Крестовый отец Логачев Александр

Скок, прихватив со стола кружку, подгреб вразвалочку к батарее. Бамкнул пару раз по железным ребоам кружкой в смысле — вызов принят, прижал кружку к батарее и заорал в днище, чуть это днище не облизывая:

— Сорок вторая на проводе! Сорок вторая слушает! — а дальше уже прижался к днищу кружки ухом, как доктор к впалой груди больного.

Батарея поведала ему нечто такое, что Скок крепко переменился в лице. Под общее гнетущее молчание подчапал к Ильясу, привстал на нижний ярус и отшелестел новость рыбьим шепотом.

И тут случилось совсем уж небывалое. Ильяс сам, не кто-нибудь, а сам Ильяс, по горильи вальяжно сполз со второго яруса, бормоча насуплено под нос:

— Плохие люди. Веселья не дают! — сгреб матрас с нижней шконки и выложил в проход. И кивнул на освободившееся место Антону, — Здесь кантоваться будешь, — и без каких-либо объяснений забрался обратно.

Антон, как само собой разумеющееся, протопал вперед и раскатал матрас на непоследнем месте.

— Скучно, урки. Душа карнавалу просит. А чем мы хуже, чем в Бразилии? Скок, найди волну постебнее и вруби погромче! Сухарчик, твой на выход! — прогундел Ильяс голосом малость более сердитым, чем обычно.

Человек со странным прозвищем Сухарчик вылез из-под нар и вышел в проход. Скок, уже типа забыв про Огненного пилота, крутил колесо настройки. Приемник, занимающий почетное центровое место на посудной полке по-змеиному шипел, трещал, подсвистывал, выплевывал обломок мелодии или ди-джейский взвизг и вновь захлебывался шипением.

— Во, ништяк! — радостно осклабился Скок. — «Шансоныч»! Подо все ихнее, Ильяс, карнавалина набухает! Сготовься, Сухарчик! — в сторону растыкивающего нехитрый скарб Антона он старался не оглядываться, будто стеснялся.

Закончилась реклама, убеждающая купить кирпич, и пошло инструментальное вступление. Под него, поправив замотанные изолентой очки, долговязый Сухарчик описал кружок, подняв кверху руки и шевеля пальцами.

Приемник грянул заводную цыганщину:

— Ветер по чистому полю
Легкой гуляет походкой.

Сухарчик передернул плечами, невыразительно свистнул и замолотил по воздуху руками, ногами выкаблучивая нечто чечеточное.

— Спрячь за решеткой ты вольную волю,
Выкраду вместе с решеткой!

Сухарчик принялся выбрасывать перед собой длинные ноги, успевая хлопать под ними в ладоши.

«Чума», — подумалось Антону.

— Вприсядочку! — потребовал Ильяс.

Приемник накручивал надрыв:

— Выглянет месяц из дома,
Спрячется за облаками.

Сухарчик беспрекословно пошел вприсядку, то есть опустился на корточки и начал переваливаться гусином шагом, умудряясь через шажок кое-как подскакивать.

— На пять замков запирай вороного,
Выкраду вместе с замками.

Обитатели камеры, тоже разом забыв про Огненного пилота вовсю прихлопывали в такт, присвистывали, подбадривали «Жги! Наяривай! Гуляй, Расея!»

«Вот оно — попрание человеческого достоинства», — Антону сделалось тоскливо.

— Где за какими горами
Скрылись туманные дали?

Очки Сухарчика давно уже болтались на груди, удерживаемые предусмотрительно примотанной к дужкам веревкой. Плясун сейчас выдавал лезгинку, похожую на утреннюю гимнастику.

— Спрячь за горами цыгана гитару,
Выкраду вместе с горами.

На последнем куплете:

— Знал я и бога, и черта.
Был я и чертом и богом —

к Сухарчику присоедилось нечто, невесть откуда выскочившее: в цветастой юбке, голубом платке и с плохо выбритой харей. И плавно закружило вокруг танцора, кокетливо поводя плечами.

— Спрячь за высоким забором девчонку,
Выкраду вместе с забором.
Най, лай!
Ла-ла-лалай!
Ла-ла-лай-ла-лала-лай!

Пот заливал коричневую рубашку Сухарчика, застегнутую на все пуговицы до горла. Но танцор честно отплясал до последнего аккорда.

— Эй, Сухарчик, лови! Заработал!

От воровской шконки прилетела пачка печенья, которую Сухарчк ловко поймал на лету, по-концертному поклонился Ильясу и полез на свое место под нары.

— Скучно, урки! — потянулся на койке Ильяс. — Чего бы еще придумать?

И как раз под завявшее настроение Ильяса приемник выдал песню с грустинкой:

А в таверне тихо плачет скрипка,
Нервы успокаивая мне,
И твоя раскосая улыбка
В бархатном купается вине…

2

Уголовник — как сорняк, что выпалывали на полях. Или помнит Игорь хорошо, как отстреливали волков в год, когда с чего-то наплодилось их до дури. А раз даже на конюха Потапыча набросились, когда тот не дошкандыбал с конюшни и бухой отрубился в сугробе. Хорошо вовремя проснулся, протрезвел и сиганул через чей-то забор, отделавшись одним разодранным тулупом. Причем даже заготконтора выплачивала за каждую шкуру деньги, чтоб поощрять охоту. Так и уголовники — те же волчары, которых расплодилось в последние годы до невозможности, пора вести отстрел. И, выходит, за шкуру уголовника Игорь справедливо получил награду. Теперь они с женой не только мечтать могут, как переедут в новую квартиру, а уже и переезжать.

Игорю Макееву не снились кошмары, не просыпался он в холодном поту, не стояли зеки кровавые в глазах. Да, покойник Игорю Макееву не являлся. Зато явились люди.

Главный из явившихся наяву Макееву людей мог бы прочесть лекцию о пользе диктофонов. И показать, как выглядит японский цифровой диктофон. Как брелок от ключей. Такой же величины, толщины и даже формы. Маленький гад, а чувствительный.

В лекцию о пользе диктофонов, так, чисто для развлечения слушателей, вошел бы смешной случай. О том, как один надзиратель, невысокий, с ранней залысиной, взял от заключенного крупную сумму денег, а взамен сдал с потрохами коллегу по дубаковскому ремеслу и при этом говорил, говорил. Голос увековечивал миникомпьютер, чип, в общем, какая-то такая херотень. Нет, при желании, с умного брелка можно переписать голос на пленку, записать в компьютер, хоть по Интернету передать, чтоб разнес запись по всему белу свету, до Билла Клинтона донес. Еще раз — было бы желание. Желанию уйти записи в Интернет не дал развиться невысокий, с ранней залысиной, надзиратель. И с неслабого перепугу, согласился он на все то, что приказал ему заключенный. И дальше ему выполнять приказы заключенного, потому что нет у дубака теперь выбора. На этом в чем-то даже поучительном случае лекцию о пользе диктофонов можно было бы закончить.

Но не лекцию Макееву читали. Если бы вообще читали хоть что-то, как было бы Макееву тогда хорошо.

Пахло углем. Странно если бы на угольном складе пахло чем-то иным. Правда, ничего не было бы странного, если б к началу отопительного сезона уголь не сумели заготовить. Но сумели, и к потолку взбегали черные в антрацитовых отблесках навалы. Пол, свободный от заготовок на зиму, покрывала растоптанная угольная крошка. Слева от входа, моргающего через оплетку слабоватовой лампой, к стене был пришпандерен щит. На его крюках хранились лопаты и ломы. Сейчас на месте лопат висел человек.

«Не может быть! Его, надзирателя, в тюрьме арестовали зеки!» Впору хохотать. Или орать от боли. Но ни то, ни другое недоступно. Рот заткнут тряпкой.

— А так нравится? — бандитского обличья тип обрушил на печень сокрушительный удар.

Игоря скрутило бы колесом, но мешали путы, грязные, привонявшие солярой веревки. Печень ушла со своего места. Желудок подпрыгнул к горлу, свело кишечник и шилом кольнуло в паху. Темная внутренняя жидкость брызнула на линзы глаз, замутняя видимость. Уши зазвенели, как наковальня после кувалды. Из-за звона донеслось:

— Оттащим в котельную. Дам по штуке кочегарам, они его сами в топку запихнут и по углям разровняют. И пускай рыскают потом, хоть с собаками, хоть с холмсами и ватсонами.

Как он сам попал в переплет, Игорь Макеев знает. Его зазвал Вадик… Как же его фамилия? Не сумелось выяснить… В разных сменах работают.

Подсек его Вадик после смены, наживив на крючок приманку «хочешь подхалтурить?». Мол, слышал ты толковый парень, такой и нужен. Зазвал его Вадик сюда, дескать, на месте покажу, как из ничего можно рыбно зашабашить. Завел. За дверью угольного склада уже поджидали. Сам Вадик тут же уклейкой выскочил наружу. Сейчас, наверное, торчит за дверью на шухере.

Как попали урки в сарай, Игорь понимает. Бывало, использовали зеков как рабсилу. Не самим же ломаться. Наверное, Вадик якобы повел зеков перекидывать уголь, или уголовники якобы что-нибудь переносили из корпуса в один из складов.

Сначала Игорь не мог поверить, что это происходит с ним, происходит наяву, происходит на рабочем месте. Потом Игорь не мог взять в толк «за что?» и чего от него добиваются. Теперь Игорю объяснили, отчего и почему и что уркам от него нужно. Теперь Игорю страшно хотелось домой, в деревню, на лавку перед домом, чтобы о ногу терся Васька-кот. Он бы отдал все накупленное и накопленное, чтобы вернуться сейчас в Куземкино. Но, Игорь открыл глаза, он не в Куземкино, он на угольном складе.

— Спроси, он дозрел? — подал голос второй, явно старший в их паре уголовник, держащийся позади.

— Ты дозрел? — спросил первый. Повернулся к старшему: — Молчит.

— Заговорит, — прилетело от второго.

— Бляха, пакета, нету! — огорченно сказал бандит, оглядевшись. — Ща бы их любимый ментовский способ применили. Мешок на голову. Действует безотказно, как пурген.

— Лом возьми, — подсказал второй.

— А точно!

Бандит поднял с пола лом, выбрав покороче и потолще.

— Не все ментам нас конопатить и месить. Ты знаешь, — пальцы бандита сжали подбородок, — как меня ваши в обезьяннике мордовали?! «Колбасами» с песком! Иглу в десну втыкали, понял, чмо! А до того ОМОН на задержании отхаживал ботами. Ща, ментяра, все у меня узнаешь!

Бандит размахнулся ломом, как дубиной.

«Да нет! Не будет он! Пугает! Я же надзиратель!»

Тусклое железо описало дугу… Гранатой разорвалась боль в коленной чашечке. Потом почему-то непереносимо взывали сразу все зубы, его здоровые крепкие зубы, запуская сотню каленых стрел в мозг. И накрыла темнота, как попугая тряпка…

…отступила.

— Ну, вот и очухался.

Игорь узнал голос первого бандита. Да, твою мать, он уже их различает по голосам.

— Может ему лом в задницу засунуть?

— Можно, — одобрил второй. — Но для начала сделай ему из яиц гоголь-моголь. Погоди-ка! Держи окурок, чего добру пропадать.

— Дело. Сейчас мы ему…

Изнутри по колену методично лупил таран. Как на качелях: вверх взмываешь — отпускает, ухаешь вниз — и пронзает. Игорь повторял себе, заклинал себя: своих не продавать, не простят, нельзя, я с ними, не продавать, не простят…

А зековские пальцы расстегивали форменные пуговицы. Затрещала от рывка тряпка — хана тельнику с начесом. Бандюган, подмигнув жертве, затянулся, раскаляя сигаретный уголек, и затушил окурок о грудь Игоря Макеева.

О господи, мать родная, никогда не думал, что это так больно!!! Сердце будто дверью защемило, у меня ж никогда не болело сердце…

— Не дозрел наш фрукт?

— Эй, слышь? — опять пальцы задрали подбородок. — Ты дозрел? Не, крепится.

— Тогда приступай к гоголю-моголю.

— Ага, — не скрыл своей радости первый бандит. — Сперва наметим рукой.

«Нельзя» — отчего-то это слово загорелось под закрывшимися глазами Игоря. Потом каждую буковку этого слова боль разнесла на куски, будто в неоновую рекламу попала молния.

Тряпка во рту впитывала слюну и крики, то и другое не выпуская наружу. Трусы намокали и липли к коже. Накатила тошнота и, наконец, пришел настоящий страх.

— А теперь ломиком.

Больше Игорь держаться не мог.

— Стой, Боксер! — приказал второй. — Наш терпила башкой замотал. Спроси его по новой, дозрел ли.

Игорь расслышал и бурно закивал.

— Ну, Боксер, вытаскивай кляп. Слушать будем.

— Вы меня не убьете? — сплюнув, через тяжелые вздохи, проговорил Игорь.

— Не знаю еще, не знаю, — ответил второй зек. Он подошел ближе и Игорь мог его теперь хорошо рассмотреть: не высокий и не низкий, крепко сбитый, с оловом в глазах.

— Пойдешь в сознанку, будешь стараться, отпустим. Хотя ты жизни не заслуживаешь. Ну, говори!

— Да, я убил этого… ну на «П», вашего товарища.

— Гниль! — бандит, которого, выяснилось, звали Боксер, провел в живот Игоря незамысловатый апперкот.

— Уймись! — приказал старший. — Мешаешь колоть. Продолжай.

Продышавшись, Игорь вновь смог заговорить:

— Дал промеж лопаток во время шмона камеры. Он прогнулся от боли, в этот момент всадил ему шприц-тюбик. По-моему, он не почу…

— К главному переходи! — перебил старший зек.

— Задание и шприц-тюбик получил от прапорщика Григорьева, старшего смены.

— Задание? — скривил губы главный в зековской паре. — Как красиво звучит. Типа, не виноватый я, приказ выполнял. Видишь?

Уголовник поднес ладонь поближе к Игорю и показал, что держал в ней во время их беседы. Пейджер или тамагочи. Зек понажимал какие-то кнопочки и… Игорь услышал себя: «Задание и шприц-тюбик я получил от прапорщика»…

— Делай выводы и живи пока. Разрешаю. Но могу перекроить приговор. Тогда достану отовсюду. Отвяжи ему одну цапку, Боксер, дальше сам отвяжется.

— А если в управу он побежит? — забеспокоился номер первый.

— Бежать он, Боксер, уже не справится. Надо говорить «поковыляет». Так вот, если он похромает в управу, то выроет себе могилу. Но он на идиота не похож. Он по-тихому сейчас уберется из изолятора, обратится в травмпункт, возьмет больничный и будет откашливаться на бюллютне. Мотаем отсюда.

Игорь, освобожденной рукой потянувшись к узлу на второй руке, услышал разговор идущих к двери его мучителей:

— Ты, Шрам, правильный мужик, да за тебя…

— Насчет мужика, чтоб я больше не слышал.

— Извини, Шрам, я ж в хорошем смысле! Ты правильный человек, денег не жалеешь, чтоб ментам за кореша отомстить. Уважаю.

Боксер открыл дверь, пропуская Шрама.

— Во, напели! — Шрам посмотрел на электронное табло, которое показывало в том числе и время, и отправил диктофон в карман. — Целая фонотека набирается. Потом положу на музыку и буду слушать…

Глава одиннадцатая. Воля

И снятся мне кошмарики:
Я на воздушном шарике, я на воздушном шарике
Летаю над страной,
Я над лесами с мишками, над лагерями с вышками,
А за колючей проволкой собаки и конвой.

1

Росту в нем отмерялось не больше метра шестидесяти. А для его ремесла, то есть обрабатывать рожу сидящего на стуле клиента, больше и не требовалось. Сухонький, вертлявый сморчок, который вроде обязан по жизни, природе и ремеслу быть болтливым, молчал как рыба об лед. Нет, впрочем, до рыбы не дотягивал, рыба не бормочет под нос «тэкс, тэкс».

Не иначе, списанный на пенсию киношный гример. Что делать, не хватает загрузки на всю фильмовую братию. А старичку добрые люди взяли и подыскали занятьице по профессии, к тому ж поденежнее, чем на прежнем месте. Разве что, вот беда, безмолствовать приходится.

Но перепланировка личины продлилась недолго. Гример, прочирикав «тэкс» громче и утвердительнее прежнего, выудил из своего чемоданчика круглое зеркало с ручкой. Когда старик протянул его Сергею, то Сергей готов был зуб дать, что вырвется-таки: «Ну, что скажете, милейший?». Однако старик удержался — запретили, видать, накрепко.

Отраженный зеркалом Шрам понравился Шраму смотрящему. Оказывается, ему в масть густые усы типа как у Боярского, только старик налепил ему не черные, а ржавые. «После всех дел, на покое свои что ли попробовать отрастить?» Патлы парика, тоже рыжеватые, были уложены в заурядный причесон. «Канадка? Полубокс? Вот уж в чем не шарю». Гример чуть сузил Сергею гляделки — получился кивок на татарские примеси в крови. Короче, то ли работяга, то ли барыга среднего пошиба, то ли инженеришка, пес его разберет, пес его такого запомнит.

Отсчитав несколько шагов от своего шедевра, ципляча голову то так, то этак, гример пристально оглядел результат, остался доволен и стремительно шугнулся из комнаты.

Едва он скрылся в дверном проеме, как в том же проеме показался человек прямо противоположного возраста и габаритов. Лет тридцати, под метр девяносто, с дзюдоистской шеей и крепкими лыжами. Можно не сомневаться, один из его поводырей на этот вечер и ночь. И взгляд у человека — взведенный капкан, только зацепи скобу, и захлопнется. Под мышкой топорщится кобура.

Похож, конечно, на качка, да, понятно, не качок. Вряд ли на такую работу взяли бы простого носителя мышечной массы. Как вряд ли бы взяли узколобого быка и, вообще, кого-то, замазанного с братвой. Но раз он красится под братву (вон и обрил себя по бычковской моде и разодет в спортивные штаны и чернокожую куртку), то и окрестим его про себя, решил Шрам, для удобства Братаном.

Братан подошел к Сергею, вытащил из кармана скатку черной материи.

— Вы готовы? — вежливо так поинтересовался.

— Без базара.

Братан размотал скатку, оказавшуюся широким платком, и завязал Сергею зеньки. Ишь ты, подумал Шрам, какая таинственность, прям как в фильмах про графьев и маркизов.

Его, временно незрячего, за руку провели какими-то закутками, где проскрипели-хлопнули три двери, вывели на улицу, усадили в машину. По дыханию, шевелению и прочим глистам, Сергей понял, что с ним едут, считая Братана, трое. Машина завелась, тронулась, притормозила (ясно, что у ворот), а потом вписалась в уличный шум. Тогда Сергею вернули зрение.

Сергей нашел себя в джипе с тонированными стеклами («„ленд ровер“, неплохая тачка»). На заднем сидении помимо Шрама укачивались двое: слева — Братан, справа — белесый хлопец с бледной кожей альбиноса, рука опущена в карман черного костюма («на чем греется, интересно, его лапа?»). Присутствовал в «ленд ровере» и шофер.

Братан с компанией — однозначно не попкари в штатском на шабашке. Должна к фирме «Углы» лепиться группа для подгонки наркоты, лялек и выполнения всякого рода шустрилова на воле. Вот братаны с альбиносами из этой группы. Шайка, нет сомнений, не велика и не связана более ни с кем и ни с чем, замкнута только на «Вторые кресты».

Под молчание Шрама и «экскурсоводов» из долларолюбивого турбюро «На волю» джип несся по Свердловской набережной к Большеохтинскому мосту, обгоняя рейсовые автобусы и автомобили.

Воля через затемненное стекло джипа, выглядела иначе, чем всегда. Типа кина не про нашу жизнь. Или вроде картинок из «Клуба кинопутешествий». Где-то там живут, ходят, ездят, посещают, а также пьют и любят, да ты-то ни при чем, тебе разрешено только смотреть.

Джип тем временем одолевал Большеохтинский мост. Внизу пыхтел буксир, сдвигая вниз по черной вечерней Неве сигарное тело баржы.

Экскурсия по Санкт-Петербургу, посмотрите налево, позырьте направо. Экскурсия, опутанная проволкой условий. Некоторые очень мутные — не долбить наркоту, хотя водку можно. Некоторые по уму — запрещено совершать во время прогулки любые преступления.

«А сбежать от вас, ребята, даже в пути было бы не трудно», — вдруг коротнулось Шраму. Только зачем убегать с экскурсии, когда за те же деньги можно просто купить побег…

2

Конвоиров-экскурсоводов судя по непроницаемым физиям ничего не припекало.

А так, на взгляд Шрама, было чему поудивляться. Человек платит бешеные бабки за поход на волю и выбирает вот такие апартаменты вот в таком, братцы, месте.

Место начиналось в полутора километрах от черты города Вирши. Называлось оно огородническое товарищество «Рассвет». Несколько гектаров земли были поделены на квадратики в четыре сотки каждый. Чтоб, значит, трудщиеся украшали свой стол огородной продукцией, выращиваемой в личное время.

Огородничество — это вам не садоводство. В огородническом товариществе строительство домов запрещено. Да и на фига, скажите, строить что-то окромя сараев для инвентаря на земле, которая принадлежит предприятию. И оно в любой момент имеет законное право согнать огородников к еханому бабаю?

Сторожевая хибара выделялась среди времянок, сараев и будок, как воспитатель выделяется в детском саду. В сумеречное время домишко вдобавок служил маяком товарищества «Рассвет» — окно, залитое желтым керосиновым огнем, указывало путь. К тому окну и пробирался малой скоростью джип, съехав с трассы. Фары выискивали лужи помельче, грязь пожиже.

Вылезли, не думая об обуви. В дом заходили так: первым водила, расстегнувший матерчатую куртку — за брючный ремень заткнут пистолет, далее Шрам, замыкали Братан и альбинос. Сени провоняли дымом и прелыми шмотками. А за открывшейся дверью пахнуло печеной картошкой.

— Здорово, Колобок!

— Шрам! Ну ты и вырядился! — навстречу Шраму от аэродромных размеров стола выкатился Колян по кликухе Колобок. Не обратив никакого внимания на Водилу, отступившего в угол, Колян затряс руку Сергея. — Ну, тя и разукрасили! Чисто Шарапов. А усня, бля, чисто чапаевская.

— Хватит восторгаться, фраерок. Пошли работать. Я ж в ответственной командировке, а не в отпуске. — Шрам показал на ходики, тикавшие над столом.

Нет, Колобок не подрабатывал в свободное от разборок время, сторожа огородничество «Рассвет», хотя, наверное, и справился бы. Реальный сторож, Борисыч, за небольшое вознаграждение лишь на сегодня освобожденный от несения вахты, должно быть уже лежал где-то пьяным и счастливым бревном.

— Ты тут что, пионерский лагерь вспоминаешь? — усаживаясь за стол, Сергей показал на печь, картофельный духан пластался явно оттуда.

— Тык, а что позорного? Закусь изготовляю — дело святое.

Закусывать предстояло водку «Пятизвездочную», выставленную точняком по центру стола. Помимо бутылки на клеенке в синий цветочек, прикнопленной к столу и много не достающей до его краев, дожидались своей очереди два родных граненых стакана, тарелки, кое-какая жратва, в основном консервы, и мобильник. Сперва наступила очередь мобильника. Сергей нагрузил ладонь трубой, по памяти набрал номер.

Тем временем молчаливый Шрамовский конвой распределился по постам. Братан сел на лавку справа от двери, посбрасывав с сидения на пол какие-то ватники и резиновые плащи. Альбинос нашел себе порт приписки на табурете возле печи. Водила срыл из комнаты — видимо, контролировать подходы.

— Да, на проводе, — прервались гудки вызова.

— Здоров будь, Петро. Шрам. Все в сборе?

— Ясно, все.

— Каранчино знаешь?

— А как же!

— Дуй до него. Когда будет проезжать, отзвонишься мне.

— Заметано. Тады едем.

— Пока.

Сергей нажал отбой.

— Налей по полста.

Колобок с готовностью потянулся к «Пятизвездочной». Кому-кому, а Колобку нелишне в таких случаях напоминать «смотри, горлышко не сломай». Бывали подвиги. Однажды откликнулся Колобок на просьбу матери помочь ей с закаткой банок. Надавил сверху на приспособу для закатки. Банка разлетелась на мелкие куски, как от прямого попадания. Удивительно, как Колобок умудрился не порезаться. А раз (наверное, насмотревшись штатовских фильмов, в которых мужики при встречах жмут бабам руки, типа признавая равенство полов) сдавил одной студенточке пальчики, вложив в пожатие всю сердечность и радушие. Месяц девочка проходила с распухшей кистью. Колян тогда чуть не женился на ней под воздействием чувства вины. Да небось, сама студентка отказалась от такого семейного счастья, представив, чем могут закончиться особо страстные объятия. Ну а сколько дверных ручек поотрывал Колобок, дергая дверь не в ту сторону, — и не сосчитаешь.

— Давай, Шрам, за то, чтоб ты скоро вернулся вчистую.

— Согласен.

Хлопнули. Заморили холодной пиццей. Колобок деловито взялся за вспарывание консервных банок, нарезание сыров и прочих колбасок-молбасок. Сергей вновь вооружился сотовым.

Четыре керосиновые лампы, коптя и потрескивая, выдавливали из комнаты мрак. Они же создавали настроение вечера на деревне, того и гляди где-то промычит телок, раскудахтаются куры, зайдется лаем дворняга. А если учесть, что здесь должно произойти, то думки отшвыривало еще дальше, к кулацким временам, к обрезам, к расколам среди родных братьев на белых и на красных.

Запиликал мобильник.

— Да.

— Это Петро. Каранчино проезжаем.

— До перечеркнутой таблички не доехали?

— Нет еще. Мимо избушек катим.

— От таблички, от перечеркнутой, через сто-сто пятьдесят метров справа увидишь съезд с трассы.

— Во, табличка забелела!

— Съедешь с трассы и дуй к освещенному дому. Впрочем, больше там ехать некуда. Жду. Отбой.

Мобильник лег на клеенку.

— Еще по махонькой? — выдал Колобок предложение.

— Скажу, когда наступит «еще». Отдыхай. Ты картоху свою смотри не проворонь.

— Да уж готова поди. — Колобок направился к печи.

Чуть по привычке не отломив фильтр, Шрам засмолил «парламентину», придвинулся по лавке к стене, прислонился спиной к необшитым бревнам сруба. Колобок выкатывал с остывающих углей черные, похожие на камни картофелины.

— По новой растопи, пионер, а то скоро хата остынет, не май-месяц, — Сергей затушил сигарету после нескольких затяжек, как-то не курилось.

— Сделаем, шеф.

Шрам закрыл глаза. Теперь он намеревался посидеть молча. Не то чтобы подумать надо было Сергею, скорее — настроиться на приближающийся базар. О чем интересно размышляют сейчас Братан и Альбинос, которых Шрам отождествлял с мебелью, но это ж все-таки мебель с мозгами!

Если б Сергею приспичило разоткровенничаться перед конвоирами, то поэму свою он начал бы с писульки, что накатал на первой встрече со своим адвокатом. На сложенном вчетверо блокнотном листе он накарлякал тогда телефон и имя «Антон». А внутри — то, что предназначалось одному Антону.

Если Колобка и других его ребят могли держать на леске козлы, что наехали на Шрама, то про Антона чухать не мог никто.

Есть среди обитателей Питера особая разновидность с виду безопасных, как морские свинки, вечных патлатых вьюношей. Они вроде как застряли в детстве, только детство это из следующего тысячелетия. Они совершенно не врубаются в расклады и фишки, долбят мухоморы, колеса или безобидный планчик и говорят на своей фене. Типа, «апгрейт», «юзер», «конект» и прочие птичьи слова. Только с помощью разных технических прибамбасов эти мальчики могут откапывать такие сокровища царя Соломона, какие урановым королям не снились. И секреты чужие щелкать эти мальчики умеют лучше иных Джеймсов Бондов. А сегодня один мальчишка с фаустпатроном, пардон — со спецаппаратурой, для нас важнее сотни трепачей.

В маляве, переданной через адвоката Бескутина, Сергей кратко обрисовал ситуацию и назвал шесть имен с краткими пояснениями по каждому. Кое-что Сергей добавил звонками с «трубы» из «Углов».

Сергей хотел от компьютерного гения одного. Одного из шестерых, суку. Шестеро были в курсах, что тем вечером Шрам забился с Филипсом. Если учесть, как легко этой падле удалось пырнуть Фила, то отпадали последние тормоза, что он не из великолепной шестерки. Сученок, наверное, пошел на мочилово с пониманием, что при глубокой копке загремит под подозрение. Но, видимо, обошелся без большого беспокойства, настолько был обнадежен диагнозами скорой кончины Шрама. А с кончиной Шрама для всех шестерых должна была пойти совсем другая жизнь.

Сергей предполагал, что Антон управится, ведь ни в чем Антошке отказа не было, нужны камеры наружного наблюдения — бери больше, кидай дальше. Нужны клопы последних моделей — задавись. Хакер управился блестяще и привлеченный по пустяку в «Углы» лично доложил папе о проделанной работе. А сопутствующие вещдоки доставил адвокат.

И скоро Шрам увидит знакомое лицо суки. Даже очень скоро увидит — в окне, обращенном к трассе, закивали автомобильные фары…

3

Сначала голоса затарабанили в окошко:

— …Начал дом ремонтировать, и сразу под порогом трупешник из бетона вырыл. Следующего жмура выковыряли из стены в сенях, а еще подвал не тронут и комнат пять. И тогда хозяин дает команду: дырки кое-как залепить, а дом быстрее спихивать по бросовой цене.

— …Я ему двигаю: кто-то после себя одну вдову оставляет, а я — много вдов. А самому хоть бы хны. Живу без лишней скорби.

— …А этот штырь у меня и спрашивает: «предъява» пишется через мягкий знак, или через твердый? А я ему грю: «Напиши „наезд“».

Затем и сторожевая хибара наполнилась мужским гомоном. Пятеро перешагнули через порог и растусовались по комнате, сразу сделав ее тесной. Здесь и сейчас мог звучать также женский голос. Шестой. Нинкин. Нинку он тоже не вычеркнул из списка, переданного Андрею. Слава богу, не потребовалось привозить ее сюда. Слава богу…

— Во, курорт!

— Где же хлеб-соль, где баба с коромыслом?

— Партизаны тут ховаются, а не бабы.

— Дивись, босота, на охотничий домик.

— На кроликов охотиться будем. Сначала разводить, а потом охотиться.

— Пацаны какие-то непонятные кругом. Серьезные, блин, как прокуроры.

— Здорово, орлы!

— Ты кто?

— Не признал, гляди-ка, братва! Пахана не признал. Зенки разуй, чучело!

— Да че ты мне толкаешь. Этот рыжий. А усы откуда, ты, умник?

— Может, тебе паспорт показать? Или мамой поклясться, что Шрам я, Шрам.

— С возвращением, Шрам.