Субмарины уходят в вечность Сушинский Богдан
— Почему Шредер кричал, что он горит?! — наклонился над ухом Брауна генерал Дорнбергер. — Что-то все же произошло!
— С пилотом, — стоически выдержал и этот натиск Ренс. — С ним действительно что-то произошло. Но не с ракетой. Взрыв ракеты датчиками не зафиксирован, пламени на ракете не было и сейчас не наблюдается.
— Тогда что же произошло с пилотом?! — прокричал Гитлер в свое переговорное устройство.
— Он на связь не выходит. У него есть аварийная кнопка. Даже если пилот не в состоянии говорить, он мог бы нажать виднеющуюся прямо перед ним кнопку, как сигнал беды. На такое способен даже человек, находящийся одной ногой в могиле. Однако Шредер и на это оказался неспособен.
— Как я и предполагал, — напомнил о своей холодной мести личный адъютант фюрера.
— Но если все хорошо, — вновь заговорил сам фюрер, — если вы утверждаете, что все датчики работают нормально и ракета летит, как объяснить гибель столь опытного, не раз встречавшегося со смертью пилота?
— Попытаемся выяснить, — откровенно растерялся начальник технического отдела.
— А по-моему, уже все ясно, — объяснил вместо него фон Браун. — Ракета не возгоралась, она летит заданным курсом, а значит, пилот не сгорел, не погиб.
— Что же тогда с ним?
— Почувствовав перегрев, он попросту испугался и поспешил воспользоваться ампулой с цианистым калием.
— Впредь пилотам не следует выдавать ампулы, — назидательно молвил Каммлер. — Слишком уж заманчиво они выглядят в кабине смертников.
— Не следует допускать их на стартовую площадку при экспериментальных запусках ракет, — парировал Браун. — Сидя в своей кабине, Шредер мог заметить свечение на носу ракеты и решил, что она загорелась.
— И этого оказалось достаточно?! — изумился фюрер.
— Порой люди кончают жизнь самоубийством и по более мелочному поводу, — заметил генерал Дорнбергер.
— Недавно он присутствовал во время пробного запуска нашей гренландской ракеты, сгоревшей, как вы знаете, буквально через несколько секунд после взлета, прямо над островом, — попытался, объяснить психологический срыв пилота фон Браун. — Шредер тогда ужаснулся. Да что там, увиденное попросту повергло его в ужас.
— Как я и предполагал, с наградой за мужество мы явно поспешили, — по-идиотски ухмыльнулся Шауб, однако фюрер с таким гневом взглянул на него, что тот мгновенно сник.
— Зачем же вы дали согласие на его полет? — вмешался в их разговор неугомонный Каммлер.
Брауна так и подмывало сказать, что решение принимал не он, а личный агент фюрера по особым поручениям Отто Скорцени. Мало того, он помнил, что обер-диверсант рейха умышленно переставил Шредера в списке кандидатов, чтобы карта судьбы неминуемо легла на него; и что сделал он это как раз в наказание за трусливые откровения Шредера в своем дневнике.
Однако ставить под удар любимчика фюрера так и не решился. Причем не только потому, что это выглядело бы неблагородно. Это было еще и опасно. Особенно теперь, в конце войны, когда его, Брауна, личное спасение вполне может зависеть от воли и действий обер-диверсанта рейха, который, как ему известно, уже занимается подготовкой всевозможных зарубежных каналов, нор и пограничных коридоров.
— Таким образом, наша воздушная торпеда оказалась непилотируемой? — попытался фюрер подытожить результат запуска ракеты проекта «Америка», обращаясь уже к Брауну, а не к его непосредственному начальнику генерал-лейтенанту Дорнбергеру. — Агенты и радиомаяк оказались в руках американцев, пилот раскусил ампулу.
— Единственное, в чем не приходится сомневаться; — парировал барон, — так это в том, что ракета продолжает двигаться в сторону США.
— Но только в сторону. — заметил Шауб. — Как и большинство тех, которые направляются в сторону Лондона.
— Ренс, — молвил Браун, стараясь не обращать внимания на эти разговоры за его спиной, — как идет полет?
— Нормально.
— И это называется «нормально»! — возмутился Гитлер. — Нью-Йорка она достигнет?
— Судя по всем характеристикам, должна, — не удержался Дорнбергер, пытаясь прийти на помощь главному конструктору.
— Вы слышали вопрос, заданный фюрером, инженер Ренс? — произнося это, Браун вполне отдавал себе отчет в том, что отвечать на подобные вопросы фюрера обязан лично он, как главный конструктор.
— Через несколько минут, — вновь принял Ренс удар на себя, — воздушная торпеда выйдет из-под нашего контроля и, коль уж ни радиомаяка, ни пилота у нас теперь нет, скорее всего, заметно отклонится от курса.
— Но, возможно, она все, же долетит до Нью-Йорка или до любой точки на американском берегу? — устало поинтересовался Гитлер, и по голосу, по глазам его Браун догадался, что в душе фюрер уже смирился с мыслью о том, что и на сей раз атака возмездия не состоится. Осуществление проекта «Америка» вновь сорвалось.
— Будем надеяться, — кротко ответил барон. — Хорошо уже то, что она до сих пор не взорвалась. И потом, мы вышли в космос, пусть даже с погибшим пилотом.
— Бросьте, Браун, бросьте! «Не взорвалась» — это уже не утешение и даже не ответ, достойный штурмбаннфюрера СС Вернера Брауна! — мгновенно завелся Гитлер. — Вы безответственно отнеслись к проекту «Америка»! Все причастные к его осуществлению — безответственно! Агенты бездарно провалились, пилот струсил и поспешил покончить с собой, ракета опять, в который уже раз, выходит из-под контроля и уклоняется от курса! И это в конце войны, когда каждый «удар возмездия» имеет колоссальное политическое значение и когда на создание межконтинентальной ракеты потрачено столько денег!
— Так сложились обстоятельства, мой фюрер.
— Когда ракета должна достичь берегов Америки? — поспешил заполнить подаренную им всем паузу обергруппенфюрер Ганс Каммлер.
— Расчетное время — тридцать пять минут, — объяснил Браун, почти с признательностью взглянув на руководителя ракетного центра «Дора», который, сознательно или неосознанно, развеивал гнев фюрера.
— Вот видите: ракета все еще в полете, ждать уже недолго. Характеристики у этой ракеты неплохие, очень даже неплохие.
— Средняя скорость полета — более десяти с половиной тысяч километров в час, — мгновенно воспользовался его подсказкой барон фон Браун, — дальность полета 4800 километров, максимальная высота полета в апогее — 338 километров, то есть можем констатировать бесспорный выход ракеты в космос[47].
Фюрер с нескрываемым гневом посмотрел на Каммлера и Брауна. «Эти двое тоже предали меня! — явственно прочитывалось в его взгляде. — Все вокруг предают меня!».
— Космос, дьявол вас возьми! — взвинтился он — нервно прошелся по бункеру, по которому не очень-то и разгуляешься. — О чем они сейчас говорят?! О космосе! Их совершенно не волнует военный аспект всего нашего проекта.
— Запуск этой ракеты, мой фюрер, всего лишь этап, — глядя себе под ноги, объяснил Браун. — Он убеждает нас, что технически мы — на верном пути. Теперь нам нужно только одно — время. И мы обязательно создадим такие ракеты, которые способны будут не только достичь Нью-Йорка или Сан-Франциско…
— Вы уже ничего не создадите, — прервал его романтические бредни Гитлер. — По крайней мере, для Германии, для нашей общей победы. Вы, Браун, разочаровали меня. Возможно, вы и талантливый человек, однако вы так и не сумели создать для рейха его главного оружия — оружия возмездия, несмотря на то что почти все ваши ракеты именно так и называются[48].
— Да, мой фюрер, признаю: мы все еще не создали такого оружия, которое бы позволило вам переломить ход войны.
— А я ждал от вас иных слов.
— Если бы война продлилась еще хотя бы год, если бы нам удалось сдержать наступление противника, мы смогли бы реализовать все задуманное нами. Поскольку понимаю, что это нереально, то признаю…
— Ваше признание уже никого не утешает и ровным счетом ничего не стоит, — безнадежно махнул рукой вождь. — Ровным счетом ничего.
— Но даже спустя много лет после войны, — обиженно завершал свою мысль Ракетный Барон, — ученые будут удивляться тому, как далеко мы, германцы, продвинулись в этой отрасли человеческих знаний. Как много мы успели сделать, к каким интересным, неординарным научно-техническим решениям прийти, образцы какой техники сумели испытать! И это — в условиях тотальной войны!
Выслушав его, фюрер лишь обреченно покачал головой.
— Это не только моя заслуга, рядом со мной работает целая плеяда талантливых инженеров, исследователей и конструкторов.
— Пойдемте, Шауб, нам здесь больше нечего делать, — обратился Гитлер к своему личному адъютанту
— Я того же мнения, мой фюрер.
— Надеюсь, нам доложат о том, что произошло с их ракетой, — обронил он, уже стоя в дверном проеме.
Стараясь не встречаться взглядами с конструктором-неудачником, генералы поспешили вслед за ним.
— Это крах, — едва слышно проговорил Дорнбергер, выходя последним. — Денег на ваши исследования мы больше не получим.
Гитлер подлетал к Берлину, когда радист подал ему радиограмму из Пенемюнде. В ней сообщалось, что полетное время воздушной торпеды (Гитлеру нравилось именно это определение — «воздушная торпеда», и на ракетном полигоне это учли) истекло. Но, как полагают в ракетном центре, американского берега она, судя по всему, так и не достигла.
По предположению Вернера фон Брауна, она упала в Атлантический океан, где-то в районе Центральной Америки, возможно, у берегов Кубы, но при этом не взорвалась. Скорее всего, не взорвалась. По крайней мере, с борта субмарины «Колумбус», которая рейдировала в заданном районе, сообщают, что ракета ими не обнаружена.
Прочтя это сообщение, Гитлер скомкал его и швырнул на пол, к ногам все еще ожидавшего его реакции радиста.
— И это все, на что они способны! — проговорил он голосом обреченного. — Как можно еще год сдерживать наступление стольких врагов? Как можно еще год продержаться, если все вокруг тебя предают? Я создал для них Великую Германию, я создал прекрасную армию, добыл для них столько побед! Какова же плата за все это? Только одна — предательство. Трусость и предательство.
30
Апрель 1945 года. Германия. Ставка рейхсмаршала Германа Геринга в Баварских Альпах, в районе Берхтесгадена
Понадобилось еще несколько минут бездумного созерцания «горной гробницы», прежде чем, успокоившись, Геринг решил вернуться к столу.
«Мой фюрер! — унизительно дрожавшей рукой выводил он. — Согласны ли Вы, чтобы я взял на себя обязанности Вашего наместника?»
Перечитав сочиненное им, рейхсмаршал решительно вычеркнул эту фразу, вплоть до «мой фюрер», и безнадежно задумался.
Составление текста телеграммы фюреру требовало мужества, которого Герингу явно не хватало: теперь, он даже не пытался скрывать это от самого себя.
«Может, адъютант прав, и действительно стоит позвать генерала Коллера?» — вконец смалодушничал он, вспоминая, как несколько минут назад выставлял майора Ингена за дверь. И тут же смалодушничал во второй раз: ведь для того, чтобы пригласить генерала, следовало сначала найти его, а это мог сделать только адъютант, вызвать которого Геринг уже не решался,
Рейхсмаршал нервно скомкал листик, взял чистый и вновь начертил: «Мой фюрер!» «Может, так и оставить в телеграмме только эти слова: "Мой фюрер!" — и в таком виде отправить ее?» — мелькнула еще одна шальная мысль. Однако, несколько минут поколебавшись, он все же продолжил:
«Согласны ли Вы, чтобы я, учитывая Ваше решение остаться на командном пункте в крепости Берлин, согласно Вашему указу от 29 июня 1941 года, немедленно взял бы на себя руководство, с полной свободой действий как внутри, так и вовне?»
Получилось довольно коряво, генералу Коллеру это наверняка не понравится. Но Геринг решил, что у него нет больше времени на «упражнения по рейхсканцлерскохму чистописанию», и только поэтому он уже более решительно добавил: «Если до 20.00 от Вас, не последует ответа, то я буду считать, что свобода действий у Вас отнята. Тогда, учитывая Ваш указ, я сочту себя вправе действовать на благо народа и отечества. Мое отношение к Вам в этот тяжелейший час моей жизни Вы знаете, словами его не выразишь. Господь да сохранит Вас и да даст Вам возможность, несмотря ни на что, как можно скорей прибыть сюда. Ваш верный Герман Геринг. 23 апреля 1945 года»[49]
Перечитывать текст телеграммы Геринг не стал, попросту побоялся делать это в отсутствие специалиста по поднятию духа генерала Коллера. Впрочем, он и так помнил его. Мысленно повторив содержащиеся в нем фразы, Геринг нашел, что составлена телеграмма, в общем-то, довольно осторожно и даже хитро.
Определив срок ответа восемью часами вечера и заявив при этом, что после указанного времени он будет считать, что свобода действий у фюрера отнята, Геринг явно подсказывал Гитлеру: «Рядом с Вами в бункере находятся люди, заинтересованные в том, чтобы поскорее вырвать власть из Ваших рук и начать действовать самостоятельно, но уже ведя переговоры не с англо-американцами, а с русскими».
К тому же Геринг выразил надежду, что у фюрера хватит воли и власти, чтобы вырваться из окружения своих предательски настроенных «опекунов» и прибыть сюда, в Берхтесгаден, в ставку «Бергхоф», где он, как и прежде, сможет выполнять свои обязанности руководителя страны и верховного главнокомандующего. Так что все необходимые в данной ситуации приличия соблюдены.
Вот только сумеет ли фюрер по достоинству оценить его усилия, не попытаются ли Борман и Геббельс исказить истинный смысл его послания своими иудиными толкованиями?
В том, что они неминуемо попытаются это сделать, Геринг не сомневался. Вопрос заключался в том, достаточно ли у них окажется зацепок и аргументов.
Позвав ожидавшего под дверью адъютанта, Геринг победно помахал перед его лицом текстом телеграммы и, воинственно улыбнувшись, произнес:
— Вот теперь можете приглашать своего генерала Коллера адъютант.
— Я не настаиваю на этом, — пожал плечами майор Инген.
— Зато теперь уже я настаиваю. Пусть прочтет. Вдруг действительно что-нибудь подскажет.
— Каждое ваше слово, господин рейхсмаршал, — как удар бомбардировщика. Но… вы действительно уверены, что уже пора?
— Вы доведете меня, майор, до такого состояния, что сначала я благородно застрелюсь сам, а уж затем пристрелю вас. Зовите Коллера.
Генерал появился с видом человека, которому есть за что обижаться на хозяина этого кабинета, но зла на него не таит. Он извлек из нагрудного карманчика очки, одно из стекол которых оказалось выдавленным, и так, прижмуривая «невооруженный» глаз, ознакомился с телеграммой, вчитываясь в каждое ее слово.
При этом генерал не собирался скрывать того, какое впечатление производит на него составленный рейхсмаршалом текст.
— Ну, если вы, господин рейхсмаршал, решили, что текст должен быть именно таким!… — наконец пожал он плечами, почти пренебрежительно откладывая листик на краешек стола. — То это, конечно, ваше право…
— Что вам в ней не нравится? — без тени обиды поинтересовался Геринг. Он и сам был не в восторге от своего чистописания.
— Если мне, солдату, позволено будет сказать так, как я думаю…
— Считайте, что позволено.
— Эту телеграмму будет читать не только фюрер, если, конечно, она к нему попадет, ее будут читать историки. Вот почему я считаю, что телеграмма, составленная в такой ответственный момент Герингом, рейхсмаршалом Герингом, должна быть несколько иной. Это должна быть, — он замялся, пытаясь найти достойное определение, но, так и не найдя его, выпалил: — Это должна быть телеграмма, составленная… Герингом!
— Видите ли, генерал, я не знаю, когда эта телеграмма попадет в руки историков и попадет ли вообще. Но что уже сегодня она окажется в руках Бормана и Геббельса, которые будут вчитываться в каждое ее слово точно так же, как вчитываетесь вы, — это я знаю наверняка.
— Нетрудно предположить, — согласился Коллер.
— И я знаю, как именно они будут пытаться истолковывать ее.
— Согласен: Борман будет читать ее с гневом и ненавистью. Я достаточно много времени провел в главной ставке фюрера, чтобы не знать, что собой представляет этот человек. И как он ненавидит вас, причем никогда не пытался скрывать этого от меня, вашего личного представителя в ставке.
— Вот видите…
— Не вижу! — по-солдафонски выпалил генерал. — Все равно телеграмму фюреру следовало составлять значительно жестче, — заупрямился он, — и с чувством собственного достоинства. Напоминая о нем не столько фюреру, которому плевать на достоинство любого из нас, сколько, Борману, которому, замечу, тем более на это наше достоинство — наплевать.
Совершенно запутавшись в его «унтер-офицерской» логике,Геринг лишь раздосадовано посопел.
— Так что, прикажете переписывать ее, что ли? — мрачно уточнил он.
— Готов приказать, во имя вас и нашего общего блага.
— Теперь уже некогда этим заниматься; — отрубил рейхсмаршал, даже забыв при этом одернуть своего подчиненного. — Коль уж мы решились — значит, решились. Майор Инген, возьмите текст и проследите, чтобы его немедленно передали в ставку фюрера. Как только появится ответ — сразу же ко мне.
— Все-таки решили передавать… — неопределенно как-то проговорил адъютант, глядя при этом не на рейхсмаршала, а на генерала Коллера, словно рассчитывал на то, что генерал решится задержать его передачу, чтобы основательно переписать.
— И не стану пересматривать это свое решение.
— Но и бездеятельно ждать ответа — тоже нет смысла, — молвил генерал, — мы зря теряем время. Во все оставшиеся в зоне досягаемости наших средств связи воинские соединения и управления гау[50] следует направить радиограммы или письма за вашей, подписью, в которых уведомить, что власть в стране находится теперь в ваших руках. Нужно немедленно отправить сообщение о том, что вы принимаете на себя командование всеми сухопутными силами рейха.
— Зачем? Я ведь всего лишь канцлер. И потом, я никогда не командовал сухопутными соединениями.
— Да германцы давно забыли смысл этого понятия — «канцлер»! — резко возразил генерал. — Зато хорошо помнят, что страной руководит фюрер. И вы, если мне не изменяет память, стали правопреемником и представителем фюрера.
— В общем-то вы правы, — неуверенно признал Геринг. Причем слишком уж неуверенно. — Но ведь я никогда не командовал сухопутными соединениями, даже полкового уровня.
— А фюрер ранее ими командовал?
— Нет, но он был… фюрером! — Геринг вдруг мысленно увидел перед собой агента фюрера по особым поручениям Отто Скорцени. Вот кого не хватает сейчас в этом кабинете и в его нынешней свите — обер-диверсанта рейха!
Геринг слишком хорошо знал, что происходило в здании Верховного командования вермахта на Бендлерштрассе в Берлине 20 июля 1944 года, после покушения на Гитлера. Как знал и то, что подавить путч фюрер поручил именно ему, Скорцени.
— Взбодритесь, рейхсмаршал. Не надо излишних философствований. Поступить вы сейчас должны так же, — хитровато улыбаясь, убеждал его генерал Коллер, — как, сместив в декабре 1941 года со своего поста главнокомандующего сухопутными войсками фельдмаршала Вальтера фон Браухича, поступил сам Гитлер.
Лоб Геринга зашелся крупными извилистыми морщинами. Он пытался вспомнить и понять, о чем идет речь, однако давалось ему это слишком трудно.
— Помните, что фюрер заявил тогда пораженным его решением генералам?
— Напомните, генерал.
— Он заявил: «Кое-как руководить операциями может каждый. Задача же главнокомандующего сухопутными войсками в том, чтобы воспитать сухопутные войска в национал-социалистском духе. Я не знаю ни одного генерала сухопутных войск, который мог бы выполнить эту задачу, как я того требую!»
— Нечто подобное он действительно заявлял, поскольку не мог простить Браухичу его правоты. Перед началом зимнего контрнаступления русских главком предлагал отвести войска из-под Москвы на зимние квартиры или, как он говорил, на зимние позиции, по линии Ржева и еще каких-то там русских городов[51], чтобы таким образом спасти сотни тысяч германцев от страданий и гибели на немыслимом для них сорокаградусном морозе.
А разве вы, господин рейхсмаршал и канцлер Германии Герман Геринг, видите среди сухопутных генералов такого идеолога?
— Нет, — неуверенно произнес Геринг, мучительно прикидывая: «Уж не себя ли, "несухопутного", генерал Коллер имеет в виду как будущего идеолога?»
— Даже если бы такой сухопутный генерал стоял сейчас перед вами, вы все равно не должны были бы замечать его, действуя при этом во имя высших интересов рейха.
— Во имя высших интересов… — почти в состоянии транса повторил рейхсмаршал.
— И потом, давно пора напомнить нации, что кроме «Майн кампф» Гитлера существует идеологически не менее важная для воспитания германцев книга Германа Геринга.
— О какой книге вы говорите? — раздраженно поинтересовался Геринг.
— О вашей, естественно. О книге с очень своевременным и актуальным названием: «Построение нации»[52].
— Не до этого сейчас, генерал, — поморщился Геринг, — не до этого.
Лишь несколько дней назад, готовя к эвакуации свою виллу «Каринхалле», рейхсмаршал перечитал некоторые главы из этой книги. Из книги, которой еще недавно так гордился, сравнивая с книгой фюрера «Майн кампф». А теперь… Безрадостное это была чтение. Не хотел бы он, чтобы эту книгу знали в послевоенной Европе: там что ни абзац, то обвинительное заключение, что ни глава — то ему же, Герману Герингу, приговор.
«Нельзя забывать, — писал он тогда, в 1934-м, — что в то время, когда мы захватили власть, более шести миллионов человек в ходе выборов в рейхстаг, проходивших в марте, официально голосовали за коммунизм и примерно восемь миллионов — за марксизм. В результате были созданы концентрационные лагеря, куда мы смогли в первую очередь направить тысячи функционеров коммунистической и социал-демократической партий».
«Когда речь идет о коммунистах — это еще как-то можно объяснить, — поиграл желваками Геринг, вспомнив эти свои лагерные «откровения». — Но на кой дьявол нужно было приплетать сюда социал-демократов»?!
Он знал, как резко отзывается о германских концлагерях русская и западная пресса. И ему очень бы не хотелось представать перед послевоенной Европой в облике инициатора и создателя всех этих эсэсовских лагерей смерти. Тем более что инициатором действительно был не он. Просто остальным хватило ума не распространяться о них в своих писаниях. А цитируют-то — написанное.
— Кстати, Самое время переиздать вашу книгу в Мюнхене, — как ни в чем не бывало развивал свою идею генерал Коллер, — который пора объявить временной столицей рейха.
— Не о книге сейчас речь, генерал, не о книге! — попытался урезонить его Геринг.
— Если появляется новый вождь, причем появляется вне Берлина, значит, должна быть новая столица и новая «Майн кампф». Она у германцев уже есть. Вот только переиздавать ее следует срочно, пока из рейхсканцелярии не последовал приказ срочно издать вторую, до сих пор не изданную книгу Гитлера[53].
— Разве он все еще не сжег ее? — мгновенно отреагировал рейхсмаршал, иронично ухмыляясь.
— Опасаясь такой возможности, Борман позаботился о запасном экземпляре машинописи.
— Значит, все-таки не сжег. Хотя угрожал сжечь.
— Борман не позволил бы ему этого, — заверил его генерал Коллер.
— Что вы заладили: «Борман, Борман…»?! — поморщился Геринг, но потом вдруг оторвал взгляд от стола и задержал его на лице генерала. — Или вам уже не терпится оказаться в роли Бормана? А, партайгеноссе Коллер? Рейхслейтер Коллер?
— Если в этой роли окажусь не я, беспредельно преданный вам человек, то в ней окажется кто-то иной, но уже не преданный вам.
— Ладно, генерал, ладно, — примирительно усмирил его Геринг. — Так, говорите, рукопись второй книги фюрера все еще не сожжена?
— Абсолютно точные сведения. Фюрер ее не сжег. И сейчас Борман подумывает о переиздании ее в виде секретного оружия возмездия, правда, всего лишь идеологического.
Это сообщение, как и тон, которым генерал изложил его, заставили Геринга задуматься. Еще несколько мгновений назад он готов был решительно отказаться от замысла Коллера, но теперь с отказом решил не торопиться. С этим всегда успеется.
— Не спорю, это заманчиво, — искал он пути к отступлению.
— Гитлер думает о том же. Но издание его «Майн кампф — II» было бы сейчас нежелательно. Не ко времени, скажем так. Да фюрер и сам это понимает.
— В таком случае действительно можно подумать о переиздании моего «Построения нации».
— Что было бы очень ко времени, — вмиг оживился генерал, в глазах этого авантюриста вновь зажегся огонь надежды, огонь удачи. — В то время когда звезда Гитлера закатилась, на небосводе рейха воспылала звезда нового вождя нации, нового теоретика национальной государственности, нового идеолога.
— Полагаете, что публикация моей книги может вызвать такие решительные настроения?
— Это неминуемо. Рейх не может существовать без фюрера.
— Только издавать нужно со значительными переработками, — предостерег Геринг генерала, тоже зажигаясь самолюбиво страстью славы.
— Второе, дополненное издание — так это обычно называется. Я уже консультировался тут с одним местным писателем, который успел поработать в мюнхенском издательстве.
— Я так понял, что вы уже нашли человека, готового помочь мне в доработке книги.
— Профессионала я нашел, мой… господин Геринг. Хорошего профессионала своего дела. В аннотации, а еще лучше, в вашем вступительном слове будет объяснено: необходимость в переиздании была вызвана тем, что многие из ваших предсказаний сбылись, а на многие события и явления вы теперь смотрите с высоты приобретенного опыта полководца и вождя нации, ее идеолога. Именно так, мой фюрер, — решился наконец генерал на это, столь трудно дающееся ему, обращение «мой фюрер», — с высоты приобретенного опыта полководца, идеолога и вождя нации. Каждый, кто прочтет вновь изданную книгу, убедится в правоте ваших слов.
— В таком случае мне следует еще раз прочесть книгу. Хорошенько осмыслить ее, исходя из того, в какой ситуации оказался германский народ в конце правления Гитлера.
— Прежде всего вам следует дать согласие на ее переиздание.
— Видите ли, генерал. Слишком мало времени для того, чтобы сосредоточиться на ее переработке.
— У вас будут надежные помощники и консультанты. Если понадобится, целый штат помощников и консультантов.
31
Декабрь 1944 года. Атлантический океан. Борт субмарины «U-1230» (позывной — «Колумбус») из состава секретного соединения субмарин «Фюрер-конвоя»
Поздно вечером в каюте Штубера зазвонил телефон внутри-корабельной связи.
— Господин штурмбаннфюрер, — услышал он грустный голос командира субмарины Штанге. — Поступила радиограмма. Только что шифровальщик положил мне на стол ее расшифрованный текст. В нем содержится кое-что такое, что может нам не понравиться.
— От нас требуют завтра же взять штурмом Буэнос-Айрес?
— В определенном смысле, — не воспринял его шутки капитан-лейтенант.
— Так направляйте туда свою последнюю торпеду, капитан-лейтенант, и пусть вся Аргентина содрогнется!
— Вы умеете сохранять чувство юмора, мне это уже известно, — признал Штанге. — Но давайте убедимся в этом еще раз. Жду вас в каюте, нужно решить, как вести себя дальше.
Когда Штубер вошел в каюту, Штанге опустошал вторую рюмку коньяку и выглядел слегка озадаченным.
— Есть приказ, связанный с базой «Латинос»? — спросил Штубер, без приглашения младшего по чину присаживаясь к столу.
— Скорее — с арестом Хорна, — ответил капитан-лейтенант, предлагая Штуберу предназначенную для него стопочку.
— Что значит «с арестом Хорна»?! — просверлил его взглядом барон фон Штубер. — Кто в Берлине мог узнать о нем до моего доклада?
— Не в прямом смысле, естественно. Тем не менее из ситуации следует как-то выходить. Прочтите, — пододвинул к локтю штурмбаннфюрера радиограмму,
«Капитан-лейтенанту Штанге, штурмбаннфюреру Штуберу. — прошелся барон взглядом по тексту. — На базу "Латинос" прибывает субмарина "U-910", позывной "Викинг", командир обер-лейтенант цур зее Хайнц Норден с усиленным боезапасом и секретными торпедами на борту.
Не допустить сдачи субмарины аргентинским властям. Нордена отстранить. При неподчинении — ликвидировать. Экипаж проверить. Субмарину превратить в "летучий голландец", который будет действовать, невзирая на ситуацию в Германии. Стая будет состоять из трех субмарин и "коровы" — субмарины типа "XIV-Milchkuh"[54], "Черный призрак". Цель: дезорганизация судоходства на юге Атлантики и защита "Базы-211" на дальних подступах к ней.
Капитуляции стая не подлежит. Решение по коменданту базы Латинос принимаете вы, Штубер. Действовать быстро и решительно. За формирование стаи отвечаете лично. Хайль Гитлер. Гросс-адмирал Дениц. Скорцени».
Перечитав радиограмму еще раз, барон залпом осушил свою рюмку без разрешения хозяина каюты, наполнил ее и вновь сладострастно осушил.
Ему бы сейчас хотя бы несколько минут провести в одиночестве, чтобы осмыслить прочитанное и выработать план действий, поскольку завтра на рассвете они уже должны будут войти в зону «Латинос». Однако капитан-лейтенант порывался решать все вопросы немедленно. Теперь он со всей отчетливостью ощутил двусмысленность своего приказа об аресте своего старшего офицера Хорна и боцмана и понимал, что выходить из ситуации следует вместе с офицером СД, причем явственно перелагая на него всю ответственность.
— Ситуация меняется. Я прав, штурмбаннфюрер?
— В том смысле, что теперь нам официально разрешают заняться пиратством, — согласно кивнул барон. — При этом формирование стаи поручено мне, назначение командиров — за мной, вариантов — множество. Цель благородная.
— Еще бы: откровенное пиратство, прикрытое заданием по обороне «Базы-211». Но самое интересное в этой ситуации — что ход мыслей у Хорна был верным.
— Он не был и не мог быть верным, ибо зарождался у него до появления данного приказа, а значит, в нарушение ранее полученного им приказа и в нарушение воинской присяги, — отчеканил Штубер.
— Тоже логично.
— Поэтому мы имеем право сейчас же расстрелять его, указав в бортовом журнале, что произошло это за десять минут до прочтения данного приказа гросс-адмирала и Скорцени. Не знаю, как гросс-адмирал, а Скорцени меня поймет.
— Так вы собираетесь расстреливать его? — нервно передернул плечами Штанге.
— А вы собираетесь превратить его в вечного узника своего подводного замка, заменив легенду о человеке в железной маске на легенду о человеке в подводном карцере?
— Но теперь это уже крайне опасно. Начнется служебное расследование, появится комиссия…
— Кто решится создавать комиссию после того, как на стол Скорцени ляжет мой рапорт? Да и кому там, в Берлине, дело сейчас до какого-то полупредавшего рейх субмаринного лейтенанта?
— Возможно, возможно, — тягостно вздохнул капитан-лейтенант. — Вам виднее, решайте.
— Уже все решено.
— Кем? И что именно?
— Всплывайте. Выводите Хорна на палубу и, к радости всей команды, расстреливайте. Заодно с этим проходимцем боцманом.
— Вы хотите, чтобы этот приказ был отдан мною?! — мгновенно отреагировал Штанге.
— А что, вы уже подали в отставку с должности командира «Колумбуса» в связи с собственной неблагонадежностью? Не вижу письменного рапорта.
— Вы хотя бы сообщили о своем решении какому-нибудь штабному чину из Зеекригслейтунг[55], чтобы заручиться его согласием?
— Я не нуждаюсь ни в чьей поддержке, капитан-лейтенант. Мне вполне хватает поддержки известного вам Отто Скорцени.
Какое-то время командир «Колумбуса» колебался, но затем решительно — насколько это возможно было в данной ситуации — произнес:
— Прошу прошения, — вмиг протрезвев, медленно поднялся из-за стола Штанге, — но расстреливать своего старшего офицера я не намерен.
— Так предложите искупить, таким образом, свою вину перед рейхом кому-нибудь из своих офицеров или унтер-офицеров, — уже откровенно издевался над ним Штубер.
— Я не стал бы делать этого, даже если бы Хорн был приговорен к казни военным трибуналом. Вы же предлагаете мне самому выступить в роли Фрайслера[56].
Штубер злорадно ухмыльнулся. Он явно играл командиру субмарины на нервах. И лишь убедившись, что «музицирование» это удалось, смилостивился:
— Да успокойтесь вы, капитан-лейтенант, я займусь ими сам, если уж у вас рука на врагов рейха не поднимается.
— К сожалению, этого я вам запретить не смогу, иначе доведу дело до вооруженного столкновения.
А несколько минут спустя перед ним уже стоял Зебольд. Он усиленно зевал и готов был растерзать хоть весь экипаж субмарины за одно только право еще хотя бы пять минут поспать.
— Тут вот мы с командиром решаем судьбу лейтенанта Хорна, — сказал Штубер. — Так хотелось бы знать ваше просвещенное мнение, мой вечный фельдфебель.
— Расстреливать лучше наверху, на палубе, предварительно всплыв на поверхность, — не заставил ждать своего совета Зебольд. — Чтобы потом не тащиться туда с телом.
— Вот что значит высокая житейская мудрость! — назидательно произнес Штубер, обращаясь к капитан-лейтенанту. — А мы тут с вами второй час прикидываем, что да как.
— Слишком далеко мы зашли с этой вашей расстрельной мудростью, — возмутился Штанге.
— Зебольд, возьмите одного из померанцев, захватите бутылку с остатками вина и идите к карцеру. Пусть, для начала, померанец по-свойски угостит лейтенанта вином, от моего имени, а потом сообщит ему, что это он пил вино от палача, поскольку есть приказ из штаба кригсмарине о его расстреле. Дескать, мы ничего не можем поделать: приказ уже пришел.
— Приказы о расстрелах всегда оказываются самыми лаконичными и толковыми, господин штурмбаннфюрер, — сонно признал Зебольд, поражая обоих офицеров своей неуемной фельдфебельской логикой.
— Так вот, как только Хорн проникнется мудростью этого приказа, у карцера появитесь вы и с присущей всем палачам вежливостью поинтересуетесь, готов ли ваш клиент к смертной казни. После того как первая волна душевного подъема Хорна поугаснет, вы можете повторить свой приход на бис.
— Если вам, штурмбаннфюрер, понадобилось устроить спектакль у ворот ада, вы так и скажите!
— Нет в этом мире человека, который бы так понимал меня с полуслова, как вы, мой вечный фельдфебель! Идите, наш Шекспир, и творите все, что вам заблагорассудится. Но чтобы утром Хорн предстал передо мной все еще живым. На полусогнутых, в рыданиях — но… живым.
Читать бесплатно другие книги:
