Мания Потемкин Александр

Почувствовав что-то неладное, Наум Абрамович остановил свои мускульные старания, затушил мужское эротическое пламя. В испуге, казалось, даже как-то болезненно, обмяк. Тут же умолкла скрипка, исчез голос беллетриста. В апартаментах воцарилась абсолютная тишина. Вся присутствующая публика стала наблюдать за превращением госпожи Мегаловой из красивой молодой женщины, пышущей здоровьем, в больную, немощную даму. Еле дыша и, кажется, теряя рассудок, она легла на живот, лицом вниз. Ее язык тяжело свисал, как облитый вином галстук. Слава богу, что в огромной гостинице «Украина» был дежурный врач. Петр Петрович упросил ее срочно подняться в номер 723. Едва успела она войти, как торговец морской водой на всякий случай (совершенно неизвестно, чем все это может закончиться, — а вдруг летальным исходом?) сунул ей заранее приготовленную тысячу долларов — для правильного, исходя из собственных его интересов, написания диагноза. Врач опешила: «Зачем такие огромные деньги? У вас что, убийство?» Господину Маниколопову пришлось рассказать все как есть. Осмотрев тюбик малоизвестного ей немецкого крема, медик спросила: «Каким слоем вы умастили свой инструмент?» — «Жирным, как сироты мажут хлеб дармовым маслом». — «Вы что, не читали, что написано в инструкции?» — «Нет, а что, девица помрет?» — «От новокаина еще никто не умирал. Через несколько часов ей станет лучше. Вам когда-нибудь рвали зубы, ставили пломбы?» — «Конечно!» — «Перед этими процедурами стоматолог делает вам новокаиновый укол. Щеки вздуваются, мертвеют, боль не чувствуется…» — «А почему немцы рекламируют эту мазь как самую лучшую?» — «Тут написано, что надо взять один грамм крема на фалангу пальца и растереть его по всей головке вашего инструмента. А вы от полноты души пятьдесят граммов использовали, угостили даму десятикратной дозой. Вот и получили печальный эффект! Женщину не беспокойте. Пусть несколько часов спокойно полежит. Пока! Или вам неймется?» — «Все хорошо, доктор? Ей ничего не угрожает? Ее гениталии не повреждены?» — исполненный ощущения опасности, осторожно вставил господин Завада. На всякий случай ему хотелось получить хоть зыбкое, но алиби. «Я осмотрела лишь ее лицо. Думаю, что все другое пока в порядке!»

Перед тем как выйти, она обернулась к Петру Петровичу: «Я бы взяла в спичечный коробок ложечку мази. Как, вы не против?» — «Берите сколько хотите. Из Берлина мне всегда подвезут!»

Чтобы не смотреть на мучения хрипло дышавшей женщины, кавалеры отвели глаза в сторону и начали собираться. Каждый из них положил на ее платье по пачке долларов: господин Маниколопов большую, Наум Абрамович — значительно тоньше, после чего оба медленно и тихо направились к выходу.

«У меня для вас имеется редчайшая вещица: ларец для хранения драгоценностей с инкрустацией из слоновой кости, серебра и смальты времен Аменосафа Третьего. Экспонат из пятнадцатого века до нашей эры, это даже не антиквариат, а архиантикварный мебельный аксессуар! Он украсит лучшие дома мира! Его цена у нас варьируется в семизначных долларовых цифрах. Но на Западе он потянет значительно дороже, — начал выстраивать коммерческое предложение господин Завада, размышляя про себя: — Если он возьмет ларец, то можно наполнить его изделиями из бриллиантов, сапфиров и изумрудов! — Вслух же продолжал: — Есть и другие уникальные вещи. Например, круглый мраморный стол на трех львиных позолоченных лапах помпейского стиля, это первый век до нашей эры. Или вас заинтересует французская мебель времен Людовика ХV? Например, кресла золоченого дерева на изогнутых ножках с резьбой, обтянутые гобеленом того времени? Это же восемнадцатый век! Ведь прекрасно? Или консоль золоченая, резная, эпохи Регентства? Всего триста пятьдесят тысяч долларов! Дрессуар из каштанового дерева времен Генриха Второго? Заметьте, антиквариат последние пятнадцать лет имеет положительную динамику роста цен. Ежегодный прирост составляет двадцать процентов! Наши банки предлагают вам восемь процентов, а антиквариат — двадцать!» — «Интересно! — обернулся к нему Петр Петрович. — Где все это можно посмотреть?» — «Едемте со мной. Увидев шедевры ушедших эпох, вы ахнете! Вы скупите все! Вы оставите меня голым, без товара!» — «Идет! Вот только дам поручение, чтобы наблюдали за состоянием Натальи Никитичны. Зачем нам лишняя головная боль? — Господин Маниколопов подозвал к себе помощника Адливанкина: — Присмотри за ней; когда придет в себя, выведи из гостиницы и отправь куда скажет. Помни, врач внизу: если состояние дамы ухудшится, сразу вызывай. Мой телефон никому не давай. Пока». И два коммерсанта вышли из апартаментов.

На этом эротические приключения в номере 723 гостиницы «Украина» в своей групповой стадии завершились.

Крупный тридцатилетний Адливанкин, отмеряя шаги по залу, посматривал на лежавшую без движения голую молодую женщину. «Когда же, наконец, ей станет лучше?» — сверлила его рассудок настойчивая мысль. Эта дама теперь становилась для него всем: о ком грезишь, мечтаешь, видишь сны и кого беспрестанно ждешь. Едва он услышал, что ее дыхание успокоилось, освободилось от хрипоты, едва заметил, что она пошевелилась, кровь тут же закипела в его жилах. Когда ему на память пришли другие подобные случаи обольщения по второму кругу, он стал, тяжело дыша, судорожно раздеваться. Потом сдернул с Мегаловой легкую простыню, перевернул молодую женщину на спину и, словно умирающий от жажды, страстно приступил к куннилингусу. Госпожа Мегалова тут же очнулась: «Какая прелесть! Я даже не подозревала, что это так здорово!» — мелькнуло у нее в голове. Невероятная напористость мужского lingua опять основательно вскружила ей голову, возвращая в пьянящий мир эроса…

Зевнув во весь рот, потянувшись молодым телом, Наталья Никитична почувствовала себя крайне усталой. Ее воспоминания были настолько откровенными, подробными и яркими, что в начале пробуждения молодая женщина не сразу поняла, где находится. Сон и явь, реальное и воображаемое, настоящее и прошлое перемешались. Она взглянула на часы: была половина двенадцатого. Госпожа Мегалова, наконец, полностью пришла в себя, поспешно вскочила и начала готовиться к выходу. Воспоминания недавнего прошлого быстро исчезали в монотонном гуле бурлящего за окном города.

Уже через сорок минут она подъехала на Большую Спасскую к Ольге Ивониной. Подниматься не стала, вызвонила ее по мобильному, дождалась, и молодые дамы понеслись на Воробьевы горы в свой офис. По дороге они коснулись проблематики, которую якобы обсуждали давеча с транспортниками.

Шефа фирмы «Шоко Он-лайн» господина Бисваркина на рабочем месте не оказалось: он был, как известно, типичным москвичом, и ничто человеческое было ему не чуждо. Наталья Никитична прошла к себе в кабинет, нежно улыбнулась Юлии Бочаровой и села за компьютер. Молодая дама ждала сегодня информацию из уральских регионов. Ей хотелось активнее включаться в работу предприятия. Но она была разочарована: поступило лишь два незначительных запроса. «Надо расспросить, как начинали другие», — мелькнуло в ее голове.

Наталья Никитична едва приступила к подготовке ассортимента партии товара для отправки клиентам и формированию транспортной логистики, как к ней подошла Аля Ладынина. Склонившись к ее ушку, женщина стала нашептывать: «У меня для тебя, милочка, есть сюрприз. Редчайший мужчина, мечта любой женщины нашей великой столицы! Таких, как он, в ней можно найти не больше десятка. Тысяча долларов за знакомство. Хочешь?» — «Чем же он так хорош, что лишь сводничество стоит почти получки?» — «Уникален!» — «Почему же ты не предлагаешь его Юлии, другим женщинам нашей конторы?» — «Ревную! Я люблю Юлию, да и других тоже… А к тебе таких чувств пока не питаю!» — «Но что в нем особенного?» — «Он обладает…» — «Миллионами! — рассмеялась, перебивая ее, Мегалова. — Они меня не интересуют!» — «Нет! Его капитал ценится больше! У него два… два егесticus!» — «Это еще откуда? — тут же забыв все на свете, удивилась Наталья Никитична. — Имплантант из искусственных тканей? Такая экзотика меня пока не интересует». — «Ничего подобного! — злобно фыркнула Ладынина. — Живой, натуральный, упругий! Каждый по восемнадцать сантиметров!» — «Как это? Быть такого не может!» — «Я сделала тебе копию из медицинской энциклопедии. Вот, возьми, взгляни, — она бросила на стол Натальи Никитичны конверт формата А-4. — Прочти страницу девятьсот одиннадцать, глава “Diphallus”, а на девятьсот двенадцатой увидишь фото в разных ракурсах. Какие красавцы! Разве они не стоят тысячу долларов? Если сложить их вместе, то получится megaerecticus. Но для чего это делать? Уж лучше сразу броситься на них обоих и подчинить их своим желаниям…»

Наталья Никитична тут же закатила мечтательно глаза, восторженно приподняла верхнюю губу, задышала неровно, как бывает при эротическом возбуждении, потерла виски, вспотела от радостного предвкушения предстоящих изнурительных плотских утех. Сонмы потрясающих видений затмили ее желание выполнить фирменный план по объему продаж шоколадных изделий. Разве могла она сейчас вообще о чем-то думать? В нахлынувших на нее фантазиях она не чуралась никаких возможных поз и вариантов. Ей все больше, все настойчивее хотелось быть с этой необыкновенной парой чудиков. Ее заочная уступчивость их возможному фантастическому натиску не имела никаких границ. Она была готова на все! На любую их сексуальную прихоть! На самое невероятное пожелание или требование. Ей захотелось погрузиться в этот азарт распутства немедленно, наброситься на этот феномен с жадностью нувориша…

Андрей Максимович Расплетин вывалился на свет в небольшом селении Самохино Орловской области, притом не в самое удачное время: 29 декабря, поздним вечером. Все дороги были завалены снегом, а ночью, как обычно, крепчал мороз. В деревянной хате родителей Андрея слабо догорала печь. Когда жена на сносях вдруг закричала: «Ой, ой, ой…Пошел!» — Максим Расплетин был пьян. Он хоть и слышал крики жены, но никак не мог понять, кто пошел и по какому такому приглашению ночью в гости явился, но на всякий случай тоже пару раз завопил: «Водки больше нет, откуда ей взяться? Пусть шагает к Прокофьевичу. У меня валенки просыхают. Да мне и так хорошо!» Хоть тракторист Расплетин и надрывался, аж вены вздувались от усердия, но голос у него был писклявый, слабый, поэтому его вряд ли бы кто-нибудь услышал. Да и некому было. Жена рожала — впрочем, тоже объевшись спиртным, сама смутно понимала, кто именно пошел, а Расплетин-старший, ветеран колхозного строительства, уже похрапывал. Ведь самогонку сам варил, сахару и огня не жалел! Так что ребенка никто не принял: он выпал сам по себе в соответствии с законами природы. Русский человек вообще больше надеется на природу, чем на самого себя. Год был тогда восемьдесят третий, а в это время памперсов не только в Орловской области, но даже в нашем замечательном мегаполисе не было. Поэтому, когда роженица пришла в себя, она даже несколько удивилась ребенку, ощупала свой живот, дескать, а мой ли младенец? После чего перекусила пуповину, опрокинула с похмелья стакан собственной бормотухи и неловко завернула ребенка в пеленки, под которые приспособила куски оставшейся еще от помершей матушки обносившейся юбки. Потом закутала Андрюшку в дедову потрепанную, пропитанную портвейном телогрейку, прямо на пол сбросила с десяток яблок, оставшихся после урожая, и положила новорожденного в деревянный ящик с торчащими ржавыми гвоздями.

Потом пошли праздники: Новый год, Рождество, Старый новый год, Крещение, Масленица, День Советской Армии, женский праздник Восьмое марта и так далее. Мальца иногда подкармливали и очень редко мыли, так что когда в конце марта отнесли к священнику на крещение, тот наотрез отказался, чтобы Андрюшку распеленали, — уж очень ему не хотелось собственноручно младенца в купель трижды окунать: душок от него шел неприятнейший. Батюшка с расстояния оросил его святой водой и, морщась, про себя негодуя, принял чадо в лоно православной церкви. Глаза его погрустнели, борода обвисла, словно промокла, в лице пропал всякий интерес к происходящему таинству, когда ему пришлось принять требование семьи Расплетиных: дать новоиспеченному христианину имя Андрей. У иерея были свои версии, как назвать смердящего малыша: Игнат, Прохор, Тихон, на крайний случай даже Егор, Тимофей или Спиридон. Но никак не Андрей! Имя-то какое! Обозначает «мужественный»! Но семья пришла навеселе, распевала местные куплеты и громко сморкалась, так что спорить с ними было делом малоперспективным, даже вообще бесполезным. Так ребенка нарекли Андреем.

В раннем детстве никто в нем ничего аномального не замечал. Рос он больше среди собак, двух дворняг, часто спал, прижавшись то к одной, то к другой домашней твари. Даже питался с ними из одной обгрызенной по краям деревянной миски всякой всячиной: когда свекольного жмыху после самогонного вара навалят, когда картофельными и луковыми очистками заполнят, порой даже кости подбросят, а совсем уж редко сморщенными листьями капусты побалуют. Были случаи, когда дед подносил ему репу и даже кусок сахара. В наших деревнях и собаки, и люди едят все! Россия — большая и бедная страна, так что на всех городские завтраки и обеды не приготовишь, да и ни за какой стол не посадишь, если по деревням не у всех пол-то из досок имеется. Впрочем, вопреки вынужденному пуританскому детству, Андрей Максимович рос хоть и тощим, хоть и бледным, забытым, вечно немытым, но вполне здоровым ребенком. Сопли из носа у него не текли, кашель его не донимал, никакой сыпи на теле не было, что такое высокая температура, он не знал.

В возрасте шести лет он лишился в одну ночь своих непутевых родителей. Спирт, которым они по обыкновению опились, на сей раз оказался гидролизным. И не то чтобы семейная пара Расплетинных и дед Андрея ничего не знали о происхождении адской жидкости, — просто по традиционной российской беспечности, которая возникает у граждан нашего Отечества в результате паршивости и несносности жизни, они перестали ценить себя и окружающий мир. Что там жизнь, ведь смерть длится вечность! Поэтому она легко обесценивает земное существование и манит туманными соблазнами загробного бытия. Кто знает правду?

Одним словом, после похорон Андрей Расплетин попал в Чугуевский детский дом. Тут его тоже никто тщательно не осматривал, — рос себе юноша и не подозревал, что является редким в анатомическом смысле существом мужского пола. И поэтому нисколько не гордился, что обладает не только красивыми русыми волосами, стройной фигурой, раскосыми голубыми глазами и тонким, аристократическим лицом — что у славян встречается чаще, чем у других этносов, — но и необыкновенными двумя erecticus.

Впервые он понял, что является обладателем чего-то совершенно уникального, когда его обследовала врач призывной комиссии. Вначале женщина вскрикнула, когда по ее требованию мобилизованный спустил штаны, потом ахнула: перед глазами очарованной дамы возникло замечательное зрелище. Наши женщины так восторженно могут реагировать на нежданно-негаданно упавший к их ногам мешок денег; на объяснение в любви красавчика из Государственной Думы депутата-умника Жириновского; на мужественный, налитый кровью erecticus! А тут, к ее изумлению, прямо перед глазами оказались сразу два храбреца. Радость была неописуема!

После этого знаменательного события биография молодого человека резко изменилась. Три врачихи, члены призывной комиссии, одна из которых была даже заместителем руководителя, тут же возымели на призывника виды: они поклялись молчать о феномене и состряпали диагноз, согласно которому Андрей Расплетин освобождался от армейской службы. Вскладчину, за шестьдесят долларов в месяц арендовали в Орле квартирку для его проживания и стали платить ему за свои визиты по пять зеленых. Они приходили к нему в разное время, впрочем, по строгому распорядку, так что месячный бюджет молодого человека составлял приличную по меркам захолустного областного городка сумму: сто двадцать долларов. Однако новое неожиданное довольствие этим не ограничивалось. Орловские дамы, очарованные невероятным сексом, приносили еще с собой некоторую одежду, реквизированную у собственных мужей, а одна даже — у собственного сына. Помимо этого юный кавалер получал наваристые борщи и кусочки отбивного мяса. Так что у оборванца приятной наружности и оригинальных возможностей появились не только квартирка, деньги, вполне пристойные, хоть и поношенные, панталоны, туфли со скошенными каблуками, протертые на воротничке и рукавах сорочки, но и калорийная пища. А когда Расплетин получил в подарок металлическую ложку, вилку и фаянсовую чашку для чая и супа с выведенными на ней словами «Живи и здравствуй, бог эроса — Андрюшка», молодой человек даже расплакался: письменное сообщение, пусть и на пиале, оказалось первым в его жизни. Значения слова «эрос» он еще не знал, но обращенное к нему в пылу страсти восклицание врачихи «эрос, дарящий божественное удовольствие» вызывало у него весьма приятные ощущения. «Чтобы держать нашу историю в секрете, они, видимо, придумали мне тайное имя — Эрос. Хотя, если бы они стали называть меня “наш бог Андрей”, мне было бы еще приятнее», — порой думал он.

Впрочем, захолустный Орел не мог предложить молодому человеку с уникальной аномалией все то, что он видел на экране телевизора в программах Ren ТV, М1, ДТВ и других каналов. А в ночное время там показывали очень соблазнительные и пикантные сюжеты, которые чрезвычайно интриговали оригинального кавалера. Так медленно, но основательно, без каких-либо сомнений, он все глубже погружался в лишенный разума мир секса, становясь частью его машинерии: без восторженных чувств, мыслей о красоте, без желания познать все многообразие, всю прелесть безграничной материи. По мере того как экран открывал перед ним совершенно невиданные соблазны ощущений, у молодого человека появлялось легкое разочарование в затворническом образе жизни. Потом оно дополнилось чувством огорчения за убогий быт, обидой за жалкое жилище, за обноски, изредка пополнявшие его гардероб. Уязвленный, недовольный, он стал сдержанно, а то и брезгливо относиться к содержащим его женщинам. Его эротические ласки становились скупыми, бурный темперамент сменялся апатией, сексуальная энергия угасала, аппетит пропадал. Двойной erecticus переставал неистовствовать, буянить, вызывать стоны, будоражить воображение. Тела врачих теперь казались ему обрюзгшими, изрядно оплывшими, малоподвижными. Представления о мире, потребности и само существование орловчанок он находил скучными, а их щедроты — жалкими. Их постоянные просьбы все свободное время посвящать чтению, овладевать знаниями, чтобы строить собственную судьбу, его уже раздражали, а порой даже злили. Разочарование в своем зависимом образе жизни, нищета, постоянная боль души, мечущейся от одной крайности к другой, могли бы облагородить его одинокую натуру, вызвать интерес к чему-то возвышенному. Однако вместо этого они воспитали в нем горькую обиду на весь окружающий мир. С самого рождения Андрей Расплетин не был знаком с добродетелью, он вообще не знал, что такое понятие существует. Он ни разу в жизни не слышал слов «мораль», «долг», «культурное наследие», «божественное писание», поэтому легко и увлеченно отдавался самым низменным влечениям. Именно здесь, в Орле, он впервые понял, что сочетание удовольствия с пороком доставляет ему наивысшее блаженство. Ему все больше хотелось на волю, его тянуло к молодым сверкающим дамам, к роскоши, к ярким сюжетам из жизни шикерии нашего замечательного мегаполиса — ко всему тому, что в одиночестве он наблюдал в ночных программах телеэфира. Андрей Расплетин уже чувствовал, был уверен, что ему под силу покорить золотую молодежь столицы, что именно человека с его аномальными возможностями и привлекательной внешностью она сама ждет, приглашает, требует!

В особую тетрадь он начал заносить самые злачные и дорогие места Москвы; он уже знал почти всех богатых тусовщиц по именам, изучил стоимость и фасоны их одежды, научился узнавать мировых кутюрье по их творениям. Он видел потрясающие автомобили этих дам, его слепили рассыпанные по груди, рукам и платьям драгоценные камни, его буквально ошеломляли их линии тела, походка, манера поворачивать головки, стрелять, словно праздничными петардами, сверкающими глазками. Уверенность в собственном успехе придавал ему и жалкий, по его мнению, вид их кавалеров — лощеных, многословных, манерных. Прилизанные, накрашенные, припудренные, завитые, они были лишены природной, провинциальной напористости и при этом исполнены чувства вседозволенности. Конечно, Андрей Расплетин еще не умел по-столичному отвешивать дамам поклоны, встречать их комплиментами, не мог щеголять модными костюмами, а за пышным столом справляться со столовыми приборами, но этим изъянам в манерах и возможностях он намеревался противопоставить свою главную оригинальную особенность. Она должна была стать козырной картой во всех соревновательных сравнениях. Да, обычный хахаль нашего замечательного мегаполиса сравниться с ним никак не мог. Даже малейших шансов не было! Шутка ли: в эпоху мании секса иметь от рождения два erecticus! Молодой человек уже отлично знал, какую абсолютную власть он может получить над женщиной во время этогосамого , поэтому безмятежно радовался, ужесточая сексуальную тиранию, чтобы без всяких сомнений, основательно подавлять свою партнершу, истязать не только ее тело, но и разум. Как немецкие мясники часто хвалятся, что у них от коровы остается лишь протяжный звук «му-у…», а все остальное идет в переработку, так и Андрей Расплетин перед этимсамым с возрастающим рвением мечтал порабощать своей мощью женщину настолько, чтобы от нее оставались только стоны: «О-о-о…», — а все остальное принадлежало бы лишь ему.

Но ничего не происходило: Андрей Максимович никак не решался оставить своих попечительниц. Ехать было некуда, да и деньжат на переезд скопил он еще недостаточно — всего лишь около семисот долларов. Поэтому молодой человек все чаще впадал в мрачную меланхолию. Как начать восхождение к величию с таким мизерным капиталом, не имея никаких связей? Андрей Расплетин пока никакого ответа не находил. А ведь до жути хотелось оказаться в кругу столичных див, стать завсегдатаем злачных мест московской шикерии, купаться в роскоши, одеваться в самых известных бутиках и управлять последними шедеврами мирового автомобилестроения! В молодом возрасте, особенно у провинциалов, всегда так много честолюбивых планов! И все их мысли, как правило, связаны с надеждами на успех и финансовое утверждение в столице! Как будто главнейшим местом обитания нельзя сделать собственный разум!

Как-то вечером, когда молодой человек в одиночестве клял свою судьбу, в квартирку настойчиво постучали. Открыв дверь, он увидел на пороге одну из своих сожительниц. Андрей Расплетин привык называть их не по именам, а на свой детдомовский лад: «Первушка», «Вторушка», «Третушка». На сей раз «Вторушка» оказалась без кастрюльки с пельменями, без пакетика сливок, без печеного яблочка. Ее лицо было по-настоящему встревоженным. Едва затворив за собой дверь, она покрылась румянцем и подавленным, смущенным голосом залепетала что-то нравоучительное: что, дескать, связь юного парня и немолодой женщины никогда не приводит к добру. Но она может умереть не от позора и горечи раскаяния — от таких чувств еще никто не уходил в мир иной, — а от разлуки, которую она не в состоянии вынести. Что он для нее стал дороже, чем собственная жизнь, что она готова пожертвовать собой полностью, но спасти его от ревнивых мужей. «Они сейчас направляются сюда. Нас выследили. Тебе надо бежать! — говорила она с проникновенным волнением. — Вот тебе все мои сбережения, здесь чуть больше двух тысяч долларов. Поезжай в Мценск, на конверте я указала адрес моей сестры Варвары. Она поселит тебя на даче. Там есть печь, продукты купишь сам. Через недельку-другую я обязательно приеду. Беги, целую тебя, бог эроса! Мне еще надо успеть убрать твои вещи. Они выдадут нас! Беги!» — с этими словами она, поцеловав молодого человека, силой вытолкнула его из квартирки.

Эта сцена показалась бы по меньшей мере трагикомической любому, кто мог бы знать, о чем в эти минуты размышлял молодой человек и какие мысли беспокоили самоотверженную женщину, которая манию секса предпочла обету верного супружества.

Оказавшись на улице, Андрей Максимович первым делом выбросил прямо себе под ноги конверт, на котором был записан адрес в Мценске. Он даже хотел растереть его подошвой по мокрому от дождя асфальту. Но вдруг передумал, решив отомстить: «Пусть мужья найдут эту бумажонку. Тогда, надеюсь, они зададут своим женам настоящую трепку. Как в детдоме нас бил завуч Масальский! Кровью юных сирот был залит весь пол его кабинета! Да, это был самый поганый мерзавец!»

Совершенно не зная, как пройти к вокзалу, он остановил первого же прохожего: «Скажите, как добраться до железнодорожной станции?» — «Тут рядом, первый поворот направо, и потом шагать десять минут, — сказал дед в орденах. — Вам надо торопиться, через четверть часа уходит последний местный поезд до Тулы. А вам куда?» — «Какое тебе дело? — расхохотался Расплетин. — Меня же не интересует, когда тебя отвезут на кладбище! У каждого в определенное время своя дорога! И никто не сможет сбить с пути! Но дать по шее может только сильный! А твое время, кстати сказать, уже пришло. Пора тебе, дед, пора! И мой час тоже настал: тороплюсь осчастливить тысячу, миллион женщин! Заработать капитал!» — самонадеянно и нахально смеясь в лицо старику, бросил он. «И зачем только я воевал? Надо было сдать Россию фашистам!» — прошипел себе под нос оскорбленный ветеран войны.

Шагая к вокзалу, Андрей Максимович ощущал радость от обретенной свободы, наличия скромного капитала и амбициозных планов. Он уже предавался мечтаниям, узел столичных интриг завязывался в его воображении. Расплетин наслаждался оргиями, которые ярким видением проплывали перед счастливым взором новоявленного путешественника. Неистовым эросом он пленял в своих фантазиях самых красивых женщин нашего замечательного мегаполиса! Весь этот новый мир, блестящий, но непокоренный, богатый, но пока недоступный, с которым молодой человек был знаком лишь через экран телевизора, открывался перед ним во всей своей пьянящей притягательности. Рестораны «Дворянское гнездо», «Кремлевские палаты», «Фаэтон», элитные ночные клубы «Три жирафа», «Планета Голливуд», «Матрица», тусовки в дорогих фитнес-центрах «Звезды космоса», «Мировой класс», «Гармония линий», сборища в фешенебельных казино «Лазурный берег», «Три карты», «Лас-Вегас», на телевизионных передачах «Пять вечеров», «Окна», на танцах в Думе, на маскараде в Кремлевском дворце, на пикниках в Завидово, на вечеринках в мэрии, на пьянках именитой элиты в Барвихе, на свадьбах однополых новобрачных в апартаментах кораблей Московской речной флотилии, на посиделках транссексуалов в Петрово-Дальнем! С эротическими историями, с драмами ревности, с комедиями перевоплощения, с расследованиями измен, с подкупами чужих любовниц, с драками депутатов, с поножовщиной трансвеститов, с флиртом дам полусвета, — весь этот умопомрачительный современный мир нашего великого города, казалось, уже готов был открыть Андрею Максимовичу свои тайны. Что этому сироте, воспитаннику детского дома, этому иждивенцу похотливых врачих, этому искателю тотального секса оставалось делать? Кроме идеи немедленно переселиться в столицу, у него и мыслей никаких не было.

Поэтому первым же поездом освобожденный Андрей Расплетин направился в Москву.

Наш замечательный мегаполис встретил господина Расплетина с унылым безразличием. Но он об этом и не подозревал. Юный провинциал наслаждался величием города. Его воображение потрясали роскошные жилые дома, парадные офисы, сверкающие автомобили и широченные, упакованные в рекламные тексты проспекты; он любовался нарядами московских дам, их эротическими формами. Андрей Максимович засматривался на витрины шикарных магазинов и мечтал стильно нарядиться — никак не хуже, чем лощеные гуттаперчевые манекены. Детдомовец ни к кому и никогда не питал слабости, не сох и не страдал, а теперь понял, что влюбился, влюбился по уши! Его возлюбленной становилась Москва: он хотел обнимать ее, целовать мощеные мостовые, ласкать позолоченные купола, спать с ее необъятным телом, восторгаться ее сексуальными скверами, обставленными соблазнительными, в расщелинах скамейками.

Первые дни ничего, кроме крика восторга от всего увиденного, его душа не исторгала. Ему самому казалось, что он не шагает, не носится по возлюбленному городу, а витает над ним, как околдованные магическим чувством воздыхатели парят в поэтических небесах над объектом обожания. Может быть, именно так влюбляются простодушные провинциалы, неискушенные оборванцы, подлинные российские бездомные. Их чувства наивны в своей греховной простоте, они схожи с ощущениями столичной девственницы, ангельски смиренно принимающей постыдные предложения заезжего распутника. Открыто и с косвенными намеками, используя достаточно вздорную лексику и сплетения уличных слухов, об этом не раз писали столичные газеты. Но главная мысль этих публикаций заключалась не в том, чтобы очистить молодых людей от наносной скверны, повысить их культурную самодостаточность, а в том, что необходимо ввести в столице суровые законы, чтобы всякая человеческая дрянь из регионов не имела бы права свободно въезжать в великий город. Довольно странная позиция для независимой прессы! Впрочем, кто ее представляет сегодня, эту независимую прессу, кто выступает от ее имени? Ведь в нашем замечательном мегаполисе давно уже сложилась традиция: самые бездари и бесстыдные попрошайки валят без стука и протекции в милицейские ряды. Другая их часть записывается журналистами в постыдные газетенки, и не какие-то там малотиражные и малоформатные, а даже самого центрального формата и значения, чтобы за жалкий рубль лить на головы сограждан отечественные фекалии. Самые же низкие и меркантильные из этой новой породы россиян объявляют себя даже писателями и критиками. Впрочем, в стране, погрязшей в мании секса, могут случаться и более жуткие вещи.

Например, представьте себе, что пациенты психиатрической клиники им. Кащенко вдруг объявили бы себя членами нового кабинета министров. И все тусовщики и бизнесмены Москвы потянулись бы к ним за дешевыми (тарифы поборов свежеиспеченных бюрократов всегда дешевле) лицензиями и разрешениями. Не только в Лондоне, Берлине, Вашингтоне, Пекине, но даже в захолустном Бухаресте, а то и Таллинне и Братиславе никогда бы не поверили такому дерзкому заявлению столичных психопатов. Но москвичи верят всем, особенно таким глашатаям, которые вдруг объявляют, что они одни, пусть и плюгавенькие с виду, являются партией федерального значения, указывают на себя как на центр интеллектуального мира, заявляют о своих претензиях на российский престол. Впрочем, таким редчайшим недугом тотального доверия страдали не только жители столицы, но и граждане других городов России. Видимо, на это были какие-то национальные, неведомые иностранцам основания. Может быть!

Вот почему, когда Андрей Максимович увидел рекламу, он тут же поверил ей до последнего слова. А там было сказано, что в газете «Новости элиты» любой платящий может облить помоями кого угодно. И тут же приводился прейскурант: 100 строчек нонпарелью — головой в ведро с дерьмом — тысяча долларов; 150 строчек полужирным курсивом — нечистотами на честь и совесть — две тысячи долларов; 200 строчек петитом — с головы до ног поносом после отравленной кислотными дождями трески — пять тысяч долларов. Вся полоса А-3, с вынесенными в заголовок словами типа «душегуб», «шпион», «подонок», «враг демократии» или «друг мафии», — десять тысяч долларов. Полоса формата А-2, украшенная заголовками: «Золотая маршальская форель», «Орден Отечества за наветы и фальшивки», «В Думу пробрался жирный червь, питающийся искалеченными судьбами», — девятнадцать тысяч долларов.

Провинциал с редкой аномалией никогда не участвовал в таких увлекательных столичных играх, но, будучи смышленым молодым человеком, стал репетировать роль оригинального заказчика, и ему пришло в голову, что лучше всего зайти к редактору и за тысячу долларов заказать статью на самого себя. Выражение «100 строк нонпарелью» он не понимал, но подумал, что размер в сто единиц поможет ему стать заметной фигурой и зарабатывать огромные деньги в этом великом городе, в который он без оглядки влюбился.

Андрей Расплетин вошел в редакцию и спросил секретаршу, опухшую от пьянства, свинины и картофеля девицу: «Где тут можно заказать статью в 100 строк нонпарелью?» — «А, такие деликатные поручения у нас выполняет Гришка Харьшток. Проходите, комната 00». «Как 00? Ведь так у нас называли отхожее место. Что, его кабинет в уборной? — усмехнулся про себя бывший детдомовец. — Ну да, а то как же ему обливать свои тексты фекалиями? Далеко ходить не надо, здесь они всегда рядом!» Добродушная секретарша заметила недоумение молодого человека и тут же успокоила его: «В нашей редакции все подобные пожелания выполняются лишь в одном кабинете. Поэтому для удобства и соответствующего настроя клиентов его обозначили таким характерным образом». — «Чтобы было понятно, что грязь всегда под рукой?» — «Именно!» — «Очень удобно и практично!» — Андрей Максимович хотел было рассмеяться, но сдержался и зашагал в сторону кабинета журналиста Харьштока (оказалось, что это был псевдоним депутата Харитона Николаевича Штопкина).

«Разрешите?» — осторожно заглянул в дверь Расплетин. «Консультации стоят денег!» — бросил Харьшток. «Я заказчик… Сто строк нонпарелью», — улыбнулся слегка растерявшийся Расплетин. «Деньги с собой?» — уставился на него хозяин кабинета. Эти простые слова в последнее время стали воспалять рассудок почти каждого москвича. «А как же, с собой! — испугавшись, Андрей Максимович даже ухватился за нагрудный карман, куда зашил доллары. — Да, тут они!» — «Выкладывай…» Расплетин начал было свой рассказ, но Харитон Николаевич властным жестом остановил его: «Вначале деньги!» Прошло несколько минут, пока провинциал распорол карман, чтобы рассчитаться со столичным щелкопером. «Теперь валяй, рассказывай», — приказным тоном потребовал господин Штопкин. «Я хочу, чтобы вы написали статью обо мне…» — «Ты что, не знаком с нашими расценками? Положительная заметка стоит дороже! Выкладывай еще двадцать процентов, то бишь двести долларов». — «Да нет же, пишите плохую статью, что я такой-сякой, наглый охотник за богатыми женщинами, который своими сказочными возможностями разрушает привычное представление о сексе». — «Это как? — заинтересовался мастер пасквильного жанра. — Чем это ты можешь потрясти дамские сердца? Не “Виагрой” же? Послушай, как тебя там, ты в Москве, у нас уже есть все, деньги обеспечивают любую радость, которую мы пожелаем испытать. Согласен, что на определенной ступени процветания, особенно когда цены на нефть прут вверх, а экономика страны находится на мощном подъеме, наши граждане могут себе позволить наслаждаться новыми возможностями сервиса. Но кто ты таков, чтобы предложить городу нечто совершенно оригинальное, неведомое? О шарлатанах наше издание не пишет, я сам остерегаюсь пачкать руки такими историями, тем более за такую мизерную плату. Одна тысяча долларов? Тьфу! Надеюсь, ты знаком со столичными ценами. Слово “нет” уже тянет на три тысячи долларов. Это короткое отрицание — чистейшая провокация. Попытка понять всю серьезность намерения посетителя. Если он не готов рассчитываться за “нет”, то где гарантия, что он заплатит за “да”? Если подсчитать все буквы, из которых состоит моя речь, то никаких твоих денег не хватит. Ведь у нас платят за каждую букву! Что у тебя там еще, мальчишка? Выкладывай быстрее, иначе я включу счетчик…»

По всему было видно, что редактор позиционировал себя как официальное лицо. В его манере держаться бросалась в глаза напускная важность современного российского чиновника. Если он слушал, то требовал, чтобы речь просителя была короткой, сдержанной и уважительной. Когда говорил сам, то повышал голос, его монолог произносился как истина в последней инстанции, — впрочем, довольно часто в нем трудно было найти хоть какой-то смысл. В целом Харитон Николаевич представлял собой один из тех типов, словесный портрет которых мог бы быть очень кратким: лощен, полноват, с важной обвисшей губой, с черными бегающими глазками. Несмотря на свои сорок три года, он выглядел лишь на двадцать пять, — характерная особенность людей скудного интеллекта. Имел виды на высокое положение в обществе. Сколько встретишь таких людей в нашем замечательном мегаполисе? Уйму!

«Я не знаю, что такое “Виагра”, но с рождения имею два полноценных erecticus», — напрягся провинциал. «Как это два? Лжец! Нашел дурака! Забирай свои деньги и проваливай! Вон!»

Андрей Максимович в горькой обиде искривил лицо и с какой-то неимоверной силой, так, что даже пуговицы затрещали, стянул штаны и предстал перед Харитоном Николаевичем в чем мать родила. Столичный прохиндей Штопкин по-женски вскрикнул, но тут же словно проглотил язык и потерял способность мыслить. А что другое могло произойти с обычным, элементарно знающим анатомию человечком, занятым в бизнесе второй древнейшей профессии, если он неожиданно увидит такое чудище? Да, вначале он онемел! Но отсутствие совести помогло ему достаточно быстро прийти в себя и начать размышлять, какие дивиденды может принести ему эта оригинальная аномалия. «Они помогут так прекрасно раскрутиться, что я уже чувствую себя на седьмом небе, в Кремле, на самом высоком месте, с кучей денег и преданными друзьями, чьи тайны буду охранять! Эх, подозреваю, кого такое сногсшибательное хозяйство по-настоящему заинтересует, кто выложит за них все, что потребую», — пронеслось в его голове. Стремительно нарастающее предвкушение невероятной наживы изменило состояние писаки: его лицо приняло сладчайшее выражение, напоминающее радость представителя ближневосточного этноса, то ли бледного эфиопа, то ли загорелого арамейца, который неожиданно наткнулся на золотую жилу. «Пожалуйста, расскажите о себе. Иначе мне трудно будет вам помочь», — теперь уже почтительно обратился журналист к гостю. За этим простым предложением скрывался тайный план.

Записав в книжечку все этапы биографии господина Расплетина, Харитон Николаевич стал соотносить его дремучую провинциальную наивность и почти полную безграмотность (чему могли научить сироту в детдоме заброшенного городка!) со своим университетским образованием, изощренным депутатским двуличием, столичным опытом беспардонного интригана. Эти контрасты вселили оптимизм в сознание газетчика Штопкина. И он начал сочинять сценарий, по которому этот двуствольный молодой человек стал бы его крепостным, дойной коровой, разменной монетой в закулисных постановках.

Тут необходимо сказать несколько слов о Харитоне Николаевиче. В начале карьеры он задумал приобрести имидж человека, строящего линию жизни таким образом, чтобы стать антиподом известных, но несимпатичных обществу людей. Начал он с того, что попытался выглядеть оборотной стороной шеф-редактора одного тяжеловесного столичного издания, известного в Москве взяточника. Так, совершенно случайно, господин Штопкин вошел в образ послушника закона: обличал поборы, намекая на своего старшего коллегу, несколько коряво сочинял заметки о нравственности. И надо отметить, что он достаточно долго пребывал в этом образе. Но спустя три года, когда он начал подводить баланс своей показушной деятельности, итоги оказались минусовыми. Эта роль ничего, кроме насмешек и нищеты, ему не принесла. Раздосадованный, он сменил амплуа и стал представлять собою оборотную сторону одного известного коррупционера, к тому же имеющего заоблачные притязания на высокую власть. Расчет был иезуитским, но вполне вписывался в моральный кодекс нашего замечательного мегаполиса. Харитон Штопкин теперь мечтал о дивидендах: материальных и карьерных. И действительно, эта роль стала давать ему то, о чем он уже давно грезил. За спонсорские деньги, прикрывшись надежной властной крышей, он написал даже несколько разоблачительных статей, после которых стал узнаваем в кругу скандалистов и мерзавцев всех мастей. У молодого газетчика появились костюмы за пять тысяч долларов, набух бумажник, отяжелели щеки, взгляд стал томным, с прищуром. Он превращался в завсегдатая известных столичных ресторанов, прибавлял в весе не только собственном, но и публичном. Одни уже боялись его — журналист примкнул к какому-то политическому движению, — другие, особенно из тех, кто специализировался на черном пиаре и компроматах в бизнесе, искали с ним дружбы. Третьи пытались бороться, называли его «платной шлюхой», «законченным подонком», «стукачом». Но тут, как говорится, всем мил не будешь! Роли стали чередоваться в его жизни, как персонажи на театральной сцене. И если раньше он довольствовался эпизодами, то сейчас возникли претензии на амплуа заглавных героев. Одним словом, Харитон Николаевич стал тем типичным российским существом, из которых и состоит наш великий во грехе город. Теперь же, с одной стороны, он испытывал к своему посетителю чувство физиологической зависти из-за его невероятных природных возможностей, с другой — строил далеко идущие меркантильные планы по его использованию.

«Какой у тебя опыт любовных связей? Говори все честно, как перед прокурором!» — господин Штопкин, видимо, мечтал заполучить эту силовую должность, поэтому он частенько поминал ее в своей речи. «Три врачихи в Орле!» — «И все?» — «Но во сне я переспал с тысячами! Особенно с теми, что в программах ДТВ. У них там сногсшибательные девки, совсем как в сновидениях. И увлечены этимделом до безумия. Кажется, они готовы кормиться лишь спермой. Мне бы с такими…» — «А мужики были?» — «Нет!» — «Как, в детдоме? Не верю, думаю, ты что-то не договариваешь. Именно там это самое воспитание начинается». — «Нет, не было. Я стеснялся и прятался. Устроился помощником уборщицы в банном бараке. Так что мылся всегда один. Да и как можно мне-то, с двумя erecticus, с мужчинами? Куда? Я никак не пойму, как это получится!» — «Можно, можно, — успокоил его журналист, — я потом тебе расскажу во всех подробностях про эти премудрости». А сам подумал: «А действительно, как? Влево — с одним, вправо — с другим, и лишь орально в групповом танце? Или два вместе… Но где найдешь такой размер? С женщинами проще — вагина и анус рядом; или, пожалуйста, другой вариант: клитор потрется о первый erecticus, а вагина получит второй. Женщины запищат от удовольствия! Несчастные, неправильно созданные существа! Их эротические зоны закодированы каким-то женоненавистником. Многие мучаются всю жизнь, так и не испытав удовольствия оргазма. Не создателя ли это проделки — спрятать основу либидо в клитор? Это же самая настоящая насмешка над живым существом! У самок животных больше радости в сексе, чем у женщин! Поэтому тут ставку можно даже поднять до двадцати пяти тысяч долларов. Сумасшедшая мода на куннилингус пройдет, тарифы на этот возбуждающий сервис снизятся. Наступит эпоха двух erectiсus. Может, сама природа, наконец, очнулась и станет наделять мужчин двумя стволами. Чтобы восстановить справедливость и разделить сексуальный пафос поровну! Это просто обязанность природы — переместить клитор в вагину и успокоить женщину. Избавить ее этим от заложенных в нее от рождения театральности и вынужденного лицемерия. Я-то знаю, сколько стоят их охи и стоны! Заплати по совести, и женщина сделает из тебя гиганта секса, хотя на самом деле ты ничтожный червяк! Ба, да мой Расплетин — самый настоящий волшебник! Вот если бы у меня была его анатомия! С таким феноменом я стал бы даже президентом! Получил бы все ордена, регалии страны! Кто посмел бы оказать мне серьезное сопротивление или составить конкуренцию? Кто вообще осмелился бы со мной спорить?

Теперь необходимо правильно построить свой новый бизнес. Но тут никак нельзя забывать о другом мощном ресурсе. Надо спросить у Тасарова, чем два ствола могут быть интересны гомосексуалам. Он же публично, на многих каналах ТВ увлеченно признается, что является геем! Не меньше его в этом деле разбирается помощник министра и даже сам заместитель губернатора. А еще, пожалуй, Плющев, Шокальский, Заморёнов, Марфинский, Глаголев, Монахов… Ох, много таких! Впрочем, а мне-то что, мой интерес — гонорар за сводничество. Кто больше заплатит, тот получит две радости в один прием. Мой бизнес — обеспечить райскую благодать свидания с двумя стволами, возбудить жгучий интерес к усладам необыкновенного эротического праздника. И тут главный контингент все-таки женщины. Сколько их станут его клиентками? Армия!

По данным нашего федерального статистического управления, в стране проживает более ста тысяч миллионеров, а сколько еще неучтенных нелегалов? Еще триста тысяч! Пятьсот! Вот какой у меня сумасшедший ресурс счастливых пользователей расплетинской аномалии! Если столичная цена среди элиты за ночь тотального секса — пять тысяч долларов, то за ночной полет к небесам секса с этим провинциальным уникумом можно смело требовать все двадцать пять! Стану манить всех желающих к беззастенчивому, привилегированному, сказочному эросу, к празднику раскрепощения плоти. Мне надо открыть в Москве ночной монастырь сексуального карнавала, где можно почувствовать благотворное влияние разнузданного либидо и начать зарабатывать большие деньги.

Да, хорошо, что не запамятовал: в кельях необходимо сделать глазки для вуаеристов. О эта нескончаемая фантазия природы! Необходимо еще больше разжечь пламя эроса у этого сословия! Под влиянием телевидения их число непомерно возросло. Этим надо пользоваться! А чтобы бизнес расцветал, в постель к Расплетину надо направлять пассивных эксгибиционисток. Рост их количества тоже отмечают многие эксперты! Пора в столице создать настоящий конвейер секса: один Андрей Максимович может стать локомотивом целой индустрии. Эксгибиционистка получает двойной оргазм от Расплетина: вагина и клитор, а третий — от осознания того, что за ее наслаждениями в постели наблюдает вуаерист. Ведь это для эксгибиционистки наивысшее блаженство! Вот какие гениальные мысли появляются у меня в голове! Сам же вуаерист — например, в офицерской фуражке, или в калошах на босу ногу, или в рясе — мастурбирует в кулачок, а за ним наблюдает фетишист, избравший воинскую униформу, резиновую обувь или одежду священника своим эротическим символом, предметом страсти. Один провинциал вовлекает в оргию тридцать—сорок граждан нашей столицы. Это может стать великим социальным проектом, чтобы там, на Западе, не обвиняли Россию, что человек у нас не свободен в предпочтениях. Очень даже свободен! Выбирай, что душе, телу угодно! Об этом надо еще написать статью, найти спонсора и опубликовать полосу о расцвете демократии в нашей стране. Где еще так прекрасно живется? Где еще так великолепно можно порадовать свое тело? В этом мире есть только одно место — Москва! Это может стать обновленной фурьеристской идеей “Серии по страстям”, а весь проект будет выглядеть очень даже красиво, в духе времени: “Провинция снабжает столицу удовольствиями”.

Совокупный бизнес сделает меня истинным олигархом. Лишь одна ночь — двадцать пять тысяч долларов умножить хотя бы на тридцать человек — даст мне семьсот пятьдесят тысяч долларов. Эту суммищу умножаю на 365 дней. В год получается более двухсот семидесяти миллионов долларов. Только бы его стволы не подвели. Выдержали! Но с работы уходить не стану, хоть и маленький оклад — четыреста долларов в месяц, — но очень приятно его получать. Лишнюю конфетку или бублик всегда купишь! — Тут господин Штопкин сжал рот еще плотнее, так что его толстая нижняя губа совсем исчезла, а маленький, заостренный подбородок, спрятавшись между выдающимися щеками, пропал вовсе: Харитон Николаевич прикидывал, как разместить такое богатство. — Может, пойти на губернатора Псковской области? — пронеслось у него в голове. — Нет, область бедная и небольшая, а вот Свердловская или Тюменская, а? Там богатства огромные. Ба, три-четыре года, а может, все пять посвятить проекту с Расплетиным, а там свою кандидатуру не грех на губернатора выставить. Когда сам олигархом станешь, спонсоров найти легче. Свою страну я знаю лучше, чем кто-нибудь. А собственный финансовый ресурс беспокоить никак нельзя!» — размышлял в приподнятом настроении господин Штопкин.

Похожие коммерческие мысли побуждают многих граждан нашего замечательного мегаполиса к безумным поступкам. В стране, где средний уровень дохода (это от сотни миллионов долларов у немногих до нескольких долларов почти у всех россиян) составляет сто долларов в месяц, о чем может мечтать гражданин? Что, кроме денег, для него может существовать, если без них он не может даже реализовать свое право пользоваться плодами цивилизации? Поэтому многие россияне создают из своего тела, души и интеллекта материальные активы. У большинства людей, выбравших такой путь, совсем неплохо выстроилась судьба. Добродетель легко уступает место материальной рациональности, нравственное чувство тонет в беспорядочных эротических фантазиях, а сознание наполняется лишь высокими стандартами бытового комфорта. И никаких угрызений совести наши соотечественники не испытывают, легко находя себя в служении бездуховному образу жизни. Может, в этом и состоит весь смысл бытия?

Два деловых человека обсудили свой бизнес и наметили план мероприятий, способных увеличить доходы. Но если польщенный господин Расплетин лишь улыбался и поддакивал, то Харитон Николаевич все туже затягивал петлю, в которой оказался неопытный провинциал, все усерднее потирал пальцы рук, иногда заламывая их до щелчка косточек.

Когда обстоятельный договор между партнерами был подписан, будущий олигарх Штопкин выделил из своих сбережений двадцать долларов, очень торжественно, даже с пафосом вручил их Андрею Максимовичу и заметил: «Не забывай, дружок, что отныне ты находишься на моем полном иждивении. Старайся всегда быть благодарным за мое великодушие. Двадцать долларов — это суточный аванс. Твоя тысяча, — тут он спрятал в свой бумажник доллары Расплетина, — пойдет на развитие нашего проекта. Заходи под вечер, я отвезу тебя на ночлег. Мне понадобится несколько недель, чтобы раскрутить дело. Малейшая партнерская измена будет для тебя означать, что ты лишишься своих стволов. У меня в Москве потрясающие связи. Понял?» Молодой человек ничего не ответил, но, с улыбкой взглянув на нового партнера, подумал: «Эти тетки в Орле платили почти столько же. Но они еще и кормили и приносили тряпки. А этот — двадцать долларов в день! Позже будет якобы больше. А будет ли? Никаких гарантий! Неужели пролетел на первом же шлагбауме? Можно ли верить газетчикам, восседающим в кабинете с туалетной маркировкой? Если ничего не изменится, то я сбегу, — чихал я на этот письменный договор!»

Между наставником и провинциалом никакие другие темы, кроме «предмета обоюдного договора», никогда не обсуждались. Харитон Николаевич то рекомендовал подопечному таблетки для выработки избыточной спермы, чтобы хватало на два erecticus, — москвичкам нравится обильное семяизвержение, — то требовал, чтобы он наращивал мускулатуру с помощью отборных анаболиков; выдавал ему специальные канадские пилюли для повышения потенции; поставлял ему различные, порой весьма экзотические, презервативы; каким-то немаркированным препаратом, с виду отечественным, вынуждал укреплять простату, — бизнес настоятельно требовал всего этого. Молодой человек учился у Штопкина многому — тому, что невозможно было узнать в заштатном Орле. Его тогдашние партнерши — врачихи общего профиля ничего этого не знали и не могли знать. Каждый, кто попадает сюда, в мир эроса, старается с первых шагов демонстрировать полную свободу в предпочтениях, располагая широким ассортиментом индивидуальных и групповых развлечений. Все это помогало Андрею Максимовичу получать приличные деньги.

Надо сказать, что работа альфонсомему нравилась. В храме свиданий он познакомился со многими известными в столичной тусовке звездами поп-культуры, заметными политиками, их женами и любовницами, предпринимателями черного и серого бизнеса, некоторыми руководителями регионов. Здесь каждый мог получить самое экстравагантное удовольствие эротического плана: потребовать, чтобы его избили плетью, покусали, искололи шилом, облили мочой, спермой, обстреляли фекалиями. Другие заказывали экзотические наслаждения экстремального характера: угощать Расплетина шампанским, вставив бутылку себе в анус, туда же вставлять зажженные свечи, чтобы освещать вуаеристам процесс оргазма, разбить себе в кровь губу, чтобы с еще большим вдохновением, остервенением, самозабвением заниматься оральным сексом с двумя erecticus, всеми другими видами половых развлечений.

Денег у Расплетина теперь было много. Он уже купил себе «Ауди-100», его гардероб состоял из двадцати костюмов, двух смокингов, тридцати пяти пар обуви. Около полусотни рубашек были выглажены и висели на плечиках. У него появился слуга, вуаерист пенсионного возраста, которого нашел Харитон Николаевич. Он бесплатно исполнял функции прачки, кухарки, гладильщицы, уборщицы, за что ему разрешали наблюдать за творящимися в храме эроса страстными спектаклями. Расплетин называл его почему-то «Бузик». В самые волнительные для себя моменты Бузик, уже не имея сил онанировать, облизывался и хлопал в ладоши. Но делал это чрезвычайно тихо, так, что его хлопков никто не слышал.

Харитон Николаевич, занявшись предпринимательской деятельностью с двуствольным господином, совсем заважничал. Он уже располагал солидным капиталом, очень полезными связями и мечтал о настоящей политической карьере. Он готов был выложить крупную сумму в любой валюте (нашлись спонсоры из числа сексуальных друзей и подружек Расплетина) за должность прокурора одного из федеральных округов или за кресло губернатора. По мере того как патрон московского жигало все больше мечтал о государственной должности и все чаще отлучался на политические тусовки, Андрей Максимович обретал некоторые, едва заметные элементы свободы. У него уже появились неучтенные клиенты, он покупал столичную недвижимость, акции крупнейших доходных компаний, стал спекулировать связями, получать дивиденды по депозитным вкладам и постепенно приобретать излишний вес. Полнел он не по возрасту — ему было чуть больше двадцати одного года. И вовсе не лень была тому причиной. Свою грузность московский альфонс зарабатывал обычной человеческой слабостью: господин Расплетин полюбил в столице сладости.

Как-то раз от своего помощника Бузика он узнал, что существует специализированное предприятие «Шоко Он-лайн», имеющее самый широкий ассортимент всевозможных сладостей. Он тут же запросил номенклатуру товаров и, порядком удивленный роскошными предложениями, стал регулярно пользоваться услугами этой торговой фирмы. Покупал молодой человек не только для себя, но и для всех многочисленных клиентов и клиенток монастыря повышенного полового влечения. Поэтому объемы покупок были предостаточными, особенно для частного лица.

Вначале с Алей Ладыниной познакомился господин Бузик. Несколько позже он представил ее своему шефу. Так товаровед предприятия «Шоко Он-лайн» стала завозить к новым клиентам объемистый пакет заказов и наращивать свой личный коммерческий план.

Когда Ладынина бывала занята, то заказы Андрею Максимовичу привозил молчаливый посыльный Яков Ваханя. В своей тишайшей манере он входил в храм эроса, не обращая никакого внимания на происходящие оргии, раскладывал сладости по вазам и удалялся. Его склонность не замечать пороки окружающего мира была наследием режима советской империи. Именно во время коммунистической власти россияне научились и привыкли говорить сами с собой. В этом потоке слов, которых не слышали окружающие, явственно ощущались судороги нашей совести. Возникало два стандарта нравственности: для собственного потребления и для защиты от внешних сил. Таким образом, в глазах других наций мы предстаем людьми двойной морали, двойного кодекса чести. Но есть среди нас те редкие граждане, которые весь окружающий мир плотно держат в самих себе. К их числу относился рассыльный Яков Ваханя. Отличительной особенностью этого типа людей было не жить свободно, а удовлетворяться существованием человека из толпы, со страхом наказания, с чувством отчужденности, ограничивая себя рамками неписаной, своей личной морали. Если радоваться, то в разрешенную меру, если восторгаться, то сдержанно, если кому-то симпатизировать, то про себя, если что-то оригинальное высказывать, то с оглядкой на силовые структуры. Если кто-то станет утверждать, что это все в прошлом, то пусть задумается, почему мы никак не можем консолидироваться против зла. Живем в вечном унижении и поражены маниями: манией секса, манией молчания, манией обогащения… Не стремление ли это спрятаться от ненавистной реальности за ширму порочных чувств? Чтобы так же, как господин Ваханя, жить самим по себе на островке своего собственного маленького мира?

Госпожа Ладынина вынашивала идеи мщения. Откровенное пренебрежение, которое публично демонстрировала ей Наталья Мегалова, ущемляло ее завистливую натуру. Наслышавшись историй о невероятном сексуальном аппетите новой сотрудницы, ее эротической всеядности и неразборчивости, она стала ломать голову, как с помощью Андрея Расплетина отвадить ее от работы на фирме «Шоко Он-лайн»: уж очень Наталья Никитична стала мешать Ладыниной на службе. Узнав аномальные секреты заказчика шоколадной продукции, она поняла, каким путем сможет осуществить свою навязчивую идею. Позже стало известно, что сам Андрей Расплетин был посвящен в интриги Ладыниной и согласился помочь товароведу, снабжающему его чувственный храм вкуснейшими деликатесами. В замыслах Ладыниной ничего криминального не предполагалось, так что провинциальный жигало, успевший за короткий срок прочно утвердить себя в нашем замечательном мегаполисе, ничем не рисковал.

Их план был прост, но коварен: стихией могущественного секса покорить Мегалову, подавить ее волю, довести до изнеможения, вынудить несколько дней не являться на работу. «Если не хватит собственной мощи, напичкайте себя таблетками, обмажьтесь кремами и суспензиями, сделайте узелки, даже обвяжите erecticus бантиками, но прошу вас, пожалуйста, держите ее часами под вашей колдовской, пленительной властью! — Ладынина умела говорить и теперь использовала свои способности, чтобы вдохновить Расплетина на любовную авантюру. — Перед вами будет красивая женщина, плените ее, сделайте ее рабой секса! После первого акта она должна прийти в себя лишь на мгновение, чтобы окончательно понять, убедиться: дальнейшая жизнь без вашего постоянного соседства невозможна, несостоятельна, она без вас не жилец, именно вы тот магнит, без которого она существовать не может. После встречи с вами эта дама должна забыть все, прежде пережитое, из ее памяти должны исчезнуть все бывшие любовники и любовницы, ее тело обязано хранить следы только ваших прикосновений, ваших пленительных поцелуев, лишающего рассудок оргазма, подаренного вами. Вы понимаете свою задачу? Я не смогу вам заплатить, но вы получите скидки до пятнадцати процентов на закупки фирменного ассортимента, я продлю на сто дней обязательства по товарной кредитной линии, я стану приглашать вас на все столичные тусовки предпринимателей, фестивали гурманов пищевой промышленности, вечера элиты бизнеса, буду подсказывать вам, где выгодно размещать капитал. При необходимости и по вашему поручению я готова сыграть для вашей пользы любую роль: матери, тети, любовницы, шлюхи, гадалки, посыльного, агента по недвижимости, сутенера, газетчика, носильщика. Если вам понравилась женщина, но она вам недоступна, назовите ее имя — и я подведу ее к вашей кровати, в ее сердце я поселю ваш благородный образ, в ее душе я искореню безразличие к вам, разожгу пожар необыкновенной любви! А мне-то нужно совсем немного: эта взбалмошная женщина, эта гордячка должна быть побеждена красавцем — но из провинции; благородным человеком — но пока не олигархом; воспитанным юношей — но крестьянского происхождения; стильным и тонким любовником — но детдомовцем; не знающим иностранных языков и не имеющим университетского диплома — но талантливым и возвышенным; не пишущим стихи — но одухотворенным.

Я знаю, что ваш патрон Харитон Николаевич сейчас по партийному заданию находится где-то на Урале. Если она захочет у вас остаться, согласитесь. Ваш Бузик будет молчать, он мой нежный друг, я с ним обо всем договорюсь. Ну что, готовы ли вы бросить эротический вызов столичной гордячке? Вы, очаровательный молодой человек, вчерашний деревенский парень, согласитесь ли вы покорить надменную даму, уверенную, что все, что за границей столицы, не стоит ее внимания? В своем кругу она клянется, что никогда не сможет быть с провинциалом даже второго поколения, что никогда не будет с человеком, чьи предки в третьем колене были крестьянами. Согласны ли вы взять на себя историческую миссию, чтобы поставить на колени эту гордячку? Чтобы она стала рабой любви к вам!»

Андрей Расплетин взглянул на нее, помолчал, вспомнил горькие годы, прожитые в Орловской губернии, и вдруг, насмешливо мигнув, бросил: «Веди ее ко мне! Я вызову у нее поток слез счастья! Да, а можно я возьму с нее деньги? Без долларов у меня так шикарно не получится». — «Начинай без условий, а там можешь поднимать ставки!» — подсказала ему Ладынина. А сама подумала: «Хоть бы сценарий был реализован! Я завтра же, а потом каждый день стану будоражить весь офис, что новенькая на работу не является».

Наталья Мегалова ждала этого необыкновенного знакомства. Она даже созвонилась с врачом Захожим, чтобы подробно расспросить его о замечательном феномене, про который давеча узнала. Получив довольно подробную информацию, она уже ни о чем другом не могла думать, кроме как о предстоящей встрече. Увидевшись с Ладыниной в назначенном месте, Наталья Никитична не стала скрывать своего нетерпения и тратить время на пустую болтовню. «Вот вам тысяча долларов, — скороговоркой выпалила она. — Где ваш необыкновенный кавалер?» — «А, не терпится? Уже начала подробно рисовать картины интимной встречи? Да, двуствольное хозяйство Расплетина сведет с ума любую женщину, а тем более тебя. Ведь ты лишь о постели и думаешь. Тебе только секс интересен! В приличном офисе не место шлюхам, затрапезный бордель, переполненный немытыми гастарбайтерами из ближнего зарубежья, — вот подходящее для тебя место! Именно они должны быть твоими партнерами в эротических играх! Я помогу тебе туда устроиться. И даже денег с тебя не возьму! “Шоко Он-лайн” — не место для такой потаскухи, как ты! Проваливай из нашего офиса! Забудь профессию товароведа! Посвяти себя сексу! Ты создана лишь для этого!» — с остервенением выпалила интриганка, всплеснув руками. И тут же про себя добавила: «Да, собственно, и мы тоже». «Куда идти?» — не прислушиваясь к Ладыниной, дрожа от предстоящей пьянящей встречи, бросила Наталья Никитична. «Поехали на Спиридоновку, в храм двуствольного любовного проповедника». — «Да! Да!» — проговорила молодая дама.

Через сорок минут Мегалова, она же Даша Давали, одна вошла в незнакомый роскошный особняк. Трепетный огонек лампадки освещал иконку Николая Угодника и своды со вкусом обставленной гостиной — с четырьмя консолями красного дерева, фризами, а также овальным зеркалом в раме из вишни. На консолях она разглядела китайские вазы изумительного фарфора. Фигурки зверей из бронзы были расставлены по углам слабоосвещенного зала. По песочным однотонным стенам прыгал нарисованный разноцветный танцующий Шива. Его виртуозно выполненных фигур в гостиной было так много, что создавалось впечатление, будто сам Шива взял на себя обязательство молниеносно вводить гостя в гипнотическое состояние телесного ликования, пробуждать в человеке манию секса, которая в свою очередь создает иллюзию собственной элитарности. Правда, с понятием «элита» сейчас чрезвычайно трудно разобраться. Если еще пятнадцать лет назад столичное высшее общество пополнялось свободомыслящими москвичами, думающими о демократических реформах нового государства, если тридцать лет назад его обогащали умы, мечтающие очеловечить коммунистическую идеологию, а пятьдесят лет назад — патриоты, жаждущие на просторах целинных земель собрать невиданные урожаи, чтобы накормить свой изголодавшийся народ, то сегодня столичной аристократией стали дорогостоящие путаны и альфонсы, постоянно востребованные любителями тотального секса. И народ соглашается! С кем тут спорить? Кто он, оппонент? Нравственные идеалы трансформируются у нас быстрее, чем меняется спрос на цветовую гамму тканей, мода на высоту женского каблучка! Каждой эпохе — свои приметы!

Наталью Никитичну встретил господин Бузик. Он был одет в голубой атласный халат — длиннющий, в кружевах и со стоячим воротником. Ниже спины на нежной ткани был вышит огромный золотого цвета erecticus. Такой же, но только в виде миниатюрной желтой аппликации из шелка, крепился голубой лентой на подбородке и был направлен прямо в рот. Руки скрывались в варежках упомянутой конфигурации, сделанных из золотого шифона. Он не представился, а, улыбнувшись, сказал: «Рад вас видеть, госпожа Мегалова! — его голос был тонким, но шелковый erecticus при дуновении задрожал, как будто напрашивался на оральное проникновение. — Желаю вам получить массу удовольствия. Наш храм для этого и создан. Здесь бывают все известные люди Москвы. Андрей Максимович ждет вас в лаборатории. Следуйте за мной».

«Что за лаборатория? — про себя удивилась Наталья Никитична. — Он что, естествоиспытатель? Ставит замысловатые эксперименты или проводит тайные опыты?» Существует ли что-либо более неудержимое, чем женское сексуальное любопытство?

Госпожа Мегалова пропустила Бузика вперед. Золотой erecticus тут же пришел в движение: при каждом шаге старого гея он буквально вонзался в анус. «Хитро придумано! — мелькнуло в голове у молодой женщины. — Видимо, фантом прежних ощущений воспаляет его чувственный мир. Милый человек этот Бузик. Виртуальность все больше побеждает человека!»

В этот момент она поймала себя на мысли, что сама возымела неукротимое желание заняться оральным сексом. «Подожди! Подожди! Всему свое время!» — старалась успокоить себя Наталья Никитична. Тут она вспомнила одного любимца муз из поэтического общества по защите прав стрекоз, приклеивавшего на свою огромную безволосую голову муляжи этих нежных созданий. Когда он шел, потоки воздуха колыхали крылья насекомых, создавая иллюзию, будто не только они, но и сам пиит несся на их крыльях любви. Тут же ей на память пришли другие оригиналы. Те, например, которые на дверях своих квартир изображали вагину, а потом восторженно входили в них, полагая, что таким образом выполняют супружеские обязанности. Или другие чудачки, прописавшие в своих кроватях надувных кавалеров с оловянными, на батарейках, упругими отростками . Тут необходимо заметить, что многим столичным гражданам оставалось еще невдомек, что художники разума созидают в скромном уюте уединения, в атмосфере восторженного духа. А этим исполнителям эротических сцен и упражнений не до творчества, они с настойчивым упорством усердствуют в постелях, где нравственная невинность и захолустная наивность являются пороком. Господин Бузик явно походил на последних и этим пришелся по вкусу молодой даме. Впрочем, не успела она пофантазировать всласть, как поизощреннее провести время, какие способы из «Камасутры» или русского эротического фольклора избрать, как они вошли в спальню с приглушенным светом. Нет, скорее это был спортивный зал с сотней каких-то таинственных инструментов. Или нет: это было место интимных встреч, наполненное ароматами чувственных наслаждений, порнографическими сюжетами были обклеены все стены. Или нет: это был секс-шоп, заваленный орудиями разврата из кожи, конского волоса, пластика, резины, из всех металлов таблицы Менделеева!

Над кроватью, или над станком эроса, или над местом любви, или над площадкой истязания плоти, или над полигоном оргазма, висела необыкновенно выразительная картина: два вздыбленных золотых erecticus! Их розовые шляпки смотрели на Наталью Никитичну, как завораживающие глаза кобры. Брызги спермы на фотографии напоминали ей салют торжества жизни!

«В моей лаборатории не говорят, не шепчутся, а упиваются страстью, — послышался ей голос Расплетина, — в ней стонут, в ней ломают ногти, кусают губы, рвут простыни. Раздевайтесь! Не просто снимайте с себя верхнюю одежду, а рвите ее, разбрасывайте куски ткани по всему этому пространству наслаждения. Делайте это быстро, самозабвенно! Как будто в последний раз! Как будто злые силы гонятся за вами, чтобы выкрасть, отнять возбуждение, не допустить прекрасного женского оргазма! Отдайтесь пьянящему эросу, целуйте, кусайте erecticus, — тут он бросил ей „двустволку“, муляж близнецов из костной муки, приправленной запахами мужской плоти, — закрывайте глаза, воспаляйте свои чувства! Когда я увижу, что вы готовы себя осчастливить, когда я пойму, что вы опьянены предстоящим праздником — я предъявлю вашим губам своих героев ! Начнем сверху, чтобы внизу поставить окончательную точку и вызвать фонтан сладострастия».

Ей захотелось выкрикнуть: «Ох, начинайте же, ведь я уже готова!» Она оглянулась, чтобы увидеть его голое тело, его мускулистые отростки , его юное лицо, его пламенные глаза, но вокруг никого не было. «Что это, слуховые галлюцинации? Бред? — подумала госпожа Мегалова. — Или я начинаю сходить с ума? Может, все это фикция? Мошенничество мерзавки Ладыниной? Она всеми путями старается разгадать мой внутренний мир, чтобы представить его коллегам в неприглядном свете, вызвать у них неприязнь ко мне. Чтобы утолить свою разнузданную желчь!»

В этот момент из-за бордовой бархатной портьеры вышел молодой человек — улыбающийся, высокий, стройный. Прядь светлых волос падала на правую бровь, был он по пояс голым, а нижнюю часть тела прикрывала толстая, упругая, напоминающая бронежилет золотого цвета юбка. Из длинного бокала он отпивал игристый напиток. «Начнем? — несколько замедленно облизывая губы, спросил он. — Или хочешь хлебнуть чего-нибудь крепкого? Может, дать колесо экстази, чтобы забыться и полностью подчиниться “двустволке” Расплетина? Как? Ведь я могу свести с ума любую женщину! Особенно психиатра. Ты не врачиха? Уж больно смахиваешь…»

Наталья Никитична ничего не ответила, тут же начав судорожно раздеваться. Насмешливое выражение ее лица показывало, что дерзкий вызов партнера принят, что она собирается противопоставить его самоуверенности свое неистовое мастерство. Словно подчиняясь мистическому голосу, давеча услышанному, Мегалова разорвала платье, запустив клочья прямо в лицо Андрею Максимовичу, схватила его за юбку и потребовала: «Раздевайся, Андрюшка! Покажи, на что способен. Докажи, что можешь дать больше, чем я жду! Да, что у тебя за юбочная броня? От кого скрываешь своих близнецов ?» — «Меня научили, что богатство надо хранить в сейфе. Поэтому пришлось заказать специальную защиту. Что я сам без них ? Ты же никогда не пришла бы ко мне, если бы я ничем особенным от других не отличался. Они тебя манят! Ты от них ждешь кайфа. Что тебе сам Расплетин? Каждая женщина требует от меня лишь одного: срочно раздеться! И ты тоже не исключение. А на то, что помимо них у меня голова, душа есть, тебе наплевать! Скажи, если бы у меня вместо пяти пальцев на руке было шесть, или вместо двух ушей было бы три, или вместо одного пупка было бы два, — кто бы потянулся ко мне? У кого бы мои ненормальности вызвали интерес? Но как только женщины слышат, что у меня два erecticus, — выстраиваются в очередь. Платят большие деньги, чтобы побыть со мной. Гоняются за мной, как детдомовцы за тарелкой супа. Что им до моего мира? До моих переживаний?» — «Хватить болтать! — улыбнулась Мегалова, а сама подумала: — Трогательный провинциал, и совсем недурно выглядит. Даже симпатичен. Не до конца испорчен столичной жизнью. Еще на что-то надеется, о чем-то думает, мечтает… Вначале покажи, на что ты способен, — бросила она с вызовом, — а там можно и по душам поговорить. Теперь пора! Иди ко мне! Предъяви своих голубков ! Что в них такого особенного?» Она разлеглась на кровати, требовательно протянув руки, желая, казалось, поймать вечное счастье. Мысленно все глубже погружаясь в разврат, она не переставала мечтать о новых высотах всеобъемлющего секса. Именно здесь молодой особе начали мерещиться кавалеры уже с тремя стволами !

Расплетин не торопился снимать бронеюбку. Жизнь приучила его смотреть на женщину как на объект денежного заработка. Он уже привык не разглядывать ее прелести, не всматриваться в глаза, не интересоваться предпочтениями. Не зная толком, что такое ласки, он не целовал ее губы, не обнимал груди, коленки. Не имея представления об уважении к личности, он никогда не говорил комплименты, не хвалил чей-то ум, внешность, высказывания. Он начинал свои ухаживания с какой-то грустью, без прилива эмоций, без волнения в сердце, без предвкушения счастливых мгновений, как шахтер, спускающийся с отбойным молотком в шахту на смену. Но если шахтер натягивал на себя робу, надевал каску с фонариком, всовывал руки в парусиновые варежки и начинал рубить уголь, то Андрей Максимович перед началом своей энергичной, но все же больше механической деятельности скидывал защитный чехол, освобождая свое хозяйство от юбки безопасности (требование страхового общества, так как они были застрахованы на крупную семизначную сумму), сбрасывал с головы алую, похожую на шапочку католических кардиналов изящную кипу и закладывал ваткой нос. В этом садке мотыльков эроса, в блестящем рассаднике мании секса, прозванном в столице «храмом любви», молодой человек снимал с головы кипу лишь по заказу клиентов: женщины хорошо платили, когда его длинные белокурые волосы закрывали им глаза, им нравилось вытирать его волосами свои вспотевшие груди; мужчины же оплачивали этот дополнительный сервис, чтобы насладиться эротическим ароматом Андрея Максимовича.

На последней процедуре, хотя ее никто не оплачивал, провинциальный святотатец особенно задерживался, тщательно вворачивая шматки ватки в свой ровный, красивый нос, никому не признаваясь, чего таким образом достигал, какое удовольствие испытывал или чего избегал. Впрочем, в таких деликатных делах у каждого свои секреты. Например, известно, что мужская половина нашего замечательного мегаполиса, по крайней мере, большая ее часть, после мануального контакта с собственным erecticus — мочеиспускания — моет лишь одну руку. Господину Расплетину после тех же манипуляций и даже после проверки упругости своей «двустволки» приходилось мыть сразу две. Молодой человек был крайне раздражен этим несправедливым, неэкономичным обстоятельством, а потому нередко сознательно пренебрегал этими гигиеническими процедурами. Почему на такие заурядные, ничего не значащие вещи он обращал пристальное, глубокое внимание, тоже было за семью печатями. Теперь же эластичностью своих близнецов он был доволен и медленно, даже нарочито медленно начал пристраиваться к любительнице острых ощущений. Тут необходимо заметить, что перед проникновением в глубины женских чувств и наслаждений он приобретал какой-то отрешенный вид, как будто само сексуальное действо его нисколько не интересовало. Расплетин должен был осчастливить женщину платными подарками эротического свойства. И свой долг он старался выполнить на отлично!

Итак, молодой человек забрался на кровать, уселся на ноги Наталье Никитичне и меланхолическим голосом спросил: «Начнем?»

Обжигающая стройность erecticus тут же затуманила голову Мегаловой. Они так чудесно напряглись, демонстрируя могущество плоти, что стали напоминать ей жилистые руки скульптора, вытесывающие из глыбы мрамора изящные формы. Ее глаза заблестели, умопомрачительная страсть достигла своего предела, мысленно она уже была с ними : «Неужели мои губы, мой чувственный glossa возьмет их наконец в плен? — с восторгом думала она. — Какая прекрасная добыча! Такие изумительные трофеи уступить другим было бы настоящим страданием, мучительным, недопустимым поступком. Грехом! Преступлением! Нет, они должны быть моими, раз и навсегда! Только я должна владеть этими козырями извращенного сознания…» Набатным призывом ее губы продолжали нашептывать возбуждающие слова, распаляя эротическое воображение. Если в последнее время она жила в атмосфере безумного подчинения лишь одному erecticus, то теперь начинался новый виток ее существования: крепостной, тотальной зависимости от двух близнецов ! Ее грудь стала учащенно вздыматься, губы пересохли, рот приоткрылся, глаза подернулись поволокой страсти. В состоянии эротического неистовства молодая женщина начинала забывать все, она ждала лишь одного: чтобы эти мускулистые руки скульптора быстрее проникли в главнейшую часть ее существа! Если до этой встречи у нее еще сохранялось терпение, то сейчас она с ним расставалась окончательно; если до этого у нее еще имелся разум, то теперь она теряла его на глазах, — чем постыднее образ жизни человека, тем сильнее тянет его к еще более извращенным поступкам.

Теперь вся ее натура трепетала от стремления к еще не изведанному: два erecticus возбуждали ее самым бесовским образом. Эти чудики начинали сводить с ума, искушать ее! Исполненная страсти, не изобретая никаких предлогов и намеков, она впилась в двуствольный инструмент, как будто весь мир переместился в erecticus, как будто вся вселенная сошлась в этой постыдной аномалии. Она закрыла, точнее, зажмурила глаза, словно какой-то невероятный свет ослепил ее. Восхищение рвущимися к схватке с ней близнецами не имело предела! Твердое, нетерпеливое намерение, рисующее в ее воображении иероглифы взбалмошного секса, потянуло молодую даму к мускулистым стволам . Ее неукротимое желание засияло, темперамент вознесся к небесам, ее страдающий glossa, замечательный мастер медитации, стал проделывать между ними такие выкрутасы, с такой великолепной фантазией и ошеломляющей волей, с такой страстью и самозабвением восхитительной изобретательности, что невольно представлялось: его выдумкам нет предела.

Андрей Максимович очнулся от механических движений: он явственно ощутил, что с ним вступила в связь не обычная особа, не тривиальная нимфа, не банальная распутница, — его пленяет мания, мания эроса! Безудержное распутство стало увлекать молодого человека, казалось, он загорелся сам, лицом к лицу столкнувшись с настоящей бурей близости; секс опутал его сознание, и Расплетина пылко потянуло к взаимности. Он стал вкладывать в каждое свое движение чувство, ярость, усладу. Амур с фатальным усердием стал перевоплощать прагматического жигало в романтического кавалера! Избалованного мужлана в чуткого любовника! Закормленного альфонса в мечтательного поклонника! В этом этюде страстной вседозволенности Андрей Максимович уже начал преисполняться ощущением приближения оргазма. Сексуальное неистовство, наконец, подошло к концу: фонтан триумфа чувств забил как гейзер преисподней! Два ствола молодого человека стали выбрасывать теплую сладкую сперму, как из рога изобилия. И Наталья Никитична начала упиваться мощной нескончаемой струей великого удовольствия.

Неожиданно в ее взбудораженном рассудке мелькнула беспокойная мысль, что она захлебывается, что уже не может ни вдохнуть, ни выдохнуть, что тонет в напитке страсти, что легкие полны эликсиром чувств! В начале кислородного голодания она на какие-то мгновения даже порадовалась этому обстоятельству: такого обилия желанной спермы она еще никогда не получала! В сознании возник поэтический образ женщины, захлебывающейся в эросе. «Как прекрасно! Как великолепно! Ведь это мечта всей моей жизни! Венец исступленных московских оргий! Желанная жизнь удается, браво! Браво, наш замечательный мегаполис!» — в неописуемом восторге думала она. И вдруг услышала нарастающий бой кремлевских курантов. Голова у нее закружилась, тело стало витать неизвестно где, возникла безмерная усталость, зарябило в глазах. Размытое пространство ширилось, наступало, свет медленно угасал, умолкали звуки, испарились ощущения, — образ небытия становился все реальнее. Госпожа Мегалова стала терять сознание. Зрачки ее сузились, потом вдруг расширились; рефлексы исчезли; стремительный рост количества углекислого газа в организме вызвал непроизвольное выделение мочи и кала. Вначале лицо приобрело красновато-лиловый оттенок, который довольно быстро сменился на лилово-серый. По телу пробежали судороги, взъерошились волосы. Прошло лишь три минуты, и…

Наступила смерть!

В последнее время в нашем удивительном городе значительная часть жителей стала приобретать все большее сходство с акулами и крокодилами. Они готовы в одно мгновение для собственной выгоды разорвать любого, потому что жизнь ближнего для них — абсолютная пустышка. Таким образом было доказано, что человеческая натура способна меняться в короткие сроки самым бесстыдным образом, хотя предыдущие поколения категорически отрицали подобные перевоплощения. И молчаливый, безобидный Яков Ваханя в определенных случаях мог пользоваться в этом экзотическом сообществе даже некоторым спросом.

Именно таким случаем оказалась безвременная гибель Натальи Мегаловой. Чтобы замять скандальное для собственного бизнеса дело, на место прибыл сам Харитон Николаевич. Депутат не стал разглядывать жертву оргазма; прикинув своим изощренным столичным умом, как закрыть дело, он тут же вызвал на Спиридоновку скромного, вечно молчащего рассыльного. Сценарий был прост: поворачиваемый такими мудрецами, как столичный журналист, в разные стороны российский закон не имел бы к хозяевам храма эроса никаких претензий.

«Привет, дружочек Яков Михайлович! — любезно поздоровался господин Штопкин. — Вот тебе сто долларов. Ты несся к нам на такси не за свой же счет! Бери деньги, Ваханя!» — «Спасибо. Но я передвигаюсь на мотороллере», — осторожно отозвался рассыльный. «Какая экзотика! Я думал, они вымерли, как когда-то динозавры. Неужели есть чудаки, которые пользуются в нашей столице таким не российским транспортом? Европа — да! Но в Москве на мотороллере? Простите, это смахивает на извращение, на признание, что влюблен в животное. Возьми эти сто долларов на бензин. Не то силой заставлю…» — «Спасибо, но позвольте мне не брать ваш подарок. Меня совесть замучает!» — «Нет, не позволю! Дают — бери, а бьют — беги! Но это не все. Я пригласил тебя по другому поводу. Ты же помнишь вашу новенькую, Наталью Мегалову? Несколько минут назад она захлебнулась и погибла». Яков Михайлович вздрогнул, побледнел, но ничего не сказал. «Это произошло здесь, в моем офисе. Я известный человек в столице, да что в столице — во всей России. Ты должен помочь мне выпутаться. Мне скандалы не нужны. Есть три варианта, ты должен выбрать один из них. Должен выбрать, понял? Первый: я плачу тебе сорок тысяч долларов, прячу труп в мешок, а ты увозишь его и сбрасываешь куда угодно — хоть в Покровские пруды или в Яузу. Второй вариант: мы перевозим труп к тебе на квартиру, приглашаем милицию — разумеется, не с улицы, а наших друзей, — и составляем протокол. Мегалова захлебнулась у тебя в доме. Никакой ответственности ты не несешь. Можешь осмотреть труп — на нем нет никаких следов побоев или насильственной смерти. Да, тебе нужно знать, что она захлебнулась спермой. В этом случае я плачу тебе двадцать пять тысяч долларов. Сможешь за двенадцать купить себе “Пежо” и выбросить, наконец, мотороллер. Третья схема: за нее получишь пятьсот долларов. Сейчас Бузик принесет стакан человеческой спермы, и ты при мне должен ее выпить. В этом случае придется на мой адрес вызвать милицию и оформить протокол. Следователям скажешь, что ты и Наталья пришли к своему приятелю Бузику, чтобы вместе распить бутылку спермы. Врачи рекомендуют принимать ее против онкологии предстательной железы и молочной железы у женщины. Все понял? Теперь подумай и скажи, что выбрал, какой гонорар мне готовить. Сорок, двадцать пять тысяч или всего пятьсот?»

После этого обычного для граждан нашего великого города вопроса посыльный вконец смутился, не зная, как именно отказать этому уважаемому Харитону Николаевичу: заявить ему во всеуслышание «нет» или немедленно убежать и спрятаться в своей скромной квартирке? Не в правилах господина Вахани было противопоставлять наглости и хамству собеседника какую-то свою активную позицию. «Что же делать? Куда бежать, где прятаться, да и возможно ли это? Я же никогда ни от кого не скрывался. Ни разу в жизни не общался со следователем. Что делать?» Какой-то ледяной мрак навалился на его сознание. «Ты, дружок Ваханя, решай быстрее. Время идет. Пока труп еще не остыл, нам надо определяться с версией. Мне неприятности ни к чему. Я известный человек. А ты? Рассыльный! Кто тебя знает? Бери сорок тысяч и увози труп! Бузик, начинайте заворачивать утопленницу. Грузите ее на его мотороллер. Перекиньте через сиденье, словно ковер». — «Нет! Извините, Харитон Николаевич, я никуда не поеду! — еле слышно выдавил из себя Яков Михайлович. — Я боюсь…»

Но его беспомощность лишь усилила натиск Штопкина: «Чего ты боишься, Ваханя? Мотороллеры гаишники не останавливают. Вывали труп хоть на мусорную кучу, выкини прямо на автобусной остановке, сбрось на мостовую! Никто ничего не заметит. Наши люди по сторонам не смотрят, чужие дела их не интересуют. Они о своих пекутся. А сорок тысяч у тебя в кармане! Чего тут бояться? Что в нашем городе стоит жизнь человеческая? Дама ведь сама померла, понял? Башка твоя дурья! Никакая экспертиза не сможет доказать насильственную смерть. Так что трусить здесь пустое дело. Бери деньги и увози труп». — «Боюсь…» — едва слышно промолвил рассыльный. «Чего, чудак, — с моими-то связями?! Ну скажи, чего ты боишься?» — ужасающее возбуждение перекосило лицо предпринимателя. «Боюсь, что если меня кто спрашивать станет, то я врать-то не смогу, а все расскажу как было», — с трудом проговорил Ваханя. «А что было-то?» — уставил на него пристальный взгляд владелец храма любви.

Господин Ваханя молчал. Выражение глаз стало растерянным, скулы свела судорога. Страх сковал его полностью.

«Опасный тип, — подумал депутат. — Рисковать Расплетиным, поручая ему выкинуть куда-нибудь покойницу, — дело невыгодное. Он каждый день несет золотые яйца. Как же труп отсюда убрать? Все вроде чисто, но враги могут поднять шумиху, что у Штопкина бордель, что его “двустволка” обслуживает богатых клиенток. Припрутся десятки ментов: как им объяснить сложную внутреннюю архитектуру храма любви? Десятки комнат для эксгибиционистов, волчки для вуаеристов, ниши для фетишистов, кушетки для содомии. Стены завешаны аксессуарами для секса, инструментами истязания плоти для флагеляции, портретами Мазоха, маркиза де Сада. Кроме того, для возбуждения садомаза всюду пушки, стреляющие калом, шланги, обливающие мочой, наполненные нечистотами емкости для копрофилов, ящики, набитые экзотическими презервативами, надувными частями тела, книгами по соитологии, станками для упражнений по “Камасутре”. При виде всей этой индустрии секса менты потребуют с меня сто, двести, а то и триста тысяч долларов. Начнут наведываться ежемесячно за данью. Судмедэкспертам надо будет заплатить за правильный протокол, прозектуре — за вскрытие трупа и аренду холодильника, санитаркам — за омовение, чиновникам — за место на кладбище, похоронной конторе — за автомобиль, за гроб, землекопам — за могилу, священнику — за отпевание, флористам — за венок, плотникам — за крест на погосте. Предстоит уйма затрат! Вместе со взяткой ментам все издержки, связанные с утопленницей, потянут на полмиллиона долларов! Зачем нести такие огромные расходы? Чушь какая-то! Неграмотно, неэкономично! Надо выбросить этот труп куда угодно! А утром опубликовать заметку, что найдено тело неизвестной нимфоманки, захлебнувшейся спермой. Можно добавить к этой информации несколько пассажей о морали, что, дескать, вот они, современные нравы: упиваться оральным сексом прямо на столичной мостовой… — Штопкин решительно повернулся к рассыльному: — Слушай, Ваханя, последнее предложение: даю пятьдесят тысяч долларов за вынос трупа. Берись за дело, тебе же нужны деньги! Торопись! У меня нет времени».

Яков Михайлович опустил глаза, помолчал и с трудом выдавил: «Этого делать я не стану… Не смогу!»

Депутат опешил. «Как так! — подумал он. — Я настаиваю, я плачу, я унижаюсь, а этот тип отказывается! Какое он имеет право? Тоже мне еще, гусь хрустальный! Не стану же я рисковать своим положением и бизнесом! Что он, этого не понимает? Спрошу в последний раз, а там придется переходить к радикальным мерам… — Упрямство несговорчивого Якова Михайловича усиливало негодование господина Штопкина. — Так что, Ваханя, согласен? Деньги готовы! Решай быстрее: да или нет!»

Посыльный ничего не отвечал. Снедаемый страхом, он продолжал упрямо стоять в отрешенной позе. Наступила беспокойная тишина, ощущение приближающейся беды нарастало.

«Опасный тип. Не отпущу же я его так просто! Он столько уже всего знает… И звать на помощь тоже никого нельзя: опять возникнут расходы, появятся новые свидетели. А в моем деле свидетель — это бомба замедленного действия. Придется все делать самому. И быстро. Через час начнут приходить клиенты. Сегодня у нас будет жена самого П., любовница В., сестры Б., мать С., артисты Л., М. и К., телеведущие М. и П. и С. и Д. — все очень богатые люди; позже появится еще пара десятков “прихожан” храма экстремальных чувств. Что мне Ваханя? Еще один труп? Выброшу на улицу не только жертву орального секса, но и… наркомана. Да, прекрасная идея! — Приняв решение, Харитон Николаевич обратился к посыльному: — Ну, ладно, садись, дружок, отдохни. Я через минуту вернусь. Выпьем по стакану вина». Поставив перед Яковом Михайловичем стакан вина, Штопкин вышел из гостиной и направился в свой кабинет. Там он достал из сейфа ампулу листонона, набрал его в маленький, кубовый, шприцик, потом из флакончика втянул в другой шприц десять миллилитров обогащенного героина, обернул заготовку льняной салфеткой и вернулся к посыльному. Владелец храма тут же обратил внимание, что Ваханя к вину не прикоснулся. «Прощай, дурак! Не захотел деньги, получи нечто другое! То, что перенесет тебя в вечность! Пока!» — мелькнуло у депутата в голове. Быстрым движением Штопкин прижал шприц к шее посыльного и надавил на поршень.

Вначале Ваханя даже не понял, что произошло. Но парализующий всю двигательную систему препарат кураре буквально сразу стал действовать. Мышцы Якова Михайловича ослабли, потом вообще перестали действовать. Руки обвисли, глаза застыли, голова завалилась на кресло, он перестал чувствовать ноги, все свое тело. Ваханя попытался что-то сказать, но язык не ворочался. «Еще десять минут, и ты отправишься на тот свет! — усмехнулся Штопкин. Тут он даже несколько повысил голос: — Я знаю, что ты все понимаешь, что сознание не покинуло твою голову. Сейчас я вытащу из твоих карманов все документы, и ты получишь смертельную дозу героина. На твоих губах появится пена — и ту-ту, прощай! В мимолетном кайфе тебе придется отправиться в заоблачные дали, в очень короткое, самое короткое путешествие. Таким, как ты, нет места в нашем замечательном мегаполисе…»

В этот миг Ваханя почувствовал, что начинает освобождаться от ненавистной реальности. На его лице появилась жалкая улыбка, за которой иногда прячется прозрение. И действительно, казалось, что Яков Михайлович что-то важное понял. «Не расплата ли это за мою нерешительность и трусость? — успел подумать он. — Прожить жизнь без блаженного чувства свободы, с единственной целью быть незамеченным, — какая жалость!»

Он в последний раз взглянул на Штопкина: в его глазах не было ни злобы, ни ненависти.

Потом глаза его закрылись.

P. S. На следующий день в одной столичной газетенке появилась заметка о том, что «…на стройплощадке около метро “Фрунзенская” были обнаружены два трупа: молодая женщина, захлебнувшаяся спермой, и мужчина, умерший от передозировки наркотиков. Документы при них не были найдены. Количество бездомных в столице становится все больше. Пора предъявить политические претензии к городским властям».

Сентябрь—декабрь 2004.