Крепость королей. Проклятие Пётч Оливер
Он отпустил поводок, и псина, словно черный демон, ринулась на Пьюка. Все случилось так быстро, что Агнес даже вскрикнуть не успела. Саския клацнула зубами и тряхнула таксу, точно мокрую тряпку. Мгновением позже Пьюк лежал с разорванным горлом у ног хозяйки. Он в последний раз хрипло пискнул, а затем обмяк маленьким комком шерсти.
– Ты… убийца! Проклятый изверг!
Агнес с криком подскочила к еще хохочущему рыцарю и облаченной в перчатку рукой ударила его по ноге. Фон Вертинген пнул ее так, что Агнес поскользнулась и ударилась затылком о камень. Боль пронзила все тело, в глазах на мгновение потемнело.
– Безмозглая баба! – проворчал фон Вертинген. – Льет слезы из-за какой-то псинки… Скажи лучше, куда девался твой сокол, за него немало деньжат можно выручить. Отвечай, пока я…
– Ни с места, подонок!
Ослепленная болью, Агнес не сразу осознала, что голос действительно принадлежал Матису. Она со стоном поднялась с земли и взглянула на кузнеца. Тот стоял возле аркебузы, в правой руке у него горел фитиль. Матис держал его всего в паре сантиметров от пороха на подложке. Самопал по-прежнему покоился на каменной глыбе, направленный дулом в сторону четверых мужчин.
– Даю вам времени, чтобы убраться, ровно столько, пока не догорит фитиль, – грозно произнес Матис. Голос у него дрожал, но смотрел юноша прямо на фон Вертингена. – В противном случае ваши смердячие трупы даже мать родная не узнает.
На несколько секунд над поляной воцарилась такая тишина, что слышно было лишь потрескивание фитиля. Затем фон Вертинген снова разразился хохотом:
– Щуплый, безмозглый крестьянин вздумал угрожать мне самопалом! – Он утер слезы. – Смотри, пальцы не обожги, парень… Чем же ты зарядил эту штуку? Желудями?
– Свинцовой пулей весом в шесть унций и добрым фунтом чистейшего зернистого пороха. Этого с лихвой хватит, чтобы хоть одного из вас отправить к дьяволу.
Смех Ганса фон Вертингена резко оборвался. У троих его людей уверенности тоже заметно поубавилось.
– Так это ты, значит, прежде стрелял? – недоверчиво пробормотал рыцарь. – Но неужто это возможно? Чтобы один только порох в самопал набить, сноровка нужна, как у бывалых ландскнехтов. А зернистый порох немалых денег стоит, и…
– Фитиль уже наполовину сгорел, – перебил его Матис. – У вас не так много времени.
Он чуть сместил аркебузу и направил дуло точно в мятый нагрудник фон Вертингена.
– Ну, убирайтесь!
– Ты… пустобрех… – Гансу фон Вертингену стоило немалых трудов, чтобы овладеть собой. Он с мрачным видом сплюнул на землю. – Что уж там! Меня ты не проведешь. Готов поспорить, эта штука не заряжена. Хватайте его, ребята!
Но разбойники словно приросли к седлам.
– Хватайте его, черт бы вас побрал! Или я самолично вас жопой на аркебузу насажу!
Угроза возымела действие. Всадники наконец зашевелились. Они угрожающе медленно двинулись на Агнес и Матиса. Глаза их сверкали жаждой убийства.
Не прошли они и нескольких шагов, как поляна вдруг сотряслась от оглушительного грохота, до того громкого, словно целый мир разнесло в прах.
Агнес бросилась на жесткую землю и краем глаза заметила, как один из всадников внезапно вылетел из седла, словно сраженный молотом Господа. Верхняя часть его туловища превратилась в сплошное красное месиво. Агнес ощутила что-то влажное на лице, и в тот же миг ее забрызгало мелкими каплями крови.
От аркебузы поднимался густой столб дыма.
Агнес завопила в ужасе, люди и животные вокруг метались в панике. Ее охватил смертельный страх. Что же Матис наделал? Теперь пути назад нет! Эти люди убьют их обоих, сомневаться уже не приходилось. Агнес отчаянно пыталась отползти к кустам на краю поляны, но ноги перестали ее слушаться. После взрыва все звуки казались приглушенными и звучали словно в отдалении, как если бы она накрыла голову подушкой. Громадный дог с визгом забился под выступ скалы, две лошади сбросили своих седоков и с громким ржанием унеслись прочь. Один только Ганс фон Вертинген остался в седле. Лицо его стало багровым от злости и кровавых брызг.
– Вы… вы за это заплатите! – прокричал он в ярости и схватился за громадный меч. – Плевать на выкуп! Филипп фон Эрфенштайн получит свою дочурку… Голову, руки и ноги, все по отдельности, одно за другим!
Он выхватил меч и с яростным ревом понесся на Агнес, точно парализованную посреди поляны. Словно время замедлило свой ход, девушка улавливала взглядом каждое движение рыцаря. Воздух наполнял гул и звон. Клинок уже взлетел вверх, как вдруг на плечо ее легла чья-то рука. Это Матис в последний момент оттащил ее в сторону.
– Надо убираться! Слышишь? – проорал он ей на ухо; голос его звучал как-то приглушенно.
Агнес кивнула, как под гипнозом, но затем кое-что вспомнила.
– Парцифаль! – закричала она вне себя. – Нельзя оставлять его в беде!
– Забудь про сокола, свою жизнь надо спасать! Смотри, этот ублюдок возвращается!
Матис показал на Ганса фон Вертингена. Тот развернул лошадь и снова понесся на них.
Агнес в отчаянии огляделась, но сокола разыскать так и не смогла. В конце концов она вскочила на ноги и бросилась вместе с Матисом в сторону леса. Где-то за спиной фыркала и ржала лошадь.
– Проклятье, я до вас доберусь! – кричал Ганс фон Вертинген. – Постойте, и тогда я, может быть, проявлю рыцарское милосердие!
– Милосердие, вот уж насмешил! – просипел Матис, увлекая Агнес за руку. – А еще секунду назад хотел на куски нас порубить…
Задыхаясь от страха, они продирались через кустарник, спотыкались о норы и гнилые ветки, пока ржание за спиной не затихло. Вскоре Агнес остановилась и прислушалась. В ушах еще немного гудело, но в целом слух, похоже, восстановился. Она с облегчением отметила, что в густых зарослях всадник на лошади преследовать их не мог.
– Не помешало бы спрятаться, – прошептала Агнес. – Тогда он наверняка проскочит мимо.
– Не забывай про собаку. Она может нас учуять.
Матис потащил ее дальше, пока они не добрались до небольшого ручья, что змеился через лес.
– Если пройдем немного вдоль него, то псина, возможно, потеряет след.
Не переводя дыхания, они вошли в холодный ручей. Вода доходила почти до коленей. Агнес ухватилась правой рукой за жилет Матиса и постаралась не думать о растерзанном комке шерсти, бывшем всего пару минут назад ее любимым, жизнерадостным Пьюком.
Так как они бежали по течению, то и продвигались довольно быстро. Один раз им послышался собачий лай, но звук был слишком отдаленный и не мог представлять для них опасности. Агнес скорее шаталась, чем бежала. Кожаная перчатка давно потерялась. Девушка споткнулась и упала в ручей, но даже не почувствовала, что разбила колено. Ужасная гибель любимой таксы, пропажа сокола, оглушительный грохот, окровавленный торс всадника – все эти образы один за другим проносились в голове. Она плелась вслед за Матисом, пока они наконец не выбрались из ручья и по широкой дуге двинулись к замку. По лицу катились слезы, и Агнес то и дело сдерживала всхлип. День, который так хорошо начинался, превратился в настоящий кошмар.
Лишь когда они дошли до замковых полей и над ними нависла серая громадина Трифельса, Агнес почувствовала себя в безопасности.
Сокол так и не объявился.
В лесной хижине неподалеку старая знахарка Эльзбет Рехштайнер подбросила полено в огонь и проследила, как синие языки пламени заплясали по дереву. На треноге над огнем бурлил котел. Дым плохо тянулся сквозь отверстие в соломенной крыше, так что маленькую лачугу наполнял чад.
Эльзбет задумчиво перемешала в котле блеклые цветки и березовые листья. Когда раздался грохот, она вздрогнула и вполголоса пробормотала молитву, хоть и понятия не имела, что бы это могло быть. Но в последнее время лес, который она с малых лет считала своим домом, стал казаться ей темным и опасным. Словно злобное существо тянуло к ней сучья и ветви, пока она часами блуждала по зарослям и собирала травы. Все больше разбойников и бандитов бесчинствовало в округе, отощавшие волки и кабаны стали сущим бедствием, а голод даже некоторых миролюбивых крестьян превратил в настоящих зверей.
Но руки у нее тряслись вовсе не из-за разбойников, диких зверей или взрыва. Причиной тому были трое мужчин, сидевшие позади нее за обшарпанным столом, пока она подкладывала сухих веток в огонь. Эльзбет знала их уже много лет, но до сих пор они тайно встречались в подвале церкви Святого Фортуната в Анвайлере. Их внезапный визит ясно давал понять, что положение крайне серьезно.
Враг снова объявился.
Долгое время никто не произносил ни слова, и тишину нарушал лишь беспокойный крик сойки за окном. Только теперь знахарка развернулась к гостям.
– Эти вести, стоит им верить? – спросила она с остатками сомнения в голосе.
Эльзбет уже перевалило за шестьдесят. Возраст, труд и тревоги избороздили ее лицо глубокими морщинами. Лишь в глазах по-прежнему сверкали огоньки, как в юные годы.
Один из гостей смущенно кивнул. Годы и на нем оставили свой отпечаток: руки, обхватившие кружку с горячим отваром, скрутило подагрой, и морщины исчертили лицо, словно перепаханное поле.
– Они снова взялись за свое, Эльзбет, – пробормотал старик. – Сомнений быть не может. Якоб, мой двоюродный брат, видел их в Цвайбрюкене. Они перерыли тамошний архив, но, похоже, ничего не нашли. Кто знает, куда они направляются теперь. Вормс, Шпейер или, может, Ландау… Не сегодня завтра они объявятся в Анвайлере.
– После стольких-то лет!
Эльзбет Рехштайнер вздохнула и уставилась мутным взором в пламя. Знахарка мерзла, несмотря на огонь: мартовский холод крепко засел в старых костях.
– Я думала, они смирились, – продолжила она. – Столько времени прошло, и мы надежно оберегали тайну!.. Неужели нам снова придется пройти через этот ад?
– Они ничего не найдут, поверь, – попытался успокоить ее другой гость. Он был заметно моложе, а грязный фартук указывал на то, что мужчина примчался сюда прямо из мастерской. – Мы замели все следы, об этом известно только братству. А из наших говорить никто не станет. Никто! Голову готов дать на отсечение!
Эльзбет тихо рассмеялась и покачала головой:
– Откуда в тебе столько уверенности? Эти люди хитры и жестоки, как цепные собаки! Ты и сам знаешь, что они устроили в прошлый раз. Они не знают пощады. Они все перевернут вверх дном, и люди заговорят из страха… Рано или поздно они что-нибудь отыщут! У вас или у меня.
– Помни о данном тобой обещании, Эльзбет. Помни о своей клятве. – Старик отставил кружку и тяжело поднялся: дальний путь от Анвайлера и через лес дался ему явно нелегко. – Мы пришли, чтобы предупредить тебя. Это не освобождает тебя от твоего бремени. Если и удастся сохранить тайну, то скорее уж здесь, чем в городе.
Он знаком позвал гостей, и все трое направились к двери. Но у порога старик снова обернулся:
– Мы поклялись оберегать тайну, пока не настанет наш день. Столько поколений, и все молчали… Ничто не заставит нас нарушить данного обещания.
– А что, если этот день уже настал? – тихо спросила знахарка, по-прежнему глядя в огонь. – Что, если настало наконец время действовать?
– Это уже не нам решать. Это ведомо одному лишь Господу. – Старик нацепил запачканную шляпу. – Спасибо за горячее питье, Эльзбет. Да хранят тебя небеса.
Все трое молча развернулись и покинули хижину. Ветви, усыпавшие землю, с треском ломались под их ногами. Шаги медленно удалялись.
Затем воцарилась тишина.
Эльзбет Рехштайнер осталась наедине со своим страхом.
Агнес и Матис молча поднимались к крепости. Тропа круто взбиралась вверх. От поляны до взгорка они бежали, почти не останавливаясь. Сердце у Агнес все еще бешено колотилось, на лбу выступила испарина. Перед глазами то и дело возникало разорванное, окровавленное туловище, до сих пор слышались крики преследователей. Она понимала, что им чудом удалось избежать смерти. Постепенно Агнес успокоилась и в красках представила, что скажет на все это отец. Мало того, что сокол так и не нашелся, а маленький Пьюк теперь мертв, аркебузу им тоже пришлось оставить. Если Филипп фон Эрфенштайн узнает, что Матис обокрал его, то просто озвереет. Агнес, конечно, сомневалась, что отец выдаст Матиса наместнику Анвайлера. Но арест ему точно был обеспечен. Если не изгнание.
– Может, не слишком-то и умно было этот эксперимент на поляне устраивать, – пробормотал Матис.
Ему тоже крепко досталось от всего пережитого. Он мелко трясся и до сих пор был мертвецки бледен, а черные пятна сажи на лице только усиливали впечатление.
– Не слишком-то и умно? Да это был самый… самый глупый из твоих поступков! – выпалила Агнес.
Но она был слишком измотана, чтобы злиться по-настоящему.
– Взрыв, наверное, в самом Риме слышно было, – продолжила девушка чуть спокойнее. – Хорошо, если еще какие-нибудь подонки не объявятся, вроде этих…
– Теперь, по крайней мере, одним подонком меньше.
Матис упрямо смахнул с лица золотистый локон и вытер сажу со лба. Агнес уже не в первый раз отметила, как он был красив – пусть и не в прямом смысле слова. Сломанный когда-то нос искажал приятные в целом черты лица. Взор у него был мрачный, и смотрел Матис вечно исподлобья. С детских лет было в нем что-то дикое, буйное, и именно это всегда привлекало Агнес.
– Думаю, твой отец гордился бы мной, если б узнал, – проворчал Матис.
– Думаю, он скорее задницу тебе надерет как следует. Молись, чтобы он никогда не узнал об этом. Да он уже, наверное, что-нибудь заподозрил – после двух-то взрывов… Он ведь знает, какую любовь ты питаешь к огнестрельному оружию.
Матис презрительно фыркнул:
– Не будь он таким упрямцем, цены бы не было моим знаниям. Мне… мне все-таки стоило бы поговорить с ним разок…
– Трифельсу не нужна помощь. Во всяком случае, не от простого подмастерья, – резко перебила его Агнес. – Так что забудь об этом, пока отец вконец не озверел.
В робком предчувствии она взглянула на источенную ветрами крепость, наместником которой долгие годы был ее отец. Трифельс возвышался на громадном утесе, который, подобно кораблю, клином врезался в обступившие его леса. С трех сторон на высоту полусотни шагов вздымались скалы; только с востока к крепости вела наклонная равнина, защищенная оборонительными сооружениями, хоть уже и разрушенными. Когда-то Трифельс был неприступной крепостью, однако те дни давно миновали. Твердыня неумолимо превращалась в руины, и Агнес понимала, что Матис вполне справедливо критиковал ее состояние. Но она также знала, какого мнения ее отец, истинный рыцарь, придерживался относительно огнестрельного оружия: просто считал его недостойным внимания. Кроме того, он, наместник, ни за что не станет прислушиваться к советам семнадцатилетнего вассала. Для этого Филипп фон Эрфенштайн был слишком горд и упрям. В худшем случае высечет Матиса в парадном зале. Тем более что на подобные приобретения просто не было денег.
В скором времени они миновали северную крепостную стену и колодезную башню, стоявшую чуть поодаль и соединенную с крепостью перекошенным крытым мостиком. Стоптанная тропа, широкая ровно настолько, чтобы проехала повозка, вела вдоль стены к воротам. Агнес даже показалось, что упрямая громадина воззрилась на нее с недоверием – точно гигантский зверь лениво прищурился и снова забылся вековым сном.
– А может, просто расскажем твоему отцу правду? – неуверенно предложил Матис. – Черный Ганс все-таки вознамерился тебя похитить… Эрфенштайн еще спасибо скажет, что мы были при оружии и убили одного из пособников фон Вертингена. К тому же я и так собирался поговорить с ним насчет аркебузы. Арсенал просто в плачевном состоянии, я уж не говорю про остальные сооружения!
Он показал на бывшую башню, от которой остался один лишь фундамент.
– Если в ближайшее время ничего не предпринять, то хорошего урагана хватит, чтобы все тут снести. Ха, а попы в Ойссертале день ото дня свой монастырь разряжают! – Матис возвысил голос. – Еще в прошлом году они отлили себе новый колокол. На денежки голодающих крестьян!
Агнес и сама была прошлым летом в Ойссертале, когда освящали колокол. Денег на пышную церемонию не жалели. Местных крестьян незадолго до этого умилостивили парой подачек. Матис внимательно наблюдал за отливкой и временами помогал мастеру, поэтому в торжествах участия не принимал. В последующие дни он встречался в лесу с какими-то незнакомцами и вел себя весьма скрытно.
– …Что с тобой? Снова в облаках витаешь? Ты ведь знаешь, что я волнуюсь, когда ты вот так таращишься перед собой.
Агнес вздрогнула. Голос Матиса вырвал ее из раздумий. Звучал он как-то неуверенно, не то что пару часов назад. Несмотря на тревоги, Агнес невольно улыбнулась:
– А если и так? Что плохого в том, что я иногда мечтаю?
– Разве что обо мне, – Матис широко улыбнулся, так что сверкнули зубы. Но в следующий миг по лицу его пробежала тень. – Ты, наверное, права. Если мы расскажем твоему отцу об украденной аркебузе, он с меня живьем кожу сдерет.
– Не станет он с тебя кожу сдирать, дурень ты! Кто ж ему тогда любимые мечи и кинжалы ковать станет, когда у твоего хворого отца сил не останется? Все будет хорошо, вот увидишь.
Агнес бодро кивнула, а сама судорожно размышляла, как рассказать о случившемся отцу. Что ей делать, если речь действительно зайдет о недостающей аркебузе? Просто солгать? Скорее всего, Филипп фон Эрфенштайн сразу ее раскусит, слишком хорошо наместник знал свою дочь. Оставалось только надеяться, что отец никогда не заметит пропажу оружия.
Агнес вздохнула и сжала руку Матиса:
– Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне. Но то, что ты сделал, называется воровством! О чем ты вообще думал, Матис? А о том, что дорогая аркебуза попала в руки Черному Гансу, я уж вообще молчу… – Она со стоном ощупала затылок, до крови ушибленный о скалу. – Как бы то ни было, здоровенную шишку мне от отца вряд ли удастся скрыть. И про Пьюка с Парцифалем он наверняка спросит… Хочешь не хочешь, а рассказать о случившемся придется. При том, что у отца и так забот сейчас хватает, крестьянам подати уже платить нечем. – Девушка заботливо отерла остатки сажи с лица Матиса и заговорщически ему подмигнула: – Про аркебузу и твои нелепые эксперименты лучше вообще не говорить, иначе до беды дело дойдет. Ты и сам знаешь, что мой отец может взорваться не хуже твоего треклятого пороха.
Они наконец дошли до узкой тропы, ведущей в крепость. Усиленные железом ворота были, как обычно, настежь открыты. В неглубокой нише справа дремал старый стражник Гюнтер. Кожаный камзол был в пятнах от выпитого на обед пива, чуть гнутая алебарда стояла, точно метелка, прислоненная к стене. Еще два стражника и пьяница-орудийщик Райхарт составляли вместе с седовласым Гюнтером весь гарнизон крепости. Заслышав шаги Агнес, солдат встрепенулся:
– Приветствую, сударыня! Видать, не задалась сегодня охота? – Он осклабился, пожевывая выточенную из щепки зубочистку, но затем взглянул на Агнес с беспокойством: – А где же ваш сокол? И почему у Матиса вид такой мрачный, будто по нему стадо вшей пробежалось?
Агнес поджала губы и помотала головой:
– Нет… все хорошо, Гюнтер.
И после прошептала Матису:
– Будет, наверное, лучше, если я одна пойду к отцу. Иначе он опять решит, что ты меня во что-то втянул.
Парень кивнул и тихо спросил:
– А аркебуза?
– Положись на меня. Он ничего не узнает.
Агнес еще раз стиснула ему руку и под недоверчивым взором Гюнтера прошла во внешний двор. Там, как это часто бывало, царило запустение. Несколько гусей с гоготом носились по древней, запачканной навозом и грязью брусчатке. Кроме них, зловещего спокойствия ничто больше не нарушало. Жилая башня и примыкавшее к ней главное здание вздымались на высоту тридцати шагов и затеняли двор. Слева располагалось так называемое дворянское собрание. Некогда роскошное фахверковое сооружение, ныне перекошенное и с дырявой крышей, находилось теперь на грани разрушения. За ним примостилось несколько ветхих сараев и хозяйственных построек.
С тяжелым сердцем Агнес вступила в небольшой внутренний двор. Размышляя над дальнейшими действиями, она вошла в темную от копоти, продуваемую сквозняками кухню. Собственные мысли настолько ее увлекли, что кухарку Хедвиг она заметила, лишь едва не столкнувшись с ней. Толстуха как раз помешивала гороховый суп в горшке. Она беспокойно глянула из-под чепца и отложила ложку.
– Что с тобой, деточка? – спросила Хедвиг с сочувствием. – У тебя вид как у мертвеца.
Кухарка знала Агнес с самого рождения и временами до сих пор обращалась с нею, как с маленькой девочкой. Агнес уже не обращала на это внимания.
– Просто устала, – ответила она надломленным голосом.
– Так отведай немного горохового супа. Он тебе мигом…
– Господи, хоть кто-то в этой крепости может понять, что мне просто хочется побыть в покое?! – неожиданно прошипела Агнес. – Неужели это так сложно?
В тот же миг она пожалела о своих резких словах.
Кухарка изумленно опустила тарелку, которую протянула было Агнес.
– Хорошо-хорошо, – пробормотала она. – Я просто хотела как лучше. Может, тебе и вправду прилечь надо… Ты прямо не в себе. – Хитро улыбнулась: – Так бывает, когда взрослеешь. Кровь кипит, все раздражает… Может, вы с Матисом?..
Заметив сердитый взгляд Агнес, она замолчала и принялась дальше помешивать в горшке. Но от Агнес не укрылась едва заметная улыбка на лице старой кухарки.
Не сказав больше ни слова, девушка поднялась по витой каменной лестнице в свою комнату, расположенную на втором этаже. Сердце бешено колотилось, она устало опустилась на кровать, закрыла глаза и попыталась выбросить из памяти сегодняшний день.
Но грохот аркебузы еще долго стоял у нее в ушах.
А в нескольких милях высоко в облаках парил сокол. Он устало взмахивал крыльями, одно из хвостовых перьев сломалось: скоро ему придется приземлиться. Но там, внизу, по-прежнему подстерегала опасность. Раскатистый, оглушительный гром до такой степени напугал маленького хищника, что он давно сбился с пути и летел теперь над незнакомой местностью. Он не слышал зазывающих криков хозяйки, и никто не размахивал на земле приманкой, привлекая его внимание.
Он был один.
Силы начали покидать его, и сокол, нарезая широкие круги, стал постепенно снижаться. Из множества зеленых, бурых и белых пятен он высмотрел посреди леса квадратное сооружение, отдаленно похожее на родной дом. Сокол взял на него курс и в скором времени уселся на карниз у открытого окна. Он замахал крыльями, вскрикнул и принялся клекотать, зазывая хозяйку, как научился еще птенцом. Наконец к нему протянулись заботливые руки. Но то оказалась не мягкая и привычная перчатка из кожи, в которую его обычно брали.
Руки, что вцепились ему в перья, были другие.
– А я тебя знаю, – произнес удивленный голос. – Кто же послал тебя ко мне? Господь или дьявол?
На голову ему опустился какой-то колпак, и перед глазами сгустилась тьма. Сокол мгновенно оцепенел и прекратил взмахивать крыльями.
Затем его перенесли в приятное, потрескивающее тепло.
Игра началась.
Глава 2
Трифельс, 21 марта 1524 года
от Рождества Христова, ранним вечером
– Да как посмел этот ублюдок трогать мою дочь?! Я выпотрошить его велю! Выпотрошить и колесовать!
Филипп Свирепый фон Эрфенштайн вскочил со скамьи и принялся расхаживать перед камином. Лицо его раскраснелось; черная, подбитая лисьим мехом мантия развевалась за спиной. Две охотничьи собаки устало подняли на него глаза и снова улеглись на теплую кабанью шкуру возле огня. Они не в первый раз видели хозяина в таком состоянии и знали, что приступы бешенства, как летняя гроза, быстро проходили.
– Этот Вертинген смолоду был ублюдком! – продолжал пыхтеть Эрфенштайн. – На турнирах позорил рыцарство и в поединках запрещенными приемами не брезговал. Даже представить себе не могу, что бы он с тобой сделал!..
Внушительного роста рыцарь покачал головой, и Агнес заметила в глазах отца неподдельный испуг. Седина тронула его некогда черные волосы – горести и заботы давали о себе знать. В далекие времена он потерял в битве левый глаз и с тех пор носил повязку на месте уродливой дыры. В сочетании со шрамом на левой щеке это придавало ему весьма устрашающий вид. После безвременной кончины жены Филипп фон Эрфенштайн опекал свое единственное дитя всем наседкам на зависть. К счастью, в крепости было достаточно укромных мест, чтобы спрятаться от ворчливого отца. Чем старше и женственнее становилась Агнес, тем острее в нем проявлялись заступнические инстинкты. Подобно многим мужчинам, ставших отцами в преклонном возрасте, он оберегал свою дочь с особенным рвением.
– Ты так и не ответила на мой вопрос. Что тебе понадобилось в этом лесу? – Богатырского сложения рыцарь повернулся к дочери и погрозил пальцем: – Как будто не знаешь, что там за сброд ошивается!
Агнес уставилась в пол и беспокойно ерзала на стуле. Вот уж полчаса отец отчитывал ее в парадном зале. За окнами уже сгущались сумерки, и по просторному залу пролегли длинные тени. Высокие потолки поддерживали ряды обветшалых колонн, вдоль стен висели рваные гобелены и выцветшие ковры. О содержании роскошных когда-то узоров оставалось только догадываться.
Филипп фон Эрфенштайн целый день провел в деревне, пытаясь хоть что-то собрать с крестьян. Настроение у него было соответствующим, а известие о покушении на любимую дочь стало последней каплей. Агнес решила ничего не говорить о схватке и убитом, чтобы лишний раз не тревожить отца.
– Мне же надо было разыскать Парцифаля! – выпалила она. – Ты же знаешь, как он мне дорог! Мне еще повезло, что Матис оказался поблизости. Он… он отвлек разбойников, и нам удалось сбежать.
– Отвлек, говоришь? – Отец недоверчиво уставился на нее единственным глазом. – И как же? Неужто своим вонючим порохом? Я, пока у крестьян был, слышал, как что-то громыхнуло два раза. Уж не твой ли Матис тут замешан? – Он снова погрозил пальцем и возвысил голос: – Я ему сто раз говорил, чтобы он прекратил заниматься этой чертовщиной! Пусть мечи кует и не тратит время на недостойный рыцаря хлам.
– Он… он бросался в разбойников камнями, а потом убежал.
Агнес изо всех сил старалась не смотреть отцу в глаза. В надежде, что наместник этим удовлетворится, она неуверенно добавила:
– Мы и сами слышали, как громыхнуло. Видимо, в какой-то соседней крепости стреляли.
Поколебавшись немного, Эрфенштайн все же поверил отговоркам дочери.
– Ладно, – проворчал он. – При случае я поблагодарю Матиса. Но это вовсе не значит, что я позволю ему и дальше марать руки в порохе.
Отец ворчал себе дальше, а Агнес мысленно возвращалась то к мертвому Пьюку, то к соколу. К таксе она относилась как к другу, но Парцифаль был для нее дороже всего на свете. Долгие месяцы ушли на то, чтобы прикормить и выдрессировать робкого поначалу сокола, натаскать с помощью приманки на ворон и других птиц. При мысли, что маленький охотник улетел навсегда, у Агнес комок вставал в горле.
– …И вообще, этот парень тебе не пара, – продолжал тем временем отец, наливая себе вина из оловянного кувшина. – В этот раз Матис, может, и выручил тебя, но в остальном-то он тот еще смутьян. Якшается без конца с Пастухом-Йокелем, этим бунтарем треклятым… О чем он вообще думает? Господь каждому уготовил свое место! Куда мы скатимся, если каждый станет делать то, что ему вздумается? – Он большими глотками выпил вино и грохнул кружкой о каминную полку. – Во времена старого кайзера такого не было. Тогда с молодчиками вроде этих особо не церемонились. Мигом на виселицу отправляли!
– Времена меняются, отец, – возразила Агнес и протянула руки к огню. Дрова хоть и потрескивали в камине, но теплее от этого в просторном зале не становилось. – Матис говорит, что крестьянам день ото дня все хуже. Их дети голодают, а поборы только растут. Так им еще охотиться и рыбачить запретили… Вот и сегодня утром наместник Анвайлера велел повесить троих браконьеров. Один из них был не старше Матиса. Дворянство и церковь прибирают всё…
– Церковь забирает то, что ей дают! – грубо перебил ее отец. – Ведутся же дурни безмозглые на эти индульгенции! Платят попам, чтобы им отпустили грехи, им да еще и предкам заодно… Ха! – он яростно мотнул головой. – Лютер правильно поступил, что обличал подобную чушь. А вот то, что крестьян подстрекает, за это ему трепку хорошую надо задать!
Эрфенштайн со злостью швырнул полено в огонь и запричитал дальше:
– А о нас кто подумает, о рыцарях? Просто позор, как обошлась с нами аристократия! Раньше, при императоре Максимилиане, царствие ему небесное, наше мнение и боевое искусство еще чего-то стоили. Но теперь, когда у власти Карл, его внук, дело решают одни только деньги! Деньги и ландскнехты, которых мы же еще и содержать должны. Только вспомнить, как при Гингате[2] мы с его императорским величеством…
Агнес молчала, и тирады отца лились на нее, как теплый летный дождик. Она хоть и любила его всем сердцем, но выносить перепады его унылого настроения у нее получалось с огромным трудом. С тех пор как император Максимилиан скончался несколько лет назад, империя, по словам Филиппа фон Эрфенштайна, неотвратимо приходила в упадок. После упорной борьбы германские курфюрсты усадили на трон Карла, внука Максимилиана и сына испанского короля. Объединенная с Испанией, Священная Римская империя стала крупнейшей державой Европы. И неважно, что правитель ее находился по ту сторону Пиренеев и ни слова не знал по-немецки.
Скрип двери вынудил Эрфенштайна прервать свой монолог. В зал просунул голову казначей Мартин фон Хайдельсхайм.
Тщедушный мужчина, как обычно, улыбался во весь рот, что никак не сочеталось с его холодным взглядом. Будучи казначеем Трифельса, Мартин фон Хайдельсхайм уже более десяти лет ведал финансовыми делами крепости. Однако бледный, вечно ссутуленный секретарь, очевидно, считал это занятие ниже своего достоинства. В своем небольшом кабинете на верхнем этаже дворянского собрания Хайдельсхайм зачастую сидел, уставившись от скуки в окно, и проводил время в обществе бутылки. Ему едва перевалило за тридцать, но вид у него был довольно дряхлый. И только если на глаза ему попадалась Агнес, он немного расцветал.
– Простите, что помешал, господин, – прошелестел Хайдельсхайм, не сводя глаз с девушки. – Но в списке годовых сборов, который вы мне дали…
– Что там еще? – проворчал Эрфенштайн. Заметив взгляд казначея, он нетерпеливо махнул рукой: – Говорите же, Хайдельсхайм. Моя дочь давно уже не маленькая, можно ее и в денежные вопросы посвятить. Ей все-таки предстоит однажды стать женой здешнего наместника, верно ведь?
Рыцарь подмигнул Хайдельсхайму, и тот громко прокашлялся.
– Так вот, список, – проговорил секретарь через некоторое время. – Он, похоже, неполный. Не хватает подворья Нойнэкер и двора под крепостными полями. Кроме того, сборы с Биндерсбахской переправы в этот раз совсем мизерные.
Эрфенштайн вздохнул и почесал небритый подбородок.
– Крестьянам больше нечем платить, – проворчал он. – Зима выдалась самая суровая на людской памяти. Беднягам даже посевное зерно доедать приходится, много детей на грани голодной смерти… А с тех пор как этот Вертинген, будь он неладен, на переправе взялся бесчинствовать, торговцы ездят другими дорогами. Много там теперь не соберешь.
Точно в безмолвном упреке, Хайдельсхайм вскинул брови.
– Не мне напоминать вам, что герцог требует своей доли. Господа вряд ли обрадуются, если…
– Проклятье, откуда мне взять деньги, если их нет! – злобно перебил его Эрфенштайн. – Может, мне, как Вертинген, в разбойники податься?
Мартин фон Хайдельсхайм ничего не ответил. Он продолжал рассматривать Агнес, пока взгляд его не замер на ее декольте. За последний год грудь у девушки заметно подросла, и казначей, похоже, наслаждался ее формами. Агнес стало неловко, она отвернулась и сделала вид, что греется у огня.
– Я… я поговорю с герцогским управляющим в Нойкастелле, – проговорил наконец Эрфенштайн. – Он не откажет в рассрочке. У других ленников наверняка те же трудности. Крестьяне повсюду ропщут – как бы не взбунтовались, как пару лет назад в Вюртемберге.
– Ну, Лёвенштайн-Шарфенеки, как поговаривают, в этом году даже подарок герцогу преподнесли, – Хайдельсхайм тонко улыбнулся. – Карманные часы, которые с недавних пор изготавливают в Нюрнберге.
– Ха, все знают, что Шарфенеки курфюршеской фамилии родней приходятся в третьем колене. Этим нет нужды крестьян обирать, они со двора в Гейдельберге мешками золото вывозят… – Эрфенштайн с отчаянным видом рассмеялся и выглянул в окно, на подернутые туманом холмы и заходящее солнце. – Эти господа в прошлом году еще перестроили свой замок, а нашему брату только и остается смотреть, как бы им своды на голову не рухнули. Не только крестьянам худо, весь мир по швам трещит!
Мартин фон Хайдельсхайм прокашлялся.
– Позвольте дать вам совет, ваше превосходительство. В арсенале, насколько я знаю, еще сохранилось несколько орудий. Их можно переплавить. Бронза и железо в цене, особенно в эти неспокойные времена. Возможно, удастся выручить с этого неплохие деньги.
– Пе… переплавить оружие? – Рыцарь с ошеломленным видом уставился на казначея. – Вот до чего мы докатились?
Потом он все же кивнул.
– Хотя, возможно, вы и правы, Хайдельсхайм. Все равно у меня не хватит людей, чтобы должным образом оборонять эту крепость. А на вырученные деньги, может, удастся купить досок и кирпичей… Предместье никуда не годится.
Эрфенштайн направился к двери, ведущей в жилую башню.
– Подождите тут немного, я сейчас же переговорю с орудийщиком. Пусть в ближайшие дни проведет с вами ревизию.
Агнес оцепенела. Если казначей со стариком Райхартом устроят ревизию арсенала, то наверняка узнают о краже! Она стала судорожно соображать, как отговорить отца от этой идеи, но тот уже скрылся за дверью. Зато Мартин фон Хайдельсхайм уставился на нее, не мигая. Некоторое время тишину нарушало лишь потрескивание огня в камине.
– Хорошо, что нам хоть ненадолго можно побыть наедине, – начал Хайдельсхайм льстивым голосом. – И вообще нам бы следовало больше времени проводить вместе, не находите?
Он подошел ближе и уселся с хитрой улыбкой на скамью подле Агнес. Девушка невольно отодвинулась. От Хайдельсхайма неизменно пахло вареным луком и плесенью.
– Мы… мы так давно знаем друг друга, – продолжил он неуверенно и провел языком по тонким губам. – Я еще помню, как вы маленькой девочкой то и дело выпрашивали у меня сладости… Помните?
Агнес молча кивнула. Раньше она действительно временами захаживала к Хайдельсхайму, потому что знала, что он держал у себя в сундуке сладкую пастилу. Казначей, пользуясь случаем, всегда гладил ее по голове, а иногда и пониже спины. Уже тогда его запах и неопрятный вид вызывали у Агнес отвращение.
Хайдельсхайм подмигнул ей:
– Ну, вы с тех пор повзрослели. Созрели. И отец ваш все чаще мне… хм, намекает…
– На что намекает? – Агнес напряглась. – Извольте объясниться, Хайдельсхайм!
Ее отвращение к казначею росло с каждой секундой, но она все же старалась держать себя в руках.
Мартин фон Хайдельсхайм пододвинулся к ней и доверительно положил ладонь ей на колено. Пальцы его, как проворные пауки, поползли вверх по бедру.
– Подумайте, Агнес, вам уже шестнадцать, почти семнадцать. Другие в вашем возрасте давно уже замужем. Вам тоже стоило бы поскорее подыскать… хм… видного мужчину. Мне есть что предложить… – Он двусмысленно ухмыльнулся.
Агнес резко вскочила. Все тревоги по поводу арсенала и краденой аркебузы словно улетучились. Неужели отец и вправду мог сосватать ее Хайдельсхайму без ее же ведома? Не секрет, что он давно подыскивал дочери подходящего жениха. До сих пор Агнес молча сносила его старания, хоть и понимала, что долго противиться браку не получится. Эрфенштайн надеялся найти достойного, а главное, состоятельного преемника для своих владений. Но не мог же он при этом иметь в виду Хайдельсхайма… Или все-таки мог?
– Вы, кажется, забываетесь, казначей! – прошипела Агнес. – То, что когда-то вам дозволено было гладить меня по головке, вовсе не значит, что теперь я стану запрыгивать к вам на колени.
Внешне девушка сохраняла бесстрастный вид, но голова ее разрывалась от круговорота мыслей. Она поверить не могла, что Хайдельсхайм только что сделал ей предложение. Не исключено даже, что с согласия отца. Положение было до того нелепое, что ей хотелось просто выбежать из зала.
Казначей примирительно вскинул руки. Отповедь Агнес привела его, очевидно, в замешательство.
– Вам… вам ведь не нужно вот прямо сейчас решаться, – пролепетал он. – Может, через месяц… Да по мне, хоть через полгода.
– Забудьте об этом, Хайдельсхайм. Я за вас никогда не выйду. Секретарь – это ниже моего достоинства!
Во взгляде казначея проявилось вдруг что-то жесткое, даже грозное. И без того восковое лицо его стало мертвенно-бледным.
– Следите за тем, что говорите, Агнес фон Эрфенштайн! – прошипел он. – Я вам не кто-нибудь, я происхожу из уважаемого семейства в Вормсе! Мы владеем землей и лесом. И если вы дочь наместника, это еще не дает вам права обращаться со мной, как… как с грязью.
Казначей встал и с вызовом посмотрел на Агнес:
– И как же вы, заносчивые вельможи, не поймете, что ваше время миновало! Посмотрите хоть на своего отца! Господин над двумя десятками безмозглых крестьян, с которых он даже подать собрать не может… – Он насмешливо рассмеялся: – Эта крепость превратилась в замшелую груду камней, и все, что остается Эрфенштайну, так это давно забытые сражения и турниры!
Казначей схватил Агнес за руку. Пальцы у него были холодные и цепкие. Он заговорил неожиданно тихо и доверительно:
– Агнес, вам следует решить, по какому пути следовать: в прошлое или будущее. Через пару лет на старую деву вроде вас никто и не позарится. Другие девушки гораздо раньше выходят замуж. Люди уже болтать начали, они считают вас, – он издал робкий смешок, – малость чудаковатой. Ну, так что?
Агнес вырвалась и одарила Хайдельсхайма враждебным взглядом. Ее трясло от злости и отвращения.
– Как… как вы со мной разговариваете? Я вам не девка какая-нибудь! Я расскажу отцу, что вы мне тут наговорили. Тогда уж вам несдобровать!
Хайдельсхайм отмахнулся и злорадно рассмеялся:
– Что с того? Вы всерьез считаете, что ваш отец найдет нового казначея, который согласится вшиветь в этой дыре? В крепости, которая того и гляди рухнет, которую герцог давно списал? Я знаю, Эрфенштайн ждет, что какой-нибудь рыцарь или барон возьмет вас замуж. Но поверьте мне, наместнику повезло, что у него есть я и что я положил глаз на его бесприданницу-дочь. – Взгляд его неожиданно исполнился мольбы: – Как вы не понимаете, Агнес? Я ведь хочу как лучше!
Хайдельсхайм шагнул к ней с распростертыми объятиями, но девушка резко отстранилась.
– Поищите себе другую девку в постель, казначей, – ответила она холодно. – Вы для меня не интереснее ваших балансов.
Агнес собралась уже покинуть зал, как вдруг почувствовала на шее цепкие руки Хайдельсхайма. Казначей с силой притянул ее к себе. Платье разорвалось с противным треском, под лифом показалась нижняя сорочка и грудь. Агнес начала вырываться и закричала, но Хайдельсхайм зажал ей рот. Казалось, ее сопротивление доставляло ему удовольствие. Они вместе повалились на пол, а обе гончие заскулили от изумления. Казначей склонился над Агнес и заскользил губами по ее грудям. В нос девушке ударило его зловонное дыхание.
– Агнес! – шептал он. – Поймите же! Я… я люблю вас. Я всегда вас любил, даже когда вы были ребенком!
Скованная ужасом, Агнес почувствовала, как казначей забрался ей в промежность правой рукой и принялся судорожно поглаживать. Слуха ее достигали обрывки слов, но все, что она слышала, – это бешеные удары собственного сердца. Резкий запах лука и пальцы между бедрами едва не лишали ее сознания. Влажный, шершавый язык, точно улитка, скользил по шее. Когда казначей на мгновение приподнялся, чтобы повыше задрать ей платье, Агнес высвободилась в мгновенье ока и бросилась к лестнице, ведущей на кухню.