Дело лис-оборотней Ван Зайчик Хольм
В списке, который набросал Богдан, было всего лишь девять фамилий.
Это были люди, уложенные позавчера с травмами в монастырскую больницу.
В обоих списках повторялось только одно имя.
И тогда Богдан понял, почему так был ошеломлен приключившейся бедой, так страдал и маялся, так допрашивал врачей, когда же снимут гипс, крепкий крестьянин с Кубани Павло Заговников.
— Отец Агапий, — стараясь говорить спокойно и не выказывать волнения, спросил Богдан, — а электронная связь в монастыре есть?
Благочинный в ответ отрицательно покачал головой.
— Зачем она нам, — мягко сказал он. — Мы живем, не торопимся… К Господу все успеют, а больше и волноваться в жизни не о чем, и спешить некуда. В Больших Зайцах, на почте, есть.
Богдан благодарно кивнул.
Без помощи драг еча Бага и без тех сведений, которые мог дать только он, было теперь просто не обойтись.
Александрия Невская,
Управление внешней охраны, кабинет Бага,
14-й день девятого месяца, четверица,
первая половина дня
Утром Баг явился в Управление с самым решительным намерением выбросить из головы всю дурь, все грезы, всех принцесс, все частные расследования и вообще все, что не касается непосредственно его прямых служебных обязанностей и отношений с самыми близкими людьми – со Стасей, с Богданом, когда он вернется, с шиланом Алимагомедовым, когда он прилетит, с Судьей Ди, наконец… Он уже предвкушал, как возьмется за протоколы допросов, как начнет обдумывать, а затем и составлять план дальнейших деятельно-розыскных мероприятий против той паутины, за кончик которой им удалось ухватиться в Разудалом Поселке… тут все было правильно, сообразно, полномочно, светло и прозрачно: кто друг, кто – упорный заблужденец, умышляющий человеконарушение, и в чем тот заблужденец повинен… Это сражение не может быть проиграно, ибо дурманные зелья и Ордусь – две вещи несовместные!
И вот вам: ответное письмо от Дэдлиба.
Скоренько, однако.
Тон письма был чрезвычайно любезен. Весьма цветисто поблагодарив Бага за ответный дар, Дэдлиб заверял, что выполнить его просьбу – для него крайнее удовольствие, однако, не располагая достаточным количеством времени, он, разумеется, не может составить исчерпывающей подборки материалов, связанных с «Лисьими чарами», и все же те материалы, которые он прикладывает к письму, дадут, по мнению заокеанского человекоохранителя, представление о ситуации в целом. Далее, видимо желая не оставлять никаких недомолвок, Дэдлиб сообщил Багу, что его интерес к пилюлям Лекарственного дома Брылястова носит исключительно частный характер: все дело в том, что «Лисьими чарами» безо всякой меры увлекся Юллиус Тальберг, и, поскольку эти пилюли обладают поистине фантастическими по силе воздействия свойствами, а бравый Юллиус к тому же запивает их «Бруно», Дэдлиб и решил, пользуясь возможностью, постараться выяснить, не выйдет ли из всего этого чего-нибудь плохого. Искренне ваш и все такое.
Подборка присланных Дэдлибом материалов оказалась и впрямь невелика. Баг загрузил программу-переводчик «Мировой толмач» и углубился в изучение.
Так. Статья с результатами длинного и чрезвычайного нудного так называемого социологического опроса: как часто мужские представители различных социальных слоев имеют интимные контакты с женщинами? Неважно, с женами ли, с подругами ли, — просто с женщинами. Вообще.
Забавно, но оказалось, что чаще всего «занимались полом» безработные. С громадным отрывом от всех остальных.
На втором месте устойчиво держались служащие государственных предприятий. Зарабатывали они меньше служащих частных компаний, но жизнь у них была устойчивее, они более-менее, как одно время любили говорить в Ордуси, с уверенностью смотрели в завтрашний день – и результат был налицо. То есть на… ну да.
Ну и так далее. Туже всех приходилось живущим в полной роскоши вершителям судеб нации, каждодневно и каждочасно принимающим важные и зачастую рискованные решения, чреватые как миллионными триумфами, так и миллионными катастрофами; показатели Великой радости у них колебались от двух-трех до одного раза в месяц. Была даже удивительная графа «и реже»; что в ней творилось, Баг даже не стал смотреть.
Вторая подборка была посвящена росту производства и сбыта жизнеусилительных – опять-таки, если называть вещи тамошними именами, секшуал-препаратов за последние десять лет. Рост впечатлял. В отдельном документе приводились сходные данные по неким «электромассажерам вагинальным» – пять лет назад еще всего лишь двухскоростным, потом трехскоростным, а в последние годы многие фирмы начали осваивать выпуск семи- и даже девятискоростных агрегатов. Честный человекоохранитель не сразу понял, что это за станки такие имеются в виду, — а когда понял, неловко хмыкнул, покрутил головой и вцепился в сигару.
Отдельно была приложена большая статья весьма известного, как специально подчеркнул Дэдлиб, социолога Веба Вебмана; статья называлась «Его величество количество». Дэдлиб даже выделил один абзац желтым цветом, и его переводом Баг покамест и ограничился.
«Мы работаем так, что работа становится нашим главным смыслом жизни, главным удовольствием, главным предметом гордости и тщеславия, главным оправданием нашего существования в наших же собственных глазах. Мы исступленно бодаемся прибылью и успехом, словно олени – рогами; мы бодаемся создаваемыми нами или подвластными нам количествами все равно чего – сделанных открытий и написанных книг, выпитых бокалов бурбона и уложенных в постель сексуальных партнеров, проданных танков и проданных презервативов. У нас нет более мирного канала для реализации животных инстинктов агрессии и соперничества; количественный, материальный критерий, в отличие от качественных, духовных, по поводу которых мы нескончаемо спорим уже много тысячелетий и которые все равно для каждого свои, дает, как нам кажется, возможность для объективной оценки того, кто преуспел, а кто потерпел неудачу. Но в итоге получается, что почти вся наша работа посвящена производству и распределению все большего количества вещей, половина из которых никому, по сути, не нужна, ибо старые вещи, практически ничем не уступающие новым, могли бы служить нам еще три, пять, семь лет; а другая половина предназначена для того, чтобы мы могли хоть как-то поддерживать нашу работоспособность, здоровье и возможность продолжать свой род в условиях столь напряженной работы. Мы истощаем себя, в поте лица нескончаемо производя то, что затем позволяет нам превозмогать истощение. И это называется процветанием! И мы, в очередной раз восхитившись этим процветанием, лицемерно плачем потом о губительно быстром расходовании природных ресурсов, экологическом кризисе и информационном хаосе! Закрадывается мысль, что промежуточная, вспомогательная и даже вынужденная фаза процесса жизни каким-то образом стала для нас основной и уверенно вытесняет теперь все остальные».
«Подумаешь, открыл Америку, — подумал Баг, с трудом продравшись через хоть и переведенный, но все равно оставшийся каким-то варварским текст, и с недоумением пожал плечами. — Еще Учитель не велел возвеличивать листья и пренебрегать корнями…»
После этого вступления пошла собственно выжимка судебных дел.
Просмотрев два или три отчета, Баг уяснил, что в основном процессы были связаны с истощениями и посленадсадными немощами по типу Мандриановых. Суть, однако, заключалась в том, что чуть ли не все иски подавались мужьями в связи с обвинениями собственных жен в том, что те без их, мужей, ведома так или иначе подсыпают им, мужьям, в питье или пищу лошадиные дозы «Лисьих чар» и затем уж до полного удовлетворения используют их, мужей, в хвост и в гриву в качестве, хмыкнул про себя Баг, тех же, по сути, электромассажеров. Один из лойеров ввел прижившийся затем и даже ненадолго прославивший его юридический оборот «фемино-медикаментозное изнасилование»; правда, от него сразу после этого ушла, забрав детей, жена, а гневная толпа феминисток три раза поджигала его дом. «Благородный муж – не инструмент» – в сотый раз вспомнил Баг великое речение Учителя; тут как раз был обратный случай.
От подобных обвинений юристы представительств Брылястова отмахивались шутя. «А если кто-то подсыпал вам в кофе слабительное, — уверенно измывался над противниками один из них, — вы рассердитесь на фирму-изготовителя этого слабительного или на хулигана, который применил его не по назначению? А если жена ударит вас утюгом по голове – кто виноват: прекрасное предприятие „Тефаль“ или ваша не в меру темпераментная супруга? А слышали вы когда-нибудь, чтобы за отравление стрихнином или цианидом сажали на электрический стул не отравителя, а того, кто изготовил, например, стрихнин против крыс или цианистый калий против ос?»
Часть дел была связана с врожденными и приобретенными в раннем возрасте детскими недугами, и Баг воспрянул было – но скоро понял, что речь тут совсем не о том: скорее всего, конкурирующие производители лекарств использовали самые нечестные и нечистые предлоги, чтобы опорочить действительно, похоже, прекрасные и безупречные пилюли. На брылястовскую панацею валили невесть откуда прилетевшую корь, долгий насморк, буйные газы, случайные падения из кроваток и неудержимый энурез… Прокатилась короткая кампания под лозунгом, согласно коему использование ордусского средства непатриотично и антинационально – не только для получения безудержного удовольствия, но и – главное! — для зачатия. «Мы не знаем, во что превратятся эти дети через десять, двадцать, тридцать лет! — гремел ярый патриот, сенатор и литератор Мак-Лимонти. — Все, что сделано за пределами нашей страны, ненадежно и вдобавок почти наверняка сделано с неприязнью к нам. А „Лисьи чары“ сделаны не нами! Всех этих детей надо отобрать у родителей и поместить в одной резервации до тех пор, пока их характеры не разовьются и мы не сможем судить с полной определенностью, наши ли по духу эти дети, или же в их жилах бродит мрачный призрак тоталитарной, идеократической Ордуси». Кампания эта, как затем было неопровержимо доказано, финансировалась крупнейшими местными фармацевтическими фирмами. Но в течение нескольких месяцев она попортила кровь многим людям: те были вынуждены ухитряться хоть мытьем, хоть катаньем доказывать, что их младенцы были зачаты не при помощи «Лисьих чар».
Кульминации кампания достигла, когда пятимесячный младший сынишка президента, к ужасу домашних врачей, прихворнул устойчивым расстройством желудка и сведения об этом просочились в газеты. Сам президент вынужден был оправдываться сначала в соответствующей подкомиссии Сената, а потом, задержав ввиду важности дела свою плановую зарубежную поездку, и в Верховном Суде. При этом он имел неосторожность сказать, что ему вообще не нужны никакие жизнеусилители, — и его поймали на слове. Чтобы эти слова могли быть доказаны или опровергнуты, прямо в здании суда, в присутствии ряда экспертов, а также судебных фотографов и прессы, президенту были предъявлены несколько сделанных в спешном порядке цветных фотопортретов в полный рост – его супруги, а также некоторых молодых женщин ближайшего окружения; все позировали в обнаженном виде.
Когда президент увидел фотографию супруги, рука несчастного непроизвольно дернулась к левому нагрудному карману рубашки, где, как тут же выяснилось, он всегда носил при себе самые необходимые лекарства. На тот момент в кармашке были обнаружены, правда, лишь сердечные и желудочные средства. Сам же президент утверждал, что, завидев горячо любимую жену, он просто хотел положить руку на сердце и сказать: «О, как безгранично я ее ценю и уважаю!» – но не успел издать ни звука, ошеломленный немедленно последовавшими за его жестом вспышками фотоаппаратов. Когда же перед ним положили фото его референтки по делам социального обеспечения, молодой и довольно яркой брюнетки с большим, сочным ртом и излишне пышными формами, президента немедленно настигла Великая радость. «Вот видите? — торжествующе закричал он, поспешно сдергивая с себя безнадежно испорченные брюки и вздрагивая от каждой новой фотовспышки. — Видите?! А я ничего не принимал!» Пятна семени впоследствии были тщательнейшим образом исследованы поочередно тремя независимыми экспертными комиссиями, и признаков употребления президентом «Лисьих чар» ни одна из них не нашла. А президент, наскоро переодевшись, устремился к давно уже поджидавшему его воздухолету и полетел по странам ближнего зарубежья – в Мексику, Гватемалу, еще куда-то, — снова говорить о том, что именно возглавляемая им страна является лидером цивилизации, столпом прогресса и светочем истинной свободы, а потому нуждается в очередных таможенных льготах.
«Занятно они там живут, занятно», — сумеречно размышлял Баг, катая дымящую сигару из угла в угол рта.
Но это все были уже отвлеченные размышления. Вся присланная информация, может, и интересная сама по себе («Гаврилкину ее надо переправить, — подумал Баг мельком, — Гаврилкин пальчики оближет!»), опять же ничегошеньки не давала его заглохшему, не успев толком начаться, злосчастному частному расследованию.
Он уж хотел выключить «Керулен», как тот, словно испугавшись, мелодично прозвенел и сказал: «Вам почта!».
Письмо от Богдана.
Минфа писал: «Здравствуй, любезный мой драг еч Баг! Я страшно по тебе соскучился, но дело не в этом. У нас тут интересно и хорошо, и странные дела творятся, но дело и не в этом тоже. А вот в чем. Я без тебя вновь как без рук. И нет у меня ни малейшей возможности послать тебе, например, фотографию, или там отпечатки пальцев, человека, про которого я хочу тебя попросить выяснить, кто он и что. Может, у вас во внешней охране уже есть о нем сведения. Я попробую, памятуя твои уроки, набросать его словесный портрет и буду тут, прямо на нашей сельской почте (selpo) ждать твоего ответа. Значит, так…»
Стиснув зубы, Баг читал – и его понемногу начинала бить холодная, напряженная дрожь погони. Описание, возникшее сейчас на экране «Керулена», как две капли воды было похоже на то, которое само собою шустро сцепилось в его голове вчера.
Вчера. Когда Баг смотрел на портрет начальника отдела жизнеусилительных зелий Кима Семеновича Кипяткова.
Жизненной растерянности как не бывало; короткое письмо друга одним ударом выбило ее из Бага, словно пыль из ковра.
От: «Багатур Лобо» <[email protected]>
Кому: «Богдан Оуянцев-Сю» <[email protected]>
Тема: Без темы
Время: Четв, 14. 9. 2000, 13:57:40
Драг еч Богдан!
Нет, честное слово, тебя мне точно сейчас Гуаньинь послала. Я нынче в таком раздрае – словами не расскажешь. Но, как ты говоришь, дело не в этом. Дело в том, что я немедленно выезжаю в Кемь. Прямо сегодня. Сейчас. Все объясню при встрече. А там – что Будда пошлет.
Твой Баг.
Баг и Богдан
Кемь,
14-й день девятого месяца, четверица,
конец дня
Уездный город Кемь – помимо Беломорска ближайший от Соловков крупный населенный пункт, куда ходят куайчэ из Александрии, — встретил Бага по-осеннему яркими лучами вдруг прорвавшегося сквозь узкие разрывы туч заходящего солнца. Города сообразно поделили свое назначение: Беломорск, расположенный в устье Великого канала, ведущего в Онегу – а там, по Свири и Ладоге, рукой подать до дивного острова Валаам, — издревле был перевалочным пунктом для неторопливо плывущих на Соловки по святым делам отцов и паломников, а Кемь стала административным, так сказать, светским центром. Отсюда на острова по нескольку раз на дню бегали весьма скоростные рейсовые сампаны.
Небольшой аккуратный вокзал с широкой крышей, церквушка, невысокая буддийская пагода, а неподалеку от платформы – маленькая кумирня тудишэня[56]. Так по всей Ордуси: чем дальше от крупных городов, тем чаще встречаются эти простенькие сооружения высотою чуть более будки для крупной собаки – кумирни духов местности; и тем большим уважением и почтением они пользуются.
В повседневной жизни сельского человека без духа-покровителя никак нельзя. Вот и идут к такой кумирне: и стар, и млад, каждый со своими заботами, выкладывают просьбы, а то и просто выражают почтение – втыкают сандаловые, исходящие дымком палочки в небольшую бронзовую курильницу, жгут жертвенные деньги и челобитные, оставляют перед крашеной деревянной фигуркой нехитрые подношения. Будучи по делам службы недалеко от Баотоу, одного из ордусских центров сталеварения, Баг видел у кумирни тамошнего тудишэня стройные ряды крошечных бутылочек эрготоу – в одну шестую шэна объемом; местные жители верили, что пост тудишэня занял после смерти первопроходец баотоуского железознатства Данба Гупгаджалцан – или Лао Гун, как любовно называли его земляки, — при жизни славившийся пристрастием к этому горячительному напитку.
А забот у сельских жителей множество: от просьбы походатайствовать перед местным драконом о ниспослании дождя на исстрадавшиеся посевы – до моления о вспомоществовании в судьбе матушки, которая в последнее время стала часто хворать. Тудишэнь всех выслушает и поможет в меру сил и возможностей, ибо для того и поставлен: печься о покое и процветании земли и живущих на ней.
Вот и сейчас перед невысокой кумирней стояла на коленях укутанная в платок ветхая бабушка – причудливо изогнутая, выточенная из цельного сука дерева клюка ее покоилась рядом – и размеренно кланялась, прижимая ко лбу челобитную. Затем опустила бумагу в курильницу, и веселый огонь начал споро пожирать ее. Бабушка нашарила клюку, с трудом поднялась и медленно отправилась восвояси.
— Приехали, драгоценный преждерожденный! — заглянул в купе служитель куайчэ, высокий молодец в форменном халате и укороченной шапке со значком: золотой, стремительно несущийся паровоз на синем фоне. — Приехали! Кемь!
— Да-да… — Баг проводил взглядом ковыляющую прочь бабушку за окном и вернулся к действительности. Три часа дороги от Александрии до Кеми Баг попытался скоротать сном. Но спал он плохо: даже во сне перед ним настойчивым хороводом крутились всевозможные «Лисьи чары» вперемешку с заплаканной Стасей, неизвестной – но так похожей на принцессу Чжу! — девушкой на набережной и по-прежнему загадочной «рыжинкой». Встав с тяжелой головой и неспокойным сердцем, Баг невнимательно проделал тайцзицюань – укороченный комплекс для путешествующих в малых замкнутых пространствах – и до самой станции отрешенно таращился в окно, почти не замечая по-северному неброских пейзажей, непрерывной чередой сменяющих друг друга.
Купив у ближайшего лоточника пяток ароматических палочек, Баг неторопливо приблизился к кумирне тудишэня, опустился перед ней на колени, возжег курения и доложил о своем прибытии. Хоть вера в тудишэней и пришла в северные земли из Цветущей Средины, однако ж прижилась вполне сообразно, никаким исконным верованиям отнюдь не мешая; теперь не только бабки-знахарки, но и любой местный житель имел возможность обратиться в небесную канцелярию, скажем, с жалобицею на сверх меры расшалившегося домового или овинника, забывшего свои прямые обязанности. Селяне тудишэней почитали.
Внутри кемский вокзал оказался такой же аккуратненький, как и снаружи. Посреди – ровные ряды простых деревянных лавок для ожидающих, лавки большею частию пустовали, а на одной, подложив под голову дорожный заплечный мешок, прикорнул какой-то преждерожденный дедок в стареньком бушлате и светящихся на коленях портах; три билетные кассы справа да буфет с чаем и ватрушками слева.
В толпе прочих прибывших Баг прошел вокзал насквозь и оказался на небольшой площади, от которой супротив вокзала брала начало широкая улица и – по бокам – два переулочка поменьше. Площадь опоясывал неширокий газон с аккуратно подстриженной травой. Одинаковые двухэтажные домики с серыми черепичными крышами радовали глаз хозяйственной ухоженностью.
Рядом со зданием вокзала торчал врытый в землю, потемневший от времени и непогоды деревянный столб, к которому были приколочены доски-указатели.
«Причал», — гласила самая большая, направленная в сторону широкой улицы.
«То, что надо», — удовлетворенно кивнул Баг, поправил на плече сумку с «Керуленом» и сигарами и двинулся через площадь – вослед своим более опытным попутчикам.
Город Кемь, вытянувшийся вдоль берега одноименной, впадающей в Кемскую губу реки, оказался совсем небольшим, и вскоре Баг уже стоял на гранитной набережной, с интересом оглядывая обширный морской вокзал, а также крытые резные мостки-галереи на вмурованных в дно стальных сваях, в трех местах причудливыми изгибами бежавшие с одного берега на другой. Сваи были воистину огромные; оно и понятно – в холода им надо было противостоять могучему натиску льда. Узкие и длинные мостки с резными перилами – два человека только-только разойдутся – соединяли между собой помещения более обширные, издали напоминавшие классические ханьские беседки: квадратные настилы шагов пять на пять, все на тех же сваях, под высокими крышами с загнутыми краями. В беседках виднелся народ; кое-где торчали длинные удилища.
«Красота! — подумал Баг. — Удобно для самосозерцания и любования луной. Почти как в степи».
Из расписания движения водометных сампанов, вывешенного на одной из стен морского вокзала, следовало, что до отправления ближайшего в сторону Соловков остается часа два – сампан прибудет с Большого Заяцкого, приехавшие его покинут и тогда, забрав желающих, он повернет в обратный путь. Баг решил провести время с пользой и направился в расположенную неподалеку от вокзала харчевню «Пустынник Онуфрий», широкое приземистое здание с просторными окнами, украшенными расписными наличниками.
В харчевне, где посетителей оказалось немного, он устроился за ближайшим к стойке небольшим столом и спросил у подбежавшего прислужника жареной рыбы с картошкой; служитель расплылся в улыбке и стремительно унесся на кухню.
В ожидании Баг закурил сигару.
— От… А знае кто, как у нашего Алешки о прошлом годе вышло… — донеслось до него. Баг оглянулся. Рядом, за столом побольше, степенно расположились пятеро бородатых мужчин – трое в синих, кое-где заплатанных ватниках и двое в поношенных халатах на вате; все как на подбор основательные, почти квадратные, они неторопливо уминали все ту же жареную рыбу, ломали заскорузлыми, грубыми пальцами хлеб и запивали трапезу чем-то из высоких глиняных кружек. Сразу было видно: почтенные селяне, не понаслышке знающие, как растет гаолян и откуда берется молоко. — Он мне сам сказывал, без омману!.. — вытирая лопатообразной ладонью жирные губы, говорил один.
— Окстись, Емеля, сколь разов можно слушать, как лешак его по лесу водил, — отмахнулся другой и потянулся за очередной рыбиной. У Бага тихонько заурчало в животе. — Знамо дело, на то лесу хозяин даден, чтобы порядок соблюсти. А Алешка – известный дикуясник. Вот и привязывается к нему лихоманка по делам евонным.
— Алешка, он такой… — Емеля потянул из кармана ватника кисет с табаком. — Но тут дело нешутейное – про опояску дело! От…
— А что Алешка учудил с опояской? — заинтересовался третий, приложившись к кружке и утирая усы. — Сказывай.
— Учудил, как есть учудил! — Емеля любовно свернул себе потрясающую самокрутку и чиркнул огромной спичкой. — Алешка кажный год у бабки Степаниды наговор на скотину брал, пять лянов – и живи без хлопот. И шло, сталть, все у него справно: коровы пасутся, а сам Алешка ветер в штабеля закладывав по сторонам поплевыват. От… А заговор тот на опояске. Как вертаться зачнет, так поправит опояску, затянет туже – и коровы, что и не видать, где пасутся, как милые тут как тут. А по этому году… — Емеля со вкусом затянулся своею самокруткою, — Алешка передумал идти к бабке Степаниде. Восхотел пять лянов уберечь. Решил, сталть, и так сойдет.
Прислужник поставил перед Багом блюдо с ошеломляющей порцией изумительно пахнувшей жареной рыбы, жареную же картошку, посыпанную сверху укропом, — в отдельной тарелке, и еще в одной – груду соленых огурцов и маринованного чеснока. И убежал за чайником.
«Однако!» – устрашился принятых в Кеми норм питания Баг, но вслух ничего не сказал и вооружился палочками.
— От… — продолжал между тем за соседним столом Емеля. — Раз погнал, сталть, Алешка стадо на верхний луг, а сам приляг в тени да и засни. Сморило его. Просыпается: а коров и нету! Луг есть, деревья есть, а коров – нету! Куда бечь, что делать? Хватился Алешка за опояску и ну затягивать. Раз затянул – нейдут коровы. Малость пожди, другорядь тяни – нейдут. Он пуще тянет – ничего. Поди ж ты! Алешка, сталть, думат: видно, зря я деньгов-то пожадничал, новую опояску не взял, а эта вовсе негодна стала. А коров не иначе полевик попутал. От… Хвать Алешка моциклет да припусти к бабке Степаниде с поклоном, мол, прости дурня! С пол-ли проедь – глядь, а ему встречь коровы шуруют как шальные, что твои кони! От… Сталть, пока парень спал, животина далеко разбежись. А как зачал Алешка опояску теребить, коровы давай назад бечь. А он про то не знат, пуще опояску тягат. Скотина ровно ополоумевши была стала. От ить как быват!
— Ибо сказано: «Служите Господу Богу вашему, и Он благословит хлеб твой и воду твою!» – раздался тут звонкий голос.
Все, включая Бага, обернулись.
У дверей в харчевню уже некоторое время стоял, прислушиваясь к рассказу, невысокий преждерожденный в длинном буром халате на меху – видно было, что халат не первой новизны, но ухаживают за ним любовно, со всем тщанием. Да и великоват был халат тот своему владельцу – худому, Баговых лет мужчине, на лице коего, украшенном аккуратными, переходящими в бородку усами, неугасимым внутренним огнем горели большие карие глаза. Меж глаз брал начало внушительный нос удивительно правильной формы. Через плечо худого была перекинута объемистая сума.
— Долгих лет вам, Михаиле Юрьевич! — неповоротливые с виду мужики резво вскочили из-за стола – грохнул неловко задетый табурет – и стали отвешивать низкие поклоны вошедшему. — Долгих лет!
Названный Михаиле Юрьевичем споро сорвал легкую шапку с копны русых волос и ответно поклонился им.
— Сидите, сидите! — потом внимательно взглянул на Емелю. — Жена-то как, траву пьет?
— Пьет, Михаиле Юрьевич, а то как же.
— Ну смотри мне, — прищурился Михаиле. — Если обманываешь, велю клизмы травяные ставить. Сказано: «Сеющему правду – награда верная». Да и здоровье – не шутка! — сделал несколько легких шагов и оказался рядом с Багом. Пахнуло духмяным ароматом сушеных трав. Цепко глянул на него. Склонил голову в поклоне. Представился:
— Михаиле Большков, здешний лекарь, — ловко сбросил к ногам суму. В суме зашуршало и на два голоса звякнуло.
— Багатур Лобо, странник, — в тон ему отвечал слегка опешивший Баг.
— Имеете интерес к тутошним красотам или же до святых мест добираетесь? — спросил Михайло, наклонившись и внимательно вглядываясь в лицо Бага.
— Да всего понемногу, — Баг слегка отодвинулся назад.
— Так, — Большков скользнул на ближайший табурет и ухватил Бага за левую руку. Баг мягко попробовал освободиться, но вотще: Большков вцепился крепко. Для такого субтильного человека хватка была поистине железной. — Сидите спокойно, не напрягайтесь! Сказано же: «Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими». Так, — пальцы Михаилы, темные от постоянного взаимодействия с травами, забегали по Багову запястью, выискивая пульсы, легко надавливая и на некоторое время замирая. — Так! — в третий раз сказал он сосредоточенно. — Печенка шалит.
«Эрготоу…» – подумал Баг. Пальцы поменяли положение, снова замерли.
— И сердчишко что-то частит, — доложил лекарь. — Дайте другую руку.
«Принцесса…» – подумал Баг, покорно протягивая правую.
— Ну и общее переутомление.
«Жизнь…» – подумал Баг.
— А так все хорошо. Удивительно крепкий организм, — заключил Большков, пробежавшись одновременно по пульсам на обеих руках. — Рекомендую обезжиренный кумыс по шэну три раза в день в течение месяца, больше отдыхать… — Нахмурил лоб. — Может, есть смысл попробовать пиявиц, сиречь гируд, для общего оживления печенки.
Бага аж передернуло: «Опять пиявицы?!»
— Что? — пристально глянул Михаиле. — Не любите?
— Не люблю, — признался Баг с содроганием. Воспоминания о розовых пиявках были еще слишком свежи. — Терпеть не могу.
— Тогда травяной сбор попробуем, — легко отказался от пиявок лекарь. — Траву попьете пару месяцев, все как рукой снимет.
Прислужник поставил перед ним на стол высокий стакан с молоком. И плошку с халвой.
— Главное, драгоценный преждерожденный, это правильное и своевременное питание! — подняв палец, сообщил Михаиле и заложил в рот маленькую порцию халвы. — Вот вы посмотрите: ну что вы едите, а? Да, рыба полезна. В ней фосфор. И картошка организму не вредит. Но в таких количествах!.. — он замотал головой. — Невообразимо! Эти дети лесов и полей, — лекарь кивнул на соседний притихший стол, — едят что попало и во множестве. Но сказано: «Здоровый сон бывает при умеренности желудка»! А они целый день лопают сало цзинями, — за соседним столом виновато потупились, — лечи их потом! — Михаиле погрозил соседям. Отпил молока. — Сказано же: «Не пресыщайся всякой сластью и не бросайся на всякие снеди; ибо от многоядения бывает болезнь, и пресыщение доводит до холеры, и от пресыщения многие умерли, а воздержанный прибавит себе жизни», — значительно глядя на Емелю, произнес лекарь. Цитаты так и сыпались. Емеля попытался сделаться меньше. Вотще.
«Какой занятный человек, — думал Баг, наблюдая за разглагольствующим лекарем Большковым. — Как все же богата Ордусь вот такими, простыми и знающими людьми, всем сердцем прикипевшими к любимому делу!» На душе делалось все более покойно, смутные мысли и тревоги сами собой отходили на задний план, как будто между ними и Багом встал весь путь между Александрией и Кемью.
Михаиле Большков между тем от порицания многоядения перешел к превознесению прелестей родного края.
— А ведь какие наши места благодатные! Чего тут только нет! Травы какие! Для человека сведущего просто загляденье! — лекарь живо подхватил с полу суму и вывалил из нее на стол груду приятно пахнущих, шелестящих мешочков. Ноздри его большого носа страстно затрепетали. — Только посмотрите: и плаун-баранец растет, и березка бородавчатая, и трифоль, — приговаривал он, любовно перекладывая мешочки с места на место, — и водяной перец, и спорыш, и мать-и-мачеха, одуванчиков вообще полно, и пижма, и сушеница топяная, и тысячелистник, и чернушка, и… — Михаиле извлек из сумы склянку с какой-то темной жидкостью. — И калган… — закончил он задушевно, ласково поглаживая емкость. — Ну не лепота ли?
— Здорово, — согласился Баг, покончив наконец с половиной рыбы на блюде и убирая палочки. Взялся за чайник. В чашку потекла почти черная ароматная жидкость. — А вот про такую травку, или, может, корешок, или еще что – «лисья рыжинка», не слышали ли вы, преждерожденный Большков?
— Рыжинка? — лекарь нахмурил лоб. — Рыжинка… Лисья? — переспросил он. Баг кивнул.
Большков снова погрузился в суму. Долго там шуршал, сосредоточенно бормоча: «…приготовляющий лекарства делает из них смесь… рыжинка… рыжинка…» На свет появилась еще одна склянка, побольше, в ней копошились потревоженные пиявки. — Точно не хотите? — ткнул он пиявками в сторону Бага. — А то как по заказу есть свежие.
— Гм… Может, Емеля хочет? — с опаской спросил Баг. Михаиле заинтересованно обернулся, но лишь топот да стукнувшая дверь были ему ответом: грохоча сапожищами и подхватывая мешки, пятерка бородатых преждерожденных с неясными воплями вынеслась вихрем прочь, на улицу.
— Нет, про рыжинку лисью не слышал, — помотал русой головой лекарь. — Первый раз слышу про такое снадобье.
Да что ж за рыжинка такая?!
Приятно отяжелевший от обильной пищи Баг вышел из «Пустынника Онуфрия» и, коротая незначительное время, оставшееся до прибытия сампана, медленно двинулся через реку по узким мосткам – слева расстилалась богатая мелкими островками Кемская губа, а справа, на омываемом двумя протоками острове побольше, высился Собор Успения Пресвятой Богородицы. Баг замедлил шаги, любуясь строением. На ум пришли строки великого Су Ши…
— Красота!
Баг живо обернулся.
Недалеко от него стоял, опираясь на перила, незаметно подошедший преждерожденный, неясного возраста: низенький, явно склонный к столь порицаемому лекарем Большковым чревоугодию – круглое лицо его лоснилось в лучах солнца, зайчики прыгали по стеклам небольших круглых очочков; маленькие, слегка заплывшие глазки с большими мешками под ними смотрели, однако ж, внимательно и цепко; преждерожденный как-то приторно улыбнулся Багу, огладил длинную, по пояс, бороду и кивнул на собор.
— Красиво, говорю.
— Да, — согласился Баг, удивляясь простоте и открытости местных жителей: в Александрии обратиться вот так запросто, без надлежащего приветствия и серьезного повода, к человеку незнакомому было немыслимо – разве что к прислужникам в харчевнях да в лавках, да и то прибавив вначале непременное «простите, что беспокою вас». Так на то они и прислужники. — Очень красиво.
— Хоть и новодел, а все равно сердце тает, — нежданный собеседник размашисто перекрестился на ярко горевшие на солнце кресты. — Старый-то сгорел в начале восемнадцатого столетия, — пояснил он. Ткнул коротким пальцем в сторону собора. — Но стоял аккурат тут же.
Баг промолчал. Взглянул на часы.
— Из столиц к нам? — поинтересовался толстяк.
— Из Александрии, — коротко ответил Баг. «Вот ведь какой любопытный…»
— На острова?
— И не только.
— Путешествуете?
«Ну что пристал?!»
— Да.
— Могу показать сказочно красивые места, — оживился, блеснув очками, толстый. — Покажу, где ловят и заготавливают знаменитую беломорскую сельдь. У меня свой катер недалеко…
«Милостивая Гуаньинь, да это, похоже, самодеятельный местознатец, мечтающий получить с приезжих несколько лянов!»
— Нет, спасибо, — Баг повернул к берегу.
— Нигде такого больше не увидите! — устремился следом за ним толстяк. — Никто вам больше такого не покажет! — ухватил Бага за рукав.
«Экий хищник!»
В столь упорной навязчивости усталому Багу померещилось даже нечто подозрительное – словно, проведав, что Баг из самой Александрии, сей чуждый церемоний подданный загорелся идеей заполучить его во что бы то ни стало.
— Вот что, преждерожденный, — Баг решительно, одним движением высвободился. Строго, неприязненно посмотрел на приставалу. — Лов сельди меня не интересует. Всего наилучшего.
Толстый поспешно отступил.
— Ну ладно, ладно! — услышал издали Баг, ступая на гранитную набережную. — Но если что, спросите на Савватьевской дом Виссариона!
«Десять Яньло тебе повсеместно…» – гневно подумал Баг.
С трудом было проклюнувшееся приличное настроение оказалось подпорчено. Баг повернул к морскому вокзалу.
Из-за навязчивого лысого преждерожденного он немного запоздал: водометный сампан уже притерся боком к широкой ленте причала и немногочисленные прибывшие шли навстречу ланчжуну и берегу. Баг шагнул было к кассе купить билет, но тут взгляд его остановился на удивительно знакомой фигуре: фигура приближалась сбивчивой трусцой и вослед ей поспешали еще четверо – два высоких и могучих преждерожденных в монашеском одеянии и двое пониже, в знакомых, давно не попадавшихся на глаза ланчжуну степных шапках.
— Богдан!
Забыв про билет, Баг рванулся навстречу другу; в середине причала они сошлись. Богдан, не сумев сдержать бега, врезался с налету в широкую грудь ланчжуна; Баг заботливо подхватил его.
— Еч…
— Вот и ты…
— Рад тебя видеть.
— А я-то как рад…
«До чего он осунулся! Бледный, как придворная красавица! Что за мешки под глазами!» – думал Баг, вглядываясь в лицо сановника.
«Ну вот, теперь все будет хорошо… Теперь, когда он приехал…» – думал Богдан, улыбкой отвечая на взгляд.
Бежавшая следом за минфа четверка почтительно остановилась поодаль.
— Ты погано выглядишь, — разжав объятия, сообщил честный человекоохранитель Богдану, — совсем изнурил себя покаянием. Дрожишь весь и дышишь еле-еле, а ведь пробежал всего ничего. Нет, еч, вот вернешься домой, и я заставлю тебя заняться здоровьем. Душа – она, знаешь ли, в теле держится. Начнем с гимнастики, потом перейдем к копьям…
— Ладно, ладно, — согласно махнул рукой Богдан и отер обильный, несмотря на прохладу, пот со лба. — Обязательно пофехтуем. Потом, все – потом…
— Да ты посмотри, на что ты похож! Ровно явившаяся днем душа умершего! Какое «потом»…
— Баг! Баг! — остановил его минфа. — Подожди… Ты узнал о том, что я просил?
— Про Кипяткова?
— Какого Кипяткова?
— Ну ты же сам мне словесное описание послал…
— Ну?!
— Так это преждерожденный Кипятков Ким Семенович, начальник отдела жизнеусилительных средств Лекарственного дома Брылястова. У меня к нему куча вопросов. Только что он здесь-то делает? Йошка… — Баг осекся, потом хмыкнул и продолжал: Его доверенная помощница сообщила, что Кипятков сейчас где-то на байдарках плавает.
— Так вот оно что… — на бледном лице Богдана отразилась деятельная работа мысли. — Ну конечно же! Теперь ясно. Стало быть, получается, лекарственных дел мастер Заговников убивает и калечит лис… — он осекся и довольно немощно хлопнул себя по лбу, а потом поправил пальцем сразу соскочившие на кончик носа очки. — Господи! Да не просто лис, а – здешних лис!
— Заговников?! — Баг непонимающе уставился на Богдана. Интонация, с коей еч произнес «здешних», его просто поразила. «Что же это за лисы тут? Особо крупных размеров? Со слона, что ли?»
— Ну здесь, на Соловках, этот… Кипятков назвался паломником Заговниковым. Крестьянином с Кубани. А на самом деле он здесь ставит ловушки на лис, а потом… — Богдана передернуло, — что-то вырезает из них.
— Вырезает?.. — Баг тоже начал понимать. — Так вот откуда берется «лисья рыжинка»!
Теперь уже настала очередь Богдана смотреть на друга с недоумением.
Присев на грубую каменную лавочку, каковые в изобилии были натыканы по сторонам причала, и нисколько не замечая текущего из гранита тяжкого холода, ечи наперебой принялись делиться сведениями и предположениями; Богдан рассказал Багу о поисках того, кто резал лис, умолчав, правда, о Жанне, а Баг – о своем неудачном частном расследовании, — также не обмолвившись ни про смерть Кати Ци, ни про принцессу-студентку. Потом Богдан спохватился, неловко вскочил и представил ланчжуну своих молчаливых спутников: тангутов, а также Бориса и Арсения. С последним Баг раскланялся подчеркнуто любезно: в свое время человекоохранителю повезло взять несколько уроков «смертельной животухи» и он не понаслышке знал, какое это трудное, изнуряющее бойца искусство. Чтобы достичь такого уровня постижения «животухи», какого достиг Арсений, требовались годы упорных тренировок и недюжинное упрямство, а стойкие в достижении цели люди всегда вызывали у Бага безусловное уважение. Он и сам был таким.
Вэймины, почувствовав в Баге степняка, были, очевидно, обрадованы встрече, на лице младшего даже проступила скупая улыбка; старший лишь потеплел глазами: гнетущая его внутренняя забота не позволяла пока большего.
— …И выходит, что этот самый Кипятков, прикидываясь Заговниковым, который год уж паломничает на островах, на самом деле охотясь на здешних лис, — разглагольствовал Богдан, методично вышагивая взад и вперед перед скамьей, на которой рядком сидели тангуты, Арсений, Борис и Баг. — Что-то у лис вырезает… наверное, то саме, чем лиса вырабатывает поцелуйное зелье, не зря ж именно после поцелуя, когда жидкости телесные начинают обмен, мужчины рассудок от страсти теряют… — последние слова Богдана прозвучали как-то не в меру напряженно и уж слишком тихо, будто сам с собой разговаривал. Баг покосился на друга, но ничего не спросил.
— Негодяй… — процедил сквозь зубы Богдан. Он с трудом сдерживал удивительно сильную неприязнь, необъяснимым образом охватывавшую его всякий раз, когда мысль хоть о малейшем вреде, наносимом милым рыжим созданиям, приходила ему в голову.
— А из вырезанного, предположительно, и делает потом «лисью рыжинку» для «Чар», — увлеченно подхватил Баг. Надо же, как все сразу прояснилось, стоило только им с ечем вновь сойтись вдвоем. — Это и есть междусобойный секрет жизнеусилительного отдела, которого, пожалуй, не ведает и сам Брылястов… Ишь ты – режет живых на пилюли…
Старший тангут скрипнул зубами; младший, сорвав шапку, уткнулся в нее лицом.
— Одного не понимаю, — вдруг негромко, задумчиво проговорил минфа. — Явно ведь Кипятков знал о свойствах здешних лис только после того, как одна из них к нему женщиной явилась и… поцеловала. Отчего ж поцелуй не подействовал на него надлежащим образом? Как он противостоит женским… то есть – лисьим… лисьим чарам?
На несколько мгновений воцарилось недоуменное молчание. Потом Баг хлопнул себя по колену.
— Что? — встрепенулся Богдан.
Баг поманил его пальцем. Богдан наклонился.
— У него необычайная любовная направленность… — шепотом поведал Баг.
Богдан медленно выпрямился; на лице его отобразилась лихорадочная умственная деятельность. Мгновение он пребывал в задумчивом оцепенении – а потом хлопнул себя ладонью по лбу.
И сразу поправил очки.
— Вот что, еч, — вклинился Баг. — Давай-ка поедем на острова и от души поговорим с этим самым Кипятковым-Заговниковым. Он ведь в больничном покое отдыхает?
— Да, надо положить этому конец, — решительно махнул рукой Богдан. — Идемте!
— Так уж сампан ушел, преждерожденный Богдан, — прогудел Борис. — Их тут два бегает… Через полтора часа следующий.
Жажда действия переполняла Богдана, ноне вплавь же добираться до Соловков. «А что… — мелькнула и исчезла шальная мысль, — да хоть бы и вплавь!»
— Не доплывешь, — проницательно усмехнулся Баг, глядя на друга, вперившего взор в исчезающий на горизонте силуэт сампана. — Да и как он сбежит, в гипсе-то?
— Никуда не денется, — подтвердил Арсений. — У больнички двое наших остались.
Не нашедший что возразить Богдан устало опустился на скамью.
— Ты что-нибудь ел сегодня, драг еч? — наклонился к нему Баг. — Может, рыбки жареной? Тут недалеко превосходная…
— Не время сейчас есть! — воодушевленный новой мыслью, Богдан снова вскочил. — Время вершить справедливость!
14-й день девятого месяца, четверица,
несколько позже
Над закрытыми вратами в высоком заборе из толстых, потемневших от времени некрашеных досок кривовато висела широкая дщица, покрытая красным, местами облупившимся лаком. На ней изрядно выцветшими иероглифами значилось: «Персиковый источник». Баг и Богдан со товарищи довольно долго добирались сюда, в самый дальний конец Савватьевской улицы, медвежий угол Кеми: буквально в десяти шагах отсюда в незлобиво плещущие о каменистый пологий берег студеные воды Кемской губы врезался дощатый длинный причал, по обе стороны коего были привязаны промысловые катера; причал скрывался за подходящим к самой воде забором.
— Тут, — ткнул темным пальцем в забор младший из тангутов. — Виссарионова артель.
— Сколько сюда ходили, — пробормотал старший. — Все без толку. Виссарион даже на порог не пустил. Плохой мальчик. Балованный…
— Только, еч, — Богдан положил руку на плечо уже собравшемуся от души стукнуть ногою во врата Багу, — ты это… Мы все же частные лица. Нельзя нам своевольничать. Если не пустит хозяин в дом, мы ничего не сможем с этим сделать.
Баг хмыкнул, но ногу опустил.
— Извини, еч, но у тебя от переживаний в голове помутилось. — Баг назидательно поднял вверх указательный палец. — То справедливость бежишь вершить, то вдруг робеешь… Значит, так: усматриваю человеконарушение. А именно: насильственное содержание в клетке живого существа, предположительно… — он обернулся к тангутам, поправился, — то есть, как стало достоверно известно со слов родственников – разумного и владеющего членораздельной речью, а значит – пользующегося всеми правами императорского подданного, коего человекоохранительные органы обязаны защищать. Действия же указанного Виссариона Неистовых уверенно классифицирую, согласно имеющих силу уголовных уложений, как противуправные. Налицо преступление, и мы обязаны положить ему конец. Кроме того, — Баг принялся загибать пальцы, — истязание животных, сокрытие от науки и общественности удивительного природного явления, утеснение в рабочую скотину вольного животного без согласия последнего, а равно и его родных… Да я тебе сейчас десяток статей накидаю!
— Кто бы сомневался, — пробормотал Богдан. — Чтоб ты да статей не накидал…
— Имеем право официально вторгнуться в пределы частного жилища без разрешения хозяев, — заключил Баг.
— Да, но… — Богдан разрывался между долгом честного, беспристрастно следующего букве закона минфа и щемящим чувством жалости к лисичкам. — Письменное повеление соответствующих органов…
Баг начал терять терпение:
— Ты что, землепашец? Может, дояр местный? Или столичный сановник этического надзора? Да ты и есть этот самый орган! Пиши повеление, тридцать три Яньло! — и честный человекоохранитель выхватил из сумки лист бумаги и отцепил от пояса письменные принадлежности.
— Но такого еще не случалось. В уложениях о таких случаях ничего не говорится…
— Вот и будет тебе прецедент, — хищно улыбнулся Баг. — Войдет в историю как «Прецедент Оуянцева». Даже Цинь Ши-хуан – и тот поначалу был первым[57]. Ладно, — он окинул взглядом собравшихся, — под мою ответственность, еч.
— Вот так, вот это – так! — с надеждой на лице закивал младший тангут, но тут же умолк под тяжелым взглядом старшего.
— Нет. Под нашу ответственность, Баг, — Богдан согласно махнул рукой. Будь что будет!
Читать бесплатно другие книги:
