Уголовное законодательство об ответственности за служебные преступления, совершаемые в коммерческих или иных организациях: история, современность, перспективы развития Изосимов Сергей

© С. В. Изосимов, 2013

© ООО «Юридический центр-Пресс», 2013

Введение

Современные социально-экономические преобразования в Российской Федерации, характеризующиеся, прежде всего, развитием рыночных отношений, становлением частной формы собственности, предопределили необходимость установления четкого водораздела между публичной и частной сферами жизнедеятельности человека.

Известно, что экономика и право – взаимообусловленные явления общественной жизни. При интенсивном развитии экономических отношений важным является их адекватное правовое регулирование. В связи с этим приобретают актуальность вопросы регламентации ответственности за преступления, совершаемые служащими коммерческих и иных (некоммерческих) организаций, а также проблемы отграничения указанных посягательств от смежных деяний.

До принятия в 1996 г. нового УК РФ правоприменительная практика по данной категории дел не отличалась единообразием. В одних случаях служащие коммерческих и иных организаций привлекались к уголовной ответственности за должностные преступления, в других – дела в отношении них прекращались за отсутствием состава преступления. Это обусловило необходимость срочного пересмотра многих положений, которые сложились в советском уголовном праве и отражались в ранее действовавшем законодательстве, в частности понятий должностного лица и должностного преступления. Вместе с тем нужно было решить и проблему уголовной ответственности лиц, выполняющих свои служебные обязанности в коммерческих и иных организациях. Все эти вопросы нельзя было отрегулировать в рамках прежнего УК РСФСР, который в силу объективных причин уже не мог адекватно отражать происходящие в стране социально-политические и экономические процессы.

Отмеченные обстоятельства не остались незамеченными российским законодателем, который в новом УК РФ уделил особое внимание противоправным деяниям субъектов, злоупотребляющих полномочиями по службе в коммерческих и иных организациях, как с точки зрения их перечня, так и определения места, занимаемого ими в системе Особенной части уголовного закона. Первое нашло свое выражение в преобразовании ранее известных составов преступлений для нужд криминализации некоторых форм негативного поведения в негосударственной сфере, а второе – в обособлении в отдельной главе ряда составов, посвященных посягательствам на интересы службы в коммерческих и иных организациях. Таким образом, в действующем уголовном законодательстве была проведена дифференциация ответственности лиц, состоящих на государственной службе или на службе в органах местного самоуправления, и иных служащих. Соответственно, в нем появились две главы – гл. 23 «Преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях», помещенная в раздел VIII УК «Преступления в сфере экономики», и гл. 30 «Преступления против государственной власти, интересов государственной службы и службы в органах местного самоуправления» в разделе X УК «Преступления против государственной власти».

Новизна законодательного решения вызвала естественные трудности в следственной и судебной практике при оценке деяний, предусмотренных гл. 23 УК, что вызвало настоятельную потребность в их изучении. За истекшие десять лет действия УК РФ в теории и практике не сложилось единых взглядов на многие вопросы, связанные с реализацией уголовно-правовых норм об ответственности за преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях. Правоприменительная практика и научный анализ данных нормативных установлений выявили многочисленные законодательные недоработки закрепленных в них положений.

Недостаточная эффективность уголовно-правовых норм, а также неудовлетворительная работа органов уголовной юстиции в значительной мере предопределили рост преступлений, совершаемых служащими коммерческих и иных организаций (в период с 1997 по 2011 г. количество зарегистрированных преступлений, предусмотренных гл. 23 УК, возросло более чем в 5 раз). Безусловно, указанные обстоятельства негативно отражаются на превентивной роли уголовного законодательства. Оно перестает выполнять задачу предупреждения новых преступлений.

Следует отметить, что многие положения, закрепленные в нормах гл. 23 УК, не могут быть адекватно поняты и приняты практикой без глубокого научного анализа исторических и социальных предпосылок изменения уголовного закона при переходе от административно-командной системы управления к рыночным отношениям. Такому пониманию в значительной мере способствует изучение опыта законотворческой деятельности в развитых странах Европы и Америки. Научное исследование с использованием различных методов познания способно дать ответ на многие сложные вопросы, связанные с верным уяснением признаков составов преступлений гл. 23 УК, а также позволяет определить основные тенденции развития законодательства в рассматриваемой сфере.

Отдельные аспекты преступности и наказуемости деяний, совершаемых служащими коммерческих и иных организаций, рассматривались в работах А. А. Аслаханова, А. Я. Асниса, B. C. Бурова, Б. В. Волженкина, А. С. Горелика, ДА. Гришина, И. А. Клепицкого, Н. А. Лопашенко, Л. П. Тумаркиной, СИ. Улезько, Г. Н. Хлупиной, И. В. Шишко, в диссертационных исследованиях А. Г. Андреевой, Р. Ф. Асанова, С. Г. Богатырева, А. В. Горбунова, С. А. Гордейчика, О. А. Евлановой, НА. Егоровой, Т. Э. Зульфугарзаде, С. Д. Макарова, A. M. Миньковой, А. А. Обухова, А. В. Овчарова, А. Л. Омарова, Н. В. Полосина, ДА. Семенова, Л. А. Солдатовой, А. Д. Сулеймановой, А. В. Ташкинова, А. В. Шнитенкова, А. А. Эксановой, П. С. Яни и некоторых других авторов. Однако комплексного анализа уголовно-правовых и криминологических проблем на монографическом уровне, связанных с уголовной ответственностью за преступления, предусмотренные гл. 23 УК, до сих пор не проводилось.

Объектом настоящего исследования являются общественные отношения, возникающие в связи с совершением преступлений служащими коммерческих и иных организаций, а также теоретико-прикладные проблемы обеспечения этих общественных отношений уголовно-правовыми и криминологическими средствами.

Предметом анализа выступают:

– источники отечественного и зарубежного законодательства, регулирующего общественные отношения, возникающие при совершении преступлений служащими коммерческих и иных организаций в сфере их деятельности;

– уголовно-правовые нормы действующего российского уголовного законодательства об ответственности за преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях;

– основные положения теории уголовного права и других отраслей права в части уголовно-правового регулирования отношений в сфере деятельности коммерческих и иных организаций;

– судебно-следственная практика по делам о преступлениях служащих коммерческих и иных организаций;

– основные тенденции служебной преступности в коммерческих и иных организациях, ее детерминирующие факторы, специфика личности преступника, меры предупреждения данного вида деяний.

Основными целями настоящей работы являются:

1) разработка предложений, позволяющих повысить эффективность применения норм действующего УК РФ об ответственности за преступления, совершаемые служащими коммерческих и иных организаций в сфере их деятельности;

2) изложение авторской концепции развития норм уголовного законодательства об ответственности за указанные деяния.

Поставленные цели конкретизируются в следующих исследовательских задачах:

– изучить отечественный и зарубежный опыт регулирования уголовно-правовых отношений, возникающих при совершении преступлений служащими коммерческих и иных организаций, и соотнести данные деяния с преступлениями, совершаемыми публичными должностными лицами;

– выявить социальную обусловленность возникновения уголовно-правовых запретов, регулирующих поведение служащих коммерческих и иных организаций;

– провести криминологический и уголовно-правовой анализ видов преступлений, совершаемых служащими коммерческих и иных организаций;

– проанализировать обоснованность законодательного закрепления в УК РФ гл. 23 «Преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях» и выявить функциональное назначение указанного нормативного образования;

– установить основные тенденции развития уголовного законодательства об ответственности за преступления, совершаемые служащими коммерческих и иных организаций, и определить место этих общественно опасных деяний в системе Особенной части УК;

– сформулировать понятие рассматриваемых деяний;

– рассмотреть особенности субъектов преступлений гл. 23 УК;

– осуществить поиск оптимальных мер по противодействию преступлениям, совершаемым служащими коммерческих и иных организаций.

Теоретико-методологической основой исследования послужил общенаучный диалектический метод познания социальной и правовой действительности. Применялись также исторический, системно-структурный, сравнительно-правовой, формально-логический методы, метод правового моделирования. Активно использовались частнонаучные методы исследования: документальный метод, контент-анализ, наблюдение, анкетный опрос, статистические методы, процедуры обобщения и интерпретации эмпирических данных и др.

Основные положения работы базируются на действующем законодательстве, материалах судебно-следственной и прокурорской практики, современных достижениях уголовного права, криминологии, административного, гражданского и других отраслей права.

Теоретическую основу исследования составили труды ученых в области общей теории права, уголовного права, уголовного процесса, криминологии, административного и государственного права: В. М. Баранова, Т. Б. Басовой, Д. Н. Бахраха, А. Г. Безверхова, Г. Н. Борзенкова, Б. В. Волженкина, Я. И. Гилинского, Л. В. Головко, А. С. Горелика, Г. Н. Горшенкова, А. Р. Гюнтера, А. И. Долговой, В. В. Есипова, А. И. Елистратова, А. А. Жижиленко, Б. В. Здравомыслова, И. А. Клепицкого, В. В. Колесникова, В. С. Комиссарова, А. А. Конева, Л. Л. Кругликова, Н. Е. Крыловой, А. П. Кузнецова, Н. Ф. Куз нецовой, Б. М. Леонтьева, Н. А. Лопашенко, С. В. Максимова, В. П. Малкова, А. М. Миньковой, Б. С. Никифорова, П. Н. Панченко, А. А. Пионтковского, Т. Ю. Погосян, С. В. Познышева, Ф. М. Решетникова, Г. К. Рогинского, А. Я. Светлова, Ю. Н. Старилова, М. С. Строговича, Н. С. Таганцева, А. Н. Трайнина, И. М. Тяжковой, С. И. Улезько, В. С. Устинова, Б. С. Утевского, Г. Н. Хлупиной, А. Ю. Чупровой, В. Н. Ширяева, И. В. Шишко, А. Я. Эстрина, П. С. Яни и др.

Нормативно-правовую базу исследования составили: Конституция РФ, законодательные и подзаконные акты, постановления пленумов Верховных судов СССР, РСФСР и РФ, другие нормативные источники, регулирующие отношения в сфере деятельности коммерческих и иных организаций. В целях решения исследовательских задач изучалось уголовное законодательство стран дальнего и ближнего зарубежья (ФРГ, США, Франции, Италии, Китая, стран СНГ, Балтии и др.), прошлое уголовное законодательство России, различные законопроектные разработки, Примерный УК США, Модельный уголовный кодекс для стран СНГ, теоретические концепции по вопросам управленческой деятельности и некоторым другим проблемам, затрагиваемым в монографии.

Эмпирическую базу работы составили: материалы судебно-следственной практики по делам о преступлениях, совершаемых служащими коммерческих и иных организаций с 1997 по 2011 г. (изучено более 180 уголовных дел этой категории); статистические сведения о состоянии и динамике служебной преступности в коммерческих и иных организациях; материалы периодической печати; результаты анкетирования служащих коммерческих и иных организаций, проводившегося по отдельным проблемным вопросам (опрошено более 160 таких лиц), опроса сотрудников правоохранительных органов (анкетирование прошли более 250 сотрудников ОВД).

Используемые при исследовании методы, объем изученного материала, личные наблюдения автора позволяют сделать вывод о репрезентативности собранной информации, достоверности научных выводов и достаточной обоснованности предложенных рекомендаций.

Теоретическая значимость выполненного исследования определяется тем, что в нем подвергнут анализу отечественный и зарубежный опыт регулирования отношений, возникающих при совершении преступлений служащими коммерческих и иных организаций; дана криминологическая характеристика служебной преступности в коммерческих и иных организациях; проведен теоретико-прикладной анализ норм действующего уголовного законодательства об ответственности за данные преступления и сформулированы конкретные предложения по их совершенствованию; предложена перспективная концепция законодательной регламентации норм об ответственности за служебные преступления в коммерческих и иных организациях.

Изложенные в настоящем исследовании научные положения и обобщения развивают и углубляют взгляды о природе деликтов в сфере деятельности коммерческих и иных организаций и их уголовно-правовой и криминологической характеристике. Содержащиеся в работе теоретические положения и выводы, определение ряда актуальных понятий и методические рекомендации окажутся полезными для дальнейших исследований, связанных с проблемой уголовной ответственности за преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях, будут способствовать обогащению и развитию знаний в области уголовно-правовой борьбы с этими деяниями.

Практическая значимость исследования определяется тем, что его результаты могут быть полезны в процессе совершенствования законодательства, а также в правоприменительной деятельности, использованы в преподавании курса Особенной части уголовного права России и спецкурсов, посвященных проблемам ответственности за преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях.

Раздел I. Развитие норм, предусматривающих уголовную ответственность за служебные преступления в коммерческих и иных организациях, в отечественном законодательстве

Глава 1. Ответственность за служебные преступления управленческого персонала коммерческих и иных организаций по Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в ред. 1885 г.), Уголовному уложению 1903 г. и уголовному законодательству советского периода

§ 1. Ответственность лиц, выполняющих управленческие функции в коммерческих и иных организациях, по Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в ред. 1885 г.) и Уголовному уложению 1903 г.

Коренные преобразования, проводимые в России, затронули все сферы жизни общества. Особой трансформации подверглась экономика, объективной реальностью которой стал способ организации производства материальных благ, движения товаров и оказания услуг на основе частной собственности, конкуренции, предпринимательской инициативы[1]. Отношения, присущие государствам с рыночной экономикой, провозглашены и юридически закреплены в качестве составляющей основы конституционного строя. Таким образом, российская экономика стала реально базироваться на различных формах собственности. Вместе с тем такое положение уже имело место в истории нашего государства. В связи с этим представляется целесообразным обратиться к источникам прошлого.

Выдающийся русский криминалист Н. С. Таганцев отмечал, что изучение истории догмы есть средство понимания действующего права. Развивая этот тезис, он писал: «Именно, всякое правовое положение, действующее в данном государстве, хотя бы оно непосредственно и не вытекало из самого народа, а из государственной власти, непременно коренится в прошлой истории этого народа. Известно то важное значение, какое имеет историческое толкование в сфере действующего законодательства. Если мы, например, желаем изучить какой-нибудь юридический институт, существующий в данное время, то для правильного его уяснения себе мы должны проследить историческую судьбу его, то есть те поводы, в силу которых появилось данное учреждение, и те видоизменения, которым подверглось оно в своем историческом развитии»[2]. Иными словами, в каждом ныне действующем нормативном образовании имеется известный элемент прошлого. Не является исключением здесь и действующее уголовное законодательство России о преступлениях служащих коммерческих и иных организаций. В этом плане профессор Б. В. Волженкин совершенно справедливо отмечал, что современный исследователь должен стремиться понять логику развития юридической мысли и, возможно, почерпнуть идеи, которые, пусть в преображенном виде, окажутся полезными и в новых условиях[3].

В рамках проводимого исследования необходимо уделить особое внимание развитию норм российского уголовного законодательства, предусматривающих ответственность за преступления, совершаемые служащими коммерческих и иных организаций, в том числе лицами, выполняющими в указанных структурах управленческие функции. Сравнительный анализ опыта правовой регламентации ответственности за указанные деяния по дореволюционному российскому уголовному законодательству и положений об ответственности за эти преступления по действующему УК РФ дает основания утверждать, что нормативные акты конца XIX в. упоминали о схожих по каким-либо признакам составах преступлений. Вместе с тем в содержательном отношении они имели определенную специфику, которая отличает их от преступлений, закрепленных в гл. 23 современного российского УК[4]. Поэтому название настоящего параграфа носит условный характер. Тем не менее изучение отечественного опыта регулирования уголовно-правовых отношений, возникающих по поводу совершения преступлений лицами, выполняющими управленческие функции в коммерческих и иных организациях (даже в том виде, в каком они формулировались ранее), является весьма актуальным. Историческое исследование этого вопроса способствует углублению научных представлений о сущности преступлений данной категории, выявлению тех обстоятельств и событий, которые определяют их возникновение. Обозначенный подход позволяет раскрыть социальную обусловленность возникновения уголовно-правовых запретов за указанные деяния, обнаружить причинно-следственную зависимость между названными нормативными образованиями и порождающими их общественными потребностями.

В юридической литературе отмечается, что уголовное законодательство XVII–XVIII вв. не разграничивало государственных и частных служащих, отождествляя эти понятия[5], поэтому для нашего исследования особый интерес представляет отечественное уголовное законодательство второй половины XIX – начала XX в., так как именно в это время впервые начинает проводиться дифференциация ответственности субъектов по месту их службы. С этим же периодом связывается и формирование институциональных основ российского предпринимательства[6]. В предшествующий период оно развивалось в сравнительно простых формах, отношения внутри которых не нуждались в жесткой государственной регламентации в силу лично-доверительных, зачастую родственных, отношений[7].

В силу сложившегося экономического строя и возникших общественных отношений гражданин был поставлен перед необходимостью вверять свои имущественные интересы определенным учреждениям, хотя и не носящим публичного характера, но имеющим огромное значение в жизни страны, в правильном действии которых общество было заинтересовано не менее, чем в правильной и добросовестной деятельности органов общественного и государственного управления[8].

К коммерческим организациям, существовавшим в рассматриваемый период времени, следует, в частности, отнести различные промышленные предприятия (например, хозяйственные общества), кредитные (общественные и частные банки), страховые (например, общество взаимного страхования) и торговые организации. Необходимо отметить, что к середине XIX в. российская деловая практика выработала два основных вида предпринимательского объединения: торговый дом (полный и на вере), участие в котором влекло полную имущественную ответственность каждого из товарищей по всем делам фирмы, и акционерную компанию (товарищество на паях), в которой акционеры несли ответственность в пределах своих вкладов, а управление осуществлялось специально созданными органами.

В числе иных (некоммерческих) организаций можно назвать органы нотариата, разнообразные общества и союзы, удовлетворявшие потребности населения в образовании, научной деятельности, художественном творчестве, здравоохранении, социальной защите и т. д.[9]

Природа взаимоотношения государства с коммерческими и иными организациями в рассматриваемый период времени была, по мнению Б. Н. Чичерина, такова, что оно, с одной стороны, содействовало частным интересам, а с другой – подчиняло их интересу общественному[10]. Таким образом, основная задача деятельности указанных структур состояла в том, чтобы удовлетворять возникающие общественные потребности. Однако нередко служащие коммерческих и иных организаций злоупотребляли полномочиями, предоставленными им по службе, причиняя существенный вред правам и законным интересам граждан, организаций, общества и государства. Гражданско-правовые нормы практически не пресекали злоупотребления и спекуляции в сфере деятельности данных образований. Своеобразным форпостом на пути противоправных служебных деяний должны были стать нормы уголовного закона, принявшие на себя и регулятивные функции[11].

По оценке С. Н. Трегубова, в сложившихся условиях именно уголовное законодательство способно было выполнять функции стабилизации кредитного рынка и промышленности: «С повсеместным развитием акционерных предприятий получила особо важное значение и борьба с злоупотреблениями в этих предприятиях путем уголовной репрессии. По своему существу успех акционерных предприятий в значительной степени зиждется на общественном доверии к заведующим и распоряжающимся делами предприятия. Поэтому всякие злоупотребления, не только влекущие за собой упадок и разорение акционерных обществ, но даже создающие опасность таковых, имеют громадное значение, как для массы непосредственно потерпевших, так и вообще для состояния кредитного рынка и промышленности»[12].

В связи с этим перед законодателем середины XIX в. стояли цели, аналогичные современным, – всеми возможными мерами, в том числе и уголовно-правовыми, оградить формирующийся промышленный и банковский сектор от широко распространенных злоупотреблений со стороны лиц, обладающих в силу своего положения управленческими полномочиями[13].

Необходимо отметить, что отечественное уголовное законодательство второй половины XIX – начала XX в. – периода развития капиталистических отношений в России – содержало достаточно широкий спектр норм, предусматривающих ответственность за различные виды посягательств на интересы службы[14]. Поэтому представляется необходимым обратиться к Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в ред. 1885 г.) и Уголовному уложению 1903 г., которые регулировали уголовно-правовые отношения, возникающие в связи с совершением рассматриваемых деяний.

В соответствии с указанными источниками служащие коммерческих и иных организаций (в том числе лица, наделенные в них управленческими полномочиями) несли уголовную ответственность при наличии к тому оснований, как правило, за общие преступления. Однако на практике возникали многочисленные вопросы, так хорошо знакомые современному правоприменителю, связанные с квалификацией их действий. Основная проблема заключалась в отграничении преступлений, совершаемых должностными лицами коммерческих и иных организаций, от аналогичных деяний чиновников, состоящих на государственной службе. Острота указанной проблемы обусловливалась, главным образом, отсутствием в Уложении о наказаниях определения должностного лица.

Так, В. Н. Ширяев отмечал, что уголовному закону чужды вообще какие-либо теоретические определения, «мало того, оно не имеет даже определенного термина и пользуется наименованиями самыми разнообразными для определения виновников должностных преступлений; число этих наименований достигает несколько десятков»[15]. Наиболее часто для определения субъекта должностного преступления закон говорит вообще о «виновном», затем довольно часто в нем употребляется выражение «должностное лицо»; этот термин заменяется и ставится иногда рядом с выражением «чиновник» (ст. 338–340, 343); другими более общими терминами, употребляемыми сравнительно реже, являются: «лицо, состоящее на службе государственной или общественной» (ст. 346, 372, 392), «вообще состоящее на службе» (ст. 354) и т. п.

Представители российской уголовно-правовой мысли пытались неоднократно выработать исчерпывающее определение должностного лица для действующего уголовного законодательства, опираясь на имеющиеся в различных отраслях права разработки этого понятия. Однако, анализируя указанное законодательство и судебную практику России, а также иных стран, вынуждены были констатировать, что «круг виновников должностных преступлений в настоящее время значительно разросся, выйдя далеко за пределы понятия должностного лица»[16]. Также отмечалось, что последние составляют главный контингент субъектов должностных преступлений, но в то же время само понятие такого лица не является чем-то устойчивым и неизменным, и выяснение его содержания нелегкая задача. Однако, несмотря на объективные сложности, практика настоятельно требовала от науки уголовного права разрешения данной проблемы. Самым простым способом ее разрешения, на первый взгляд, представлялось бы простое перенесение понятия должностного лица в готовом виде из той области права, где это понятие возникло и развивалось раньше всего, – из публичного, административного права. Но такое решение было невозможно, поскольку в тот момент учение о государственной должности и должностном лице как в государственном, так и в административном праве являлось крайне сложным и неразработанным (что, впрочем, актуально и для нашего времени).

«Выражение „должностное лицо“, – писал А. И. Елистратов, – употребляется то в более широком, то в более тесном смысле. Должностными лицами в широком значении этого слова называют и чиновников коронной администрации, и служащих по местному самоуправлению, и членов правления частных обществ, все равно, преследуют ли эти общества идейные или коммерческие цели, и, наконец, лиц, состоящих на службе в разных частно-хозяйственных предприятиях»[17]. Вместе с тем, как указывал ученый, в науке административного права понятие должностного лица применяется лишь к той категории служащих, которые заняты в публичной деятельности, а частные служащие рассматриваются под углом зрения управляемых, или граждан.

Должностные лица, по мнению русских государствоведов и административистов, выделялись из числа граждан юридически обязательным характером своего общественного служения – отправлением такой общественной функции (должности), которая при данном публично-правовом укладе признается необходимой для общежития. Последняя как особый комплекс публичных обязанностей и прав, как служебное бремя должностного лица заключается в осуществлении данным субъектом власти публичной деятельности, удовлетворяющей общественный интерес и совершающейся во имя общего блага[18].

Из вышеизложенного следует, что в государственном и административном праве дореволюционной России понятия «должностное лицо» и «государственный служащий» рассматривались как тождественные категории[19]. Об этом свидетельствует не только тот факт, что в работах русских государствоведов и административистов указанным понятиям придавался одинаковый смысл, но и прямые высказывания некоторых ученых-юристов по данному вопросу. Так, например, Н. Нелидов полагал, что «понятие должностного лица и служащего совпадают»[20].

Резюмируя сказанное, необходимо сделать следующий вывод: перед дореволюционными криминалистами, пытавшимися установить пределы понятия «должностное лицо», стояла весьма сложная задача. Ввиду того, что в вышеназванных отраслях права сохранялись заметная недостаточность и несистемность нормативного регулирования деятельности государственного аппарата и органов общественного управления, организационно-правового статуса лиц, служащих в различных звеньях системы управления, уголовному праву нужно было искать пути решения проблемы, связанной с определением понятия должностного лица, исходя из своих внутренних возможностей.

В связи с этим интересно высказывание известного криминалиста А. А. Жижиленко: «…уголовное законодательство, защищая свои ми определениями тот или иной юридический институт, исходит обычно из предположения о том, что другие области права дают готовое определение этого института. Оно не призвано строить и давать подобные определения: и если определения данного понятия нет в других областях законодательства, то эта задача конструирования его должна быть предоставлена доктриной, которой и без того приходится постоянно создавать определения разных понятий, только намеченных и слегка затронутых в уголовных кодексах»[21].

Результаты научных изысканий, проводимых учеными-правоведами конца XIX – начала XX в., позволили определить возможные пути решения этой проблемы, которые, по нашему мнению, не потеряли своей актуальности до настоящего времени. Они заключаются в следующем:

– включение в текст закона некоторых признаков, характеризующих должностных лиц как субъектов должностных преступлений;

– введение в закон конкретных терминов (понятий), обозначающих определенную группу лиц, которая причислялась бы к субъектам данных преступлений, предоставляя судебной практике возможность выяснить и установить пределы данных понятий.

Большинство дореволюционных криминалистов полагали неэффективным законодательное определение понятия должностного лица из-за подвижности жизни, но считали возможным признать таковыми представителей определенных органов. Таким образом, всю тяжесть решения этой проблемы они переносили на судебную практику, выдвигая в качестве критериев разграничения должностных лиц и иных служащих, характер и содержание определенной деятельности, признаки которой должны быть указаны в законе[22]. Исходя из законодательных формулировок, они относили к субъектам преступлений по должности тех лиц, которые исполняли государственные или общественные обязанности в силу инвеституры, данной им от государства или общественных учреждений. При этом считалось, что не имеет существенного значения ранг лица, занимает ли он штатную или внештатную должность, выполняет ли он свои обязанности постоянно или временно, по назначению или найму, бесплатно или за вознаграждение[23]. Специально обращалось внимание на то, что субъектом названных посягательств может быть лицо, находящееся на службе общественной. «Под последнею, – писал С. В. Познышев, – разумеется служба в сословных, городских, земских или волостных учреждениях, на таких местах, которые учреждены законом в значении должностей»[24]. Вместе с тем отмечалось, что необходимо отличать названный вид службы от частной служебной деятельности.

Так, А. Лохвицкий полагал, что «члены правления акционерного общества могут брать деньги для совершения чего-либо должного или не должного, но это… не преступление взяточничества». Последнее рассматривается одним из преступлений по должности потому, «что лицо берущее облечено правительственным характером, который уничтожает действительную свободу отношений, и что принятием взятки компрометируется правительство»[25]. Признавалось, что в некоторых случаях юридическое качество субъекта названных преступлений может быть связано и с частной деятельностью, когда осуществление последней приобретает особое общественное значение. Поэтому, например, служащие частных банков рассматривались в качестве возможных субъектов должностных преступлений[26].

Необходимо отметить, что при рассмотрении на практике дел этой категории возникали значительные трудности в квалификации, допускалось большое количество судебных ошибок[27].

На страницах различных юридических изданий конца XIX – начала XX в. появлялись довольно резкие высказывания относительно статей уголовного законодательства, предусматривающих ответственность за преступления, совершаемые служащими частных кредитных установлений. Так, журнал юридического общества при Санкт-Петербургском университете, критикуя эти нормы, заявлял о полной несостоятельности законов, предусматривающих ответственность за «отступления в ведении многосложного и крайне подвижного банковского хозяйства»[28].

Так, например, должностные лица частных банков за преступления и нарушения своих обязанностей, указанных в ст. 1154 и 1155 Уложения 1845 г. (в ред. 1885 г.), подлежали уголовной ответственности, определяемой в подобных случаях для должностных лиц, состоящих на службе государственной или общественной, однако подобное уравнение не относилось к преданию их суду, которое осуществлялось в общем, а не в должностном порядке.

Уголовные дела в отношении служащих частных банков и акционерных обществ, злоупотребивших полномочиями по службе, возбуждались независимо от решений общих собраний этих организаций[29]. Институт административной гарантии, действовавший при инициации уголовного преследования против должностных лиц, состоящих на государственной и общественной службе, в таких случаях не применялся. Такое законодательное решение объяснялось тем, что в сфере государственной и общественной службы данный институт служил реальной гарантией обеспечения независимости чиновников и должностных лиц, прежде всего, от давления общественного мнения[30], в то время как распространение административной гарантии в область частной службы ущемляло бы права неопределенного круга лиц, так как «в правильной деятельности и успехе таких учреждений заинтересовано целое общество»[31], а должностные лица частных кредитных установлений и торговых обществ не заинтересованы в огласке негативных сторон своей деятельности. Современное решение этого вопроса строится по абсолютно противоположному принципу, с использованием зеркальной аргументации[32].

Исходя из буквального смысла норм об ответственности служащих частных кредитных установлений и торговых обществ за злоупотребления и нарушения своих служебных обязанностей (ст. 1154 и 1155 Уложения о наказаниях), данные лица подлежали наказаниям наравне с должностными лицами правительственных и общественных учреждений лишь за преступления, означенные в этих нормах, в связи с чем превышение или бездействие власти или «нерадение лиц, служащих в частных банках, без преступной цели» не предусматривалось законодательством и не заключало в себе состава преступления или проступка, подлежащего уголовному преследованию, и не могло служить основанием для привлечения их к имущественной ответственности в уголовном порядке.

Уложение о наказаниях ни в ст. 1154–1157 («о нарушении постановлений о кредите»), ни в ст. 1198 и 1199 («о нарушении постановлений о торговых товариществах и компаниях») не давало никаких оснований для привлечения к уголовной ответственности должностных лиц частных акционерных обществ за «составление общих собраний из подставных акционеров и неправильную выдачу дивиденда», вследствие чего эти действия с точки зрения существовавшего уголовного закона также признавались ненаказуемыми[33].

Восполняя многочисленные погрешности Уложения 1845 г. (в ред. 1885 г.), кассационная практика выработала как бы дополнительный закон, в силу которого упомянутые ст. 1154 и 1155 могли иметь применение при наличии в инкриминируемом деянии трех признаков: «отступления от устава данного кредитного учреждения, ущерба для его имущества и злонамеренности виновного». Однако и он был мало способен оградить как интересы общества, так и привлекаемых к ответственности лиц. При действии этого порядка «с одной стороны, открывался широчайший простор и полная безнаказанность для самых отчаянных спекуляций и авантюр, предпринимавшихся во имя личной корысти и с вопиющими отступлениями от устава, лишь бы только они увенчались успехом; с другой же, всякое маловажное отступление от буквы устава, оканчивавшееся неудачей, должно было влечь за собой применение суровых определений ст. 1154 и ст. 1155 Уложения о наказаниях, так как всякую банковскую операцию можно было свести к злонамеренной; если понимать это неопределенное выражение в смысле личного интереса, то нельзя отрицать, что в любом действии руководителя банка можно было усмотреть, по крайней мере, стремление путем той или иной спекуляции доставить себе выгоду, так как от успеха дел банка зависел и его личный успех». Юристы обращали внимание и на иные положения ст. 1154 и 1155 Уложения 1845 г. (в ред. 1885 г.), которые не согласовывались с другими нормами этого закона[34].

Следует отметить, что не все должностные лица частных кредитных установлений, согласно Уложению о наказаниях, несли уголовную ответственность наравне с государственными служащими. Так, лица, состоявшие на службе в учреждениях мелкого кредита, «за преступные деяния, совершаемые ими по делам сих учреждений», преследовались по общему правилу, в обычном, а не в должностном порядке[35].

Вместе с тем практика признавала возможными виновниками должностных преступлений и таким образом приравнивала к должностным лицам государственного аппарата, например, уполномоченных ярмарочного купечества[36] надсмотрщиков винокуренных заводов и председателей конкурсных управлений, волостных писарей и письмоводителей становых приставов[37] амбарных и магазинных комиссаров за «всякое нарушение закона или упущения по возложенным на них обязанностям» (ст. 1286), браковщиков за лихоимство (ст. 1300–1302), членов ремесленных и цеховых управ за «упущения и злоупотребления по исправлению должностей» (ст. 1370). К должностным лицам, состоящим на государственной службе, приравнивались вольнопрактикующие врачи, нотариусы, сторожа лесов, назначенные по найму; к таковым относились также и вольнонаемные продавцы или служащие по казенной продаже питей, которые хотя и не пользовались правами государственной службы, но в силу ст. 1162 Уложения о наказаниях за преступления и проступки по службе подвергались ответственности в порядке и на основаниях, установленных для лиц, состоящих на государственной службе[38]

Противоречивость подходов выражалась в том, что в одних случаях некоторые категории служащих признавались должностными лицами (например, служащие на частных железных дорогах, артельщики), в других же – не считались таковыми (например, инженеры путей сообщения, занимающие должности на частных железных дорогах)[39] При сравнении списка лиц, относимых к должностным, с перечнем лиц, которых судебная практика должностными лицами не признавала, нетрудно усмотреть отсутствие твердого критерия, которым бы она руководствовалась.

