Красная Шапочка, черные чулочки Васина Нина

– Да ну?! – насмешливо хмыкнула девчонка и покачалась. – И ты согласилась?

– Я пока не могу. Я несовершеннолетняя. И школу закончить надо.

– Скажите, пожалуйста, какой прагматизм! – продолжала насмехаться девчонка. – А у тебя, кроме масла, случайно пирожков еще не было?

Я поправила на голове чудом уцелевшую во время моего пробега красную шапочку, но обижаться сил уже не было. Я только кивнула:

– С яблоками.

Это произвело мгновенное действие. Девчонка вскочила, скользя спустилась вниз и протянула мне руку с ужасно серьезным выражением лица. Когда она вытащила меня наверх, я потрясла рукой, надеясь, что плечевого вывиха не будет, и спросила:

– Что такое прагматизм?

– Как тебя зовут? – вместо ответа спросила девчонка.

Всегда, когда мне задают такой вопрос, я задумываюсь. В этот раз я доверилась безоглядно и сразу:

– Нефила.

– Агелена! – вдруг обрадовалась девчонка и протянула мне ту же руку, которой она с необычайной силой волокла меня вверх.

– Нет, мама почему-то выбрала имя Нефила, Агелена ей не понравилось, – чувствуя странное напряжение (на удивление у меня уже сил не было), ответила я, пряча свою руку за спину.

– Меня зовут Агелена Воськина! – закричала девчонка. – Ты моя сестра! Мы тебя ждем, ждем, а ты бегаешь по лесу!

Я оглядела место на траве позади себя и, не обнаружив никаких сотков, с облегчением села и только потом спросила:

– В каком смысле – сестра?.. Ты незаконнорожденная дочь моей матери?

– Я законная дочь твоего отца! Я родилась через семь месяцев после тебя! Ну? Неужели тебе никто про меня не рассказывал?

– Дочь отца?..

– Да тебе и правда плохо! Меня родители отправили в Загниваловку к бабушке на лето. Тебя никогда не отправляли, а меня – каждый год! До дома далеко – дойдешь?

– Подожди. Кто это – серебрянка? – Я все еще боялась четырех выживших змей.

– Конечно, паук! – радостно объявила Агелена. – Кто же еще?

– Паук?.. Я никого не вижу.

– Вон они, посмотри на кувшинки! Знаешь, кто первый в мире изобрел водолазное снаряжение?

– Конечно, знаю. – Я на всякий случай прилегла на локти, потому что кувшинки, на которые я пристально смотрела, вдруг расплылись мутными пятнами по воде. – Водолазный колокол изобрели древние греки.

– Ерунда эти твои древние греки! Водолазный колокол первой изобрела серебрянка. Она сплетает под водой плотный шелковый купол, цепляет его паутинками к водорослям, а потом наполняет воздухом.

– Изо рта?.. – тупо поинтересовалась я и тем самым разозлила девчонку. Глаза ее посветлели, у меня тоже так бывает, тогда мама говорит, что от злости у меня глаза лимонятся.

– Для такого имени ты слишком тупая, – заявила девчонка и тут же потемнела глазами. – Хочешь посмотреть?

– Да. Нет… Я плохо вижу, я очень устала.

– Это нужно смотреть лежа! Тогда бинокль не дергается.

– Бинокль? – Я с недоверием беру в руки тяжелый предмет.

– Смотри на воду рядом с листом кувшинки. Ты должна заметить, как паучок всплывет!

Я смотрела в бинокль, а Агелена рассказывала:

– Сначала серебрянка перевернется вниз головой и выставит брюшко. Потом обхватит брюшко передними и задними ногами, перекрестив их над водой. Потом ноги третьей пары…

– Третьей?

– Ты что, не знаешь, что у паука восемь ног? – с ужасом спросила Агелена. – Третья пара ног упирается в рамку из первых четырех и образует ловушку для капли воздуха. С этой каплей серебрянка погружается в воду и плывет к заранее сплетенному под водой колоколу. Выпустит туда воздух и – за следующей каплей, пока весь колокол не наполнится. Она потому и называется серебрянкой, что, перетаскивая воздух на себе, под водой светится облепившими ее капельками.

– А она не заблудится под водой? Если она тащит воздух, как исхитряется глубоко нырнуть? – заинтересовалась я, но не потому, что наконец разглядела ныряющую серебрянку, а потому, что под биноклем закрыла глаза и дала им отдохнуть, а с закрытыми глазами думается легче.

– Она не заблудится – это раз! – радостно сообщила Агелена. – Потому что всегда тащит за собой страховочную нить. И хорошо опускается вниз – потому что вниз брюшком! Брюшко – тяжелей! Брюшко – тяжелей!

Я убрала бинокль от лица. Агелена прыгала на одной ноге возле меня.

– Зачем она это делает? Зачем строит купол, таскает туда воздух?

– Живет она там! Ей нравится под водой. А хочешь, мы посмотрим, как она там сидит? Как она убирает в своем куполе, проветривает его через форточку? Она только есть в воде не может. Ест на суше.

– Через бинокль посмотрим?

– Нет, что ты. Через бинокль мы ничего под водой не увидим. Мы спустимся в воду, пройдем немного ногами, потом наберем воздуха и осторожно опустим головы под воду. Если двигаться медленно и осторожно, не поднимая ила, то…

– В другой раз! – перебила я Агелену.

К моему удивлению, она не обиделась.

– И правда. Тебя, наверное, уже обыскались. Ты что, – вгляделась она в меня с сожалением, – ничего не знаешь о пауках?

– Почему не знаю? Знаю. Я знаю, что из паутины нефилы можно спрясть шелк и он будет прочным и прекрасным, как никакой другой шелк, из него можно даже будет делать оболочку для дирижаблей… Был такой аббат…

– Кто-кто?

– Ну, священник по имени Камбуэ. Он из пауков галабов сделал настоящий ткацкий станок. Разместил их в выдвижных ящичках и тянул из них паутину сразу на станок. И ткал.

– Скоти-и-ина! – не одобрила Агелена подобную предприимчивость аббата Камбуэ.

– А в Новой Гвинее и на Фиджи паутиной даже рыбу ловят!

Мы помолчали.

– А зато серебрянка живет только здесь! – заявила Агелена.

– Только в этом пруду?!

– Нет. В наших прудах, ну, в смысле, в средней полосе России.

Мы опять помолчали, понемногу проникаясь чувством патриотической гордости. И я попросила:

– Помоги мне найти корзинку. Я не могу без нее прийти к бабушке.

– Да уж, – согласилась Агелена. – Она все глаза проглядела – где там ее внучка с пирожками и маслом?

– Лучше бы встретила меня на станции! – парировала я, вставая и отряхивая юбку. Мои разбитые колени сразу защипало. Агелена сорвала листья подорожника, облизала их и прилепила по одному на каждую коленку.

– И как мне идти? Отвалятся!

– Не отвалятся. – Она роется в кармане платья и вынимает обрезки капроновых чулок. Продев круговые полоски через ступни, надевает их мне на колени, закрепляя подорожник и затягивая в узелок лишнюю ткань.

– Здорово! – одобрила я. – Сама придумала?

– Нет. Тили мне всегда так делает, когда я расшибаю локти. Хорошо держит, да? Куда идти?

– Сюда… Нет, туда.

– Вообще-то ты выскочила с криком оттуда, – показывает Агелена совсем в другую сторону.

– Значит, туда.

Идти быстро невозможно. Агелена скачет впереди и уже через несколько метров показывает мне огромную жабу. Она без страха берет ее в руку. Жаба тут же пускает сильную струю. Агелена, похоже, ожидала этого, отставляет руку в сторону и чертит струйкой на земле круги. Мы смеемся.

– Зачем ты собирала серебрянок? – спрашиваю я.

– Тили решила переселить их на дальний пруд.

– Эта Тили… Она разводит пауков?

– Разводит? Нет, она им помогает, и пауки ей помогают. У серебрянки, например, очень сильный яд.

– Яд? – ужасаюсь я. – Тили нужен яд пауков?

– Серебрянки ядовиты. Ты что, не знала?

– А зачем этой Тили яд?

– Я не спрашивала, – просто отвечает Агелена. – Может, хочет отравить кого-нибудь.

– А я упала на соток с пауками, и они… они могли меня укусить?!

– Могли, – соглашается Агелена. – Вон там проходит дорога. Куда идти?

Показываю рукой. Мы довольно скоро обнаруживаем корзинку с пирожками и маслом.

– Вот здорово! – обрадовалась Агелена. – Я не думала, что мы ее найдем! А где же страшный убийца с ножом? – Она оглядывается.

– Машина застряла на дороге. Я подглядывала сквозь кусты. – Показываю рукой и едва успеваю схватить ее за платье. – Туда нельзя!

– Почему это?

– Там… Там лежал мертвый человек.

– Ну и что? Пойдем посмотрим, уехали они или нет.

– Ладно, только сначала я посмотрю, а уже потом – ты.

– Почему это?

– Потому что я старше! Мой папа ушел к твоей маме, когда я уже родилась! Значит, я старше!

– Подумаешь, а я выше и сильнее!

– Здесь важна не сила, а ум. То, что в голове. – Я показываю пальцем себе на лоб. – Я на семь месяцев умнее.

На это заявление Агелена не нашла что возразить, и я первая полезла сквозь кусты.

Машины не было. Это я сразу заметила. Еще я заметила, что мужчина (пригласивший меня в замужество), чтобы выбраться из ямы, ломал ветки и бросал их под застрявшее колесо. Только было я набрала воздуха, чтобы вздохнуть с облегчением, как увидела уже знакомый плед под деревом на траве.

– Он бросил труп? – удивилась Агелена, показывая пальцем на плед.

– Этого не может быть. – Меня затрясло.

– Но ты же видишь – покрывало что-то накрывает! Тебе страшно, да? Знаешь что, ты постой, а я пойду посмотрю.

– Не надо!

– Надо! – с нажимом сказала Агелена. – Я должна точно сказать Тили, есть там труп или нет!

– Зачем говорить это Тили?!

– Потому что она больше не позволит, чтобы на ее земле валялись всякие трупы!

Агелена бесстрашно сходила к дереву, приподняла плед и что-то разглядывала минуты две.

– Ну, что там?! – простонала я в нетерпении.

– Большая дырка в животе, – ответила Агелена.

– Тогда это точно тот самый! Уходи, что ты там смотришь?!

– Что значит – тот самый? – Она закрывает тело. – Ты думаешь, тут везде по кустам валяются всякие разные трупы?

– Я не знаю, я только думаю, что тот человек не мог здесь бросить своего друга. Он плакал… и вообще.

– Но бросил же! Где машина?

– Может быть, он поехал за гробом?

От слова «гроб» нам обоим стало страшно, и Агелена очень быстро потащила меня за руку за собой обратно к пруду.

– Не унывай, – сказала она. – Я все расскажу Тили, она придумает что-нибудь. Ты можешь двигаться быстрее?

– Не могу, меня ноги не слушаются! Я с шести утра бегаю, бегаю!..

– Тогда посиди у пруда.

– Ни за что! Хочешь, чтобы сегодня меня еще и пауки покусали? Сама сказала, что у серебрянок ядовитый укус!

– Они не кусают своих, – пожала плечами Агелена, и на меня дохнуло подводным холодком, и даже показалось, что по щеке провели паутинкой.

– Я схожу за Тили и заодно возьму тачку. Отвезем тебя домой на тачке, раз уж не дождалась Кубрика с телегой на станции!

– Не было никакого Кубрика!

– Я тоже сказала Тили, что ему не стоит заезжать за медом на хутор. Потому что, когда он заезжает за медом, он обязательно выпивает пару стаканчиков и потом забывает, куда ехал. А Тили сказала: не с девочкой же ему потом ехать за медом на хутор, а Кубрик…

– Замолчи, – жалобно попросила я. – У меня гудит в голове.

– Это как будто ты нырнула глубоко-глубоко, да?

– Да! И даже хуже…

В воде пруда отражались оранжево-розовые облака.

– Уже солнце садится, – вздохнула я. – Можно я отдохну у пруда полчасика, сил нет никаких.

– За полчасика я успею сбегать и привести Тили.

– Ты думаешь, что эта Тили захочет посмотреть на тело?

– Еще как захочет! – уверила меня Агелена Воськина и предложила отнести в дом бабушки корзинку. Я не согласилась. Я ни за что не хотела расставаться с корзинкой. Если честно, я не верила, что за мной кто-то придет в сумерках. Я не верила, что эта девчонка с моими глазами – настоящая. Мне казалось, что я попала в другой мир, мир Тили, собирающей яд пауков и обожающей смотреть на мертвых мужчин.

Агелена уже бежала, мелькая босыми пятками и придерживая одной рукой бинокль на груди, а в другой у нее трепыхался сачок. А я поняла, что боюсь садиться на землю. Ведь обязательно какая-нибудь чудом спасшаяся серебрянка доберется до меня и укусит.

С большим трудом удалось выдрать три огромных листа лопуха. Положив их рядом, я поместилась вся, вместе с корзинкой. Поджав к животу ноги и обхватив коленки – стало прохладно, – я смотрела на полоску леса за большим лугом и думала, что где-то в небе лежит девочка – совсем я, только наоборот – и смотрит на пруд, как на голубое облако…

Вероятно, я заснула. Я даже не слышала, как со скрипом подъехала тачка на двух больших колесах. Я открыла глаза – а надо мной склонилась женщина с распущенными длинными волосами. «Тили-тили-тили-бом, – сказала она весело, – бежит курица с ведром!» Я встала.

Таких волос я не видела никогда. Как будто на женщину накинули баранью шкуру – черные кудри укрывали ее до пояса и спереди, и сзади. Если бы не красная бархатная полоска на голове, проходящая через лоб, они бы и лицо ее закрыли. А какая красивая!.. Женщина взяла меня за подбородок горячими пальцами и смотрела в глаза улыбаясь.

– Здравствуй, Нефила!

– Здравствуйте…

– Агелена сказала, что на моей земле валяется мертвый мужчина.

До этого дня мне и в голову не приходило, что земля может быть чья-то.

– Это через дорогу, – показала я рукой.

– А он уже разложился? – спросил кто-то незнакомым голосом. Я резко повернулась. У тачки рядом с Агеленой стоял высокий взрослый мальчик – как мне показалось в парных июньских сумерках, тоже ужасно красивый.

Агелена прыснула.

Женщина распрямилась, прогнулась слегка назад и положила ладони на поясницу. Я отпрыгнула и чуть не закричала – у нее выступал огромный живот!

– Тили беременна, – тут же разъяснила Агелена, едва сдерживая смех.

– Беременна – это слабо сказано, – заметила Тили. – Я на днях должна разродиться.

– А вам тогда нельзя это трогать! – зашлась я от ужаса, что беременная женщина будет куда-то тащить на тачке тело мертвого мужчины.

– Ерунда, – отмахнулась Тили. – Зови меня на «ты». Родные все-таки. Это мой сын – Микарий. А с Агеленой ты уже познакомилась.

– Я зову его Макар! – непонятно отчего веселилась Агелена. Позже я заметила, что в присутствии этого мальчика она всегда впадает в неконтролируемое состояние языка и тела.

– А в нем уже завелись черви? – странным голосом, срывающимся то на бас, то на писк, поинтересовался мальчик. И я подумала, что природа изрядно устала создавать идеальные черты его лица – на ум времени и сил не хватило.

В лесу было темнее, чем на лугу у пруда. Микарий вез тачку, у которой ужасно скрипели колеса. Если бы не эти колеса – стояла бы оглушающая тишина, и представить в любой другой день, что я иду по темному лесу к забытому под деревом трупу, было бы равносильно самому кошмарному сну, от которого потом полдня вздрагиваешь. В любой другой, но не сейчас. Мне так спокойно и хорошо было с этими людьми, рядом с Тили, словно мы шли гулять в воскресенье в зоопарк и есть сахарную вату.

Потом Тили с сыном пошла смотреть на тело. Вернулись они быстро, и мы провели небольшой совет. Через кусты с тачкой не продраться. А если выйти на дорогу и по ней возвращаться к Загниваловке, то получится большой крюк и придется еще тачку везти через всю деревню.

– А это, учитывая мою репутацию, – покачала головой Тили, – крайне нежелательно.

Решено было оставить тачку на тропинке, а тело протащить сквозь кусты на пледе, которым оно было укрыто.

– А он точно мертв? – осторожно поинтересовалась я, вспомнив умоляющий голос и тяжелое дыхание.

– Мертвее не бывает, – успокоила меня Тили. – Ты хорошо запомнила второго, который его сюда привез? – спросила она.

Я не успела и рта раскрыть, как Агелена, давясь смехом, доложила:

– Конечно, она запомнила, он же предложил ей выйти за него замуж!

Тили посмотрела на меня ласково и вдруг обхватила за голову и прижала к себе. Я угодила лбом как раз в ее тугой живот.

– Бедная ты, бедная! – сказала она. – Забыть его сможешь?

Я ничего не ответила. Зачем огорчать беременную женщину? Вместо ответа я поинтересовалась:

– А фонарик кто-нибудь захватил?

– Ты что, не видишь в темноте? – Тили отстранила меня и подозрительно прищурилась.

– Она не знает, она, наверное, еще не пробовала! – проявила родственную поддержку Агелена.

– Стойте здесь, мы с Микарием притащим тело, – строгим голосом, отметающим всякие попытки обсуждения, приказала Тили.

Мы с Агеленой остались у тачки.

– Правда, она красивая… – не спросила, а мечтательно выдохнула Агелена.

– Я такую красоту только в музее видела. На картинах. На разных, – уточнила я. – Если собрать с самых прекрасных портретов – глаза, нос, руки…

– А спорим, волос таких ни у кого нет!

Я не стала спорить.

На тачку тяжелую ношу мы поднимали все вместе. Потом Тили попросила отдохнуть минуточку и стояла, прогнувшись и обхватив поясницу ладонями. Она смотрела сквозь кроны деревьев в небо и вдруг ткнула пальцем вверх:

– Вега сегодня какая яркая…

Пользуясь передышкой, я решила кое-что у нее выяснить:

– А что такое – девственница?

Агелена прыснула и запряталась за Микария.

Тачка при этом угрожающе покачнулась.

– Смотря что вкладывать в это слово. Если оттенок невинности, то это – неосуществимая мечта человечества. А если говорить о физиологии… – Тили задумалась. – То совсем просто: крепко сжатые ноги. Иногда это приводит к умению выбирать одного мужчину на всю жизнь.

Со страшным скрежетом мы провезли тачку до пруда. Там подобрали мою многострадальную корзинку. Я ничего не поняла из ее объяснений.

– А что, – поинтересовалась Тили, опять отдыхая прогнувшись, – пирожки действительно с яблоками? – При этом она сделала такое лицо, что я обругала себя последними словами за вредность, проявленную утром.

– Действительно…

Как недосягаемо давно было это утро! А если по правде, то другой начинки просто не было.

И мы пошли, скучившись вокруг тачки, которую вез Микарий, потому что дорога от пруда вся была в рытвинах и тачка то и дело заваливалась. И я поняла, что отлично вижу в темноте. Хотя, конечно, назвать темнотой эту подступившую молочную ночь было трудно. Звезды на небе можно было разглядеть только в затененных местах, а таких мест до дома с красной черепицей не было, поэтому мы шли под скрежет колес в клочьях тумана и без единой звезды, освещающей путь.

И вот мы оказались у высокого забора с большими воротами, запертыми на замок. Тили сняла с пояса связку ключей, отперла ворота, и мы все вместе проволокли тачку по огромному двору, в котором никого не было, кроме белой лошади, застывшей призрачным изваянием посередине.

– Кубрик вернулся, – кивнул на лошадь Микарий.

– Везем в первый сарай, – сказала Тили.

– А бабушка знает, что я приехала? – осторожно поинтересовалась я.

– Конечно, знает, – успела быстрой улыбкой подбодрить меня Тили. – Но порядочные бабушки в это время давно уже спят!

– Вот именно! – хихикнула Агелена.

Я поняла, что бабушки мне сегодня не видать, и, таким образом, я не выполню поручение – не отдам гостинцы в первое воскресенье июня. Но делать нечего – как бы побыстрее найти уголок и заснуть… Хотя бы даже здесь, в этом восхитительном сене. В нем должно быть тепло и душисто!..

– Скидывай на сено, – приказала Тили Микарию, берясь за концы пледа со своей стороны.

И все как-то быстро после этого разбрелись. Микарий забросал тело сеном, никто ничего мне не говорил, и я решила обойти постройки и поближе рассмотреть лошадь.

От самого большого строения с красной черепичной крышей отходили в стороны другие постройки, примыкавшие друг к другу общими стенами. Так что почти весь двор был застроен по периметру. Я насчитала двенадцать дверей в двенадцать разных построек. И это не учитывая лесенок, лестниц и мощных лестнищ, которые в некоторых пристройках вели наверх – вероятно, к другим дверям.

Лошадь оказалась спокойной и ласковой. В ее правом зрачке отражалась голубоватая луна. И в левом тоже. Я обходила несколько раз со стороны морды, разглядывая луну в зрачках, пока лошадь не замотала головой, словно ее от меня укачало, и не фыркнула громко и мокро.

– Тили сказала тебе идти в дом и помыться.

Я представила себе корыто и ведро воды, а угодила в огромную и шикарную ванную комнату. Агелена принесла мужскую рубашку, которая доходила мне до колен, и сказала, что Кубрик приехал в стельку пьяный.

– Тили пошла его лечить. Он напивается редко, но очень сильно. До чертиков.

– Каких чертиков?

– Он говорит, что они маленькие, мерзкие, со свиным рылом вместо носа. Короче – явные признаки белой горячки.

Я надела рубашку, и мы пошли смотреть на Кубрика в белой горячке. Мы шли и шли, переходя из одного помещения в другое. В темноте я то и дело едва успевала обойти какие-то незнакомые предметы и подушки, почему-то валяющиеся на полу, на мягких лоскутных половиках.

Кубрик оказался длиннющим и ужасно худым стариком. Меня так поразила его огромная коленная чашечка, что я не могла от нее отвести взгляда. В пламени свечи коленка блестела первобытной яростью и мощью неандертальца. Старик сидел на кровати, расставив в стороны голые ноги, так что между ними поместилась беременная Тили на стуле, и открывал рот широко и послушно, как птенец-переросток. Тили из глиняной кружки заливала большой ложкой ему в рот что-то густое и, вероятно, ужасно невкусное, потому что после каждого глотка он кривился и вздрагивал всем костлявым телом.

В комнате было темно, горела одна свеча в подсвечнике на столе и еще одна у кровати в широком бокале толстого красного стекла.

– Свояк ведь умер, – вдруг сказал Кубрик, когда Тили застучала по дну чашки. – Как же не выпить.

– Глотай! – приказала Тили.

– А могилу копать меня не взяли, какой с меня копальщик…

– Еще глотай!..

– Обидели они меня очень. Я сказал, что зимой все дрова сам заготовил…

– Глотай!

– И сам сложил. А они все равно не взяли могилу копать. Я не много выпил, это…

– Глотай!

– Это самогонка у них поганая, ты знаешь…

Тили встала, взяла его за щиколотки и закинула длинные ноги на кровать. Села рядом и стала втирать в грудь старику мазь из поллитровой банки.

– Я от обиды, конечно… еще выпил и пошел на кладбище. Чтобы глянуть, где копают. А там, сама знаешь, как это бывает – когда докопали… Выпили, конечно, все вместе.