Дрезденская бойня. Возмездие или преступление? Первушин Антон

На пепелище

Когда 14 февраля 1945 года солнце забрезжило над Центральной Германией, с северо-запада все еще дул сильный ветер. В Дрездене наступление рассвета едва ли было замечено: над городом висел столб желто-коричневого дыма, вобравшего в себя частицы обуглившихся фрагментов зданий, деревьев и человеческих тел. Они были захвачены огненным торнадо и, подхваченные воздушными потоками, все еще парили в небе.

Дымные массы протянулись вдоль реки Эльбы. По мере того как облако относило дальше от горевшего города, воздух охлаждался, и сырые тучи, отяжелевшие от пыли и черного пепла, начали проливаться дождем.

Британские военнопленные, работавшие на сортировке огромной груды посылок в лагере «Шталаг 4-Б», утверждали, что зловещее облако оставалось над этим районом города целых три дня, а тлеющие частички еще дольше висели в воздухе над лагерем, плавно опускаясь на землю. Один домовладелец в Мокетале, что в пяти километрах от Дрездена, обнаружил: его сад усеян аптечными рецептами и коробками таблеток. Судя по этикеткам, они попали к нему из Старого Города. Бумаги и документы из конторы регистрации земель, находившейся в центре Дрездена, дождем посыпались в деревне Ломен, в 30 километрах от города. Школьникам понадобилось несколько дней для того, чтобы очистить от них окрестности.

Так проявил себя последний и самый ужасный огненный смерч в истории бомбардировок германских городов.

Тем временем моторизованные колонны передвижных кухонь и грузовики экстренной помощи прибыли в дрезденский Новый Город. Вторая группа пробивалась через Зайдниц. На крупных станциях были срочно организованы центры помощи. В Дрезден приехал генерал Эрих Хампе, руководивший чрезвычайными операциями по восстановлению систем железных дорог в разбомбленных городах. Всю ночь он с помощником добирался из Берлина. Хампе докладывал:

Я не смог сразу же попасть на Центральный вокзал, потому что путь в город был полностью перекрыт. Первым живым существом, которое я увидел при въезде в город, была большая лама. Вероятно, она убежала из зоопарка. В старой части города все было разрушено, но меня заботили только Центральный вокзал и система железных дорог. Не было на месте никого из железнодорожной администрации. Мне пришлось послать за кем-нибудь из руководства железных дорог рейха в Берлин, чтобы помочь разобраться в этом беспорядке и обсудить меры, которые нужно было принять для возобновления движения поездов.

Зрелище последствий удара по Центральному вокзалу стало самым страшным для генерала Хампе, а ведь он повидал многое.

В сводчатых подвальных помещениях под Центральным вокзалом было пять просторных укрытий, в которых хватало места для двух тысяч человек, однако там отсутствовали прочные двери и встроенные вентиляционные установки. Собственно говоря, власти оборудовали эти подземные проходы под вокзалом исключительно для временного проживания тысяч беженцев из Силезии и Восточной Пруссии. В любом другом городе рейха скопление такого большого количества людей и легко воспламеняющихся материалов в столь уязвимом месте, каким был Центральный вокзал, выглядело бы самоубийственным. Однако это упущение можно понять, принимая в расчет убежденность в неприкосновенности Дрездена.

Очевидцы вспоминали, что даже по лестницам, ведущим на платформы, невозможно было пройти: их завалили груды багажа. Сами платформы были переполнены людьми, толпы подавались вперед и назад каждый раз, когда подъезжал поезд. Привокзальные площади Бисмарк-плац и Винер-плац также были запружены массами людей, ожидающих отправления.

13 февраля, в 21.41, cреди этого хаоса и беспорядка резко и явственно прозвучал сигнал общей воздушной тревоги. Свет отключился повсюду на Центральном вокзале, остались гореть только сигнальные огни в конце платформы. Затем погасли и они. Однако люди оставались безразличными, отказываясь верить в возможность налета. Многие беженцы, которые несколько дней ожидали поездов, не пожелали оставлять свои места.

Несмотря на замешательство в зале ожидания, к тому времени, когда начали падать бомбы, все поезда были отведены на открытое пространство. Из громкоговорителей донеслась команда спуститься в подвалы под платформами. Сначала послушались немногие, но после близких взрывов началась паника.

Во время первого маркировочного налета Центральный вокзал отделался незначительными повреждениями. Именно тогда железнодорожная администрация совершила ошибку, имевшую чудовищные последствия. Полагая, что все закончилось, начальник станции распорядился вернуть поезда к платформам. Потоки людей из горящего Старого Города усилили суматоху. И тут началась вторая атака. Вокзал оказался в самом ее центре.

Сотни зажигательных бомб посыпались дождем, пробивая хрупкую стеклянную крышу. Загорелись горы чемоданов, сложенных в зале ожидания. Другие зажигательные бомбы попали в лифтовые шахты багажных туннелей, куда бежали многие люди. Туннели наполнились ядовитыми газами.

Одна молодая мать с двумя грудными детьми на руках прибыла на пассажирском поезде из Силезии как раз к началу первого налета. Муж написал ей из дрезденских казарм о том, что достигнуто соглашение: город не будут бомбить. Здесь она надеялась почувствовать себя в безопасности. Позднее она рассказывала:

Меня спасло только одно: я прорвалась в ход под одной из платформ. В тонком потолке была дыра, пробитая неразорвавшейся зажигательной бомбой. Через эту дыру к нам поступало достаточно воздуха. Прошло несколько часов, затем армейский офицер вывел меня через длинный проход. Мы прошли через подвальные помещения: там было несколько тысяч человек, все лежали очень тихо.

На площади плечом к плечу толпились тысячи людей, не паникуя, тихо и безмолвно. Над ними бушевал огонь. У входов в вокзал лежали трупы погибших детей, их уже складывали друг на друга и вывозили с вокзала.

Вероятно, на станции был поезд с детьми. Мертвые тела складывали штабелями друг на друга и накрывали одеялами. Я сняла одно из таких одеял с одного из моих младенцев, который был жив, но совсем окоченел. Утром пришли несколько служащих медико-санитарного батальона, и один из них помог мне и моей семье пробраться через город в безопасное место.

…Я оставила всю детскую одежду и медикаменты в сумках под платформой. Сначала было совершенно невозможно достать какую-нибудь детскую одежду, и я рискнула вернуться в Дрезден на вокзал. Вокзальные подвалы оцепили части СС и полиции. Они говорили, что существует опасность распространения тифа. Тем не менее мне разрешили войти в главный подвал в сопровождении однорукого администратора имперской железной дороги. Он предупредил меня, что там, внизу, нет живых, все были мертвы. То, что я увидела в тусклом свете фонаря железнодорожника, было кошмаром. Весь цокольный этаж был покрыт лежащими в несколько слоев телами погибших людей.

Случайная пробоина в потолке спасла жизнь небольшой кучке людей, но несколько сотен других не оказались столь удачливы. Из двух тысяч беженцев с востока, которые фактически поселились в туннелях под вокзалом, сто человек сгорели заживо в результате прямого попадания зажигательной бомбы, остальные задохнулись в ядовитом дыму.

Примечательно, что, как явствует из показаний свидетелей и изучения послевоенных аэрофотоснимков, самые крупные сортировочные станции Дрездена в районе Фридрихштадта почти не получили повреждений. На фотографиях видны двадцать четыре поезда, товарные, пассажирские и санитарные, спокойно стоящие на станциях, в то время как повсюду полыхают городские сооружения. Зажигательные бомбы попали только в одно из трех паровозных депо на станциях.

С прибытием генерала Эриха Хампе и двух инженерных батальонов в Дрездене начались восстановительные работы. Работая круглые сутки, они смогли открыть резервную линию железной дороги через три дня после налета. Регулярное движение поездов через Новый Город было восстановлено к 15 февраля.

Получается, что главная цель, поставленная перед бомбардировочной армадой, так и не была достигнута. Однако ни один из высших офицеров и чиновников, принимавших решение о бомбардировке Дрездена, не смог честно признать, что в стратегическом плане операция потерпела крах.

Утром 14 февраля в город начали направлять британских военнопленных. Однако их почти сразу вернули в лагеря: спасательные работы в центральной части города нельзя было начать из-за нестерпимого жара. Такое решение спасло жизни многим, потому что если бы они остались в городе до полудня, то попали бы под американскую атаку.

Огонь бесконтрольно свирепствовал больше 14 часов, и не было сделано никаких сколько-нибудь значительных попыток пробиться к тем, кто еще оставался в живых. Только к 16.00, через три с половиной часа после окончания американского налета, в Дрездене приступили к спасательным операциям. Были подняты роты солдат. Их снабдили противогазами и стальными касками, а также бутилированной водой и провиантом на день. Когда солдаты шагали в колонне по одному через мост Августа, многие приостанавливались и смотрели на очертания Дрездена. Большая часть знакомой панорамы города исчезла. Церквей и куполов не было. Дворец-резиденция все еще полыхал. Сумерки становились темнее из-за обилия дыма. Однако каким-то чудом одна из самых знаменитых достопримечательностей, 100-метровый купол церкви Фрауэнкирхе уцелел. Завеса серого дыма клубилась вокруг золотого креста на верхушке.

Всего несколько часов назад Дрезден был сказочным городом остроконечных шпилей и узких старинных улочек, заполненных оживленными толпами, которые направлялись домой из цирка, оперы или многочисленных кинотеатров и продолжали работать даже в дни тотальной войны. Бомбардировка положила конец этой видимости мирной жизни. Теперь в центр Дрездена шагали колонны солдат в противогазах.

Но не бомбы в конечном счете деморализовали людей, а истребители «Мустанг», которые появились низко над городом, открывая огонь по всему, что движется. Одна группа «Мустангов» сосредоточилась на берегах реки, где скопились люди, перенесшие бомбежку. Другая группа атаковала цели в районе Большого сада. На бреющем полете они проходили над Тиргартен-штрассе, ограничивающей Большой сад с южной стороны. Здесь пытались найти убежище оставшиеся в живых участники детского церковного хора Кройцкирхе. Один из хористов погиб под очередью, выпущенной истребителем. Под обстрел попали и отряды британских военнопленных.

Понятно, что многим дрезденцам требовалась неотложная госпитализация. Ситуация с больницами складывалась отчаянная – почти все временные госпитали подверглись ударам, из девятнадцати крупных стационарных госпиталей шестнадцать были повреждены, а три полностью разрушены. Например, в высшей школе Витцтум, которая использовалась в качестве госпиталя, перед налетами были заняты все пятьсот коек, и лишь двести пациентов успели эвакуировать в течение получаса между сигналом воздушной тревоги и атакой – все остальные погибли.

Из двух крупнейших больниц в районах Фридрихштадт и Йоханштадт первая была все еще не полностью занята, в то время как вторая, на востоке города, в которой также находились городская гинекологическая клиника и родильный дом, оказалась полностью разрушена. «Блокбастер» попал в блок «Б». Две родильные палаты, операционная, два родильных отделения, отделение гинекологической хирургии были уничтожены. Сразу же предприняли попытки перевезти уцелевших больных из блока «Б» в блок «А»; однако крыло блока «А» загорелось, и пациентов оттуда тоже пришлось эвакуировать. Когда рассвело, блок «А» полыхал так сильно, что о борьбе с пожаром не могло идти и речи. Блок «Б» был уничтожен пятью фугасными бомбами. Блок «В» разрушен до основания и выгорел. Блок «Г» выглядел значительно поврежденным. Только блок «Д» не очень сильно пострадал, хотя его крыша горела. Бомбы при американской дневной атаке не попали в гинекологическую клинику, но один из истребителей «Мустанг» обстрелял из пулемета блоки «В», «Г» и «Д».

О масштабе потерь можно судить хотя бы по степени ущерба, нанесенного больницам Дрездена. В гинекологической клинике Йоханштадта, повреждения которой наиболее полно подтверждены документами, было убито 200 человек, причем идентифицировать удалось лишь 138 трупов. Все оставшееся время войны эта больница не функционировала. Были приняты меры для того, чтобы выжившие в городе беременные женщины были переведены в неповрежденное крыло главной больницы во Фридрихштадт, где специально освободили несколько палат. Большинству требовалась срочная медицинская помощь, но оказать ее вовремя не представлялось возможным, поэтому многие больные и раненые умерли прежде, чем им уделили необходимое внимание.

И без того огромный список погибших резко вырос, при том что еще не было попыток спасти тех, кто оказался замурованным под кирпичными завалами. Только к вечеру 15 февраля на работы по разбору завалов были направлены войска, готовившиеся отправиться на Восточный фронт. Свою роль в задержке сыграл еще один фактор: очаг огненного смерча находился на левом берегу Эльбы, в то время как большая часть сосредоточенных в Дрездене войск располагалась на правом берегу. Но левый берег Эльбы считался тылом, а вся местность к востоку от реки относилась к «тыловому району военных формирований». В этой ситуации всякая инициатива по перемещению войск должна была исходить от соответствующих властей, а они отдали необходимые указания с большой задержкой.

Официальные приказы об участии в спасательных работах военнопленных, которых только в Дрездене к моменту налета было больше двадцати тысяч, пришли еще позднее. Удивительный факт, но вплоть до 21 февраля власти не озаботились даже формированием новых рабочих команд из заключенных! Вместо этого кто-то додумался водить военнопленных под конвоем на руины, чтобы заставить их ужаснуться последствиям налета. Скорее всего, то были попытки содействовать безуспешной вербовке пленных в Британский добровольческий корпус – коллаборационистское подразделение в составе войск СС.

В то же время военнопленные проявляли большое желание спасать людей и имущество, в том числе преследуя и эгоистичные цели. Некоторые поплатились за это жизнью. Так, у одного американца из лагеря в Плауэне во время рядовой проверки нашли спрятанную под одеждой банку консервов, а молодого канадского солдата поймали при попытке пронести украденный свиной окорок в лагерь Юбигау – оба они были расстреляны. Впрочем, за мародерство одинаково жестко наказывали и местных жителей. Известен случай, когда немецкого рабочего поймали на Грунер-штрассе с сотней обручальных колец в карманах – его казнили на месте. Саксонская газета «Дер Фрайхайтскампф» писала 17 февраля:

По приказу гаулейтера, грабители и мародеры были вчера расстреляны сразу же, как только их поймали. Обнаружив мародеров, их следует передавать партийным работникам или их представителям. Гаулейтер Мучман не намерен допускать никаких проявлений мягкотелости в этом отношении в многострадальном округе. Это дело всего общества, что тот, кто совершает преступление против общества, заслуживает смерти.

