меня. – теперь уже без всяких наглостей рассказывала Красная Шапочка. Не иначе как за своего признала. – Нет, съесть-то конечно захочешь, но хитрить начнешь, на том и попадешься.
«Ну это мы ещё посмотрим, попадусь или нет? – подумал Волк. – С поросятами-то получилось!» - а вслух спросил:
— А дальше что?
— А что дальше! – Красная Шапочка на секунду задумалась. – Пирожок хочешь?
— Давай. – какой же дурак от пропитания откажется, тем более, что сами дают.
Красная Шапока развязала тряпицу, прикрывавшую корзину. Кстати, на корзину эту, Волк только сейчас обратил внимание, не до неё было.
Красная Шапочка достала из корзинки пирожок и протянула Волку.
***
Пришлось вставать и подходить, сам только что о культурности говорил. И чуть было не случилось то, что Волк себе никогда не простил бы, - он чуть было хвостом не завилял!
Хвост уже начал было жить самостоятельной, отдельной от Волка жизнью и попытался двигаться из стороны в сторону, вилять значит. Но Волк на то и Волк, - зверь дикий и свободный! Усилием воли хвосту было приказано: «Стоять!»
«А то стыд и срам на веки вечные! – подумал Волк».
Так что, получение и поедание пирожка Волком прошло с его стороны без потери лица, вернее, морды.
— Слушай значит, - Красная Шапочка тоже угостилась пирожком и теперь вытирала пальцы о траву. – Так уж и быть, расскажу тебе что было, что есть и что будет. А ты на ус мотай, сказка-то сказкой, но всё равно. Да и ничего хорошего в этой сказке тебя не ждёт. А ты парень вроде бы неплохой, дурной только. Воспитания тебе не хватает.
— Откуда же ему взяться, воспитанию? – согласился Волк. – Лес дремучий кругом, а в нём, сама знаешь.