Все границы вселенной Шаповалов Алексей

***

После непродолжительного обеда с Соней на стоянке, Игорь, как обычно, зашёл проведать свою девочку (та листала какой-то девчачий журнал, валяясь на кровати и слушая радио) и, удостоверившись, что с той всё хорошо, направился в салон управления. Двое из пассажиров уже были там. Собственно, фигура одного из них, одетая в синюю спортивную кофту и такого же цвета спортивные брюки (отчего хозяин этой фигуры ещё больше походил на перекачанный воздушный шар), сразу же бросалась в глаза. А вот Фёдор Михайлович в своём элегантном сером костюме почти сливался со стеклами, за которыми небо было затянуто мутными светло-серыми облаками. Толстяк о чём-то горячо и убеждённо говорил деду. Тот, посасывая во рту свою пустую трубку, неприязненно смотрел на этого вечно недовольного человека. Объёмный пассажир закончил свой пылкий шёпот и поинтересовался своим обычным голосом, как бы ища окончательного решения:

– Ну, так вы согласны?

– Нет, – ответил ему Фёдор Михайлович, вынув трубку изо рта. – Я даже больше скажу: ваше предложение напоминает склочный заговор, а не благородное возмущение. Лично я уверен, что о таких вещах необходимо говорить прямо, а не втягивать толпу посторонних людей подстрекательствами.

– Так, – спокойно сказал «подстрекатель», – хорошо. Это ваше право. Никто никого не заставляет.

И толстяк отвернулся от деда. В тот же самый момент его взгляд встретился со взглядом Игоря. Полный пассажир гордо вскинул голову, так что его щёки затряслись (впрочем, это могло Игорю только показаться), и, слегка повернувшись в сторону Фёдора Михайловича, взвизгнул:

– Хотите прямо и благородно? Что ж, извольте.

Потом он раскрыл блокнот и, сверяясь с записями, стал желчно выговаривать Игорю:

– Итак, наш дорогой и многоуважаемый капитан, я взял на себя смелость провести на вашем транспортном средстве некую ревизию. И вот что я нашёл. Во-первых, у вас неисправна сигнализация пожаротушения…

Фёдор Михайлович, на это замечание смог лишь виновато развести руками в стороны и пожать плечами, как бы говоря этим жестом: «Откуда я мог знать, что так всё обернётся».

– Во-вторых, у вас в коридоре не соблюдаются нормы чистоты. Мною была обнаружена в коридоре разбитая банка с какой-то белой жидкостью. Я даже об неё испачкал свои туфли. И эти осколки, и вытекшая мерзость провалялись в коридоре около часа, как будто до них не было никакого дела.

– Ой! – Клавдия Ивановна за спиной у Игоря приложила руки ко рту.

Пилот уже перестал удивляться странности пассажиров находиться у него за спиной не только во время полёта, но и вообще в любой момент времени. И он хорошо помнил этот случай, когда нёсшая с утреннего надоя банку молока хозяйка козы Анжелочки, задела плечом угол коридора, и банка, выскользнув у неё из рук, упала на стальную палубу. Клавдия Ивановна тогда долго искала Игоря, а он, ещё целый час мило беседуя с Соней о последних новинках кинематографа и о разнице между фантастикой и мелодрамами, не ведал о случившимся. И лишь вернувшись на «Водовоз», обнаружил сей конфуз.

– Да при чём тут он, – начала Клавдия Ивановна, всей рукой показывая толстяку на Игоря, – это же я…

– А это теперь не имеет значения! – сердился полный пассажир. – Порядок должен быть. Да и потом, на данном транспортном средстве, как я заметил, совсем нет места для скотины, отчего вонь и прочие неудобства. Кроме того, я проверил груз. И заметил всю нерациональность погрузки. Мои контейнеры расположены ниже чужих. А поскольку я скоро прибуду на свою конечную станцию, мне придётся ждать, пока все грузы перетасуют, как колоду, выгружая те, что мне необходимы. Учитывая всё вышеизложенное, мне придётся потребовать от вас компенсацию за причиненные неудобства.

– Вы закончили? – спросил пилот.

– Да! И заметьте, я ещё не упоминаю про медведя. Делаю скидку на то, что это просто неразумная тварь. – Толстяк самодовольно и надменно посмотрел на Игоря.

Но пилоту уже приходилось встречаться с подобным отношением. Спокойно глядя на своего пассажира, Игорь отвечал ему:

– По поводу датчиков могу сказать, что ничто не вечно. Неисправности были выявлены и устранены (в глубине души ему совсем не хотелось выдавать деда-диверсанта). Стекло, то есть осколки и мусор, в коридоре убраны в кратчайшие сроки. На транспортах этого класса в принципе не предусмотрены места для скота. А что касается груза, то это вопрос к грузчикам на станции отправления. Хотите им позвонить и потребовать объяснения, почему груз установлен так, а не иначе? Вы вправе это сделать. А по поводу компенсации вам следует обратится в суд.

Толстяк, видя что его слова не возымели действия, лишь сердито раздул ноздри:

– Что ж… До встречи в суде.

Недовольный пассажир покинул салон управления, едва не толкнув Клавдию Ивановну, до сих пор стоявшую в дверях. Дед вынул трубку и, как обычно, проговорив: «Ну почему же здесь нельзя курить?» – с улыбкой попытался приободрить пилота:

– А вы молодец. Ваше спокойствие только вывело его из себя ещё больше. Ведь он, стервец, что удумал: подговорить всех коллективно на вас жалобу подать. И вы бы остались без денег за эту перевозку.

– Да. Я понимаю, – проговорил Игорь устало. Такие ситуации забирали все его силы. – А сейчас извините мне надо готовиться к отправлению.

Он направился к своему креслу. Фёдор Михайлович, по опыту понимая тяжесть обстановки, ничуть не обиделся, но, подойдя к Клавдии Ивановне, взял её под локоток и вышел с ней в коридор.

– Нет, ну вы только подумайте, какой… – начала Клавдия Ивановна Фёдору Михайловичу. Дальнейшие её слова утонули в коридоре.

***

Только гора с горою не сходятся, а человек с человеком так запросто. И если это два старых добрых друга, то их встреча всегда радостна для обоих.

И так странно: можно порой общаться с человеком каждый день, обсуждать музыку и книги, делиться радостями и переживаниями, утешать и ободрять, между нами говоря, можно даже целоваться и думать, что этого никто не замечает, но вот время разводит таких людей и, встретившись снова, они не могут понять, в чём же были их точки соприкосновения. Что заставляло их быть близкими друг другу? И нет ответа на этот вопрос. Пережито и забыто. И даже и не грустно от потери отношений: так себе. Лёгкая ностальгия может охватить, и не более того. Ведь оба изменились, и каждый по-своему. Кто-то больше кто-то меньше, но дороги разошлись. И люди более не ровня друг другу. А ведь это неравенство не по социальному статусу, не по талантливости или успешности, не по мировоззрению или идеологии. Это неравенство душ и сердец. Неравенство самих жизней. Как два карандаша из одной коробочки: когда коробку купили, все карандашики были ровненькими, одинаковыми. Но одним стали рисовать больше, другим меньше. И вот они уже разного размера. И один из них может истратиться раньше другого. Это уж как воля художника. Но художник мог оставить прежние краски и взяться за новые, и тогда более длинный карандаш сравняется со своим собратом и, лёжа рядом в той же коробочке они не будут «чувствовать» превосходства или недопонимания между собой. А если художник пренебрегал всё время одним из цветов, пренебрегал одним из своих карандашей, то тот, когда все карандаши испишутся и художник купит новую коробку, останется лишним. Особенно это заметно бывает в семьях, где один из членов семьи решает, что ему уже не в чем расти, так сказать, «над собой» и застывает внутри себя подобно статуи, а другой развивается дальше. И приходит момент, когда эти люди, словно разнесённые течением реки-жизни в разные стороны, стоят на разных берегах, и они более не родные. Конечно, кто-то может отметить, что бывает муж, допустим, гений, а жена и не блещет талантами, то в чём же возрастать ей? Куда девать свой потенциал? В поддержке мужа (или жены, если ситуация обратная, а бывает и так) своей любовью, в увеличившемся стремлении сохранить домашний очаг и забота о здоровье. Мы ведь не молодеем, и тому же гению понадобится помощь, и откуда он получит её, кроме как от близкого человека. Возрастать в своих талантах надо обоим, пусть даже у каждого они свои.

Но бывает и иная ситуация. Люди могут не видеться месяцами и годами, но встречаются, как будто и не расставались. А вот они дышат одним воздухом и им уже от этого хорошо.

«Безумный хомячок» Сергея поравнялся с «Водовозом», и Игорь, наконец, смог радостно помахать своему другу через стёкла кабины. Они связались друг с другом ещё час назад, уточняя маршруты и точку соединения оных.

– Ну, здорово тебе, Игоряша. – бодрый Серёгин голос, словно глоток дождевой воды, смыл из гортани привкус утреннего скандала.

Шверцев наклонился к микрофону передатчика и ответил:

– И тебе не хворать, дружище! Как сам?

– Я-то в порядке, а вот Ленка толстеет. И переживает, что не влазит ни в одни штаны, и платья все узкими становятся в районе талии.

– Что такое стряслось? – Игорь забеспокоился. – Что-то с обменом веществ? К врачу ходили?

Он хорошо знал Лену, жену Сергея, и догадывался, что после рождения малыша (а это произошло около года назад) та могла поправиться, а для женщины это самое страшное, даже несмотря на то, что некоторая полнота иногда даже очень идёт ей и делает черты фигуры боле выразительными.

– Да врач-то тут чего?.. Просто пятый месяц уже, и тут ничего не поделаешь и ни от кого не спрячешь.

– Это же просто здорово! – Игорь очень рад был за друзей.

Он нажал кнопку связи с капитанской каютой и сообщил дочери, что транспорт его друга уже подошёл.

Лизка радостно вбежала в салон, огляделась по сторонам и, увидев в левых окнах знакомый транспорт, радостно завизжала и бросилась к стеклу. Она прыгала и махала руками, заметив фигуру Сергея в кабине «Безумного хомячка».

– Дядя Серёжа, привет!

Её голос был настолько громок и весел, что достигал микрофона, и в летящем рядом транспорте был отчётливо слышен.

– Привет, Лизонька, привет! Как дела у тебя?

– Хорошо. Дядя Серёжа, а когда ты к нам в гости приедешь? – Лиза всегда радовалась добрым гостям, а Сергей был человеком добрым, хотя и старался в шутку прикидываться вредным и злобным. – На шашлычки.

– Скоро, деточка, о-о-о-о-о-чень скоро, – весело обнадёжил её дядя Серёжа и обратился к отцу девочки:

– Игорь, я через неделю буду дома, тогда смогу и к вам заехать.

Их дома находились на одной улице, но на разных её концах.

– Отлично! Я примерно в это же время тоже буду в отпуске. Ждём вас тогда всех вместе.

– Добро! Ну, бывай, полетел я.

– Дядя Серёжа, пока! – Лизонька помахала вслед транспорту ладошкой.

Сергей очень ласков был к дочери пилота. Это именно он научил её «смотреть ночь», как она потом выражалась. И она иногда просила отца, когда они пребывали дома, открыть шторки, и смотреть, что происходит за окном, перед тем как заснуть. Ночь за окном словно рассказывала сказки, а они лежали и смотрели, как идёт снег, или как вокруг уличного фонаря возникает аура из дождевых капель и мокрых листьев, соседних с фонарём деревьев, или как, заменяя собой всё тот же фонарь, луна светом своим зовёт в космические дали.

Игорь вёл свой водовоз дальше, а в его душе теплом светился огонёк, зажженный встречей с добрым другом

***

Связь с внешним миром подобна порой единственной надежде умирающего на лекарство. Хорошо, если она есть, и плохо, когда она исчезает.

Игорь, ведя «Водовоз» через горные хребты, увидел внизу группу людей, стоящих на краю обрыва над горной рекой. Было видно, как к месту, где они теснились, вела дорога. Недалеко от этой группы громоздились ящики и коробки. Люди стояли и смотрели на другой берег, так же представляющий из себя обрыв, и на другом берегу дорога шла от отрыва далее за хребет. Моста через реку не было. Завидев транспорт, некоторые люди из толпы призывно замахали руками, зовя на помощь. Пилот потянул штурвал и аккуратно посадил свой грузовой аппарат недалеко от груды ящиков.

Все пассажиры с любопытством глядели сквозь стёкла салона управления, как Игорь, покинув транспорт, миновал импровизированный склад и подошёл к людям у обрыва. Было видно, как они машут руками и показывают на «Водовоз». Игорь что-то отвечал им. Разговор, больше похожий на спор, продолжался ещё минут двадцать, при этом некоторые из спорящих показывали то на транспорт, то на обрыв, то на горы.