Не только мародеры пополнили гигантский список погибших от тройного удара в Дрездене. Как выяснилось, «безответственные элементы» все чаще стали распространять слухи, являвшиеся злобными и не соответствующими действительности.

Сплетники служат интересам только врага, и им уготована немедленная смерть. Гаулейтер издал указ, чтобы всех распространителей сплетен расстреливали на месте; в ряде случаев это уже делалось.

В течение нескольких дней после налета улицы Дрездена были усеяны тысячами тел, лежавших там, где их настигла смерть. У многих были оторваны конечности. На лицах некоторых жертв застыло столь умиротворенное выражение, что они выглядели так, словно погрузились в сон. Лишь зеленовато-бледный цвет кожи свидетельствовал о том, что они мертвы.

Наконец-то решение было принято, и отряды из солдат, ветеранов и военнопленных были брошены на работы по откапыванию выживших. Отрядам приходилось работать круглые сутки почти без отдыха, скудно питаясь. Всеобщая дезорганизованность привела к тому, что отряды получали снабжение лишь при возвращении в места дислокации. Один из членов такого отряда вспоминал:

Работа была очень тяжелой. Четыре человека требовалось для того, чтобы вынести хотя бы одного раненого. Другие солдаты до нас уже начали разбирать каменные завалы и освобождать проход в подвалы, где двадцать, где более человек нашли себе убежище от бомб в каждом из них. Огонь «съел» у них кислород, а жар, должно быть, доставлял им ужасные мучения. Нам посчастливилось находить то тут, то там одного-двух оставшихся в живых людей. Так продолжалось часами. Повсюду на земле лежали эти тела, сморщившиеся от сильного жара.

Очевидец и его рота позднее были направлены на работу по спасению выживших, которые оказались заблокированными в подвале разрушенной Дрезденской оперы, где в ночь налета давали специальное представление. Она обрушилась подобно цирку Сарассани, оставив после себя только полый остов и множество людей, погребенных под развалинами.

Не устоял и величественный собор Фрауэнкирхе. В его подвальных помещениях хранилась богатая фильмотека германского Министерства авиации, и как раз в тот момент, когда пожарные, тушившие бушующий огонь, думали, что взяли ситуацию под контроль, пламя, возникшее в подвалах, привело к тому, что кинопленка вспыхнула как порох. Знаменитый свод собора рухнул 15 февраля в 10.15. На этом завершилось уничтожение старинного архитектурного ансамбля центра города.

19 февраля газета «Дер Фрайхайтскампф» опубликовала первое обращение к тем, кто искал пропавших родственников, с предложением связаться с только что организованным справочным бюро, которое разместили в чудом уцелевшем здании Министерства внутренних дел на набережной Кенигсуфер.

В то же время была создана более мрачная организация, составлявшая реестр пропавших людей, которых, скорее всего, уже никогда не найдут. В каждом из семи административных округов Дрездена было создано соответствующее бюро пропавших без вести. Бюро округов Центрального округа и Вайсер-Хирш располагались в зданиях местных муниципалитетов; бюро округов Блазевиц, Штрелен и Котта находились в местных начальных школах; бюро Трахау разместилось на Дебелнер-штрассе, а округа Лейбен – на Нойберин-штрассе. В последнем можно было справиться только о жертвах, не имевших постоянного места жительства в Дрездене, в том числе о беженцах, солдатах и мобилизованных на работу.

Руководителем отдела регистрации умерших лейбенского бюро назначили Ганса Фойгта, помощника директора одной из школ города, которая 4 февраля была передана люфтваффе под госпиталь. В течение двух недель со свойственной немцам старательностью Фойгт подобрал помощников и составил план создания новой организации. 1 марта он доложил, что его отдел полностью укомплектован семьюдесятью служащими; еще триста заняты в самом бюро. 6 марта отдел был признан административной единицей рейха.

Бюрократическая аккуратность, с которой у нас ассоциируется пресловутый немецкий «орднунг», была прекрасно продемонстрирована деятельностью этого учреждения. Дрезден был поделен на семь оперативных районов, в каждом из которых работала своя спасательная служба. Извлечением тел руководили специальные отряды, которым были подчинены четыре роты санитаров, два батальона солдат и команды техников. Организация спасательных работ, установление личностей жертв и подсчеты согласовывались на каждом из этапов. Чиновники всегда были под рукой для того, чтобы контролировать идентификационную работу на месте. Тела в течение одного-двух дней складывали в ряд на освобожденном участке тротуара. Все ценные вещи, включая драгоценности, документы, письма и другие предметы, которые помогли бы опознать жертву, помещали в отдельные бумажные конверты. На конвертах записывалась важнейшая информация: место и дата обнаружения тела, пол и, если известна, фамилия человека в дополнение к серийному номеру. Кроме того, к каждой жертве прикреплялась цветная карточка с таким же серийным номером на ней. Вечером бюро пропавших собирало все конверты, внося в список фамилии и серийные номера, чтобы можно было обрабатывать данные в дальнейшем.

Работа на руинах была труднейшей задачей, в том числе и потому, что тотально не хватало необходимого оборудования. По опыту других разбомбленных городов было известно, что спасатели могут заразиться трупными бактериями или даже отравиться газами, скопившимися под сводами подвалов. Тем не менее в первую неделю мужчинам и женщинам, занятым на работах по извлечению тел, приходилось работать голыми руками, без защитных средств. Однако вскоре поставки перчаток и противогазов увеличились настолько, что их хватало с избытком, а часть даже пустили в широкую продажу. Также срочно понадобилась резиновая обувь – обычно сухие погреба и подвалы теперь стали непроходимыми из-за выделений гниющих тел.

В качестве противодействия сильному зловонию, которое появилось через несколько дней, всем подразделениям, участвовавшим в спасательных работах, начали выдавать коньяк и сигареты. Кроме того, можно было получить одеколон и специальное мыло. Некоторые спасательные команды работали в противогазах с пропитанными коньяком прокладками, вставленными в рамку фильтра. Женщинам, которым не разрешалось употреблять алкоголь, выдавали патоку и по двадцать сигарет в день для успокоения нервов.

Работу по выносу тел из подвалов, которая считалась наиболее тяжелой, поручали вспомогательным отрядам – мобилизованным украинцам и румынам из иностранных формирований СС, а также военнопленным. Писатель Курт Воннегут в своем пронзительном романе вспоминал об этом так:

Военнопленных из многих стран собрали в то утро в определенном месте, в Дрездене. Было решено отсюда начать раскопки. И раскопки начались.

Билли оказался в паре с другим копачом – маори, взятым в плен при Тобруке. …Все осыпалось, то и дело происходили мелкие обвалы.

Копали сразу во многих местах. Никто не знал, что там окажется. Часто они ни до чего не докапывались – упирались в мостовую или в огромные глыбы, которые нельзя было сдвинуть. Никакой техники не было…

Потом Билли с маори и с теми, кто помогал им копать яму, наткнулись на дощатый настил, подпертый камнями, вклинившимися друг в друга так, что образовался купол. Они сделали дырку в настиле. Под ним было темно и пусто.

Немецкий солдат с фонарем спустился в темноту и долго не выходил. Когда он наконец вернулся, он сказал старшему, стоявшему у края ямы, что там, внизу, десятки трупов. Они сидели на скамьях. Повреждений видно не было…

Старший сказал, что надо расширить проход в настиле и спустить вниз лестницу, чтобы можно было вынести тела. Так была заложена первая шахта по добыче трупов в Дрездене.

Постепенно такие шахты стали насчитываться сотнями. Сначала трупы не пахли, и шахты походили на музеи восковых фигур. Но потом трупы стали загнивать, расползаться, и вонь походила на запах роз и горчичного газа.

Военнопленные активно подключились к спасательным операциям. Многие из них, используя технические познания и навыки, сильно помогли при извлечении последних выживших из-под завалов. Пленные делали собственные прослушивающие приспособления и подводили в подвалы газовые трубы для подачи воздуха. При этом история сохранила немало случаев, когда местное население изливало отчаяние на беспомощных пленных: их лишали довольствия, избивали, расстреливали за малейшую провинность.

В некоторых местах Старого Города после огненного смерча сохранялся такой жар, что в подвалы невозможно было войти в течение многих недель – особенно в случаях, когда вопреки распоряжениям домовладельцы хранили там большие запасы угля. Как и в Гамбурге, часто среди руин находили расплавленные консервные банки, кастрюли, даже сгоревшие дотла кирпичи и черепицу, что указывало: температура в центре смерча перевалила за 1000 градусов по шкале Цельсия.

Некоторые люди встретили особенно ужасную гибель, когда прорвало систему центрального отопления и в подвалы хлынула обжигающая вода. Однако в большинстве случаев смерть тех, кто укрылся под землей, была тихой и медленной: более чем в 70 процентах случаев они погибли от недостатка кислорода либо отравились угарным газом.

Помимо разбора завалов и проникновения в подвалы, перед отрядами была поставлена важнейшая задача очистки улиц от многочисленных трупов. Дрезденский солдат, участвовавший в этих работах, писал родным:

Никогда не забуду запечатлевшуюся в памяти картину в виде останков того, что, очевидно, было матерью с ребенком. Они сморщились и спеклись в один кусок и впечатались в асфальт. Их только что от него отлепили. Ребенок, видимо, был под матерью, потому что можно было хорошо различить его очертания, с руками матери, обнимающей его.

Понятно, что в таких условиях идентификация была очень затруднена. Другой очевидец сообщал в тон предыдущему:

На протяжении всей дороги через город мы видели жертвы, лежащие ничком, буквально слившиеся с дорожным покрытием, которое расплавилось от чудовищного жара.

Вот еще свидетельство, принадлежащее солдату, мобилизованному на восстановительные работы из казарм Нового Города:

Один товарищ попросил меня помочь ему разыскать жену на Мушински-штрассе. Дом уже сгорел, когда мы до него добрались. Мой товарищ не переставал кричать и звать в надежде, что люди в подвале его услышат. Ответа не было. Он не хотел прекращать поиски и продолжал осматривать подвалы соседних домов, даже выковыривал обугленные тела из расплавленного асфальта, чтобы посмотреть, нет ли среди них тела его жены.

Однако, даже осмотрев обувь жертв, солдат не смог опознать тело супруги. И эта неуверенность в опознании погибших стала характерной проблемой, с которой столкнулся отдел Ганса Фойгта. Впоследствии он рассказывал:

Никогда бы не подумал, что смерть придет к такому большому числу людей такими различными путями. Никогда не ожидал увидеть людей, похороненных в таком виде: обгоревшими, сожженными, разорванными и раздавленными насмерть. Иногда жертвы выглядели как обычные спящие люди; лица других были искажены болью. Тела почти полностью оголены в результате огненного смерча. Тут были несчастные беженцы с востока в жалких лохмотьях, и люди из оперы, нарядно разодетые. Тут были жертвы в виде бесформенных кусков и в виде слоев пепла, собранного в цинковый ящик. По городу, вдоль улиц, распространялось характерное зловоние гниющего мяса.

На площади Старый рынок были устроены большие стационарные емкости для воды. Несколько сот человек пытались спастись, забравшись в них и загасив горящую одежду. Хотя стенки емкостей были на высоте 80 сантиметров над землей, фактическая глубина достигала трех метров, а скользкие бетонные стенки не позволяли выбраться наверх. Тех, кто умел плавать, утащили под воду те, кто не умел. Когда спасательные команды к вечеру 15 февраля пробились на площадь, емкости были наполовину пусты – вода испарилась от жара. Однако все люди внутри были мертвы.

Перед начальником транспортной компании, базировавшейся в Дрездене, предстало жуткое зрелище, когда он и его подчиненные добрались до Бернхард-фон-Линденау-плац, площади к югу от Центрального вокзала, где до налета находилась их штаб-квартира. Начальник вспоминал:

Линденау-плац была размером 100 на 150 метров. В центре площади лежал старик, рядом две мертвые лошади. Сотни тел, совершенно обнаженных, были разбросаны вокруг. Трамвайное депо оказалось взорвано. Рядом с депо был общественный туалет из гофрированного железа. Возле входа в него на меховом пальто ничком лежала женщина лет тридцати, совершенно обнаженная, неподалеку валялось ее удостоверение, указывавшее на то, что она приехала из Берлина. В нескольких метрах от нее лежали два мальчика приблизительно восьми и десяти лет, тесно прижавшиеся друг к другу, лицом уткнувшись в землю. Они тоже были совершенно обнаженными. Их согнутые ноги одеревенели. На рекламной тумбе, которая была перевернута, лежали два тела, также обнаженные. Нас было примерно двадцать или тридцать человек из тех, кто видел эту сцену. Насколько мы могли разобрать, люди находились в подвалах слишком долго; в конце концов они были вынуждены выскочить оттуда, так как все равно задохнулись бы от недостатка кислорода.

Некоторые районы Дрездена подверглись столь мощным ударам с воздуха, что там вообще не было шанса выжить. Одним из таких мест стала территория вокруг Зайдницер-плац. На ней тоже находилась стационарная емкость для воды, но не такая глубокая, как на Старом рынке. Пробившимся спасателям предстало жуткое зрелище: около двухсот человек сидели по краям емкости – там, где их застал ночной налет. Между ними повсюду зияли пустые места, освобожденные теми, кто скатился в воду. Все они были мертвы.

На углу площади и Зайдницер-штрассе располагалось общежитие девушек из отряда Имперской службы труда, а рядом – временный госпиталь для солдат, потерявших ноги. В момент, когда 13 февраля прозвучали сирены воздушной тревоги, девушки и солдаты смотрели кукольное представление в цокольном этаже госпиталя. Из всех, кто там был, чудом уцелели трое. Одна из уцелевших поделилась: «Никогда бы не подумала, что тела могут сжаться до такого малого размера из-за сильного жара; никогда не видела ничего подобного».

Вдоль южного края Большого сада размещались хаотично разбросанные зоопарки одного из самых знаменитых зверинцев Центральной Германии. Бомбы, попавшие на эту территорию, привели к тому, что значительное число животных прорвалось из разбитых клеток. Чтобы не дать крупным хищникам выйти на свободу, служителям было приказано отстреливать всех уцелевших животных в первые утренние часы после налета.

Сам Большой сад вместе с дворцом стали, как мы помним, особой целью для второй атаки бомбардировщиков Королевских ВВС, которые долго не могли заставить их загореться подобно другим районам города. Многие дрезденцы, бежавшие из полыхающего центра, нашли здесь свою смерть. Тела погибших оставались на лужайках больше двух недель.

Житель Швейцарии рассказывал, как отправился через разрушенный район, чтобы навестить друга. Его путь лежал вдоль широкой Штюбель-аллее, где у гаулейтера Мартина Мучмана находилась вилла. Пробираться было трудно не только из-за воронок и обломков камней, но прежде всего из-за наваленных повсюду груд из тел погибших. Позднее он писал:

Зрелище было настолько отталкивающим, что, даже не бросив взгляд во второй раз, я решил не пробираться между этими телами. По этой причине я повернул назад и направился в Большой сад. Но там все выглядело еще более жутким: проходя по земле, я видел оторванные руки и ноги, обезображенные туловища и головы, отделившиеся от тел и откатившиеся в сторону. В тех местах, где тела все еще лежали тесно, мне пришлось расчищать себе путь между ними, чтобы не наступать на руки и ноги.

Для девушек из отрядов Имперской службы труда авианалеты оказались особенно трагичны. Многие саксонские родители специально добивались того, чтобы их дочерей отправляли отбывать полуторагодовую трудовую повинность в Дрезден, который считался безопасным городом. Теперь жертв в этой части трудового фронта Германии оказалось больше всего. По оценке руководства организации, во время тройного удара по Дрездену одна только служба помощи фронту понесла потери в 850 человек. На Кениг-Йохан-штрассе тела были разложены рядами для того, чтобы их могли опознать родственники и соседи. Среди них находилось десять молодых девушек в форме – кондукторш из службы труда. К одной из них была приколота карточка с надписью: «Пожалуйста, оставьте мне тело! Я хочу похоронить мою дочь сама».

Когда дело касалось обязанностей в выполнении спасательных работ, девушки из службы труда и помощи фронту были такими же упорными, как и самые выносливые из солдат. Они не отлынивали, когда нужно было идти в подвалы, даже среди ночи, и вытаскивали тела на тротуары. В дополнение к этому от девушек требовалось, чтобы они снимали одежду с неопознанных жертв и отрезали куски от блузок и нижнего белья в качестве образцов, которые прикрепляли к телам и вкладывали в конверты с личными вещами.

Однако наиболее тягостно для выживших девушек было заниматься телами коллег. К примеру, в большом общежитии на Вайсе Гассе, узкой улице, примыкающей к Старому рынку, подвал был буквально заполнен мертвыми девушками – здесь насчитали 90 тел. «Девушки сидели там, как будто застыли посреди беседы, – рассказывал руководитель отряда, который первым добрался до подвала общежития. – Они выглядели вполне естественно, и с трудом верилось, что они мертвы».

Начальник отдела регистрации умерших Ганс Фойгт хотел лично присутствовать на как можно большем числе операций по вскрытию подвалов. Через десять дней после тройного авиаудара его вызвал командир отделения службы безопасности в дом возле Пирнайшер-плац. Отряд румынских солдат отказался входить в один из подвалов – они очистили ступеньки, ведущие вниз, но что-то необычное произошло внутри. Рабочие молча стояли вокруг входа в подвал, когда Фойгт, желая подать пример, спустился по ступенькам с ацетиленовой лампой в руке. Самые нижние ступеньки оказались скользкими. Пол подвала был покрыт жидкой смесью крови, мяса и костей – оказывается, небольшая фугасная бомба пробила четыре этажа здания и взорвалась в подвале. Вернувшись, Фойгт не рекомендовал командиру отделения пытаться вытащить кого-либо из жертв, а посоветовал обработать подвал хлорной известью и дать ей подсохнуть. Местный дворник сообщил, что «в ту ночь внизу было двести-триста человек; столько всегда собиралось при сигнале воздушной тревоги».

Столь же жуткие сцены предстали перед взором спасателей на Зайдницер-штрассе. Даже закаленные солдаты, бывавшие на фронте, не могли долго выдерживать напряжения работы на завалах. Зафиксирован случай, когда двоих военнопленных, наотрез отказавшихся вернуться к работе, расстреляли на месте, а тела сразу же погрузили на повозки, вместе с гниющими телами жертв авианалетов.

Чем сильнее спасательные и восстановительные команды углублялись в городской центр, тем безнадежней казалась задача регистрации жертв. В конце концов было решено ограничиться только снятием обручальных колец и взятием образцов ткани одежды, которую носила каждая из жертв.

Все же Ганс Фойгт создал достаточно изящную систему индексов, которой мог пользоваться даже малоквалифицированный персонал и которая позволяла каждому обращающемуся за справкой получить хоть какую-то информацию о судьбе пропавших родственников.

Первая система индексов содержала несколько тысяч учетных карточек с образцами одежды, указанием места и даты обнаружения тел, места захоронения и общим порядковым номером. Карточки хранились в отдельно стоящем домике, поблизости от бюро – их поместили туда из-за сильного запаха гниения. Вплоть до капитуляции было заполнено 12 тысяч таких карточек.

Вторая система индексов строилась на разнообразных личных вещах неопознанных жертв, обнаруженных в домах или на улице.

Третьей системой индексов стал простой алфавитный учет идентифицированных тел по обнаруженным при них удостоверениям или документам. Однако этот список оказался одним из самых коротких, и его составление завершили 29 апреля 1945 года.

Четвертую систему индексов можно назвать самой мрачной из всех: список собранных обручальных колец. По немецкой традиции инициалы того, кто носит кольцо, должны быть выгравированы на его внутренней стороне. Часто полное имя или имена были выгравированы вместе с датой помолвки и бракосочетания. К 6 мая было собрано около 20 тысяч таких колец. Все их поместили в специальные ведра объемом около девяти литров, которые хранились в здании Министерства внутренних дел на Кенигсуфер.

С учетом всех систем индексации отдел регистрации Фойгта сумел опознать 40 тысяч погибших. Еще одно число, которое не слишком отличается от приведенного, дает главный инженер гражданской обороны города – в отчете он записал: «Официальные данные по опознанным среди погибших выражаются цифрой 39 773, объявленной утром 6 мая 1945 года».

Однако в результате вмешательства официальных лиц из Берлина работа по идентификации несколько раз прерывалась и даже прикрывалась. К примеру, в начале марта высшие чины СС прибыли в Дрезден и, в частности, посетили бюро Фойгта, чем совершенно дезорганизовали его работу.

Понятно, что идентификация, проводившаяся отделом регистрации умерших, задерживала захоронение жертв, и опасность эпидемий в городе от этого возрастала. Поэтому частично идентификацию перенесли на кладбища. Были предприняты все усилия для того, чтобы как можно больше погибших было похоронено должным образом, пусть и в общих могилах. Скажем, только на кладбище Хайде-фридхоф к концу войны были похоронены останки 28 746 погибших. Причем это число точно не по количеству идентифицированных, а по количеству останков, доставленных к местам захоронения. Главный садовник кладбища свидетельствовал:

Обезображенные и обуглившиеся тела, со сгоревшими или разбитыми головами, можно было учитывать в той же малой степени, как и те, что заживо сгорели в огненной буре и от которых не осталось ничего, кроме кучки пепла.

Похоронные команды, состоявшие большей частью из летчиков, базировавшихся в Клоче, получили указания хоронить жертв без гробов и саванов. Общие могилы были вырыты экскаваторами и бульдозерами. Из пятидесяти городских катафалков четырнадцать оказались разбиты во время бомбардировки, поэтому крестьянам из ближайших деревень было приказано пригнать в Дрезден упряжки лошадей. Параллельно непрерывным потоком прибывали горожане с погибшими родственниками. Одних привозили на грузовиках для угля, других – на трамваях. Никто не возражал, если мертвых заворачивали в газетную бумагу, перевязывая веревкой. Подразделения Имперской службы труда некоторое время снабжали кладбища толстыми бумажными мешками для цемента, чтобы складывать в них разорванные тела.

В помощь летчикам, работающим в похоронных командах, из Берлина прибыли части СС и полиции. Тела сваливали из грузовиков в общую могилу, при этом похоронные команды должны были рассортировать беспорядочную массу, чтобы сохранить хоть какой-то порядок учета. Неопознанные и опознанные тела хоронили отдельно друг от друга в разных частях кладбища. Однако вскоре стало очевидно, что первоначальные нормативы сдерживают работу. Тогда тела начали смешивать и укладывать в три слоя. К ускорению процесса командование подталкивало и зловоние, быстро распространявшееся по Дрездену.

Идентификация жертв становилась все более хаотичной. Огромные горы неопознанных тел скапливались на кладбищах. В отдельных случаях удавалось достигнуть невероятных результатов. Например, на Йоханнес-фридхоф в районе Толкевиц начальник полицейской части сумел провести полную идентификацию почти всех жертв. Но на других кладбищах возникали затруднения: официальные представители СС, увидев гору из трех тысяч тел на Хайде-фридхоф, велели немедленно их похоронить без идентификации, и тела были свалены бульдозерами в общую могилу.

Армейские подразделения воздвигли баррикады в центре Старого Города, заблокировав район, ограниченный улицами на протяжении примерно трех кварталов. Спасательные отряды получили новые указания. Тела больше не нужно было доставлять на территорию кладбищ – их отправляли на площадь Старый рынок, откуда после беглой идентификации под охраной увозили во рвы, выкопанные в сосновых и эвкалиптовых лесах к северу от Дрездена.

Первые недели марта были холодными и пасмурными, зато в середине месяца погода изменилась, и теплые солнечные лучи ранней весны начали заметно пригревать. Развалины центра подсохли, однако сотни разбитых и заваленных обломками подвалов к концу апреля все еще не были очищены. Среди руин сновали огромные крысы, их шерсть была перемазана гашеной известью, разбросанной внутри разрушенных домов. Солдаты, работавшие в заблокированной мертвой зоне, докладывали, что видели макак-резусов, лошадей и даже льва, прятавшихся в тени зданий, где они жили и кормились.

Впрочем, Старый рынок стал свидетелем более жутких сцен, чем убежавшие из клеток звери. Вскоре над городом замаячила реальная угроза эпидемии тифа. Проблема заключалась в том, что очень многие дрезденцы всеми правдами и неправдами пытались попасть в заблокированный центр, чтобы отыскать погибших родственников и похоронить их на фамильных кладбищенских участках. Ганс Фойгт жаловался:

Некоторые не понимают, что у них нет права собственности на тела родственников. Известны и случаи, когда родственники откапывали тела из общих могил и перезахоранивали в фамильных могилах. Законность и статистика безнадежно нарушались.

Сохранились свидетельства прямого противодействия отрядам, пытающимся добраться до трупов. Вот только одно из них:

Для того чтобы уберечь родителей от массового захоронения, моя свояченица прежде всего вывезла на тележке из города отца, чтобы похоронить его, а затем вернулась за матерью. Но за это время спасательный отряд увез ее. Таким образом большинство умерших были похищены, а их свидетельства о смерти выглядели так: УМЕРЛИ В ДРЕЗДЕНЕ, 13 ФЕВРАЛЯ 1945 ГОДА.

Чтобы предотвратить опасность распространения эпидемии, власти в конце концов приняли трудное, но необходимое решение. Тела перестали транспортировать через город, накапливая их на площади Старый рынок. Там работало много полицейских чинов, прилагая последние усилия по идентификации людей; с каждого взяли подписку о неразглашении подробностей того, что происходило. Сохранившиеся балки здания универмага «Реннер» рабочие поднимали лебедкой из развалин, затем складывали поверх наспех сваленных блоков из песчаника. Вокруг были установлены ряды массивных решеток длиной 8 метров. Под эти стальные балки и прутья заложили охапки дров и соломы, полили их бензином, а поверх решеток свалили тела сотен жертв. На многих из погибших детей, втиснутых в эти ужасные погребальные костры, все еще оставались обрывки разноцветной одежды, которую они надели на карнавал последнего дня Масленицы.

Старший офицер очистил площадь от всех лишних на данный момент солдат и бросил зажженную спичку в штабель дров под решетками. Через пять минут погребальные костры полыхали вовсю. «Худощавых и более пожилых жертв огонь схватывал не так быстро, как более упитанных и молодых», – вспоминал один очевидец.

В поздние вечерние часы после того, как последнее из тел сгорело дотла, солдат вернули, чтобы они погрузили лопатами сгоревшие останки на готовые повозки. Городские партийные функционеры проследили за тем, чтобы прах был собран, отвезен на кладбище и захоронен. Потребовалось несколько десятков повозок и больших грузовиков с прицепами для того, чтобы привезти прах на кладбище Хайде-фридхоф. Там останки девяти тысяч кремированных жертв захоронили в яме с размерами восемь на пять метров.

Несмотря на все попытки сохранить в тайне судьбу кремированных жертв, история всплыла наружу. Некоторые жители пробились на площадь Старый рынок, чтобы проверить справедливость слухов. Одному дрезденцу даже удалось сделать несколько цветных фотоснимков этой ужасной сцены. Его задержали и привели к бригадефюреру СС, который руководил полицейским управлением Дрездена после авианалета. Тот велел отпустить фотографа, таким образом снимки того, что в ином случае могло показаться невероятным зрелищем, сохранились по сей день.

Тем временем война подходила к неизбежному финалу. 6 мая Ганса Фойгта вызвали в Главное управление криминальной полиции в Министерстве внутренних дел, где дали указание взять под контроль зловещую коллекцию обручальных колец, собранных в процессе идентификации жертв и хранившихся в семи ведрах. Сам Фойгт не захотел брать на себя ответственность за такое большое количество драгоценностей. Так что все они еще оставались на восточном берегу Эльбы, когда двумя днями позднее, 8 мая, советские передовые части вступили в Дрезден.

Красноармейцы заняли здания министерств, и все собранные драгоценности попали в их руки. Позднее из города было также вывезено бесценное собрание картин, хранившихся в железнодорожном туннеле. В течение десяти лет шедеврам живописи из Дрезденской галереи суждено было находиться в Москве.

Работники семи бюро, которые занимались идентификацией погибших и составлением списков без вести пропавших, были изгнаны из контор, всякая дальнейшая работа в этом направлении прекратилась. Гансу Фойгту велели перевезти записи на новое место, в здание муниципалитета района Лейбен. Во главе трех служащих он продолжил обработку восьмидесяти тысяч учетных карточек, составленных в первые месяцы после тройного авиаудара.

Советские военные чиновники заняли помещение отдела регистрации, после чего вывалили в сарай пачки с карточками и образцами одежды, которые, возможно, помогли идентифицировать еще одиннадцать тысяч жертв. Через несколько дней все это архивное имущество сожгли из-за зловонного запаха, который никак не хотел выветриваться.

Проблема потерь

Страдания жителей Дрездена, подвергнувшихся столь жестокой бомбардировке, неисчислимы. Однако вполне поддаются статистическому учету потери, то есть разрушения и жертвы. И вот здесь встречаются серьезные разночтения.

Согласно полицейскому отчету, подготовленному вскоре после авианалетов, в городе сгорело 12 тысяч зданий. В отчете также сообщалось, что было разрушено:

24 банка, 26 зданий страховых компаний, 31 торговая лавка, 6470 магазинов, 640 складов, 256 торговых залов, 31 гостиница, 26 трактиров, 63 административных здания, 3 театра, 18 кинотеатров, 11 церквей, 60 часовен, 50 культурно-исторических зданий, 19 больниц (включая вспомогательные и частные клиники), 39 школ, 5 консульств, 1 зоологический сад, 1 водопроводная станция, 1 железнодорожное депо, 19 почтамтов, 4 трамвайных депо, 19 судов и барж.

Кроме того, было зафиксировано и уничтожение военных целей: командный пункт во дворце Ташенберг, 19 военных госпиталей и множество менее значимых зданий военных служб. Серьезный ущерб понесли 136 заводов (включая несколько предприятий Цейса по производству оптики), 28 – средний ущерб; 35 – небольшой.

В ноябре 1945 года, то есть в начальный период оккупации, городское управление планирования опубликовало более подробные данные о потерях Дрездена. При этом учитывались не только последствия атак бомбардировочной авиации Королевских ВВС, но и всех налетов, включая случайные. Из 35 470 жилых зданий в районе Дрездена лишь 7421 дом не был разрушен. Если говорить о конкретных домах и квартирах, то из 220 тысяч жилых массивов около 90 тысяч стали окончательно непригодными для жилья. Если брать сравнительные удельные критерии, то, к примеру, в Мюнхене на каждого горожанина после войны пришлось 6,5 кубического метра каменных обломков, в Штутгарте – 8,5 кубического метра; в Берлине – 12,6; в Кельне – 31; а в Дрездене – 43 (более одиннадцати грузовиков с обломками на каждого жителя, включая погибших)!

Ущерб, причиненный промышленной зоне города на первый взгляд мог показаться непоправимым. По крайней мере, в отчете командования бомбардировочной авиации Королевских ВВС утверждалось, что «в результате налетов по железнодорожной инфраструктуре города был нанесен тяжелый ущерб, что полностью парализовало коммуникации», а «железнодорожные мосты через реку Эльба – жизненно важные для переброски войск – оставались недоступными для движения в течение нескольких недель после налета».

Однако в действительности городская инфраструктура довольно быстро оживала, что подтвердил в послевоенных показаниях германский министр вооружений и военной промышленности Альберт Шпеер.

15 февраля для большей части Нового Города и окраин была возобновлена подача электроэнергии. 18 февраля через город начали ходить поезда. 19 февраля было восстановлено трамвайное сообщение между промышленными зонами. Два завода «Заксенверк», производящие электронные комплектующие и расположенные в районах Нидерзедлиц и Радебергер, совсем не попали под удары фугасных бомб. При этом на завод Нидерзедлица упало несколько «зажигалок», которые ловко подхватили и затушили местные пожарные. Утром после тройного удара немногие из коллектива этого завода явились на работу, однако позднее выяснилось, что жертв среди них на удивление мало: из пяти тысяч погибли около трехсот человек. Объяснение простое: с одной стороны, немногие из рабочих завода Нидерзедлица проживали в черте города, с другой стороны, районы полного разрушения в Дрездене охватывали в основном кварталы с населением из среднего класса.

Подобным же образом завод взрывателей, принадлежащий «Цейс-Икон Гелеверк» и разместившийся в Новом Городе (вероятно, единственный завод Дрездена, о котором можно было определенно сказать как об объекте авианалета), полностью уцелел, так же как и промышленная зона на месте бывшего Арсенала в Альбертштадте.

Все эти заводы и фабрики, конечно, пострадали от непрямого воздействия авианалета, что выражалось в нарушении подачи электроэнергии, деморализации рабочих и служащих, в сокращении их численности, а также в возникшем дефиците транспортных средств. Однако нельзя сказать, что ущерб здесь был сколько-нибудь значимым и угрожающим производству.

Получается, что самые ощутимые потери Дрезден понес именно в части культурно-исторического наследия. И с этим мнением придется согласиться, если взглянуть на то, как долго и мучительно восстанавливался центр города, ныне вновь привлекающий туристов со всего мира.

Только на расчистку пятнадцати квадратных километров территории от развалин ушло одиннадцать лет. При этом безвозвратно сносились и те руины, которые еще можно было спасти – к примеру, полностью уничтожена церковь Святой Софии. В итоге от террасы Брюлля до Центрального вокзала раскинулся сплошной пустырь, на котором правительство ГДР начало возводить многоэтажные квартирные дома.

Мощный удар пришелся по Дворцу-резиденции. Он загорелся, жестяные крыши плавились от жара. Из-за этого серьезно пострадала знаменитая сокровищница «Зеленые своды». Дворец собирались снести, однако дрезденцы пошли на уловку: полуразрушенное здание стали использовать в качестве фермы для выращивания шампиньонов. В 1985 году политический глава ГДР Эрих Хоннекер пообещал восстановить Дворец-резиденцию в прежнем, довоенном, виде, однако к моменту объединения Германии не было завершено даже наиболее сохранившееся западное крыло. Только в 1991 году стартовали серьезные реставрационные работы, которые продолжаются по сей день, причем часть музейных помещений уже доступна для посещений. В 1991 году была восстановлена и Сторожевая башня, потерявшая в ходе налета верхнюю часть. Общая стоимость возрождения Дворца-резиденции со всеми пристройками оценивается в 337 миллионов евро.

Значительно пострадал дворец Ташенберг. Внутренние перекрытия частично обрушились, и пустая закопченная коробка здания простояла до 1992 года. Восстановление здания как памятника архитектуры обошлось бы слишком дорого, поэтому дворец отдали на откуп коммерсантам. 31 марта 1995 года в нем был открыт первый пятизвездочный отель Саксонии.

Понятно, что колоссальный ущерб был нанесен ансамблю Цвингера. Бомбы попали в фонтан «Купальня нимф», в павильоны Дрезденской оружейной палаты и Физико-математического салона. Все крыши сгорели, высокая температура спровоцировала плавление песчаника, из которого складывались постройки, что привело к деформации и обрушению фасадов. Получило повреждения, хотя и менее значительные, здание Дрезденской галереи.

Примечательно, что решение о восстановлении Цвингера было принято сразу после начала оккупации. 14 августа 1945 года состоялась первая консультация по координации реконструкции с участием советской военной администрации. План был утвержден через четыре дня. В мае 1951 года была открыта для посетителей часть внутреннего двора, а окончание работ торжественно отметили 30 октября 1960 года. На реконструкцию Цвингера, включая Дрезденскую галерею, было потрачено 20 миллионов немецких марок. Впрочем, восстановление отдельных внутренних интерьеров продолжается до сих пор.

В 1945 году советские военные вывезли из столицы Саксонии значительную часть собрания картин Дрезденской галереи. На протяжении десятилетия коллекция хранилась в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина. В 1955 году состоялся торжественный визит правительственной делегации СССР в ГДР, в ходе которого по настоянию Никиты Хрущева были возвращены 1240 картин. В 1956 году заново открылась часть галереи, построенная Готфридом Земпером, а к 1960 году было восстановлено все здание целиком, и горожане снова смогли увидеть лучшие произведения старых мастеров.

Пришлось дожидаться своей очереди на реконструкцию и зданию Дрезденской государственной оперы. От нее после бомбардировки остались лишь наружные стены и некоторые скульптуры. Во время сноса полуразрушенных зданий и расчистки города от завалов, руины оперы решено было не трогать, в 1952 году их даже укрепили, что в дальнейшем облегчило реставрационные работы. Они начались только в июне 1977 года. Реставрация велась под руководством архитектора Вольфганга Хэнша. Планировка здания была изменена в соответствии с современными требованиями к оперному театру. Количество зрительских мест сократилось до 1300. С обратной стороны было пристроено здание, используемое ныне для репетиций и офисов администрации. Реставрация завершилась через восемь лет. Очередное (третье в истории!) открытие обновленной оперы состоялось в день 40-летия бомбардировки Дрездена – 13 февраля 1985 года.

У придворной католической церкви Хофкирхе рухнула крыша и частично осыпались наружные стены. Однако дрезденские католики почти сразу приступили к ее восстановлению, и в 1947 году в ней начались богослужения, а к 1962 году реконструкция была завершена.

Величественный лютеранский собор Фрауэнкирхе был уничтожен практически полностью. Уцелел лишь фрагмент стены. Горожане тщательно собрали осколки стен, пометили и сохранили их. Почти полвека руины собора стояли как памятник жертвам войны. Только в январе 1993 года начались его расчистка и восстановление. В ходе реконструкционных работ применялись известные методы средневековых ремесленников в сочетании с новейшими технологиями и современным оборудованием. Была разработана специальная компьютерная программа, помогающая анализировать найденные фрагменты. Она позволяла получить трехмерное изображение каждой находки и определить ее изначальное местонахождение. Так был создан точнейший план восстановления храма. В результате 44 % кладки было восстановлено из обломков, и в 2005 году возрожденный собор был торжественно открыт для посетителей. В первой службе приняли участие немецкий президент Хорст Келер, канцлеры Герхард Шредер и Ангела Меркель.

Так, шаг за шагом, здание за зданием, историческая часть Дрездена возрождалась из пепла. Но если с материальными потерями все более или менее ясно, то вопрос о количестве жертв по сей день вызывает ожесточенные споры.

Как и в Гамбурге, огненный смерч в Дрездене охватил самые населенные районы города, при этом лишь немногим удалось пережить ночной кошмар. Только один пример, взятый из бесконечных списков Ганса Фойгта, возглавлявшего отдел регистрации умерших: из 864 жителей Зайдницер-штрассе, зарегистрированных в полиции к ночи атаки, выжили только восемь; из 28 жильцов дома № 22 на Зайдницер-штрассе выжил только один; все 42 жильца из соседнего дома № 24 погибли.

Известно, что в Гамбурге, в центре огненного смерча, погибло около трети всего населения. Если подобный список жертв оказался возможен в Гамбурге, где были приняты самые строгие меры ПВО, логично предположить, что в неподготовленном и незащищенном Дрездене во время сокрушающего тройного удара процент потерь был больше. А ведь с учетом прибывающих беженцев и проходящих войск общее количество людей в столице Саксонии к моменту бомбардировки приближалось к миллиону человек.

Тем не менее при оценке потерь всегда нужно учитывать влияние идеологической борьбы. В феврале 1945 года Министерство народного просвещения и пропаганды Йозефа Геббельса распространило информацию о том, что число погибших в Дрездене составило около 200 тысяч человек. Однако несколько дней спустя власти, отвечавшие за спасательные работы в подвергшихся бомбардировкам городах, называли более скромное количество: «от 120 до 150 тысяч погибших». При этом в закрытом мартовском отчете власти города сообщили о 25 тысячах погибших, но тут речь шла о тех, кого удалось к тому моменту подсчитать по останкам.

Многие историки послевоенного периода, писавшие о результатах стратегических бомбардировок (в том числе самый авторитетный из них Дэвид Ирвинг), пришли к выводу, что общее число жертв можно оценить в 135 тысяч человек. И хотя в поздних источниках все еще можно встретить разброс от 35 до 500 тысяч погибших, большинство исследователей склонялось к усредненной сумме, названной Дэвидом Ирвингом на основе изысканий Ганса Фойгта.

В 2005 году по заказу Дрездена была создана комиссия из тринадцати немецких историков, которая взялась поставить последнюю точку в вопросе о людских потерях. Комиссия появилась после того, как правая Национал-демократическая партия Германии, получив на выборах места в парламенте Саксонии, начала публично сравнивать бомбардировки немецких городов с холокостом, доведя общее количество до миллиона жертв. В отчете комиссии, опубликованном в 2010 году, сказано, что в Дрездене погибли от 22 до 25 тысяч человек. Другие оценки были названы «преувеличенными или основанными на сомнительных источниках». Столь незначительное число потерь по сравнению с другими городами комиссия объяснила тем, что при тройном авиаударе использовался меньший тоннаж бомб при высокой точности попадания.

Выводы авторитетной комиссии прямо-таки напрашиваются на то, чтобы их оспорить. Ведь мы помним, что об особой точности попадания бомб говорить как раз не приходится; что бомбардировка велась не по конкретным объектам, а по площадям; что многие из жертв никогда не были идентифицированы, а материалы по ним утеряны или уничтожены. Мнение Ганса Фойгта, который работал на месте, вызывает куда больше доверия, чем заключение историков, проводящих расследование под влиянием политической конъюнктуры. Поэтому данные комиссии можно с тем же успехом назвать заниженными или основанными на сомнительных источниках. Даже если Фойгт преувеличил в позднейшей оценке, простейшее суммирование потерь, зарегистрированных его бюро, дает нам до 90 тысяч жертв, что согласовывается и с другими косвенными подсчетами.

Таким образом, вполне можно утверждать, что бомбардировка Дрездена по уровню людских потерь стоит в одном ряду с массированным налетом на Токио (88 тысяч погибших), а также атомными ударами по Хиросиме (90 тысяч погибших) и Нагасаки (60 тысяч погибших).

Остается важный вопрос: ради чего были убиты десятки тысяч человек?