Таким образом, с точки зрения Уложения о наказаниях и судебной практики, возможными субъектами преступлений по должности являлись или специально указанные в самом тексте закона должностные лица, или лица, приравниваемые к должностным в силу характера отправляемых ими обязанностей. На этой же точке зрения первоначально стояла и правительственная комиссия по составлению проекта нового Уголовного уложения 1903 г.[40] однако под влиянием практических потребностей уголовной юстиции комиссии пришлось отказаться от своего первоначального плана и внести соответствующее определение «служащего» в текст Уложения, которое с некоторыми изменениями вошло и в окончательную редакцию закона. Часть 4 ст. 636 гл. 37 «О преступных деяниях по службе государственной и общественной» Уголовного уложения определяла: «Служащим почитается всякое лицо, несущее обязанности или исполняющее временное поручение по службе государственной или общественной, в качестве должностного лица, или полицейского, или иного стража или служителя, или лица сельского или мещанского управления».

Согласно данному определению, должностные лица составляли лишь часть содержания понятия «субъектов преступлений по должности», которыми могли быть:

а) должностные лица, т. е. чиновники, входящие в состав правительственных или общественных установлений в качестве представителей власти;

б) полицейские или иные стражи, или служители, или лица сельского или мещанского управления – так называемые служащие низшего порядка, которые, как правило, не имели подчиненных по службе людей;

в) кроме того, рамки понятия «субъект преступлений по должности» охватывали также напрямую указанных в законе лиц, которые не были перечислены в этом определении, как-то: присяжные заседатели, третейский судья и др.

Здесь хотя и была достигнута некоторая упорядоченность, но всех проблем, стоящих перед уголовной доктриной и правоприменительной практикой, это не решило, так как приведенное определение не выделяло основных критериев отграничения субъектов должностных преступлений от иных служащих (в том числе лиц, исполняющих управленческие функции в коммерческих и других организациях), а лишь группировало разбросанных ранее в различных статьях Уложения о наказаниях лиц под разнообразными наименованиями в рамках более широких, родовых понятий. Ввиду того, что закон умалчивал, кого конкретно из несущих постоянные или исполняющих временные обязанности по службе государственной или общественной надлежит считать должностным лицом, наиболее сложный вопрос оставался без ответа, предоставляя разрешать его судебной практике, которая, по свидетельству дошедших до нас документов, была далеко не безупречна[41]

С. В. Познышев отмечал, что «и с логической стороны, определение это вряд ли выдержит критику, так как определяет служащего как должностное лицо, а значит, вводит в определение под другим названием то же понятие. А говорить альтернативно о должностном лице или о полицейском страже, значит, вызывать справедливый упрек: что же, разве чины полицейской стражи не должностные лица? Их положение на лестнице служебной иерархии невысоко, но они все же должностные лица»[42]

Таким образом, вышеуказанное определение не давало исчерпывающего толкования понятия «должностное лицо». Тем не менее оно было шагом вперед по сравнению с Уложением о наказаниях, в котором, как уже отмечалось, подобного определения не было вовсе.

Необходимо отметить, что анализ положений ст. 639–641 гл. 37 «О преступных деяниях по службе государственной и общественной» Уголовного уложения 1903 г. свидетельствует об установлении уголовной ответственности служащего за ненадлежащее выполнение или невыполнение возложенных на него законом, или поручением, или свойством службы обязанностей предупреждать или пресекать вред, угрожающий «порядку управления или казенному, общественному или частному интересу», если «виновный не принял, вопреки своей служебной обязанности, мер или не учинил действия, коими такой вред мог быть предупрежден или пресечен, за сие бездействие власти, если оно учинено умышленно или если оно учинено по небрежности и от него последовал важный вред для порядка управления или для казенного, общественного или частного интереса» (ст. 639). Статьи 640 и 641 предусматривали уголовную ответственность служащего за непринятие, вопреки его служебной обязанности, мер по обнародованию, объявлению и приведению в действие закона или иного высочайшего повеления, обязательного постановления, если от этого последовал важный вред для порядка управления или для казенного, общественного или частного интереса[43]

Наряду со статьями главы «О преступных деяниях по службе государственной и общественной», Уголовное уложение содержало нормы об ответственности некоторых категорий лиц, занимающих должностное положение, которые располагались в других главах этого источника. Так, ст. 200–203 устанавливали применение мер уголовно-правового воздействия к управляющим аптек и других фармацевтических учреждений за различного рода должностные «нарушения постановлений, ограждающих народное здравие»; в соответствии со ст. 312–323 заведующие банковских учреждений могли быть привлечены к ответственности за некоторые «нарушения постановлений о надзоре за промыслами и торговлею»; в ст. 364–366 определялись вопросы ответственности заведующих заводом, фабрикой, промыслом, ремесленным заведением или их заместителей за те или иные нарушения постановлений о личном найме и охране труда и др.

Таким образом, Уголовное уложение, предусматривая в разных главах Особенной части нормы, определяющие ответственность за отдельные виды преступлений по службе, отграничивало их от деяний по службе государственной и общественной. Такой дифференцированный подход, видимо, не был случайным. Он определялся в значительной мере характером нарушенных должностных обязанностей, а следовательно, был обусловлен и спецификой процесса причинения конкретных видов вреда, и содержательной сущностью наступивших последствий.

Кроме того, из соответствующих нормативных положений со всей очевидностью вытекало, что не всякий служащий мог быть субъектом преступлений по службе государственной или общественной. Виновными в преступлениях по должности признавались только лица, «ставшие, вследствие порученного им участия в государственном управлении, в особые юридические отношения как к государственной власти, делегировавшей им власть, так и к гражданам, подчиненным управлению»[44] При этом не имело значения, были ли они служащими по назначению правительства или органов общественного управления, занимали должности по выбору или по найму. Главное, что определяло особенности уголовного преследования, это нарушение не всякого, а только определенного рода служебных обязанностей, возложенных на виновного, и наступление в силу этого соответствующего вреда. Поэтому лица, выполняющие какие-либо служебные обязанности, но не состоящие на службе государственной и общественной, не рассматривались в качестве субъектов преступлений, нормы об ответственности за которые предусматривались гл. 37 Уголовного уложения.

Редакционная комиссия по подготовке Уголовного уложения 1903 г. в своей пояснительной записке указывала, что «под понятие „служащего“ не подойдут лица, производящие или совершающие что-либо, хотя бы и для государства или общества, но когда на них возлагается не деятельность в порядке управления, а осуществление частных поручений собственников или предпринимателей или контрагентов: таковы все случаи обращения государства к услугам поставщиков, подрядчиков, строителей, перевозчиков, рабочих, арендаторов и т. п., ибо во всех этих случаях вместо даваемого в порядке управления полномочия, или, по крайней мере, вместо определения в таком порядке обязанностей или рода деятельности виновного, взаимные отношения государства и его уполномоченных определяются соглашением или договором, каковой и должен быть оцениваем и выполняем не на основании законов о службе, а на основании постановлений о договорах вообще и в частности о договорах с казною»[45]

Исходя из сказанного выше, мы приходим к выводу, что, различая «специальные служебные преступления» (преступления по должности) и преступления служащих в частных коммерческих организациях, дореволюционные юристы не считали целесообразным уравнивать последних с лицами, состоящими на службе государственной или общественной. Также не видели они необходимости выделять деяния, совершаемые указанной категорией лиц, в отдельную главу, раздел (или как-то иначе) ввиду отсутствия какого-либо особого правоохраняемого объекта, возникающего при совершении подобного рода преступлений. Поэтому служащие коммерческих организаций (в том числе лица, отправляющие в них свои управленческие функции) в соответствии с Уложением о наказаниях и Уголовным уложением несли ответственность при наличии к тому оснований лишь за общие преступления – злоупотребление доверием, мошенничество и пр.

Так, согласно ст. 1198 Уложения о наказаниях, члены основанных с дозволения правительства обществ, товариществ или компаний, которые с умыслом употребят ко вреду общества, товарищества или компании данное им от них уполномочие или доверие, подвергались наказанию, определенному за мошенничество (см. также ст. 1193, 1199 указанного источника). В других случаях служащие коммерческих и иных организаций отвечали за различные виды преступлений, связанных со злоупотреблением доверием.

Уложение 1845 г. (в ред. 1885 г.) помещало постановления о злоупотреблении доверием в разных отделах, не объединяя их ни по конструкции, ни по репрессии, вследствие чего они носили крайне дробный, казуистический характер. Основная масса норм, предусматривающих ответственность за эти преступления, была сосредоточена в VIII разделе Уложения «О преступлениях и проступках против общественного благоустройства и благочиния». К ним, в частности, относились:

1) злоупотребление полномочием, данным лицу по торговле (ст. 1186, 1188, 1190–1192);

2) действия приказчиков или сидельцев, т. е. лиц, ведущих торговлю от имени и за счет своего хозяина, состоявшие: а) в производстве торга чужими или собственными товарами без разрешения хозяина (ст. 1186); б) в продаже без письменного разрешения хозяина товара в убыток, т. е. ниже цены, ему назначенной (ст. 1188); в) в ложных представлениях и счетах, подаваемых хозяину по отправлению вверенных им дел (ст. 1190).

Положения о приказчиках и сидельцах распространялись на детей купцов и других лиц, отдаваемых родителями или их родственниками в конторы и лавки для обучения торговле и бухгалтерии (ст. 1192), а также лиц, имеющих доверенность от купцов на производство торга и на управление их торговыми делами, «хотя и с званием лишь комиссионеров», за нарушение правил об отчетах, о сохранении и сбережении товаров, «о несоблюдении выгод их доверителей и об ограждении их от убытков» (ст. 1193)[46] Профессор А. Н. Трайнин, комментируя положения указанных норм, отмечал, что «в них с большой последовательностью совершается метаморфоза: превращение неправильных действий служащего в отношении хозяина в посягательство на публичный интерес, в уголовное деяние»[47]

3) нарушения полномочий со стороны чиновников, которым вверена охрана казенного или частного имущества, а также со стороны служащих в государственных, общественных и частных учреждениях кредита[48]

4) нарушения полномочий со стороны браковщиков, наносящие ущерб хозяину имущества, подлежащего бракованию, а также со стороны биржевых и корабельных маклеров, биржевых нотариусов, аукционистов и других лиц, которым вверено ограждение чужого имущественного интереса (ст. 1287, 1290, 1322–1325, 1329, 1330, 1341, 1343)[49] и др.

Под злоупотреблением доверием понималось умышленное причинение вреда чужому имущественному интересу, охрана которого лежала на виновном, «посредством заведомо несогласных с имуществом установленной обязанности распоряжений о чужом имуществе или вообще посредством превратного пользования правами, из такой обязанности вытекающими»[50].

К злоупотреблению доверием, прежде всего, относилось злоупотребление полномочием, полученным по договору доверенности. Это злоупотребление явилось как бы прототипом данного преступления, куда постепенно вошли: злоупотребления по службе и опеке; затем, вместе с возложением публичных функций и на других частных лиц, кроме опекунов, – также злоупотребления администраторов и кураторов вверенного имущества, аукционистов, биржевых маклеров, ценовщиков, браковщиков и прочих лиц, которым распоряжением власти поручалось ограждение чужих имущественных интересов, и, наконец, злоупотребления служащих в благотворительных, а также в акционерных или кредитных установлениях.

Субъектом злоупотребления доверием могло быть только лицо, которому по закону или по договору принадлежали право и обязанность распоряжаться чужим имуществом, наблюдая за ним и охраняя в интересах собственника[51] Таким образом, требовалась наличность особых отношений между потерпевшим и виновным для того, чтобы последний мог быть субъектом данного преступления; поэтому, например, обыкновенные частные отношения хозяина к съемщику помещения, слуги к господину или хозяину для этого были недостаточны[52]

Дореволюционные юристы разделяли простое и квалифицированное злоупотребление доверием. К простому относилось нарушение полномочий физических лиц, к квалифицированному – нарушение полномочий юридических лиц, как установлений государственных, общественных, так и частных (банков, акционерных компаний, товариществ и т. п.). Считалось, что квалификация последнего вида нарушения полномочий оправдывается особым положением виновных как органов представителей общественных, публичных, с одной стороны, обязанных строго соблюдать свои полномочия ввиду внушаемого ими доверия множеству лиц, а с другой – способных причинить большой общественный вред как самим установлениям, так и обращающейся к ним и доверяющей им публике[53]

Уголовное уложение 1903 г. дробные и казуистические постановления о злоупотреблении доверием Уложения о наказаниях значительно упорядочило и привело в систему. Нормы, предусматривающие ответственность за эти преступления, были сосредоточены в гл. 31 «О необъявлении о находке, присвоении чужого имущества и злоупотреблении доверием» (ст. 577–580). При этом под злоупотреблением доверием понималось злоупотребление полномочием или властью по имуществу, властью, предоставленной субъекту для соблюдения чужих имущественных интересов, независимо от того, лежит ли в основании такой власти частное соглашение или закон, поручение правительства или положения, определяющие службу в акционерных либо иных установлениях[54]

В соответствии с Уголовным уложением содержание злоупотребления доверием составляла не моральная обязанность быть верным своему слову или своему обещанию, ни даже юридическая обязанность к исполнению существующего обязательства по имуществу, а особо установленная договором или законом обязанность поступать добросовестно в определенной области[55]«Нарушить доверие, значит, не только не оправдать надежды на добросовестное исполнение обещания, но совершить действия, противоречащие особо установленной для виновного, в силу заключенного им юридического отношения, обязанности по опеке чужого имущества, которому взамен того и через употребление во зло принадлежавшей виновному над ним власти, причиняется вред»[56] – отмечалось в пояснительной записке редакционной комиссии по подготовке Уголовного уложения 1903 г.

Считалось, что состояние виновного на частной службе по найму не устанавливает само по себе между ним и нанимателем такого отношения, которое должно быть ограждаемо в обязательном порядке постановлением о злоупотреблении доверием. Напротив, служба государственная, общественная или в основанных с разрешения правительства установлениях благотворения, кредита, акционерных обществах или товариществах на паях создавала для виновного определенное положение, возбуждающее к нему доверие третьих лиц в силу самого факта занятия им определенной должности. Обычно она основывалась на законе или письменных актах, сила и значение которых были не меньше, чем письменное поручение, возлагающее обязанность иметь попечение об имуществе или имущественном интересе. Поэтому такая служба не только сравнивалась с отношениями по доверенности, опеке или письменному поручению, но даже ставилась несколько выше их, и злоупотребление служебным положением во вред чужому имуществу определялось как тяжкий вид злоупотребления полномочием.

В соответствии со ст. 578 посягательства против чужого имущества со стороны должностных лиц, призванных по службе к его хранению, наблюдению или попечению за ним, могли состоять или в присвоении, или в похищении, или в злоупотреблении полномочием, предоставленным виновному по службе. Все эти деяния соединялись в одной статье отчасти потому, что в них имелось полное тождество субъекта и значительное сходство по предмету посягательства, отчасти ввиду назначения за них одинаковых наказаний при идентичной системе смягчающих и отягчающих вину обстоятельств, отчасти, наконец, для облегчения судебной практики, так как точное разграничение одних предусматриваемых данной нормой преступлений от других иногда представлялось весьма затруднительным.

Правительственная комиссия по составлению проекта Уголовного уложения 1903 г. указывала, что «преступная деятельность должностных лиц против доверенного попечению их имущества подлежит наказанию не как посягательство против достоинства официальной власти, а как крайне опасное для общества посягательство против чужого имущества. Поэтому, не ограничиваясь службою правительственной, закон распространяет наказуемость на отношения как по службе общественной, например, по городскому и земскому самоуправлению, по выборам сословным, так даже и по службе в таких установлениях, которые, основываясь не иначе как по особому каждый раз разрешению правительства, представляются обыкновенно складами общественного достояния, весьма значительному или даже неопределенному числу лиц принадлежащего»[57] Отмечалось, что в правильной деятельности и успехе таких установлений заинтересовано все общество, поэтому на лиц, поступающих на службу, должна быть в большей степени возложена обязанность правдивой и добросовестной деятельности. Принятие должности в таком учреждении сравнивалось с получением доверенности от каждого члена общества, обращающегося к нему. Злоупотребление должностью считалось равносильным злоупотреблению доверенностью, а присвоение и похищение имущества их должностными лицами – преступлением, столь же тяжким и опасным для общества, как присвоение или похищение имущества должностными лицами, состоящими на службе правительственной или общественной.

К числу таких установлений относились те, которые были основаны и действовали с разрешения правительства, т. е. на основании особо утвержденного правительством устава. Кроме того, учитывая, что в ст. 578 Уголовного уложения предусматривались не простые, а квалифицированные виды посягательств против имущества, вверенного по должности, в данной норме из общей массы установлений, учрежденных с разрешения правительства, были выделены лишь наиболее важные – благотворительные и кредитные установления, товарищества на паях и акционерные общества или товарищества по участкам. Все остальные сравнивались не с правительственной или общественной службой, а с частными договорными отношениями[58]

Субъектом преступления в соответствии с рассматриваемой статьей могло быть только должностное лицо, состоящее на правительственной или общественной службе, а также в указанных установлениях; «этим отсюда выделяются как лица, совершенно посторонние установлению, так и те, которые не занимают в нем никакой должности, состоя лишь служителями»[59].

Что касается вопроса, кто именно должен нести имущественный вред от злоупотребления должностным положением, то здесь он ставился несколько иначе, чем при злоупотреблении полномочием по доверенности, опеке или письменному поручению. При злоупотреблении полномочием требовалось «тождество доверившегося виновному и потерпевшего». При злоупотреблении должностным положением потерпевшим в равной степени должно было быть то ведомство или установление, где виновный состоял на службе. Помимо этого, вред мог быть нанесен и лицам, имущество и имущественный интерес которых находились на попечении такого ведомства или установления, «ибо последние заменяют и представляют первых». Естественно, что чем больше лиц, интересы которых были возложены на попечение данных установлений, тем шире становится круг тех, кого можно было признать потерпевшими от злоупотребления служебным положением. Вместе с тем отмечалось, что служебные полномочия «не могут направляться против интересов тех, о которых ведомство или установление, где виновный состоит на службе, не обязано никаким попечением, и посягательства против таких интересов должны быть обслуживаемы на основании других начал»[60].

При злоупотреблении должностным положением преступная деятельность могла выражаться «во всех вообще распоряжениях и действиях, предпринимаемых виновным в качестве должностного лица, под прикрытием звания, власти или положения, которыми он был облечен». При этом не требовалось, чтобы виновный превысил предоставленную ему власть или совершил что-либо вопреки наставлениям или инструкциям, которым он должен был следовать. По Уголовному уложению, злоупотребление доверием есть общее, а не специально служебное преступление, поэтому виновный подлежал ответственности при умышленном причинении другому лицу вреда, даже если бы он действовал в формальных пределах предоставленной ему власти[61]

Наказуемость по ст. 579 Уложения 1903 г., также предусматривавшей ответственность за злоупотребление доверием, была ограничена лицами, принявшими на себя особую обязанность ограждать имущественные интересы общества и «действиями своими нарушившими доверие, которым они были облечены». В соответствии с комментариями к этой статье «таковы не только и даже не столько члены общества, а главным образом лица, заведующие и распоряжающиеся делами его и наблюдающие за ними по избранию общего собрания, по поручению правления общества, или по назначению от правительства. Имея в своих руках дело всего предприятия или значительной его части, они располагают и многочисленными способами для злоупотребления». Отмечалось также, что «опыт в достаточной степени показал, что, главным образом, со стороны своих должностных лиц, каковы их председатели, члены правления, совета, учетных комитетов, наблюдательных и ревизионных комиссий, ликвидаторы, казначеи, секретари правлений и советов и иные лица, общества терпят потери наиболее значительные, между тем как деятельность единичных и частных лиц, не состоящих в администрации общества, в полной мере обнимается общими постановлениями законодательства, за исключением лишь редких случаев»[62].

Что касается остальных служащих, то, будучи подчиненными и не имея полномочий и средств распоряжаться имуществом означенных установлений, они не могли быть субъектами этого преступления.

В пояснительной записке редакционной комиссии к Уложению 1903 г. говорилось, что «уголовный закон вообще может предусмотреть лишь важнейшие, наиболее опасные для общежития случаи, предоставляя по необходимости борьбу с менее важными правонарушениями частью предусмотрительности потерпевшего, частью распорядительной и дисциплинарной власти самих обществ и установлений, располагающих мерами контроля над своими должностными лицами и правом лишать их полномочий, умышленно или неумышленно во зло употребленных». Поэтому в ст. 579 упоминались только заведующие или распоряжающиеся делами.

Кроме норм о злоупотреблении доверием, Уголовное уложение содержало еще ряд статей, субъектами которых могли быть служащие коммерческих и иных организаций, в том числе лица, выполняющие в них управленческие полномочия. Законодатель распределил их по разным главам указанного источника (например, гл. 16 «О нарушении постановлений о надзоре за промыслами и торговлею», гл. 33 «О мошенничестве» и др.).

Почти все эти нормы носили бланкетный характер. Таким образом, при совершении того или иного преступления правоприменителю нужно было точно установить, какой именно пункт тех или иных правил, того или иного постановления или устава нарушен. Это создавало дополнительные трудности. Тем не менее, Уложение 1903 г. было во многом прогрессивнее предшествующего ему Уложения о наказаниях 1845 г. (в ред. 1885 г.). В нем была значительно упрощена система построения уголовного законодательства, сократилось количество статей, было сформулировано и закреплено определение должностного лица.

Однако Уложение 1903 г. так и не было введено в действие. Известные преобразования революционного характера прервали развитие капиталистических отношений в России. В 1917 г. все законы царского правительства были отменены. Между тем некоторые из них, в том числе и отдельные положения прежнего уголовного законодательства, продолжали действовать, если они не противоречили революционной совести и революционному правосознанию.

Выводы

Во-первых, ни Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в ред. 1885 г.), ни Уголовное уложение 1903 г. не содержали самостоятельных разделов или глав о преступлениях, совершаемых служащими коммерческих и иных организаций.

Во-вторых, развитие уголовно-правовых норм об ответственности за злоупотребление полномочиями по службе в структурах частной службы началось в рамках преступлений, посягающих на интересы государственной и общественной службы[63]

В-третьих, проведенный исторический анализ норм об ответственности служащих коммерческих и иных организаций досоветского периода позволяет выделить два этапа их развития: а) на первом этапе в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в ред. 1885 г.) были криминализованы отдельные формы злоупотребления доверием служащими коммерческих и иных организаций: злоупотребление полномочием, данным лицу по торговле (ст. 1186, 1188, 1190–1192); нарушения полномочий со стороны чиновников, которым вверена охрана казенного или частного имущества, а также со стороны служащих в государственных, общественных и частных учреждениях кредита (ст. 353, 435, 438, 477, 482, 484, 485, 493, 495, 496, 498–501, 1154, 1155); злоупотребления членов торговых обществ, товариществ и компаний (ст. 1198). Данные преступления размещались в разных отделах и носили крайне дробный и казуистический характер; б) на втором этапе в Уголовном уложении 1903 г. различные формы злоупотребления доверием трансформировались в единый состав злоупотребления служебным положением в благотворительных и кредитных установлениях, обществе взаимного страхования, товариществе на паях или акционерном обществе.

§ 2. Уголовная ответственность за преступления, совершаемые управленческим персоналом коммерческих и иных организаций, в годы нэпа и последующий советский период

Октябрьская революция 1917 г. ознаменовала собой смену экономических формаций в России. В связи с этим в нашей стране стали предприниматься меры переходного периода от капитализма к социализму. Вначале это была экономическая политика, получившая название «военного коммунизма», которая проводилась в период гражданской войны с 1918 по 1920-е гг. Характерными чертами такой политики являлись меры по национализации всей крупной и средней промышленности, большей части мелких предприятий, централизация руководства промышленным производством и распределением, продразверстка, плановое снабжение населения товарами (карточная система), запрещение частной торговли.

На смену «военному коммунизму» пришла новая экономическая политика (нэп), которая начала осуществляться в 1921 г. Ее главная черта – при сохранении государственного управления народным хозяйством допущение некоторого развития капиталистических элементов. Например, была разрешена частная торговля, существовали мелкие частные предприятия, допускался государственный капитализм в виде концессий, аренды мелких промышленных предприятий и земли под строгим контролем государства, осуществлялись другие меры переходного периода. Государство при этом строго контролировало и регламентировало деятельность нэпманов, усиливало их налоговое обложение и устанавливало ответственность за иные нарушения их служебной деятельности[64]. Безусловно, столь кардинально иное развитие русской государственности не могло не отразиться на законодательстве и на правовой системе в целом.

В 1922 г., когда рынок, торговый оборот, коммерческий метод ведения дел приобрели большое значение в организации народного хозяйства, возникла необходимость в общей кодификации частных имущественных прав и закреплении их в едином документе. Таким документом стало майское постановление ВЦИК 1922 г. «Об основных частных имущественных правах», в котором был провозглашен принцип «все, что не запрещено, дозволено». Декларированные в постановлении имущественные права были детально развернуты в статьях Гражданского кодекса РСФСР 1922 г.[65]

Данный нормативный акт закрепил рыночные начала в правовом регулировании экономики. Он провозгласил существование в стране частной собственности наряду с государственной и кооперативной собственностью, признал за каждым гражданином РСФСР право «организовывать промышленные предприятия с соблюдением всех постановлений, регулирующих промышленную и торговую деятельность и охраняющих применение труда». Было признано, что в собственности частных предпринимателей могут находиться орудия и средства производства, а также любое иное имущество, не изъятое из оборота. Таким образом, в числе возможных объектов права частной собственности оказались торговые и промышленные предприятия, имеющие наемных рабочих в количестве, не превышающем норм, предусмотренных особыми законами[66].

В целом, экономическая ситуация тех лет во многом похожа на переживаемую нашей страной сегодня[67], поскольку тогда, как и сейчас, существовали различные коммерческие и иные (некоммерческие) организации.

Коммерческие организации в годы нэпа осуществляли свою деятельность в различных формах. Основными из них были аренда, кооперация и концессия. Все вместе это определялось как государственный капитализм, т. е. использование частного капитала под контролем государства.

Государство поощряло развитие кооперативов: в 1928 г. примерно 60–80 % товарооборота в обобществленной торговле в стране приходилось на кооперативный сектор и лишь 20–40 % – на государственный.

Удельный вес частной торговли составлял примерно 15 %. Кооперативные организации давали до 13 % всей промышленной продукции. Мелкие и средние предприятия было разрешено брать в аренду как государственным организациям, так и частным лицам, в том числе и их бывшим владельцам.

Небольшое количество государственных предприятий было денационализировано. Частным лицам разрешалось открывать собственные предприятия с общим числом работающих не более 20 человек. Одним из приоритетных направлений в годы нэпа являлось развитие концессий в добывающих и перерабатывающих отраслях – предприятий, действующих на основе договора между государством и иностранными фирмами.

В некоторых отраслях удельный вес концессионных и акционерных предприятий со смешанным капиталом достигал 85 % (например, производство марганцевой руды), однако общий объем производимой ими продукции не превышал 1 %.

Была создана сеть акционерных банков, среди акционеров которых были Госбанк, синдикаты, кооперативы, частные лица, включая иностранцев. В 1923 г. в РСФСР осуществляли свою деятельность 23 банка. К 1926 г. их количество возросло до 61[68].

К числу некоммерческих организаций, существовавших в годы нэпа, следует отнести различные общественные организации, которые представляли собой добровольные объединения граждан, преследовавшие общественно важные, совпадающие с государственными, цели. Таковыми, в частности, являлись:

а) профсоюзы, Осоавиахим, МОПР и т. п.;

б) различные объединения (например, по месту жительства – домкомы; по месту работы – фабричные и заводские комитеты);

в) иные структурные образования, не преследующие в качестве основной цели своей деятельности извлечение прибыли (например, учреждения).

Необходимо отметить, что, несмотря на имеющееся сходство отдельных элементов современной рыночной экономики России с некоторыми элементами ведения хозяйственной деятельности в годы нэпа, между ними имеется существенное различие. Оно состоит в том, что в годы нэпа частный сектор существовал с тенденцией его сокращения и дальнейшей ликвидации, теперь же экономические и политические меры направлены на его расширение и развитие. Вместе с тем даже с учетом этого фактора изучение опыта регулирования общественных отношений, возникающих в различных областях жизнедеятельности в условиях переходного периода, безусловно, является поучительным и полезным.

Для нас интересен, прежде всего, опыт регулирования уголовноправовых отношений, связанных с совершением преступлений служащими коммерческих и иных организаций, в частности выполняющих в указанных структурах управленческие функции. Вопросы квалификации таких деяний, проблема разграничения их с должностными преступлениями стояли тогда так же остро, как и сейчас.

Так, А. Р. Гюнтер отмечал, что иногда было «невозможно отделить и провести точную демаркационную линию между должностным лицом, являющимся активным субъектом публично-правового отношения, и должностным лицом, являющимся активным субъектом частноправового отношения»[69]. Зачастую одно и то же лицо рассматривалось то как носитель публично-правовых функций, то как носитель функций чисто хозяйственных, частноправовых. Это было напрямую связано с решением вопроса о субъекте преступлений по должности[70].

С первых лет существования Советской власти разработке проблем учения о должностных преступлениях уделялось большое внимание. В связи с особым значением, которое придавалось государству как органу диктатуры пролетариата, в теории уголовного права и судебной практике субъектами рассматриваемых деяний стали признавать всех служащих государственных учреждений и предприятий, включая и технический персонал.

Впервые законодательное определение субъекта преступлений по должности было дано в Декрете СНК РСФСР от 8 мая 1918 г. «О взяточничестве»[71]. Кроме лиц, являющихся государственными служащими, оно охватывало также членов фабрично-заводских, домовых комитетов, правлений кооперативов и профессиональных союзов, а также лиц, служащих в них. Сам же способ определения такого субъекта, продолжая традиции российского уголовного законодательства, сводился к перечислению родовых понятий служащих или иных лиц, без выделения критериев, на основании которых они причислялись к данной категории субъектов.

Более развернутое определение понятия должностного лица было дано в примеч. к ст. 105 УК РСФСР 1922 г., в соответствии с которым субъектами преступлений по должности «признавались лица, занимающие постоянные или временные должности в каком-либо государственном (советском) учреждении или предприятии, а также в организации или объединении, имеющие по закону определенные права, обязанности и полномочия в осуществлении хозяйственных, административных, просветительских и других общественных задач». Согласно данной формулировке должностные обязанности могли осуществляться:

а) в государственном (советском) учреждении (все равно, являлось ли оно органом центрального или местного управления);

б) в государственном предприятии – структурном образовании, которое занималось торговлей или промышленностью;

в) в таких организациях или объединениях, которые не являлись государственными учреждениями или предприятиями, но преследовали задачи, имеющие значение для всего государства в целом (например, в области хозяйства, просвещения, управления и др.). Сюда относились такие общественные организации, как профессиональные союзы, кооперативы и т. п.

Исходя из смысла указанного выше определения, занятие какой-либо должности в государственном или общественном учреждении, предприятии или организации выступало в качестве главного основания для отнесения того или иного субъекта к категории должностных лиц, так как деятельность указанных структур как части пролетарского государства целиком и полностью считалась подчиненной выполнению задач общегосударственного характера. Данное обстоятельство позволило распространить юрисдикцию уголовного закона на большинство общественно опасных деяний и должностных проступков по службе и работе, практически заменив и вытеснив нормы дисциплинарной ответственности.

В комментарии к УК РСФСР 1922 г. под редакцией М. Н. Гернета и А. Н. Трайнина указывалось, что субъектом должностного преступления является лицо, «занимающее известную должность, то есть определенное место в общей машине государственного управления. Какова эта должность и какие права и обязанности с ней связаны, это безразлично. Поэтому и занимающиеся чисто механическим трудом, например перепиской служебных бумаг, или несущие служительские обязанности в виде курьеров, рассыльных, сторожей и т. п. являются должностными лицами и могут отвечать за нарушение своих служебных обязанностей. Вместе с тем безразлично и то, является ли эта должность штатной или нештатной, постоянной или временной и замещается ли она по назначению или по выборам (поэтому должностным лицом является и нештатный преподаватель, и народный заседатель, и сельский исполнитель и т. п.)»[72].

Однако в уголовно-правовой литературе отмечалось, что в понятие должностного лица нельзя включать:

а) всех тех, кто находился на службе в каком-нибудь частном учреждении или в общественной организации, не преследующей общегосударственных задач (например, в спортивной организации);

б) всех тех, кто, не занимая особого места по службе, вступал с государственным учреждением или предприятием в договоры подряда, поставки, аренды и т. п.[73]

Необходимо отметить, что, пожалуй, наиболее ярко специфические проблемы, стоящие перед молодым Советским государством в период, когда его будущее полностью зависело от темпов восстановления народного хозяйства, опустившегося до критического уровня, отразились в той части УК РСФСР 1922 г., которая была посвящена хозяйственным преступлениям (гл. IV)[74]. Глава включала много норм, вызванных к жизни конкретной исторической обстановкой первого периода нэпа, которые затем вполне естественно утратили свое значение[75].

Глава IV УК РСФСР 1922 г. предусматривала 25 составов преступлений (ст. 126–141-а). В их числе были нормы, ответственность за которые могли нести служащие коммерческих и иных организаций, в том числе лица, выполняющие в указанных структурах управленческие функции. Так, например, в соответствии с положениями, закрепленными в ст. 132 указанного источника, они могли быть привлечены к уголовной ответственности наравне с должностными лицами за нарушение нанимателем установленных Кодексом законов о труде и правил Общих положений о тарифе, регулирующих продолжительность рабочего дня, сверхурочные часы, ночную работу, работу женщин и подростков, оплату труда, прием и увольнение, а также нарушение специальных норм об охране труда[76].

Согласно постановлению Совнаркома от 11 августа 1922 г., в целях обеспечения контроля за выполнением государственными, общественными и частными учреждениями, предприятиями и хозяйствами всех законов о труде и надлежащего ознакомления с последними трудящихся было вменено в обязанность всем вышеназванным учреждениям и предприятиям с числом наемных рабочих и служащих не менее 10 человек иметь в своих управлениях и конторах, а за отсутствием таковых – в местах производства расчета с рабочими, «Известия Наркомата труда». Одновременно постановление от 11 августа предписывало Наркому труда помещать в «Известиях» все относящиеся к регулированию и охране труда декреты и правила, а руководителям предприятий вывешивать на месте работы означенные декреты и правила. Нарушения постановления Совнаркома от 11 августа карались наказаниями, предусмотренными ст. 132 УК РСФСР[77].

Субъектом рассматриваемого преступления мог выступать ответственный наниматель предприятия, учреждения и организации любой формы собственности.

Следует, однако, заметить, что в основном в качестве виновников данного преступления выступали все же должностные лица. При квалификации таких деяний неизбежно вставал вопрос о конкуренции с нормами, содержащими общие составы должностных преступлений (ст. 105, 107 или 108 УК РСФСР 1922 г.). Согласно разъяснению Пленума Верховного Суда от 1 декабря 1923 г., за нарушение Кодекса законов о труде представители государственных учреждений и предприятий, ответственные за наем рабочих и служащих, должны были привлекаться не по ст. 105, а по ст. 132 УК, и наравне с частными лицами они были подсудны трудовым сессиям народного суда.

Отмечалось, что от ответственности за нарушения законов о труде не освобождаются и руководители артелей. Так, Кассационная коллегия Украинского Верховного суда установила, что «председатель правления артели является ответственным за действия артели и несет в первую очередь всю ответственность при нарушении законов и распоряжений Советской власти по охране труда». (Опр. № 195 от 7 августа 1923 г.).

А. Н. Трайнин указывал, что «высшая администрация или владелец предприятия или учреждения могут привлекаться и в качестве соучастников, если они заведомо знали о правонарушении и не приняли должных мер к его устранению… и, напротив, наниматель освобождается от ответственности в том случае, если он докажет, что принял все зависящие от него меры к предупреждению или устранению правонарушений, и последнее имело место исключительно вследствие действий (или бездействия) высшей администрации или владельца предприятия (учреждения), в каковом случае последние и несут ответственность»[78].

К числу преступлений, которые по ряду признаков имели определенное сходство с деяниями, совершаемыми лицами, выполняющими управленческие функции в коммерческих и иных организациях (по УК РФ 1996 г.), можно также отнести еще два состава гл. IV УК РСФСР 1922 г. – ст. 127 и 129. Первая из этих норм предусматривала ответственность за бесхозяйственное использование заведующим учреждения рабочей силы, вторая – за расточение арендатором государственного достояния, предоставленного ему по договору. Если указанные действия рассматривать как злоупотребление служебными полномочиями, то эти составы имеют определенное сходство со ст. 201 УК РФ 1996 г.[79]

Во многом похоже по законодательной технике были сформулированы нормы в УК РСФСР 1926 г., предусматривающие ответственность за совершение должностных преступлений и за деяния, совершаемые лицами, выполняющими управленческие функции в коммерческих и иных организациях. Так, в целом аналогично трактовалось понятие субъекта должностных преступлений в примеч. к ст. 107 указанного источника. Сравнивая их с законодательным определением Уголовного уложения 1903 г., можно сделать вывод о том, что выполнены они с использованием одних и тех же приемов законодательной техники. Правда, больше недостатков имеют определения, сформулированные в УК 1922 г. и УК 1926 г., из-за использования предельно общих понятий. В связи с этим практически любого гражданина, работающего в общественном секторе экономики, можно было причислить к субъектам должностных преступлений, что, впрочем, во многом отвечало политическим реалиям (потребностям) того периода.

В то же время большой интерес представляет определение должностного лица, содержавшееся в примеч. к ст. 97 УК Украинской ССР 1927 г., согласно которому таковым считалось лицо, «занимающее постоянные или временные должности или исполняющее постоянно или временно те или иные обязанности в каком-либо государственном учреждении, государственном предприятии или товариществе с исключительным или преобладающим участием государственного капитала, в кооперативной, хозяйственной организации, а также в организации или объединении, которое по закону имеет определенные права, обязанности или полномочия в осуществлении хозяйственных, административных, судебных (по суду, следствию, защите и т. п.), просветительских и других задач публично-правового характера, а также отдельные члены таких организаций, если они наделяются правами, обязанностями или полномочиями в осуществлении указанных задач публично-правового характера».

Особенностью этого определения следует признать то, что в нем в традициях российской правовой мысли получила воплощение концепция о публично-правовой природе понятия должностного лица. Она проявляется в делегировании части государственно-властных полномочий конкретному представителю госаппарата, который осуществляет определенные управленческие функции в интересах общества от имени и по поручению государства. Но, несмотря на преимущества указанного определения по сравнению с ранее имевшимися, оно не изменило проводимой государством уголовной политики, связанной с установлением рамок должностных преступлений и определением их субъектов. Расширение круга лиц, признаваемых виновниками преступлений по должности, имело свои основания.

Во-первых, такой подход был обусловлен формированием новых экономических отношений в стране, граждане которой стали рассматриваться в качестве служащих одного всенародного государственного «синдиката».

Как писал в 1920 г. нарком юстиции РСФСР Д. И. Курский, должностные посягательства получили «вместе с Октябрьским переворотом исключительное значение, так как национализация промышленности и торговли превратила всех частных служащих и рабочих в должностных лиц. Современный строй не знает или почти не знает более частной службы. Все торговые приказчики и фабричные рабочие являются ныне экономическими чиновниками, внесенными в штаты соответствующих учреждений и получающими жалованье по определенным тарифным ставкам. Вследствие этого группа должностных преступлений должна чрезвычайно вырасти количественно, получить большое уголовно-политическое значение»[80].

А. Я. Эстрин в связи с этим отмечал, что «советское право… по принципиальным соображениям пошло в смысле расширения содержания понятия “должностное лицо” гораздо дальше буржуазного»[81].

Во-вторых, такое направление в уголовно-правовой политике было связано с изменениями, происходящими в сфере управления. Новым политическим приоритетом стало «привлечение трудящихся к повседневному выполнению государственных функций» как непосредственно, так и через различного рода общественные механизмы[82].

По этому поводу А. А. Пионтковский писал: «Для того чтобы понять круг должностных преступлений по советскому уголовному праву и уяснить их особенности сравнительно с буржуазным уголовным законодательством, необходимо исходить из своеобразия советского госаппарата. Основное отличие советского госаппарата от государственного аппарата буржуазии состоит в том, что буржуазный госаппарат стоит над массами, он чужд народным массам, а советский государственный аппарат не стоит над массами, а сливается с широкими массами трудящихся, и советским государственным аппаратом в широком смысле слова являются не только Советы с их органами власти, но и ”организации всех и всяких беспартийных объединений, соединяющих Советы с глубочайшими «низами», сливающих государственный аппарат с миллионными массами и уничтожающих шаг за шагом всякое подобие барьера между государственным аппаратом и населением“ (И. Сталин. Вопросы и ответы. М., 1925. С. 8)»[83].

Очевидно, что с учетом трансформаций, произошедших в сфере экономики и управления, позиции законодателя, правоприменителя и представителей правовой науки в части ответственности за преступления по должности существенным образом изменились.

Субъектами названных посягательств стали признаваться все служащие государственных органов, предприятий, учреждений и организаций вне зависимости от занимаемой ими должности, наличия или отсутствия властных полномочий.

Как писал А. А. Жижиленко, «с точки зрения современного строя всякий служащий является в то же время должностным лицом, как бы ни была незначительна его функция в общей системе государственного устройства»[84]. Отсюда признавалось, что «должностное преступление может иметь место как со стороны низшего служащего (скажем, курьера, сторожа, канцеляриста), так и со стороны служащего, занимающего более высокую и ответственную должность»[85].

Кроме того, к должностным лицам относились и служащие в общественных организациях, на которые возлагались государственные задачи, поручалось выполнение политических функций. Считалось, что служащие общественных организаций, «которые выполняют имеющие общегосударственное значение задачи, наравне со служащими государственных учреждений, несут ответственность за нарушение своих служебных обязанностей как за должностные преступления»[86]. Таким образом, на начальных этапах советского строительства все общественные структуры (за исключением разве что религиозных общин) стали рассматриваться в качестве организаций, которые действуют в общегосударственных интересах. Поэтому служащий, по существу, любой формальной общественной структуры признавался в качестве возможного субъекта должностного преступления[87].

На практике предполагалось признавать должностными лицами служащих негосударственных организаций (кооперативов, товариществ, акционерных обществ и т. п.), которые выполняли различные задачи, возложенные на них государством. Большинство ученых-юристов 20–30-х годов в своих исследованиях также придерживались именно этой точки зрения, исходя из потребностей, диктуемых общественно-политической обстановкой и происходящими в стране преобразованиями, выполняя тем самым социальный заказ.

Так, например, в работе «Уголовный суд и преступления в кооперации» Г. К. Рогинский и М. С. Строгович прямо указывали, что «лица, занимающие те или иные должности в кооперативных органах (как по выбору, так и по договору личного найма), являются должностными лицами и за свои преступления, связанные с исполнением своих служебных обязанностей, несут уголовную ответственность по тем статьям УК, которые предусматривают должностные преступления»[88].

Характеризуя кооперацию, эти авторы отмечали, что «кооперация не является даже общественной организацией, это – принудительное объединение граждан, действующее на средства государства, по его плану и распоряжениям, то есть тот же государственный орган». Признавая, что в условиях нэпа юридическая природа кооперации изменилась и имели место взгляды, что кооперация стала обладать чертами частноправовой организации, они тем не менее полагали, что при таком положении кооперации она ни в коем случае не может быть приравнена к частной организации, но вместе с тем не является и государственным органом, «она обратилась в общественную организацию»[89]. Также указанные авторы считали, что для уголовного суда имеет значение отличие кооперативных организаций от частных лиц и организаций, но не от государственных учреждений и предприятий, так как кооперация вполне подходит под понятие организации, осуществляющей общегосударственные хозяйственные и, отчасти, просветительные задачи, указанные в примечании к ст. 105 УК (ред. 1922 г.).

Все связанные с кооперацией преступления Г. К. Рогинский и М. С. Строгович делили на три группы.

К первой группе они относили деяния, совершаемые лицами, обладающими организационно-распорядительными либо административно-хозяйственными функциями в той или иной кооперативной организации.

Во вторую группу авторы включали хозяйственные преступления контрагентов кооперации. Они отмечали, что «злонамеренные неисполнения договоров со стороны контрагентов кооперации достаточно многообразны, но все они сводятся к тому, что частное лицо, заключив договор, либо злонамеренно, то есть умышленно, не исполняет его, иногда даже вовсе не имеет в виду его исполнять в самый момент заключения, желая лишь получить аванс, либо же к выполнению договора относится явно недобросовестно, то есть не считает нужным принять надлежащие меры к выполнению договора».

Поскольку частный капитал вообще допущен на сцену хозяйственной жизни страны лишь в целях развития народного хозяйства, писали Г. К. Рогинский и М. С. Строгович, подобные преступления должны решительными мерами изгоняться из договорной практики, «а потому мера социальной защиты, применяемая к лицам, учинившим эти преступления, должна быть достаточно серьезна и ощутительна»[90]. К такого рода преступлениям в полной мере можно отнести, например, ст. 130 УК РСФСР 1926 г., которая так же, как и ст. 129 УК РСФСР 1922 г., предусматривала ответственность за расточение арендатором или уполномоченным юридического лица предоставленного ему по договору государственного или общественного имущества[91].

К преступлениям третьей группы авторы относили деяния частных лиц по созданию лжекооперативов и преступления должностных лиц по содействию лжекооперации.

В отличие от частных организаций, кооперативы имели ряд льгот и привилегий. Так, согласно ст. 57 ГК, кооперативные организации могли владеть предприятиями без ограничения числа рабочих рук на таковых. Также, по постановлению ВЦИК от 21 августа 1924 г., они имели преимущественное право перед частными лицами на получение от государственных органов подрядов, поставок и т. д. В тех случаях, когда представители частного капитала, желая воспользоваться предоставленными кооперации льготами, придавали своим предприятиям кооперативную форму, сам факт создания такого фиктивного кооператива с точки зрения уголовного закона считался преступлением. В соответствии с УК 1922 г. действия частных лиц, которые путем обмана получали различные имущественные выгоды и причиняли тем самым имущественный ущерб государству, рассматривались как мошенничество и влекли ответственность по ст. 188 УК[92].

В дальнейшем, «если организация кооперативного характера под влиянием проникших в нее ”дельцов“, получала лжекооперативный уклон, применялась ст. 109 УК (ред. 1926 г.)»[93].

Позже постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 9 сентября 1929 г., изданным в соответствии с постановлением СНК СССР от 29 декабря 1928 г., в УК РСФСР была введена специальная норма (ч. 2 ст. 129-а), предусматривающая уголовную ответственность за учреждение и руководство деятельностью лжекооперативов. Одновременно закон предусматривал и ответственность должностных лиц за содействие лжекооперации (ст. 111-а УК)[94].

Некоторые ученые выделяли также ряд более частных случаев применения положений и статей о должностных преступлениях к действиям работников различных хозяйственных и кооперативных организаций. Так, например, А. Я. Эстрин к их числу относил:

1) неправильное, слишком широкое, кредитование частных покупателей, в особенности своих родственников и приятелей;

2) устройство ненужных, дорогостоящих командировок;

3) всякого рода иные случаи использования служебного положения ради устройства своих личных дел[95].

Кроме того, он полагал, что за растраты, подлоги, взятки работники всех таких организаций должны были подлежать уголовной ответственности за должностные преступления, независимо от занимаемого ими служебного положения[96].

Точку зрения о приравнении к должностным лицам служащих различных хозяйственных и кооперативных организаций поддерживал также и А. А. Жижиленко. Он считал, что не только лица, находящиеся в непосредственном публично-правовом отношении к государству, признаются государственными служащими и считаются несущими службу в интересах государства. Наряду с ними стоят и лица, которые в особых публично-правовых отношениях с государством не находятся, – это служащие различных организаций, существующих в государстве и признаваемых им преследующими общегосударственные задачи. «Поскольку эти организации действуют в общегосударственных интересах, – писал он, – служащие их, подобно служащим государства в собственном смысле, наделены известными правами и полномочиями и связаны определенными обязанностями. Отсюда – возможность и необходимость их ответственности на том же основании, как и государственных служащих»[97].

Вместе с тем А. А. Жижиленко отмечал, что служба в организациях и объединениях, не преследующих общегосударственные задачи, не является с точки зрения УК интересом, нуждающимся в особой правовой охране. Поэтому «должностные лица любой артели… не являются должностными лицами в смысле примеч. 1 к ст. 109 УК РСФСР (ред. 1926 г.), так как артели не уполномочиваются государством выполнять его функции»[98].

Однако такой взгляд противоречил судебной практике и точке зрения Верховного Суда РСФСР. В своем разъяснении Вологодскому губернскому суду Пленум Верховного Суда РСФСР указывал, что старосты молочных кооперативов и артелей, зарегистрированных в надлежащем порядке, должны привлекаться к уголовной ответственности за растрату находящихся в их ведении сумм и имущества артели по статье, предусматривающей должностное преступление[99]. Аналогичное разъяснение давал Пленум Верховного Суда РСФСР и Главсуду Бурято-Монгольской АССР[100].

Близкой к точке зрения А. А. Жижиленко была позиция А. Н. Трайнина. В первом издании учебника «Уголовное право РСФСР» в 1925 г. он указывал, что в число должностных лиц входят субъекты, занимающие любую должность в любом государственном органе или органе, выполняющем возложенную законом государственную функцию. К организациям и объединениям, выполняющим общегосударственные задачи, А. Н. Трайнин относил хозрасчетные предприятия, работающие на широкий рынок, но ведущие хозяйственное строительство по твердому и регулируемому государственному плану. Также он отмечал, что хотя по общему правилу служащие кооперации, граждане, принадлежащие к профсоюзному аппарату и т. п., должностными лицами не являются, однако в те моменты, когда они исполняют определенную публично-правовую функцию по поручению государства (например, кооперация производит порученные государством хлебозаготовительные операции), они могут быть признаны таковыми[101].

В следующем издании учебника А. Н. Трайнин, формулируя эту позицию уже не столь резко, отмечал: «Лишь в той мере, в какой та или иная общественная организация является носительницей публично-правовых функций, и в те моменты, когда она эти функции конкретно исполняет, ее органы являются должностными лицами»[102]. Также он полагал, что вряд ли можно отнести к числу должностных лиц служащих такого кооператива, как, например, кооператив парикмахеров или булочников либо других кооперативов, не входящих в состав более широких объединений, и вряд ли к таким служащим могут быть применимы постановления о должностных преступлениях, так как они не могут считаться лицами, способными злоупотребить властью, превысить ее и т. п.[103]

Другого взгляда на данную проблему придерживался А. Р. Гюнтер. Он утверждал, что если какие-либо неясности в этом вопросе были возможны при старой редакции УК, то в редакции УК РСФСР 1926 г., где статьи о должностных преступлениях говорили не только о власти, но и о служебном положении, вряд ли есть основания для сомнений. «И вполне допустим случай, – отмечал он, – когда служащий кооператива парикмахеров или булочников проявит халатное отношение к возложенным на него по службе обязанностям, в результате чего для кооператива наступят вредные последствия, например, служащий такого кооператива поздно является на службу, вследствие чего образовываются очереди, вызывающие ропот публики, а кооператив, помимо подрыва доверия к кооперативной организации, терпит и непосредственный материальный от действия своего неисправного сотрудника ущерб. Или другой случай: приказчик булочного кооператива отпускает кому-либо из своих приятелей – вопреки существующим на этот счет прямым указаниям правления кооператива – товар в кредит; приятель этот уезжает, не покрыв своего долга кооперативу. В этом случае можно говорить о злоупотреблении приказчиком своим служебным положением либо о превышении им своих служебных полномочий; квалификация по той или иной статье зависит от общей обстановки совершенных деяний, но то, что перед нами деяние, которое может и должно быть квалифицировано по одной из статей о должностных (служебных) преступлениях, – это никакому сомнению не подлежит»[104].

Кроме различного вида кооперативов, артелей, товариществ и т. д., в годы проведения новой экономической политики существовали многочисленные акционерные общества с участием частного капитала. В связи с этим остро стояла проблема квалификации преступлений, совершаемых служащими таких организаций. Однозначного решения этого вопроса также не было.

По мнению А. А. Жижиленко, служащих смешанных обществ, как акционерных, так и товариществ с ограниченной ответственностью, являющихся формой участия государственного капитала, совместно с частным и кооперативным, следовало рассматривать как должностных лиц[105].

Иначе рассуждал А. Я. Эстрин. Он говорил, что в случаях, когда форма акционерного общества избирается для того, чтобы привлечь к организуемому предприятию частный капитал, «мы имеем перед собою уже не акционерную организацию чисто государственного характера, а смешанное акционерное общество, в руководящих органах которого некоторая часть персонала (по общему правилу меньшая часть, ибо обычно частным акционерам предоставляется менее 50 % акций) представляет не интересы советского государства, а интересы частных капиталистов-акционеров». Подобные организации, с точки зрения ученого, уже «не могут считаться организациями последовательно социалистического типа; они являются уже организациями государственно-капиталистического типа»[106].

Он указывал, что, входя в руководящие органы акционерного общества на основании устава, который в данном случае фиксировал и определенные договорные обязательства между государством и частными акционерами, представители последних не перестают оставаться частными лицами и должностными лицами не становятся. Если нарушение ими своих служебных обязанностей в некоторых случаях могло явиться поводом для привлечения их к уголовной ответственности, то таковая, по мнению А. Я. Эстрина, должна была наступать на основании и в порядке ст. 131 УК РСФСР (ред. 1926 г.), предусмат ривающей неисполнение обязательств по договору, заключенному с государственным или общественным учреждением.

Лиц, представляющих в руководящих органах смешанного акционерного общества интересы государства, как держателей большей части акций, он предлагал относить к должностным, по смыслу примеч. 1 к ст. 109 УК (ред. 1926 г.). Что касается иных служащих такого акционерного общества, в том числе и членов его руководящих органов, то, по словам А. Я. Эстрина, «поскольку оно, не будучи уже организацией последовательно-социалистического типа, не должно вообще рассматриваться как одно из звеньев аппарата пролетарской диктатуры, эти служащие, хотя и не должны рассматриваться как должностные лица в смысле уголовной ответственности, могут быть в некоторых отдельных случаях приравнены к последним, в особенности же в случае растраты к ним может быть применена ст. 116 (ред.

1926 г.), а не ст. 168»[107]. Суд был вправе в этих случаях решать вопрос об ответственности в зависимости от характера и степени важности соответственной общественной организации и от особенностей совершенного ее сотрудником деяния[108].

В разъяснении Пленума Верховного Суда РСФСР от 7 февраля 1927 г. по этому поводу говорилось: «Суд вправе, в случаях, когда обстоятельствами дела будет установлено, что лицо, вступившее в договорные отношения с государственными и общественными учреждениями и предприятиями, в осуществлении возложенных на него прав и обязанностей фактически было снабжено административными или иными функциями должностного лица… приравнивать данное лицо к должностным в смысле его ответственности за совершенные им преступления»[109].

Вместе с тем А. Я. Эстрин выделял случаи, «когда в форму „акционерного общества“ облекается созданная пролетарской диктатурой чисто государственная организация, все акции которой по уставу ее находятся в руках государства или распределены между определенными государственными и кооперативными организациями СССР. Не подлежит сомнению, – пишет он, – что в случаях преступлений по службе работники такого „акционерного общества“ охватываются примеч. 1 к ст. 109 УК РСФСР (ред. 1926 г.) и несут уголовную ответственность наравне с государственными служащими»[110].

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Рита и Люся были неразлучны с детства. Задушевные подруги не имели тайн друг от друга. И вот недавно...
Алжир – загадочная восточная страна…Так и кажется, что на каждом шагу тебя ждут сказочные приключени...
Данный конспект лекций представляет собой сжатый курс современных представлений об инфекционных забо...
Два боевых друга, капитан Неверов и старлей Макеев, плечом к плечу гоняли духов по Афгану. Казалось ...
Времена изменились. «По понятиям» теперь живут лишь «ты, да я, да мы с тобой». Беспредельщики всех м...
Эльф, гном, огр и штатный маг – лучшая диверсионная группа Десятой Ударной армии под командованием м...