Крепость королей. Проклятие Пётч Оливер

Эрфенштайн так и не отказался от своего намерения отправиться с Агнес в Шпейер и подыскать ей богатого жениха. Но до отъезда прошло еще какое-то время. Наместник хотел дождаться следующей ярмарки в Шпейере. Через неделю все было наконец готово. Оседлав лошадей, отец и дочь выехали за ворота и отправились в путь.

Эрфенштайн ехал на Тарамисе, а Агнес пришлось довольствоваться старой сивкой. Лошадь останавливалась у каждого стебелька и идти продолжала лишь после долгих уговоров. С каждым шагом, отдалявшим их от Трифельса, на сердце становилось тяжелее. Вскоре крепость осталась далеко позади, и они поскакали по пыльной дороге на Шпейер, расположенный в двух днях пути.

К самой поездке Агнес относилась со смешанными чувствами. В последний раз она была в Шпейере еще ребенком и с разинутым ртом взирала на дома и множество людей вокруг. Поэтому она радовалась возможности побывать там еще раз. Но не забывала, что в этом городе ею будут торговаться, как коровой.

Девушка так и не рассказала Матису о намерениях отца. После их ссоры у крепости Шарфенберг молодые люди втайне от других проводили вместе каждую свободную минуту. Так близки они были только в детстве, когда безвинно резвились в соломе. Именно поэтому Агнес не хотела посвящать Матиса в планы наместника. О сновидениях она теперь тоже не вспоминала, заметив, как резко он на них реагировал. И то и другое неизбежно испортило бы их последнее совместное лето. Поэтому Матис считал, что Агнес отправилась в Шпейер лишь затем, чтобы прикупить на ярмарке материи и шерсти, пока отец договаривается с кредиторами.

Через некоторое время они миновали первые деревни, расположенные за Анвайлером. Навстречу им с криками пустились грязные дети.

– Агнес! Агнес! – вопили они радостно. – Пустишь сокола еще полетать?

Агнес покачала головой:

– Не сегодня. Парцифаль еще линяет. К тому же в прошлый раз вы его немного замучили. – она весело улыбнулась: – Может, через несколько дней, когда я вернусь.

Эрфенштайн покосился на дочь:

– С каких это пор ты водишь дружбу с крестьянами? И вообще, как эти сорванцы с тобой разговаривают? Не забывай, что ты пока еще их хозяйка.

– А разве хозяйка не может быть дружелюбной? – сдержанно отозвалась Агнес. – Это же только дети! Радуйся, что не прячутся от нас или их родители не подкарауливают нас в лесу, как это происходит в других владениях.

С тех пор как Агнес начала помогать отцу Тристану в уходе за больными, она по-новому взглянула на жизнь крестьян. Вот и вчера девушка снова помогала монаху принимать тяжелые роды. Отец Тристан прямо в утробе перевернул ребенка и вытянул его обеими руками, после чего остановил кровь дубовой корой и плакун-травой. Знахарка Эльзбет Рехштайнер так и не объявилась, поэтому старый капеллан трудился не покладая рук, а с ним и его юная помощница. Иногда Агнес уставала до такой степени, что средь бела дня засыпала в библиотеке. Зато впервые в жизни она чувствовала себя хоть на что-то пригодной.

Подле нее отец бодро насвистывал старый солдатский марш. Вознамерившись выдать дочь за купеческого сына из Шпейера, Эрфенштайн стал буквально другим человеком. Он стал меньше пить и даже изменил свое отношение к огнестрельному оружию.

– Ха, вот выкурим Вертингена из его крепости, и начнется новая жизнь, уж ты мне поверь! – сообщил он со смехом Агнес. – На добычу и деньги твоего будущего супруга мы приведем Трифельс в порядок, и, вот увидишь, крепость будет как во времена Барбароссы!

«Он ведет себя так, словно я уже обручена и мы едем на мою свадьбу», – мрачно подумала Агнес.

Она задумалась, хорош ли собой ее будущий жених. Двадцати лет от роду, он был настоящим повесой – вот все, что она о нем знала.

А если он уродлив? Может, у него нос кривой или горб? А если он будет меня бить? Хотя кому есть до этого дело… Главное, что у его отца есть деньги.

Так, за веселыми песнями и болтовней Эрфенштайна, они оставили позади себя лесистые горы Васгау. Последние холмы сменились равнинами, леса расступились, и быстрый до сих пор Квайх теперь неторопливо нес свои воды к Рейну. Миновав небольшой городок Ландау, они остановились на ночлег в деревенском трактире. Кровать, одна на двоих, была большая, но кишела блохами. С первыми лучами солнца, скудно позавтракав ячменной кашей, черствым хлебом и холодным фазаном, они продолжили путь. Агнес была неразговорчива, хотя Эрфенштайн этого и не заметил. Потом зарядил дождь и вымочил ее до нитки. Настроение испортилось окончательно.

После обеда дождь наконец прекратился, и сквозь облака проглянуло солнце. Впереди показался силуэт епископского города Шпейера. В самом его центре высоко в небо вздымались башни собора. Внизу пестрели многочисленные крыши фахверковых домов, которые, точно грибы, обступили территорию церкви. В последний раз Агнес была здесь лет десять назад. С тех пор город заметно разросся. Его окружала высокая, оштукатуренная стена со сторожевыми башнями. За ним виднелся речной порт, где в Рейн впадал широкий ручей.

– У тебя челюсть отвиснет при виде сегодняшней ярмарки, – сказал отец с улыбкой. – Столько народу зараз ты еще никогда не видывала.

В стене имелось несколько ворот, и путники направились к самым большим из них. Они представляли собой высокую, почти в тридцать шагов, башню, сквозь которую вела широкая арка. Усиленные железом створки были настежь открыты, и Агнес с отцом встали в очередь желающих, как и они, попасть в город. Агнес взирала на сонных крестьян с тележками, нагруженными редькой, шпинатом и прочими ранними овощами. Рядом стояла воловья упряжка с протекающими винными бочками. Вокруг ржали лошади, кричали, смеялись и бранились люди. Даже воздух здесь был другой, не то что в Анвайлере, где несло в основном гниющей кожей. Здесь же запах овощей, вина, речной воды, редких приправ и множества людей смешивался в один пьянящий аромат. Ведя лошадей под уздцы, они с отцом прошли в ворота, и, в точности как десять лет назад, у Агнес отвисла челюсть.

Перед нею раскинулся бульвар, широкий, как целая деревня; посередине его протекал ручей. Справа и слева высились роскошные дома патрициев, а в восточной оконечности стоял собор. Башни его были такими высокими, что площадь перед ним лежала в тени. Переулки кишели разнородными толпами, народ слонялся от одного лотка к другому. Одни набивали цену, другие пытались ее скинуть, и многочисленные голоса сливались в один оглушительный гул.

– Ну, что скажешь? – со смехом воскликнул отец, перекрикивая шум. – Вот это гомон! Потому-то я счастлив жить в нашей заспанной крепости!

Агнес рассеянно кивнула, разглядывая людей. Ей не сразу бросилось в глаза, что лишь немногие щеголяли в дорогих нарядах. Большинство из них были в старых обносках, какие носили крестьяне или бедные ремесленники. Некоторые выглядели истощенными и, точно голодные псы, сновали мимо лотков. А рядом с ними расхаживали дородные, раскрашенные купеческие жены в новых нарядах. И вообще в городе разница между бедными и богатыми чувствовалась гораздо острее, чем в сельской местности.

«У нас, по крайней мере, все бедны, – подумала Агнес. – Не считая, конечно, графа Шарфенека и настоятеля Ойссерталя».

Эрфенштайн показал на двухэтажное каменное строение, единственное посреди широкого бульвара. Под тенистыми аркадами входили и выходили богато одетые патриции.

– Монетный двор, – пояснил наместник. – Там находится городская биржа, где купцы заключают сделки. У Якоба Гуткнехта там свое отделение, скоро он нас примет. – Он оценивающе оглядел свою вымокшую под дождем дочь. – Но для начала снимем комнату в гостинице, и ты приведешь себя в порядок. А то выглядишь как дочь торговца лошадьми.

Они свернули в переулок, где дома были уже не так роскошны, как на больших улицах, оставили лошадей в загоне при дешевой таверне и заняли комнату под крышей. Когда Эрфенштайн сунул в руку горбатому трактирщику несколько монет, Агнес задумалась, во что ему обошлась эта поездка. Он заказал для дочери новое платье. Поднявшись в комнату, отец осторожно развернул его и поднес к свету. Сшитое из красной фландрской материи, оно было украшено кружевами и серебряными пуговицами. Носить такие позволялось лишь дворянам и знатным особам, простая горожанка же за такой наряд могла оказаться у позорного столба.

– Вот, надень и расчеши волосы, – резко приказал Эрфенштайн. – Пусть этот Гуткнехт увидит, что приобретает в твоем лице настоящее сокровище.

Агнес развернулась и одарила отца гневным взглядом. Вообще-то она не собиралась возражать, но терпеть больше не было сил.

– Я тебе не дешевая брошка, чтобы продать за бесценок! – прошипела она. – Я твоя дочь! Или забыл уже? Если мне и придется выйти за какого-нибудь купеческого сынка, то хоть обращайся со мной как с человеком!

Эрфенштайн вздохнул:

– Агнес, мы уже сто раз об этом говорили. Иначе уже никак. Не забывай о Трифельсе! Кроме того, – он подмигнул дочери, – скажи еще, что платье тебе не понравилось. Одевай, будешь похожа в нем на королеву.

– На грустную королеву, – упрямо возразила Агнес.

И все-таки она влезла в платье, причем так, чтобы отец не заметил кольцо. Иначе он, чего доброго, вздумает продать украшение местному ювелиру. А она им так дорожила…

Платье сидело на ней как родное. Агнес провела рукой по материи, почувствовала, какою та была мягкой. Платье волнами ниспадало к ногам и выгодно подчеркивало грудь и бедра. Ей еще не приходилось носить таких дорогих нарядов.

– Так… красиво, – призналась Агнес и покружилась в лучах вечернего солнца, падающих в маленькое окно.

– Вот видишь? Значит, и этим толстосумам ты в нем понравишься. И, Агнес, – отец погрозил ей пальцем, – никаких дерзостей и наглых выходок, договорились?

– Буду сдержанна и скромна, какой и подобает быть супруге благородного человека. А теперь идем, поскорее покончим с этим.

Агнес развернулась и по крутой лестнице спустилась в общий зал, где на нее с завистью уставились немногочисленные посетители. Прохожие тоже не оставили без внимания ее наряд. В особенности купеческие жены, которые, перешептываясь, смотрели ей вслед. Отец шагал рядом с нею гордым каплуном. Агнес не в первый раз отметила, как одежда меняла людей. Она чувствовала себя уже не юной девицей, а госпожой.

«Госпожой Трифельса», – подумала Агнес и невольно признала, что завистливые взгляды других женщин вселяют в нее гордость.

В скором времени они дошли до монетного двора. У входа собралось целое скопище торговцев. Во второй половине дня торговля была в самом разгаре. Под тенистыми аркадами велись торги и заключались сделки. Здесь, среди богатых патрициев, платье Агнес уже не так бросалось в глаза. По широким ступеням отец и дочь поднялись к залу собраний, расположенному на втором этаже. Там люди были победнее. Они боязливо ходили из угла в угол, мяли шляпы или обеспокоенно смотрели в окна. В зал открывалось несколько дверей, и перед ними выстроились в очередь ожидающие.

– Это зажиточные крестьяне, извозчики и свободные ремесленники. Обговаривают с патрициями свое жалованье, – шепнул Эрфенштайн дочери. – Цены год от года падают, и богатые торговцы в совете могут диктовать свои условия… – Взгляд его омрачился. – К нам, рыцарям, там давно никто не прислушивается. Чертовы обдиралы! Кто бы мог подумать, что однажды я им собственную дочь…

Он резко замолчал и покачал головой.

– Ну, чего уж там. Ведь речь о Трифельсе идет.

Эрфенштайн справился насчет торговца Якоба Гуткнехта, после чего решительно постучал в одну из дверей. Не дождавшись ответа, уверенно шагнул внутрь. И мгновением позже вернулся к Агнес.

– Что такое? – спросила она удивленно. – Дверью ошибся?

– Нам… придется подождать, – процедил сквозь зубы Эрфенштайн. – У Гуткнехта пока другие посетители, поважнее нас.

Они прождали больше часа. Все это время отец, точно загнанный зверь, вышагивал перед дверью. Агнес больно было на него смотреть. От подобного обращения, как с обычным просителем, Эрфенштайн, вероятно, испытал огромное унижение.

Наконец подошла их очередь. Торговец Якоб Гуткнехт сидел за массивным столом, заваленным бумагами, пергаментными свитками и туго набитыми кошелями. Он как раз высыпал несколько монет на весы и проверил их тяжесть. На посетителей купец не обратил ни малейшего внимания. Лишь после того, как Эрфенштайн громко прокашлялся, патриций взглянул на них с наигранным удивлением.

– А, наместник Эрфенштайн, – произнес он со скучающим видом, – я вас раньше ждал… Ну да ладно. – Торговец взглянул на Агнес и наморщил лоб: – А это, должно быть, та самая жемчужина, о которой вы столько распинались в своих письмах.

Агнес вымученно улыбнулась и сделала реверанс. Оставалось только надеяться, что сын Гуткнехта пошел в мать. Торговец был жирным и бледным, берет сидел на его голове черным прыщом. Под красными поросячьими глазками набухли тяжелые мешки. Под его бегающим взглядом Агнес чувствовала себя коровой на скотном дворе.

– Сколько вам лет, позвольте спросить? – поинтересовался Гуткнехт и продолжил взвешивать монеты.

Он так и не предложил гостям присесть.

– В следующем месяце ей будет семнадцать, – ответил за Агнес отец и опустился на крохотный стул перед столом торговца. – Агнес у меня смышленая. Умна, начитанна, умеет писать и считать…

Гуткнехт отмахнулся:

– Если бы мне потребовался секретарь, я не тратил бы ваше время. Подсчитывать баланс мы с сыном и сами можем. Гораздо важнее, чтобы женщина была благонравна, молчалива и не так сварлива, как моя собственная супруга… – Купец вздохнул: – К сожалению, я при женитьбе не уделил этому должного внимания.

Он смерил Агнес недоверчивым взглядом.

– Как же вышло так, что она до сих пор не замужем? Все-таки благородных кровей… Я навел справки. Эрфенштайны – старинный род. Подобный титул действительно принес бы нашей фамилии пользу. Так в чем же дело? Она больна? Хромает? Говорите же, Эрфенштайн, пока я не потерял терпения!

– Просто не нашлось пока подходящего, – холодно ответила Агнес. – И мы посмотрим для начала, подходит ли нам ваш сын. – Она расправила плечи и с вызовом взглянула на торговца. – А для этого хорошо бы с ним сначала познакомиться. Или сегодня он предпочел мне общество другой дамы? Как говорят, он не очень-то избирателен.

Повисло молчание. Затем Гуткнехт зашелся козлиным смехом.

– Вот теперь я понял, что с вашей дочерью, Эрфенштайн! – выпалил он. – Длинный язык у нее, вот что! Неудивительно, что все ухажеры дают от нее тягу!

– Это… не совсем так, – пробормотал наместник, одарив дочь гневным взглядом. – Признаю, Агнес себе на уме, но…

– Да-да, носит брюки и, как поговаривают, ходит с соколом на охоту, – перебил его Гуткнехт и ухмыльнулся, заметив смущение на лице собеседника. – Естественно, я сам навел справки, господин наместник. Не стану же я брать кота в мешке. И прежде чем спросить сына, я лучше сам на нее взгляну… – Он вскинул брови. – Не знаю, правда, нравится ли мне увиденное. Но по одежке встречают…

Торговец задумчиво помолчал, после чего обратился к Эрфенштайну так, словно Агнес здесь и не было.

– Могу я сделать вам предложение, наместник? – сказал он, хотя звучало это скорее как приказ. – Лучше бы нам побеседовать наедине. Нам есть что обсудить, особенно касаемо финансовых вопросов. Если договоримся, то я еще раз взгляну на вашу дочь. Но до тех пор дело это касается лишь мужчин.

Он кивнул в сторону двери. Агнес все поняла и сдержанно поклонилась на прощание.

– Я… я подожду внизу, договорились? – шепнула она отцу.

Но Эрфенштайн не ответил. Он словно прирос к стулу и даже не взглянул на дочь. В конце концов Агнес отвернулась и поспешила за дверь. Обгоняя растерянных патрициев, она сбежала по лестнице и оказалась на оживленной улице. Только теперь девушка глубоко вдохнула.

Надо же было так себя повести! Она просто не смогла сдержаться – и теперь, наверное, лишила отца последней возможности сохранить Трифельс… Он ей этого никогда не простит!

Платье вдруг показалось ей непристойным, она чувствовала себя в нем чуть ли не проституткой. Агнес устыдилась собственного облика и застегнула пуговицы до самой шеи. Чтобы хоть как-то отвлечься, она решила пройтись по рынку. Отцу наверняка придется задержаться. А учитывая его нынешнее состояние, на глаза ему какое-то время лучше не попадаться. Неожиданно для себя Агнес свернула к собору, которым успела полюбоваться, еще будучи ребенком. Она молча стояла перед высоким порталом и взирала на четыре башни, подпиравшие небо. Около пятисот лет назад императоры Салической династии увековечили свой род, выстроив эту громадину. С тех пор собор постоянно перестраивался и служил каменным свидетельством тому, на что был способен человек.

На соборной площади и перед епископскими постройками также царило оживление. У колонн перед входом примостились и тянулись за подаянием нищие. Мимо, потупив взоры и бормоча молитвы, сновали паломники. Агнес взглянула на большой колодец. Так называемая соборная чаша, которая на протяжении нескольких сотен лет обозначала границу между имперским городом и епархией Шпейера. Преступники, которым удавалось пересечь эту границу, оказывались под покровительством епископа и были недосягаемы для городской стражи. Агнесзадумалась, как бы все обернулось, если бы Матис сумел здесь скрыться. Может, тогда удалось бы отделаться от наместника Гесслера?

«А потом? – пронеслось у нее в голове. – Всю жизнь провести за стенами собора? Нет, это не выход».

Агнес отринула все эти мысли и шагнула под могучие своды храма. Мир тут же окрасился мягкими красками. Солнечный свет веером рассыпался от высоких ярких витражей. Люди, столь суетливые в толпе на площади, просто терялись в обширном зале, расширенном к востоку и погруженном в сумерки. Голоса верующих звучали тихо и приглушенно. На душе у Агнес наступило уже забытое умиротворение, грусть и отчаяние оставили ее. Она преклонила колени перед одним из многочисленных алтарей и перекрестилась.

Господи, не дай отцу ошибиться в выборе моего жениха. И раз уж Матису не суждено стать им, так пусть же тот человек будет добрым и невзыскательным…

Помолившись еще некоторое время, Агнес направилась к апсиде. Там перед лекторием стоял монумент высотой в человеческий рост. Он походил на громадный каменный куб, покрытый чем-то вроде балдахина и с золотыми письменами с передней стороны. Еще с прошлого визита Агнес знала, что там находились могилы по меньшей мере восьми немецких правителей вместе с супругами. Поэтому в народе этот монумент благоговейно называли «императорской гробницей». С двух сторон на каменных рельефах были изображены все короли, которые много лет назад обрели здесь последний покой. Среди них преобладали правители Салической династии, но были также Филипп Швабский, сын Барбароссы, и Рудольф Габсбург. Для самого Барбароссы тоже с давних пор осталась свободная могила. После гибели тело кайзера забальзамировали и погребли в далеком городе Антиохии. Но где именно упокоились его останки, так никто и не узнал.

Пока Агнес рассматривала старинные барельефы, произошло нечто странное. По коже, от шеи и до головы, неожиданно пробежал озноб. И одновременно ей послышался голос. Тихий, едва уловимый, он словно звал ее.

– Агнессс… – казалось, шептал голос.

И снова:

– Агнессс, Агнессс, Агнессс…

Агнес испуганно обернулась. Ей вспомнился шелест листьев перед окном в ту ночь, когда ей приснился самый страшный из всех снов. У нее так и не нашлось времени, чтобы подумать о тех ужасных видениях. Об отражении незнакомой и в то же время столь похожей на нее женщины, о подслушанном разговоре мужчин, задумавших ее смерть. С голосами вернулись и образы.

– Агнессс, Агнессс, Агнессс…

Что, черт возьми, все это значит?

Она напряженно прислушалась. Голос этот вполне мог оказаться лишь плодом ее воображения, до того тихим был шепот. Теперь ей казалось, что звук шел не из главного нефа, а откуда-то снизу. У нее закружилась голова. Не задумываясь, Агнес шагнула к ступеням, что спускались из правого нефа в крипту собора. Мрачный, крестообразный свод покоился на рядах колонн, которые каменными деревьями терялись во мраке. Лишь на последних ступенях Агнес осознала свой поступок. Если кто-то желал ей зла, то здесь, внизу, шансов у нее было гораздо меньше, чем в соборе. В отличие от верхних залов в крипте, наверное, не было ни души. Два факела у входа позволяли осмотреть по крайней мере первую часть крипты. Но за дальними колоннами сгущалась тьма, как в безлунную ночь. Девушка затаила дыхание и сосредоточилась на окружении.

– Агнессс, Агнессс, Агнессс… – снова зашелестел откуда-то голос.

В этот раз он донесся откуда-то сверху. Или сбоку?

Что здесь происходит?

Агнес прикрыла глаза и провела по лбу. Может, у нее лихорадка? Неужели двухдневная поездка под дождем так ее измотала, что воспалилось воображение? В дальней части крипты она смогла различить несколько алтарей. И только теперь заметила слева монаха. Он преклонил колени перед свечой и опустил голову. Сердце у Агнес забилось так, словно она бежала сюда от самого рынка. Что же с ней случилось такое?

– Агнессс, Агнессс, Агнессс… – шептал голос.

Может, это монах взывал к ней? Она собралась уже окликнуть согбенного человека, но внезапно одумалась.

А если это не монах вовсе?..

Священнослужитель резко поднялся и стремительно зашагал в ее сторону. Агнес раскрыла рот, но не смогла издать ни звука. Она вдруг почувствовала себя раздавленной под толщами камня и скал, нависающих над головой. Монах прятал лицо под капюшоном. Вот он его откинул, и лицо его ясным днем озарилось во мраке крипты.

Старческое, доброе лицо.

– Что с тобой, дитя? – спросил монах и смерил ее удивленным взглядом. – Тебе плохо?

– Ничего… все хорошо, – просипела Агнес, вновь обретя дар речи. – Наверное, просто показалось.

Она в последний раз вгляделась во мрак, после чего бросилась прочь и побежала вверх по лестнице. Споткнулась, растянулась на ступенях и снова поднялась. Из последних сил пересекла центральный неф и выскочила наружу. Гнетущее чувство тут же отступило. Мимо проходили паломники и провожали ее любопытными взглядами.

Агнес осмотрела себя. Платье порвалось и испачкалось. Бледная и дрожащая, она представляла в нем поистине жалкое зрелище. Девушка прислонилась к соборной чаше и перевела дух. Могло ли случиться так, что кто-то действительно наблюдал за ней и звал по имени? Агнес осторожно огляделась. Но поблизости, кроме нескольких старух и нищих, никого не было. После всего пережитого шепот казался ей каким-то нереальным.

Агнес тряхнула головой и попыталась забыть обо всем, словно это был еще один дурной сон. Вероятно, ее действительно немного лихорадило. Кроме того, ей и без этого хватало проблем. Агнес вдруг осознала, что отец наверняка ее заждался. Она поднялась и поспешила обратно к монетному двору. Народу там заметно убавилось, лишь несколько торговцев стояло у лестницы. Ручей посреди улицы уносил зловонные отходы долгого дня.

Агнес поднялась было на первый этаж, но тут заметила отца. В первый миг она едва узнала его, так он поник. Бесконечно усталый, с неподвижным взором, он сидел на каменной скамье под аркадами и пощипывал бороду. Старый и одинокий. Агнес осторожно к нему подошла.

– Якоб Гуткнехт… – начала она тихо.

Но отец лишь покачал головой.

– Сделка не состоялась, – ответил он едва слышно.

Ноги у Агнес стали ватными. Она села рядом с отцом и не знала, плакать ей или радоваться.

– Отец… – пробормотала она. – Я… мне так жаль. Я бы ни за что…

Эрфенштайн отмахнулся:

– Твоя выходка тут ни при чем. По крайней мере, не это решило исход. Все дело в деньгах. Гуткнехт мог бы отказаться от приданого, но когда услышал о нашем крохотном состоянии, когда я показал ему бумаги на скудные владения, он… он…

Наместнику с трудом давались слова.

– Он засмеялся, – выдавил он наконец. – Эта свинья засмеялась. Надо мной, над рыцарем! Будь при мне меч, я… я бы зарубил его, как бешеного пса.

Эрфенштайн покачал головой, и Агнес заметила еще несколько седых прядей в его некогда черных волосах.

– До чего мы дожили, Агнес? – спросил он тусклым голосом. – До чего мы дожили, если торговец насмехается над рыцарем?

– Времена меняются, отец… – Агнес взяла его за руку и крепко сжала. – И что теперь? – спросила она, помолчав немного.

– А что остается? – Эрфенштайн тяжело поднялся. – Займем денег у торговцев сукном. Один из них прежде обещал мне кредит. Под ростовщический процент! И если не произойдет чуда, то на следующий год я не смогу расплатиться по долгам и потеряю Трифельс. Но тебя-то, по крайней мере, сохраню.

Рыцарь повернулся к Агнес и посмотрел на нее долгим, любящим взглядом.

– Как я вообще помыслить мог о том, чтобы отдать свою пташку какому-нибудь шпейерскому толстосуму? – проговорил он тихо, словно самому себе. – Да я скорее с самой высокой башни Трифельса прыгну, чем продам тебя этим безродным дельцам.

Он молча развернулся и двинулся через рынок. Агнес поспешила следом. В эти минуты она не взялась бы утверждать, насколько серьезно отец относился к последним своим словам.

Обратный путь на следующий день прошел в молчании. Филипп фон Эрфенштайн над чем-то раздумывал, а Агнес разрывалась между страхом и чувством облегчения. Ей не придется выходить за торговца из Шпейера! По крайней мере, сейчас девушка могла предаваться иллюзии, что все осталось как прежде. Но она понимала, что в скором времени отец подыщет ей нового жениха. И вряд ли это будет Матис.

Некоторое время Агнес еще размышляла, кто бы мог подстерегать ее в крипте собора. Потом она все же решила, что преследователи – и, что главное, голоса – были лишь плодом ее воображения. Иногда Агнес оглядывалась или всматривалась в проплывающий мимо лес, но так никого и не заметила. Поэтому она сочла лучшим приободрить отца, расспрашивая его о сражениях и турнирах, в которых ему довелось поучаствовать. Это хоть немного подняло Эрфенштайну настроение.

Они собирались еще заехать в Ойссерталь. Некоторое время назад между наместником и монастырем произошел разлад из-за участка леса, на который претендовали обе стороны. Разговор с настоятелем должен был расставить все по местам. Правда, Агнес опасалась, что отец пребывал сейчас не в том настроении, чтобы вести конструктивную беседу.

Когда на второй день путешествия впереди показался монастырь, они уже издалека уловили запах жженого угля и окалины. От мастерской в чистое небо поднимался тонкий столб дыма. С мая Матис вместе со стражниками приводил в порядок оружие из арсенала и даже изготовил кое-что новое. Но главным их сокровищем по-прежнему оставалась громадная пушка, до того тяжелая, что передвигать ее можно было лишь с помощью специально изготовленных лафетов. Возле литейной они выстроили дощатый сарай, где Матис как раз счищал ржавчину со старой аркебузы. Рядом стоял Райхарт и что-то ему втолковывал.

Завидев Агнес и наместника, оба низко поклонились.

– Как хорошо, что вы вернулись, ваша светлость! – восторженно приветствовал Ульрих своего господина.

С тех пор как он взялся помогать Матису, орудийщик словно помолодел и зажил по-новому.

– Наша пушка постепенно обретает формы. – слова лились из него ручьем. – Мы даже изготовили несколько небольших орудий. Все идет по плану. Так что скоро можем выступить против Вертингена. В общем, нам и нужно-то…

– Составишь к вечеру отчет, Ульрих, – перебил его наместник. – Сейчас я слишком устал. А мне еще с настоятелем копья ломать… Надеюсь, хоть стакан вина у этих святош найдется.

С этими словами Эрфенштайн развернул коня и поскакал к монастырским воротам. Ульрих с раскрытым ртом смотрел ему вслед.

– Что это нашло на старика? – проворчал наконец орудийщик. – Он неделями нам спуску не давал – и тут на тебе, знать не желает о проделанной работе…

– Он обеспокоен, – мягко возразила Агнес. – Это все из-за денег. Кредит в Шпейере удалось получить лишь под высокий процент. И теперь он опасается, что герцогский управляющий скоро отнимет у него Трифельс.

– Ха, тогда тем более надо поскорее осадить Вертингена! – Райхарт потер руки. – Мне уже не терпится выкурить этого пса из крепости. К тому же у нас почти все готово, и…

– Ни черта у нас не готово! – резко перебил его Матис.

До сих пор он молча продолжал работу, даже не взглянув на Агнес. И вот, когда юноша поднял голову, она заметила, как мало он спал. Лицо его побледнело, под глазами темнели круги.

– Я до сих пор тружусь над лафетами для орудия, – ворчал Матис. – К тому же у нас не хватает селитры для пороха. При том, что мы выгребные ямы по всей округе вычистили!

– Гюнтер и Эберхарт как раз в Даан отправились, – успокоил его Райхарт. – Наверняка там еще осталось кое-что. Уверен, к следующей неделе наберем достаточно… – Он ухмыльнулся и ткнул Матиса в бок: – Да и не думаю я, что ты когда-нибудь доволен будешь. Будь твоя воля, ты б до следующей зимы дула полировал.

– Глупости! – фыркнул Матис.

Он развернулся и направился к печи для обжига, где, счистив окалину с большого плавильного котла, принялся ворошить угли. Агнес задумчиво наблюдала за его действиями. Матис явно был чем-то обеспокоен.

Она знаком велела Ульриху удалиться. Орудийщик скрылся за недавно сколоченным сараем, и только тогда Агнес обратилась к парню:

– Что с тобой? Ты не из-за работы такой усталый и молчаливый… Что-то еще случилось. Разве нет?

Матис подкинул в огонь очередную охапку дров, после чего выпрямился и кивнул.

– Это все отец, – начал он нерешительно. – Мне… кажется, он скоро умрет. Кашель с каждым днем усиливается, и он все больше крови сплевывает…

Голос у него надломился.

Агнес взяла его за мозолистую руку, черную от копоти и окалины.

– Тебе следует поговорить с ним, – сказал она тихо. – Положить конец этой ссоре. Лучше прямо сейчас, пока еще не поздно.

Матис сдавленно рассмеялся:

– Интересно, как? Старый упрямец и не смотрит в мою сторону! Он считает, что я нынешним своим занятием предал наше общее дело. Но кому нужны мечи и копья, когда есть пушки? По его мнению, я спутался с дьяволом. Да мне и самому иногда так кажется… – На лицо его набежала тень. – Помнишь, как аркебуза разорвала одного из прихвостней фон Вертингена? Может, Господу неугодно, чтобы мы баловались с огнем?

Агнес вздохнула:

– Боюсь, с подобными сомнениями ты опоздал. Если мы не захватим Рамбург, отец наверняка потеряет Трифельс, он ведь весь в долгах. А ты – на своем месте. Может, тебе об этом следует сказать отцу?

– Я… я попробую.

Матис уставился в пустоту. Лишь через некоторое время он снова обратился к Агнес.

– Старина Ульрих прав, – сказал он нерешительно. – Чем дольше мы тянем, тем вероятнее опасность, что Черный Ганс подготовится к нападению. Он, наверное, и так знает, что мы задумали. Гюнтер говорит, что по округе чужих следов полно. Это, скорее всего, люди фон Вертингена.

Агнес вдруг вспомнила огни под крепостью Шарфенберг, увиденные несколько недель назад. Может, это тоже лазутчики Вертингена? И в соборе Шпейера… Что, если это один из его людей следил за ней и ее отцом?

– К тому же скоро лето, – продолжил Матис более решительно, прервав ход мыслей Агнес. – В это время Вертингену нечего рассчитывать на своих крестьян. Они заняты полевыми работами и даже за деньги не станут помогать ему в обороне. – Он кивнул. – Нам и вправду надо выдвигаться, и лучше бы в ближайшие дни… Черт, бедняга Себастьян, надо же было выдать наши замыслы! Что ж, придется довольствоваться собранной селитрой. И мой отец…

Матис не договорил. Он задумчиво вытер руки о фартук, после чего направился к сараю возле мастерской.

– Я сегодня же начну смешивать порох! – крикнул он вслед Агнес. – Передай отцу, что через три дня можем выдвигаться. Если я до тех пор вместе с сараем на воздух не взлечу!

Это должно было прозвучать как шутка, но Агнес уловила в его голосе страх.

Она устало прикрыла глаза. А когда снова открыла, небо по-прежнему было ясным и синим. Но в дрожащем зное нависло что-то грозное. Так чувствуется непогода задолго до того, как разразится ненастье.

Война началась.

На поляне неподалеку от маленького селения Раншбах бежал небольшой ручеек, преодолевал скальный выступ и каскадами впадал в пруд, по глади которого отражалась луна. Ручей журчал размеренно и спокойно и хотя бы отчасти заглушал шорох шагов, приближающихся по скрытой тропе.

Старик появился первым. Согласно древнему обычаю, он надел белую гербовую накидку с тремя львами. Тяжело опустился на камень и стал дожидаться остальных. Вообще-то ему давно хотелось передать свой титул кому-нибудь из молодых, но потом появились первые слухи о противнике, и он решил остаться. Оставалось уладить одно последнее дело, и старик надеялся, что ему достанет сил справиться.

Что будет потом, ведомо одному лишь Господу.

Снова послышались шаги. Это был Дитхельм Зеебах. Он шел из Анвайлера вместе с канатчиком Мартином Лебрехтом. Старик украдкой понаблюдал за ними. С тех пор как чужаки обнаружили хранительницу кольца, в душе его неугасаемым пламенем тлело недоверие. Неужели среди них действительно завелся предатель? Их было двенадцать, по числу апостолов. А среди апостолов тоже был предатель…

Кто стал нашим Иудой? Или эти люди наткнулись на Эльзбет лишь по воле случая?

Старейшина молча кивнул прибывшим, и они вместе стали дожидаться остальных. Знахарка Эльзбет Рехштайнер явилась последней. За плечами у нее висела корзина, в которой уже лежали какие-то травы – луна благоприятствовала. Старик с улыбкой взглянул на женщину. Из всех членов братства Эльзбет была его любимицей. Они знали друг друга целую вечность, а много лет назад даже были парой. Старейшина припоминал прекрасные танцы в Кирмес – и ночи, проведенные в сеновале. Теперь же знахарка горбилась, и у нее, похоже, снова разболелись ноги. Волосы ее за последние недели стали белее снега. Старик с грустью покачал головой. Тревоги последних месяцев и его превратили в древнего старца.

Что же ты наделала, Эльзбет? Доверить кольцо соколу!.. Нам действительно пора действовать.

Старейшина решительно взглянул на каждого из членов братства, после чего тихо заговорил:

– Простите, что пришлось собрать вас здесь в столь поздний час. Но в церкви уже небезопасно. Из надежных источников нам стало известно, что враг бывал у наместника Гесслера. И неизвестно, насколько пастор осведомлен о наших делах. Никому нельзя доверять. Даже друг другу.

Он выдержал паузу и снова оглядел собравшихся. Все они были в черных плащах и капюшонах, чтобы не привлекать внимания в ночном лесу. Старик надеялся, что никого из них не выследили.

Однако он не мог исключать и того, что зло уже закралось в их ряды.

– Кольцо утрачено, этого не изменить, – продолжил он. – Но остается еще грамота. Как вам известно, я, будучи главой ордена, храню ее в безопасном месте. И сегодня я взял ее с собой.

Он запустил руку под камзол и достал измятый пергаментный свиток. Потертая печать на нем изображала профиль бородатого мужчины. Сам пергамент был покрыт грязью и истрепался по краям. Он был старым, очень старым. Когда старейшина поднял его, над поляной поднялся ропот. Некоторые из собравшихся преклонили колени и перекрестились.

– Вот тайна, хранимая множеством поколений! – продолжил старик тоном проповедника. – Знайте, когда воронье перестанет кружить над горой и над империей нависнет угроза, когда орел изгонит все зло и гномы провозгласят Его имя, тогда Он вернется. Он дарует людям свободу и вернет Священной Римской империи былое величие.

– Аминь, – пробормотали остальные.

Они с надеждой взирали на запечатанный документ. Казалось, в нем содержалось все то, чего им не хватало в эти скверные времена. Спокойствие, порядок и, что главное, жизнь без войны, голода и болезней.

Старейшина осторожно спрятал пергамент обратно под камзол и прокашлялся.

– Я… я решил унести грамоту, – сообщил он нерешительно. – Завтра же. Здесь она уже не в безопасности.

Последовал тревожный шепот, некоторые из собравшихся покачали головами.

– Но тогда существование Братства потеряет всякий смысл! – взял наконец слово Мартин Лебрехт. – Нам поручено оберегать грамоту как зеницу ока. Или ты забыл? Грамоту и кольцо! Если ты откажешься от нее, Братству придет конец. Ты сам говорил…

Он, точно молитву, повторил пророчество, передаваемое из поколения в поколение:

– Когда воронье перестанет кружить над горой и над империей нависнет угроза, когда орел изгонит все зло и гномы провозгласят Его имя…

– А что, если этот день уже настал? – неожиданно перебила его Эльзбет.

Некоторые из членов Братства в ужасе оглянулись на знахарку.

– Что ты хочешь сказать этим? – спросил старейшина.

– Священной Римской империи грозит опасность, причем со всех сторон. Говорят, французы могут нагрянуть в любое время, и Пфальц не останется в стороне. В итальянских городах уже кипит война. Крестьяне страдают от голода и противятся произволу дворян, а на этого Мартина Лютера многие смотрят, как на нового Спасителя… – Она расправила плечи и заговорила увереннее: – Возможно, это и есть время, о котором говорили наши отцы-основатели. Конец известного нам мира. Рыцари вымирают, свинец и огонь опустошают их крепости. Быть может, пора наконец раскрыть тайну?

Старая знахарка оглядела собратьев.

– Не это ли наша миссия? Ждать, пока не настанет время. И говорю вам, это время настало, назрело уже давно! Но если сейчас мы ничего не предпримем, враг нас опередит!

Над поляной снова поднялся ропот. Некоторые из собравшихся перешептывались, другие бормотали молитвы.

– Спокойствие, братья и сестры! Спокойствие!

Глава Братства поднял руку и дождался, пока не воцарилось молчание. Где-то запел соловей.

– Возможно, Эльзбет права, – начал он рассудительно. – Основатели нашего Братства оставили нас в неведении, когда именно должно наступить это время. Предзнаменования слишком… расплывчаты. Определить их дано лишь нам. Но даже если час не пробил, я уже не могу ручаться за безопасность грамоты.

Он выдержал паузу и поочередно взглянул на каждого из членов Братства. И лишь затем продолжил:

– Поэтому я предлагаю отнести пергамент в то место, где он действительно будет в безопасности. Мне известно подобное место. Монахи там почти тысячу лет оберегают знания империи. И наша тайна попадет в надежные руки.

– А если документ будет пылиться там еще тысячу лет? – спросил Дитхельм Зеебах скептически. – Откуда монахам знать, когда настанет время, если даже мы этого не знаем?

– Черт возьми, ты же сам слышал, что эти люди напали на наш след! – выпалил старейшина. – С каким умением и проворство они взялись за дело… Мы простые ремесленники и крестьяне, Дитхельм! Не рыцари в сияющих латах, способные тягаться с такими силами… – Он покачал головой. – Такого наши основатели не предвидели. Нужно избавиться от грамоты. И чем скорее, тем лучше.

– Куда же ты собираешься ее отнести? – спросил Мартин Лебрехт.

Лицо старика стало непроницаемым.

– Об этом месте знаем лишь я и Эльзбет, как бывшая хранительница кольца. Так безопаснее, – объявил он. – Нельзя исключать, что среди нас завелся предатель. Можешь убедить меня в обратном, Мартин?

Не дождавшись ответа, старейшина обратился к Братству:

– Так что кто «за», поднимите руку.

Воцарилось молчание. Тишину нарушал лишь стрекот сверчков да пение соловья. Затем первые из присутствующих начали поднимать дрожащие руки, медленно и нерешительно. Они понимали, что тем самым выносят смертельный приговор Братству, прослужившему столько лет. Какая от него польза, если кольцо и грамота пропадут? Что им оберегать? Но страх перед неизвестными преследователями все же пересилил. Один за другим они выражали свое согласие.

В итоге с опущенными руками остались лишь Эльзбет Рехштайнер, трактирщик Зеебах и Мартин Лебрехт. Знахарка, хоть и неуверенно, первой подняла руку.

– Я бы все же пошла по иному пути, – сказала она. – Я бы начала действовать и покончила бы с этим делом раз и навсегда. Но так мы хотя бы уверены, что грамота не попадет в чужие руки. Всему прочему свое время. – Она пожала плечами: – Месяцем больше или меньше – не имеет значения.

– Ну а вы что? – осторожно спросил глава ордена двух других.