Делатель королей Вилар Симона
– Из рода Селденов!
Так звали людей, которые долгие месяцы выхаживали его в замке Эрингтон. Они были ланкастерцами, и это имя первым пришло ему в голову.
– Селден? – недоверчиво переспросил капитан Брук.
Но кто-то из ратников Майсгрейва тут же подтвердил:
– Точно. Селдены стояли за Алую Розу. Вчера в Барнете казнили одного из них.
Вчера! Анна была так поглощена тем, что происходило с нею и Филипом, что позабыла обо всем.
Наверное, лицо ее исказила боль, потому что солдаты вдруг притихли, и кто-то ткнул в бок говорившего о казни Саймона Селдена.
Капитан Брук шагнул вперед и взял ее руку.
– Простите меня, леди. И да будет милостив Господь к его душе.
Это была беспокойная ночь. Анна вдруг оказалась окруженной целой толпой желающих узнать о здоровье их господина, о том, как и чем его лечат. Она ничего не говорила им о вмешательстве Старой Мэдж, просто сказала, что теперь у нее появилась надежда и с Божьей помощью барон выздоровеет.
– Дай-то Бог! А силы у него есть – ему и не такое выпадало на веку.
Они все разом пускались в воспоминания, из которых следовало, что своего господина они хорошо знали и, по-видимому, любили. Но ратники так шумели, что Анна испугалась, как бы не проснулся Филип, и выпроводила всех за дверь. Последним шел Оливер, и она ему шепнула:
– Как ты мог привести их сюда?!
– Да парни просто с ума сходили без хозяина.
– Ты мог выдать меня! Что, если бы они узнали меня?
– Нейуортцы в глаза не видали принцессу Уэльскую.
Они переговаривались в дверях, пока толпа на улице не стала требовать выйти леди Майсгрейв. Они были простодушны и никак не могли опомниться от появления новой супруги барона. Несмотря на ее протесты, Анну вывели из хижины и усадили на брошенное на землю седло у пылающего костра.
Кто-то принес мешок с едой, и Анне достался кусок копченой колбасы и луковица. Простая солдатская пища. Она так и задремала с луковицей в руках и не противилась, когда кто-то поднял ее, отнес в дом и осторожно уложил подле Филипа. На короткое время она могла считать это место по праву своим.
Однако, когда на другой день она, напоив Филипа бульоном, поведала ему о вчерашнем происшествии, он промолчал, и Анна забеспокоилась.
– Ты осуждаешь меня?
– Я не привык лгать своим людям.
Анна отставила плошку. Руки ее дрожали.
– Ты забываешь, что это не моя затея. Да и что мог сделать Оливер? Выбора не было. Когда они прискакали, я спала рядом с тобой. Я могла быть сочтена либо шлюхой, либо супругой.
Филип попытался улыбнуться, но улыбка тут же сменилась болезненной гримасой. Испуганная Анна перевела разговор на другое.
Анна часто давала Филипу маковый отвар, чтобы он больше спал. Он был еще очень слаб, настолько слаб, что она не решалась сказать ему о своей беременности. В их отношениях по-прежнему было тепло, и солдаты Майсгрейва волей-неволей перестали сомневаться в том, что она их новая госпожа, но взгляд Филипа порою ее пугал. В нем были и сострадание, и глухая тоска.
Он считает, что вскоре им предстоит снова расстаться! Всему виной этот злосчастный брак с Ланкастером. «О, Эд Ланкастер! Верный сын, во всем повинующийся своей матери, для которой теперь, когда нет больше Делателя Королей, я не представляю ни малейшего интереса…» Она только облегченно вздохнет, если Анна Невиль бесшумно исчезнет, а она сможет подобрать для Эда куда более подходящую партию. Но она, Анна, не в силах переубедить Филипа. Для него их отношения были тяжким грехом, мучительно-сладким, упоительным, но грехом. А иначе и быть не могло. Она была ее высочеством принцессой Уэльской, и теперь сознавала, что на его решение ничто не сможет повлиять, даже если она объявит, что беременна.
Спустя несколько дней, когда Филип уже мог приподняться, облокотясь о высокое изголовье, Анна сняла с его головы повязку. Рана на голове почти затянулась, хотя боль от стрелы еще мучила его. Анна слышала, как при дыхании что-то словно скрежещет в его груди. Но когда она склонилась над Филипом, чтобы расчесать его волосы, он приподнял руку и осторожно провел по ее груди.
Анна игриво шлепнула его по пальцам.
– Вы, сэр рыцарь, однако, малый не промах.
Но у нее часто забилось сердце и тепло разлилось по телу.
– Ты действительно выздоравливаешь, Филип!
Но глаза Филипа снова были серьезны и печальны.
Анну привел в неистовство этот взгляд, она смахнула с лица улыбку и сцепила зубы, едва сдерживая гневное дыхание.
Как хорошо знал Филип эти вспышки ярости! Он чувствовал, что ничего не сумеет объяснить, что ее душа гораздо более свободна, чем его, и только она может смести те препятствия, которые ему представляются непреодолимыми.
– Анна!
Она торопливо отошла, сжимая руки.
– Ты сам сказал, что был неправ, отказавшись от меня. Зачем же ты множишь ошибки?
Ему было трудно говорить. Наверно, следовало бы отложить объяснение до того времени, когда станет легче. Но все же он едва слышно сказал:
– Тогда я был в отчаянии. Но, страдая, я в глубине души чувствовал, что мы поступили, как должно. Мы избежали, может быть, тяжелейшего греха в нашей жизни! Наша любовь была бы любовью отверженных, и мы никогда не изведали бы счастья. Только всемогущему Богу ведомо, как я любил тебя всякий день и час и так буду любить всегда.
Она шагнула к нему. Глаза ее фосфоресцировали, как у кошки.
– Если бы ты не был так слаб, я бы ударила тебя!
Филип хрипло вздохнул. Анна глядела в угол хижины, закусив губу.
– Анна, неужели ты считаешь, что мы смогли бы всю жизнь прожить во лжи?
Она обернулась.
– А как, по-твоему, я прожила все это время? Я лгала, лгала и лгала… Ты не любишь этого, Филип Майсгрейв, но разве ты не бывал при дворе и не знаешь, что ложь там столь же естественна, как желание есть или справлять нужду. Ты пугаешь меня грехом, но разве не ты толкаешь меня в клоаку, где обитают во тьме предатели, убийцы, кровосмесители и воры всех мастей и званий?..
Анна видела ужас и растерянность на его лице. Да, она много пережила за это время, она стала сильнее. Филип не боялся смерти и крови, его не пугали опасности, но он не ведал, что такое постоянное ожидание измены, когда за тобой шпионят те, кого ты любишь, когда близкие лгут и предают, когда ты становишься беспомощной игрушкой в руках тех, кто сильнее и злее. И она пожалела Филипа. Не стоит его во все это посвящать. Зачем ему знать о том, что ожидает ее, вздумай она вернуться к супругу в тягости…
Но на другой день он снова заговорил об этом.
– То, чего ты хочешь, неосуществимо. Ты принцесса Уэльская, и ты не можешь взять и просто исчезнуть. Тебя будут искать до тех пор, пока не найдут. Вспомни, твой свекор, король Генрих, одно время даже пустился бродить по дорогам, питаясь подаянием, но его в конце концов опознали и отправили в Лондон. Ты же – красива и молода, тебя многие видели и знают.
– Кому я могу понадобиться? Мои ближайшие родственники всегда считали меня полусумасшедшей. Когда я жила в аббатстве Киркхейм, кроме отца, никто меня не навещал. Им всем станет спокойнее без Анны Невиль.
– Тебя будет искать твой супруг.
– Супруг? – Анна рассмеялась. – Супруг, который бросил меня на произвол судьбы, зная, что Уорвик рискует проиграть битву. Супруг, который не поспешил на помощь отцу и дал ему погибнуть. Что может нас связывать с ним после этого?
– И все же ты должна вернуться. Перед Богом и людьми ты его жена, Анна. Ты сказала свое «да» перед алтарем, когда вас венчали.
Не глядя на Филипа, Анна отрицательно покачала головой.
– Нет, Фил. Куда-куда, но к Эду я не вернусь. Он сам отвергнет меня, узнав, что я вернулась беременной.
Теперь она выговорила это. Ей сразу стало легко, но и страшно в то же время. Она повернулась к Филипу.
Лицо его оставалось непроницаемым. Он молчал, но глаза его как-то странно светились. Потом их блеск погас, Филип закрыл лицо ладонью и глухо застонал.
– Господи, что же я наделал!
Анне показалось, что сердце ее рассыпалось в прах, словно дотлевший уголек.
– Моя судьба в твоих руках, Филип Майсгрейв. И теперь только тебе решать, как мне поступить.
Она почему-то вспомнила мокрое утро в старом Арденском лесу, когда они бежали из Уорвик-Кастл. Тогда Филипу в первый раз пришлось решать за нее, выбирать между нею и долгом. Тогда она победила. Позже, в Бордо, не смогла… Но сейчас же все было иным.
Филипу предстояло посягнуть на устои, которые питали его с детства. Увезти женщину, на которую он не имел никаких прав, которая была женой другого! Под силу ли это ему? Неважно. Теперь все это неважно, потому что Анна твердо решила, что подчинится любому его решению.
В эту минуту в хижину буквально вкатился один из ратников Майсгрейва.
– Король! Сюда едет сам король!
Следом вошел Освальд Брук, еще какие-то люди. Лицо Оливера было неподвижно, словно сведено судорогой. Встретившись взглядом с Анной, он коротким кивком указал на дверь. Анна поняла, что у нее еще есть шанс избежать встречи с Эдуардом Йорком. Но как это сделать, чтобы люди Филипа ничего не заподозрили?
– Господь всемогущий! Король! Король скачет сюда, а я в таком наряде!
Она растолкала ратников и, выскочив из хижины, со всех ног бросилась к лесу и скрылась в орешнике как раз в тот миг, когда Эдуард показался на тропе.
Солдаты Майсгрейва громогласно приветствовали короля. Испуганный угольщик повалился ниц, увлекая за собой остолбеневшего сына.
Эдуард на ходу спрыгнул с коня, предоставив свите ловить его за повод. Его эскорт был невелик, и, оставив его, он, низко склонившись, вступил в хижину.
– Государь!
Филип попытался приподняться, но король мягким жестом не позволил ему сделать это.
– Лежите, сэр, прошу вас! Ах, Майсгрейв, вы и представить не можете, как я несказанно рад, что слухи о вашей гибели оказались ложными!
Давно ли Эдуард Йорк слепо ревновал и бешено ненавидел рыцаря Бурого Орла? Теперь многие в его окружении завидовали тому, как король приближает к себе барона, как превозносит его и ценит. Даже ближайший друг и соратник Эдуарда лорд Гастингс с тревогой поглядывал на Майсгрейва, чуя в нем потенциального соперника при дворе короля.
– Государь, великая честь для меня, что вы прибыли навестить меня на одре болезни.
– Поистине одр!..
Эдуард оглядел закоптелый очаг, тростниковую крышу.
– Мне непонятно было поначалу, почему один из моих приближенных предпочел эту хижину, тогда как мог бы разместиться в любом из моих замков. Но ваш оруженосец сказал, что вы в тяжелом состоянии и вас нельзя перевозить, так как рана требует покоя и еще раз покоя. Тогда я велел послать к вам итальянского лекаря. Говорят, он мертвых из могилы поднимает, но ваш юный оруженосец снова меня отговорил да еще и сразил наповал, сообщив, что за вами ухаживает жена и вам стало гораздо лучше. Что же это значит, милорд? Вы мой вассал, а я ничего не ведаю о столь значительном событии. Где же она, я желаю ее видеть!
Он огляделся, но, кроме хлопочущей у огня старухи, никого не увидел. У этой старухи были колдовские прозрачные глаза, и король на мгновение замер, глядя на нее. Потом, словно очнувшись, полез в кошелек и бросил ей шиллинг.
– Так где же она? – снова обратился он к Майсгрейву.
Филип за это время успел собраться с мыслями.
– Она вряд ли сможет выйти к вам, государь. Ее можно извинить – леди Майсгрейв, спеша ко мне, захватила с собой всего одно платье.
Эдуард захохотал, хлопая себя по бедрам.
– О, если дама отказывается от беседы с королем только из-за того, что на ней неподходящее платье, – это настоящая женщина! Поверьте мне. Что ж, я буду рад, когда вы представите леди Майсгрейв ко двору, а Элизабет назначит ее своей придворной дамой.
Филип ничего не ответил. Каждое слово короля разило его наповал. Леди Майсгрейв!.. Король уже оставил свои подозрения в отношении Элизабет Вудвиль. Он был теперь в нем уверен. Да и сама королева после рождения сына и полугодичного затворничества в Вестминстерском аббатстве так счастлива возвращением супруга!
Король принялся расспрашивать барона о его ранах. Майсгрейв попробовал отшутиться: слава Богу, ничего серьезного – разбита голова, сломана лодыжка и стрелой задето легкое. Эдуард поддержал шутку: разумеется, по сравнению с мучениями святого Себастьяна все это сущие пустяки и барон отнюдь не заслуживает канонизации.
Он казался беззаботным, но Майсгрейву бросились в глаза тени усталости на лице короля, покрасневшие, словно от бессонницы, веки. Король мало походил на гордящегося своей победой полководца. Тогда он спросил напрямик, что занимает мысли старшего из Йорков.
– Я вижу, ты еще ни о чем не знаешь, – печально проговорил король. – Ланкастерцы наконец пересекли Британский канал. Маргарита Анжуйская с сыном в Англии. Они высадились на южном побережье, где еще сохранились силы Алой Розы. Маргарита – хитрая баба и тотчас распространила воззвания в Девоншире и Сомерсетшире. Сейчас у них уже более сорока тысяч воинов. Это больше, чем было у Уорвика под Барнетом. К ней примкнули Сомерсет и Оксфорд с остатками своих сил, и теперь она движется в Уэльс, где с отрядами Алой Розы ее поджидает граф Пемброк.
– Вы должны немедленно выступить ей наперерез, государь. Простите, что осмеливаюсь советовать…
– Все верно. Именно это я и намеревался сделать. Наш брат Глостер еще вчера с войском двинулся в этом направлении. Я выступаю завтра, едва будет предано земле тело Ричарда Невиля. Однако те силы, что есть у меня сегодня, слишком малы. Я собрал всех, кого смог, но у меня недостает людей, чтобы отправить их в Кент, где, по слухам, поднял мятеж против Белой Розы этот бешеный бастард Фокенберг.
– Ваше величество, Кент подождет. Главное сейчас – принц Уэльский и Маргарита Анжуйская. Прискорбно, что я сейчас в столь жалком состоянии и не в силах предложить вам свой меч. Но у меня наготове отряд, мои люди из Нейуорта. Примите их под свое начало, государь, и они будут биться с ланкастерцами не хуже, чем с шотландцами в Пограничье.
Эдуард поблагодарил, заметив, что сегодня каждый добрый клинок на счету. Для барона было очевидно, что не только из благих побуждений король прискакал из Лондона в это захолустье. Но что делать – носящие венец превыше всего обязаны ставить интересы державы. Многое изменилось. Когда Эдуард Йорк вознамерился жениться на красавице Элизабет Грэй, он не был таким. Таким он стал лишь после того, как Уорвик взял над ним верх, и Эдуард постиг, как легко лишиться трона и превратиться в изгоя.
Филип спросил, как в Лондоне было принято известие о победе под Барнетом. Лицо короля осветилось, и он поведал о новых пышных торжествах в городе. Однако оживление его быстро угасло, и он заговорил об Уорвике.
– Его тело четыре дня лежало в соборе Святого Павла, и видели бы вы, какие толпы стекались туда. Люди не хотели поверить, что Делателя Королей больше не существует. Даже когда погиб мой отец, начавший эту войну, не было такой скорби. Тотчас было позабыто все плохое, что с ним связывали раньше, и Уорвик сразу стал легендой. Горожане, йомены, рыцари, духовенство – все пришли к его гробу. Многие рыдали.
Солдаты вспоминали, что именно он приказал щадить их во время войны Роз, что он был добр к ним и ведал их нужды, горожане – что герцог закупал хлеб за морем в голодные годы, берег их свободы и привилегии, и чтил их праздники. Рыцари говорили о нем, как о последнем потомке мужской линии Невилей, ведущих свой род от Эдуарда III.
Воздух был наполнен едва сдерживаемыми рыданиями. Я объявил торжества по случаю победы, но люди облачились в траур. Я много передумал, когда стоял над его гробом в соборе Святого Павла. Потерять старого врага порой не менее тяжело, чем друга. А ведь было время, когда он был мне другом и наставником. И мне будет недоставать старого Медведя. Что греха таить – всем, чем я владею сейчас, я обязан Уорвику – да будет милостив к его многострадальной душе Господь!
Король осенил себя крестным знамением.
– Я заказал сто молебнов за упокой его души. И столько же за его брата Монтегю и Анну Невиль.
– Что?!
Филип рывком приподнялся и едва не задохнулся от боли. Эдуард с изумлением глядел на него.
– Вы не знали? Принцесса Уэльская была в Барнете, куда ее привез Ричард. Но ее нрав, барон, вам известен лучше других. Когда вы были спутниками, она нарядилась мальчишкой, затем в Лондоне ее видели в платье служанки. Все это весьма странно, и мне трудно верить, когда о ней говорят, что она была весьма сообразительна и унаследовала государственный ум своего отца. В ночь после битвы, когда мы оставили ее бодрствовать у тела Уорвика в часовне аббатства, она бежала, заколов часового у ворот, и исчезла.
Мы сделали все, чтобы ее разыскать, но обнаружили только одно – ее траурную вуаль у края трясины. Опасаясь худшего, я велел обшарить болото, и, увы, солдаты наткнулись на ее обезображенный, распухший труп. Она пролежала под водою несколько дней, лицо вздулось и потемнело. Но на ней были лохмотья траурного платья, и ее опознали баронесса Шенли и герцог Кларенс. Упокой, Господи, и ее мятежную душу.
Я почти не знал ее, но она одно время была моей невестой, одной из родовитейших и знатнейших леди Англии. Я велел предать тело земле со всеми почестями, хотя так и осталось не выясненным, утонула ли она, забредя в трясину ночью, или в отчаянии покончила с собой, что суть грех.
Мне говорили, что Эд Ланкастер страстно любил Анну и торопил мать с высадкой в Англии, чтобы скорей соединиться с нею. Маргарита же медлила, ведя свою дьявольскую игру. Но вот что еще странно. Мой брат Ричард Глостер весьма сомневается в гибели Анны Невиль. Он смеется и говорит, что она, как и ее отец, сделана не из того теста, чтобы так скоро сказать «аминь». Но, по-моему, мой добрый Ричард был просто влюблен в младшую из Невилей, хотя и сам себе в этом не признавался.
Филип был ошеломлен. Вот он, их единственный с Анной шанс! Ее «смерть» открывала горизонты новой жизни. Теперь ее не станут искать, рассылая во все крепости и монастыри королевства шпионов, оглашая на всех рыночных площадях ее приметы, назначать награду тому, кто укажет, где она скрывается. Он сможет увезти ее в Нейуорт, в Пограничный край, где господствует власть кланов, где никому нет дела до королевских указов и важных чиновников, край, столь удаленный от остальной Англии, что никто их не найдет, ибо для южан Пограничье – варварская страна, край более далекий, чем Франция за морем.
