Профессия – киллер Пучков Лев
Кроме того, я давно не бывал в неординарных ситуациях – в таких, когда кровь щедро снабжается адреналином, весь организм работает на пределе своих возможностей, показывая чудеса, которые опять же среднестатистическому человеку просто недоступны. Согласитесь, что ситуация, в которой тебе ничего хорошего не следует ждать (либо законная расправа, либо незаконная), очень возбуждает.
Еще одна мысль приятно ласкала мое сознание, отодвинув все нехорошие мысли в самый дальний угол. Совсем скоро, возможно, через полчаса, я получу такую сумму, которую мне на офицерской должности не заработать в течение трех-четырех лет. Может, и больше. Кто знает, во сколько Дон оценит оказанную ему мной услугу.
Я шел, размышляя а награде, и усмехался. Внезапно подумал: сколько бы мне пришлось пахать в армии, чтобы получить те бабки, которые я имею сейчас, практически не напрягаясь? Если учесть индексацию, что-то около четырех месяцев к одному. То есть бабки, которые я сейчас получаю за четыре недели (у нас платят понедельно), в армии я бы получил за четыре месяца. Во!
Четыре месяца дурацкой службы, во время которой тебя могут убить или искалечить, оскорбить или унизить, засадить за решетку или подставить твоих близких. А ты тяни лямку, потому что офицер, и никто не поинтересуется, можешь ты ее, эту самую лямку, тянуть или как? И есть ли у тебя все, чтобы ты делал это как надо? Нормально?! Хотя, мне кажется, любой хозяин заботится о том, что имеет: периодически проверяет, например, в каком состоянии находится его автомобиль или лошадь, чистит, снабжает всем необходимым. А не делай он этого, его авто не двинется с места, а лошадь просто сдохнет.
Вот с такими соображениями я, как уже сообщал раньше, забрался в обделанную будку и набрал номер своего патрона.
Трубку сняла его очередная пассия – Наташка. Я толком не знаю, какова степень серьезности их отношений, однако могу с уверенностью сказать, что она ему не просто забава, как было до того. Слишком долго она сумела продержаться в этом доме, где дамы ее категории, как правило, проводили не более нескольких ночей – с перерывом в неделю, а иногда и больше.
Услышав меня, она сразу же поинтересовалась, где я нахожусь и почему так долго не был. Прибавив металла в голосе, я потребовал Дона. Не люблю, когда женщины ее типа пытаются диктовать свои условия. С того конца провода не доносилось ни звука: должно быть, она сразу надулась. Я живо представил себе, как это выглядит, и внутренне обрадовался. Иногда испытываю злорадство, грешен.
Через пару минут на том конце провода возник Дон.
– Что-то не так?
Он был краток, как всегда в таких случаях.
Я выдержал паузу и сказал как можно солиднее:
– Надо поговорить. Приезжай к скверу Героев революции. Желательно побыстрее. Только будь один, лады?
Видимо, Дона мое предложение несколько озадачило, если только его вообще что-то может озадачить. Он многозначительно хмыкнул и спросил:
– Так что случилось? Объясни толком…
Я не дал договорить, жестко отрезал:
– Я все сказал. Приедешь – поговорим. Только приезжай один.
И повесил трубку.
Постояв некоторое время возле будки, я соображал, не перегнул ли в разговоре с Доном. Уж больно кратко все получилось – как будто оборвал. Ну да ладно! Победителей не судят.
Отойдя от будки, я направился вверх по улице, которая через три квартала завершалась тупиком, названным по прихотливой воле какого-то бывшего функционера сквером Героев Революции.
Уверен на все сто, что эти самые герои совсем не обрадовались бы в своем семнадцатом, когда бы узнали, какое место им посвятили благодарные потомки. А в незабвенные времена правления главного товарища, которого многие еще хорошо помнят, этого функционера наверняка пустили бы в расход, усмотрев в наименовании пустыря насмешку над героями, идеологическую диверсию и предательство.
Так вот, я направлялся к этому самому месту, не забывая периодически останавливаться у витрин попадавшихся на пути комков и обозревать отражавшуюся в этих витринах улицу – опять же на предмет обнаружения гипотетического хвоста.
Сквозь стекла на меня лениво смотрели пустые глаза с холеных торгашеских харь. Да, именно харь, так как лицом назвать то, что я видел в каждом киоске, можно было с большой натяжкой. Разве что когда сам ты пьян, сыт и тебе все до… Ну, вы понимаете конечно.
Так вот, они на меня смотрели, даже не на меня, а через меня, с некоторой долей презрения и брезгливости. На потенциального покупателя так не смотрят, потому что покупатель, как правило, подходит (или заходит, если это павильон) и спрашивает то, что ему нужно. Солидный покупатель, состоятельный.
Я пока таковым не являлся, несмотря на то, что Дон платил мне сумму, достаточную для того, чтобы кормить четыре капитанские семьи. Сами знаете: чем больше имеешь, тем больше хочется. Аппетит приходит во время еды. В общем, чем дальше в лес, тем своя рубашка ближе к телу.
Еще полгода назад я купил себе довольно приличный прикид, с удовольствием констатировав, что далее в воображаемом списке приобретений – хороший двухкассетник, потом видеодвойка, потом…
Короче, через очень короткий промежуток времени денег стало не хватать. Потому что я очень быстро приучился лопать ежедневно по три-четыре килограмма свежих фруктов и еще килограмма два переводил на соки. Еженедельно посещал заведения ресторанного типа, а потом, кроме всего прочего, вдруг залюбил коньяки. И не какие-нибудь, а те, что трудно достать и которые стоят очень дорого.
Я еще залюбил копченые окорока, маринованные грибочки, балычок, красную икорку, затем…
Ну ладно, я вас понял. Не стоит дальше. И так все ясно. Однако я вот что никак не могу понять: как это раньше на мою нищенскую получку мне удавалось содержать семью из трех человек? Заметьте, содержать, а не просто кормить. Не знаете? И я не знаю.
В очередной раз наткнувшись на презрительный взгляд, я вдруг представил себе, что, когда Дон отвалит мне значительную сумму (даже не знаю, сколько, но уверен, что много), так я так же вот, как и сейчас, остановлюсь у витрины какого-нибудь комка, долго буду рассматривать выставленные товары, потом спокойно, без суеты войду и попрошу жвачку. Не пачку, а одну пластинку – да-да, мне всего лишь одну пластинку – что-нибудь типа «Стиморол». Ха!
А когда это мурло своими толстыми пальцами вытащит из пачки одну пластинку и небрежно бросит ее на прилавок, я не спеша сниму обертку, засуну жвачку в рот, пожую и вдруг попрошу показать, допустим, вон то дамское платье сплошь из люрекса, зеленое с серебром… Это?.. Да-да, за пять тысяч баксов. Оно должно понравится моей даме.
Чего засуетился? Смотри со стремянки не упади, когда доставать будешь. У вас страховку не платят.
Будто не замечая выпялившихся на меня продавцов, отсчитаю эти самые пять тысяч, брошу их на прилавок, возьму платье и уйду. И плевать, что на эти бабки можно целый год кормить двух здоровых мужиков или трех баб пенсионного возраста – тех, что сидят с трясущейся рукой в том самом сквере Героев Революции. Плевать! Я трачу свои. А всех нищих и больных не накормишь.
Вечером я заявлюсь в «Интурист», предварительно заказав столик. Устрою себе шикарный ужин, буду сидеть и ждать, когда подойдет одна из продезинфицированных метром, отпадно прикинутых путан – из тех, что первоклассно обслуживают черножопых только потому, что у них в наличии «зеленые». Да. И презрительно смотрят на наших парней, потому что – совки. А как иначе? Презрительно и высокомерно.
Я, естественно, очарую ее и введу в заблуждение своим приличным английским, покормлю чем бог послал, а затем приведу к себе в номер, который сниму заранее, заплатив кому следует, и она пойдет как миленькая, поскольку будет знать, что я – америкэн бой и плачу «зелеными», и еще потому, что я буду спикать на международном языке, знание которого не выдули ветры Закавказья и не выбили металлические прутья обкуренных бакинских, ереванских и других парней, ибо этот язык старательно вкладывали в меня в спецшколе для шишкарских детей лучшие преподаватели.
Так вот, я приведу ее в шикарный номер, отправлю в ванную, а затем притащу оттуда, мокрую и в мыле, и буду иметь с таким остервенением, что у нее мозги повылетают и позвоночник высыплется в остатки ажурных трусиков, которые я заставлю ее надеть, когда извлеку из ванной, а потом разорву в клочья одним резким движением.
Я буду таскать ее по всему номеру, валять по полу, перекину через кресло, поставлю на подоконник… В общем, ей вскоре покажется, что это и не секс вовсе, а своеобразные работы. Я полагаю, что никто из черножопых так и не делает. Они образованны и искушены в вопросах любви. Во всяком случае, так их представляют в прочитанных мной книгах.
И вот, когда она совсем измотается и обессиленно завалится посреди роскошного номера на залитом зарубежными напитками и последствиями жарких соитий бархатном ковролине, я приму контрастный душ – мне потребуется для этого не больше пяти минут – потом оденусь по форме четыре и громко скомандую ей: «Подъем!»
Возможно, к тому времени она слегка закемарит и неправильно прореагирует на команду. По моему представлению, эти холеные сексуры не приучены к подобным вывертам. Тогда я повторю команду несколько раз, смешно коверкая ее, с английским акцентом. Она уставится на меня, грациозно отрывая от залитого чем-то ковролина прекрасную, недоступную простым рублевладельцам плоть, а я заставлю ее быстро принять душ: «Би куик, би куик, май дарлинг!» – и одеться, пояснив, что мы опять премся в кабак – жрать и глушить дринки за ее и без того железобетонное здоровье.
Но когда она приведет себя в порядок, наштукатурится и влезет в свою потрясающую униформу, не забыв натянуть извлеченные из сумочки (предусмотрительно запасенные) шелковые трусики, я, улыбнувшись обаятельно, ласковым жестом приобниму за талию, нежно поцелую под ушко и приглашу ее следовать к двери, а потом, лишь только она возьмется за дверную ручку, томно улыбаясь в предвкушении дармовой хавалки и дринева высшего класса, я, продолжая все так же широко улыбаться, вдруг хлопну себя ладонью по лбу с последующим плавным разводом рук в разные стороны под углом 45 градусов.
Затем, пробормотав с виноватым видом: «Ай м сорри, май беби, экскьюз ми!», я внезапно брошусь на нее и завалю тут же, в прихожей, загнув в черт-те какой позе, опять одним рывком уничтожу пресловутые трусики (с непременным рычанием) и безо всякой подготовки со всего маха засажу так, что она заверещит от неожиданности, а потом, залепив рот поцелуем, чтобы не орала, буду зверски драть, толкая от двери вглубь комнаты, упираясь носками скользящих туфель в ковролин. И на ходу буду в клочья разрывать платье, периодически прогибаясь и понимая голову, чтобы взглянуть в зеркало трюмо, как эта сценка выглядит со стороны. Я читал, что такие вещи здорово возбуждают…
Вскоре она поймет, что ее роскошным шмоткам приходит конец, и начнет извиваться и рваться из-под меня, выражая свое справедливое негодование. Но движения моего хорошо тренированного тела станут энергичнее, яростнее. Мне придаст силы не обычная страсть, именуемая похотью, а безысходная злоба совка, нищего, которому внезапно посчастливилось ухватить на богатом базаре большую свежеиспеченную булку, испускающую потрясающий ванильный аромат. И вот он пытается побыстрее ее схавать, жадно заглатывая огромные куски и давясь, злобно озираясь при этом – как бы не отняли, да вдобавок еще и прибили бы за эту самую булку какие-нибудь из сытых торгашей с пустыми заплывшими глазками.
Так вот, я буду пластать ее с удесятеренной энергией, и к ужасу сознания утраты прикида у этой стервозы еще прибавится внезапное постижение страшной истины, что я имею ее при полном отсутствии импортного, хорошо смазанного презерватива (в первом случае я его, так и быть, использую), который создает относительную безопасность.
А так как эти создания страшатся СПИДа, а еще больше СПИДа (по моему мнению) боятся забеременеть, она от ужаса совсем одичает и станет строить некрасивые гримасы.
И вот тут-то я заломаю ее еще круче, немыслимо загну холеные ноги где-нибудь у себя на затылке, загоню головой под диван и с дикими рыками завершу процесс в четыре мощных толчка – так, что она почувствует, как моя животворящая субстанция низверглась в ее продезинфицированное нутро, – почувствует и содрогнется от страшного предчувствия чего-то ужасного.
А потом я засеку время и буду лежать на ней, удерживая в своих объятиях ровно 11 минут, чтобы не дать вырваться и произвести гигиенические действия контрацептивного характера, – десять минут, положенные, как утверждают специалисты, для закрепления процесса, и плюс минута – так просто, на всякий случай.
И пусть она будет вырываться и плакать, размазывая слезы по щекам, пытаясь вызвать во мне жалость, – пусть! Если украл булку, нужно слопать ее до конца во что бы то ни стало.
Наконец я гордо встану и вытащу из кейса платье, купленное в комке, то самое, и брошу рядом с ней на пол – таким небрежным усталым жестом. И она, рыдая (злобно рыдая) и размазывая косметику по ставшему некрасивым лицу, схватит это платье и прижмет его к груди, бросая на меня полные ненависти испепеляющие взоры.
Но и это не все! В хорошей булке обычно бывает изюминка – в самом центре. Обкусав булку по краям, самый смак познаешь, когда отправляешь в рот эту самую изюминку. Обычно при этом закатываются глаза, а кадык судорожно дергается в последнем глотательном движении.
Я не буду закатывать глаза – это не в моих правилах, поскольку в определенное время и в определенном месте меня приучили во время общей большой еды держать глаза широко открытыми, иначе движение кадыка действительно может стать последним. Не только в этот прием пищи, а вообще – в жизни.
Я подойду к входной двери, оборвав попутно телефонный провод, вставлю ключ в замочную скважину с наружной стороны и спокойно сообщу, что ее, суку подчерножопую, только что отымел обычный совок, жена которого не всегда могла позволить себе роскошь приобрести новые трусья совдеповского производства, даже латала-штопала старые и берегла, потому как муж перебивался на зарплату, честно вкалывая, как папа Карло, в то время как другие – те, за кого он, придурок, пролил свою не разбавленную зарубежными напитками кровушку, – жировали, спекулируя и воруя. Это когда она у него была еще, жена, когда еще не сбежала отчасти из-за нищеты, отчасти из-за легкомыслия к армяну – торгашу шмотками…
Потом я запру дверь на ключ, оставив катающуюся от злобы по полу инвалютную штучку убиваться из-за своего поражения, и быстро-быстро спущусь вниз, в вестибюль. А там, в вестибюле, обязательно улыбнусь администратору и швейцару и, выйдя из стеклянного склепа, бесшумно растворюсь в вечернем мраке.
А можно для полнейшего кайфа (ведь попадаются иногда булки с двумя изюминками!) вызвать ничего не подозревающего администратора, которой по совместительству является и главсутенером, на крылечко, подальше от зорких глаз шкафоподобных ребят, тусующихся в холле, – вроде бы по делу – там, обаятельно улыбнувшись, крепко заехать ему в репу, подождать, когда его жирное тело войдет в соприкосновение с холодным мрамором крыльца, приподнять за лацканы хорошего пиджака от Зайцева и еще разок заехать, присоветовав (назидательным этаким тоном) проявлять бдительность и не пускать кого попало. А уже потом раствориться во мраке – таинственно и загадочно…
Глава 3
Полтора года, что ли? Да, около полутора лет назад из внутренних войск России меня уволили с должности командира группы спецназначения и лишили звания капитана, которое я имел в то время.
Сам я, дурак, виноват, нечего врагов искать. Если хотите, расскажу. Только начать придется с того, что у меня была красивая жена. Натуральная блондинка с голубыми глазами, точеной талией и ногами, что называется, от коренных зубов. Она меня никогда не любила, но это я уже потом, после разрыва, осознал своей не особо умной головой.
Я эту девочку прихватил, когда охранял ее папаньку, сопровождая его в полете на какую-то точку в горах Кавказа. Папанька был генералом, и при проверочных облетах его охранял специальный расчет – пятеро солдат, сержант и офицер. Этим офицером в тот раз оказался я – тогда еще молодой лейтенант, командир взвода спецназначения.
Получилось так, что генерал на некоторое время задержался в районе чрезвычайного положения. Обстановка была относительно спокойной. А если еще учесть, что там в изобилии имелись горы, солнце, хорошие вина, кавказское гостеприимство (это потом оно сменилось открытой враждой, приводящей местами к военным действиям), то…
В общем, в гости к генералу прибыла супруга с дочкой. Дама, скажем так, эксцентричная, охочая до романтики и ревнивая ужасно, на что были причины, потому что муженек ее здорово на слабый пол западал, несмотря на возраст. Жена его периодически проверяла, используя для этого любую возможность. В тот раз ее появление оказалось сюрпризом. На какой-то заставе чего-то там кончилось, генерал по радиосвязи приказал доставить немедля, до его убытия. Прилетел вертолет, и – нате вам… «Ха-ха» три раза.
В данном случае супруга генерала могла бы и не рисковать: ее опасения насчет времени и места не оправдались, поскольку горцы здорово хранят честь своих сестер и дочерей. Тут вместо клубнички можно отпробовать иное, острое, блюдо. Даже анекдот на эту тему ходит, но не стану злоупотреблять вашим вниманием. Суть в другом.
Так вот, получив сюрприз, генерал покатал желваки и – куда деваться? – организовал дамам кратковременный культурный отдых: охота на козлов (конечно, не сами дамы охотились), прогулки и потребление горного воздуха, вечера у костра, шашлыки, вино…
А я – молодой, стройный и, можно сказать симпатичный лейтенант. Я вообще в том плане скромный, но женщинам иногда нравлюсь, могу быть обаятельным. Вот я и прихватил дочку генерала у ручья. Сам не понял, как получилось. Именно прихватил. Вайнер весьма определенно охарактеризовал это в одном своем романе.
Наташе, дочке генерала, захотелось прогуляться к источнику, который призывно журчал на южном склоне, метрах в двухстах от опорного пункта. А уже стемнело, вот генерал и приказал сопроводить девушку.
Перед этим они довольно долго сидели за столом и выпили много вина, а кавказское вино коварно по отношению к равнинным жителям: оно обладает божественным ароматом и великолепным вкусом (разумеется, когда его готовят для себя, а не на продажу), и его пьешь так, как будто это компот. Но действует оно как хороший самогон вторичной перегонки. Причем весьма своеобразно: сидишь за столом, пьешь и прекрасно себя чувствуешь, весело и светло на душе, а когда встаешь, внезапно ощущаешь, что тело твое валяет дурака – нарушается координация движений и так далее.
Так вот, веду я дочку генерала аккуратно так под ручку, слежу, чтобы не спотыкалась, и млею: такая она красивая и недосягаемая. Я даже ни о чем таком и подумать не смел, молод был, субординацию ставил выше личных интересов. Как же, дочь генерала! Вроде бы тоже начальство.
Итак, болтая о всякой всячине (в одностороннем порядке – она болтает, а я отвечаю натужно, односложно так, типа: да, так точно, никак нет), добрались мы с грехом пополам до источника под спотыкания и «хи-хи». Попила генеральская дочь водички прозрачной, хрустальной, облокотилась о колоду и вдруг мечтательно так сказала: какая, мол, сегодня прекрасная погода, такой чудесный вечер, и вообще поэтому она хочет, чтобы я ее поцеловал…
А я стою ни жив ни мертв. Честное слово, мне страшно стало, женской плоти полгода в руках не держал. Сразу после училища рота, в которую я попал, улетела в эти самые дурацкие горы. Тогда дочка сама легко так меня обняла со смешком, приподнялась на цыпочки и поцеловала в губы.
Может быть, она хотела легонько поцеловать, для развлечения, но выпитое вино сыграло нехорошую шутку: голова, видимо, закружилась. Она всем телом навалилась на меня и впилась губами в долгом поцелуе. Я почувствовал каждый ее мускул, каждый бугорок, выпуклость…
В общем, получилось так, что я не смог совладать с собой. В голову ударил красный туман, перед глазами заклубились удивительные столбы фаллической формы. Она очухалась было и стала вырываться, но остановить меня тогда мог разве что хороший удар коварным сапогом в область затылка.
Я повалил ее прямо у источника, в грязь, где вечером топтались приходящие на водопой бараны, судорожно сорвал с нее все, что мешало, и в буквальном смысле слова изнасиловал со страстным мычанием – меньше чем полминуты, при этом так трясся от возбуждения, будто по меньшей мере схватил лихорадку…
До этого я уже неоднократно общался с дамами, поэтому заметил, что она, несмотря на весьма ранний возраст, уже не девочка. Более того, буквально на последних секундах нашего соития (возможно, мне тогда просто померещилось) она начала предпринимать попытки получить удовольствие (в грязи!) и очень разозлилась, что ничего из этого не вышло – слишком быстро я управился.
Но это было не самое страшное. Когда она, ругая меня последними словами, смывала с себя грязь у источника, а я, разумеется, что-то виновато бормотал в ответ, мое плечо вдруг просело под тяжестью твердой сильной руки.
Это был генерал!!! Как он умудрился подойти незаметно, ума не приложу. Он осветил нас фонариком и зловеще, как мне тогда показалось, произнес:
– Ну что, доигрались?
Однако не появление генерала потрясло меня больше всего, а то, как после неизбежной в такой ситуации немой сцены отреагировала на ситуацию его дочь. Она встала в позу и с гневными нотками в голосе заявила:
– Папа, у меня сейчас такой период, когда вероятность зачатия почти сто процентов!!! Ты понимаешь, что это значит?!
Вот так. Не о поруганной девичьей чести и внезапно постигшем несчастье, не плаксиво и с оправдательными нотками… А гневно и требовательно, мол, у меня такой период, папочка. Делай вывод. Как приказ. И папочка, надо вам сказать, немного стушевался – на что уж человек был решительный и слыл за прозорливого умника…
Мы отправились в лагерь, и Наташка после непродолжительной возни перебралась в палатку, где уже почивала ее перебравшая маман. Оказывается, мы довольно долго гуляли, и все решили отправиться на боковую.
Пилоты тоже здорово наклюкались и с тихим ругачом возились в своей палатке, изредка оглашая тишину пустынного лагеря пьяным смехом.
Мы с генералом немного посидели у догорающего костра за разграбленным столом. Потом он вытащил из нагрудного кармана плоскую металлическую фляжку, плеснул из нее в два наименее грязных стакана и один протянул мне:
– Пей!
Я выпил. Это был какой-то хороший коньяк. Я до спиртного в те времена был не охоч и в последний раз пил где-то с месяц назад с замполитом роты, когда ротный был в рейде, – у нас вообще это не поощрялось. Тем более постоянно находишься с бойцами, которые здорово ревнуют своего командира к разным порокам. Он должен в их понимании быть суперменом на все сто, чтобы было с кого парсуну писать, как выражался наш ротный.
В общем, мы выпили, помолчали некоторое время. Я тут же раскис, поплыл, и все происходящее перестало казаться мне трагедией. Генерал стал как-то ближе и роднее – обычный пожилой мужик, не монстр со стальным взглядом и жестокой волей правителя. Даже почему-то жалко его стало… Единственное из-за чего я переживал в этот момент, было то, что я так быстро все сделал – как испуганный кролик: трюх-трюх – и готово.
Генерал довольно долго смотрел на меня усталым тяжелым взглядом, изучающе так. Потом вздохнул и сказал:
– Ну что ж… Раз уж вышло… женишься.
Не предложил, не спросил – приказал, как привык повелевать всеми подобными мне, хоть и мягко, как-то по-домашнему.
– Девка видная – жаловаться грех. Через месяц восемнадцать будет. Легкомысленная, правда. Есть такое. Намучился с ней. Но дальше будут твои проблемы. На то и муж, чтоб воспитывать…
Как отрубил. Вот приказ, лейтенант: жениться! Хотелось вытянуться в струнку, щелкнуть каблуками и крикнуть: «Есть жениться, товарищ генерал!»
Не посмел, промолчал скромно. Я же говорил, что строго соблюдаю субординацию.
А генерал, считая разговор оконченным, отправился спать, не забыв предупредить, чтобы я выставил пост по охране лагеря. Пост уже давно стоял: что бы верхи не творили, низы всегда незаметно делают свою работу.
Я посидел немного у стола, тяпнул еще пару стаканов вина из ополовиненной большущей бутылки, что стояла на столе, вылил остатки на землю, чтобы пацанам не досталось, и тут же завалился спать прямо на лавке, укрывшись какой-то курткой – то ли генеральской, то ли летчицкой…
С той поры прошло пять лет. Я стал капитаном, командовал ротой, потом спецгруппой – после оргштатных изменений, хотя тесть неоднократно предлагал мне перебраться в штаб и припеваючи жить, не подвергая себя опасности. Я постоянно отказывался: просто не мог бросить своих парней. Нет такой причины, по которой настоящий мужик может добровольно бросить спецназ. И потом, как бы я посмотрел им в глаза, став штабным? Мне и так досталось: постоянно приходилось доказывать, что я хоть и генеральский зять, но сам по себе крутой мужик.
Жену свою я любил безумно. Сердце кровью обливалось, когда был вдали от нее. А она ко мне таких чувств не испытывала. Я это знал, видел, понимал… И старался себя обмануть. Боялся потерять ее.
Поначалу-то она отвечала мне взаимностью. По-моему, просто потому, что в молодости легко дать на проявление бурного чувства адекватный ответ. На время медового месяца я ушел в отпуск, и мы укатили загорать на Черноморское побережье Кавказа. Тесть устроил нам путевки.
Этот месяц был самым счастливым в моей жизни. Не буду описывать, как он прошел, – все, что ни скажу об этом, будет тускло и бесцветно. Поэтому лучше не говорить. Наверное, и слов таких нет, чтобы рассказать, какое я испытывал счастье…
А дальше закружило и понесло. Она жила в старом южном русском городе, в квартире, которую нам удалось получить благодаря тестю (практически все офицеры, молодые и не очень, проживали в это время в общаге или снимали хаты в частном секторе, поскольку там дешевле). Я по три-четыре месяца мотался по различным местам в южных республиках, валял там дурака (с точки зрения моей жены), приезжал домой на пару недель, ну, может, на месяц, а потом отправлялся обратно.
Что в это время поделывала моя супруга, я не интересовался, заранее прощал все женские слабости и… Я просто благоговел перед ней, чуть ли не молился на нее и, страшно тоскуя в разлуке, даже начал писать стихи, которые с любой оказией отправлял в письмах, типа:
А здесь в горах так пусто и тоскливо.
И неба край над гранью бытия.
Лишь теплится мыслишка сиротливо:
Когда, когда тебя увижу я?!
Короткий бой сметет расчет с пригорка,
Разрушив о тебе мои мечты.
А после будет радостно и горько:
Жив я, я цел… Я здесь, а где же ты?
Мой талисман – твоя любовь и верность.
Я буду жить, дыханье затая,
Пока ты ждешь, пока тебе я верю,
Пока завидуют рогатые мужья.
Вот такие изъявления нежного чувства типа «я вернусь»! и так далее…
Первая трещина возникла в один из периодов моего короткого пребывания дома. У меня был выходной. Мы с женой гуляли по городу. Захотел угостить ее мороженым, а к киоску была солидная очередь. Посадив свою «икону» на ближайшую лавочку, я встал за мороженым.
Вдруг рядом тормозит какая-то иномарка, из нее резво выпрыгивает хачекообразный мужик, преспокойно обнимает мою жену и, дыша страстью нежной, пылко целует ее в губы. О! Она, сверкая глазами, отталкивает его и кричит, что – как вы смеете! Я вывернулся из очереди и натуральным образом вбил этого типа в машину, а его приятель, который был за рулем, резво перегазовал и они, как говорится, скрылись в неизвестном направлении.
Вообще-то мы жили в южном городе, а кавказцев в нем – хоть пруд пруди. Они иногда пристают к женщинам, особенно их привлекают голубоглазые блондинки. Но…
Потом, ночью, после того, как Наташка была необыкновенно ласкова и горяча, я сидел на кухне, смолил «Кэмэл» и анализировал.
Дело в том, что в нашей части на меня некоторые смотрели с сочувствием, которое я просто-напросто отказывался воспринимать. Ходили какие-то слухи, кто-то о чем-то судачил, некоторые парни мне пытались что-то объяснить. Одному из них я заехал в репу. По-моему, зря, погорячился. Просто не желал ничего слушать. Знаете, возможно, как это бывает.
Так вот, смолил я, значит, этот самый «Кэмэл» и припоминал. Был еще один нюансик. Дело в том, что Наташка родила сына через полтора года после свадьбы. Но это в принципе не отклонение от нормы – через полтора года, так через полтора. Только вот были две небольшие неувязочки. Когда, оправившись от эмоций, я подсчитал срок зачатия, вышло, что ребенок – семимесячный.
Да-да. В апреле я укатил в командировку и прибыл домой только в конце июня. А наследник появился только в конце февраля. Но это само по себе ничего не значило: бывают и семимесячные дети. Только вот сын получился смуглым, с черными глазами и волосами цвета воронова крыла.
Тогда я здорово переживал. В роддом после того, как его увидел, больше не приходил. Запил и несколько дней не выходил на работу.
Потом за меня взялась теща. Притащила какого-то консультанта, который долго и пространно объяснял беспочвенность моих опасений, дал посмотреть какую-то книгу уважаемого автора, где черным по белому было написано: не важно, что у родителей нет черт, которые появились у ребенка, так как, возможно, когда-то у кого-то в роду кто-то был черненьким.
А чуть позже мне позвонила мать и отругала: не майся дурью, сам не блондин, отец твой тоже в свое время закатил скандал: мол, почему ты не рыжий, как он сам и не с голубыми глазами. А дело в том, что бабка по отцу у тебя грузинка. Но ведь грузины не черные, робко возразил я. Бывают и черные, успокойся. Ага.
В общем, попереживал я и отошел. Жена была ко мне ласкова, внимательна, на сколько это возможно…
И вот финал. Ничего страшнее в моей жизни прежде не было. Я неожиданно вернулся из командировки раньше, чем положено, и застал свою жену с хачеком – уже другим, по-моему, который так добросовестно обрабатывал мою жену в нашей постели, что я даже на некоторое время дара речи лишился.
Они настолько увлеклись, что забыли обо всем на свете и не накинули цепочку на дверь, которую я открыл своим ключом. Сын, вероятнее всего, был у тещи. В зале на столе стоял французский коньяк, той же страны шампанское, в вазе – горка фруктов, рядом большая коробка нерусских конфет.
Дверь спальни была приоткрыта, так что я вполне мог наблюдать действо и слушать звуковое сопровождение.
Хачекообразный рычал, как чудовище из фильма «Чужие-2», и так интенсивно дергал тазом, что я машинально отметил: непременно он там ей что-нибудь испортит.
А жена моя страстно визжала, задыхаясь, и кусала его за грудь. Спина у хачека была вся волосатая, что ваш пуловер, а вот на голове сияла плешь, которая ритмично двигалась туда-сюда, и на эту плешь, лоснящуюся от обильного пота, падал лучик света из наполовину пришторенного окна.
На секунду мне сделалось так нехорошо, что я в буквальном смысле отключился. Сел в кресло, помню. Сердце как-то резко заболело. Никогда не думал прежде, что у меня есть сердце, настолько хорошо был отлажен мой железный организм, который мгновенно адаптировался к любым нагрузкам.
Да, я сел в кресло, немного потискал лоб руками, механически взял конфетку из коробки и стал жевать. Потом, опять же на автопилоте, медленно налил полный фужер коньяка, машинально выбрав тот, на котором отпечатались следы губной помады, – из этого фужера пила моя жена, самый дорогой мой человек, а ею я не брезговал – так было всегда.
Потом они меня увидели. В тот момент, когда он кончил, жена моя повернула голову и взгляды наши встретились. Глаза ее выражали скорее досаду, чем удивление и страх.
А потом я ее ударил. Потому что она подошла ко мне, накинув рубашку хачека, – так делает женщина, закрывая свое тело от взгляда чужого человека: накидывает рубашку своего мужчины, хранящую его запах и тепло его тела. Наташка попыталась меня обнять и, насколько я могу припомнить, объясняла, как это все у них случайно получилось.
После моего удара она отлетела, опрокинув столик, и тут в поле моего зрения попал хачекообразный. Надо вам сказать, что лично против него я ничего не имел – он даже голый был такой солидный, мускулистый, уверенный в себе и, как ни странно, чувствовал себя, похоже, хозяином положения. Я помню, он наполнил фужеры и сказал: «Ничего, парень, не переживай. Мы тебе заплатим за моральный ущерб».
Тут он ошибся. Два раза.
Во-первых, он оценил мои физические качества. Сам он был на полголовы выше и в два раза шире меня. Очевидно, таская железо на досуге – хорошая грудь, мускулистый живот и мощные плечи. А я, честно говоря, когда одет и в неподвижном состоянии, бойцом не выгляжу. У меня кличка среди своих – Профессор, а наши дают клички очень точно, абсолютно адекватно сущности человека.
Во-вторых, он что-то там ляпнул насчет «заплатим». Вот так это выглядело: наглый, самоуверенный, хозяин жизни. Пришел, трахнул жену какого-то занюханного капитанишки и покровительственно этак похлопывает его по плечу: мол, не переживай, мол, заплатим. Тебе же лучше.
Я, помнится, дал ему в репу и промазал – скользком попал, потому что ничего не видел из-за навернувшихся на глаза слез. Он от этого удара даже не пошатнулся и принялся меня лапать – хотел удержать. Я стряхнул слезы и, ни слова не говоря, рубанул его локтем по диафрагме, затем пару раз надел на колено и методично бил по функциональным точкам до тех пор, пока он не перестал подавать признаки жизни. Потом собрал кое-какие вещи и ушел к парням в общагу.
События следующих дней я помню плохо. Мне тогда не то что анализировать, жить не хотелось. Я валялся на койке в общаге, ничего не ел, на службу не выходил. Командир отряда, зная о ситуации, меня не тревожил, и так тянулось несколько дней – до бригадного развода, когда-то из начальства обратил внимание, что такого-то нет.
Потом меня вызвал генерал. Я ему сказал, что служить не буду. По крайней мере здесь. И если он не желает скандала, пусть меня побыстрее уволят – неважно, по какой причине.
Я прокантовался в общаге где-то с месяц. Парни прикармливали. Спустя некоторое время меня уволили из войск, пропустив через офицерский суд чести. Это произошло очень быстро. Некоторые годами ждут и долго дуркуют, прежде чем их выкинут.
К тому времени я немного оклемался и начал задумываться, чем бы заняться далее. Как-то пошел погулять по набережной – под вечер, уже смеркалось, вполсилы светили немногочисленные рабочие фонари. Переходя дорогу, я увидел у светофора «Вольво», за рулем которого сидел тот самый хачек, который крыл мою жену.
Хачек тоже заметил меня, развернулся по кругу и скрылся в неизвестном направлении, покачав сердито головой. Я удивленно пожал плечами: против него я ничего не имел и не горел желанием выяснять отношения.
Когда я забрел куда-то на самый конец набережной, где река подмывала сгнившие сваи и земля сползала пластами в грязную пенную воду, у меня внезапно возникла мысль о самоубийстве.
Несмотря на то, что парни в общаге постоянно уговаривали меня плюнуть на случившееся и забыть все, я просто ничего не мог с собой поделать – здорово переживал. Как вспомню жену, слезы в глазах и такая обида поднимается к горлу здоровенным комом – с ума сойти можно!
А тут такая вот панорама: пустынная набережная, тускло освещенная морговским светом, кругом мусор, окурки, мутная вода, воняет чем-то… Жить не хочется на такой земле.
Вдруг сзади раздается скрип тормозов. Оборачиваюсь, смотрю – «Вольво», та самая, и за рулем сидит тот самый хачекообразный. Когда машина остановилась, из нее вышли трое парней и не торопясь затопали в мою сторону. Мне тогда абсолютно безразлично было, что со мной будет. Как бы со стороны наблюдал: вот они подходят, а я сижу на парапете и придурковато так ухмыляюсь.
Я, помнится, спросил вроде: что они, топить меня хотят или как? Тогда возник этот хачек, приятель моей жены, и пояснил, что они просто-напросто поучат меня вежливости, дескать, как надо вести себя с приличными людьми и что я зря тогда погорячился из-за какой-то бляди.
Напрасно он так сказал. Я просто автоматически выбросил ногу вперед, одновременно разворачивая бедро, и почувствовал, как вмялась его переносица под подошвой моего ботинка – с таким противным хрястом.
Парни, по всей видимости, были не новички в деле воспитания грубых мужей, и, насколько я понял, хачек просветил их по поводу моих бойцовских качеств. Они обступили меня треугольником, не подходя близко, и один из них, стройный симпатичный чеченец с маленькими усиками, загадочно улыбаясь, вытащил из-под мышки нунчаки.
Тогда я почему-то не думал об опасности, а оценивал качество этих чак. Они действительно были хорошие, я такие уже однажды видел у одного парня. Точеный стеклопластик коричневого цвета, латунные накручивающиеся набалдашники и двойная сварная цепочка. Такими чаками можно с одного удара разнести вдребезги пластмассовую пожарную каску, какие в свое время выдавали нашим подразделениям для защиты от камней.
– Малыш немного нервничает, да? – Чеченец красиво крутанул нунчаки перед собой, перебросил их с руки на руку. Было очевидно, что он ими неплохо владеет. – Мы сейчас малыша спатеньки уложим! Бай-бай!
Ей-богу, как в боевике с Ван Даммом! Я почему-то вспомнил один из похожих эпизодов и опять разразился дурацким смехом. Эти парни, судя по тому, как они двигались, секунд через пятнадцать слепили бы меня. Можете мне поверить. Нет необходимости драться с противником, чтобы определить степень его мастерства. Достаточно посмотреть на него в повседневной жизни, увидеть, как он двигается, как проявляет рефлексы и эмоции. В общем, я был потенциальный труп, если бы чечен чаки не достал. Это неправда, что кашу маслом не испортишь. Попробуй переложи – такая херовина получится!
Чеченец быстро шагнул вперед, продолжая крутить чаки, и ошибся: вместо простого, наотмашь, удара, от которого я должен был попятиться и попасть в зону рук-ног его приятелей, он сделал сложный финт за спиной, чтобы выхватить и мазануть вкруговую по голени. Когда он перебрасывал палки за спиной из правой руки в левую, я легонько пнул перехватывающую руку с подшагом вперед, и чаки завязались на моем голеностопе, после чего мне оставалось лишь подбросить их перед собой и схватить.
В общем, тех парней, что стояли несколько сзади, я просто ударил по разу. Они сразу вышли из игры, поскольку удары были очень быстрые и пришлись по черепам. А с чеченцем надо было немного повозиться. Он не хуже меня знал толк в рукопашной. В процессе я, кажется, сломал ему голень и оба предплечья, только после этого он подставил голову.
Хачека и трогать не стал, ему и так здорово досталось. Я открыл капот машины, вырвал оттуда все провода, что сумел ухватить, и, найдя на пристани здоровенный булыжник, методично уничтожил в машине все стекла, не забыв при этом бросить орудие преступления в воду…
На следующий день я решил навсегда уехать из этого города, который разбил мое счастье. Так, кажется, принято выражаться в подобных случаях.
Перед отъездом я зашел домой, чтобы забрать кое-какие вещи, и, разумеется, встретил Наташку. Она не работала: вроде бы был выходной.
Моя жена не особо переживала. Во всяком случае, выглядела она прекрасно. Открыв молча дверь, прошла на кухню, и все время, пока я собирался, просидела там, не проронив ни слова. Перед тем, как уходить, я остановился у двери.
Зря пришел сюда! Зря! Я почувствовал, как что-то закипело внутри, бешено застучало сердце. Жалость к себе и ненависть к неправильно устроенному миру задергалась в душе.
Наташка вышла из кухни и теперь стояла близко – рукой можно дотянуться, такая же красивая, как и всегда, как в те времена, когда мы были вместе и я не мог наглядеться на нее.
Господи! Ну и плохо мне было в тот момент!.. Я, здоровый мужик, не раз смотревший в глаза смерти, машина, запрограммированная на бой.
Я не мог говорить. Надо же было попрощаться, но что-то душило. Казалось, что в горле застряло что-то большое, шершавое… аж слезы из глаз!.. Я смотрел на нее, на эти руки, которые я так любил целовать, на мягкую копну волос, тех самых волос, в которых прятал свое лицо, вдыхая их аромат и забывая обо всем на свете…
Наташка спасла положение. Если бы она протянула руки, виновато что-нибудь прошептала, я бы сжал ее в объятиях и расплакался, как ребенок. Но она не прошептала, нет. Голос ее звучал сухо и неприязвенно:
– Ну что, за квартиру судиться не будешь?
Вот так. Спасибо, что не дала мне сорваться. Я сглотнул, прокашлялся.
– Зачем судиться? У тебя ребенок. – Я опять прокашлялся и махнул рукой. – Прощай…
Так расстался я со своим самым дорогим человеком. Вечером этого же дня уехал в свой родной город.
Некоторое время я катался по городу, собирая деньги: отец устроил меня инкассатором. Работа непыльная. Платили, правда, слабовато, но я жил у родителей, практически ничего не тратил и ни в чем не нуждался.
А потом случилось самое страшное несчастье в моей жизни. Мои родители, возвращаясь с дачи на своем автомобиле, попали в автокатастрофу. Были сумерки, самое паршивое время суток, когда фонари еще не разгорелись, а полумрак размывает очертания предметов. Видимо, поэтому отец проглядел выезжающий из-за поворота на трассу «КамАЗ», который двигался с выключенными фарами. Когда на место происшествия прибыла «скорая помощь», мои родители были мертвы…
Я никогда не верил в Бога, не увлекался модными ныне оккульными учениями и прочей мистикой. Но после того, что случилось, я стал думать, что рок за что-то преследует меня…
Не буду описывать дальнейшие перипетии своей безрадостной жизни, если это можно назвать жизнью. Скажу только, что я чуть не спился. Появились какие-то патологические хари, мелькавшие в алкогольном тумане, кто-то приходил, что-то приносил, пили, опять уходили, где-то шатались, опять пили – и так до бесконечности.
Из инкассаторов меня выгнали – кому нужен пьяница? Некоторое время помаявшись подобным образом, я в один прекрасный день стал перед фактом, который настоятельно требовал, чтобы над ним задуматься: у меня не осталось и крошки хлеба, собутыльники меня покинули, поскольку я им не мог ничего дать, кроме осложнений с участковым, который пригрозил всех отметелить, ежели не перестанут спаивать пацана, меня то бишь.
Так вот, я проснулся около полудня и обнаружил, что дома совершенно нет ничего из продуктов. Тогда я решил умереть от голода. Работать где-то на складах и таскать мешки с мукой очень не хотелось, а просить милостыню я не стал бы и под страхом расстрела.
Уже была зима. Оказалось, что и уголь кончился. Лежа в нетопленом доме на грязной постели, я рассеянно чесал места укусов вшей – уже и не помню, когда они начали одолевать.
Пролежал я так, уподобляясь великим стоикам прошлого, сравнительно недолго. Буквально к рассвету следующего дня хмель вместе с остатками шлаков и прочей сопутствующей дряни вышел полностью, и вместе со зверским голодом я внезапно ощутил жажду кипучей деятельности во благо своего желудка, тела и того, что осталось от души.
Мне одновременно захотелось – остро так, с надрывом, до ломотной боли в груди захотелось сразу – жрать до отвала, еще баню с крутым паром, веником и женщину! Ух!..
Я даже зарычал от внезапно навалившихся желаний, до того это было ново и остро. Уже и не помню, чтобы за последнее время я был трезвым и ощущал себя, что называется, в здравом уме и твердой памяти: все было как-то расплывчато, наполовину, без особой эмоциональной окраски и акцентов.
Однако надо было что-то предпринимать, ведь у меня, как я уже отметил, не было денег, не было угля – вообще ничего не было, чтобы вернуться к нормальной жизни. Я быстро оделся во что-то и бросился к соседям в надежде занять…
Соседи не пожелали мне ничего давать. Зато я узнал, что раньше уже выклянчил кучу денег и чуть ли не полгрузовика угля в соседних домах. Теперь, надо полагать, у соседей кончился лимит терпения, доверия и жалости.
Стыдно. Но убей меня бог, если я хоть что-то помнил…
Тогда мною овладела какая-то отчаянная злость: надо же мне снова стать нормальным человеком! Внезапно я вспомнил, что у меня есть телефон – уже и не знаю, когда я последний раз им пользовался.
Решил куда-нибудь позвонить, хоть в милицию, что ли: пусть приедут и заберут, навру, что я убил кого-нибудь. Пока будут разбираться, авось там накормят и помоют. А можно еще и в психдом звякнуть – я был уверен, что в таком состоянии запросто сойду за помешанного.
Немного успокоившись, я с трудом отыскал записную книжку с номерами телефонов и долго листал ее, соображая, кому бы позвонить. Наконец нашел несколько номеров старых приятелей и знакомых, к которым можно было обратиться, не опасаясь, что ответят отказом. Тут меня внезапно продрало: а вдруг телефон отключили?! Когда я платил за него последний раз? Не помню. Скорее всего вообще не платил, после гибели родителей как-то не до того было.
Телефонная трубка ответила умиротворяющим гудком. Похоже, что машина, которая должна автоматически отключать абонента, ежели он просрочит уплату, на сей раз засбоила или чего там еще. Может, просто по халатности не отключили, как это у нас бывает.
Первый номер отсутствовал. Когда набрал второй, мне сообщили, что никакого Сергея здесь уже давно нет. Это меня особо не расстроило, я стал набирать дальше… Звонил долго, упорно, но, должен признаться, результат был нулевой. Только двое из гипотетических кредиторов оказались на месте, но и те дали понять, что, мол, извини, паря, время суровое, тревожное, поэтому в ближайшие годы инвестиций не предвидится.
Я сник. Позыв на кипучую деятельность во благо тела внезапно сошел на нет, уступив место апатии. В самом деле, кому нужен какой-то давний знакомый, который после стольких лет молчания звонит и просит денег?
Машинально перебирая листы записной книжки, я добрался до последней страницы, на которой ничего не было, кроме тщательно заштрихованного ручкой прямоугольника. Видимо, раньше здесь было что-то написано, а потом кто-то счел нужным эту запись уничтожить. Я перевернул страницу и на внутренней стороне обложки разглядел слабый след записи. Внезапно всплыло в памяти читанное когда-то нечто из графологии: сильный нажим, однообразный наклон и постоянная величина букв свидетельствуют о цельности и твердости характера…
Совершенно спокойно, не зная еще, какой от этого будет толк, я подошел к окну и с трудом разобрал, тщательно вглядываясь, то, что осталось выдавленным на обложке – номер телефона и фразу: «Анечка, будет плохо – позвони».
Присев на диван, я попытался осмыслить полученную информацию. Аня – имя моей матери, царствие ей небесное, – так, кажется принято говорить, вспоминая об умерших. Я не мог примириться с тем, что мамы нет. Так пишут в книгах, когда хотят показать глубину скорби оставшихся здесь по тем, кто ушел. Я не то что не мог примириться, просто старался не думать об этом. Понимал: стоит только заострить на этом внимание, как я взорвусь изнутри от страшного чувства одиночества и осознания трагичности случившегося…
Не буду говорить о том, как я любил мать. Это было бы не просто перечислением стандартных понятий, которые в избытке имеются в любой мало-мальски «нравственной» книжонке. Скажу лишь, что она была необыкновенной женщиной. Все, кто с ней общался, понимали, что на них снизошла благодать Божья. Я не помню, чтобы она повысила голос или как-то выразила свое недовольство в резкой форме.
Помню еще, что я всегда был уверен: отец мой просто недостоин счастья иметь супругой такую женщину и ему повезло, как только может повезти на этом свете. Впрочем, похоже, что он сам так считал.
И еще. Я в юности был глубоко несчастен, как я думал, оттого, что не родился лет на двадцать раньше. Я был уверен, что, если бы это случилось, я сделал бы все, чтобы жениться на своей матери (впрочем, она тогда не была бы моей матерью), возможно, укокошил бы ее мужа, если бы он существовал. А поскольку все это из области фантастики, я в юности был глубоко несчастен, так как верил, что такую женщину, как моя мать, я в жизни не встречу никогда…
Так вот, я оглядел «оттиск» надписи и вяло соображал. Кто бы ни был этот тип, что написал для мамы на последней странице, он может мне помочь. Попытка не пытка. Я набрал номер без всякой надежды на успех и приложил трубку к уху. Через восемь гудков на том конце возник недовольный женский голос.
У меня болезненно-изощренное воображение, особенно когда организм находится в нетипичном состоянии, и я сразу же представил себе особу лет тридцати-тридцати двух в одном чулке (почему именно в одном, не знаю даже), с всклокоченными волосами, крашенными перекисью и торчащими в разные стороны, помятой и красной от прикосновения мужской небритой рожи физиономией. Особу, которая выскочила из спальни в прихожую и, нагнувшись к низенькому столику, держит одной рукой телефонную трубку, а другой перебирает полы халатика, укрывая самовольно выскальзывающую грудь.
Голос недовольно повторил: «Да!», как будто особу оторвали от самого важного и, возможно, последнего в ее жизни дела.
Собравшись с духом и стараясь придать голосу уверенность, я произнес:
– Хозяина позовите. Только побыстрее, я спешу!
Видимо, особу ответ не только не удовлетворил, а даже как будто взнервировал несколько, потому что она еще более, чем раньше, неприязненным тоном ответила:
– Какого хозяина? Ты куда звонишь, бедолага?
Ну вот. Сказать, куда звоню, я, естественно, не мог, поэтому на секунду-другую замялся, а эта дама на том конце провода, тут же этой заминкой и воспользовалась:
– Сообразисначалакудатебенадоапотомтрубку бери!
Эта фраза была выпалена с непостижимой уму быстротой, как будто репетировала полгода, и с такой энергией, что я даже задохнулся от возмущения и уже набрал было побольше воздуха, чтобы обматерить ее как следует, что вообще-то не в моих правилах, однако эта «скороговорка» бросила трубку. Вовремя, потому что досталось бы ей от меня, ответил бы ей достойно.
Ну надо же, а! Во мне тут же пробудились все чувства, что я испытывал сегодня, как проснулся. Признаться, после разговора с женой я испытывал ко всем без исключения женщинам что-то типа ненависти и желания каким-то образом отомстить – чувство низкое и недостойное, тем не менее оно имело место в глубине души, а иногда, при соответствующих обстоятельствах, вылезало наружу в неопределенной форме.
Читать бесплатно другие книги:
