Флотская богиня Сушинский Богдан

14

Комбат добавил еще что-то, но Евдокия не расслышала, что именно, поскольку все внимание ее привлекло появление у админкорпуса, где десантники ждали появления отбывшего на заправку грузовика, главврача Христины Нерубай.

— Ефрейтор Гайдук, ко мне!

Степная Воительница тут же поблагодарила предков за то, что по фамилии пол ее установить невозможно.

— Только не выдавайте меня, пожалуйста, Христина Никифоровна, — еще на ходу вполголоса взмолилась Евдокимка.

— Кому не выдавать, голуба моя невенчанная?

— Им, всем… В списке я значилась как «Гайдук Евдок. Ник.», и комбат принял меня за Евдокима. За парня то есть.

— В перевоплощения поиграть захотелось? По стопам «кавалерист-девицы» Дуровой решилась пойти, голуба моя невенчанная? — не очень-то удивилась главврач. Видно, за годы работы в военном госпитале она уже разучилась чему-либо удивляться. — Слышала о такой?

— Ее преподавательница одна наша обожала, — ответила Евдокимка, имея в виду Анну Жерми. — О судьбе рассказывала. Но только в отличие от «кавалерист-девицы» у меня это самое перевоплощение произошло не по моей вине, а как-то само собой.

— Что ты передо мной оправдываешься, голуба моя невенчанная? — попыхивала «козьей ножкой» подполковник Христина. — Взять меня — так и перевоплощаться уже нет смысла. Так или иначе, а я даже забыла, когда женщиной себя чувствовала. Только не подумай, что бравирую. Наоборот, стыжусь. Смотри, как бы и тебе устыдиться не пришлось.

— А я уже зачислена в десантный батальон морской пехоты, как боец, как мужчина, о чем можно только мечтать[26].

— А вот это уже и на диагноз тянет! — Нерубай, почти не открывая рта, произвела на свет некое унылое, монотонное «кги-ги-ги-ги» — подобное ржание можно было услышать разве что от старой некормленой лошади.

Но впервые за все встречи с главврачом Степная Воительница вдруг увидела, как эта резкая, суровая с виду женщина… улыбается.

— Зачем я стану выдавать тебя, голуба моя невенчанная? Тебя сама природа женская выдаст. Говорю тебе: оставайся в госпитале. Медсестрой оформлю; специальные курсы как раз открываются…

— Но я воевать хочу, как обычный боец.

— Тогда природу свою признай, голуба моя невенчанная, и воюй медсестрой. Давай я сама с твоим комбатом поговорю. Эй, капитан!

— Умоляю: не надо! Меня тут же выгонят из морской пехоты, еще и подумают черт знает что. Словом, засмеют.

— И подумают! — цинично напророчила ей главврач. — И дай-то бог, чтобы ведь только засмеяли, а не все остальное и прочее с тобой сделали…

— Хоть вы не пугайте! Сама по этому поводу издергалась.

— Она, видите ли, издергалась! — вновь хохотнула подполковник, увлекая ее за собой, в здание, чтобы уже в кабинете своем продолжить: — …А как ты выживать в табуне изголодавшихся по женскому телу мужиков собираешься — об этом ты подумала, голуба моя невенчанная?

— Да как-нибудь приспособлюсь.

— Ага, «приспособишься»?.. При первой же штыковой атаке приспособишься! Смотри, чтобы за трусость под трибунал не отдали.

— Из-за этого меня не отдадут. Мне ведь в бою уже приходилось бывать. Я даже немцев убивала. Так что трусости я не боюсь.

— Трусости, — улыбнувшись, Христина Никифоровна предложила ей сесть, — мы все не боимся. А вот крови да смерти, которую тебе на кончике штыка преподносят? Я ведь, голуба моя невенчанная, тоже повоевать успела, еще в Гражданскую. Впрочем, это к диагнозу не относится. Кстати, тобой тут из органов интересовались. Подполковник Гайдук. Знаешь такого? Из Харькова дозвонился.

— Дядя мой. Когда мы расставались, был майором.

— В войну по службе быстро продвигаются; правда, гибнут еще быстрее. Просил взять тебя под опеку. Обрадовался, что все обошлось. Почему не сказала, что дядя твой — в НКВД и при высоких должностях?

— Что ж об этом говорить на всех перекрестках?

— На перекрестках — боже упаси, а в кабинетах — не стесняйся, — поучительно молвила Нерубай. — И еще… Забыла сказать… Некий подполковник Гребенин о судьбе твоей справляться изволили-с. Вчера-с еще.

— Неужели Гребенин? — вмиг вспыхнули глаза девушки. — Как же ему удалось разыскать меня?

— Догадаться нетрудно — благодаря капитану Зотенко, который запомнил номер нашего госпиталя. Обнаружить, где мы базируемся, было не так уж и сложно.

— Извините, но, что он, этот подполковник Гребенин, говорил?

— О… Господин подполковник желали-с вашего выздоровления и просили передать, что теперь они, вместо погибшего полковника (не помню фамилии) командуют полком.

— Почему вы так о нем? — спросила ефрейтор главврача. — По-моему, обычно он говорит спокойно и совсем не так, как многие другие — с криками и матом…

— Нечто барское в голосе его чувствуется, — уловила Христина в глазах Евдокимки укор и удивление. — Или, может, «из тех еще» интеллигентов; словом, голос… в самом деле уважительный, сдержанный, не солдафонский. Так я и подумала: уж не в женихи ли метим-с?

— Да ну, что вы?! Просто он начальником штаба полка служил, а штаб в городке нашем располагался.

— Что из начштабов происходит — не помеха. В таком деле ты, конечно, сама решай, голуба моя невенчанная; если только не слишком староват для тебя.

— Староват, наверное, — по-простецки вздохнула Евдокимка.

— Вот-вот, и я о том же… Сколько ему отстукало?

— Точно не знаю, — потупив глазки, соврала Евдокимка. — Известно только, что — из офицерской семьи происходит, из дворян.

— По нынешним временам — не самое большое достоинство. Из «бывших» очень многих в расход пустили… Но эта нынешняя война с германцем — уже не та, сволочная, Гражданская. Эта война многим и родословные подправит, и биографии подчистит.

Если бы они с Христиной сблизились немного раньше, то Евдокимка призналась бы ей, что с Гребениным у нее случились всего лишь несколько коротких встреч. Другое дело, что взбудораженная девичья память снова и снова прокручивала их во всех мыслимых подробностях.

Однако увести себя от интересующей ее темы Христина Никифоровна не позволила.

— С первым своим мужчиной, ротмистром почти на двадцать лет старше меня, я оказалась на армейском тулупчике, когда мне еще до шестнадцати требовалось дожить. Поэтому зубы мне не заговаривай, отвечай на вопрос: что у тебя было с этим «переростком»? Твой дядя из органов поручил заботиться о тебе, как о дочери, которой у меня никогда не было; еще и пригрозил, что, если с тобой что-то «пойдет не так»… — повысила голос подполковник.

— Ничего такого, вообще ничего, — зарделась Евдокимка.

Самокрутки Христине «мастерил» завхоз Данилыч, который — судачили — одновременно являлся не только ординарцем главврача, но «мужчиной для удовлетворения плоти», как сама она называла всякого «невенчанного», с кем сводила судьба. Он же откуда-то добывал для нее самосад и вечерами скручивал с десяток «козьих ножек», обхватывая каждую из них специальной резиночкой.

Вот и сейчас Христина прикурила от массивной золоченой зажигалки и сладострастно пыхнула дымом прямо в лицо девушки.

— С подполковником не было, а с кем в таком случае было? — невозмутимо интересовалась главврач, попутно просматривая какие-то бумаги, требующие резолюции. — С кем-то из одноклассников?

— Ну, чтобы так, по-настоящему, только однажды. С лейтенантом, и тоже с морским пехотинцем. Лощинин его фамилия, — девушка вопросительно взглянула на главврача, уж не оказывался ли этот офицер среди пациентов госпиталя. — Но мы всего лишь разговаривали…

— Лощинин, говоришь? Лейтенант? Через наше чистилище таковой не проходил, — Христина задумчиво дымила в потолок. — Точно. На фамилии у меня память цепкая. Но выходит, что и в твоей судьбе без ротмистра на походной повозке не обошлось…

— Никакого ротмистра! — решительно воспротивилась такому толкованию Евдокимка. — Никакой повозки! На следующий день его батальон отправили на фронт — и все, больше мы не виделись.

— Значит, «ротмистр на походной повозке» у тебя, голуба моя невенчанная, еще только должен появиться, — размашисто подмахнула главврач красным карандашом какую-то бумагу, словно приговор подписала. — Все, Гайдук, свободна; служи!

В ту же минуту в дверь постучали, и на пороге появился запыхавшийся комбат.

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться? Капитан-лейтенант Кор-р-рягин, — звук «р» в своей фамилии он произносил так же размашисто, как Христина накладывала свои резолюции, на три фамилии хватило бы.

Евдокимка тут же отвернулась к нему спиной, лицом к главврачу и, приложив палец к губам, молитвенно сложила руки у груди.

— Чего застыл каплей? — никак не отреагировала на ее мольбу Христина. — Тебе, я так понимаю, ефрейтор Гайдук нужен?

— Так точно. Машины прибыли, весь личный состав погрузку завершил, ждем.

— Здесь такие люди о здоровье Гайдука справлялись, тебе лучше о них и не слышать. Так что подождешь!

— Понимаю, — многозначительно проговорил Корягин, улавливая ход мыслей главврача. Высокие покровители еще никому не мешали, особенно на фронте.

— Я бы его в охране лагеря оставила, если бы он не рвался в твои десантники.

— Что такое охрана госпиталя, а что такое морская пехота?! — решительно поддержал комбат действия Евдокимки.

— Только я тебя, капитан-лейтенант, сразу предупреждаю: не убережешь этого парня или дашь в обиду, мы тебе, голуба моя невенчанная, всем медперсоналом операцию делать будем; причем безо всякого ранения и наркоза, прямо на передовой. Так что не только от звания твоего, но и от всего прочего останется только вторая часть. Надеюсь, ты меня понял?

Наслышанный о суровом нраве этой госпитальной дамы, комбат благоговейно выслушал ее приговор и поспешно произнес:

— Да никто в батальоне и не посмеет… товарищ подполковник.

— Ну, смотри у меня, сам клялся!

— Слово комбата Кор-р-рягина.

— Знал бы ты, голуба моя невенчанная, скольких комбатов, с их «словами» и клятвами, через руки мои прошло… — выпустила с кольцами дыма подполковник Христина. — Нет, в самом деле: сколько их прошло… — романтично закатила глаза казачка, явно забываясь при этом и на какое-то время теряя нить разговора.

Комбат с опаской окинул взглядом ее мощную фигуру и, твердо заверив себя, что все равно ничего путного с такой «гренадершей» у него не получилось бы, окончательно присмирел.

— За парнем я присмотрю. В этом, товарищ подполковник, можете не сомневаться.

— Но-но! Ты, голуба моя невенчанная, присматривайся, только того, не перестарайся, — неожиданно резко отреагировала Христина. И была немного разочарована, что комбат так и не понял, что именно она имела в виду.

15

Поначалу «особисты» разведки встретили Жерми с такой злорадной яростью, словно давно знали про ее существование, многие годы разыскивали и выслеживали, чтобы теперь отыграться за неудачи. Однако Бонапартша оказалась не из тех женщин, кого можно запугать расстрелом, лагерем или расправой над родственниками, к тому же на допросах она вела себя хладнокровно, с «улыбкой аристократической вежливости» на устах, позволявшей ей выигрывать все словесные дуэли.

Впрочем, это не помешало Жерми уложить одного из следователей, пришедших в бешенство от ее вежливости, на пол «сабельным» ударом в кадык. До этого лейтенант НКВД минут двадцать жесточайше избивал ее, демонстрируя привычные для себя методы «допроса с пристрастием». Анна смиренно терпела все его истерики, вспоминая, что на тренировочных допросах в «белой» контрразведке, не говоря уже о допросах в ЧК, следователи резвились не менее изысканно, хотя и столь же безуспешно.

Еще во времена подготовки Жерми в деникинской контрразведке обнаружили два бесценных свойства этого агента. Во-первых, Анна проявляла странное невосприятие боли и вида крови, а всякое запугивание вызывало у нее не страх, а яростную, мстительную ненависть. А во-вторых, и тогда, и сейчас Жерми мастерски имитировала обмороки.

В общем-то, искусству по любому поводу впадать в обморочное состояние барышень-аристократок обучали с младых ногтей как величайшей из добродетелей. Однако Бонапартша владела этим мастерством с особым артистизмом и психологической достоверностью. Ее обмороки были так глубоки и естественны, что ни один врач уличить девушку в притворстве не решался.

Возможно, и на сей раз все закончилось бы обмороком, если бы обнаглевший лейтенант Дранкин не попытался еще и по-пролетарски облапать ее, дочь генерал-адъютанта Подвашецкого, как деревенскую девку за банькой. За что тут же был наказан. «Если мне удастся вырваться отсюда, — все с той же улыбкой аристократической вежливости проговорила Жерми, сдавливая ребром подошвы своего сапожка сонную артерию энкавэдиста, — у тебя, нехристь, останется только один выход — повеситься на собственных кальсонах».

Ни следователь, ни сама Анна не знали, что вот уже в течение нескольких дней в комнате, отделенной от камеры пыток всего лишь фанерной перегородкой, их словесные турниры прослушивают генерал Шербетов, подполковник Гайдук и специально прибывший из Москвы специалист по Белому движению полковник Волынцев. До сих пор безразличные и к истерическим экзальтациям лейтенанта, и к душевным терзаниям Жерми, они соблюдали чистоту допроса, а значит, и чистоту проверки. Но сейчас, поняв, что за перегородкой происходит нечто из ряда вон выходящее, они ворвались в «инквизиторскую» как раз в тот момент, когда, стоя над приподнимающимся на коленки следователем, Бонапартша освобождала от обоймы его пистолет.

— Пристрелю, сука белогвардейская! — ерзал по полу, под нацеленным на него пистолетом, следователь. Все еще плохо ориентируясь в пространстве и еще хуже соображая, он даже не оглянулся, чтобы посмотреть, кто там безмолвно возник в проеме двери. — Ты у меня, падла, во всем сознаешься и все подпишешь. После чего зае… тебя, на хрен, как последнюю бл… и пристрелю!

— Это ж, кто тут е…рь такой нашелся? — первым не выдержал полковник Волынцев. Прежде чем произнести это, он вопросительно взглянул на генерала, и тот резко повел подбородком в сторону следователя, словно подавая команду «Ату его!». — Мы уже видели таких, которые половину России угрожали пере… А на самом же деле они эту половину всего лишь проср… В общем, видали мы таких еб… как ты, лейтенант. Прошу прощения, Анна Альбертовна, за несвойственную мне лексику.

— Другой лексики он попросту не воспринимает, — с холодной вежливостью простила его Жерми.

— Встать, лейтенант, встать! — зычным голосом командира, привыкшего видеть перед собой плац с полковым построением, скомандовал Волынцев. — Перед тобой — старшие офицеры НКВД и генерал, а ты ползаешь тут на четвереньках. Напился, поди, до поросячьего визга?!

— Никак нет, я трезв, — едва проговорил Дранкин. Чувствовал он себя, как висельник, которого только что извлекли из петли.

— Это еще нужно будет доказать.

Полковник взял из рук Анны пистолет, проверил, нет ли пули в патроннике, дабы этот психопат сгоряча не воспользовался им, и только тогда швырнул его в ящик стола. Так окончательно и не придя в себя после примененного Жерми удара в кадык и нравоучительного удушения, лейтенант приподнялся, но полковник тут же заставил его опуститься на колени, чтобы найти залетевшую под стол обойму.

— Я буду жаловаться, — дрожащим голосом пробормотал следователь откуда-то из-под стола. — Все, что здесь произошло, я изложу в рапорте своему непосредственному начальнику, — явил он наконец Шербетову свое багрово-синюшное лицо закоренелого пьяницы и гипертоника.

— Самое разумное, что вы можете сделать, — проговорил генерал, — это последовать совету офицера разведуправления НКВД товарища Жерми: то есть повеситься на собственных кальсонах. Причем сделать это желательно до того, как вы окажетесь в роли допрашиваемого. Поскольку следователем будет… она же, Анна Жерми.

— Так она что, сотрудница НКВД?!

— …которая проходит испытательную проверку перед заброской в тыл врага, — уже спокойнее объяснил полковник, надеясь, что следователь угомонится; никто из присутствующих здесь в раздувании конфликта заинтересован не был.

— Но, товарищ генерал-майор… — почти мгновенно сменил следователь маску гипертоника на посмертную маску узника колымского лагеря. — Меня никто не информировал. Если бы я хотя бы догадывался…

— А почему вы решили, что кто-то здесь обязан информировать вас, лейтенант? — сурово ухмыльнулся Шербетов. — Идите, и чтобы через полчаса на этом столе лежала расписка, в которой вы обязуетесь напрочь забыть о том, что когда-либо допрашивали или хотя бы мельком видели офицера внешней разведки Анну Жерми. Вам все понятно?

— Так точно, понятно, — испуганно повертел следователь явно онемевшей шеей. — Есть, подготовить расписку, товарищ генерал-майор.

— И чтобы никто, кроме вас, в управлении не знал о существовании этой разведчицы. Одно неосторожное слово — и кальсоны в вашем распоряжении. Всё, вон отсюда!

16

Формирование третьего батальона 6-й бригады морской пехоты проходило на территории какой-то автомобильной части, люди и техника там уже полегли где-то на подступах к Днепру. Отделение охраны ее тут же было зачислено в моряки, вместе с сотней добровольцев из плавсостава погибших днепровских судов и портовых рабочих. К ним же присоединились и десятки бойцов, набранных по госпиталям и райвоенкоматам.

Евдокии интересно было наблюдать за тем, как быстро обмундированный на флотский манер этот разношерстный люд перенимал выражения и традиции военных моряков. Как тридцатилетние мужчины, в большинстве своем никогда не видевшие моря и не ступавшие на палубы боевых кораблей, по-мальчишески озорно учились заламывать бескозырки и копировать походку бывалых мореманов. А с каким превосходством, щеголяя скрипучими ботинками и клешем черных брюк, посматривали они на бойцов маршевых стрелковых рот!

Кстати, маршевые подразделения эти спешно формировались неподалеку, на территории разбомбленного немцами консервного завода и уходили в сторону фронта раньше, чем солдаты успевали научиться правильно закреплять на своих икрах проклятые портянки[27]. Под хохот и подковырки моряков, тряпье на ногах разматывалось и тащилось по земле, на него наступали идущие позади, создавая тем самым комичные ситуации — хоть какое-то да развлечение.

Понятно, что в самом батальоне десантников в центре всеобщего внимания оставалась небольшая группа настоящих военных моряков, стихийно группировавшихся вокруг главстаршины Климентия. Самим своим видом безудержного громилы этот, в общем-то, добродушный, уравновешенный человек способен был навести страх на всякого, кому захотелось бы обидеть Евдокимку.

Гайдук, которая и сама могла постоять за себя, умело пользовалась его дружбой. Особенно после того, как Климентия назначили старшиной роты, то есть тем командиром, с каким ни один здравомыслящий боец портить отношения обычно не решается. Достаточно было кому-либо подкатиться к ней с самой безобидной подковыркой, как тут же рядом появлялся старшина и рыком «Оставь парня в покое, пока рынду не надраил!» извещал о праве ефрейтора Гайдук на его, старшины, высокое покровительство. Так что у шутника надолго пропадало желание подтрунивать. Причем не только над ней, но и вообще над кем бы то ни было.

Евдокия старалась перенимать манеры не только морских пехотинцев — ходить, говорить, мыслить, и все вразвалочку — но и мужские манеры. Она училась не краснеть, слушая скабрезные байки о любовных похождениях, плотоядно смотреть на женщин… В батальоне уже знали, что Евдокимке еще нет восемнадцати и что он еще, по существу, мальчишка. Поэтому на возраст его, на «малолетнее шалопайство», списывалось многое — и неокрепший, нередко срывающийся голосок, и мозоли от саперной лопаты или весел на неокрепших руках…

Используя баркас и четыре шлюпки, их рота днем и ночью училась «ходить на веслах», «держать волну» и, «ведя огонь с плавсредств», высаживаться в тылу противника, «закрепляясь на плацдармах». Поначалу работать веслами у девушки получалось так же плохо, как и у многих других бойцов, никогда этих весел в руках не державших. Однако Евдокимка чисто по-женски «подкатилась» к бывшему матросу минного тральщика Таргасову, которого так и называли в роте Тральщиком (тот оказался отменным гребцом), и Тральщик сдался. В свободное время он инспектировал ее, обучая не только работе веслами, но и технике разворота шлюпки, умению вязать швартовые узлы…

Тем не менее ей, от природы рослой и физически крепкой, привыкшей к крестьянскому труду, тягаться с мужчинами оказалось трудно. «Ничего, — утешала она себя, — скоро на фронт. Там все будет проще и легче. Даже если со временем и отроется моя неправда, так то со временем».

Мыслить о себе в мужском роде оказалось значительно проще, чем, пребывая в этом же роде, вместе с целым табуном мужиков банально сходить в отхожее место, уложившись при этом по времени в несколько минут, отведенных командой «оправиться — заправиться!». Оставалась еще проблема месячных; каким-то образом, впадая в примитивное вранье, прибегая ко всевозможным уловкам, следовало избегать общего похода в баню, как и общего переодевания. Добро еще, что грудь ее была далека от изысканных форм, которыми блистала незабвенная Вера Корнева, к тому же телогрейки и матросские бушлаты скрывали и ту, что досталась Евдокимке от природы.

Превращенные в казармы корпуса приморской базы разделили на комнатки, и старшина роты Климентий постарался «забронировать» за собой комнатку на двоих… с ефрейтором Гайдуком. Мало того, постепенно этот самый ефрейтор стал его первым помощником во всех хозяйственных делах. Разве что от назначения на должность заведующего ротным складом-каптеркой решительно отказался. Однако особого протеста у старшины такое упрямство не вызвало: в конце концов паренек хочет стать настоящим десантником. Что тут непонятного?

— Как служба, пехотинец? — комбат Корягин на стрельбище возник неожиданно.

Формирование батальона уже завершалось; экипировка и вооружение — тоже, и теперь он мог немного передохнуть от организационно-хозяйственной суеты, побывать в подразделениях, присмотреться к бойцам и их подготовке. Впрочем, сегодня он прибыл с особой миссией.

— Все по уставу, товарищ капитан-лейтенант, — бойко заверила его Гайдук. — Замечаний по службе нет, просьб — тоже.

— Не трави якорь, ефрейтор: «Замечаний нет». Замечания всегда должны быть, уж поверь старому комбату Кор-рягину. Ходят слухи, очень метко стреляешь?

— Да так себе, как все.

— Почему неточно информируете комбата, товарищ старший краснофлотец? — насупился командир взвода Демешин. Бывший секретарь парткома совхоза, он теперь пытался наладить во взводе истинно партийную дисциплину. Причем начал с того, что принципиально отринул матросский юмор и вообще «флотское миропонимание», по словам Климентия. — Вот его результаты. — Демешин взял с полевого стола мишень, центр ее был густо изрешечен пулями. — Кстати, стреляет не из винтовки, как все остальные, а из своего карабина.

Комбат внимательно присмотрелся к каждой пробоине в мишени, словно подозревал комвзвода в подлоге, и, потрясая мишенью, сурово пробасил:

— Еще раз вот так вот якорь травить станешь — на рее подвешу, вместо сигнального вымпела! Ну-ка, выдать этому стрелку две обоймы и установить новую мишень! Членораздельно выражаюсь, Гайдук?

— Так точно, членораздельно.

— Стрелять будешь по всякому — на ходу, в полный рост, пригнувшись, с колена, лежа. Но все — в движении, как бы во время атаки. Представь, что наша разведгруппа попала в засаду. Отойди шагов на тридцать и начинай.

Сменяя позицию, то перемещаясь из стороны в сторону, то бросаясь на землю и перекатываясь с боку на бок, Евдокимка всякий раз успевала досылать в патронник новый патрон и производить выстрел — почти не целясь, даже не поднося карабин к плечу. «Маневрирование туловищем», как называл это старшина Разлётов, у нее получались неуклюже, но когда офицеры посмотрели мишень, то развели руками.

— Тебя конечно же следовало бы отдать на курсы снайперов, но только черта им в зубы, — заявил комбат. — Никогда и ни за что! Членораздельно выражаюсь?.. Ты, я помню, неплохо «шпрехаешь»?

— У нас это наследственное, семейное. В свое время мать угораздило стать учительницей немецкого…

— Благодари судьбу, что не скрипачкой, а то бы душу тебе смычком извела.

— Только и радости в жизни…

— Вот и я о том же. Ситуация, словом, такова, — придерживая Евдокимку за предплечье, Корягин отвел ее чуть в сторону. — Вчера меня вызвали в штаб бригады и назначили командиром нового, отдельного, особого батальона. Учитывая, что службу свою в морской пехоте я когда-то начинал в разведке, мне поручено срочно создать «разведывательно-штурмовой», как мы его условно назвали, батальон, в задачу которого будут входить разведка, диверсии, захват плацдармов на вражеской территории.

— Вы начинали со службы в разведке? — искренне удивилась Евдокимка. — Я даже не догадывала… не догадывался, — едва успела она проглотить женское окончание. И тут же укорила себя: «Это ж нужно! Чуть было таким вот глупым образом не рассекретилась». — Наверное, вас специально готовили для этого?

— Не спорю, кое-чему обучили, — иронично передернул щекой комбат. — Тем не менее я попросил направить к нам из разведотдела штаба армии инструктора, а еще лучше — двух. Но вернемся к нашему отдельному батальону. Решено также, что одна из трех его рот будет разведывательно-диверсионной. А значит, отборной; в армейском понимании этого слова, естественно.

— Если нужно мое согласие…

— В «диверсант-роту» набор ведется только на добровольной основе. Что, ефрейтор, возникли сомнения?

— Никак нет. Уже согласен.

— Вот это комбат Кор-рягин понимает! Первый взвод ее сформируем сегодня, прямо сейчас. Можешь кого-то рекомендовать?

— Прежде всего — старшину Климентия.

— И пусть только попробует отказаться! — воодушевленно поддержал ее комбат.

— Клим Климентий — отказаться? Да никогда! Кстати, он и командиром взвода мог бы стать.

— Или же остаться старшиной роты. Но ты прав, ефрейтор, на первых порах ему следует поручить командование этим взводом. А там, глядишь, и младшего лейтенанта присвоят; война — время чинов и орденов.

— Обязательно нужно присвоить.

Евдокимка назвала также Таргасова и еще десятка два бойцов, показавшихся ей наиболее крепкими, кого успела приметить в первые же дни службы, особенно во время учебных десантов, когда «бои на плацдармах» велись рота на роту.

Георгия Аркашина же в их числе Гайдук назвала лишь из уважения к его честно заслуженной тельняшке. В показном балагурстве этого «хлопца из Голой Пристани» просматривалось нечто фальшивое; к тому же он то и дело придирался к Евдокимке, всячески стараясь ее «подначить», не зря старшина Климентий называл его не иначе, как «тля бердичевская».

Правда, поначалу девушка не могла понять, почему именно «бердичевская», но потом выяснилось, что самого его, Клима, как беспризорника, отловили где-то в районе этого самого Бердичева. Настоящее имя свое старшина тщательно скрывал, поэтому беззастенчиво врал, что приходится внебрачным сыном самому Климентию Ворошилову. И хотя за байку эту его в детстве били беспощадно, и не единожды, кличка «Ворошило» к нему приклеилась как-то сама собой. «Нарисовать» же фамилию «Климентий» мальчишка попросил сам, чтобы была похожей на его настоящую — Климентьев, в чем он так и не признался. Впрочем, все это — дела минувших дней. Теперь же в роте все звали старшину просто Климентием, не утруждаясь уточнением — имя ли это старшины или же его фамилия?

17

Когда следователь-садист вышел, мужчины сочувственно осмотрели прислонившую к стене между столом и сейфом, избитую, смертельно измученную женщину, и в кабинете воцарилось неловкое молчание. Жерми конечно же не нравилось, что сразу трое мужчин ее — в таком виде! — рассматривают, словно уличное привидение. Собственный взгляд Анны был преисполнен саркастического осуждения.

Впрочем, турнир взоров длился недолго, и прервала его сама Жерми:

— Так что, господа? Процесс опознания считается завершенным? — она нашла силы озарить энкавэдистов своей старательно отрепетированной улыбкой. При этом левый глаз ее синюшно заплыл, нижняя губа оказалась рассечена, а на подбородке и на скулах запеклись комочки крови — пусть господа офицеры полюбуются тем, чем хотели полюбоваться.

— Извините, Анна, но так было необходимо, — сугубо по-генеральски извинился перед ней Шербетов.

— Если необходимо, тогда стоит ли оправдываться, генерал? — вновь озарила его Жерми улыбкой Квазимодо. — Не утруждайте себя жалостью.

— Речь идет не о жалости, а о жестоких реалиях нашей службы. В утешение всем нам сообщу: сегодня поступило подтверждение того, что проверку младший лейтенант Жерми прошла и ее зачисляют в специальную разведшколу.

— Наконец-то я вижу проявление некоторого благоразумия, — сдержанно прокомментировала Анна.

Доселе молчавший подполковник Гайдук неожиданно обрел дар речи и предложил Жерми присесть. Его тут же, извиняющимся тоном поддержали генерал и полковник. Анна смертельно устала, поэтому инстинктивно шагнула к стулу, на каком еще недавно восседал ее экзекутор, однако опуститься на него так и не решилась, побрезговала.

— Лучше уж я постою, — процедила сквозь распухшие губы она.

Осознав неловкость положения, в котором все они пребывали, находясь в этой камере пыток, генерал признал свою ошибку тем, что предложил пройти в его кабинет.

Пока адъютант накрывал стол четырьмя рюмками коньяка, бутербродами с маргарином и пирожками, вызванная Шербетовым медсестра-сержант, из бывших лагерных надзирательниц, провела Анну в офицерскую душевую и помогла привести ее внешность в порядок.

Они выпили за победу, за доблестную разведку и за всех тех, кто в эти дни сражался на видимых и невидимых фронтах.

— Прямо скажу, — возобновил разговор генерал, обращаясь к Жерми, — о восстановлении вас в звании подполковника, до сих пор к тому же не подтвержденном документально…

— …не может быть и речи, — завершила его фразу Анна.

— Мне бы хотелось выразиться деликатнее: «Речь вести пока что рано». Улавливаете разницу в формулировках?

— Лично я — да, улавливаю, — благодаря усилиям медсестры вид у Анна стал более или менее благопристойным. Во всяком случае, Жерми пыталась убедить себя в этом. — Вопрос: улавливают ли ее те, от кого эти формулировки зависят?

— Одно могу сказать: со временем, возможно, в звании вас все-таки повысят. Главное, что вам присвоено первое офицерское звание, а значит, вы стали кадровым командиром. Поверьте, это дорогого стоит.

— Не слишком ли много мы уделяем этому внимания, товарищ генерал? — агнецки-елейным голосом упрекнула Жерми. — Когда, по щедроте душевной, генерал Врангель, от имени гибнущей России, даровал мне чин подполковника, я тоже особого значения этому не придала. Свой настоящий чин я всегда определяла собственной самооценкой в ту или иную пору своей жизни, в той или иной обстановке.

«Неплохо сказано, — отметил про себя Волынцев, наблюдая за тем, как подполковник Гайдук повторно наполняет рюмки коньяком. — Правда, ее раскрепощает то, что с Шербетовым она уже знакома, и тот протежирует ей. И тем не менее…» Полковник удивился, с какой раскованностью Анна ведет себя в разговоре с генералом. В иной ситуации это покоробило бы его, но сейчас, в роли инспектора, он воспринимал эту особенность характера Анны с точки зрения ее способности вжиться в высокородную среду. Аристократизм поведения и светская непринужденность — вот то, чего не хватало многим агентам, которых готовили для работы в белогвардейской и дипломатической среде; и привить это было, ох, как непросто!

— Я так понимаю, — не стала разочаровывать его Анна, — что задание мое будет заключаться не в проведении какого-то банального теракта, для этого у вас людей хватает, а в том, чтобы я достойно обосновалась в белоэмигрантской среде.

— В общих чертах — да, — признал Волынцев. — К конкретному же разговору об операции мы вернемся через пару месяцев.

— Стало известно, — произнес генерал после того, как была отдана дань второму тосту, «за сотрудничество во имя спасения великой России», — что многие бывшие белогвардейцы уже сейчас, на этом этапе войны, активно сотрудничают с немцами. Притом, что значительная часть их прошла специальную подготовку в различных разведывательных школах и на пропагандистских курсах.

— Этого и следовало ожидать, — спокойно парировала Жерми. — Замечу, однако, что сотрудничать с немцами решатся далеко не все бывшие офицеры Белой гвардии. Даже сгорая при этом от ненависти к коммунистам. Не все! — она с внутренним удовлетворением проследила за нервной реакцией генерала и особенно полковника: не так уж часто им приходилось слышать о ненависти к коммунистам. — Презрение к нашему историческому врагу — германцам — у многих все же сильнее, нежели презрение к своим идеологическим противникам в России. Кстати, вам стало что-нибудь известно о судьбе моего отца?

Генерал выразительно взглянул на Волынцева. Тот прокашлялся и, сомкнув густые седеющие брови, пробубнил:

— Мне не хотелось бы затрагивать эту тему прямо здесь и сейчас. Но, поскольку вы, Анна Альбертовна, просите об этом, и тут все свои…

— Он жив?

Волынцев снял пенсне, бархаткой протер стекла, словно намеревался зачитать какой-то документ, и только потом спасительно выдохнул:

— Судя по тем данным, которые… Словом, жив.

— Что по-настоящему трогательно.

— В сотрудничестве с гитлеровцами пока что не замечен. Обитает в небольшом горном имении, где-то в княжестве Лихтенштейн. Женился на обедневшей, но все еще финансово независимой аристократке из шведской королевской династии.

— Он всегда мечтал доживать свои дни где-нибудь в небольшом горном имении, — проговорила Жерми, как бы размышляя вслух. Появление рядом с отцом мачехи, пусть и королевских кровей, она предпочла оставить без комментариев.

— По каким-то династическим канонам за ним признан наследственный титул графа Римской империи, дарованный в свое время его предку в Саксонии вместе с приставкой «фон».

— Этот титул генерал Подвашецкий носил и раньше, — уточнила Жерми, — но, поскольку возникали трудности с документальным обоснованием родового герба, он дипломатично воздерживался от официального титулования себя вплоть — как он извещал в своем письме членов императорской геральдической комиссии — «до окончательного прояснения родовых геральдических источников». В вопросах родословной он всегда являлся человеком болезненно щепетильным.

— За что мы с вами должны быть признательны ему, — резюмировал полковник. — Я консультировался по этому вопросу. Титул «граф фон Подвашецки», как именуют его в западных источниках, является наследственным. Следовательно, вы становитесь его полноправной владелицей, графиня фон Подвашецки.

— Странный день выдался, не находите ли, господа? Весь преисполненный сюрпризов и страстей, — заметила Анна.

— При всем моем пролетарском неприятии подобных буржуазных атрибутов, искренне поздравляю с обретением данного высокородного титула, — определил свою позицию генерал. — При возвращении в белую среду он окажется очень востребованным.

Волынцев и Гайдук молчаливо склонили головы, давая понять, что присоединяются к поздравлениям.

— Привыкайте к своему новому положению, графиня, — даже не пытался смахнуть с губ ироническую ухмылку подполковник. — Мог ли я предположить, с кем сведет меня судьба?

— До чего же удачно избраны вами, господа, время, место, а главное, — обвела она рукой свое лицо и туловище, — физическое состояние дамы, для удостаивания ее столь высокой чести! — откровенно съязвила Жерми. — Воистину, из грязи — в князи.

— Ситуация пикантная, не спорю, — развел руками Волынцев и взглянул на часы. — Машина появится через двадцать минут. Разведшкола расположена в монастыре, где вам уже выделена отдельная келья. Ваш способ жизни должен полностью соответствовать способу бытия: мозолить глаза ни к чему. Подготовку будете проходить под псевдонимом «Изида». Но это завтра, а сегодня… Не знаю, как вы намерены распорядиться своей душой, но для телесного очищения вам предоставлено не менее двенадцати часов.

— Вынуждена разочаровать ваше христианское сознание, господин полковник: в течение всех этих двенадцати часов мои душа и тело будут сообща предаваться банальным сновидениям.

18

Едва Евдокия Гайдук завершила разговор с комбатом, как земля и поднебесье задрожали от гула авиационных моторов. Немецкие пилоты вели свои тяжелые бомбардировщики звеньями, по пять машин, словно на авиационном параде. Причем шли они по кромке моря, под прикрытием нескольких пар истребителей, не опасаясь ни зениток, ни «краснозвездных соколов» и совершенно не обращая внимания на то, что происходит в прибрежной зоне.

— А ведь это они, сволочи, на Ростов-на-Дону потянулись, — гневно сжал кулаки комбат. — Явно на Ростов. Теперь повадятся, стервятники.

— По-моему, это уже не первый их налет, — заметила Гайдук.

— Может, и не первый. Ростов для них, почитай, — ключ ко всему Северному Кавказу, с его нефтью и всем прочим. Нет, ну ты только посмотри, ефрейтор, — бессильно сжал кулаки капитан-лейтенант. — Это ж до какой такой наглости нужно… обнаглеть, чтобы вот так, в открытую, по тылам нашим шастать?!

— Да летуны ихние не так уж и страшны, — Евдокимка выстрелила из карабина в сторону очередного приближающегося звена. — Во всяком случае, под Ростовом их точно встретят. Наше дело — наземные войска немецкие остановить.

Только ефрейтор произнесла это, как где-то западнее их части, за холмистой грядой, ожила зенитная батарея.

— Нам бы сейчас пару таких орудий, — Евдокимка забросила карабин, бесполезный в данной ситуации, за спину. — В крайнем случае пулемет; зенитный, естественно…