Филип едва дождался, когда король уедет, и тотчас послал Оливера привести Анну.
После отъезда вслед за королем отряда Майсгрейва крохотную хижину в лесу объяла тишина.
22
Была весна. Воздух стал наполняться ароматом цветущих трав. Меж зарослей цветущего боярышника с тихим шорохом сновали кролики. В воздухе витал острый запах трав, дикой мяты, влажного мха. Порой из лесу долетал трубный зов оленя, и вблизи хижины, как порыв ветра, проносились пятнистые лани. У подножий дубов бороздили мягкую землю вепри и барсуки, раздавался лай лисиц, натужно гудели пчелы, и из чащи долетал грудной голос кукушки. По утрам роса на кустах сверкала, как бриллианты, мир казался первозданным Эдемским садом, и не верилось, что где-то идет война, что люди с упрямой жестокостью истребляют друг друга.
Когда Филип засыпал, Анна осторожно уходила в лес, садилась на ствол поваленного дерева и долго оставалась так, впитывая окружающую ее гармонию, дивясь тому, как долго была лишена всего этого.
Для всех, кого знала Анна, она умерла. Это было странное чувство, ощущение начала новой жизни – довольно неуютное и тревожное. Анна догадывалась, как вышло, что ее признали в неизвестной утопленнице. Эд Ланкастер лишился супруги, Кларенс тотчас превратился в самого состоятельного и влиятельного вельможу в Англии – наследника Невилей, Монтегю и Бьючемов[78]. Он готов был бы душу дьяволу закладывать, лишь бы уверить всех, что труп в болоте – младшая сестра его супруги. А Дебора… Анна подозревала, что подруга попыталась таким образом отвести подозрения от Анны и позволить ей скрыться.
Когда Филип Майсгрейв поведал Анне о ее «смерти», она поняла, что все преграды пали. Оставался Эдуард Ланкастер. Анна была его венчанной женой, а значит, принадлежала ему по закону, и Филип не мог, не преступив закон, соединиться с нею. У нее были все основания желать Эду смерти, но – таково уж было свойство ее натуры – испытывала к нему только щемящую жалость. Поборов свою нерешительность, он все-таки явился в Англию, и сделал это, догадывалась она, вопреки воле матери.
Только сейчас она поняла, что всегда знала, что Эд Ланкастер любит ее, что он несчастен, и все, что он сделал с нею, – результат отчаяния и неразделенного чувства… Что ж, теперь Ланкастеры здесь, и Филип говорит, что их силы достаточно велики, чтобы расквитаться с йоркистами. Но Анну все это уже не волновало. Ее отца нет в живых, и победят ли Ланкастеры, вынуждены ли будут уступить – ей нет до них дела. Она стремилась только к одному – уехать так далеко, как только возможно, туда, где они будут вдвоем с Филипом и где родится их ребенок.
Впервые Анна получила возможность сосредоточиться на своем состоянии. День ото дня она все полнее ощущала удивительную тихую радость. Она вслушивалась в то, что происходило с нею. Налилась и пополнела грудь, ее донимали головокружения по утрам и сонливость. Теперь ей уже не хотелось все время есть, как раньше. Наоборот, ее слегка мутило от запаха пищи. Старая Мэдж очень скоро заметила это и стала давать Анне отвар из лимонной мяты.
Порой они болтали о том о сем, а когда Филип спал, Анна садилась рядом с женщиной, наблюдая, как та ощипывает курицу, латает сынишке штаны или доит корову. Анна уже знала, что окрестные жители считают жену угольщика колдуньей и сторонятся ее жилища. Однако порой она замечала, как из-за кустов появляются закутанные до глаз фигуры, подзывают Мэдж и подолгу о чем-то шепчутся с нею.
– Они всегда щедры и уступчивы, когда им нужна моя помощь. Но их детям не велят играть с Лукасом. Клянусь благостным небом, они уже давно выдали бы меня настоятелю монастыря как ведьму, да, видно, страшатся, что некому станет им помогать в их бедах.
Старая Мэдж умела многое: она заговаривала кровь, сводила опухоли и нарывы, снимала боль наложением рук, умела заглянуть в будущее, знала приворотные зелья, снимала порчу и сглаз. Ее звали, когда роды шли тяжело, бежали к ней, когда заболевал ребенок. Но она была права – те, кому она помогала, давали ей денег, но, когда она появлялась в селении, мужчины гнали ее прочь, грозя спустить собак.
Как-то раз, когда Мэдж сбивала масло, а Анна с рассеянным видом следила за ее движениями, женщина вдруг остановилась и, вытерев руки о передник, сказала:
– Хочешь, я узнаю твою судьбу? Дай-ка руку.
Анна было встрепенулась, но затем отпрянула.
– Нет-нет! Не надо.
– Ты боишься? Думаешь, я и вправду ведьма?
Анна на миг задумалась, но затем отрицательно покачала головой.
– Нет, Мэдж. Я не думаю, что твой дар от дьявола. Но я не хочу. Наверное, я почти счастлива сейчас, и мне не хочется думать о том, что меня ждет.
Да, она не чувствовала себя счастливой вполне. Покой, природа, нарождавшееся чувство материнства, долгие беседы с выздоравливающим Филипом, их первые страстные поцелуи – все это было счастьем.
Горем была еще свежая незатянувшаяся рана утраты. Слишком немного времени прошло с той поры, как она потеряла отца. Она часто думала о нем, порой даже вела с ним беседы, пытаясь объяснить, почему поступает так, а не иначе.
Она спорила с ним, как это бывало при его жизни. И внезапная мысль о том, что его больше нет, пронзала ее физической болью. Отец казался ей несокрушимым, вечным, надежным, и то, что его больше не было, не укладывалось в сознании. Анна старалась гнать от себя видение его мертвого, покрытого ранами тела, она помнила его улыбающимся, помнила молодым, помнила с уже посеребренными висками, помнила его пружинящую, как у пантеры, походку. Все это было мукой. Она плакала долго, часами, слезы текли и текли, принося отупение и облегчение одновременно.
Однажды на закате, когда лес гремел птичьим хором, она расплакалась, сидя подле ложа Филипа. Он лежал тихо, и Анна решила, что он спит. Она сидела, глядя через отворенную дверь на меркнущий среди могучих стволов свет солнца, и изредка всхлипывала, как ребенок, вытирая щеки и нос тыльной стороной руки.
Филип смотрел на нее из-под полуприкрытых век. Анна была несчастна, хрупка, одинока. Она изо всех сил старалась быть сильной, и Филип знал, что она будет недовольна, если обнаружит, что он наблюдает за ней. Он видел ее вздрагивающие плечи, нежный затылок под копной высоко заколотых волос.
Принцесса Уэльская… Кто защитит ее в этой нескончаемой войне Роз? И в этот момент он с ослепительной ясностью понял, что не может отдать ее им. Какая разница, останется жив Эд Ланкастер или нет? Что с того, что по прихоти рождения ей предназначено жить иначе? Он вспомнил, как она рванулась к нему в «Леопарде», как боялась отпускать. «Мне плохо без тебя», – твердила она вновь и вновь, и он знал, что это так и есть.
Он понял все это, когда стоял, смешавшись с толпой перед собором Святого Павла, чтобы взглянуть на нее. Нарядная, величавая и грациозная, она была великолепна, но оставалась печальной. Поистине те, кто у власти, рождены не для счастья. Анна же хотела быть всего лишь счастливой. И он мог дать ей это.
Она притихла, устремив взгляд на догорающий закат. В гуще кустов подал голос соловей.
– Энни, иди ко мне.
Он уложил ее рядом и, баюкая, прижал ее голову к плечу.
– Не думай больше ни о чем, любовь моя. И прости меня, если я был неправ.
Она вздрогнула, сделала движение, чтобы подняться, но он удержал ее. И тогда Анна спросила:
– А что, если одолеют Ланкастеры? Что, если принц Уэльский вернется в Лондон и вновь станет наследником трона? Какое решение ты примешь тогда?
Она замерла точно птичка, ожидая его ответа.
Филип ответил так, как ей хотелось.
– Для них ты умерла. Теперь ты принадлежишь только мне, как и ребенок, который продолжит род Майсгрейвов. Я готов держать за это ответ перед Богом!
23
Люди Майсгрейва вернулись спустя месяц, когда Филип уже начал подниматься. Нога еще не вполне срослась, но угольщик Хенти сделал ему подобие костылей, и Филип тотчас решил отправиться к Кумиру. Он знал уже, что благодаря Кумиру Анна с Оливером нашли его на поле битвы среди трупов, и теперь непременно хотел повидать любимца.
Филип и Анна стояли под навесом, лаская коня, когда в лесу загремел конский топот, донесся звон оружия и разудалые голоса. Они и опомниться не успели, как поляна заполнилась ржущими взмыленными лошадьми, победными криками, лязгом сбрасываемых доспехов.
И без расспросов, по одному виду людей Майсгрейва было ясно, на чьей стороне победа. Хохочущие, горланящие, все до одного вернувшиеся к господину, они отделались незначительными ранениями. У многих чересседельные сумки были набиты добычей, некоторые вели в поводу вьючных мулов. Привыкшие совершать набеги у себя в Пограничье, нейуортцы не могли отказать себе в этом и здесь.
Они говорили все разом, от них разило потом, пылью и вином. Многие из отряда Филипа еще не видели леди Майсгрейв, и теперь обступили ее, ухмыляясь и разглядывая с простодушным любопытством.
«Боже мой! Сущие дикари! И мне надлежит теперь с ними жить!»
Она властно прикрикнула на них, требуя, чтобы говорил кто-то один. Ратники притихли, удивленные тем, что она командует, когда сам сэр Филип молчит. Майсгрейв же расхохотался и весело, ободряюще взглянул на Анну.
Вперед, улыбаясь в бороду, выступил Освальд Брук. Его тучный живот, обтянутый кожаным колетом, нависал над поясом с золотой пряжкой.
– Ну что я вам говорил, парни? Это вам не Мод Перси, хотя та и была северянкой из Нортумберленда, а эта из южной Англии. Добрая хозяйка будет в Гнезде Орла!
Лишь позднее, когда они откупорили привезенный с собою бочонок с незнакомым итальянским вином, которое называли «фраскати», да отправили одного из ратников с сыном угольщика в селение купить свинью поупитаннее, они наконец поведали о кровавой битве в Глостершире.
Говорил Освальд Брук, пользовавшийся в отряде Майсгрейва непререкаемым авторитетом.
– Королева Маргарита с сыном направлялись в Уэльс, где к ней должны были присоединиться отряды Пемброка. Но этот горбатый брат короля Ричард оказался малым хоть куда. Он стрелой примчался в свое графство и не дал ланкастерцам войти в город Глостер. Им пришлось задержаться, а когда они снова двинулись в путь, тут уж мы загородили им дорогу. Их было великое множество, Господь тому свидетель. Их копья были что тростник на берегах Твида, а их палатки могли бы составить целый город. Однако король Эдуард показал, на что способен. Милость небес была на его стороне.
Потом они наперебой рассказывали, как захватили Эда Ланкастера, как сам король перерезал ему горло…
На этих словах Анна поднялась.
– Надеюсь, вы не осудите меня, если я на время оставлю вас.
– Но, миледи! – светловолосый великан Гарольд стукнул кулаком по стволу дерева, на котором сидел. – Разве вам не интересно? Столько событий! Обезумевшая от горя Маргарита Анжуйская прокляла братьев Йорков, а потом ее, пленную, отвезли в столицу. А пока мы бились на западе, на Лондон нахлынули из Кента отряды Бешеного Фокенберга, и лондонцы, вообразите, отстояли город. Когда же войско вернулось, король Генрих VI был найден мертвым в одной из башен Тауэра, и по этому поводу множество слухов…
Анна молча отвернулась. Филип вспылил:
– Ты окончательно спятил, Гарольд! Или ты забыл, что подобные вещи не для женских ушей?
Анна, не оглядываясь, вошла в лес. Здесь было тихо и царил нежный зеленоватый полумрак. Вокруг стояли могучие дубы и огромные буки с гладкими светлыми стволами. Их ветви сплетались наверху, образуя своды и арки – подобие храма.
Тропа, по которой направилась Анна, была едва заметна среди разлапистых листьев папоротника, но она вела к крохотной лесной часовне. Анной владели печаль и раскаянье. Она, пусть недолго, принадлежала к этой семье, и ей было горько слышать о ее гибели. Она должна помолиться за них, снять тяжесть, что гнетет ее беспрестанно.
Она возвращалась, когда солнце начало клониться к закату. Навстречу ей спешил Оливер.
– О, миледи! Хозяин уже стал волноваться. Я и сам места себе не находил.
Анна мягко улыбнулась ему. Ее улыбка была чистой и просветленной. Зеленые глаза стали прозрачными, как вода в лесном озере. Она показалась Оливеру такой прекрасной, что у него перехватило дыхание. Нежным, почти материнским движением она убрала упавшие ему на глаза волосы. Потом крепко взяла за локоть изувеченной руки.
– Идем, Оливер.
Когда они вышли на поляну, вокруг маленькой лесной хижины шел пир горой. Пылал костер, на вертеле жарилась кабанья туша, и раскрасневшиеся от жара ратники хлопотали вокруг нее. Многие были заметно навеселе. Наверное, никогда еще столько шума и суеты не видели эти вековечные заросли.
Анна заметила захмелевшего угольщика, который заплетающимся языком пытался что-то втолковать хохочущему Освальду Бруку. Маленький Лукас вертелся среди ратников, сияющими глазами глядя на их мужественные разгоряченные лица, ловя их соленые шутки, ощупывая их трофеи и радостно вскидываясь, как молодой жеребенок, когда кто-нибудь из воинов трепал его по вихрастой макушке. Даже нелюдимую Мэдж вытащили из дома, и кто-то налил ей чарку вина.
Когда Анна с Оливером показались из леса, все разом загалдели, поднимая разнокалиберные чарки за здоровье новой хозяйки Гнезда Орла. Анна улыбнулась, хотела пройти к Филипу, но вдруг поднялась возня, раздались крики:
– Подарок! Свадебный подарок леди Майсгрейв от нейуортцев!
Вперед с важным видом выступил Освальд Брук, протягивая ей с поклоном какой-то сверток.
– Примите от нас этот наряд, благородная госпожа. Мы везли его из-под самого Глостера, ибо не годится жене барона Майсгрейва явиться в Нейуорт, словно простой крестьянке.
Анна была и возмущена, и тронута одновременно. Она видела, как усмехнулся и повел головой Филип. Поблагодарив ратников, она приняла сверток и направилась в дом.
Оказавшееся в свертке платье наверняка принадлежало какой-то даме из стана ланкастерцев. Оно еще хранило чужие запахи, а длинный шлейф местами поистрепался. И все же Анна надела его, чтобы не огорчить воинов. Платье было из богатого сиреневого бархата, а его широкие рукава оторочены едва ли не до локтей мехом лисицы. Тем не менее оно пришлось впору.
Она разделила волосы, заплела их в две толстые косы и уложила кольцами вокруг ушей, как учила ее Дебора. Мягкий бархат ниспадал крупными складками, и Анна подумала, как приятно вновь почувствовать себя нарядной и привлекательной. Когда же она появилась в дверном проеме и ратники невольно примолкли, восхищенно глядя на нее, почувствовала себя совсем счастливой.
Рассмеявшись, она изящно подхватила длинный шлейф и плавно опустилась в низком реверансе. Поляна словно взорвалась восторженными возгласами.
– Ай да леди Майсгрейв! Многие лета красавице-госпоже и ее храброму супругу!
Лишь чуть повернув голову, Анна взглянула туда, где был Филип. Он сидел, облокотясь о широкий ствол дуба, придерживая лежащие через колено костыли. Филип неотрывно смотрел на нее. Но, как и когда-то давно, еще в Бордо, свое восхищение он выразил, лишь едва заметно прищелкнув пальцами.
В тот вечер было выпито немало. Анна слегка захмелела, разрумянилась, без устали смеялась. Солдаты не уставали восторгаться, глядя, как она ест, беря мясо сальными кончиками пальцев. Кто-то заиграл на свирели, и Анна встрепенулась.
– Ах, боже мой… Оливер, Оливер, да ведь это же «Пьяный монах»!
И она пропела:
- Священник под вечер заехал в село.
- Отведал перцовой и тминной…
Ратники стали допытываться, откуда она знает песенку, но Анна лишь отшучивалась.
Снова зазвучала свирель, и черноглазый ратник в оранжевом плаще склонился к Анне, изящно протягивая руку и обращаясь к Майсгрейву:
– Вы позволите, сэр, пригласить баронессу на танец?
У него был плутовской взгляд, лихой дугой заломленные брови. Он нравился Анне. Она была чуть пьяна и так счастлива. Они все нравились ей.
Странное это было дело, проделывать куртуазные па под звуки пастушеской свирели, да еще под одобрительные хлопки ратников. Бархатный шлейф со свистом скользил по примятой траве. Солдаты даже посвистывали от удовольствия.
Капитан Освальд сказал во всеуслышание:
– Провалиться мне на этом месте, если я не был круглым дураком, приняв госпожу за простую девку! Ох, простите, леди Анна! Говорю же – дурак я был, и вы сами сказали, что я еще пожалею о том, что был так дерзок с вами. Теперь же вы истинная красавица, какой к лицу блистать при дворе короля Эдуарда. Сэр Филип, его величество не раз просил передать, что ему не терпится видеть вас и леди Майсгрейв у себя в Вестминстере.
Рука Анны дрогнула. Она взволнованно взглянула на Филипа.
– Боюсь, что я и моя супруга не скоро будем иметь возможность являться при дворе. Я думаю, что нам следует отправиться в Нейуорт. Леди Майсгрейв ожидает ребенка, и я хочу, чтобы мой сын родился на своей земле, под кровом Гнезда Орла.
Анна покраснела, а ратники разразились такими воплями, что ей пришлось зажать уши. В лесу, разбуженная шумом, проснулась и жалобно закричала птица.
Они уезжали через день на рассвете. Ночью пролился дождь, и теперь между стволами деревьев вился легкий туман. Филипа ожидало путешествие на конных носилках, и он посмеивался, что Кумир окончательно решит, что им пренебрегают.
Солдаты седлали коней, забрасывали им на спину чересседельные сумки. Угольщик, сжимая голову руками и пошатываясь, побрел в лес. После двух дней беспрестанных возлияний он чувствовал себя совсем скверно и не понимал, как эти люди, пившие еще больше, могут оставаться такими бодрыми.
Маленький Лукас вертелся здесь же, заглядывая ратникам в лица.
– Когда я вырасту, я тоже стану воином. Можно, я приеду тогда к вам в Гнездо Орла?
Освальд Брук засмеялся, потрепав мальчишку.
– Если найдешь дорогу – приезжай!
Анна стояла рядом со смирной гнедой лошадью, на которой ей предстояло проделать весь путь, и кормила ее с ладони овсом. Она была все в том же сиреневом платье, на плечах ее лежала темная пелерина с капюшоном.
Оглянувшись, она увидела в дверях Мэдж и, улыбнувшись, направилась к ней.
– Вот, – протянула она ей руку ладонью вверх. – Теперь я ничего не боюсь. Скажи, что меня ждет?
Женщина коротко взглянула на ладонь, держа ее в своих кривых, как болотные коряги, руках.
– Ты недавно потеряла близких.
Анна вздрогнула и едва не отшатнулась. Но сдержала себя.
– Не говори мне о прошлом. Скажи, что впереди.
Читать бесплатно другие книги:
