Страсти по Филонову. Сокровища, спасенные для России Мосякин Александр
Пошла кропотливая работа, в которую со временем было посвящено и руководство Государственного Русского музея (в то время его уже возглавлял нынешний директор В. А. Гусев), оказавшее автору всяческое содействие. Через несколько месяцев документальный очерк "Страсти по Филонову" был готов к печати. Он состоял из двух частей. В первой части рассказывалось о драматической судьбе творческого наследия Павла Филонова, которое едва не стало жертвой шайки алчных преступников во главе с Гуткиной. А вторая часть раскрывала сюжет о загадочных филоновских двойниках, обнаруженных в Русском музее и парижском Музее современного искусства Центра Помпиду. Материал был отдан на рецензию в Ленинградское УКГБ и ГРМ. В рецензии, полученной из Русского музея, говорилось:
Представленная для ознакомления статья "Страсти по Филонову" поднимает многие очень важные, актуальные вопросы, прямо или косвенно связанные с общим состоянием культуры, музейного дела в нашей стране.
Контрабанда произведений искусства, пути и способы их переправки за пределы страны, неэффективность расследования во многих случаях, определяемая иногда наличием в стране "телефонного права", но чаще — отсутствием правового и функционального механизма, не позволяющего доводить дело до конца за рубежом, возвращать вещи, — именно эти факты определили "открытый финал" истории с произведениями Филонова.
Можно суверенностью сказать еще об одном. Не будь в свое время нагнетания сверху страстей вокруг отдельных явлений отечественного искусства[38], не было бы создано столь "питательной среды" для всякого рода жуликов и дельцов, для сплетен, слухов, махинаций, "шумных" и "бесшумных" дел, и столь уродливая ситуация с произведениями Филонова просто не могла бы сложиться.
Многие из болезней остались и по сей день. В стране отсутствует музейное право, а следовательно, нет действенной правовой защиты не только при вывозе или ввозе, но даже при репродуцировании в стране и за рубежом произведений из музейных собраний СССР; в крайне убогом состоянии пребывает материально-техническая база музеев, не позволяющая обеспечить должный уровень учета, хранения и охраны экспонатов. Поэтому, хотя статья и основательно запоздала — 3–4 года назад она была бы гораздо действеннее, — определенные уроки из нее извлечь можно"[39].
Далее следовали замечания по тексту. Некоторые из них автор учел, хотя не все. Потому что в материале были детали, которые хоть и пачкали мундир уважаемого музея, но были важны для будущего следствия по филоновским двойникам, повод к которому должна была дать громкая публикация в московском журнале, каковым был избран "прожектор перестройки", фантастически популярный тогда "Огонек". Публикация в издании, выходившем четырехмиллионным тиражом и известном во всем мире, предала бы широкой огласке историю с филоновскими двойниками и не позволила власть имущим замолчать ее или снова (как в 1985-м) замять расследование. Кроме того, это способствовало бы возвращению на родину как филоновских двойников, так и работ Павла Филонова, вывезенных за границу гуткинской шайкой.
Официальную рецензию на очерк 20 сентября 1989 года дал и Большой дом на Литейном. В ней говорилось:
Уважаемый Александр Георгиевич! Мы ознакомились с Вашим очерком "Страсти по Филонову". Сообщаем, что приведенные Вами факты, касающиеся деятельности органов КГБ, соответствуют действительности. Отдельные замечания по тексту будут высказаны Вам в устной беседе сотрудниками пресс-группы Управления. Желаем Вам новых творческих успехов! Заместитель начальника Управления КГБ СССР по Ленинградской области В. С. Новиков[40].
Обе статьи были готовы к публикации. Однако вечером, когда я стал собираться в дорогу, чтобы отвезти исправленный материал в редакцию "Огонька", в квартире моих ленинградских знакомых раздался телефонный звонок. К аппарату попросили меня. Я взял трубку, и знакомый мне голос высокопоставленной персоны, интересовавшейся этим делом, язвительным тоном изрек: "Ну что, повезете материал в Москву? А не боитесь не довезти?" Признаться, я ждал этого звонка, хотя к неприкрытой угрозе не был готов. Поначалу опешив и помолчав несколько секунд, я собрался с мыслями и сказал: "Не надо меня пугать. А сами учтите, что про этот материал знает очень узкий круг лиц. Есть всего три экземпляра текста: один у меня, другой у руководства Русского музея, а третий в Управлении КГБ. Если со мной или с материалом что-то случится, вас тут же вычислят, а о вашем звонке я сообщу куда следует".
До Москвы я добрался без проблем, хотя, от греха подальше, изменил дату выезда и маршрут следования. А вот активно помогавший мне Павел Константинович Кошелев тогда попал в страшную автомобильную катастрофу, в которой чудом выжил. По его словам, катастрофа не имела отношения к работе над материалом, но совпадение налицо.
В редакции "Огонька", где тогда работало великолепное созвездие журналистов, материал встретили на ура. Редактировал его (как и "Продажу") в литературном отделе "Огонька" известный журналист Владимир Вигилянский. Впоследствии он стал священником и несколько лет работал пресс-секретарем Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. Материал быстро прошел читку, нужные согласования и был подписан в печать. Я со спокойной совестью уехал домой, ожидая выхода "страстей" по очереди, следующей весной. Но каково же было мое изумление, когда в апреле 1990 года в "Огоньке" вышла обрубленная наполовину версия материала (вторая часть), в которой многое невозможно было понять, так как ее содержание теснейшим образом было связано с первой частью.
Когда же я позвонил в редакцию, то там мне сказали, что в последний момент уже подписанный в печать материал оказался на столе у главного редактора "Огонька" Виталия Коротича, который тогда уже в основном разъезжал по миру, а журнал вели другие люди. Но на то время он оказался в редакции, тексты моих статей попали к нему и вызвали приступ ярости. Ведь автор материала посмел в позитивном ключе написать о борьбе органов КГБ с контрабандой произведений искусства. А писать позитивно о КГБ в тогдашнем "Огоньке" (как и хорошо говорить о Владимире Путине на нынешнем "Эхе Москвы") было не принято, а точнее — негласно запрещено. К тому времени член КПСС с 1967 года В. А. Коротич, яко хамелеон поменяв свой окрас, превратил журнал из светоча исторической правды в антисоветский пропагандистский рупор, коим творцы "горбастройки" с партбилетами в карманах крушили в умах людей "родную партию" и Советский Союз. За эту деятельность американский журнал World Press Review в 1989 году присвоил Коротичу звание "Зарубежный редактор года" (International Editor of the Year), как было сказано, "за смелость в деле углубления свободы и ответственности прессы, в утверждении прав человека и за отличную и правдивую журналистику".
Свою истинную "смелость" господин Коротич явил 19 августа 1991 года, когда в первый день путча ГКЧП, находясь в США, сдал авиабилет в Москву, опасаясь репрессий со стороны путчистов. Этот поступок вызвал широкий резонанс и возмутил коллектив редакции "Огонька". 26 августа — сразу после поражения путча — по решению журналистского собрания "Огонька" за проявленную трусость В. А. Коротич был снят с должности главного редактора. После этого в журналистских кругах Коротич стал "нерукопожатным". Но в начале 1990 года он героем гарцевал на коне "горбастройки" и смело — росчерком пера — велел загубить материал про Филонова, обрезав его наполовину. Чтобы как-то выйти из положения, мне пришлось срочно поехать в Ленинград и опубликовать там в популярной молодежной газете "Смена" первую часть материала со ссылкой на статью в "Огоньке"[41].
Так музейно-контрабандная дилогия увидела свет. Это была первая публикация о драматической судьбе творческого наследия выдающегося русского художника XX века. Потом будет много других. А в конце 1990-х, при участии питерского ФСБ, об этом будет снят документальный фильм, создатели которого обратились ко мне с просьбой позволить им использовать мои публикации в "Смене" и "Огоньке". Я разрешил сделать это и даже передал машинописную копию авторского текста. Этот фильм несколько раз показали по центральному телевидению — на НТВ. За кадром диктор читал выдержки из моего текста, но ни ссылок на печатный первоисточник, ни имени автора в фильме не прозвучало и в титрах почему-то не значилось[42]. Но это так, к слову.
Возвращаясь же в 1990 год, следует сказать еще об одном. К публикации в "Огоньке" прилагались фотографии всех восьми рисунков Филонова, уплывших из Русского музея в Центр Помпиду (мне их передал Е. Ф. Ковтун). Однако в редакции журнала они загадочным образом исчезли, осталась лишь фотография рисунка "Пропагандист", которая должна была служить заставкой для статьи и хранилась отдельно. Мы с редактором материала обыскали буквально всё, но пропавших фото не нашли. Их кто-то похитил, не желая, чтобы мир увидел украденные рисунки. Ковтун потом прислал мне фото одного из них, но остальные так и не нашлись. Этот случай еще раз доказал, что история с филоновскими двойниками вела куда-то высоко в Москву, где существовали влиятельные властно-криминальные группировки, занимавшиеся кражей и контрабандой произведений искусства. Эти группировки, возникшие в закатные советские времена и расцветшие пышным цветом в "лихие девяностые", проявляли интерес к наследию Павла Филонова, хранившемуся в Русском музее. Они тормозили расследование о филоновских двойниках, не давали хода делу, избавлялись от свидетелей. Поэтому публикации в "Огоньке" и "Смене" были так важны. И они выполнили свое назначение, дав веский информационный повод для проведения расследования загадочной истории с двойниками.
Это нужно было сделать и по другой причине. В советские времена в центральных и провинциальных печатных СМИ была рубрика "Возвращаясь к напечатанному", где обсуждались резонансные материалы, опубликованные на страницах советских газет и журналов. Таким способом осуществлялась связь между советской властью, средствами массовой информации и обществом. За этим власти следили, и отклики на публикации имели подчас не меньшее значение, чем сами материалы. Как уведомил читателей "Огонек", статья о загадочном перемещении рисунков Павла Филонова из ГРМ в парижский Центр Помпиду "вызвала большой поток писем в редакцию". А в 32-м номере журнала за 1990 год под вышеозначенной рубрикой было опубликовано письмо руководства Русского музея в редакцию "Огонька", в котором отмечалось, что статья про филоновские двойники "поднимает многие очень важные, актуальные вопросы, прямо или косвенно связанные с общим состоянием культуры и музейного дела в СССР". В письме выражались определенные опасения: "Мы заботимся не о защите любыми средствами "чести мундира" и не хотим, чтобы все у нас было "шито-крыто". Но слухов, сплетен, домыслов, доходящих до прямой враждебности, в музее в связи с этим было предостаточно. Все это осталось, и статья может стать новым импульсом для конфронтации".
И как резюме: "Если компетентные органы, на которые ссылается автор статьи, обладают информацией о незаконной или вредной деятельности сотрудников музея или людей, с музеем сотрудничающих в стране или за ее пределами, то все факты должны быть обнародованы, и чем раньше, тем лучше. <…> Музей и сегодня заинтересован в том, чтобы история с произведениями Филонова была дорасследована; музей не имеет никакой информации о ходе следствия и о причинах его прекращения.
Следует помнить о том, что в Центре Помпиду состоялась большая выставка Филонова; она, наконец, открыла миру этого великого художника. Музей, не получив никакого содействия от министерств и ведомств, ведет прямые переговоры с Центром Помпиду о возвращении вещей Филонова. Французская сторона готова идти навстречу, но юридически решить этот вопрос очень непросто. Не хотелось бы, чтобы недостаточно корректная публикация этому помешала".
Письмо подписали: директор Государственного Русского музея В. А. Гусев, замдиректора по научной работе Е. Н. Петрова, замдиректора по учету и хранению Г. А. Поликарпова, секретарь партбюро С. В. Любимцев. А в постскриптуме к письму было сказано: "В настоящее время дирекция Государственного Русского музея, желая положить конец запутанной истории с пропажей филоновских рисунков, обратилась в городскую прокуратуру".
Таким образом, главная цель публикации была достигнута: криминальный сюжет предан огласке, а руководство ГРМ обратилось в прокуратуру с просьбой о расследовании. А поскольку целью публикации была не только широкая огласка истории с филоновскими двойниками и начало следствия по этому не единожды замятому делу, но и содействие возвращению похищенных работ Филонова в Русский музей, редакция журнала попросила автора статьи прокомментировать сделанные руководством ГРМ замечания. Обстоятельный комментарий был тут же дан. А заканчивался он словами: "Убежден, что статья ни в коей мере не помешает возвращению рисунков Филонова, а, напротив, будет способствовать этому. Надеюсь, следствие назовет виновных, снимет тень подозрения с остальных и поставит точку в этой запуганной истории"[43].
В итоге так и вышло, хотя не совсем. После долгих переговоров в 2000 году семь из восьми контрабандно вывезенных из Ленинграда в Париж рисунков Павла Филонова были возвращены в Русский музей. А вот предпринятые правоохранительными органами следственные действия завершить не удалось. Потому что ключевые фигуранты и свидетели этой драмы один за другим отправились в мир иной, и начатое ленинградским УКГБ следственное дознание повисло в воздухе, как и расследование в прокуратуре. А потом развалился Советский Союз, исчез КГБ, а ФСБ России ельцинские "демократы" лишили следственных функций. В итоге дело о "спящих девах" (филоновских двойниках), как в старинном карточном пасьянсе, осталось юридически не раскрытым. Но фактология-то никуда не делась. И теперь, когда истек срок давности по данному преступлению, мы можем изложить выявленные тогда факты, актуальность которых не утрачена и поныне. Ведь это страницы истории крупнейшего в мире музея русского искусства, это история культурной жизни Ленинграда — Санкт-Петербурга, которую надо знать. Не называя некоторые фамилии (презумпция невиновности) и некоторые обстоятельства совершения преступления, изложу лишь факты и обозначу связи. А читатели пусть сами сложат из мозаичных фрагментов пазл с картиной того, что происходило вокруг наследия Павла Филонова в Русском музее и вне его.
Для начала еще раз вспомним события весны и лета 1977 года: разгар следствия по делу Гуткиной, нелегкие переговоры молодого следователя КГБ с Евдокией Николаевной Глебовой, ее дарственная Русскому музею и внутримузейный акт № 4554, удостоверявший, что 56 живописных и 244 графические работы Павла Филонова поступили на хранение в Русский музей. Эти события совпали с приходом туда нового директора из райкома КПСС — на дарственной и упомянутом акте стоят ее подписи. В числе 244 должны были находиться и те восемь рисунков Филонова, из-за которых разгорелся сыр-бор.
В музейном деле есть две категории хранения: временное хранение (ВХ) — временное нахождение в фондах или на выставках музея вещей, принадлежащих частному лицу, а также поступающих на фондовую (в случае дара) или закупочную комиссию, причем владелец может забрать любую вещь и потом вернуть в музей, — и постоянные поступления (ПП), когда вещь или коллекция переходит в собственность музея и никто, кроме его сотрудников, не имеет права распоряжаться ею. В этом случае начинается комплекс работ по инвентаризации и составляется акт приема, регистрируемый директором музея. Так вот, актом № 4554 от 21.06.1977 г. удостоверялось, что находившиеся семнадцать лет на временном хранении работы Павла Филонова переходят на постоянное хранение в Русский музей и требуют документальной обработки. Сроки ее музейными инструкциями не регламентируются, но обычно на это уходит несколько месяцев, от силы год-полтора. Дар Е. Н. Глебовой произвел сильное впечатление на коллектив ГРМ. Сотрудникам музея хотелось поскорее начать документировать вещи и произвести их научную обработку, чтобы через пять лет открыть персональную выставку художника, приуроченную к его столетию. С живописью Филонова так и получилось: хранитель фонда живописи XVIII — начала XX века провела надлежащую работу. А вот судьба графической части наследия сложилась иначе.
Год графика лежала в фонде дореволюционной живописи в ожидании директорского приказа. 11 июля 1978 года по приказу и акту № 15596 рисунки Филонова были переданы в отдел советской графики на инвентаризацию. Приняла их хранитель гравюры и рисунка. Однако в начале октября по воле директора ГРМ в отделе произошла полная "смена караула", и на место "добровольно" выбывших специалистов назначили трех новых хранителей. Вскоре одна из них, заведовавшая рисунками, ушла в декретный отпуск. Ей полагалось составить на рисунки Филонова инвентарные карточки. Работа эта большая, сделать ее хранитель не успела, и в итоге на неопределенное время вся хранившаяся в ГРМ графика Филонова оказалась в положении человека без паспорта.
В том же октябре 1978 года началась крайне странная операция по передаче рисунков Филонова из постоянного фонда хранения рисунков во временный. По акту от 23 апреля 1979 года, утвержденному замдиректора по пропаганде (тогда и. о. директора) ГРМ, они были переданы. Странность манипуляции заключалась не только в том, что рисунки передавались с постоянного хранения на временное, но и в том, как это было сделано. Работы были переданы без необходимой в таких случаях поименной нумерации и не зарегистрированы поименно в книге поступлений отдела учета. Их передали списком, указав только общее число — 244. Так, списком, они лежали два года и девять месяцев. Не будем искать здесь тайный смысл, но скажем, что сие означает. Сама передача рисунков с ПП на ВХ означала более легкий доступ определенного круга сотрудников музея (и не только) к незадокументированным произведениям искусства, а передача их списком давала возможность манипулировать ими. При этом правом допускать или не допускать кого-либо к незаинвентаризованной коллекции рисунков Филонова обладали директор и замдиректора ГРМ по науке, а они, как знаем из рассказа Евгении Николаевны Петровой, не подпускали к ней никого.
В 1981 году прошла нашумевшая выставка "Москва — Париж", где работы Филонова привлекли к себе всеобщее внимание. Интерес к творчеству мастера в мире начал расти, и актуальность скорейшей научной каталогизации филоновского фонда стала очевидной. И вот 29 декабря 1982 года на производственном совещании отдела рисунка XVIII — начала XX века сотрудники отдела в присутствии директора музея Л. И. Новожиловой подняли этот вопрос, предложив подключить к инвентаризации ведущих специалистов музея Е. Ф. Ковтуна и Е. Н. Селизарову. Новожилова поначалу согласилась, но потом последовал ее устный приказ: специалистов в филоновский фонд не пускать.
А накануне имел место такой эпизод. Вышедшая из декретного отпуска хранитель фонда рисунка на свой страх и риск показала Селизаровой две коробки с рисунками Филонова. Перебирая их, Елена Николаевна вдруг обратила внимание на то, что среди массы добротных работ есть несколько откровенно плохих. Острый глаз специалиста не мог их не заметить. Она подумала: "Смотри-ка, и у Филонова могут быть слабые вещи". Значение этой мысли Селизарова оценит позже[44].
16 июня 1984 года на производственном совещании того же отдела вновь был поставлен вопрос о допуске специалистов в отдел советской графики для работы с рисунками Филонова, Итог был тот же. Поэтому, когда в марте 1985 года обнаружились филоновские двойники, ранее опубликованные в журнале Cahiers, секретарю парторганизации Е. Н. Петровой и Е. Ф, Ковтуну, чтобы получить доступ к закрытой коллекции рисунков Филонова, пришлось пойти на хитрость. Была создана партийная комиссия. И лишь по окончании ее работы, когда вскрылся факт подлога и запахло грандиозным скандалом, перед уходом на пенсию Л. И. Новожилова издала приказ об инвентаризации фонда рисунков Филонова и о создании второй комиссии, куда были включены ведущие специалисты музея Селизарова и Ковтун.
Но странные отношения сложились у бывшего секретаря райкома не только с Ковтуном и Селизаровой. Еще болезненней директор реагировала на попытки ознакомиться с фондом Филонова главного хранителя Русского музея Г. А. Поликарповой. Под любыми предлогами она старалась ее туда не пускать. Всякий, кто знаком с музейной работой, знает, что главный хранитель имеет равные права с директором в отношении музейных коллекций. Попытка отстранить главного хранителя от той или другой коллекции есть не что иное, как нонсенс и произвол. Это вызывало у Поликарповой протесты в виде жалоб, докладных и служебных записок на имя начальника Управления изобразительных искусств и охраны памятников Министерства культуры РСФСР. Но все было безрезультатно. Волей директора фонд рисунков Филонова был объявлен закрытым, а его инвентаризация из-за отсутствия надлежащего приказа директора не проводилась долгие восемь лет. Однако, как позже выяснилось, закрыт этот фонд был далеко не для всех. С разрешения директора туда пускали некоторых сотрудников музея и даже людей со стороны. Так как все делалось по устному распоряжению директора, документальных свидетельств этого почти не осталось. И все же ряд любопытных фактов есть.
Для фильма Ильи Авербаха о Ленинградской блокаде с "закрытых" работ Филонова в начале 1980-х годов были выполнены две копии (точнее, два наброска). Режиссер умер, фильм не состоялся, а копии, одну из которых видели в реставрационной мастерской в присутствии музейного руководства члены посетившей Ленинград японской делегации, куда-то исчезли.
31 мая 1984 года в отделе рисунка XVIII — начала XX века появились трое элегантных мужчин с устным указанием Новожиловой: "Показать все, что захотят". Это были представители Центра Помпиду. Поскольку нахождение в отделе без пропуска являлось грубейшим нарушением музейных инструкций, его сотрудники отказались подчиниться приказу. Тогда после скандала появился пропуск № 302, а в книге посетителей отдела рисунка — записи № 177,178 и 179, удостоверявшие, что директор и двое сотрудников Центра Помпиду были в означенном отделе, где смотрели работы Малевича, Кандинского, Шагала и Филонова. Вот их имена: Dominique Bozo, Philippe Sainctavit, Christian Derouet. Возможно, до этого они побывали в отделе советской графики. Их интерес к Филонову понятен, ведь накануне Центр Помпиду пополнился восемью рисунками художника — теми самыми, что должны были храниться в ГРМ. Видели или не видели французские гости филоновские двойники, неизвестно.
А за день до этого отдел дореволюционного рисунка ГРМ посетил еще один человек, что в книге посетителей зафиксировала запись № 175. Его зовут Джон Боулт. Это известный американский литературовед и искусствовед, основатель и директор Института современной культуры в Блю-Лагун (Лос-Анджелес, штат Калифорния). В ГРМ он бывал не раз, а 30 мая 1984 года вместе с Е. Ф. Ковтуном смотрел в отделе дореволюционного рисунка работы В. М. Ермолаевой, которые, к удивлению Боулта, "почему-то хранились там, а не в советском отделе". Но нам он интересен другим. В конце 1983 года в соавторстве с итальянским профессором современного восточноевропейского искусства Instituto Universitario Orientale (Неаполь) Николеттой Мислер профессор Боулт издал в США монографию о Филонове, где есть немало интересных деталей[45].
Там воспроизведен ряд хранившихся в "закрытом" фонде ГРМ незаинвентаризованных филоновских работ, воспроизведение которых, по словам авторов, "в этом альбоме было затруднительной и тонкой операцией". Вот что об этих трудностях в мае 1990 года написал в редакцию "Огонька" Джон Боулт: "В те времена в ГРМ мне ни разу не удалось получить доступ к работам Филонова — из-за вечных структурных изменений <…> — это строительно-ремонтные работы. Во всяком случае, это был тот излюбленный предлог, под которым мне, а также другим западным ученым многие годы отказывали в разрешении заниматься Филоновым в запасниках"[46]. Отсюда понятно, почему авторам альбома пришлось прибегнуть к "затруднительной и тонкой операции". К какой операции — авторы не поясняют; была она законной или незаконной — тоже.
П. Н. Филонов. Головы. 1910.
Картон, масло. 28,5 х 47,5 см. ГРМ, Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Запад и Восток. 1912–1913.
Бумага, масло, темпера, гуашь. 39,5 х 46 см. ГРМ, Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Пир королей. 1912–1913.
Холст, масло. 175 х 215 см. ГРМ, Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Мужчина и женщина. 1912–1918.
Бумага, акварель, тушь, перо, кисть. 31 х 23,3 см. ГРМ, Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Крестьянская семья (Святое семейство). 1914.
Холст, масло. 160 х 117 см. ГРМ. Санкт-Петербург
П.Н. Филонов. Германская война. 1914 1915
Холст, масло 175 х 161 см. ГРМ. Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Цветы мирового расцвета. 1915.
Из цикла "Ввод в мировой расцвет".
Холст, масло. 154,5 х 117 с и. ГРМ. Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Октябрь. Ландшафт. 1921.
Фанера, масло. 47 х 40.5 см. ГРМ. Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Формула весны. 1922–1923.
Холст, масло. 100 х 100 см. ГРМ, Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Зверь. Волчонок. 1925.
Бумага, масло. 71 х 69 си. ГРМ, Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Козел. 1930–1932.
Бумага, масло. 80 х 62 см. ГРМ. Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Колхозник. 1931.
Холст, масло. 70,5 х 54 см. ГРМ, Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Рабочий в кепке. Середина 1930-х.
Бумага, масло. 58,5 х 37,5 см. ГРМ, Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Ударники (Мастера аналитического искусства). 1934–1935.
Холст, масло. 82 х 72 см. ГРМ. Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Голова. Конец 1930-х.
Бумага, масло. 37,5 х 41 см. ГРМ, Санкт-Петербург
П. Н. Филонов. Лики. 1940.
Бумага, дублированная на ватман и холст, масло.
64 х 56 см. ГРМ. Санкт-Петербург
Далее. На странице 360 подпись под иллюстрацией № 51 гласит: "Пропагандист. 1923-24. Перо, тушь на бумаге. 11,2 х 14,4. Национальный музей современного искусства. Центр Жоржа Помпиду. Париж. (F162)". Литера F означает, что авторы монографии (по их собственному разъяснению) дают номер вещи по рукописному списку произведений Филонова, составленному самим художником и хранящемуся в ЦГАЛИ[47]; 162 — порядковый номер, который Филонов ставил карандашом на оборотной стороне каждой работы. Дубликат этого списка вместе с помеченными таким образом работами Е. Н. Глебова передала в ГРМ, и там каждая вещь помечена одним номером. Знак "F 162" доказывает, что авторы монографии работали в ЦГАЛИ, а будучи знакомы с Глебовой, не могли не знать, что вещь, помеченная таким образом, хранится в Русском музее. Между тем местонахождением "Пропагандиста" в книге назван парижский Музей современного искусства Центра Помпиду.
Тут возникает два вопроса. Откуда авторы монографии узнали о новом местонахождении "Пропагандиста"? Возможно, из публикации в журнале Центра Помпиду Cahiers, вышедшей в середине 1983 года, который указан в копирайте книги Н. Мислер и Дж. Боулта. Но тогда встает второй вопрос: почему чудесное перемещение рисунка с берегов Невы на берега Сены не вызвало у авторов научной монографии ни малейшего удивления и не удостоилось никакого комментария в тексте? Ведь просто так вещи, принадлежащие государственному музею одной страны, в собственность музея другой страны не переходят! Это сложная юридическая процедура, я даже не знаю таких примеров, кроме случаев военной реституции. А тут рисунок был собственностью ГРМ, а стал собственностью Музея современного искусства Центра Помпиду! Авторы книги обязаны были заинтересоваться этим чудесным перемещением, но они этого не сделали. Почему?!
Но самое интересное ожидает нас в предисловии к монографии и в подписях под иллюстрациями. В длинном списке лиц, коим авторы выражают свою признательность, среди прочих названы… Евгения Гуткина, Рахиль Рыбакова и некоторые свидетели, проходившие по знакомому нам уголовному делу № 72. То есть Николетта Мислер и Джон Боулт лично знали Гуткину и членов ее организованной преступной группы! Когда в апреле 1990 года в "Огоньке" вышла статья о филоновских двойниках, господин Боулт прислал в редакцию журнала и в другие инстанции[48] гневный факс, где опровергал "некоторые досадные неточности" и "некоторые необоснованные намеки" автора статьи. Не прояснив, однако, эпизод с "Пропагандистом", а главное, не ответив на вопрос, что связывало его и госпожу Мислер с Гуткиной и К° и кто давал экспертное заключение по проданной в ноябре 1978 года на нью-йоркском аукционе Sotheby’s контрабандно вывезенной гуткинцами картине Филонова "Бегство в Египет", которая воспроизведена в монографии Дж. Боулта и Н. Мислер с указанием нового владельца?! Ведущими специалистами по творчеству Филонова на Западе тогда являлись Мислер и Боулт. Так кто, если не они (или один из них), выступил на Sotheby’s экспертом контрабандной вещи, не выразив сомнения в ее происхождении? В противном случае картину не выставили бы на прибыльные торги.
В том же 1983 году в Русском музее случилась драма: неожиданно был снят с должности, ушел из музея и погиб в возрасте сорока двух лет заместитель директора по науке, оберегавший филоновский фонд от музейных специалистов. Его внезапная смерть шокировала сотрудников музея. Говорили разное, предполагая, что смерть бывшего замдиректора связана с его профессиональной деятельностью. Погибший окончил психологический факультет Ленинградского государственного университета и заведовал в ГРМ отделом социально-психологических исследований. В мае 1977 года — сразу после прихода Новожиловой — был назначен ее первым замом, а год спустя еще и заведующим отделом советской графики (по совместительству), где хранилось графическое наследие Филонова, с которым связаны многие документы, подписанные этим замдиректора. В частности, в апреле 1982 года он подписал приказ о передаче всех работ Филонова из отделов дореволюционного рисунка и живописи в отделы советской живописи и графики. Приказ противоречил музейным правилам, согласно которым наследие Филонова полагалось распределить по "четырем полкам": живопись — графика, дореволюционный — советский периоды, и отдел рисунка XVIII — начала XX века его не выполнил, как необоснованный. Без указания сверху замдиректора по науке такой приказ вряд ли осмелился бы подписать. И еще.
На рубеже 1970-80-х годов Центр Помпиду осуществил серию грандиозных выставочных проектов, посвященных модернизму конца XIX — начала XX века. Было организовано четыре выставки: "Париж — Нью-Йорк", "Париж — Берлин", "Париж — Москва" и "Париж — Париж", явивших зрителю привязанные к одному периоду времени, но разделенные в пространстве пласты изобразительного искусства. Эти выставки, быть может впервые, удивительным образом явили целостность мирового художественного процесса и произвели неизгладимое впечатление на публику. После закрытия в ноябре 1979 года в Центре Помпиду выставки "Париж — Москва" по просьбе советской стороны было решено провести ответную выставку "Москва — Париж", посвященную художественным параллелям и взаимовлиянию французского и русского (затем советского) изобразительного искусства.
Эта выставка, открытая для обозрения весной 1981 года в залах Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, стала откровением для советских людей. Причем не только для простых зрителей, но и для профессионалов, поскольку на ней впервые было выставлено множество работ русских и советских художников-модернистов, десятилетиями хранившихся в запасниках московских и ленинградских музеев. На этой выставке первоклассные работы Матисса, Пикассо, Майоля, Брака, Форе, Габо, Сутина, Кокто соседствовали со столь же великолепными работами Кандинского, Малевича, Филонова, Фалька, Ларионова, Гончаровой, Татлина, Шагала, Архипенко и других. И часто нельзя было определить "паспортную" принадлежность того или иного мастера — настолько единым было художественное пространство работ. Эти выставки вошли в историю культуры XX века. Организацией выставки "Москва — Париж" от Русского музея занимался замдиректора по научной работе, а его коллегой с французской стороны был поляк Станислав Задора.
А теперь суммируем всё вышесказанное. Восемь лет графическое наследие Павла Филонова пролежало в ГРМ без должной научной обработки и приказа на нее. С ним производили странные манипуляции с грубейшим нарушением музейных инструкций и правил, а в отделе советской графики, где оказались работы Филонова, шла кадровая чехарда. Незаинвентаризованный филоновский фонд посещали посторонние лица. За границей была издана монография о Филонове с воспроизведением его "закрытых" работ и с рядом деталей, указывавших на знакомство авторов монографии с группой контрабандистов, возглавляемой Гуткиной. И, наконец, обнаружился подлог с двойниками, а ведущих специалистов и даже главного хранителя ГРМ к графическим работам Филонова не допускали. По музею ходили слухи, будто тщеславный директор готовит диссертацию о Филонове и потому оберегает филоновский фонд от конкурентов. Вот только диссертацию эту никто не видел, а созданная Новожиловой ситуация вокруг графического наследия художника позволяла делать с ним все что угодно.
Это тянуло на толстое уголовное дело над бывшим секретарем райкома, коему благоволил сам член Политбюро ЦК КПСС, ленинградский партийный босс Г. В. Романов. Партийные консерваторы и ортодоксы видели в нем достойного претендента на пост генерального секретаря ЦК КПСС. Весной 1985 года Григорий Романов был конкурентом Михаила Горбачёва. И неизвестно, как сложилась бы судьба КПСС и советского государства, если бы тогда на главный пост в партии и стране избрали Романова. Но в момент смерти генсека К. У. Черненко Романов был в отпуске и отдыхал в Паланге. Принять участие в полуночном заседании Политбюро, на котором избирали нового лидера партии, он не смог, а опытный политик А. А. Громыко ловко протолкнул на главный партийный пост М. С. Горбачёва, о чем потом горько сожалел.
Я знал семью ленинградских стоматологов, приватно лечивших хозяина Смольного. Они рассказывали, что когда Григорий Васильевич приходил на прием, то вел себя как овца на заклании. Он тихо садился в стоматологическое кресло, снимал и ставил рядом маленькие туфли, клал на колени руки и безропотно открывал для экзекуции рот. Тщедушный человечек в зубоврачебном кресле — таким я и представляю себе ленинградского партийного босса. Хотя в местных либеральных кругах он прослыл одним из самых одиозных партийных вождей, который, по словам политолога Бориса Вишневского, "был лично ответствен за множество мерзостей, творимых под его непосредственным руководством и с его высочайшего одобрения"[49]. Этот человек обладал большой властью и имел большие амбиции. Сюжет с филоновскими двойниками в ГРМ мог стоить ему политической карьеры, и не только. Филоновское дело дамокловым мечом нависло над головой Романова, подобно тому как дело директора московского гастронома № 1 Ю. К. Соколова висело тогда над головой первого секретаря Московского горкома КПСС В. В. Гришина. Ведь сюжет с двойниками всплыл весной 1985 года, когда в Политбюро ЦК КПСС разворачивалась борьба "реформаторов" во главе с Горбачёвым и консерваторов, в лагере которых находились Романов и Гришин. Криминальный музейный сюжет выворачивал в большую политику, ведь Новожилова было креатурой Романова, и с него за нее бы спросили. Поэтому темные дела в Русском музее гасились Смольным, а когда они вышли на свет, дабы разрулить ситуацию, старшие товарищи срочно отправили проштрафившегося директора ГРМ на персональную пенсию.
13 мая 1985 года пост директора ГРМ занял В. А. Леняшин — известный специалист по русскому искусству, автор блестящей монографии о портретном творчестве Валентина Серова. При нем месяц работала вторая комиссия по изучению графического наследия Филонова в составе десяти человек под председательством В. А. Гусева (тогда замдиректора по науке, а ныне директора ГРМ). В ходе ее работы были поэтапно рассмотрены все графические произведения художника, произведена сверка с фотокаталогом, а также предварительное технико-технологическое исследование ряда работ. Вот выписка из итоговой справки:
1. Восемь работ, воспроизведенных во французском журнале, идентичны фотографиям в фотокаталоге, который составляла Е. Н. Глебова начиная с конца 1950-х годов.
2. Хранящиеся в ГРМ произведения за №№ 251, 249 (162), 247 (150), 227 (137), 225, 272, 265 (173), 242 (142) имеют множественные несовпадения в деталях с воспроизведенными в журнале и фотокаталоге.
3. Итоги предварительной технико-технологической экспертизы показали ряд несовпадений материала и техники в эталонных и указанных восьми произведениях.
4. Во всех восьми указанных рисунках комиссия отмечает низкое художественное качество, особенно — в № 265.
5. Кроме того, при просмотре всего графического наследия выявлены №№ 32,136,185,234,237,149, вызывающие сомнения по следующим причинам: (идет перечень. — А. М.).
6. Таким образом, указанные в п. 2 работы, хранящиеся в ГРМ, вызывают серьезные сомнения в авторстве Филонова (большинство членов комиссии считает их подделками или копиями). То же можно сказать по поводу рисунков, указанных в п. 5, особенно №№ 136,32.
Комиссия считает целесообразным:
1. Продолжить технико-технологические исследования, обращаясь при необходимости к внемузейным специалистам.
2. Продолжить плановую работу по научной каталогизации и инвентаризации графического наследия П. Н. Филонова.
3. Дирекции ГРМ обратиться с запросом в Центр Помпиду по поводу источника и времени поступления восьми рисунков Филонова, опубликованных во французском журнале.
Председатель комиссии Гусев[50].
А тем временем в околомузейных кругах стала гулять небезобидная версия, что подмена рисунков Филонова произошла вне пределов Русского музея — еще до составления дарственной, а в том, что фальшивки оказались в ГРМ, виновата Е. Н. Глебова — дескать, недоглядела. Говорили разное: что у сестры Филонова был подозрительный сосед по коммунальной квартире, притеснявший ее и укравший рисунки брата, что Глебова страдала глаукомой и могла что-то недоглядеть. В принципе, такое возможно. Но поскольку эти слухи распускали люди заинтересованные, то давайте посмотрим на всё непредвзято.
Да, Глебова много раз брала с временного хранения в ГРМ работы брата домой, в том числе трижды эти восемь злополучных рисунков — и трижды возвращала их обратно. Последний раз в 1975–1976 годах — накануне дарения музею. Актом № 4016 от 31.03.1977 г. зафиксировано, что новых поступлений рисунков в ГРМ и возврата от Глебовой не было. По свидетельству П. К. Кошелева, постоянно общавшегося с ней. Глебова была в здравом уме и твердой памяти. Как доказывают свидетельские показания и следственные материалы по делам Гуткиной и Поташинского, в ходе которых Глебова выступала в качестве эксперта, она великолепно знала работы брата и подмену сразу бы обнаружила. Евдокия Николаевна могла случайно пропустить какую-то вещь, но предполагать, что по акту № 4016 она сдала в ГРМ дюжину фальшаков, просто нелепо. Глебова передала в Русский музей всё в целости и сохранности, а подмена произошла в музее. В пользу этого говорит и тот факт, что в июне 1986 года при подготовке материалов к фондовой комиссии ГРМ обнаружилось исчезновение из глебовского фотокаталога фотографий, выдававших фальшивки. Не случайно сдалась без боя и ушла на пенсию Новожилова — поняла, к чему всё идет. И конечно же не случайно люди, наделенные большой властью, замяли уголовное дело по филоновским двойникам на стадии следственного дознания, которое вел питерский КГБ. Ведь все нити вели в высокие властные и криминальные сферы.
С этим нужно было срочно разбираться, ситуация требовала того. Летом 1988 года в Ленинграде состоялся суд по уголовному делу № 36 по обвинению В. Грешникова, А. Махина, И. Шура в контрабанде. Следствием было установлено, что 24 августа 1982 года эти лица незаконно вывезли из СССР две работы Филонова: "Голова" стоимостью 70 тысяч рублей и "Без названия" — с изображением людей и рыб, стоимостью 50 тысяч рублей. Обвиняемые приобрели эти работы на черном рынке и передали англичанину Джеймсу, который с сокрытием от таможенного контроля вывез их из СССР и доставил в ФРГ некоему господину Фюрсту. А в 1985 году обе работы оказались в Кёльне, у известного коллекционера Людвига. Тогда же к нему попали еще две композиции Филонова. Пятью годами раньше филоновские "Головы" появились на выставках в Лондоне, Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, а еще одна композиция с таким названием выставлялась на аукционе Sotheby's.
Почти все эти произведения известны по монографии чешского искусствоведа Яна Кжиша 1966 года и новосибирской выставке Филонова, состоявшейся годом позже. Тогда они находились в СССР, но где таились столько лет и как оказались за границей — неизвестно. По рукам ходило несколько работ Филонова, а в мае 1985 года комиссией ГРМ было выявлено еще шесть подозрительных рисунков, так что возможны были новые двойники.
В те годы рынок искусства был наводнен подделками русского авангарда, имевшего спрос на Западе, и многие притоки сей полноводной реки брали свое начало в Ленинграде, где работала целая гильдия художников-копиистов, плодивших разного качества фальшивки, включая копии работ знаменитых художников из ленинградских музеев. Филоновские "близнецы" были родом оттуда. Выявив их исток, можно было вскрыть подпольную сеть контрабанды, имевшую выход на Европу и США. И, конечно, нельзя было забывать о репутации Русского музея. Ведь тень подозрения ложилась и на работавших там людей. Надо было назвать виновных и снять подозрения с остальных.
После выхода в 1990 году "Страстей по Филонову" в журнале "Огонек" и газете "Смена" дело вроде бы сдвинулось с мертвой точки. Расследованием музейного детектива должны были заняться сразу два ведомства — ленинградское Управление КГБ и городская прокуратура, куда с официальной просьбой о расследовании решило обратиться руководство ГРМ, "желая положить конец запутанной истории с пропажей филоновских рисунков". Но внезапная смерть основных фигурантов криминальной истории и исторические катаклизмы, связанные с развалом СССР, не позволили довести расследование до конца. В итоге это дело из уголовно-процессуальной сферы переместилось в сугубо музейную — на уровень переговоров Государственного Русского музея и Музея современного искусства Центра Помпиду, где в конце 1989 — начале 1990 года состоялась большая персональная выставка Павла Филонова, открывшая миру творчество этого выдающегося художника.
Отношения ГРМ с Центром Помпиду развивались непросто. В 1985 году Русский музей написал письмо в Центр, оповестив его о филоновских двойниках. Но парижский музей долго не откликался на запросы с берегов Невы, а рисунки Филонова висели там в экспозиции. Лишь когда весной 1990 года после упомянутых публикаций факт воровства получил широкую огласку, украденные рисунки с музейной экспозиции сняли. В конце 1990 года в Ленинград приезжал директор Центра Помпиду. Он сказал, что рисунки поступили в парижский музей в 1983 году из частной парижской галереи, а увидев ленинградские двойники, изумленно воскликнул: "Конечно это фальшивки!" В принципе Центр Помпиду согласился вернуть рисунки в ГРМ. Но для этого нужно было доставить оригиналы в Ленинград, чтобы провести искусствоведческую экспертизу, когда подделки, положенные рядом с подлинниками, подобно дамам в старинном пасьянсе, откроют свое истинное лицо. Сделать это было довольно сложно. Тем не менее директор Центра Помпиду привез из Парижа в Русский музей рисунки Филонова, все восемь. Специалисты смогли воочию сравнить парижские оригиналы с двойниками из ГРМ, и тут всем все стало ясно. Краденые вещи надо было возвращать, хотя юридически решить этот вопрос оказалось непросто, потому что в судебном порядке не был установлен факт совершения преступления. Поэтому эпопея с возвращением рисунков Филонова законному владельцу затянулась на долгие десять лет. Но, к счастью, все разрешилось.
27 сентября 2000 года по решению французского правительства семь украденных из ГРМ рисунков Павла Филонова были доставлены в посольство Российской Федерации в Париже. Их принимал лично заместитель министра культуры РФ Павел Хорошилов. А 26 октября 2000 года, как сообщил официальный сайт ГРМ, в Мраморном дворце в Санкт-Петербурге состоялась "церемония возвращения семи рисунков Павла Филонова, похищенных из Русского музея путем подмены около двадцати лет назад и хранившихся до сентября 2000 года в Музее современного искусства Центра имени Жоржа Помпиду". Почему только семи — об этом ничего не говорилось. Один похищенный рисунок (пожалуй, лучший — "Пропагандист") пришлось оставить в парижском музее. На мой вопрос почему, Евгения Николаевна Петрова ответила: "Они попросили, и мы в данном случае не стали настаивать. У нас было и есть понимание того, что Филонова в мире пока мало знают, в частности потому, что его наследие находится в основном в одном месте. А наличие в таком крупном музее, как Центр Помпиду, хотя бы одной работы художника, будет его пропагандировать. Тем более, что "Пропагандист" — один из лучших рисунков Филонова, очень важный рисунок. И потом, они все-таки шли нам навстречу, и оставить им хотя бы один рисунок было бы справедливо. Длительность же процесса возврата была обусловлена формальностями, которые они не могли быстро решить".
В общем, была проявлена добрая воля двух крупных европейских музеев, которые поныне сохраняют партнерские отношения. Но "спящих дев" было восемь. Вот список восьми похищенных рисунков Филонова с указанием инвентарных номеров по картотеке Русского музея и личной картотеке Е. Н. Глебовой:
1) № 225. Голова. 10,4 х 9,4 см. 1920-е
2) № 227/137. Май. 17,5 х 12,4 см. 1924
3) № 242/142. Рынок. 10,9 х 9,5 см. 1924
4) № 247/150. Женщина с цветами. 15,7 х 9,6 см. 1925
5) № 249/162. Пропагандист. 11, 2 х 14,4 см. 1924-1925
6) № 251. Голова на фоне города. 20,5 х 16,7 см. 1925
7) № 265/173. Человек с кулаком (Голова). 15,0x10,4 см. 1924
8) № 272. Голова. 8,5 х 5,4 см. 1926
Казалось бы, хеппи-энд, если не считать одного рисунка, которого все-таки лишился Русский музей. Но в то самое время, когда шли переговоры с Центром Помпиду о возвращении "спящих дев", в ГРМ случилось еще одно ЧП, связанное с хранившимся там наследием Филонова. О нем я узнал в конце 1994 года, когда мне позвонили из редакции московской "Общей газеты" с просьбой позволить им опубликовать выборку из моего материала о филоновских "страстях", который уже три года лежал в редакции журнала "Наше наследие", где его не раз ставили в план, но так и не опубликовали[51]. Одновременно со мной связались сотрудники петербургского Управления ФСК (бывшего КГБ, ныне ФСБ) и попросили разрешения использовать мои статьи о Филонове в информационных целях. Мне сказали, что расследование кражи филоновских работ из ГРМ опять застопорилось. Нужен был новый информационный повод для привлечения общественного внимания к ситуации вокруг хранившегося в Русском музее наследия Филонова. Я дал согласие и на то, и на другое. В начале декабря 1994 года в "Общей газете" вышли выдержки из "Страстей по Филонову"[52], а затем питерские чекисты и тележурналисты сняли упомянутый выше документальный фильм на этот сюжет, позже показанный по НТВ. В его основу легли как публикации автора этих строк, так и новые разоблачения, связанные с кражами работ Филонова из Русского музея, о чем сообщили телепрограмма "Время" и ряд средств массовой информации.
Глава 3
Как не украли "Пир королей"
Если человек глуп, то это надолго.
И. Ильф, Е. Петров
Павел Филонов родился в Москве. Рано осиротев, переехал в Санкт-Петербург, где в двадцатилетием возрасте в 1903 году попытался поступить в Императорскую Академию художеств, но не выдержал экзаменов из-за плохого знания анатомии. Чтобы освоить сию науку, он поступает в частную мастерскую Льва Евграфовича Дмитриева-Кавказского, где упорно занимается, пытаясь еще трижды поступить в прославленную кузницу художественных кадров второй половины XVIII–XIX века. В 1908 году Филонов наконец был принят в Академию художеств — вольнослушателем, "исключительно за знание анатомии". Но в кузнице кадров, которая пестовала художников академической и реалистической школы, Филонов оказался белой вороной. Спустя много лет художник писал: "Академическая профессура с первых же дней взяла меня под бойкот, потому что я с первого же дня стал работать по-своему". Только профессор Ян Францевич Ционглинский шумно приветствовал эксперименты молодого художника. "Не раз он кричал на весь класс, поражаясь моим упором: "Смотрите! Смотрите, что он делает! Это вот из таких выходят Сезанны, Ван Гоги, Гольбейны и Леонардо"", — вспоминал Филонов. В 1910 году художника-бунтаря исключают из Академии, потом восстанавливают, но в итоге он сам покидает это уважаемое заведение, не найдя понимания у консервативной профессуры.
В 1911 году Филонов примыкает к "Союзу молодежи", созданному в Петербурге молодыми художниками, и участвует в его выставках. Затем совершает творческую поездку в Италию и Францию. Вернувшись в Россию, в 1912–1913 годах он создает серию картин в разных техниках, заявив о себе как крупный мастер, обладающий ярким, самобытным художественным языком, органично соединяющим символизм, модернизм и нечто совершенно особое, присущее только ему, Филонову, что сам он потом назовет "аналитическим искусством". Среди этих картин были небольшая акварель на бумаге "Мужчина и женщина" и монументальное полотно "Пир королей". Эта сумрачная картина, написанная маслом на холсте в черно-багровых тонах, изображает жуткую ночную трапезу не то библейских персонажей, не то людей и зверей. Картина производит неизгладимое впечатление. Завороженный сюжетом и его воплощением, поэт Велимир Хлебников назвал картину "пиром мертвых королей". Именно она в декабре 1941 года висела в промерзшей ленинградской квартире над головой умирающего от голода художника, и в той же комнате лежала и мучилась его парализованная жена. Филонов умер, глядя на "Пир королей". Эта картина особенная в его судьбе. Как и акварель "Мужчина и женщина", она после смерти творца хранилась у его сестры, а в 1977 году, вместе с другими работами Павла Николаевича, была передана Е. Н. Глебовой в дар Русскому музею. И с этими знаковыми для творчества мастера шедеврами связана еще одна криминальная часть "страстей по Филонову", тесно переплетенная с двумя предыдущими.
Перефразируя афоризм классиков про дурака, можно сказать, что если человек — мошенник, то это надолго, особенно если это алчный мошенник. Пример тому — биография уже хорошо знакомого нам трижды судимого Моисея Поташинского, который обожал деньги больше, чем Паниковский гусей. Свой третий срок — десять лет колонии строгого режима — он получил в 1979 году по уже знакомому нам делу "бандероли в Иерусалим".
Поташинский переправил своему тестю художественных ценностей на сотни тысяч рублей. По приговору суда контрабандист мог получить до 15 лет и закончить дни свои в местах не столь отдаленных. Однако, учитывая его содействие следствию и возвращению переправленных им за границу произведений искусства[53], по ходатайству КГБ Поташинского досрочно освободили, надеясь, что на свободу он выйдет с чистой совестью. На воле бывший зэк-переплетчик купил недорогую дачу в Эстонии, но жить честной жизнью никак не мог. С его ремеслом и "знанием" эстонского языка в скучной прибалтийской республике делать было нечего. Поташинского тянуло на родину — в град Петров, который в 1991 году снова стал Санкт-Петербургом. В городе, который в воровскую ельцинскую эпоху прослыл криминальной столицей России, было где развернуться, особенно с талантами Моисея Залмановича. И Поташинский — сначала изредка, потом всё чаще — навещает Москву и Питер, где собирает на продажу новую коллекцию искусства и заводит полезные знакомства среди музейных работников, коллекционеров и разного рода дельцов. А заводить нужные связи Поташинский умел.
Физиогномически это был интереснейший тип, весьма похожий на французского комика Пьера Ришара, только ростом поменьше, да еще глаза — бегающие, плутоватые, в них прямо читалось слово "мошенник". На допросах в КГБ Поташинский держался "до последнего патрона", а когда уликами его прижимали к стене, говорил следователю сакраментальную фразу: "Ну вы же умный человек", — что в переводе означало: "Я готов колоться". Будучи неплохим психологом, Поташинский без труда находил тропки к сердцам и душам нужных людей. Среди них оказалась и научный сотрудник ГРМ Татьяна К., которая согласилась "на время" выносить Поташинскому из музея работы русских художников — то есть пошла на должностное преступление.
Мне об этом нелегко писать, потому что я хорошо знаю эту женщину — в 1980-е годы мы вместе учились на искусствоведческом факультете Института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина в Ленинграде. Я бывал у нее дома — в коммунальной квартире на улице Салтыкова-Щедрина (ныне Кирочной), возле станции метро "Чернышевская". В 1988 году она первой рассказала мне историю про филоновских двойников и познакомила с Ковтуном, Селизаровой, а также другими посвященными в это людьми.
Бытовую атмосферу, в которой жила Татьяна, комфортной не назовешь. Коммунальная кухня, общие ванная и туалет, пьяница сосед, постоянные склоки — и так год за годом. Это травмировало психику горделиво-красивой ("многих кровей"), образованной женщины-искусствоведа, вынужденной ежедневно переживать ужасающий контраст между этой "бытовухой" и музейным "миром горним". И выносить это становилось все тягостней. Появились мысли об отъезде из убогого "совка", лишь бы зажить нормальной человеческой жизнью.
Кроме того, Татьяна одна растила красавицу дочь. Она в ней души не чаяла и хотела обеспечить девочке счастливую жизнь. В советские времена, худо-бедно, была некая стабильность, постоянная зарплата, возможность как-то планировать свою жизнь. Но на исходе "горбастройки" все полетело в тартарары, стало рушиться на глазах. А у Татьяны — взрослеющая дочь, которую надо было ставить на ноги. Ну а где взять деньги?
Тут-то и появился на ее жизненном пути Моисей Поташинский. Этот ловкий мошенник, словно змей-искуситель, влез в душу к несчастной женщине, убедив ее, что деньги достать очень просто. Ведь работая хранителем отдела графики в Русском музее, Татьяна, по его мнению, буквально сидит на деньгах. Любой рисунок известного русского художника можно дорого продать за валюту. Покупатель всегда найдется. Нужно только вынести из музея несколько рисунков, заменив их копиями. Продажу подлинников и изготовление двойников Поташинский брал на себя. И Татьяна клюнула на эту удочку.
Первые рисунки Маковского и Репина Татьяна вынесла Поташинскому в 1989 году. Затем последовали работы разных мастеров, заявки на которые делал "змей-искуситель". Потом на следствии Поташинский утверждал, что это не он Татьяну, а она его подвигла на эти деяния и именно она была организатором преступной группы. По гнилому своему нутру Поташинский спасал себя, топя других. Но прозрение насчет Моисея Залмановича пришло к Татьяне — увы! — слишком поздно. Поначалу их "творческое сотрудничество" складывалось весьма удачно и сулило многое. Даже скандал с филоновскими двойниками, получивший широкую огласку в 1990 году, не остановил процесс. И ясно почему. Тогда весь музей перетирал сюжет с "близнецами", а того, что творилось рядом, не замечали.
Но в 1992 году сотрудники отдела дореволюционной графики ГРМ обнаружили, что два числящихся в музее рисунка Константина Маковского, и среди них "Лесничий с ружьем", являются выполненными на скорую руку фальшивками. Эта новость просто ошарашила всех сотрудников музея, которые и без того еще не оправились от филоновских "страстей". Была назначена музейная проверка, в том числе фонда Филонова, которая вскрыла пропажу акварели "Мужчина и женщина", позже найденной в одной из московских квартир. Это был шок, поскольку акварель была украдена из музея после 1990 года, ведь раньше она там была. Значит, хищения продолжаются! На сей раз дирекция музея не стала медлить и сообщила о ЧП в компетентные органы. А те, не мудрствуя лукаво, скрытно установили в музейном помещении, где могло произойти хищение, видеокамеру.
Мне доводилось бывать в той комнате. Там сразу, как входишь, справа за дверью, — большое окно. Напротив — стеллажи с папками, где хранятся рисунки. А возле окна стоял рабочий стол, на который папку с рисунками клали для просмотра или отбора. Видеокамеру "дяди с Литейного" замаскировали в верхней части окна. При высоте помещения больше трех метров ее трудно было заметить, зато камера, направленная на стол, видела всё. И было зафиксировано, как Татьяна К., войдя в комнату и положив на стол папку с рисунками, производила манипуляции, заменяя один рисунок из папки на другой, который она приносила с собой.
Это вызвало подозрения, потому что Татьяна приносила и выносила рисунки в мешочке, с какими ходят в магазин. За Татьяной К. установили наружное наблюдение, а ее телефоны были поставлены на про-слушку. Вскоре оперативникам удалось зафиксировать контакт объекта наблюдения с Поташинским, которого в Большом доме знали как облупленного. Там его наглости удивились: вышел по милости органов на свободу, и на тебе — взялся за старое! Но классики правы: если человек глуп, то это надолго. Глупцом Поташинского сделала алчность, ибо, погнавшись за дармовыми деньгами, он потерял бдительность, ему изменил даже инстинкт самосохранения. Он встречался с Татьяной К. совершенно открыто, провожая ее от метро мимо гостиницы "Европейская" до работы! А их прогулки с деловыми разговорами снимали на видеокамеру с дистанционным микрофоном доблестные чекисты. Так было выявлено лицо, совершавшее в Русском музее кражи с подменой подлинников. А установив слежку за Поташинским, чекисты выявили подельника Моисея Залмановича, который покупал у него похищенные в ГРМ произведения искусства и сплавлял за границу. Им оказался некто Тимофеев — человек из "околобогемной" среды с дипломатическими контактами и связями в криминальном мире.
Круг замкнулся, начались аресты. Первой чекисты взяли Татьяну К., начав со слабого звена, и не ошиблись. Внезапное задержание подействовало на женщину ужасающе. Разговор с нею был откровенным. Доводы следователя с показом "кино" убедили Татьяну, и она решила сделать чистосердечное признание. Это позволило следователям выстроить схему похищения рисунков из музея и понять масштабы случившегося. Как выяснилось, в отделе дореволюционной графики ГРМ были подменены рисунки не только Маковского, но и других классиков русской реалистической школы. Процесс был поставлен на поток. Стало известно и имя копииста. Им оказалась давняя знакомая Поташинского — художница Татьяна Шнайдер. Во время бесед с оперативниками она не скрывала, что по просьбе Поташинского неоднократно делала копии с работ известных русских художников, включая рисунки Репина, Маковского и Филонова.
Теперь можно было выписывать ордер на арест мошенника-рецидивиста, который, ничего не подозревая, коротал время на своей даче в Эстонии. 14 мая 1995 года телефонным звонком через знакомых Поташинского вызвали в Петербург. На эстонско-российской границе его задержали и передали сотрудникам ФСБ. И в тот же день с санкции прокуратуры был проведен обыск на его питерской квартире. В ходе обыска были изъяты два пистолета, патроны, большое количество картин, включая работы Филонова, а также блокнот с ценами на похищенные произведения искусства.
Обыск длился до трех часов ночи. Операция была засекречена, поэтому в местном УВД о ней ничего не знали. А бдительные соседи, услышав возню и шум в квартире Моисея Залмановича, вызвали милицию. И когда сотрудники ФСБ стали выносить на улицу изъятое в ходе обыска, то у подъезда "грабителей" накрыл ОМОН с автоматами. Их положили на капот, но до стрельбы, слава богу, дело не дошло. Оперативники показали красные "корочки", ситуация прояснилась, а собранные при обыске вещдоки той же ночью были доставлены в Управление ФСБ.
Показания Татьяны К., Шнайдер и Поташинского позволили следствию полностью установить картину действий организованной преступной группы, которая с 1989 года занималась кражами в Русском музее. Поначалу Татьяна К. выносила Поташинскому рисунки дореволюционных русских художников, с которых Шнайдер делала разного качества копии. Потом эти копии через Татьяну К. поступали в ГРМ, а подлинники Поташинский через Тимофеева продавал за границу. Деньги делили по договоренности. Схема работала, так как Татьяне К. не составляло особого труда выносить из музея рисунки, числившиеся у нее на хранении.
Однако потом Поташинский стал требовать на "заклание" работы Филонова, потому что на мировом художественном рынке они стоили гораздо дороже рисунков Маковского. Но сделать это было куда сложнее, ведь фондом Филонова заведовала другая сотрудница музея — Татьяна Свенторжецкая. И все же Татьяне К. это удалось сделать. Тайно вскрыв шкаф, она вынесла из музея три работы Филонова: "Мужчина и женщина", "Две женщины и царь" и одну из лучших картин художника — "Пир королей". Копии с них были изготовлены столь тщательно, что после обнаружения первой пропажи — акварели "Мужчина и женщина" — музейная проверка подмены других работ не выявила.
Тем не менее выносить рисунки и тем паче картины из музея становилось все опаснее. Русский музей бурлил, и любая очередная кража могла стать для Татьяны К. последней. Напуганная скандалом, она решает порвать с Поташинским. На записанной чекистами встрече Татьяна просит его прекратить все отношения. Но Тимофеев, получив заказ на очередной рисунок, настаивает на продолжении махинаций. И тут уже струхнул Поташинский. Опасаясь провала, он вручает Тимофееву копию "Пира королей", а подлинник Татьяна К. возвращает в музей. Но при этих манипуляциях был случайно поврежден край картины, что и обнаружил цепкий глаз Т. В. Свенторжецкой, которая сообщила об этом по инстанциям. В Русском музее установили видеокамеру, что и помогло уличить Татьяну К.
Тимофеев же по налаженному каналу переправил фальшивый "Пир королей" на Запад, где подделку и обнаружили. Тимофеев получил взбучку от западных партнеров и в свою очередь устроил Поташинскому в Петербурге бурный скандал возле Троицкого моста, едва не закончившийся мордобоем. Эту разборку зафиксировали на видеокамеру бдительные чекисты. А наблюдая за Тимофеевым, они накрыли в Москве одну из "хаз" контрабандистов, где среди прочего нашли акварель Филонова "Мужчина и женщина".
Таким образом, в руках мошенников остался лишь один украденный в Русском музее подлинник Филонова — "Две женщины и царь". Однако после истории с продажей подделки западные заказчики перестали доверять Тимофееву. Он нервничает, пьет, ищет нового покупателя — и находит в лице одного западного дипломата. Их встречу удалось зафиксировать оперативникам ФСБ. Подельников решили взять с поличным, но внезапная смерть Тимофеева накануне ареста сорвала операцию. А через несколько дней спешно покинул Россию и дипломат, которого явно предупредили об опасности. Кто это сделал — осталось загадкой. Так завершилась история с расследованием краж произведений Филонова из Русского музея в 1989–1992 годах. Это дало возможность продвинуться и в расследовании основного филоновского дела — о краже восьми рисунков художника из ГРМ, оказавшихся в Музее современного искусства Центра Помпиду, которые, по счастью, в 2000 году вернулись в Русский музей.
5 февраля 1997 года Санкт-Петербургский городской суд вынес приговор: назначить Поташинскому Моисею Залмановичу наказание в виде восьми лет лишения свободы с конфискацией имущества и отбыванием наказания в исправительной колонии строгого режима, Татьяну К. признать виновной и назначить ей наказание в виде шести лет лишения свободы условно без конфискации имущества (суд учел чистосердечное раскаяние подсудимой и ее помощь следствию). А похищенные произведения искусства вернуть по принадлежности — в Государственный Русский музей.
Эпилог
Вот, собственно, все, что я могу рассказать о криминальных событиях, развернувшихся вокруг творчества Павла Николаевича Филонова. Дополню немногое о судьбах героев и антигероев эпической драмы.
Евдокия Николаевна Глебова умерла в августе 1980 года в возрасте девяноста двух лет и похоронена на блокадном Серафимовском кладбище, в той самой могиле, где в далеком 1941-м был похоронен ее знаменитый брат. Они лежат вместе на 16-м участке, возле церкви Святого Серафима Саровского.
Нет в живых и главных филоновцев ГРМ, помогавших мне в работе. Елена Николаевна Селизарова умерла в 1993 году — в тот самый декабрьский день, когда в блокадном Ленинграде скончался от голода глубоко чтимый ею Павел Филонов. Евгений Фёдорович Ковтун проработал в Русском музее еще три года, став общепризнанным авторитетом по русскому авангарду. Он выступал экспертом работ русских художников на крупнейших мировых аукционах. Но 5 января 1996 года его не стало. Он умер от рака, немного не дожив до шестидесяти восьми лет.
Это были настоящие ленинградские искусствоведы и музейщики, светлая им память! В моей библиотеке бережно хранятся подаренные ими каталоги выставок Филонова. На титуле каталога к выставке художника, состоявшейся в начале 1990 года в Центре Помпиду, написано: "Александру Мосякину — единомышленнику-"филоновцу" — на добрую память и с пожеланием дальнейших творческих удач от одного из скромных авторов данного каталога. Е. Селизарова. 6 июня 1990 года". А на каталоге персональной выставки 1988 года в ГРМ знакомой мне твердой рукой начертано: "Дорогому Александру Мосякину от автора. Семь раз отмерь, один раз отрежь. 24 сент. 90 г. Е. Ковтун". Он имел в виду трудности и препоны, с которыми нам пришлось столкнуться при расследовании истории с филоновскими двойниками и ее публикации.
Евгения Николаевна Петрова, которая до последних дней навещала уже смертельно больною Евгения Фёдоровича, по-прежнему работает в Русском музее. Узнав, что я готовлю эту книгу, она предложила рассказать некоторые неизвестные подробности тех событий. В письме, адресованном автору, она написала: "Если Вас интересует, как это было в реальности, расскажу. Поскольку Ваша книга, скорее всего, одно из последних повествований современника тех событий, на мой взгляд, надо поставить все точки над "и". Сейчас для нового поколения, не понимающего реалии тех лет, эти важные детали еще ярче и драматичнее осветят события". Мы встретились в рабочем кабинете Евгении Николаевны 21 мая 2014 года, и она поведала на диктофон много интересного. Выдержки из ее рассказа включены в книгу.
Изгнанный из Русского музея Василий Алексеевич Пушкарёв четверть века жил и работал в Москве, где возглавлял Центральный дом художника в новом здании на Крымской набережной, превратив его из казенного учреждения в живой центр общения художников и публики. Академик Д. С. Лихачёв ввел Пушкарёва в президиум Советского фонда культуры, а сам Василий Алексеевич с юношеским задором снова начал собирать работы современных художников для создания при Фонде культуры художественного музея. Он собрал почти 700 интересных работ, но в "лихие девяностые" они никому не понадобились, так что собранная Пушкарёвым коллекция оказалась где-то в пыльном московском запаснике на Гоголевском бульваре. Пушкарёв был также ответственным секретарем МОСХа, и мы с ним не раз по-дружески сиживали в его маленьком кабинете на Беговой. Он навещал родной Русский музей, где старые сотрудницы радушно встречали его, а он, как истинный джентльмен, целовал им руку, я это видел. Скончался "отец Русского музея" в Москве 16 мая 2002 года на восемьдесят седьмом году жизни. Его отпевали в церкви Николы в Толмачах, на территории Третьяковской галереи, а гроб Пушкарёва стоял на том же месте, где более века назад люди прощались с Павлом Третьяковым. И это не случайно, ведь Пушкарёва еще при жизни называли Третьяковым двадцатого века. В память о легендарном музейщике учрежден и в 2009 году впервые вручен первый в России общественный орден для музейных работников "Василий Пушкарёв". Этот человек заслужил, чтобы одна из улиц города на Неве носила его имя. А на стене у входа в Русский музей должна висеть мемориальная доска в его честь[54].
Расследовавший дела Гуткиной и Поташинского Павел Константинович Кошелев в звании подполковника КГБ ушел в отставку, стал народным депутатом, председателем Петроградского районного совета Ленинграда, а в 1990-е годы возглавлял администрацию района. В дни августовского путча в 1991 году он вместе с группой сотрудников КГБ не позволил сторонникам ГКЧП захватить ленинградский телецентр, который стал одним из опорных пунктов сопротивления путчу. Сожалел ли он об этом потом — не знаю. П. К. Кошелев по-прежнему живет в Петербурге.
Виктор Васильевич Черкесов благодаря близости к В. В. Путину сделал большую карьеру. Когда в 1998 году Владимир Владимирович возглавил ФСБ России, Черкесов стал одним из его заместителей. Потом он был представителем Президента РФ в Северо-Западном федеральном округе. Затем в чине генерал-полковника возглавлял Государственный комитет по контролю над оборотом наркотических средств и психотропных веществ. Ныне он депутат Государственной думы РФ и, как сообщалось, вступил в ряды КПРФ, вернувшись в ту партию, идеалы которой всегда разделял.
Генерал-лейтенант В. С. Новиков после развала СССР и ликвидации КГБ ушел в отставку, более мне о нем ничего неизвестно.
Судьбы персонажей гуткинского уголовного дела сложились по-разному. Двенадцать его "героев" — гуткинских компаньонов, — хорошо заработав на контрабанде, неплохо устроились за границей. Наверное, их уже нет в живых, а их дети и внуки вряд ли знают, чем занимались их папы, дяди и дедушки на бывшей родине, зарабатывая "копеечку" на эмигрантский хлеб. Другие фигуранты уголовного дела № 72 по суду получили свое. Тетя Нина кончила дни свои в местах не столь отдаленных, и где покоятся ее бренные останки, мне неведомо. Борис Белостоцкий, отсидев срок, обосновался в Швеции и в перестроечную эпоху неплохо нажился на поставках в СССР компьютеров и прочей оргтехники. Весной 1990 года он был вновь арестован в Ленинграде органами МВД "за злостную спекуляцию", но затем амнистирован и занялся коммерцией где-то в Европе. Моисей Поташинский разделил участь Гени Гуткиной — неисправимого мошенника сгубила алчность и "проклятые рудники". Профессора Джон Боулт и Николетта Мислер написали на Западе много статей и книг по истории русского авангарда, а в 1990 году издали роскошную монографию о Филонове. Но благодарственных строк в адрес Евгении Гуткиной, ее подельников и подруг в них уже нет. Сия крамола засветилась лишь однажды — в первой монографии, изданной в конце 1983 года в городе Остин, штат Техас.
Ветеран партийной и музейной работы Л. И. Новожилова, уйдя из Русского музея на персональную пенсию, тихо умерла в 2005 году, оставив без ответа многие вопросы, на которые ей все-таки надлежало бы ответить.
Ушли в мир иной и многие чекисты, занимавшиеся делами Гуткиной, Поташинского, Грешникова, Махина, Шура и прочих "звезд" советской контрабанды. Имена этих людей из-за их профессии мало кому известны, хотя они заслуживают общественного признания, поскольку пресекли контрабанду сотен прекрасных произведений искусства, древних икон, архивных документов и раритетных книг. Это настоящие бойцы культурного фронта. Вот как оценил их работу 20 декабря 2011 года руководитель пресс-службы УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области Дмитрий Кочет-ков: "Благодаря работе контрразведки были сохранены многие культурные ценности, составляющие национальное достояние России. Эрмитаж вновь увидел украденную Египетскую чашу. А в Русский музей были возвращены рисунки художника Филонова. Эти два уникальных случая в свое время легли в основу сериала "Агент национальной безопасности"". Признаюсь: смотрел сей детективный сериал с Михаилом Пореченковым в главной роли с чувством досады уж больно блеклым и далеким от реальности оказался его сюжет, подлинная история филоновских двойников куда ярче, интереснее и драматичнее.
И наконец, Татьяна К. Она сама сломала себе жизнь. С "волчьим билетом" ее уволили из ГРМ, и позже она, как мне говорили, торговала книгами на лотках. Было ли ей больно после всего случившегося? Конечно. Было ли стыдно? Думаю, да. Вскоре после суда я попытался встретиться с ней, чтобы поговорить по душам, но она на контакт не пошла. То, что она совершила, повергло в шок коллег по работе, которые вплоть до ареста ни в чем ее не подозревали. Вот что рассказала мне Евгения Николаевна Петрова: "Как и Татьяна, я работала в отделе рисунка, мы много общались. Она всегда мне казалась очень добрым, симпатичным человеком, вполне нормальным работником. Никаких подозрений и претензий к ней не было. Единственно, что на каком-то этапе у нее возникла такая семейная, домашняя ситуация. И было понятно, что она, как женщина красивая, хотела жить как-то не так. А ей приходилось жить на зарплату, которой ей не хватало. Тем не менее никаких подозрений ни у кого не было. Но однажды, когда я заметила в первый раз поддельные рисунки Маковского, а Таня была при мне лаборанткой, она стояла рядом и поняла, что я по ее глазам всё поняла. У меня тогда было такое внутреннее ужасное состояние, потому что я никогда бы в жизни на нее не подумала. А во-вторых, потому что ситуация в музее в связи с этой историей была не очень. Я не знаю, что ее заставило сделать это, как вообще все это происходило. У меня почему-то все время такое ощущение, что кто-то здесь на нее очень давил". Что ж, возможно. Но это знает только Татьяна.
В эпопее вокруг филоновского наследия есть зловещая лакуна. Если история с эмиграцией Тети Нины и ее подельников, а также сюжеты с хищениями работ Филонова и других художников из ГРМ в начале 1990-х годов ясны и банальны, то в истории появления филоновских двойников в Русском музее и Музее современного искусства Центра Помпиду немало белых пятен. Смерть участников и свидетелей этой истории обрубила концы, и многое в ней осталось тайной. А ведь то, что происходило с наследием Павла Филонова, переданным в 1977 году его сестрой на хранение в Русский музей, беспрецедентно в музейной практике и вызывает массу вопросов. Почему переданные в ГРМ произведения художника восемь лет должным образом не документировались? Почему к ним не допускали специалистов музея, а сторонние люди имели доступ? Случайной ли была кадровая чехарда, начавшаяся в музее после ухода В. А. Пушкарёва? Кто срывал расследование по этому делу, которое трижды пыталось провести Ленинградское управление КГБ? В советские времена это нечто из ряда вон. Все указывает на то, что к истории с филонов-скими двойниками были причастны очень влиятельные персоны во власти, связанные с теневым антикварным рынком. Слияние верхушки советской партийно-государственной номенклатуры и правоохранительных органов с криминальным миром произошло в позднюю брежневскую эпоху. Подчас ее представители возглавляли организованные преступные группы, занимавшиеся хищениями и вывозом из СССР произведений искусства, ювелирных украшений, драгоценных камней, царских золотых монет, икон и прочих вещей, которые пользовались спросом на Западе. Мы назвали это специфическое явление "кремлевской контрабандой". Там были свои паханы, посредники, каналы и способы переправки ценностей, связи с акулами теневого антикварного бизнеса.
И здесь интересно вот что. Одной из таких акул был известный французский антиквар и коллекционер армянского происхождения Гарик Басмаджан, убийство которого в Москве летом 1989 года наделало много шума и до сих пор не раскрыто. Басмаджан в антикварном мире был фигурой знаковой: миллионер, владелец одной из крупнейших коллекций икон и картин, создатель галереи русского искусства в Париже. Он был знаком со многими советскими VIP-персонами и окружением Галины Брежневой, помогал им выискивать и покупать по сходной цене картины выдающихся русских художников и одновременно вывозил на Запад работы советских мастеров. Басмаджан, как говорится, ногой открывал двери высоких чиновничьих кабинетов, его экспозиции можно было увидеть в Эрмитаже и Третьяковской галерее. И вдруг, в очередной раз прилетев в Москву по приглашению Министерства культуры СССР, Басмаджан таинственно исчез. Официальным предлогом для визита было предложение Басмаджана передать советским властям пять картин из своей коллекции. Но, как позже выяснилось, теневой маршан[55] собирался также решить важные личные дела и пополнить свое собрание работами русских художников. А деловыми партнерами Басмаджана были лица, связанные с советским криминальным миром и зарубежными мафиози. Не желая афишировать эти связи, Басмаджан никому не говорил, с кем намерен общаться в Москве. 29 июля 1989 года он выпроводил из своего номера в гостинице "Россия" зашедших к нему друзей, сославшись на конфиденциальные переговоры с некими "большими людьми". После этого Басмаджан вышел из гостиницы, сел с каким-то человеком в машину — и словно испарился, даже труп его до сих пор не нашли.
Десять лет эта история была покрыта мраком. Но в августе 2000 года российские СМИ сообщили, что правоохранительные органы России, объединив собранную за эти годы информацию и сопоставив ее со сведениями, поступившими из-за рубежа, пришли к выводу, что за этим преступлением, как и за другими, стоит человек, известный спецслужбам и международному криминалу под кличкой Алик Магадан. Его имя в миру не называлось. Сообщалось лишь, что он уроженец Украины, имеет несколько паспортов и известен на родине под одной фамилией, в Израиле — под другой, в США — под третьей, а для поездок в Россию предпочитает четвертую. Российские следственные органы при содействии израильских спецслужб также установили, что в тот роковой день у Гарика Басмаджана, скорее всего, была встреча с Аликом Магаданом, так как именно с ним Басмаджан уехал тогда из гостиницы. Выяснилась и причина исчезновения: Алик Магадан и еще несколько влиятельных криминальных авторитетов решили заставить теневого антиквара поделиться хранившимися в России и за рубежом огромными ценностями. Но они якобы переборщили с пытками, и организм Басмаджана не выдержал.
Так вот, в материалах по контрабандным филоновским и другим делам тех лет фигурируют не только имена Гуткиной, Поташинского и прочих персон с криминальной галерки, но и имена зарубежных тузов теневого антикварного мира, в том числе имя Гарика Басмаджана, который интересовался работами Павла Филонова, а в начале 1980 года приватно встречался с директором ГРМ. О чем они говорили — неизвестно, но интерес Басмаджана к Филонову и музею, где хранилось его наследство, не удивляет. После того, как филоновские работы вследствие деятельности гуткинской шайки попали на Запад, они вызвали пристальный интерес теневого антикварного рынка. Особенно после того, как в ноябре 1978 года на аукционе Sotheby’s в Нью-Йорке была продана за 225 тысяч долларов картина Филонова "Бегство в Египет". Ее контрабандное происхождение сомнений не вызывало. Для людей масштаба Басмаджана не составляло труда выяснить судьбу наследия художника, которое годом ранее было передано на постоянное хранение в Русский музей, где лежало незадокументированным. Это открывало к нему дорогу влиятельным криминально-антикварным кругам. Нужно было только, чтобы работы Филонова как можно дольше находились в запасниках в таком вот неопределенном положении. А до 1985 года так оно и было! Уже наладили производство филоновских двойников и вывоз подлинников за границу, оставалось только поставить это дело на поток. Учитывая обстановку в Русском музее после ухода оттуда В. А. Пушкарёва, общий развал в стране в годы "горбастройки" и накануне, это было вполне возможно.
В период с 1980 по 1985 год была изготовлена целая серия копий с работ мастеров русского авангарда, хранившихся в Русском музее. Среди них была и копия картины Бориса Григорьева "Парижское кафе" (1913), которую в 2009 году за 250 тысяч долларов купил известный питерский коллекционер Андрей Васильев, отправивший ее через два года на выставку в Москву. Устроители выставки усомнились в подлинности картины, а две независимые экспертизы, проведенные в московском Экспертном центре имени И. Э. Грабаря и в Русском музее, установили, что это фальшивка, а оригинал с 1984 года хранится в запасниках ГРМ. Разразился громкий скандал, в который оказалась вовлечена известный искусствовед, бывший куратор отдела живописи XX века Русского музея Елена Баснер, составлявшая каталог живописи того периода, где описывала эту картину.
Тогда в Русском музее и вокруг него работала целая кухня по выпечке фальшаков, где выпекли и филоновские двойники. В ходе предварительного расследования выяснилось, что рисунки Филонова из ГРМ были куплены в 1983 году Центром Помпиду за 62 500 французских франков (11 тысяч долларов США) в частной парижской галерее бывшего ленинградца Лаврова, куда их принес, как записано в книге поступлений галереи, комиссар выставки "Москва — Париж" Станислав Задора. Комиссаром выставки поляк Задора не был, им был известный французский ученый и деятель культуры Понтюс Фельтен. Но рисунки Филонова в галерею Лаврова принес Задора, участвовавший в организации выставки. И эти рисунки были куплены с ценовым дисконтом, так как возникло подозрение в их музейном происхождении; недорого их купил и Центр Помпиду. Через Задору компетентные органы вышли на его подельника в ГРМ, который во время выставки "Москва — Париж" подменил оригиналы рисунков Филонова на фальшаки. База для возбуждения уголовного дела была. Ленинградского партнера Задоры ждал арест, но тут выяснилось, что он погиб. А Задору сразил инсульт, у него отнялись ноги, он оказался недееспособен и, будучи пожилым человеком, в скором времени скончался. В итоге уголовное дело по филоновским двойникам развалилось, формально не начавшись.
Имя сотрудника ГРМ, который заменил рисунки Филонова не слишком добротными копиями, прямо я назвать не могу, поскольку расследование не было доведено до суда, а есть презумпция невиновности. Скажу лишь, что это был один из руководителей музея, но не директор. Хотя вот что насчет посвященности в это дело "товарища Новожиловой" поведала мне Евгения Николаевна Петрова, которая в 1985 году, будучи секретарем парторганизации музея, создала партийную комиссию с целью сличить рисунки Филонова из незаинвентаризованного фонда ГРМ с рисунками, опубликованными в журнале Cahiers. По ее словам, во время процесса выявления двойников директор музея вела себя очень странно. При обнаружении первого филоновского двойника на ее лице не дрогнул ни один мускул. А когда всплыл второй двойник, Новожилова отошла от стола и стала отстраненно смотреть в окно. Из этого можно заключить, что появление филоновских двойников не явилось для нее сюрпризом.
Примечателен такой факт. Увольнение и внезапная смерть замдиректора по науке ГРМ совпали по времени с появлением в 1983 году в журнале Cahiers восьми рисунков Филонова, "чудесным" образом перекочевавших с берегов Невы на берега Сены. Вряд ли это совпадение случайно. Похоже, что Новожилова уже тогда узнала об этом ЧП, потому и уволила своего зама, коему дотоле всячески потворствовала. А через два года, снова увидев на партийной комиссии эти рисунки во французском журнале, она уже ничему не удивилась. Впрочем, что знала и чего не знала эта женщина и какова была ее роль в этой криминальной истории, для нас останется тайной. Это могло бы установить следствие, но его не было. Зато очевидно, что во время директорства Ларисы Ивановны с хранившимся в Русском музее творческим наследием Филонова (и не только) могло случиться все что угодно. И если бы весной 1985 года Евгений Фёдорович Ковтун не прочел присланную ему Жаном Клодом Маркаде статью о новых поступлениях в Музей современного искусства Центра Помпиду, Русский музей мог лишиться многих графических и живописных работ не только Филонова. Слава богу, этого не произошло, и почти все наследие Павла Филонова хранится там, куда его передала на вечное хранение Евдокия Николаевна Глебова.
Что же касается самого художника, то его творчеству была уготована нелегкая судьба — от резкого отторжения и полного забвения к мировому признанию. При жизни Филонова не признавали ни официозные советские художники — апологеты социалистического реализма, ни собратья по авангардным течениям в изобразительном искусстве, которые до начала 1930-х годов существовали в СССР. "Революционный авангард" поддерживал Троцкий, в 1927 году снятый со всех государственных постов, а в 1929-м высланный из СССР. Филонова считали троцкистом в искусстве. Поэтому намеченная в 1929 году персональная выставка художника в Русском музее так и не открылась, несмотря на поддержку Филонова питерскими пролетариями и Исааком Бродским — придворным портретистом сталинской эпохи, создавшим парадные портреты Сталина, Ворошилова и других советских вождей.
В 1932–1933 годах Филонов участвует несколькими работами в выставках "Художники РСФСР за 15 лет", но его художническая карьера тогда фактически завершилась. До самой смерти в блокадном Ленинграде в декабре 1941 года он больше не выставлялся, хотя о выставке своих работ мечтал.
Потом была четверть века молчания, которое пробила вышедшая в 1966 году в Праге монография чешского искусствоведа Яна Кржиша, через Евдокию Николаевну Глебову изучившего работы Филонова. Она открыла миру большого художника. А состоявшаяся через год выставка Филонова в новосибирском Академгородке стала фактом его признания советской научной и культурной элитой. Широкой публике масштаб творчества Филонова открыла состоявшаяся в 1988 году в Русском музее первая полнокровная персональная выставка художника, которую организовал Евгений Фёдорович Ковтун, составивший ее каталог[56]. А последовавшие затем выставки "Москва — Париж" (1981 год) и персональная выставка в Музее современного искусства Центра Помпиду весной 1990-го принесли художнику мировое признание[57]. После них Филонов вошел в плеяду классиков изобразительного искусства XX века. Хотя с этим связан и криминальный сюжет с филоновскими двойниками. При организации выставок "Париж — Москва" и "Москва — Париж" в 1979–1981 годах, впервые с 1920-30-х годов, когда большевики за бесценок распродавали культурное достояние России, через советские границы перемещалась огромная масса произведений искусства, контролировать которую было сложно. В таких условиях вывезти за рубеж украденные из Русского музея рисунки Филонова, подменив их копиями, не составляло большого труда.
Хорошо, что похищенные "близнецы" нашлись. Участь других рисунков и картин Филонова, контрабандой вывезенных за рубеж, неясна поныне. Прежде всего это относится к работам, проходившим по гуткинскому делу. Их было восемь: "Натурщица", "Переселенцы", "Октябрь", "Мужики верхом", "Волис-полком", "Люди и звери" и два абстрактных рисунка.
Известно только, что картину "Переселенцы" подельник Гуткиной А. Гринберг переправил в Вену своему сыну, и в ноябре 1978 года она была продана на аукционе Sotheby’s в Нью-Йорке под названием "Бегство в Египет". Якобы купленная Гуткиной у племянницы Филонова "Натурщица" бесследно исчезла. А последние шесть работ, как сказано в обвинительном заключении по делу Гуткиной, "вместе с партией икон, малахита и антиквариата были переданы в Москве Л. Шмальцу и М. Амираджиби", в феврале 1976 года вывезены из СССР в дипломатическом багаже африканским дипломатом Д. Мбонджи и в Вене вручены Гринбергу-младшему.
По имеющейся информации, картина "Карл Маркс" (портрет Маркса "с нимбом"), о которой говорил на следствии Поташинский, в конце 1970-х была вывезена из СССР и оказалась у Ю. И. Вейцмана — родственника министра обороны в правительстве Менахема Бегина и будущего седьмого президента Израиля Эзера Вейцмана. Возможно, она и сейчас там. А вот судьба украденной Поташинским картины "Две женщины и царь" неизвестна совсем — он кому-то ее продал, и всё. Несколько работ Павла Филонова хранится в коллекциях деятелей культуры, с которыми общалась Е. Н. Глебова. У питерского писателя находится четыре работы художника: "Нарвские ворота". "Фазаны", "Голова", "Пальцы". Со временем они могут оказаться как в Русском музее, так и на черном рынке.
Иногда на выставках всплывают неизвестные работы Филонова. В марте 1998 года в голландском городе Маастрихте открылась регулярная ярмарка искусств, в рамках которой проходит художественный аукцион, где на продажу выставляются высококачественные произведения. И в зале русского авангарда на одном из самых почетных мест тогда были выставлены пять работ Павла Филонова. Эти (по мнению экспертов, подлинные) работы художника, очевидно, когда-то находились у Глебовой, но в Русский музей не попали. Кому они принадлежали и как оказались на ярмарке в Маастрихте, остается загадкой. Хотя незаконно вывезенные работы Филонова, которые музейным работникам и компетентным органам удается найти, возвращаются законным владельцам. 7 июня 2006 года в Мраморном дворце в Санкт-Петербурге прошла церемония по случаю возвращения в Русский музей рисунка Филонова "Головы" (1924–1925). Вернутся ли другие, бог весть.
Гуляют по миру и филоновские фальшивки. Ведь с конца 1970-х годов Филонов стал популярен на мировом художественном рынке, а значит, и среди контрабандистов. Его работы пытались любым путем раздобыть или сделать с них копии на продажу. Контрабандисты заказывали копии с работ или с фотографий работ Филонова, а мастера-копиисты их делали. И занималась этим не только знакомая Поташинского Татьяна Шнайдер. Обнаруженные в Русском музее филоновские двойники сделала не она, а другой художник или художники, так как качество подделок было разным. Следствие предполагало, что некоторые копии с отправленных в Париж подлинников Филонова мог выполнить ленинградский художник Юрий Петроничев. Обвинения ему не предъявлялись, но подозрения были. А при обыске квартиры Гуткиной нашли еще одну фальшивую "Голову" а-ля Филонов. Кто ее изготовил — неизвестно. Где-то затерялись и два наброска с филоновских работ, сделанных в ГРМ для фильма Ильи Авербаха о Ленинградской блокаде. Так что, увидев ходящую по рукам работу Филонова, следует помнить, что это, возможно, добротно или не слишком добротно сработанный фальшак.
Но, слава богу, почти все творческое наследие художника, спасенное мудрыми людьми, хранится в Русском музее. Советую посетить этот храм искусств, пройти в зал Филонова и вглядеться в необыкновенные творения художника-философа, страдальца и бунтаря: "Мужчина и женщина", "Формула революции", "Формула вселенной", "Формула весны", цикл "Ввод в мировой рассвет", дилогия "Запад и Восток", кубистическая "Победа над вечностью", "Крестьянская семья" ("Святое семейство"), надрывно-трагический "Пир королей", портреты любимых сестер, "Семейный портрет", "Нарвские ворота", "Колхозник", "Зверь". Загадочная "Формула Космоса" и словно проступающие из его глубин абстрактные композиции, лики, женщины-мадонны с детьми, исполинский козел и головы, головы — много голов. Яркий, ни на что не похожий мир образов. Как и большинство авангардистов тех лет, Филонов был идеалистом. В 1923 году он написал декларацию "Мирового рассвета"[58], хотя на мир надвигался апокалиптический ужас тотального насилия и новой мировой войны. Жертвой этого насилия стал сам художник. Когда поэт-футурист Алексей Кручёных после войны узнал о смерти в блокадном Ленинграде своего давнего друга, он написал стихотворение-некролог "Сон о Филонове", где есть такие строки:
- А рядом
- Ночью
- В глухом переулке
- Перепилен поперек,
- Четвертован
- Вулкан погибших сокровищ,
- Великий художник,
- Очевидец незримого,
- Смутьян холста
- Павел Филонов.
Удивительно точные слова, передающие трагедию человека и художника, вся жизнь которого была крестным путем на Голгофу. Но Мастер вынес всё, будучи глубоко убежденным в истинности и силе своего аналитического искусства. Через десятилетия после мученической смерти художника счастье видеть его творения стало доступно всем, и будем надеяться, что мы его никогда не лишимся.
Читать бесплатно другие книги:
