Роковая роль Топильская Елена

Опер, все еще хмыкая, расстегнул наручники. Задержанный действительно не набросился ни на кого с кулаками. И даже не особо изменил позу. На его запястьях проступали багровые борозды от наручников; Боря подержал его за руку, прослушав пульс, и покачал головой:

— Могло кончиться ампутацией. Или, не дай Бог, аспирацией рвотных масс. Вы больше так, ребята, не шутите. Он бы еще пару часов так полежал, и каюк.

— Ну и что? — пробормотал опер. — Воздух чище будет.

— Ой, ну как же так можно? — Боря укоризненно посмотрел на оперативника. — Ты же не знаешь, кто он такой.

— Да ублюдок он, вот кто. Он опера грохнул по пьяни, — возразил оперативник.

— Родненький, да кто это видел? А может, он там случайно оказался.

— Ага, будучи мимо проходя, по уши в крови вымазался.

Боря бросил на опера долгий взгляд, а потом махнул рукой, видимо, решив, что воспитывать бесполезно.

— Ладно, где у вас вода? Марлечку надо намочить, смывы сделать…

Опер, недовольно бухтя что-то себе под нос, повел Борю в туалет, а я осталась наедине с задержанным. Он застонал и перевернулся на бок. Руки его безвольно, как плети, лежали вдоль туловища. Интересно, кто же он такой.

Надеюсь, что местные догадались провести поквартирный обход и поспрашивать население насчет задержанного, не из этого ли он дома. Если что, Мигулько им подскажет.

Вернувшись, Боря снова присел рядом с задержанным и тщательно ощупал его голову, а потом осмотрел его руки. Смыв на марлечку кровь с запястий и с лица задержанного, Боря стал раздевать его. Я вышла в коридор, попросив позвать меня, как только он закончит.

В коридоре деваться было решительно некуда. Я успела крепко задуматься о своей неудавшейся личной жизни и о том, как бы не запустить ребенка в его трудном переходном возрасте, потом стала перебирать в уме дела с ближайшими сроками, прикидывая, что я успею сдать в этом месяце, потом снова вернулась в мыслях к ребенку и к приближающимся каникулам. Решив, что в этом году разобьюсь в лепешку, но съезжу куда-нибудь с Гошкой, я услышала, как Боря Панов зовет меня из кабинета.

Войдя туда, я увидела, что задержанный снова одет, и заботливо уложен на топчан, ботинки его аккуратно поставлены под топчаном, а под голову ему подложена подушка. Лицо задержанного было чисто вымыто, волосы зачесаны наверх.

— Маша, я ему ногти состриг, и волосы взял с пяти областей головы, вот тут в конвертиках все смывы и объекты. А кровушка-то на нем чужая, источников кровотечения я на нем не обнаружил.

— И голова целая? — спросила я недоверчиво, уж больно много кровищи было размазано у него по черепу.

— И голова целехонька, — подтвердил Панов. — И носовые ходы чистые, то есть это даже не носовое кровотечение. И на руках ни царапины.

Я подошла и оглядела руки спящего. Лицо Борька ему помыл, а руки так и остались в крови, и у меня мелькнула одна мысль.

— Я сейчас, — пообещала я и, выбежав в коридор, рванулась вниз по лестнице.

Добежав до дежурной части, я вцепилась в пожилого капитана.

— Ваши постовые вытащили удостоверение откуда? Из кармана задержанного?

— Да-а, — протянул дежурный, взирая на мое возбуждение слегка недоуменно.

— Но если надо, я уточню.

— Уточните, — распорядилась я.

Дежурный стал связываться с постовыми по рации, и через некоторое время сообщил мне, что удостоверение, без всяких сомнений, постовые вытащили у мужика из кармана куртки.

— Дайте посмотреть удостоверение, — попросила я, и дежурный подвинул ко мне красную книжечку. Я осмотрела ее снаружи, потом раскрьша и разглядела внутренние поверхности, и даже изучила болтавшуюся на нем цепочку.

Удостоверение было новеньким, ведь Буров только недавно перевелся в Питер и документы менял; оно было обернуто в пластик, не успевший залосниться и затрепаться. Никаких следов, похожих на кровь, ни мазка, ни пятнышка, на нем не было видно, во всяком случае — невооруженным глазом. Как мог человек с руками, обагренными кровью по локоть, и это не метафора, вытащить у своей жертвы удостоверение, засунуть его к себе в карман и при этом не испачкать его?

Своими сомнениями я поделилась с дежурным. Он задумался, потом предположил, что сначала удостоверение попало в карман к задержанному, а уж потом он испачкался в крови.

— Но тогда надо допустить, что Буров ему добровольно отдал ксиву, — возразила я, — а на ней, между прочим, цепочка оборвана. Нет, сначала Бурову голову разбили. А уж потом вытащили ксиву.

— Так что ж, вашего опера кто-то другой замочил? — удивился дежурный. — А что, возможно. Этот уж больно лыка не вязал. Его сюда, как куль, притащили. Как же он тогда мог справиться с опером-то?

— Вот-вот. Дадите машину на место съездить?

— УАЗик стоит во дворе, я сейчас водителя подниму.

На месте происшествия работа шла споро. Мигулько нервно курил на улице. Он спросил меня, как задержанный, я рассказала ему о результатах осмотра.

— Костя, ты не выяснял, где именно этого деятеля задержали?

Костя показал мне дорожку, по которой, исходя из показаний постовых, брел наш подозреваемый.

— А фонарик у тебя есть? — спросила я.

— Обижаешь, — Костя вытащил из кармана и протянул мне фонарик.

Направленным лучом света я прочесала эту дорожку, ничего заслуживающего внимания на ней не найдя, потом пошла от парадной в противоположном направлении. Хоть я и не надеялась на столь глупую удачу, мне все-таки повезло.

— Смотри, Костя, — я присела и показала подошедшему Мигулько на рыжие капли и мазки вдоль стены дома. — Смотри, здесь тащили кого-то. И кровь капала.

А вот здесь ее размазали.

Костик выхватил у меня фонарик и стал обследовать землю дальше. И нашел явственные следы протекторов шин. Именно от них тянулись мазки и капли.

— На машине привезли? — он посмотрел на меня.

Я кивнула.

— Костя, здесь делали поквартирный обход? Установили личность задержанного?

— Обход сделали, я лично вместе с участковым прошелся по квартирам. Пока все отрицают.

— И Буров сюда притяжения не имел?

— Ну, вот этого я не знаю, но пока данных таких нет. Здесь никто не признался, что Бурова знает.

— Еще вопрос. Чем Бурова ударили?

— Не знаю, Маша. Там, в парадной, орудия нету. Здесь ребята осмотрели окрестности. Мусорные бачки и урны проверили, тоже ничего не нашли.

— Ага. Значит, орудия нет. И при нашем задержанном тоже нет ничего, чем он мог тюкнуть Бурова. Зато ксива буровская в кармане. Куда ж он в таком случае дел орудие убийства, если считать, что он вот только вывалился с места совершения преступления? А?

— Подставили? — Костик полез за новой сигаретой.

— Подставили. Те, кто убил Бурова и привез труп сюда.

— Куда ж он поперся в выходной? Вот дурак, хоть бы меня предупредил…

Хотя он до меня мог не дозвониться.

— Послушай, Костя, мне ребенок сказал, что мне кто-то звонил днем. У Бурова мобильника не было?

— Что ты, откуда? А вот телефонная карта была. Пойдем-ка, посмотрим.

Мы вошли в парадную, и сразу увидели рядом с телом на листке бумаги, расстеленном на полу, все буровское богатство, аккуратно вынутое у него из карманов: одноразовая зажигалка, старенький бумажник, перочинный нож и таксофонная карта. Отлично; можно будет проверить, звонил он мне или нет.

Может, телефонная карта хранит сведения и о другом звонке — связанном с убийством. Хуже, если Буров звонил из кабинета, или ему звонили в кабинет.

Мы с Мигулько рассказали дежурному следователю, занятому протоколом, о том, какие следы мы обнаружили на улице. Следователь пообещал, что все зафиксирует. Здесь вроде бы все шло, как надо, и я, отведя Мигулько в сторону, предложила ему не терять времени — поехать в наше РУВД и открыть кабинет Бурова. Вдруг там есть хоть что-то, что натолкнет нас на разгадку. После того, как стало ясно, что труп Бурова привезли сюда на машине, в «пьяное» разбойное нападение уже не верилось.

— Смотри, — рассуждала я по дороге, — если его сюда привезли аж на машине, значит, его убили в таком месте, которое само по себе может указать на убийцу.

Значит, надо искать место, где его убили.

— Остались сущие пустяки — найти это место, — цедил Костя. — Как ты себе это представляешь?

Я пока себе этого не представляла, хотя некая смутная идея брезжила в мозгу, но никак не могла оформиться во что-то конкретное.

В дежурке РУВД нас встретили сочувственными взглядами, и явно рассчитывали на подробности, но Костя, ответив на слова утешения, быстро прошел наверх, а я поторопилась за ним.

Поднявшись в убойный отдел, мы немного постояли возле двери в буровский кабинет, невольно оттягивая момент, когда мы войдем туда. Войдем и осознаем, что хозяина кабинета уже нет в живых. Потом Костя достал связку ключей, и, выбрав нужный, открыл кабинет; я заметила, что руки у него слегка дрожали.

Остановившись на пороге, мы обвели кабинет взглядом.

Вот на подоконнике вымытые и перевернутые бокалы, из которых мы пили коньяк в ночь с пятницы на субботу. В углу у сейфа стоит пластиковая бутылка с коньяком; насколько я могла судить, содержимого в ней с пятницы не уменьшилось, значит, после нашего ухода Буров не пил в одиночестве.

Все в кабинете было так же, как в пятницу; только Бурова уже не было в живых. Обводя глазами кабинет, я видела перед собой замызганный пол парадной и кровь вокруг трупа. Мигулько присел на диван и обхватил голову руками. Я присела рядом, и выждав некоторое время, тронула его за рукав.

— Костя, — позвала я, — какими делами он занимался в последнее время? Не мог он начать что-то раскручивать и наступить кому-то на хвост?

Костя поднял голову.

— Нет, — уверенно сказал он. — Ничего такого взрывоопасного у Лехи не было. Он месяц всего работал; за такое время врагов не наживешь.

— Как знать, — я покачала головой. — Давай посмотрим его бумаги.

— Давай, — Костя слабо улыбнулся. — Леха нам время сэкономил, все тут — и место работы, и место жительства. Эх.

Пока Костя размышлял, стоит ли приглашать начальников и создавать комиссию для того, чтобы вскрыть сейф своего покойного сотрудника, я подошла к шкафу, распахнула его дверцы и снова пробежалась глазами по полкам. Аккуратно расставленный чайный сервиз, не мейсенского фарфора, а значительно попроще, постельные принадлежности — это я уже видела. Я присела и заглянула на нижнюю полку. Там стояла старенькая спортивная сумка, форменные ботинки, а в угол были задвинуты две пятикилограммовые гантели. Оглянувшись на Мигулько, который все еще совещался сам с собой, я вытащила из шкафа сумку и решительно расстегнула на ней молнию. Так, полиэтиленовый пакет с трусами, носками и майками отложим в сторону; джинсы, носовые платки, бритва, коробка с какими-то гайками.. Вот то, что мне нужно: из-под хозяйственных принадлежностей я выудила потрепанную записную книжку с разлохматившимися страничками. В нее были вложены какие-то бумаги — ксерокопии, сложенные вчетверо.

— Костя, — позвала я Мигулько, — давай вот это посмотрим.

Я показала ему свой трофей, и Костя безучастно кивнул.

— Давай, только что ты там найдешь интересного?

— Эх, Костя, — вздохнула я, — ты же сам говорил, что в Питере он врагов нажить еще не успел. А что, если его смерть связана с убийством его жены? А тут какие-нибудь записи важные…

— Маша, — Костя устало поднял на меня глаза, — давай без фантазий. Где убийство его жены и где его убийство… Если тебе так хочется, забирай его архив себе и хоть наизусть его учи. Ты же видишь, этим бумажкам сто лет в обед.

Они все в Коробицине написаны. А Леху убили в Питере…

— Хорошо — я не стала спорить. — А у тебя какие версии?

— Никаких. Для версий мы еще мало знаем.

— Значит, версия о связи его убийства с убийством жены тебе не подходит? А как тебе версия о связи его убийства со смертью актрисы Климановой?

Костя резко повернулся ко мне.

— Не вздумай. При чем тут убийство Климановой?

Я пожала плечами.

— Сама не знаю, Костик. Я же с Буровым познакомилась на ее трупе. Поэтому мне такое в голову пришло. Тем более, что он говорил, у него есть какие-то идеи. А вдруг он начал раскрывать, и попался?

— Ну какая может быть связь между тем, что Леху стукнули по голове, и самоубийством какой-то актрисы?! — Мигулько почти кричал.

— Ладно, успокойся. А если, выяснится, что актрису все-таки убили?

— Тогда я в запой уйду. Только этого убийства мне еще не хватало.

— Ладно, Костик. Я завтра съезжу на вскрытие. А все-таки прикинь: смерть актрисы была последним происшествием в его жизни. Когда мы со Стеценко уходили из отдела, Буров обмолвился, что у него есть какие-то идеи. Утром в субботу он ушел и пропал. Куда он так сорвался?

— Да мало ли… Позвонил ему кто-нибудь, встречу назначил…

— Встречу по поводу чего? Больше тебе скажу — Буров и Климанова могли встречаться. Кино с ее участием снимали как раз в Коробицине.

— Только этого мне не хватало! — простонал Костик. — Ты пойми, Маша, я сейчас не в состоянии хладнокровно рассуждать. Давай завтра.

— Давай. Так я забираю это? — я показала Косте черную записную книжку Бурова, и он махнул рукой.

— Забирай. Потом расскажешь.

Оставив Костика в кабинете его погибшего оперативника, я спустилась в дежурную часть, чтобы поклянчить машину. Была уже глубокая ночь; дежурная смена согласилась доставить меня домой в обмен на подробный рассказ о том, что произошло. Пришлось рассказывать.

— А ты знаешь, Маша, — вспомнил помдежурного, толстенький Боря Спицын, — утром в субботу кто-то звонил и интересовался телефоном Бурова. Я только сменился, а Макарыч отошел, и я трубку взял.

— Да? И кто же звонил?

— А хрен его знает. Голос такой странный, как тебе объяснить… Ну, как будто механический. Я сначала даже не разобрал, мужской или женский.

— Механический?

— Ну… Ну как будто неживой какой. Как у привидения.

— А как спрашивал?

Спицын наморщил лоб, силясь воспроизвести все максимально достоверно.

— Значит, так. Спросили: «Это милиция?» Потом: «Как позвонить оперуполномоченному Бурову?» Я спросил, по какому вопросу. Мне ответили — по вопросу убийства. Ну, я думаю, может, важное что. Дал его телефон. А через минут двадцать он вниз проскочил, мне еще рукой махнул… Не могу поверить…

Спицын покрутил круглой стриженой головой.

По дороге домой я пыталась сопоставить известные мне факты из последних двух дней жизни оперуполномоченного Бурова. Утром в субботу ему звонит некто с безжизненным механическим голосом, и через двадцать минут после звонка Буров уходит из РУВД. Он где-то пропадает почти два дня, а в восемь вечера в воскресенье его труп находят в парадной дома, к которому он не имеет никакого притяжения. По словам молоденькой докторши, осматривавшей труп Бурова, его смерть наступила не больше чем за час до обнаружения. Значит, субботу и почти все воскресенье он был жив. Что же он делал все это время?

Убийство Бурова и смерть актрисы Климановой странным образом переплелись в моем усталом мозгу. Улегшись в постель, я почти сразу задремала, и вдруг, как от толчка, проснулась от голоса, прозвучавшего во сне, или наяву, сразу я не разобрала. Безжизненный, лишенный модуляций голос говорил мне прямо в ухо:

«Тебя никто не любит, ты должна умереть»… Я села в постели, натягивая на себя одеяло. За стенкой посапывал Гошка, в окно светила луна. Все-таки голос был из сна. Но фраза, которую он сказал, была из яви. Я слышала ее по телефону в квартире Климановой. И адресована она была наверняка ей. И голос был безжизненный, механический. Такой же, как тот, который звонил оперуполномоченному Бурову. Интересно, что же этот голос сказал Бурову? То же, что и актрисе? Я поежилась. Мне стало страшно, и я зажгла свет. Полежав некоторое время со светом, я мысленно рассмеялась над собой. Следователь с большим стажем, не девочка, какого черта я дрожу от страха? Ничего потустороннего не бывает.

Успокоившись, я погасила свет и откинулась на подушку. Но не успела моя голова коснуться подушки, как прямо над моим ухом прозвонил телефонный звонок.

Даже не успев сообразить, сколько времени, и кто это может звонить мне глубокой ночью, я тренированным жестом схватила телефонную трубку. Я наловчилась делать это даже с закрытыми глазами, и очень быстро, чтобы ночной трезвон не разбудил Хрюндика.

— Слушаю, — проговорила я в трубку, но мне никто не ответил.

— Алло, — повторила я в надежде, что это звонит дежурный по РУВД, я ведь в районе осталась одна, Лешка болен, и все происшествия теперь мои. Но трубка не отзывалась. Я уже хотела положить ее на аппарат, решив, что кто-то просто ошибся номером или не прошло соединение, но, прислушавшись, уловила на том конце провода какой-то шорох и еле слышное дыхание. Дело было не в ошибке и не в качестве связи. Все то же самое я слышала, сняв трубку в квартире у Климановой.

Я не стала класть трубку на рычаг. Дрожащими руками я засунула ее под подушку, встала и поплотнее притворила дверь в комнату Хрюндика, чтобы не разбудить его. Потом я на всякий случай проверила, хорошо ли заперта входная дверь, потом вернулась к постели и приложила трубку к уху. Там все было по-прежнему, кто-то продолжал молчать и ждать.

Сердце мое колотилось, как бешеное. Я порылась в сумке, нащупала подарок Пьетро — свой мобильный телефон, которым пользовалась крайне редко, и, чертыхаясь про себя, включила его. Секунды, прошедшие до того момента, как на дисплее высветился значок оператора, показались мне необычайно долгим сроком.

Наконец я набрала потаенный, не всем известный телефон нашей дежурной части, и задыхаясь, попросила снявшего трубку Борю Спицына связаться с главком и выяснить, откуда звонят в мою квартиру. Боря, проникнувшись моим волнением, пообещал, что сейчас все сделает и перезвонит мне на трубку. А я, проверив еще раз, не отключился ли звонящий, отправилась с мобильником в ванную, и запершись там, стала ожидать звонка дежурного. Наконец Спи-цын позвонил.

— Маша, — сказал он, — непонятки какие-то, но они не могут определить, откуда звонок. Может, ты с ним поговоришь, чтобы он не отключался?

— О, Господи! — голос у меня задрожал, — Боря, я боюсь с ним говорить…

Я и в самом деле боялась; не считая спящего ребенка, я в квартире одна.

Устанавливать контакт с неизвестным, который откуда-то узнал мой номер телефона, и не исключено, что из того же источника он знает мой адрес… А после его звонков люди либо кончают с собой, либо их находят в парадных с проломленным черепом. Сгоряча я почему-то уверилась, что обладатель того самого зловещего голоса, являющегося предвестником всяческих несчастий, сейчас домогается меня.

Трясясь от страха, я просидела в ванной около сорока минут; потом, посмотрев на часы, которые я не снимаю с руки даже на ночь, подумала, что уснуть мне сегодня все равно не удастся. Пошла на кухню и заварила себе чай.

Налив крепкого чаю, я сначала обозрела пятно от торта на потолке кухни, соображая, как можно его ликвидировать. А потом не утерпела, принесла из прихожей свою сумку с черной записной книжкой Бурова и стала методично просматривать записи.

Это был старый, затрепанный ежедневник. Судя по календарю — двухгодичной давности, относящийся к тому периоду, когда Буров еще работал оперативником в своем захолустном Коробицине. Записи, сделанные в первой половине года, носили абсолютно служебный характер: фамилии, назначенные встречи, видимо, места контактов с агентами или просто фигурантами по делам. Изредка проскальзывали записи личного плана, например, — «Д.р. Лили, цветы у Тимура на 100 р.». Надо спросить, как звали жену Бурова, если Лиля, то это запись о ее дне рождения и о заказе цветов на скромную сумму, какую может позволить себе оперативник. Другие женские имена в таком лирическом контексте не поминались, из чего я сделала вывод, что это все-таки жена, и моя догадка подтвердилась, когда я обнаружила запись — «Годовщина свадьбы, подарок Лиле». Дата 13 августа была жирно обведена черным фломастером. А дальше — два дня без записей, и потом жирно, наискосок через всю страницу: «Похороны Лили. Дать телеграмму Караваевым».

Я перевернула страницу ежедневника. Между двумя листами был вложен какой-то документ с разлохматившимися краями и истершимся сгибом. Я развернула его и обнаружила, что это копия акта судебно-медицинской экспертизы трупа Буровой Лилии, двадцати шести лет, горничной в гостинице «Ковчег».

С трудом разбирая почти слепой машинописный шрифт, отчасти потерявшийся при копировании, я прочла выдержки из протокола осмотра трупа: тело Буровой Л. обнаружено на берегу реки, наполовину в воде, одежда смещена, нижняя часть туловища обнажена, белье разорвано, трусики найдены в пяти метрах от тела, обувь не обнаружена. Трупное окоченение хорошо выражено, кости при пальпировании подвижны. Я расправила следующую страничку. Внутреннее исследование: содержимое желудка — так, это пока пропустим, ничего особенного; оскольчатые переломы четырех ребер по передне-подмышечной линии слева, кровоизлияние в полость плевры, разрывы плевры, односторонний пневмоторакс; причина смерти — рефлекторная остановка сердца в результате травмы рефлексогенной зоны. Повреждения возникли от нанесения не менее, чем четырех ударов тупым твердым предметом, возможно — кулаком или обутой ногой, в левую половину грудной клетки. И наконец — этилового спирта в крови не обнаружено.

Из записей в ежедневнике, которые следовали за датой, обведенной черным фломастером, можно было понять, что самого Бурова неоднократно вызывали в прокуратуру и допрашивали по делу об убийстве его жены. В октябре — пропуск трех дней, чистые даты, перечеркнутые латинской буквой «Z», и над каждой датой аббревиатура «ИВС», что означает «изолятор временного содержания». А на четвертые сутки — «зайти в прокуратуру за документами». Так, понятно: Бурова задерживали на трое суток по подозрению в убийстве собственной жены. Но выпустили без последствий, обвинения не предъявили.

К концу ежедневника записей было все меньше и меньше. Некоторые страницы заложены водочными этикетками, почерк владельца ежедневника менялся в худшую сторону, становился все менее разборчивым. На страничке 31 декабря — горькая запись: «С Новым годом, Леха. Счастья тебе уже не видать, валить надо отсюда. В Питер или на край света. Без Лили все равно».

Я перелистала ежедневник с первой страницы. Две страницы, относившиеся к сентябрю, склеились, и с первого раза я их пропустила. Я аккуратно разлепила страницы, стараясь не повредить текст. На первый взгляд — ничего особенного, какие-то текущие дела, но вдруг мой взгляд упал на самую нижнюю строчку. Там мелкими буквами было выписано несколько слов, и, прочитав их, я не поверила своим глазам. Эти слова даже не были заключены в кавычки, но подчеркнуты. И выписаны тщательно, гораздо тщательнее, чем обычно писал автор ежедневника. Эх, Буров, Буров, почему ты не сказал в пятницу, что уже слышал эти слова? Может, если бы ты поделился с нами, ты остался бы жив. Но ты промолчал. Почему? Вряд ли ты забыл про них. В квартире у Климановой ты не мог про них не вспомнить, потому что видел ее предсмертную записку. А я сказала тебе и Пете Козлову про то, что услышала в телефонной трубке. Именно эти слова ты записал в свой ежедневник десятого сентября два года назад. Именно это:

«Тебя никто не любит, ты должна умереть».

В восемь утра я спохватилась, что телефонная трубка так и лежит у меня под подушкой. Я подкралась к собственной постели, как будто именно там затаилось привидение с безжизненным телефонным голосом, и осторожно поднесла трубку к уху, вознося про себя молитвы, чтобы мне услышать короткие гудки. Но не тут-то было; в трубке по-прежнему раздавалось дыхание и невнятные шорохи. Было полное ощущение, что этот неизвестный находится у меня в квартире. Психанув, я бросила трубку на рычаг, и тут же телефон зазвонил снова.

Накрыв аппарат подушкой, я набрала по мобильнику номер дежурной части РУВД. Долго никто не подходил, потом ответил заспанный Спицын.

— Маша, ты, что ли?

— Я! — заорала я в трубку. — Вы там спите, а меня маньяк преследует!

— Ты чего? — удивился Спицын. — Я думал, ты спишь.

— Заснешь тут! — меня трясло в самой натуральной истерике. — Он мне всю ночь звонит! Ты слышишь? До сих пор звонит!

— Маш, ты, во-первых, успокойся. Во-вторых, кто звонит?

— Это я и сама хотела бы знать!

— Успокойся, — еще раз рассудительно повторил Спицын. — И скажи — он тебе угрожает?

Я растерялась.

— Нет… Просто молчит.

— Ну вот видишь. Ничего страшного. Вот если бы он угрожал…

— Боря, ты издеваешься надо мной? — я почувствовала, как к глазам подступают предательские слезы. — Я-то ладно, но у меня ребенок. Если этот тип знает мой телефон, кто ему мешает узнать мой адрес? Это же маньяк! Сделайте что-нибудь, пожалуйста! — вот тут я расплакалась по-настоящему.

Боря, похоже, закрыл трубку рукой, и в дежурной части начались какие-то переговоры, после чего трубку взял оперативный дежурный Василий Макарыч.

— Маш, ну чего ты раскисла? Сейчас машину пришлю, ребята лестницу проверят, ребенка твоего отвезем в школу, а тебя на работу.

— А потом? А из школы кто ребенка заберет? А ночью? А вдруг он попытается вломиться?!

— Да ладно, успокойся. Если бы хотел вломиться, не звонил бы. Ну чего ты прямо, как будто с психами никогда дела не имела!

Несмотря на разумные доводы сотрудников дежурной части, я никак не хотела соглашаться с тем, что ничего особенного не произошло. Бедная Климанова! Как я ее теперь понимала! У меня хоть Хрюндик за стенкой, а каково ей было в пустой квартире?

Поговорив с Макарычем, я отправилась на кухню и ревизовала свои запасы успокоительных средств. Запив какой-то просроченный транквилизатор валерьянкой, я подумала о том, что если бы у меня не было Хрюндика, то, наслушавшись этих безумных звонков, я бы в недобрый час тоже могла наглотаться димедрола, лишь бы не слышать того, что по ночам доносится из трубки.

Кое-как приведя себя в порядок, я растолкала Гошку, сообщила, что в школу он поедет на милицейской машине, а домой пусть один не возвращается ни в коем случае, я приеду за ним в школу. Сонный ребенок ничему не удивился и покорно согласился на все.

На милицейском «козлике» мы с помпой подъехали к школе, я проследила, чтобы ребенок вошел в школьные двери, и меня повезли в прокуратуру.

В кабинете у шефа выдержка снова мне изменила. Не успев вымолвить ни слова, я стала плакать. Но у шефа был наготове полный арсенал, специально припасенный для таких случаев. Для начала он достал огромный квадратный носовой платок, потом накапал мне двадцать капель валерьяночки, потом сунул в зубы конфету и придвинул чашку чаю с мятой.

После этих реанимационных мероприятий я с грехом пополам изложила шефу события прошедшего уик-энда и спросила совета. Шеф помолчал и пожевал губами.

Потом отобрал у меня недоеденную конфету и запил ее чаем.

— Для начала, — сказал он мне, — вам нужно переехать. Есть куда?

У меня затряслись поджилки.

— Владимир Иванович, вы считаете, что так опасно?

— Нет, я считаю, что в таком состоянии вы работать не сможете, — невозмутимо пояснил прокурор. — Если некуда переехать, хотя бы на время, то поселим вас в гостиницу.

— В гостиницу? А деньги?

— Да, это накладно будет. Тогда ищите другие варианты. К доктору своему переезжайте.

— К Стеценко? — я задумалась. Конечно, я могу переехать к маме вместе с Хрюндиком. Но маме придется объяснять причины перемены места жительства, а это означает, что истерика начнется у нее. А придумывать что-то правдоподобное, и чтобы она ничего не заподозрила, да еще поддерживать легенду, у меня сейчас сил не хватит.

— Хотите, я с ним поговорю? — тем временем предложил шеф, имея в виду Сашку. — Пусть вас охраняет в порядке служебного задания, позвоним заведующему моргом…

— Кстати, о морге, Владимир Иванович. Я хотела поехать на вскрытие Климановой, — вспомнила я.

— Давайте вместе съездим, — шеф против обыкновения легко поднялся из-за стола. — Заодно я со Стеценко поговорю.

— Владимир Иванович, а дело возбуждать будем по факту смерти Климановой? — поинтересовалась я, пока шеф доставал из шкафа китель и облачался в него для поездки.

— А вот сейчас узнаем результаты вскрытия, и определимся.

Выйдя из кабинета шефа в приемную, я прямо в дверях столкнулась с юным оперуполномоченным Козловым, пришедшим отчитаться за поквартирный обход в доме Климановой, и рвавшимся доложить мне результаты своей работы прямо в кабинете у прокурора района.

— Петр Валентинович, вы уже знаете?.. — спросила я, подразумевая смерть Бурова. Он кивнул головой.

— Мария Сергеевна, это наверняка связано с убийством актрисы, — жарко проговорил он. — Я бы хотел работать и по убийству Бурова; это возможно?

Я объяснила Петру Валентиновичу, что нам еще не передали дело. Конечно, хотелось бы получить его в свой район, но это как городская решит.

Петр Валентинович аж приплясывал, так ему хотелось принять участие в раскрытии.

— Я имею на это право, — убеждал он меня, — мы ведь были практически последними, с кем он общался…

— Последними были убийцы, — мрачно уточнила я.

Петр сдал мне на руки увесистую пачку объяснений жильцов климановского дома.

— Ну что? — спросила я, взмахнув пачкой. — Жемчужные зерна есть?

Козлов погрустнел.

— Никаких посторонних не выявлено, — признался он. — Я всех очень тщательно опросил, но никто ничего не вспомнил.

— Понятно, — сказала я. — А вы знаете, Петр Валентинович, что теперь маньяк мне звонит?

Петр Валентинович изменился в лице.

— Мария Сергеевна, — произнес он проникновенно, — надо же обеспечить вашу безопасность! Вы уже приняли меры?

— А РУВД наше считает, что ничего страшного не происходит, — наябедничала я. — Мол, пока в мой адрес угроз не высказывают, бояться нечего. Знаете, как в старом анекдоте — «вот когда убьют, тогда и приходите».

Петр Валентинович стиснул зубы.

Пообещав ему рассказать о результатах вскрытия, я забежала к себе в кабинет собраться, и вычеркнула из своего плана поездку в тюрьму. Завтра, сегодня надо решать вопросы собственной безопасности. В конце концов, спасение утопающих — дело рук утопающих, и пример Климановой мне это наглядно доказал.

Но уехать сегодня в морг мне оказалось не так просто. Когда я торопилась за шефом на выход, в конце коридора замаячила фигура писателя Латковского.

Блин, я вспомнила, что должна оформить ему разрешение на захоронение его бывшей жены. Объяснив ситуацию шефу, я вернулась в канцелярию, быстро настрочила ему разрешение и рассказала, куда ему следует обращаться для организации похорон.

— Андрон Николаевич, — сказала я ему на прощание, уже на бегу, — после похорон зайдите в прокуратуру, я хотела бы с вами поговорить.

— Хорошо, — кивнул он мне вслед. — А у вас что-то случилось?

Я не ответила.

Всю дорогу в морг шеф молчал. И я тоже молчала, пытаясь собрать воедино все факты, которые мне были известны по поводу последних происшествий. И к концу дороги пришла к выводу, что нужно ехать в Коробицин. Там какой-то узел, ниточки из которого завязаны со смертью Климановой, и Бурова, и к его погибшей жене тянутся. А еще я пришла к выводу, что к Стеценко переезжать не буду.

Только куда же мне тогда деться? Ну, положим, я уеду в командировку в Коробицин. А Хрюндик? А Хрюндик поживет у бабушки. Только надо договориться, чтобы его кто-то поохранял. Мало ли что на уме у этого маньяка.

В морге мы рассредоточились. Шеф пошел к заведующему, а я, узнав в канцелярии, кто вскрывает труп Климановой, стала искать нужную мне секционную.

Заглянув в одно из помещений, я увидела эксперта Маренич, которая как раз трупом Климановой и занималась. Она помахала мне рукой и приветливо спросила:

— Ты к нам? Заходи.

Я вошла в секционную и приблизилась к столу. До сих пор не понимаю, какими душевными качествами надо обладать, чтобы хладнокровно копаться в человеческих внутренностях, и при этом оставаться интеллигентным человеком.

— Ты немножко опоздала, — посетовала Марина Маренич, продолжая манипулировать над секционным столом, — я уже разрез сделала.

Я испытала некоторое облегчение от того, что опоздала к этому торжественному моменту. Но хорошо, хоть самое существенное я не пропустила.

Марина сочла своим долгом подробно комментировать, специально для меня, процесс вскрытия.

— Вот смотри, — продолжила она, — разделили грудинно-ключичное сочленение, дальше по хрящам отделяем грудину, подрезаем язык… так, тут плевра… прямая кишка… и — единым органокомплексом извлекаем, отсепаровываем мягкие ткани…

Да ты не отворачивайся.

В секционную заглянула девочка из канцелярии в белом халате.

— Марина, — крикнула она, — ты свитер берешь? А то его унесут.

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

«– Бесконечная мера вашего невежества – даже не забавна…...
«Подумать хотелось....
«Чем крепче нервы, тем ближе цель. С этим изречением я познакомился в девятнадцать лет: прочитал тат...
«…Записную книжку, черненькую, дешевую, я поднял из-под ног в толкотне аэропорта. Оглянулся, помахав...
«…Человек взрослеет, и ускользающее движение лет все стремительней под растущим грузом насущных дел,...