Тайны Пушкина Ахадов Эльдар

Пушкин:

Нет.

Дантес (Геккерну):

Может быть, ей было некогда читать скучные старческие нравоучения?

Пушкин:

Я отправил ещё одно письмо. Друг мой, кокетство ни к чему доброму не ведет; и хоть оно имеет свои приятности, но ничто так скоро не лишает молодой женщины того, без чего нет ни семейственного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения. Радоваться своим победам тебе нечего. Та, у которой переняла ты прическу (ты очень должна быть хороша в этой прическе; я об этом думал сегодня ночью), куртизанка Нинон говорила: «На сердце каждого мужчины написано: самой податливой». После этого, изволь гордиться похищением мужских сердец. Подумай об этом хорошенько и не беспокой меня напрасно. Я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши, останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу, – для чего? – Для тебя, чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою. Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности, Не говоря о положении рогоносца, о коем прочел я на днях целую диссертацию в Брантоме.

Хронограф:

Она часто не отвечала на Ваши слова?

Пушкин:

Часто.

Хронограф:

Натали, Ваши письма к мужу до сих пор не найдены и их содержание неизвестно. Почему?

Натали молчит, опустив голову, изредка посматривая… в сторону Дантеса

Александр Сергеевич, а Вы просили её писать Вам чаще?

Пушкин (берет в руки пачку писем, читает одно за другим):

2 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург. Милый друг мой, я в Болдине со вчерашнего дня – думал здесь найти от тебя письма, и не нашел ни одного.

5 мая 1834 г. Из Петербурга в Ярополец. Что это, жена? вот уже 5 дней как я не имею о тебе известия.

30 июля 1834 г. Из Петербурга в Полотняный завод. Что это значит, жена? Вот уж более недели, как я не получаю от тебя писем. Где ты? что ты? в Калуге? в деревне? откликнись. Что так могло тебя занять и развлечь? какие балы? какие победы? уж не больна ли ты? Христос с тобою.

21 сентября 1835 г. Из Михайловского в Петербург. Жена моя, вот уже и 21-ое, а я от тебя еще ни строчки не получил. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне.

25 сентября 1835 г. Из Тригорского в Петербург. Пишу тебе из Тригорского. Что это, женка? вот уж 25-ое, а я всё от тебя не имею ни строчки.

Геккерн (Дантесу):

Ну, вот, что я говорил?! В то время никакого Жоржа у мадам ещё и рядом не было! Мой сладкий, ты оправдан!

Дантес:

Как это не было? Как раз в сентябре 1835 года мы и познакомились, тогда всё и началось, пока месье писал стихи в Тригорском и Михайловском! А в мае 1836 года мадам родила дочь – Марию…. Александровну.

Пушкин:

Каков мерзавец! Я убью тебя сейчас же! Без всякой дуэли! (бросается к Дантесу, тот прячется за Геккерена, поэт натыкается на невидимую стену)

Хронограф:

Поздно, Александр Сергеевич! Поздно. Теперь уж никто никого не убьёт. Присядьте. Продолжим. Скажите, Жорж, только честно, на том свете ведь бессмысленно лгать… Вы любили когда-нибудь?

Дантес:

О, да! Конечно! Много раз!

Геккерн сладострастно кивает.

Хронограф:

Я имел в виду женщину.

Дантес:

Я тоже.

Геккерн в отчаянии.

Хронограф:

Расскажите, что Вы чувствовали тогда, когда любили?

Дантес

Я безумно влюблен! Да, безумно, ибо не знаю, куда преклонить голову. Я не назову ее никому, даже тебе, ведь письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты узнаешь имя. Самое же ужасное в моем положении – что она также любит меня, но видеться мы не можем, до сего времени это немыслимо, ибо муж её возмутительно ревнив. Я сделал бы для нее что угодно, лишь бы доставить ей радость, ибо жизнь моя с некоторых пор – ежеминутная мука. Любить друг друга и не иметь другой возможности признаться в этом иначе, как между двумя ритурнелями контрданса – ужасно…

Хронограф:

И Вы растрезвонили об этой любви на весь Петербург?

Дантес:

Как можно такое подумать обо мне? Ни в коем случае! Я чрезвычайно осмотрителен и долгое время был настолько благоразумен, что тайна эта принадлежала лишь нам с нею! Но, увы, ничего нельзя доверять бумаге: всегда есть риск того, что её могут увидеть чужие глаза.

Хронограф:

Месье Жорж, Ваш Геккерен никогда не состоял в браке и не имел детей. В 1833 году он познакомился с Вами, Жоржем Дантесом, сыном эльзасского помещика… В результате переписки с Вашим родным отцом и личной встречи с ним Геккерн добился согласия на Ваше усыновление. Согласие на усыновление от короля Голландии было получено 5 мая 1836 года. Вы приняли имя Жорж Шарль де Геккерн Дантес. Для чего нужно было ему усыновлять взрослого детину 24-х лет – бабника и отличного стрелка? Да ещё – при живом отце? Что за спектакль? Для чего Вы согласились – понятно: наследство. А ему-то это было зачем?

Дантес:

Когда он усыновил меня, я написал ему об этом так: «Мой драгоценный, мне никогда не потребовался бы королевский приказ, чтобы не расстаться с тобой и посвятить все мое существование тебе – всему, что есть в мире доброго и что я люблю более всего, да, более всего… Я люблю тебя более, чем всех своих родственников вместе, и я не могу далее откладывать это признание. Никогда не умел я владеть собою, даже в самых обычных вещах, как же ты хочешь, чтобы я устоял перед желанием дать тебе прочитать всю глубину своего сердца, где нет, и никогда не будет, ничего тайного от тебя, даже того, что дурно…» Это любовь. Каждое живое существо на земле нуждается в любви и ласке.

Хронограф:

Он ревновал Вас к ней?

Дантес:

Ещё как!

Геккерн:

Жорж убедил меня совершенно в своей верности, когда адресовал вот эти строки. Прочти их ещё раз, мне всегда нравился пафос твоего чтения. Я сберег это письмо, возьми его.

Дантес:

Однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотреби моим доверием: ты-то останешься навсегда, что же до нее – время окажет свое действие и ее изменит, так что ничто не будет напоминать мне ту, кого я так любил. Ну, а к тебе, мой драгоценный, меня привязывает каждый день все сильнее, напоминая, что без тебя я был бы ничто…

Геккерн:

Ах! Иди ко мне, мой мальчик! Моё сокровище!

Обнимаются и целуют друг друга.

Пушкин:

Да, полно! Полно! Угомонитесь, господа, вы здесь не одни! И это вам не Европа! Слава богу. Господин Хронограф! Сделайте что-нибудь. Прекратите это безобразие. Задайте мне какой-нибудь вопрос, что ли. Только, ради бога, не про любовь.

Хронограф (звонит в колокольчик):

Господа, уймитесь! Ваше время прошло! Александр Сергеевич, расскажите, что-то было в Вашем письме господину послу такое, что могло его встревожить помимо распри любовной? Что, к примеру, означал в Вашем послании барону такой пассаж…

Пушкин:

Я помню его наизусть: «Если дипломатия есть лишь искусство узнавать, что делается у других, и расстраивать их планы, вы отдадите мне справедливость и признаете, что были побиты по всем пунктам. Может быть, вы хотите знать, что помешало мне до сих пор обесчестить вас в глазах нашего и вашего двора. Я вам скажу это»

Геккерн:

Нет! Не надо! Это государственная тайна!

Хронограф (Пушкину):

Это было истинной причиной Вашего убийства?

Пушкин:

Да. У нас убийство может быть гнусным расчетом, маскированным под дуэль…

Хронограф:

Помилуйте! Какие тайны? Вы же всего-навсего камер-юнкер и литератор. Какие государственные тайны может хранить человек столь, извините, невысокого чина? Или здесь что-то не так?

Пушкин:

Не так. Спросите у них… (указывает на Дантеса и Геккерена)

Хронограф:

Хорошо, господа. Не буду мучить расспросами там, где на самом деле и мне кое-что известно. Итак. Пушкина убили. Он был обречен на гибель даже, если бы был холост. Что же касается его чина… Официальные пригласительные на похороны были разосланы всем главам дипломатического корпуса и иностранных миссий. В соответствии с международным этикетом того времени, подобное делалось исключительно в случае смерти достаточно высокопоставленного сотрудника МИДа. Камер-юнкеры в число оных никогда не входили. Впрочем, никто не сомневался в истинной государственной должности Пушкина: в рапортах и других документах, рассмотренных военным судом по факту дуэли, покойного именовали камергером Его Величества – то есть, действительным статским советником, чиновником России IV ранга, соответствующего по табели о рангах военному чину генерал-майора! Камергером именовали Пушкина и Дантес, и Геккерен, и секундант покойного Данзас, и командир кавалергардского полка генерал-майор Гринвальд, и начальник гвардейской кирасирской дивизии генерал-адъютант Апраксин. Тот же чин камергера фигурирует в секретном рапорте штаба Отдельного гвардейского корпуса генералу Кноррингу от 30 января 1837. Камер-юнкер по табели о рангах соответствует званию поручика гвардии. Когда поручик Пушкин стреляется с поручиком Дантесом-Геккерном – это одно, но совсем иное, когда поручик-француз стреляет в русского генерала, а потом покидает Россию. Складывается впечатление, что он затем только и приезжал к нам, чтобы убить Пушкина. Камергером, а значит и генерал-майором, был именован Пушкин и в приговоре комиссии военного суда от 19 февраля 1837 года. Согласитесь, что подобное массовое потемнение сознания в отношении чина столь известной личности совершенно невозможно. Месье Жорж, станете ли Вы отрицать оное?

Дантес:

Нет.

Хронограф:

Тогда зачитайте публике подлинник приговора суда от 19 февраля 1837 года, из коего недвусмысленно следует: какой именно чин имел господин Пушкин на момент своей смерти.

Дантес:

Приговор военного суда от 19 февраля 1837 года: «По указу Его Императорского Величества Комиссия Военного суда, учрежденная при Лейб-Гвардии Конном полку над поручиком Кавалергардского Ее Величества полка бароном Дантесом Гекерном и камергером Двора Его Императорского Величества Александром Пушкиным, находит как его, так и камергера Пушкина, виновными в произведении строжайше запрещенного законами поединка. А Геккерна – и в причинении Пушкину раны, от коей он умер. Комиссия приговорила подсудимого поручика Геккерна за таковое преступное действие по силе 139 артикула Воинского сухопутного устава повесить, каковому наказанию подлежал бы и подсудимый камергер Пушкин, но как он умер, то суждение его за смертью прекратить».

Пушкин:

Перед смертью я обратился к государю через его лейб-медика Арендта с просьбой о прощении меня за участие в поединке и о помиловании моего секунданта Данзаса. Царь ответил мне: «Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе моё прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки».

Хронограф:

В реальности камергер (генерал-майор) Пушкин был не только не наказан за участие в поединке, но и награждён посмертно так, как награждали только героев Отечества за подвиг, свершенный на государственной службе.

Геккерн:

Из каких соображений Вы, сударь, делаете столь экзотические выводы? Извольте объясниться!

Хронограф:

Непременно! Вдове Пушкина вплоть до её повторного замужества была учреждена пенсия в размере 10000 рублей. Это умопомрачительная сумма для пенсий в то время. За счет казны была погашена ссуда А. Пушкина в размере 45000 рублей. Для того, чтобы напечатать сочинения поэта, его вдове было выдано единовременное пособие в размере 50000 рублей, с условием направления прибыли от продажи на учреждение капитала покойного. Оба сына Пушкина были зачислены в самое привилегированное училище России – Пажеский корпус. И каждому сыну была начислена пенсия в размере 1200 рублей в год. Такое практикуется только в тех случаях, когда родитель погиб на служебном посту, исполняя долг перед Родиной. Все долги Пушкина были погашены государственной казной. И Вы полагаете, что всё это было сделано императором исключительно из уважения к русской словесности? Кстати, Александр Сергеевич, как Вы сами относились к государю? Долгие годы нам рассказывали сказки о том, что царизм Вас как бы притеснял…

Пушкин:

Государь осыпал меня милостями с той первой минуты, когда монаршая мысль обратилась ко мне. Среди них есть такие, о которых я не могу думать без глубокого волнения, столько он вложил в них прямоты и великодушия. Он всегда был для меня провидением…

Хронограф:

А с какого момента это началось?

Пушкин:

В 1827 году государю императору угодно было объявить мне, что у меня, кроме его величества, никакого цензора не будет. Сия неслыханная милость налагала на меня обязанность представлять на рассмотрение его величества сочинения, достойные его внимания, если не по достоинству их, то по крайней мере по их цели и содержанию.

Хронограф:

Помилуйте! Но ведь это – цензура! То есть, ограничение свободы творчества!

Пушкин:

Отнюдь! Я не имею права жаловаться на строгость цензуры: не только все мои труды, но и все чужие статьи, поступавшие в мой журнал, были пропущены. Зачастую это происходило только в виду монаршего покровительства. Став моим персональным цензором, государь тем самым полностью оградил меня от цензорской машины всей империи.

Дантес:

Фи! Это всё общие слова! Пафос! Ничего конкретного!

Пушкин:

С чувством глубочайшей благодарности удостоился я получить благосклонный отзыв государя императора о моей исторической драме. Писанный в минувшее царствование, «Борис Годунов» обязан своим появлением не только частному покровительству, которым удостоил меня государь, но и свободе, смело дарованной монархом писателям русским в такое время и в таких обстоятельствах, когда всякое другое правительство старалось бы стеснить и оковать книгопечатание. И это касается не только меня. Из газет узнал я о новом назначение Гнедича. Оно делает честь государю, которого искренно люблю и за которого всегда радуюсь, когда он поступает умно и по-царски.

Геккерн:

Газеты изволите читать? И что? Вы одобряете все официальные сообщения?

Пушкин:

Я недоволен нашими официальными статьями. В них господствует иронический тон, не приличествующий могуществу России. Но вины царской в том нет. Всё хорошее в них, то есть чистосердечие, исходит от государя, всё плохое, то есть самохвальство и вызывающий тон, – от его секретаря.

Дантес (Геккерну):

Папа! Никакой царь не сделает того, что сделал для меня ты! Мой драгоценный, всем моим состоянием я обязан тебе. Без тебя я был бы ничто!

Геккерн:

Жоржик! Ты повторяешься!

Дантес (обиженным шепотом)

Когда Вы, мой сладкий, сочиняли вместо меня письма к его мадам, я Вас тоже настоятельно просил избегать повторения содержавшихся в них фраз.

Пушкин:

Царь (между нами, если вы не знаете или не помните) взял меня в службу, то есть дал мне жалования и позволил рыться в архивах для составления «Истории Петра I». Дай бог здравия царю! Так у моей семьи впервые появился регулярный источник дохода, гарантированный государством. Вот стансы, посвященные мной государю.

Хронограф:

Отрицательный образ Николая Первого в русской истории тщательно формировался врагами России, в первую очередь странами Западной Европы. После блестящего отражения наполеоновского нашествия и разгрома противника на его территории Россия стала объектом страха, ненависти и насмешек в глазах так называемого европейского общественного мнения. В своей внешней политике Николай Павлович пунктуально исполнял все договоры, подписанные во время предыдущего царствования, в то время, как европейцы исполняли лишь то, что было им выгодно. Николай I прежде всего был защитником интересов своей страны. К тому же император считал себя покровителем балканских славян и греков. При этом добрым отношениям России с Турцией активно стремились помешать Англия, Австрия и Франция. Особенно недоброжелательной была Англия. Именно англичане подстрекали персидских мусульман к нападению на русское посольство в Тегеране, в результате чего погиб посол России, автор «Горя от ума» Грибоедов. Николай I был убежденным противником крепостного права. В годы его правления разработкой проектов отмены крепостного права занималось 9 секретных комитетов.

Геккерн:

Довольно читать нам лекции! Господин Хронограф, извольте сказать прямо: к чему Вы клоните?

Хронограф:

К тому, милостивый государь, что у Вас были гораздо более веские политические причины для убийства камергера Пушкина нежели изобретенная Вами с помощью Вашего юного любовника грязная интрига вокруг его супруги.

Геккерн:

Нонсенс! Абсолютный нонсенс!

Хронограф:

Вашим злейшим врагом был не поручик (камер-юнкер) Пушкин, месье, а генерал Пушкин, действительный статский советник, к мнению которого прислушивался сам император! Только недавно, спустя полтора века, были рассекречены архивы вюртембергского и австрийского министерств иностранных дел, где среди прочего обнаружены секретные депеши послов иностранных государств, в которых Пушкин представлен видным политическим деятелем, идейным главой русской партии, противостоящий партии иноземцев, стеной отгородивших Николая 1 от русского общества. Документы свидетельствуют, что Александр Сергеевич пытался сломать эту стену. С помощью контроля за мыслями и действиями государя иностранные разведки не раз пытались контролировать Россию. И как только правитель России пытался выйти из-под их контроля, он тут же объявлялся деспотом и тираном. Эта тактика используется до сих пор! Кто руководил МИДом России в то время? Ваш ставленник, ученик Меттерниха, господин Нессельроде, чья супруга активнее всех распространяла по Петербургу сплетни о семье Пушкина! Кем стал Нессельроде после убийства Пушкина? Канцлером империи, человеком более всех способствовавшим разгрому России в крымской войне, сдаче Крыма и уничтожению русского черноморского флота! Кто мог помешать этим планам? Пушкин.

Дантес:

Ха-ха-ха! Какая чушь! Не докажете! Пушкин – всего лишь литератор, издатель журнала, некрасивый стареющий супруг молодой красавицы, рогоносец и более никто!

Пушкин:

Нет, я его всё-таки поколочу, как каналью! (Преследует Дантеса, оба на время исчезают)

Хронограф:

Наталья Николаевна, обещаю более не преследовать Вас вопросами о Ваших письмах, но ради памяти и честного имени Вашего первого супруга прошу Вас огласить вот это. (Подает ей письма.)

Натали:

Из писем моего мужа. Н. Н. ПУШКИНОЙ. Около (не позднее) 3 октября 1832 г. Из Москвы в Петербург. Видишь ли, что я прав, а что ты кругом виновата? Пакет Бенкендорфа (вероятно, важный) отсылаешь, с досады на меня, бог ведает куда… (Плачет)

Хронограф:

Ну-ну, голубушка. Успокойтесь. Он давно простил. При жизни простил…