Профессия – киллер Пучков Лев

Я на переднем сиденье, собранный и строгий, уверенный в себе и одновременно слегка расслабленный, вроде бы как до скукоты привыкший ко всему происходящему.

На заднем сиденье развалился мой шеф – один из крутых менов этого города. И я с ним на равных! Ну, пусть будет – почти на равных. Какая разница в данный момент!

А позади нас – «Шевроле» с телохранителями, неслабыми ребятами со стволами под левой рукой. О! И мы катим к шикарному кабаку – когда Дон сообщил мне название, я аж вздрогнул. Это самый крутой кабак в городе, где собиралась серьезная публика: деловары покрупнее, высшее звено администрации, творческая элита и сливки криминального мира. И телки – отпад. Судя по слухам.

Сам я этот кабак наблюдал только издали. Ничего примечательного снаружи он из себя не представлял: двухэтажное каменное здание послевоенной постройки, порядком облупившееся панно, с которого содрали лозунг «Наша цель – коммунизм», но оставили крестьянку и рабочего с мертвыми глазами наркоманов, да крытая черепицей двухскатная крыша, требовавшая ремонта.

Насколько я помню, с 1985 года побывать в этом заведении считалось событием из ряда вон. Если кто-то так небрежно выдавал: «А вчера с тем-то, тем-то вечерком заскочили в „Болдино“…» – все уважительно замолкали: значит, тип еще тот, раз пускают.

Вот и представьте себе: ночь, огни, две классные тачки, заводной музон, шикарный салон, крутой мужик Дон, телохранители – моща, я – отпадный кореш сам по себе, этакий джи-ай – ну просто обалдеть можно!

Правда, я довольно смутно представлял себе, что смогу сделать для шефа, ежели, предположим, нас у перекрестка обстреляют из спереди притормозившей машины. Ствола у меня не было, а рассчитывать на проворство следовавшей позади группы прикрытия в первые несколько секунд, которые, как говорится, решают все, не приходилось.

Более того, в случае такого расклада мы неизбежно рисковали оказаться между двух огней. Я далек от мысли, что наши шкафчики – отменные снайперы.

С другой стороны, Дон занимал довольно устойчивое положение в городе, судя по той информации, которую я успел получить, и в принципе на данный момент вряд ли у кого возникла необходимость производить его отстрел.

Тем не менее какой-то процент вероятности такого поворота событий имел место, а иначе зачем тогда телохранители вообще? И этот фактик привносил в обстановку определенный элемент риска, заставляющий несколько мобилизироваться и одновременно приподнимающий настроение – примерно так же, как при очень быстрой езде по нескоростной дороге с колдобинами, крутыми поворотами и не совсем трезвым водителем.

Я так расфантазировался, что вполне серьезно ожидал при подъезде к ресторану увидеть пару рослых швейцаров в сверкающих галунами ливреях, которые услужливо откроют двери нашего авто и, поклонившись, торжественно проводят в зал. Разумеется, почести будут оказаны Дону, но, поскольку я с ним, значит, отчасти и мне тоже. Во!!!

Но, увы, мы проехали мимо главного входа и зарулили в небольшой дворик за рестораном, освещенный неоновым фонарем. Там стояли четыре машины неотечественного производства, и, судя по толстому слою снега на этих авто, их хозяева уже давно ели и пили.

Я отряхнулся от мыслишек и вылез из машины. На улице медленно падал снег, и стояла тишина, нехарактерная для городского вечера, в которую очень грамотно вплеталось доносившееся через открытые форточки мягкое звучание духового оркестра. О! Духовой оркестр в кабаке в наше время рэпа и компьютерной музыки. В этом что-то было.

Я почувствовал, как сладко заныло под ложечкой. Ой, что-то будет! Между тем Дон тоже покинул автомобиль, и мы направились к тыльной стороне здания.

Открыв дверь черного входа, мы спустились в подвал, который представлял собой длинный, ярко освещенный коридор с закрытыми дверями по обеим сторонам. Мне показалось странным, что заведение не охраняется со стороны черного хода – я даже огорченно пожал плечами: выходит, уровень крутизны гораздо ниже, чем ожидалось!

Пятая от входа дверь, расположенная с левой стороны, была открыта. В довольно большой комнате находились трое парней спортивного телосложения.

Двое гоняли на экране «Панасоника» танки, пользуясь приставкой, а третий расслабленно сидел на круглом вращающемся стуле – типа как у стойки бара – и наблюдал за четырьмя маленькими экранами, на которых во всех ракурсах проецировалось изображение заднего дворика и входной двери.

На стене рядом с парнем примостился серебристый ящик с тремя буквами – БДШ. Чуть ниже ящика находилась большая красная кнопка, а еще ниже расположилась маленькая металлическая коробочка, от которой через всю стену на уровне бедра была натянута струна.

Когда мы проходили мимо, парни вежливо кивнули. Дон поприветствовал тем же способом, а я на пару секунд застопорился, рассматривая комнату, и почувствовал себя самонадеянным лопухом, поскольку при входе не заметил целых четыре камеры и не обратил внимания на зуммерное жужжание, когда открывал тяжелую входную дверь.

Эти парни лицезрели нас с того момента, как мы зарулили во двор, и, покажись им что странным, они бы не нажали кнопку, отпирающую электромеханический замок, а при желании один из них мог легким движением тронуть струну, отходящую от нижнего ящика, и привел бы в действие сигнал тревоги. Вот.

Миновав коридор, мы по ступенькам поднялись наверх, где открыли еще одну металлическую дверь, зажужжавшую при нашем приближении, и оказались в просторном помещении, которое отделяло кухню от зала.

У входа стоял стройный темноволосый мужик лет сорока в белой накрахмаленной сорочке с короткими рукавами и бабочкой.

Он улыбчиво поздоровался, но не подобострастно, а скорее с достоинством и сообщил: «Все готово. Может, еще чего?» – на что Дон отрицательно помотал головой и сказал, потыкав большим пальцем левой руки через плечо в мою сторону:

– Спроси. Может, этот тип еще чего пожелает.

Мужик при бабочке вопросительно посмотрел на меня, и я несколько смешался, поскольку малейшего понятия не имел, чего там шеф назаказывал. Переварив ситуацию в течение одной секунды, я, как мне показалось, небрежно и житейски опытно этак произнес:

– Плюс маринованных лангустов с артишоками и… и тошнотики, – чем понадеялся привести этого метра, или как его там, в недоумение.

Однако, как это пишут в романах, на его беспристрастном лице не дрогнул ни один мускул. Он только согласно кивнул и сделал жест рукой, на который из глубины зала тотчас же вышмыгнула очень симпатичная блондинка в атласной униформе с блокнотом в руках и ногами от ушей, при виде которых у меня сразу перехватило дыхание.

Метр что-то продиктовал блондинке, а мы с шефом уже перемещались по лестнице на второй ярус, и в процессе подъема я мгновенно представил, как хорошо было бы схватить эту запыхавшуюся милашку в охапку, перекинуть через стойку бара и, разорвав на ней юбку, с шумом и пыхтением отыметь под недоуменные взгляды почтенной публики…

И тут же почувствовал угрызения совести, заметив всепонимающий насмешливый взгляд Дона. И подумал: если я и не сексуальный маньяк, то уж точно двинутый на этой почве, поскольку каждую привлекательную особь противоположного пола, каким-то образом рискнувшую подчеркнуть достоинства своего экстерьера, мне обязательно хочется тут же отыметь на фоне имеющей место обстановки, причем непременно грубо и с наиболее возможным шумом.

Так вот, рентгеноскопы Дона безошибочно зафиксировали мой порыв, и, когда мы уселись за стол в кабинете, он резюмировал:

– Тебе надо организовать постоянного секс-партнера… Чтобы она ежевечерне утрахивала тебя до полного изнеможения. Думаю, через три дня такого режима при виде женщин в твоих глазах будет появляться только легкий интерес, а через неделю тебе на них смотреть не захочется. Поскольку ты еще не в курсе конъюнктуры, я организую это дело, – и небрежно махнул на меня рукой, когда я подался вперед, чтобы с достоинством сообщить, что я уже не мальчик и не нуждаюсь в такого рода протекции.

Я тут же надулся и принялся сосредоточенно изучать обстановку, решив, что не потерплю со стороны кого бы то ни было диктата в сфере своих интимных увлечений. А то что же получается? С этой нельзя – она такая-то. С этой тоже нельзя… А чтобы твоя эрекция не мешала продуктивному труду, я, так уж и быть, положу под тебя кого-нибудь, не переживай. Ха! Не потерплю.

Между тем обстановка в кабинете была самая заурядная – обычная, ничем не примечательная комната с тремя стенами, в одной из которых имелось здоровенное окно с широким низким подоконником, через которое хорошо просматривались не только машины во внутреннем дворе, но и люди, которые в них находились.

Четвертой стены не было. Комната одной стороной выходила на галерею; сидя за столом, можно было наблюдать за большей частью зала, в то время как нас разглядеть снизу представлялось затруднительным: кабинет очень скромно освещал небольшой световодный ночник, который вращался вокруг своей оси и мерцал голубовато-сиреневыми россыпями неярких светящихся точек.

Оправившись от смущения, я уже открыл было рот, чтобы задать шефу несколько дурацких вопросов, но тут вплыла та самая, с ногами, а следом за ней притащилась еще пара таких же. Они были похожи как сестры. Это меня удивило и позабавило. Так здорово подобраны по кондициям и одинаково одеты.

Троица быстренько сгрузила с подносов на стол целую кучу етьбы, и мне с очаровательной улыбкой сообщили, что тошнотики будут через двадцать минут. Затем, пожелав нам приятного аппетита, ноги быстро удалились. Я было опять сексанул, но исходящий от блюд аромат пробудил более сильный инстинкт, напомнив, что я ел часов восемь назад и это были малокалорийные худющие сосиски числом три.

Переборов, однако, внезапно проснувшийся аппетит, я снова предпринял попытку заговорить, но Дон махнул на меня рукой и приказал:

– Ешь давай. Только не торопись – здесь прекрасно готовят… Привыкай смаковать… А я отвечу на твои вопросы.

Я сглотнул, пожал плечами и пошарил взглядом по столу. Для начала налил стакан боржоми, выпил залпом и крякнул от удовольствия. Затем, пребывая в некоторой растерянности по поводу выбора блюд, начал скромно жевать салат, что стоял перед носом.

– Итак, – Дон плеснул немного коньяку в низкий пузатый бокал, понюхал, поставил опять на стол, – первый вопрос: почему мы зашли не с главного входа? Там яркое освещение, ковровая дорожка, швейцары в форме… Мы подъезжаем к ступеням, они нас встречают, и вот мы с помпой следуем через зал под изучающими взглядами публики… Ты на это рассчитывал?

Я чуть не поперхнулся; ну кто сказал, что телепатия – чушь собачья?!

– Так вот, – продолжил Дон. – Всех, кто приезжает в «Болдино», встречают именно так. А здесь бывают только те, кому положено. Будь уверен, постороннему просто не откроют двери. – Дон опять понюхал коньяк и медленно проглотил его, со смаком зажевав подсахаренной долькой лимона. – Среди здесь отирающихся много бывшего смерда, которому подобный прием чрезвычайно льстит. – Дон махнул рукой в направлении зала. – Вчера он шарил по карманам на толчке, а сегодня вывернулся – и вот вам, нате! Я презираю этих нуворишей, потому что у них, кроме бабок, нет ничего… Многие из них читали только «Муму» и «Анну Каренину» – по хрестоматии в школе. И то до сих пор некоторые из этих баронов не могут понять, за что же Герасим своего пуделька под паровоз пристроил.

Дон на несколько секунд умолк, наблюдая, как я расправляюсь с салатом, а потом спросил подозрительно вежливо:

– Кстати, о птичках. Ты когда-нибудь пробовал маринованных лангустов с артишоками?

Я внимательно посмотрел на него, стараясь уловить, насмехается он или просто интересуется, и, как обычно, не уловил и помотал головой – рот был занят.

– Ага, я так и предполагал. – Дон покачал головой. – На будущее: не надо шибко экспериментировать… Тебе здесь подадут и крокодиловое седло под «Анкл-Бэнсом», если попросишь, – и глазом не моргнут. Я же сказал: закажи, что пожелаешь, так сказать, от души. Ну да ладно, это мелочи… Так вот, я из принципа хожу сюда через подвал. Не потому, что боюсь чужих изучающих взглядов, просто не хочу себя ставить на одну доску с этими. – Он опять показал в сторону зала. – С этим понятно. Еще тебя, наверное, интересует, почему я оставил телохранителей внизу, да?

Я машинально кивнул и открыл крышку одной из кастрюлек, где оказались фаршированные горячие баклажаны.

– У них работа такая – охранять. – Дон развел руками. – Не то чтобы я держал их за людей второго сорта: просто у каждого своя работа, за которую каждый получает свои деньги. А насчет безопасности… Хозяин заведения отвечает за безопасность всех посетителей. Здесь нейтральная территория, и, самое главное, за последние пять лет в этом кабаке не было ни одного трупа. Это тебе о чем-то говорит?

Я опять кивнул и дал себе слово есть помедленнее, потому что первый баклажан проглотил в два приема – до того вкусно. Он был нашпигован, как я определил, слегка поджаренной копченой осетриной – я в таком сочетании эти продукты никогда ранее не пробовал, и сейчас это блюдо вызвало в моих мозговых центрах просто бурю восторга.

– Кушай, кушай – не смотри на меня, – ободрил шеф. – Я просто растягиваю удовольствие. За последние годы я стал настоящим гурманом – привычка получать кайф от хорошо приготовленной еды стала потребностью. Теперь я, если позволяют обстоятельства, затрачиваю на ужин часа три, если не более… А кроме того, как утверждают классики, тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу.

Дон почти ласково, с оттенком какого-то сожаления посмотрел на меня. Я опять кивнул, угукнув в ответ и представил себе, какой у меня в этот момент вид по сравнению с моим шефом: этакая, наверно, быстро работающая челюстями околоскотская харя… Я чуть не поперхнулся, на секунду застыл с набитым ртом и перестал жевать.

– Ничего, ничего, – успокоил Дон. – У тебя нормальный вид молодого здорового человека, который хочет жрать. Так что продолжай дальше в том же духе, – посоветовал он.

Я покачал головой и в более медленном темпе продолжил работать челюстями.

– Ну, с вопросами покончено. Теперь следующее: сегодня я сказал, что, будучи на отдыхе, можно довольно успешно продолжать заниматься делом. Было такое?

Я кивнул и навострил уши. Наверняка сейчас он объявит, что через определенное время припрутся какие-нибудь типы, чтобы в не скованной официозом обстановке поддаться его, доновскому, обаянию. И мне на секунду стало грустно: не хотелось напрягаться и соответствовать, хотелось есть, пить и слушать музыку, захмелеть, закурить сигарету – я иногда курю во хмелю – и наблюдать за залом: как-то там они, «новые русские»…

– Можешь не напрягаться. Сегодня никаких деловых встреч. Сегодня чисто аналитическая работа, непринужденная и вялотекущая. – Дон кивнул в сторону зала. – Когда прикончишь баклажаны, рассмотри людей в зале и попытайся составить об отдельных типах свое мнение. Я в это время немного пожую, а ты можешь хряпнуть коньяку – не повредит.

Я налил коньяк в свой стакан, попробовал его на вкус – он был чрезвычайно хорош – и уже собрался отправить содержимое стакана в себя, когда Дон, как бы развивая тему, спросил:

– Никогда не играл в такую игру – психологический портрет-пятиминутка?

Он лукаво сощурил правый глаз, а я неопределенно пожал плечами. Не распространяться же по поводу того, что мгновенно определить психологические и иные параметры типа, с которым предстоит иметь дело, – одно из главных слагаемых успеха моей прежней службы. Причем определить с максимально возможной точностью, иначе – неуспех. Смерть или увечье твое личное и тех, кто рядом.

Подумав, что вопрос о портрете-пятиминутке не случаен и Дон после незначительного времени, отпущенного на изучение публики, начнет в изрядном темпе задавать мне задачки по характеристике того или иного типа, я внутренне собрался и даже отставил в сторону бокал с коньяком; аналитические способности нового работника на сей раз не разочаруют работодателя – в этом я кое-что смыслю.

– Да ты расслабься, пей, ешь, – тут же отреагировал шеф. – Это не экзамен, и мне не нужны поверхностные оценки, притянутые к среднему образу бизнесмена или крутого. Я их и так всех знаю. Ты расслабься, смотри на кого хочешь и просто говори, что ты думаешь об этом человеке – без натяжек. А я буду тебя маленько корректировать, если возникнет необходимость.

Я недоуменно пожал плечами, с неудовольствием про себя отметив, что за последнюю неделю стал привыкать к этому дурацкому жесту, который в любой ситуации означал одно и то же – что тот, кто это делает, является лопухом.

Несколько секунд попереживав, решил, однако, духом не падать, употребил запланированный коньячок, немного подумал, налил еще пятьдесят граммов и опять употребил, потом даванул косяка на большое продолговатое блюдо, на котором расположились лангусты, переложенные какой-то дрянью – по-моему, этими самыми артишоками, – и решил последовать совету шефа и растянуть удовольствие.

Тут притащили горячие тошнотики – с пылу с жару, и я махом опробовал заказ. Оказалось, что в кухне этого кабака работают профи: так делала пирожки только моя бабка.

Немного погодя слегка ударило в голову, панорама спланировала слева направо и плавно вернулась на исходную, махом исчезла напряженность, и осталось лишь желание расслабиться и получать кайф, созерцая из укромного уголка сильных мира сего. А еще захотелось курить, затягиваться крепким ароматным дымом, который в непьяном состоянии меня просто раздражает – до острой неприязни к курильщику, не думающему о том, что соседи могут не переносить этот самый дым.

– Курить можно? – спросил я у Дона, слегка скоординировав движения взбрыкнувшего было языка.

– Если не будешь смолить одну за другой, хрен с вами, мой френд, – великодушно разрешил шеф. – Пару сигарет я стерплю. Вон телефон без диска. Подними трубку и попроси, чтобы тебе принесли отравиться…

Я ухмыльнулся – как мне показалось, тонко, одними уголками губ – и извлек из внутреннего кармана пиджака аккуратную пьезозажигалку и пачку «Мальборо». Насмешливо, с видом пожившего товарища глядя на Дона, я небрежно вытянул сигарету и изящно прикурил.

С наслаждением затянулся пару раз, отчего панорама снова качнулась.

– Ты знаешь, я не курю, – сообщил я шефу. – А сигареты использую как средство коммуникации… – И с удовольствием подумал, что, может быть, я и не совсем точно выразился, но сейчас настал черед моего патрона недоуменно передернуть плечами: один – ноль!

– Ну-ка, ну-ка, – прищурился Дон, – просвети недоумка.

– Если в разговоре с кем-либо, на деловой встрече, вообще при решении любого вопроса возникла какая-нибудь неувязочка или секундная заминка… – Тут я сделал жест пачкой сигарет в сторону Дона. – Не желаете ли? И вот – развязочка, пауза, собеседник чисто машинально берет сигарету, начинает прикуривать, отвлекается. У него появляется чувство временной зависимости, потому что он взял твою сигарету. Пусть это чисто подсознательно, но все же… Один балл в твою пользу. Вот так.

Я с видом сибарита выпустил струю дыма, отметив, что Дон внимательно и, кажется, с интересом меня слушает.

– Затем: даже девчонку в отеле где-нибудь сграбастал, а у нее вдруг кончилось курево, и она пожелала спуститься вниз за сигаретами. А ты ей – стоп! У меня есть, малышка, не надо тебе перемещаться! Вот и не сбежит она среди ночи и не прихватит с собой все твои бабки с одеждой под предлогом покупки сигарет…

Я опять ухмыльнулся и, посмотрев на Дона, некоторое время изучал его реакцию. И помрачнел быстро. Взгляд его при тщательном рассмотрении был совсем не таким, как мне бы хотелось: заинтересованным и внимательным. Голый сарказм, даже сквозь коньячный наплыв явственно ощутимый. Я недоуменно пожал плечами и скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес:

– Что, опять дурака свалял?

– Да нет, собственно… Процесс обтесывания идет нормально.

Дон слегка поморщился, подвинул к себе салат из зеленого лука и свежих огурцов. Покачивая вилкой между пальцами, в очередной раз походя истоптал мое самолюбие:

– Во-первых, из тех типов, с которыми тебе придется общаться, как ты выразился, при решении какого-то вопроса, никто не курит – не престижно. Большинство из них даже мяса не едят и пьют только активированную воду – чего там говорить о сигаретах… Так что если ты, пользуясь твоим выражением, при внезапно возникшей неувязочке предложишь кому-то закурить, на тебя посмотрят в лучшем случае как на идиота. А потом, если возникнет такая неувязочка, что аж курить захотелось, то это все, провал! Вот так. – Дон смолк и несколько секунд жевал салат. – А насчет девочек… Ну, ежели тебе вдруг приспичило заниматься сексом в отеле, можешь не опасаться, что у тебя сопрут трусы из номера. Обслуживание в этом плане организовано на высоком уровне: безопасность клиента обеспечивается с особенной тщательностью. Это рынок, малыш…

Стыдно признаться, но за минуту шеф уложил меня на обе лопатки.

– И еще. Так, нюансик из личной практики. Да будет тебе известно, что приличные телки не курят «Мальборо» с синей нашлепкой Минздрава. – Дон перегнулся через стол и постучал вилкой по пачке. – Это самое «Мальборо» набивают из аналогичного вирджинскому кубанского табака во втором цехе «Дуката». А дамы, работающие, как ты выразился, в отелях, предпочитают сигареты, выпущенные для внутреннего рынка Штатов, с пониженным содержанием канцерогенов – они себе это могут вполне позволить… Угу…

Я опять пожал плечами, надулся и спрятал руки под стол. Возражать было просто глупо. Затем, подувшись некоторое время, я подумал: а может, обидеться и уйти, гордо бросив на прощание что-то типа: «Всего доброго, сударь, я довольно терпел на протяжении недели… Поищите себе другого мальчика для битья»?

Пока Дон ел, я в течение пары минут обсосал эту идею и уже почти утвердился в правильности ее. Только, пожалуй, следовало бы аккуратно положить на стол бабки: мол, отдыхай, Дон – уплачено! О! Так вполне сносно…

– Ну вот! Надулись. Теперь остается только гордо встать и уйти, сморозив на прощание какую-нибудь дичь, от которой за версту разит совдеповским душком. – Дон укоризненно покачал головой. – Если так пойдет дальше, тебе будет очень непросто адаптироваться в этом мире, малыш…

Я угрюмо насупился. Уходить расхотелось. В голосе шефа прозвучало искреннее участие, и я почувствовал, что он прав. Кто виноват в том, что я опять нарвался на оплеуху? Не выделывайся, мудак!

Дон плеснул себе коньяку, примерился и ухватил с тарелки здоровенную клешню. Я стал заинтересованно наблюдать, как он с ней поступит, поскольку раньше ракообразных и им подобных не употреблял и даже не имел понятия, каким образом этого заказанного мной лангуста следует уплетать.

Подержав клешню на весу, Дон вдруг отправил ее в рот и захрустел, задвигал челюстями, зажмурив глаза от удовольствия. Ух ты!

Пожевав некоторое время лангуста, мой патрон извлек изо рта то, что осталось, и аккуратно положил себе на тарелку.

– Ну что, отвлек внимание? – Он рассмеялся – незлобиво так, обаятельно. – У меня есть своя личная концепция. Я, разумеется, тебе ее не навязываю. Это просто моя точка зрения.

Тут он ухватил вторую клешню, что-то сделал с ней на тарелке ножом – я не успел заметить, потом в два приема высосал содержимое и показал мне хитиновую оболочку – внутри ничего не осталось.

– Вот так надо… Так вот, человек сам определяет отношение окружающих к себе. Это хорошо прослеживается, если каждый поведенческий эпизод проанализировать особо.

Мне ничего не оставалось, как внимательно слушать.

– Если ты почувствуешь, что ситуация начинает выходить из-под контроля, надо замереть, мысленно вернуться в исходную точку и, просчитав варианты возможных ошибок, принять меры к восстановлению баланса. Туманно?

Я кивнул: действительно, пока туманно.

– Это я насчет обид, – пояснил Дон. – Обиды – это очень скверная штука, мой френд. Это даже хуже, чем удар в челюсть средней силы. От обиды резко возрастает нагрузка на ЦНС, возникает явная предрасположенность к различным психофизиологическим сдвигам. Я уже давно не обижаюсь.

Тут мой патрон развел руками и склонил голову набок, как бы представляясь: прошу любить и жаловать. Вот ну совсем не обижаюсь, и все тут – с некоторой рисовкой. Я тут же решил, что он мне подыгрывает, опускается до моего уровня. Ну-ну…

– Да, не обижаюсь. Что есть обида? Несбывшаяся надежда, обманутое ожидание, неоправдавшийся расчет. Ты ожидал, что в отношении тебя поступят так-то и был уверен в этом, а поступили иначе. Ты рассчитывал, что к тебе или твоему поступку отнесутся так, как тебе этого хотелось, а получилось наоборот… Как в твоем случае: что бы ты не предпринял, над тобой всегда посмеиваются – пусть опытный, неглупый человек в два раза старше тебя, все равно обидно, черт побери! – ты же не котенок, который слепо тыкается носом в поисках оптимального положения для захвата титьки… Ты опытный, ловкий, бесстрашный боец, долгое время командовал людьми, которые привыкли иметь дело с опасностью, и наверняка они беспрекословно подчинялись тебе… А тут на тебе, всего неделю на новой работе и уже попал в разряд мальчиков для битья. Да еще положение твое не совсем прояснилось, трудно определиться с моделью поведения.

Дон на некоторое время умолк, лукаво рассматривая меня: видимо, ожидал какой-то реакции. Я спокойно и дружелюбно наблюдал за ним.

– Ну-ну… У меня такое правило: если, не дай бог, чувствуешь, что собрался обидеться, быстренько посмотри, где ты совершил ошибку… Да-да. Если ты обиделся, значит, ты ошибся – это аксиома. Это значит, что ты оказался глупее того, кто тебя обидел, потому что он на это рассчитывал, а ты не предусмотрел такой возможности. Ну а если не было никакого расчета, все получилось само собой, значит, ты лопух вдвойне, сам загнал себя в пиковую ситуацию… Тут надо моментально реагировать и уравнивать положение. Хуже всего, ежели ты обижаешься на одно и то же повторно. Это как в притче о трансформаторе и бутылке водки. Слышал?

– Нет, не слышал. – Я отвечал ровно. Уже успокоился и немного заинтересовался – что-то в этом было.

– Ну, трансформатор, он большой, страшный, гудит и, куда ни сунь голую руку, долбает током. У каждого человека разная сопротивляемость организма. Вот пришли к трансформатору трое мужиков, зная о том, что какой-то урод запрятал в будке пузырь. Один просунул руку между шин – его долбануло как следует, но остался жив. Больше не полез – хрен с ней, с бутылкой. Второй решил попытаться счастья – и так, и этак прилаживался, в конце концов его долбануло так, что он тут же и умер. А третий, понаблюдав за ними, взял длинную палку, потом поскреб подбородок, выключил рубильник, обесточив весь район, и даже после этого рукой туда не полез – достал пузырь палкой. Вот так-то, друг мой.

Я покачал головой: притча мне не понравилась.

Во-первых, очень было похоже, что Дон эту притчу тут же на ходу придумал для вящей убедительности, поскольку ничего похожего ранее я не слышал.

Во-вторых, он, по-моему, опять давал мне понять: ты, дебил, уже неделю общаешься с таким прекрасным человеком, как я, и так и не сумел подтянуться до необходимого уровня. А может, кажется?

– Ну, не бери в голову. – Дон взял бутылку и плеснул мне коньяку. – Ты довольно неплохо развит для своего возраста и имеешь массу достоинств, которые и побудили меня с тобой связаться. Я просто хочу немного тебя обтесать, если будет угодно – образовать. Ты уж, пожалуйста, не обижайся. Видимо, преподавательская привычка кроить младшего под себя очень живуча… Я думаю, ты понимаешь. А посему расслабься и наблюдай за публикой.

Я так и сделал. А про себя крутанул на память узелок. Мне всегда нравились доморощенные концепции, хоть чем-то отличные от традиционных или пусть не особо уж и отличные, но раскрывающие проблему с несколько иной точки зрения.

Ведь это очень просто, если разобраться. Почему я не догадался ранее анализировать свои обиды, доискиваться до сути, до первопричины, так сказать? Учитывая то обстоятельство, что я просто ужасно обидчив, эта концепция, возможно, в прошлом могла сослужить мне добрую службу. Возможно, как утверждает, шеф, моя ЦНС совсем не пострадала бы, освой я эту самую концепцию накануне развода…

Я расколупал несколько клешней, ничего замечательного для себя в них не обнаружил, попробовал фигурно нарезанные овощи – предположительно артишоки (я их ранее никогда не видел!). тоже так себе, дрянь какая-то. Потом уел пару кусков буженины, употребил коньяк, который наличествовал в стакане, и вдруг почувствовал себя совершенно сытым и в меру захмелевшим – даже говорить не хотелось.

Отодвинувшись от стола, я поудобнее устроился в кресле, закурил вторую по счету сигарету и принялся наблюдать за публикой.

Минут через пятнадцать Дон прервал процесс насыщения и поинтересовался:

– Ну как, оценил интерьер?

Я неопределенно пожал плечами. Сначала хотел было сделать заявление по поводу того, что готов с ходу разложить по полочкам любого, кто попадется в поле зрения, но потом вспомнил про обидную концепцию и решил не выкобениваться, а затаиться пока что.

– Тогда расскажи мне, пожалуйста, что ты думаешь вон про того типа, за третьими от эстрады столиком. Вон, прямо по центру…

Я кратко изложил свои соображения и оказался прав почти на сто. Дон удовлетворенно хмыкнул и, несмотря на свое обещание не особо меня напрягать, в течение около получаса гонял меня по оценочным характеристикам посетителей, явно преследуя какую-то цель. Внезапно он прекратил экзамен и предложил мне самому выбрать объект. Поискав взглядом по залу, я уже собирался было открыть рот, чтобы выдать свое мнение о намеченном представителе публики, и вдруг понял. и закрыл рот, в растерянности уставившись на шефа.

Дон понимающе усмехнулся и потер ладони:

– Тебе понадобилось достаточно много времени, чтобы понять очевидную истину, мой юный друг…

Знаешь, иногда очень трудно объяснить что-то на пальцах, практически невозможно. Но достаточно один раз показать в натуре, чтобы все стало непонятно… – Дон неожиданно достал из пачки, лежавшей на краю стола, сигарету, понюхал ее, повертел в пальцах и положил обратно. – Я когда-то очень много курил – в день по две-три пачки. Причем меня не устраивали легкие сорта – обязательно надо было что-то типа «Примы» или папирос «Север». Ты, наверно, и не застал такие… Мне стоило неимоверных усилий бросить. Потом я на протяжении долгих лет развивал в себе силу воли. Если ты заметил, в моем доме в самых доступных местах лежат целые блоки американских сигарет – настоящих американских. Поначалу это было схоже с мазохизмом. Представь себе: у тебя под носом лежат прекрасные сигареты и ничто тебе покурить не мешает. А ты не куришь. Потом я привык, настолько привык, что перестал их замечать. Кажется, мелочь. Однако, если ты себя приучаешь каждый день бороться с какой-то маленькой слабостью и борьба эта успешна, это имеет огромное значение. Каждый день – маленькая победа. Понимаешь? Любая победа – это радость, удар по какому-то комплексу. – Дон прикрыл глаза и потер переносицу большим пальцем левой руки. – Это я так, чтобы отвлечься. Что-то ты уж посерьезнел. Ладно. Я еще немного пожую, а ты не торопись с выводами, посоображай…

Я соображал. С того момента, как аппендикс истории лопнул и в брюхе нашей многострадальной державы развился перитонит, я, как и многие другие среднестатические совки, хотел поближе познакомиться, узнать, что же из себя представляют эти самые «новые русские» – крутые парни, бизнесмены и воротилы черного нала, нефте – и сельскохозбароны и так далее. Потому что мы о них толком ничего не знали. Мы, несмотря на происходящие где-то изменения и оглушительные крики о новой жизни и демократии, продолжали по инерции жить, как и прежде: молотили за получку, экономили гроши, простаивали в очередях и жрали что попало, ненавидя быстро надоевшую рекламу, которую пихали какие-то дебилы в самые интересные места телепередач, и с интересом смотря эсэнгэвские боевики, про мафию.

Даже сейчас, в относительно устоявшийся период свободного функционирования частного предпринимательства и ему сопутствующих структур, на улице и в других общественных местах бросаются в глаза молодые и среднего возраста люди, хорошо, как бы сказали лет десять назад, «по-западному», одетые, с холеными лицами и раскованными манерами, уверенные в себе. «Новые русские». На новых иномарках и почему-то почти всегда коротко стриженные. Ежики.

«С ежами зацепился, – так без задней мысли сообщил мне мой подчиненный пару лет назад, когда я поинтересовался, отчего это у него ухо надорвано. – Двоих чисто слепил, а с третьим повозиться пришлось: хотел, сучара, из ствола шумнуть. Пришлось его конкретно приложить».

Как потом выяснилось, мой лейтенант покупал пиво возле общаги и совершенно случайно попал в мини-разборку. Только благодаря тому, что я, уже к тому времени имевший определенный статус в том городе, где служил, успел оперативно законтачить с одним крутым и прояснить ситуацию, парень остался в живых. Вечером следующего дня пострадавшие намеривались устроить засаду, каким-то образом узнав, что тот собирается на свидание в другой район. Вот так вот.

Я, профессиональный военный, несмотря на то, что отдал армии почти десять лет, патологически не переношу однообразия. «Безобразно, но однообразно!» – лозунг, прочно въевшийся в психологию армии, которая есть плоть от плоти своего народа. Но в армии этот постулат оправдан суровой необходимостью: если каждый солдат по-своему заправит свою кровать, в казарме будет бардак, а ежели полевая форма офицера будет чем-то отличаться от солдатской в боевых условиях, снайперы с той стороны перещелкают все командование еще до начала боя. С этим можно согласиться.

Но зачем четко спланированное единообразие на гражданке? Одинаковые коробки домов, одинаковые квартиры с однообразной планировкой; в недалеком прошлом – одинаковая школьная форма, в которую были упакованы дети, обучавшиеся по одинаковой общеобразовательной программе; сотни тысяч костюмов и платьев, отштампованных на поточной линии, – носите одинаковое! Даже машины легковые – на огромную страну менее десяти моделей с незначительными вариациями, зато много и – одинаковые.

И вот на фоне однообразной совковой массы, этакого серого быдла, вдруг – холеный ежик на «БМВ»!

Я всегда с уважением относился к этим самым крутым. Они как бы бросали вызов, противопоставляли себя этому обществу, больному и разлагающемуся, для большей части которого высшей точкой наслаждения было нажраться до умопомрачения и, если повезет, устроить свинскую драку у чужого подъезда, с пьяными куражливыми криками, а если повезет еще больше, с грехом пополам задрать подол у такой же до опупения пьяной чужой жены и под взвизги и дикий ор подергаться между ног независимо от результата – потом можно будет долгими однообразными вечерами вспоминать об этих делах и смаковать подробности.

Я всегда считал, что это люди иной формации, действительно новые, будущее России… И вот в этом элитарном кабаке, хорошенько приглядевшись, я с изумлением обнаружил однообразной формовки публику…

Они были похожи, как манекены с одного завода. Холеные румяные лица средней толщины, практически маловарьированные одинаково хорошие наряды – в основном строгие классические костюмы, типа как у меня, одинаковые жесты и сленг, манера разговаривать. Я впервые заметил такое в передаче «Намедни», где, может, помните, так примерно с вами прощаются: «Пока».

Вот и эти практически все разговаривали именно так, как будто кто-то для этой элиты открыл курсы по освоению фальшивой интонации.

Даже женщины у них были одинаковые: практически все в мини-юбках или подчеркивающих прелести платьях, акцентировано чувственные, гиперсексуальные, какие-то игривые, готовые отдаться тут же, за столом, или на столе, сильно нервные и капризные – до той поры, пока самец в хорошем расположении духа.

Но самое главное – ежики. Не зависимо от возраста – ежики!

Я всегда носил очень короткую стрижку, но только потому, что приходилось вкалывать до седьмого пота, до отупения, как выражался мой бывший ротный.

А эти ежики большей частью сидят в офисах, в кабинетах. Чего они так стригутся? Или это отличительный признак кастовости: иномарка, баксы и ежик?

Я посмотрел на Дона. Он медленно поглощал грузди в сметане. Интересно, сколько сейчас, по зиме, стоят груздочки – отборные, крепенькие, в меру маринованные?

Дон был совершенно не похож на этих ежиков. Если его выдернуть из кресла и в центре кабацкого зала поставить на стол, он будет разительно контрастировать с окружающими. на фоне ежиков мой шеф, с утонченными чертами лица, одухотворенным взором и львиной гривой с красивой серебристой проседью, выглядел аристократом из лондонского высшего света годов этак двадцатых в немецкой пивной среди багроволицых бюргеров. И потом, многолетняя деятельность в сфере бизнеса не уничтожила его манер преподавателя университета.

– Ну что, анализ потихонечку завершается? – Дон пожевал грузди и оторвал меня от размышлений. – Мало было просто утверждения, что быдло и есть быдло, это просто сотрясение воздуха. Нужно было показать механизм в работе. Малыш, это не «новые русские», как ты их себе представляешь. Это твари, которым благодаря острым зубам урвать кусок получше и заскочить повыше, туда, где менее загажено. Для них всех главная задача – хапнуть и отвалить. Я многих из них знаю. – Дон потянулся через стол и прищурился. – Если задаться целью посчитать по-настоящему деловых, хватит пальцев одной руки. Остальные либо тянутся изо всех сил до этой категории, либо занимаются чистейшей воды уголовщиной там, где при небольшом приложении интеллекта им бы обломилась прибыль, действуй они в соответствии с существующим законодательством. Настоящих «новых русских», то есть прогрессивных деятелей, работающих на дальнюю перспективу, очень мало, друг. По крайней мере в нашем городе. Да вот тебе образчик. Видишь, за фикусом справа от эстрады сидит один в компании трех малолеток?

Я глянул туда. За столом развалился здоровенный азербайджанец с неуставной прической и серьгой в правом ухе. На нем была разноцветная приталенная рубашка с глубоким вырезом, открывавшим сильно волосатую грудь. На коленях он держал пьяную пташку лет шестнадцати или около того. Еще две такого же возраста белоголовые особи сидели рядом, лопали мороженное из хрустальных ваз и заразительно смеялись над чем-то, о чем рассказывал им хозяин. Соседи недовольно морщились, а когда оркестр смолкал, гоготанье трех нимфеток, по всей видимости, было слышно и на ближайшей автобусной остановке.

Я покачал головой и ухмыльнулся.

– А что, «новые русские» бывают такими?

Дон развел руками: дескать, чем богаты…

– Этот любитель девочек всего три года в нашем городе. И за это время он подмял под себя все коммерческие ларьки Центрального района. Вроде бы что такое ларьки? А это 80 процентов торгового оборота района. Улавливаешь? Его зовут Мирза, и он испытывает патологическую страсть к блондинкам-малолеткам. Как он объясняет, это основная причина, по которой ему пришлось уехать из Баку. Там очень мало блондинок, еще меньше малолетних блондинок и уж совсем мало блондинок-малолеток, которые дают напропалую даже не за бабки, а так: мужик клевый, потому что и в ресторан водит.

– А как же ему удалось за три года?..

– Он крутой парень – хитрый, как лиса, зубастый как крокодил, но при всем при этом он один из немногих в этом городе, кто придерживается перспективного планирования, поступается сиюминутной прибылью ради будущего процветания и обладает страшной работоспособностью, которая на фоне, я бы сказал, первобытного интеллекта дает потрясающие результаты.

Вот некоторые характеризующие моменты. Он регулярно, без задержек платит «братве». Однако же именно он два года назад договорился с главной группировкой района о постоянном контроле за безопасностью своих торговых точек и выложил солидную сумму на оборудование ларьков средствами сигнализации. Остальные до сих пор в случае чего бегут к автомату на углу – если получается добежать. А в его ларьках – кнопочка под прилавком. В его ларьках торгуют молодые и симпатичные. Не потому, что он их всех трахает. На такой объем его чисто физически не хватит.

– Я понимаю, потому что молодая и симпатичная может привлечь к прилавку больше клиентов.

– Правильно. Эти молодые и симпатичные – дочери и жены его знакомых. Он не берет продавцов с улицы и тем застрахован от случайностей. Он хорошо платит своим продавцам и делает щедрые подарки городским властям и боевикам – помимо платы, а это здорово располагает, сам понимаешь. Он никогда не обманывает налоговую службу боевиков.

Заметив, что я удивленно поднял брови, Дон пояснил:

– Периодически осуществляются проверки соотношения дохода и затрат. Бухучет, так сказать. Этим занимаются профессиональные экономисты, работающие на «братву». Четверо предшественников Мирзы умудрились в течение года крепко пролететь из-за своей жадности. А этот держится. И хорошо держится.

– А у него самого какое образование?

– У него? Окончил восьмилетку в горном селе. Он каждые полгода нанимает специалистов, которые путем анкетирования исследуют потребительский спрос. Поэтому в его ларьках есть то, что пользуется наибольшим спросом. Причем он разрешает своим «молодым-симпатичным» сбрасывать до 40 процентов стоимости товара, если кто-то покупает оптом.

– Проще было бы снизить цены на несколько процентов – сразу бы разобрали весь ларек, – ввернул я, как мне показалось, вполне резонно.

– Ну уж нет. – Дон усмехнулся. – Цены нельзя произвольно снижать – за это придется ответить. А вот мелкооптовая торговля со скидкой – это просто гениальный выход из положения. Банка пива стоит в ларьке три тысячи рублей. И в центре, и на окраине. А в упаковке – полторы штуки, если берешь всю сразу.

– Но так называемому среднему гражданину упаковку не потянуть, это же понятно.

– Понятно. А если пять мужиков скинутся, все получается.

– Да, пожалуй, – согласился я.

– В результате товарооборот Центрального района в два-три раза быстрее, чем у остальных.

– Соседи, наверное, на него зуб точат?

– Сидит Мирза крепко. Ему наплевать на этот зуб. В летние месяцы он делает большие бабки на торговле прохладительными напитками.

– Понятно. Жарко, пить всем хочется.

– Тогда почему остальные не получают и трети того, что имеет Мирза? – спросил Дон и хитро взглянул на меня.

– Потому что Центральный район самый многолюдный.

– Да? Но у нас в городе основная зона отдыха расположена в Кировском: парки, аттракционы и так далее.

– Тогда почему же?

– Основной вал у Мирзы получается на остановках. Представь себе: ларек стоит от остановки буквально в двадцати метрах, совсем рядом. И тем не менее утром с семи часов до девяти и вечером с пяти до семи Мирза высаживает «десант»: по две-три милашки с пятью или шестью аппаратами для охлаждения воды и одноразовыми стаканчиками.

– Для чего же? Ларек близко.

– А вот для чего. Человек спешит на работу и ждет автобус – боится опоздать. Потому он не побежит к ларьку за двадцать метров, и, кроме того, у ларьков с водой, как правило, скапливается очередь: трудно быстро отпускать в одно окошко. Вот представь: ты торопишься, глядишь на часы, а пить хочется. Решаешь рискнуть, бежишь к ларьку, выжидаешь минуты три в очереди, берешь стакан ледяной фанты – а вот и он, автобус! У тебя альтернатива – или застудить горло, залпом проглотив ледяной напиток, или бросить все и стремглав мчаться к автобусу. Верно?

– Верно.

– А тут ты стоишь на остановке, спокойно ожидая автобус, посматриваешь на дорогу и не торопясь смакуешь напиток, который тебе вручила «молодая и симпатичная». Рядом стоят еще две таких же. У них и магнитофончик играет, создает настроение. Вот ты с этим настроением и выпьешь еще стаканчик. Мелочь? Может быть. Но таких мелочей у Мирзы целая куча, и все они составляют его выдающееся положение в сравнении с остальными.

Мне оставалось только соглашаться со всем, о чем говорил Дон. Я и сам думал, что такие, как Мирза, – будущее нашей экономики, сервиса, создатели нашего хорошего настроения и комфорта – за бабки, разумеется. Они – «новые русские». Однако, пока их очень мало. Действительно можно по пальцам пересчитать. Зато хищников – пруд пруди. И это печально…

Парадные двери растворились, и по центру зала медленно прошествовала группа людей. Еще один ежик средних лет – здоровенный, упитанный с надменным видом. Рядом с ним шел метр, который встречал нас с Доном, и они о чем-то беседовали. Чуть поодаль перемещались трое шифоньеров, очень похожие на ежиков, но помоложе и настороженно оглядывали зал. благополучно продефилировав по центральному проходу, они поднялись по лестнице и скрылись в одном из кабинетов.

– Судя по тому, что этот тип приперся в сопровождении охраны, несмотря на безопасность заведения, можно предположить, что он основной мафиози, – осторожно выступил я, внимательно глядя на шефа: опасался нарваться на снисходительную усмешку.

Дон задумчиво проводил процессию взглядом и вопреки ожиданиям очень серьезно ответил:

– Это сложный случай, мой френд. Ты почти угадал. Это губернатор области. Ты, наверное, частенько видел его по телевизору… Только те, кто с ним, – не телохранители. Двое из них – члены городского Совета, а третий – замначальника УВД. Ты можешь мне не поверить, но все трое – сыновья губернатора.

– Вот это семейка!..