Преодоление тревоги. Как рождается мир в душе Колпакова Марианна

Психоаналитические теории

Довольно популярными до сих пор остаются психоаналитические концепции тревоги. В ее происхождении основная роль отводится детским конфликтам между инстинктами, влечениями и запретами взрослых на реализацию этих влечений. Попытки следования влечениям наталкиваются на запреты и наказания от старших, в результате требования инстинктов становятся опасными, а стремление ребенка следованию своим влечениям вызывает тревогу. Таким образом, в психоанализе подчеркивается положительное значение тревоги: она препятствует осуществлению влечений, помогая адаптироваться к окружению, к требованиям взрослых, отражающим определенные культурные нормы.

Не вдаваясь в детальный анализ психоаналитических теорий тревоги, нужно отметить противоречивость психоаналитических концепций. В психоанализе причинами невротических отклонений, в том числе и невротической тревоги, считается вытеснение человеком некоторых влечений (например, сексуальных или влечения к смерти), осуществление которых несет угрозу окружающим и ему самому. Такие влечения понимаются как центральные, корневые. Психоаналитическое лечение направлено на устранение вытеснения, то есть на осознание и принятие вытесненных импульсов. Психоаналитики полагают, что при осознании вытесненных влечений присущая им энергия переходит на иные, более конструктивные и более значимые цели. Но возможно ли это? Не стоят ли за созиданием и разрушением «энергии разного рода»?

Положение о возможности переключения при осознании вытесняемого на более значимые и конструктивные цели противоречит и основным положениям самого психоанализа. Согласно им, влечения составляют самую сердцевину человеческого существа, именно они являются самыми значимыми, важными и центральными в жизни человека. В соответствии с психоаналитическими представлениями другим, более значимым целям просто неоткуда взяться, следовательно, никакого переключения на них и произойти не может. Таким образом, остается неясным, как осознание и принятие вытесненных влечений нормализует психическое состояние человека. Тем не менее, психоаналитики считают необходимым осознание психических механизмов вытеснения и принятие вытесненных импульсов для преодоления тревоги.

При этом утверждается, что специалисты не воздействуют на пациента, а лишь способствуют лучшему пониманию человеком самого себя, помогают развитию сознания клиента, который становится субъектом, то есть активным действующим лицом психологических изменений и собственной жизни. Однако так ли все происходит на самом деле? Действительно ли лучшее понимание человеком себя, которому способствует психоаналитик, совершенно не зависит от мировоззренческих оснований и теоретических представлений психоанализа?

Принятие человеком вытесненных импульсов, в любом случае, предполагает изменение его представлений о жизни, ведет к радикальному изменению его картины мира, поскольку именно существующие у него представления о недопустимости подобных импульсов и приводят к вытеснению последних. Для осознания и принятия ранее вытесняемого необходимо формирование у человека иных представлений о мире, о жизни, о других людях, о самом себе, что и проделывает специалист. Психоаналитик изменяет понимание пациента, работая над его мышлением, интерпретируя происходящее в психоаналитическом ключе. Он помогает своему клиенту осознать совершенно определенные бессознательные влечения, в общем виде заранее известные психоаналитику. Помогает обнаружить совершенно определенный смысл происходящего и приводит клиента к определенному пониманию себя, соответствующему теоретическим представлениям психоанализа.

Нацеленность психоаналитика на осознание пациентом совершенно определенных механизмов психики и совершенно определенных тенденций и влечений является реализацией властных отношений. Аналитик играет активную роль — он воздействует на клиента, в то время как тот пассивно предоставляет аналитику материал для воздействия. Психоаналитик рассматривает симптомы клиента в свете психоаналитического знания о причинах нарушения, в свете психоаналитической концепции человека, помогая клиенту прийти к определенному, а именно психоаналитическому пониманию смысла симптомов, к психоаналитическому пониманию происходящего. Понимание ситуации совершается в терминах и понятиях, предлагаемых специалистом; пациент овладевает языком психоаналитика. Специалист направляет осмысление человеком различных событий и жизненных коллизий в определенное русло, изменяя сознание клиента в заданном направлении и подчеркивая при этом, что он лишь способствует пациенту в обнаружении и понимании смыслов. Профессиональное видение специалиста становится своеобразной матрицей формирования сознания клиента, который, в отличие от психоаналитика, заранее не знает направление изменений сознания и поведения. По завершению психоанализа пациент осознает себя изменившимся, но вот достигнутый результат устраивает его далеко не всегда…

За психоанализом в разных его вариантах стоит образ человека как человекозверя. Предполагается, что человек, овладевая культурой, в то же время остается зверем; он просто вытесняет свои неприемлемые, звериные влечения, импульсы, что, в конце концов, приводит к тревоге. То есть зверь создает ложное, приукрашенное представление о себе и вытесняет неприемлемые и несоответствующие приукрашенному образу влечения. Но как ввести в сознание неприемлемое для человека и ослабить вытеснение, да так, чтобы оно вновь не сработало? Следует оправдать зверя.

Такое оправдание и производит психоаналитик, трансформируя мировоззрение человека. Человек изменяется, и заявленная проблема нередко уходит, но нередко пациент не хочет платить такую цену за избавление от проблемы. В качестве примера можно привести один из случаев обращения за помощью в психологическую консультацию после прохождения курса психоанализа. Девушка обратилась к психоаналитику по поводу своей тревожности, которая

особенно мешала ей при знакомстве с юношами. После прохождения курса психоанализа заявленная ею проблема была разрешена, однако, наряду с этим, она констатировала изменение ее представлений об окружающих, об отношениях между людьми. Она обнаружила, что сама сделалась другой, причем характер произошедших с ней перемен ее совершенно не устроил: «Проблема разрешилась, но я стала такой, какой быть не хочу».

Конфликт между влечениями и культурными нормами, приводящий к тревоге, в психоанализе не разрешим и не устраним. Понимание человека в психоанализе неизбежно приводит, по словам Карен Хорни [8], к его обреченности и к невозможности избавиться от тревоги: «Он не может изжить удовлетворительно свои примитивные влечения, не вредя себе и культуре. Он не может быть счастлив ни в одиночку, ни с другими. У него — единственный выбор: страдать самому или пусть страдают другие. <.. > В рамках психоаналитического мышления нет выхода из выбора между двух зол. В лучшем случае можно достичь менее неблагоприятного распределения сил, большего контроля и „сублимации“».

К. Хорни предложила свое понимание личностного развития и одну из самых интересных концепций тревоги, которую мы коротко рассмотрим.

Теория тревоги Карен Хорни

Работы Карен Хорни, посвященные тревоге, вызывают интерес и пользуются неизменной популярностью. К. Хорни относят к неофрейдистам — создателям немецкий и американский психолог, и последователям направления в психологии, признающего значимую роль детских конфликтов в жизни человека, но не сводящих содержание этих конфликтов к тому, что рассматривал в своих работах З. Фрейд. Кроме того, в отличие от Фрейда, Хорни не считает необходимым углубляться в содержание детских конфликтов и пристально рассматривать их, подчеркивая необходимость рассмотрения структуры, сложившейся в настоящем ситуации, и понимания того, какую роль играют детские конфликты в этом неблагополучии. С точки зрения Хорни, основной внутренний конфликт, приводящий к тревоге, заключается в стремлении ребенка к любви и привязанности и в неспособности окружающих взрослых к теплым эмоциональным отношениям с ним, в их неспособности ответить на призыв малыша. В таких случаях он чувствует себя нелюбимым, одиноким, ненужным, беспомощным в окружающем холодном и враждебном мире и переживает тревогу. У него формируется тревожность как устойчивое личностное качество.

Размышляя о том, каким образом ребенок может справиться с тревогой, с ощущением изоляции, отчужденности и одиночества, Карен Хорни выделяет три возможных способа. Один из них — постараться заслужить любовь и одобрение взрослых, выполняя их требования и подлаживаясь к ним, приблизиться к наиболее могущественному лицу из своего окружения и привязать его к себе. Существует и другой способ — попытаться заставить старших если не любить, то опасаться себя, показать им, что он способен постоять за свои интересы. Он может возмутиться и вступить в борьбу с ними. И, наконец, третий способ — отстраниться от окружающих, сформировать некоторую нечувствительность по отношению к ним, закрыться, занять в определенной мере стоическую позицию. Один из выбранных ребенком способов справиться с тревогой закрепляется, становится привычным методом реагирования, начинает доминировать и определять личностное развитие ребенка и его последующую жизнь.

Однако ни один из этих способов избавления от тревоги, становясь ведущим, навязчивым, ригидным [9], не является конструктивным и эффективным. Хорни показывает, каким образом они приводят к формированию невротических [10] личностей: уступчивой, агрессивной или отстраненной. При этом в здоровых человеческих отношениях, по словам Хорни, эти пути не исключают друг друга: «Способность принимать и дарить привязанность, способность бороться и способность оставаться самому по себе — это все дополняющие друг друга способности, необходимые для хороших отношений с людьми» [11]. В то же время Хорни признает, что и в неврозе отмеченные ригидные невротические тенденции сосуществуют, причем их несовместимость создает для человека дополнительные трудности.

Что же имеют в виду, говоря о невротической личности? Невротическая личность формируется при отчуждении от себя, от своего реального «Я», и ключевым моментом в этом отчуждении является отвержение собственных искренних чувств, желаний и мыслей под влиянием тревоги. По мысли Хорни, возникающее у ребенка при отсутствии благоприятных отношений с взрослыми чувство беспомощности во враждебном мире, то есть базальная [12] тревога, приводит к опасению выражать собственные чувства и мысли, к отчуждению от реального собственного «Я». Под реальным собственным «Я» понимается в данном случае некоторый присущий человеку потенциал, некоторые задатки и склонности. Отчуждение вследствие тревоги от собственных чувств, от реального «Я» приводит к формированию идеального «Я», наделенного жесткими внутренними предписаниями, принуждениями. «Идеальное Я», по Хорни, это идеальный образ, навязанный ребенку его окружением. Остается не совсем понятным, почему такой возвеличенный образ, далекий от реального «Я» ребенка, построенный на усвоении родительских требований и ожиданий, создается у агрессивного и отстраненного типов? Только «подлаживающиеся, уступчивые и угодливые» склонны принимать требования взрослых и на их основании выстраивать совершенный образ себя и следовать ему. Но «агрессивные» не стремятся к совершенству такого рода, как и «отстраненные», — они по определению не хотят подлаживаться к требованиям окружения, не стремятся им соответствовать. Их «идеализированное Я» формируется не в соответствии, а вопреки тому образу ребенка, который навязывают взрослые, он не строится на усвоении родительских требований.

Хорни не согласна с утверждением Фрейда об изначальной и центральной пораженности человека агрессией и злобой. С ее точки зрения, мы наделены возможностью развития, стремлением к самореализации, и это стремление является фундаментальным стремлением человека. Что понимается под стремлением к развитию, росту? Некие «конструктивные силы развития, эволюции, побуждающие человека к реализации заложенных в нем возможностей». По словам Хорни, «человек по своей природе стремится к самореализации, и его система ценностей вырастает из этого потенциала» [13].

Причиной сбоя в реализации фундаментального и мощнейшего стремления к росту является, с точки зрения Хорни, предъявление взрослыми требований, вводимые ими ограничения и принуждение.

Пафос работ Карен Хорни — в реализации внутреннего природного потенциала человека. Она выступает против насилия, и это вызывает уважение. Однако Хорни выступает не только против насилия, но против любого принуждения и ограничений, подчеркивая, что любой вид принуждения, вызывая тревогу, вполне может направить внутренний потенциал развития по деструктивному руслу.

Если речь идет о требованиях, идущих вразрез с особенностями и способностями ребенка, о невнимании взрослых к каким-то его специфическим способностям, к его индивидуальности, о стремлении переделать его темперамент, характер, то такие попытки, конечно, не способствуют развитию собственного потенциала ребенка. Например, у него есть художественные задатки, и он хочет рисовать, но взрослые препятствуют развитию его способностей и побуждают к занятиям музыкой или спортом. Взрослые, конечно, могут заставлять физически активного, неусидчивого ребенка, стремящегося к подвижным играм с другими детьми, проводить время исключительно за книгами или решением шахматных задач; от чувствительного, тонко чувствующего ребенка — требовать жесткости в отношениях с другими детьми, напористого лидерства в группе сверстников, — и такие требования не способствуют развитию ребенка. Но в том возрасте, о котором идет речь у Хорни, как возрасте возникновения базальной тревоги, до подобных проблем еще далеко.

Возможно, речь идет о слишком жестких требованиях, предъявляемых к маленькому ребенку, о попытках родителей выстроить его поведение в соответствии со своими представлениями о том, каким оно должно быть (например, определенный режим кормления и сна). Но жесткие установки родителей по отношению к воспитанию малыша — первое, над чем ребенок одерживает победу. Не родители, а ребенок устанавливает режим сна и бодрствования, как и режим кормления. Если он просыпается по ночам, плачет от голода и не засыпает, пока его не накормят, то, как бы мы ни хотели заставить его спать, мы не сможем этого сделать. Если же мы будем упорствовать, то последствия бурного и чрезмерно долгого плача не замедлят появиться, и, столкнувшись с новыми проблемами, мы не раз пожалеем о своем упрямстве.

В неравной борьбе взрослых и ребенка, если таковая возникнет и будет по неразумию родителей разворачиваться, победа будет за ребенком… Хотя бы потому, что он просто не знает опасностей этой борьбы, он может идти до конца, а взрослые, несмотря на всю, возможно, свойственную им ригидность и жесткость, знают, чем может быть чревата для малыша такая борьба. (Как и К. Хорни, мы исходим из представления о близких ребенку взрослых, как о людях, по крайней мере, не желающих ему зла и не стремящихся уморить его в процессе борьбы, направленной на соблюдение дисциплинарных и режимных правил.)

По мере роста малыша, взрослые, конечно, могут проявлять всё больше упорства в своих требованиях, например, в приучении его к туалету. Но и в таких случаях чрезмерное упрямство и жесткость приведут, скорее, к обратным результатам. И не потому, что ребенок сознательно захочет сопротивляться родителям, — просто ситуация станет для него травматичной, пугающей, и в такой ситуации он просто не сможет сделать то, чего от него хотят. И чем более жесткими будут взрослые, тем более негативным окажется результат. Так что, в конце концов «победа» и здесь будет за ребенком… Таким образом, не совсем понятно, как возникает отчуждение от собственной внутренней реальности у ребенка, поскольку, хотят этого взрослые или нет, именно ее, эту внутреннюю реальность, он довольно искренне выражает и будет выражать.

Вспомним, что причину возникновения тревоги и формирования «идеализированного Я», самовозвеличивания, гордыни, ненависти к «реальному Я», отвержения собственных чувств и стремлений Хорни видит в нарушении отношений с взрослыми, в отсутствии эмоциональной близости.

Такое утверждение стало общим местом в популярной психологии. Конечно, отсутствие теплых эмоциональных отношений с близкими взрослыми негативно сказывается на развитии ребенка. Но вот что удивительно: пожалуй, не менее распространены случаи, когда ребенок эмоционально принимается взрослыми, есть и «чувство мы», и теплота в отношениях, но это нисколько не препятствует формированию возвеличенного «Я». Напротив, формируется преувеличенное, грандиозное представление о себе. И такое возвеличенное «Я» не только не мешает ребенку следовать своим внутренним желаниям, но, напротив, в соответствии с переживанием своего превосходства, следуя своим внутренним стремлениям, ребенок проявляет и напористость, и агрессию, и высокомерие, и пренебрежение по отношению к окружающим. В то время как, по утверждению Хорни, такое возвеличенное «Я» возникает из-за отвержения реального «Я», ненависти к нему и отвержению собственных чувств и стремлений.

В таком случае ребенок именно свое «Я» и реализует, но оправданно ли говорить о ярком личностном развитии, личностном росте? Формирование отстраненного или агрессивного типов также не обязательно происходит при нарушении эмоциональных отношений ребенка с взрослыми. Например, Илья Обломов или Александр Адуев («Обыкновенная история» И. А. Гончарова) не были лишены в детстве ни тепла, ни участия, ни позитивных эмоциональных отношений, однако ни тот, ни другой не реализуют свой личностный потенциал, свое «реальное Я» в терминологии Хорни. Обломов становится скорее отстраненным от жизни, а Адуев, в конце концов, превращается в ловкого, агрессивного дельца. По-видимому, только теплых эмоциональных отношений с ребенком недостаточно для личностного развития человека.

Рассматривая отчуждение от собственных чувств, стремлений и мыслей как основную причину невротического развития личности, Хорни подчеркивает, что для личностного развития, напротив, необходимо следование своим желаниям, чувствам, мыслям. Человеку для преодоления тревоги следует научиться именно этому. Настаивая на необходимости реализовывать стремления внутреннего, реального «Я», несмотря на препятствующую этому тревогу, Хорни предвосхищает гуманистическую психологию, которой формируется положение о необходимости «идти сквозь тревогу». Казалось бы, действительно, чьим же чувствам и стремлениям мы должны следовать, как не своим собственным? Если мы руководствуемся не своими желаниями и представлениями, то начинается наше отчуждение от самих себя, мы проживаем не свою жизнь. Такое утверждение, на первый взгляд, кажется бесспорным. Вопрос, однако, состоит в том, не уводит ли нас от самих себя следование некоторым собственным стремлениям и желаниям, и означает ли истинная верность себе — следование всем своим внутренним импульсам? Например, стремление использовать ближнего, обогатиться за его счет или оттолкнуть его в сторону, поскольку это видится целесообразным для достижения личного блага? Не станет ли осуществление таких стремлений отчуждением от себя настоящего, подлинного?

Чтобы не упрощать позицию Хорни, необходимо признать, что она также не считает все внутренние стремления человека равнозначными и достойными реализации. Среди внутренних стремлений она различает действительно собственные стремления, навязанные окружением, которые исследователь называет «внутренними запретами и предписаниями». Иными словами, она проводит границу между внутренними желаниями и «внутренними запретами», системой долженствований идеализированного «Я», изначально бывших внешними.

Первым надо следовать, поскольку их реализация и есть личностное развитие, а вторых необходимо избегать, так как они уводят человека от его реального «Я», препятствуя личностному росту. Вопрос о том, какие внутренние чувства и стремления помогают личностному развитию, а какие уводят от него, рассматривается не содержательно, а в плоскости внешнее-внутреннее. Внешнее, порожденное требованиями взрослых или социокультурными нормами, — не подлинное, а идущее изнутри — истинное, а следовательно, способствует развитию. При этом сама возможность соответствия внешних требований и запретов внутренним устремлениям не рассматривается вовсе, как будто ее не может существовать в принципе.

Остается неясным, как понять человеку, какие чувства и желания являются его собственными, а какие — навязанными окружением? Действительно, как отличить внутренние диктаты и предписания от собственных чувств, мыслей, стремлений? Сложность, как отмечает и Хорни, как раз и состоит в том, что именно диктаты и предписания идеализированного «Я» воспринимаются человеком как его подлинные и внутренние.

Исходя из того, что главное качество реального «Я» — это способность к росту, Хорни предложила считать критерием выбора стремлений и желаний то, насколько они препятствуют или, наоборот, способствуют «человеческому росту». Иными словами, если внутреннее стремление способствует личностному росту человека, развитию его реального «Я», умножению его собственного внутреннего потенциала, то такому стремлению надо следовать. Если же стремление, которое человек также воспринимает как внутреннее и личное, препятствует реализации его собственного потенциала, то ему следовать не нужно, потому что оно навязанное, неподлинное.

Но здесь сразу же возникает другой вопрос: как определить, что есть «собственный внутренний потенциал»? Поскольку основное качество внутреннего потенциала, реального собственного «Я», по Хорни, — это стремление к росту и развитию, но при этом содержательные моменты, цели развития ученым не рассматриваются, то получается замкнутый круг. Критерием подлинности желаний является их направленность на развитие «Я», основной характеристикой которого является то же развитие. Но как же нам понять, какие стремления способствуют личностному развитию, а какие нет? Что вообще следует понимать под «личностным развитием»?

Хорни понимает под личностным ростом «свободное здоровое развитие в соответствии с заложенным в данном человеке индивидуально и наследственно». Она подчеркивает необходимость ориентироваться на индивидуальность ребенка. Однако как быть, если в число заложенного «индивидуально и наследственно» входят не только положительные, но и явно негативные тенденции, препятствующие развитию? Или нужно отвергнуть саму мысль о такой возможности и исходить из представления об исключительно положительных стремлениях и желаниях, свойственных природе человека, что характерно для гуманистической психологии?

Хорни ведь и сама не согласна с таким гуманистическим пониманием человека. Она не считает человека по природе своей ни добрым, ни злым. В его природе, по мнению ученого, содержатся как разрушительные влечения, так и позитивные устремления. Исследователь предлагает другой выход: самое существенное в заложенных индивидуально и наследственно тенденциях — стремление к росту и развитию. Человек обладает сильнейшим потенциалом личностного роста и со временем просто перерастает свои негативные тенденции. Лучший способ справиться с деструктивными внутренними силами, по мнению Хорни, это перерасти их. Для преодоления негативных стремлений полагается необходимой только непосредственность, спонтанность, а внутренняя дисциплина, самоконтроль, так же, как и внешний контроль, считаются не только излишними, но и вредными. Остается не совсем понятным, как происходит перерастание негативных устремлений и какова роль человека в таком перерастании? Играет ли он в этом какую-то активную роль, или нужно просто подождать, пока негативные тенденции перерастут в нечто иное? Если, внутренние, они просто перерастают сами себя, почему же такие негативные тенденции, как стремление к славе, идеализация себя (представление о себе в комплементарном тоне, создание идеализированного образа себя), описанные Хорни, не изживают себя сами? Почему самая главная, по Хорни, негативная тенденция — тревога и отказ от реализации собственного «Я» — формируют довольно устойчивые типы невротической личности?

Средством освобождения сил спонтанного развития, с позиции Хорни, являются осознание и понимание себя. Следовательно, работа психолога, психотерапевта и должна быть направлена на содействие человеку в понимании им самого себя. Рост самопонимания помогает преодолеть негативные последствия тревоги, преодолеть отчуждение от своего реального «Я». Однако под осознанием и пониманием себя имеется в виду не что иное, как понимание человеком механизмов формирования тревоги, механизмов формирования типов невротической личности. Полагается, что обнаружение действия этих механизмов в ходе самоанализа, понимание закономерностей формирования невротических тенденций препятствует действию этих механизмов и реализации закономерностей. Знание о существовании невротических тенденций и их формировании, конечно, полезно, но дело в том, что такое знание не слишком помогает избегнуть их влияния.

Проиллюстрируем это на примере главного действующего лица такого широко известного произведения, как «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. Печорин прекрасно сознает, что он разрушает жизнь, благополучие других людей, что ему нет дела до их страданий: «Я чувствую в себе ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои силы» [14]. Он понимает и причины этого: «Такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть…» [15]. Но это знание совсем не освобождает никаких спонтанных сил развития и не способствует никаким позитивным личностным изменениям.

По словам Хорни, в отличие от Фрейда, целью которого является уменьшение строгости внутренних предписаний и запретов, — ее цель состоит в том, «чтобы человек полностью мог обходиться без внутренних предписаний и обрел направление в жизни согласно его истинным желаниям и убеждениям» [16]. Но как быть, если истинное убеждение человека в том, что некоторые внутренние предписания, внутренние запреты необходимы? В рамках теоретических представлений Хорни просто не существует возможности, что некоторые «надо» и «нельзя» необходимы для реализации подлинного «Я» человека, соответствуют его истинным желаниям и стремлениям. Для нее «надо и нельзя, любого вида и в любой степени, всецело невротическое явление, противостоящее нравственности и совести»[17]. Совесть не сводится к запретам и долженствованиям, при этом она все же предполагает их, но в системе теоретических представлений Хорни это не так.

Как пример тирании «нельзя» и «надо», отказа от собственного «Я» и стремления к возвеличенному «Я» приводится образ Родиона Раскольникова. По словам Хорни, «Раскольников считает, что ему НАДО убить человека, чтобы доказать свои наполеоновские качества. Несмотря на то, что Раскольников во многом негодует на устройство мира, ничто так не противно его чувствительной душе, как убийство. Ему приходится замордовать себя до такой степени, что он становится способен его совершить. То, что он чувствует при этом, выражено в его сне о лядащей лошаденке, которую пьяный мужик пытается заставить тащить непосильную телегу…Это сновидение посещает его в то время, когда внутри него самого происходит страшная борьба. Он считает, что ДОЛЖЕН быть в состоянии убивать, но ему это настолько мерзко, что он просто этого не может. В сновидении ему является бесчувственная жестокость, с которой он заставляет сделать себя нечто столь же невозможное, как невозможно для лошаденки тянуть воз с бревнами. Из глубин его существа поднимается сострадание к себе за то, что он учиняет над собой. Испытав во сне свои собственные чувства, он ощущает себя более цельно с самим собой и решает никого не убивать. Но вскоре после этого наполеоновское „Собственное Я“ снова берет верх, потому что в этот момент его реальное „Собственное Я“ настолько же беспомощно против него, как надрывающаяся лошаденка против пьяного мужика»[18]. В описанном примере упущено, что идеализированное, наполеоновское «Я» Раскольникова — это «Я», лишенное системы внутренних предписаний и запретов, лишенное всех «надо» и «нельзя». Хорни так же, как Раскольников, выступает против любых внутренних ограничений. Идеализированное, возвеличенное «Я» Раскольникова отрицает все запреты, кроме одного: запрещен любой запрет. Его реальное собственное «Я» как раз принимает внутренние запреты и предписания, связанные с совестью, его реальное «Я» как раз наделено совестью. Однако он считает, что все запреты надо преодолеть, что они только мешают руководствоваться своими, исключительно своими внутренними позывами, мешают свободе. Великие люди лишены системы внутренних предписаний, поэтому они самореализуются без препятствий, следуя принципу «почему бы и нет». Раскольников стремится к этому же и встает на путь самореализации, путь избавления от «внутренних предписаний и запретов»… И вот тут оказывается, что его настоящее «Я» голосом совести дает ему понять, что внутренние предписания и запреты, от которых он стремится избавиться, являются его собственными внутренними устремлениями и, разрушая их, он себя убивает.

Иными словами, Хорни утверждает, что внутренние запреты и предписания неоправданны, но для иллюстрации этого положения приводит пример Раскольникова, показывая, что именно внутренний запрет на убийство является его подлинным внутренним устремлением.

Вместе с тем она рассматривает мучения Раскольникова как свидетельство того, что стремление к убийству, к освобождению от тирании «надо» и «нельзя» было не его подлинным внутренним устремлением, а тираническим долженствованием. Получается, что, если бы ему это не было противно, так это и было бы его настоящим внутренним устремлением. И тогда — вперед, к намеченной цели? Можно предположить, что, например, для Наполеона, Гитлера или Сталина организованные ими мучения людей не были предметом их собственных страданий, и тогда получается, они реализовывали свои подлинные внутренние стремления. В таком случае они получаются самыми личностно развитыми людьми… Но Хорни, конечно, сама бы не согласилась с таким выводом (она совершенно иначе рассматривает поведение, например, Гитлера), хотя именно такой вывод и следует из ее теории.

Хорни считает внутренние предписания и запреты чем-то ложным, наносным, мешающим подлинной аутентичности, а с другой стороны, она не может согласиться с тем, что люди, лишенные внутренних запретов, и являются наиболее приблизившимися к своему подлинному «Я», личностно развитыми. В своих работах она описывает губительность для человека стремления к превосходству над другими, к мстительному торжеству, погони за славой, стремления к власти, рассматривает, как такие стремления порождаются тревогой и, в свою очередь, поддерживают и усиливают ее.

Много страниц посвящено описанию того, как губительна для человека погоня за призраком, которым является возвеличенное собственное «Я». Хорни отмечает, что гордыня, стремление к собственному возвеличенному, напыщенному «Я» порождается тревогой и сопровождается ненавистью к реальному «Я» — слабому и презираемому. Она описывает, как погоня за славой оборачивается саморазрушением человека. Но стремление к славе она отождествляет со стремлением к бесконечному и неограниченному и, в конце концов, заключает, что человек стремится к бесконечному и неограниченному исключительно под влиянием внутреннего расстройства.

«Под прессом внутреннего расстройства человек начинает тянуться к бесконечному и неограниченному, чего ему достичь не дано, хотя его ограничения и не жесткие; и сам этот процесс разрушает его»[19].

Стремление к идеалу, к совершенству, она отождествляет со стремлением к идеализированному «Я», гордыней, и получается, что стремление к идеалу — это исключительно невротическое, навязчивое стремление и также погоня за призраком.

Рассматривая детские тревоги, Хорни предупреждает, что неуважение к ребенку, обесценивание его оценок и суждений, требование слепого подчинения не способствует личностному развитию, подрывает доверие к себе, разрушает его, порождая внутреннюю систему тиранических долженствований и тревожность. Проницательность Хорни состоит в том, что она видит невроз, развивающийся вследствие тревоги, как трагическую потерю человеческого опыта, свидетельствующего человеку о том, что для него хорошо, а что плохо. Отчужденность от опыта собственной жизни, от правды собственных чувств уводит человека от понимания себя и от своего призвания. Впрочем, причину такого отчуждения Хорни видит исключительно в запретах, в принуждении и давлении, оказываемом взрослыми на ребенка, вследствие которых возникает тревога. Однако взрослые не могут обойтись без введения некоторых правил, норм и ограничений; другое дело, каково содержание этих правил и каковы способы их введения в отношения с ребенком. Так ли уж болезненны требования взрослых, направленные на поддержание внутренних устремлений ребенка к развитию, и действительно ли они мешают его собственному развитию? Хорни полагает, что в человеке есть конструктивные творческие силы, и им препятствуют деструктивные силы, но для нее не существует ситуации, в которой запрет направлен против деструктивных сил на помощь и побуждение конструктивным творческим импульсам. Любой запрет и принуждение для нее деструктивен, мешает развитию, порождает отчуждение от себя и тревогу. Под конструктивными силами она понимает стремление к самореализации, а главной характеристикой реального «Я» — стремление к развитию, к самоосуществлению. Развитие для нее — максимально полное выявление и реализация всех заложенных природой потенций человека, и в этом К. Хорни предвосхищает гуманистическую психологию.

Гуманистические теории тревоги

Один из основателей гуманистической психологии, американский психолог Ролло Мэй, обратил пристальное внимание на феномен тревоги, посвятив много лет размышлениям и изучению этого феномена и пробудив интерес к этой теме в психологии [20]. Он считал, что тревога является неотъемлемым элементом человеческого существования, создает напряжение и ощущение риска: древние люди испытывали тревогу, когда опасность угрожала их жизни; современный человек испытывает тревогу в ситуациях, чреватых потерей самоуважения, отвержения группой, проигрыша в соревнованиях с другими людьми. Тревога, по его мнению, играет положительную роль в жизни человека, она может освободить нас от скуки, может обострить наше восприятие, она свидетельствует о некоторой внутренней борьбе. Исчезновение тревоги, по его мнению, означает, что борьба проиграна. По словам Мэя, «если есть тревога, значит, человек живет» [21].

О какой внутренней борьбе здесь идет речь? О борьбе между развитием и стагнацией, между новыми возможностями, новой потенциальностью и угрозой проигрыша. Перед человеком открываются новые возможности, но он страшится посметь реализовать их, и возникает тревога. По мнению Мэя, тревога — это состояние человека, когда он сопротивляется осуществлению своих открывающихся возможностей, сопротивляется личностному росту.

Дело в том, что гуманистическая психология исходит из понимания природы человека, как исключительно позитивной. «Самость», «селф», «внутреннее природное Я», наделенное исключительно положительными природными потенциями, стремится к реализации, к росту. Личностный рост, личностное развитие — это самореализация, выявление «внутреннего Я». В контексте гуманистической психологии выявление природных потенций «внутреннего Я» — это и есть путь к себе, которому нужно просто не мешать.

Поскольку «внутреннее Я» исключительно положительно и является подлинным, аутентичным, то нужно полностью принимать его и, тем самым, не мешать его росту. Любая потенция имеет право на выявление и осуществление, потому полное и безусловное принятие себя обеспечивает лучшие условия для всесторонней и полной реализации природных потенций, то есть личностного роста, выявляет свое «внутреннее Я». То есть, следуя по пути самореализации, человек становится аутентичным. Подчеркивается необходимость полного и безусловного принятия ребенка, полной и безусловной любви, как условия его личностного роста.

Понятие «личностный рост» становится популярным по мере распространения в культуре гуманистической психологии, но за ним стоит совершенно определенное понимание человека, личности, развития личности. Употребление этого понятия более уместно в контексте гуманистической психологии (как употребление понятия «комплекс» в контексте психологии фрейдистской). В этом контексте личностный рост, самореализация — главная цель и смысл жизни. Упование гуманистической психологии выражено известным психологом Ф. Перлзом: «Я — это Я, а Ты — это Ты. Я делаю свое дело, а Ты свое. Я живу в этом мире не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям, и ты живешь в этом мире не для того, чтобы соответствовать моим ожиданиям. Ты — это ты, а я — это я. Если мы случайно встретились и нашли друг друга, то это прекрасно. Если нет — ничего не поделаешь, этому нельзя помочь».

Но акцент на индивидуальность, обожествление человека приводят к довольно разочаровывающим и непривлекательным результатам. Свобода становится правом на удовлетворение своих желаний и потребностей. Возникает культура нарциссизма (самолюбования, самовлюбленности, самодостаточности), в которой человек считает себя свободным от каких-либо обязательств и идеалов, кроме одного — удовлетворения своих потребностей, к которым и сводится, в конце концов, личностный рост и самореализация. Полнота жизни мыслится как полное удовлетворение потребностей и желаний «внутреннего Я», удовлетворение жажды жизни, и постепенно сводится к высокому уровню потребления.

Любопытный казус: в 1987 году в связи с юбилеем Конституции США, газета «The Boston Globe» провела опрос среди читателей, для того чтобы выяснить, насколько хорошо американцы знают свою Конституцию. Был составлен список высказываний, и у респондентов спрашивали, какие из них содержатся в Конституции. Более 50 % опрошенных сказали, что высказывание «от каждого по способностям, каждому по потребностям» (определение коммунизма, данное К. Марксом) принадлежит Конституции США.

В нарциссической культуре подчеркивается необходимость освобождения от «деспотических стандартов», устаревших норм и морали, подчеркивается, что нельзя слепо следовать традициям и нормам, подчеркивается ценность самоосуществления, ценность самопознания как наиболее полного познания своих потребностей и желаний. А наиболее полное познание своих потребностей и желаний считается необходимым для осуществления полноты жизни. И слова вроде бы правильные. (Опять же Раскольников, когда поглубже заглянул в себя, почувствовал неправду своих стремлений и желаний самореализации.) Но только не стоит забывать, что совесть и самопожертвование в логике гуманистической психологии (и не только гуманистической) считаются не то чтобы ненужными, они просто подменяются, наполняются иным содержанием. Например, совесть понимается примерно так, как и у Хорни: это то, что помогает реализовывать свои настоящие внутренние потребности и стремления, а настоящие — это те, которые способствуют развитию «реального Я». А что же такое это реальное «Я» и как отличить его от фальшивого? Его основное свойство — развитие, и это же его главная черта, характеристика, особенность и цель.

В целом, поощряется некоторая сфокусированность на себе, на своем «Я», хотя в то же самое время говорится и о необходимости некоторого альтруизма, даже самоотрицания, но главное — не заходить в этом слишком далеко. Пока ваш альтруизм повышает вашу самооценку, улучшает ваше представление о себе, пока ваша помощь другому помогает вам лучше думать о самом себе, он считается оправданным, полезным вам и будет поддержан гуманистическим психологом. То есть, он полезен, пока вы по-прежнему сконцентрированы на себе. Парадоксальным образом, несмотря на то, что нарциссизм считается личностным нарушением, требующим медицинского вмешательства, профессионалы в области психического здоровья внесли свой вклад в построение культуры нарциссизма. Причем такая сфокусированность на собственном «Я» воспринималась как освобождение от «деспотизма морально-нравственных требований», однако риторика освобождения скрывала новые способы манипуляции, представлявшие собой более утонченные и изощренные формы контроля.

Гуманистическая психология возникла и обрела популярность в послевоенные годы в США. Как уже отмечалось, в это время в Соединенных Штатах наблюдается улучшение материального благополучия, растет уровень потребления. Появляется новая эпоха изобилия, тучные годы. В это время формируются новые стандарты жизни и представления о том, что полнота жизни означает высокий уровень потребления, причем не только материальных продуктов, но и развлечений, впечатлений, переживаний. Складывается представление о том, что ключ к хорошей жизни — стремление к лишнему, к богатству и разнообразию переживаний и ощущению.

В XX столетии формировались новые ценности, такие как досуг, растрачивание, аполитичная пассивность и самореализация. В обществе наблюдался ценностный сдвиг по направлению к потребительству, индивидуализму, осуществился радикальный поворот от установок на сбережение, рачительность, труд и терпение, отказ от ценностей ответственности, долга. В XIX веке, по словам У. Сасман (W. Susman), существовала «культура характера»[22]. В понятии «характер» подчеркивалась моральная интегрированность, целостность и стабильность; в качестве средств развития характера и достижения моральной целостности рассматривались дисциплина, бережливость, работа и религия. В XX веке «культура характера» не исчезла моментально, но стремительно развивалась другая культура, основанная на ином понимании человека. На первый план выходит понятие «Я» («self»), в котором акцент делается не на верном выборе и ответственности, а на системе личностных свойств и черт, благодаря которым человек может нравиться другим, вызывать у окружающих чувства восхищения, уважения, доверия, производить на них благоприятное впечатление, на харизме [23]. Именно такие качества — личная привлекательность, «блеск в глазах», уверенность, способность вызывать чувство доверия, умение убеждать — оказались востребованы, и помощь многочисленных специалистов: психотерапевтов, помогающих решить личностные проблемы — изжить комплексы, повысить самооценку, принять себя, выработать собственный стиль; имиджмейкеров; стилистов; специалистов в области ведения переговоров; специалистов по прохождению собеседований в кампаниях и других специалистов по приобретению харизмы, стала необходимой [24]. По замечанию Т. Лирс (T. Lears), каждый отдельно взятый специалист, работающий в этом направлении, мог быть сколь угодно искренним и уверенным в социальной полезности своей деятельности, но все вместе совместными усилиями они создавали культуру и общество потребления. Благодаря широкому распространению таких представлений, консюмеризм (от англ. «consumerism» — «потребление») становится своего рода орудием управления как отдельными индивидами, так и обществом в целом. Слово «харизма» означает особую одаренность человека, но в современном контексте оно стало означать умение эмоционально воздействовать на другого человека, очаровывать, вызывать у окружающих чувства восхищения, уважения, доверия, производить нужное впечатление уверенного, знающего, сильного, ответственного, и благодаря этому управлять другими людьми, легко и непринужденно прививая им свою идеологию. Харизматичный человек может быть не очень порядочным, безответственным, не очень умным, но он умеет создать впечатление, что это не так. Он умеет влюбить в себя, эмоционально воздействовать, убедить в своей правоте, зажечь, повести за собой. Правда, нередко он и сам не знает куда, но его выступления кружат голову, наполнены уверенностью, «заводят» других.

В это время в массовой культуре появляется новый тип героя: звезда, знаменитость, харизматичный лидер, обладающие личностным магнетизмом — средством к достижению успеха. У. Сасман (W. Susman) отметил, что не случайно в художественной литературе конца XIX века успех зависит не от умения, мастерства, трудолюбия, а от умения производить впечатление. Ранее создавался образ героя, как трудолюбивого человека, обладающего сильным характером, моралью, дисциплиной. Теперь появляется новый герой: яркий, самореализующийся, харизматичный, но харизматичность свелась к способности «заводить» других, способности влиять на людей, покорять и очаровывать. Функция «звезд» — транслировать в массы неглубокие, поверхностные суждения, создавать стереотипы. Новый герой способствует формированию нового национального типа. Личная привлекательность становится более важной и значимой, чем морально верный выбор и действие. Предлагается и новый образ жизни, и в соответствии с ним достойная жизнь — это жизнь, прежде всего, характеризующаяся высоким уровнем потребления. Красочно рассказывается о быте и жизни обеспеченных: домах, дачах, яхтах, богатых празднествах, путешествиях как новых стандартах жизни. Свобода оказалась связанной в сознании человека, прежде всего, с потреблением и интенсивными переживаниями. Свобода понимается как свобода «взять от жизни всё», поскольку «ты этого достоин».

Широко распространилось представление о том, что для поддержания психического благополучия необходима самореализация, удовлетворение потребностей и желаний «внутреннего Я». Убеждая человека в наличии неразрывной связи между благополучием, здоровьем и реализацией желаний «внутреннего Я», его побуждали к осуществлению своих желаний. Одновременно возникла целая индустрия формирования таких стремлений. Личностное развитие связывалось не только с развитием харизмы, но и с потреблением. Свою лепту в формирование таких представлений внесла реклама, связывающая высокий уровень потребления со счастьем, энергичностью, популярностью и успехом.

Наиболее успешные рекламные технологи не только привлекали внимание к рекламируемым продуктам, но и формировали потребности, направленные на удовлетворение страстных желаний «self», внутреннего «Я». Самореализация свелась к высокому уровню потребления материальных и культурных благ, а человек — к потребляемому им: чем выше уровень потребления, тем он считается более развитым.

Психология и психотерапия поддерживали «self»-центрированный способ жизни. Работники прессы, телевидения и школы популяризировали терапевтические подходы, повышающие самопринятие, то есть положительную оценку себя и собственной природы, доверие к собственным инстинктам и способностям. К середине XX столетия сформировалась так называемая «терапевтическая культура» [25], характерной чертой которой является селф-фокусированность. Согласно тезису Ф. Рифф (Ph. Rieff), развиваемому в книге «Триумф терапии», христианство не служит более неким связующим в организации общества, оно замещено фрейдовским психоанализом, предложившим индивидуализм. Порождением терапевтической культуры является человек психологический, который рождается для того, чтобы получать удовольствие, в отличие от религиозного человека, рождающегося, чтобы спастись. Характерные особенности такой культуры: направленность на самореализацию и отсутствие твердых моральных установок [26].

Психотерапевтические подходы, распространенные в популярной культуре, способствовали «selfo-принятию (самопринятию), определяемому как глубоко чувствуемая положительная оценка себя и собственной природы, доверие к собственным инстинктам и способностям. 1970-е и 1980-е годы — золотой век гуманистической психологии и психотерапии, находившихся в это время на пике популярности.

После увлечения гуманистическими теориями последовало более критичное отношение к ее положениям. Психологи, восхищавшиеся видением Ф. Перлза (F. Peris), выразившим в своем широко известном терапевтическом обращении, приведенном выше, чаяния и упования гуманистической психологии, теперь признают односторонность таких взглядов. «Когда я впервые в жизни читал эти слова в середине 70-х, я был восхищен их видением и смелостью. Теперь меня ужасает односторонность такого взгляда. Я видел так много родителей, уходящих от детей, так много супругов, отброшенных, когда появлялась привлекательная альтернатива, и так много людей, избегающих социальной ответственности под рубрикой „это не мое дело“» [27].

В 1980-х — 1990-х годах за рубежом появляется много текстов, посвященных анализу «selfo-фокусированности психологии и психотерапии. В одной из первых работ, критикующих «selfo-поклонение терапии и нарциссический характер большей части современной психологии как формы секулярного гуманизма, Пауль Витс (Paul C. Vitz) утверждал, что психология стала секулярным культом «self» [28].

В 1978 году Кристофер Лэш (Christopher Lasch) в книге «The culture of Narcissism» аргументировал, что эгоизм и нарциссизм современного американского общества во многом производен от психологии, психотерапии и других помогающих профессий. В 1983 г. Микаель и Лиза Уоллак (Michael и Lisa Wallach) представили систематическую критику основных психологических теорий [29]. Авторы пишут, что все современные психологические теории человеческой мотивации и личности рассматривают эгоизм как единственный функциональный этический принцип. Подчеркивается, что практики психологии, пытаясь помочь человеку, способствовали в то же самое время сохранению причин проблем [30], поскольку усиливали и укрепляли в нем такие качества, как автономность, изолированность, ограниченность (поддержание границ с другими), властность и индивидуализм.

Ценность индивидуализма подчеркивается в массовой культуре США, в художественной литературе, кинематографе и политической риторике. Индивидуалистическая направленность на себя воспитывается с детства, уже в дошкольных группа проводятся программы по самопринятию (полному и безусловному принятию себя). Однако, по замечанию известного американского психолога Дэвида Майерса (D. Myers), в своем крайнем варианте индивидуализм оборачивается эгоизмом, который приводит к тому, что человек думает о мире исключительно в связи со своими потребностями и предпочитает себя всему остальному миру [31].

Современное выражение индивидуализма стало экстремальным, и психологические теории в немалой степени способствовали этому [32]. Р. Мэй, долгое время отстаивавший ценности гуманистической терапии, в 1992 году в предисловии к сборнику, выпущенному в честь столетия Американской психологической ассоциации, писал: «Мы стали обществом, посвященным „индивидуальному Я“» [33]. Он указывал на опасность того, что психотерапия сделалась «селф-озабоченной» и создала новый тип клиента — нарциссическую личность. Ролло Мэй признал, что терапия стала новым культом. Психотерапевты нанимаются клиентом, чтобы вести его к успеху и процветанию. Редко кто говорит об обязанностях, почти каждый вступает в терапию, чтобы достичь цели индивидуалистического процветания, и психотерапевт нужен для того, чтобы ассистировать в этом предприятии. Он обращает внимание на то, что терапия становится скучной, превращаясь в «Макдональдс»-терапию, когда терапевт начинает чувствовать, что он снова и снова слушает одну и ту же историю о существовании множества практических проблем, мешающих процветанию.

Без вертикального (духовного) измерения забота об индивидуальном развитии оборачивается крайним индивидуализмом и эгоизмом. Материализм и индивидуализм, поддержанные психологией, стоили, по замечанию Дэвида Майерса (D. Myers), слишком дорого. На культурном уровне битва за освобождение индивидуальности от давления обычаев, норм и религии выиграна, но плод победы отнюдь не сладок. В настоящее время, когда мы с энтузиазмом верим в необходимость аутентичности и самореализации, зарубежные психологи уже не столь категоричны в своих утверждениях и не столь стремятся к освобождению от этики самопожертвования и неаутентичности.

В гуманистической психологии говорится о необходимости расширения сознания, саморазвития, самоактуализации, даже духовного роста, но содержательно это не рассматривается, не соотносится ни с какими ценностями, кроме ценности развития. Главная ценность — саморазвитие, основная характеристика которого — развитие, основная цель развития — опять развитие…

Гуманистическая психология не лишена мировоззренческих предпосылок, в основе ее лежит совершенно определенное понимание человека и его развития. Если в основании фрейдизма лежит понимание человека как человекозверя, то в основании гуманистически-экзистенциальной психологии — понимание человека как человекобога. Понятие души (духа), за которым стоит понимание человека как творения Божия, здесь заменено на природное «внутреннее Я», наделенное способностью к саморазвитию. Движение здесь — всё, конечная цель — ничто. То есть, конечной целью такого саморазвития, самоактуализации и аутентичности в самом прямом смысле слова является «ничто». В результате такой самоактуализации человек приближается к «ничто», и нарастает его тревога…

Тревога как ответ на стресс

Еще одним типом теорий тревоги являются так называемые стрессовые теории. Их приверженцы полагают, что нормальная и болезненная тревоги имеют общее происхождение и основание. Болезненная тревога рассматривается как чрезмерно длительный и слишком сильный ответ человека на стрессовую ситуацию. Различие между нормальной и болезненной тревогой мыслится как имеющее количественный характер. Невротическая тревога видится как характеризующаяся большим количеством нарушений по сравнению с нормальной тревогой. Авторы, придерживающиеся этих теорий, отмечают полезную адаптивную функцию тревоги. Единое понимание тревоги как компоненты нормальной душевной жизни, как черты тревожной личности и как симптома различных душевных расстройств рассматривается в качестве преимущества данных теорий.

Однако недостаточно внимания уделяется глубинным личностным причинам тревоги, что приводит к некоторой поверхностности понимания тревоги как ответа на стресс. Вопрос в том, почему у некоторых людей стрессовые ситуации носят такой затяжной характер, а другие успешно справляются со стрессом и обладают большей стрессоустойчивостью? Как минимизировать негативные последствия стресса, как повысить стрессоустойчивость? Разрабатываются стратегии совладения со стрессом и повышения стрессоустойчивости.

Сторонники стрессовых концепций тревоги в качестве способов ее преодоления предлагают как выражение безопасным для себя и окружающих способом своих чувств, возникающих в стрессовой ситуации: гнева, протеста (бить подушку, махать руками, кричать, если это возможно), — так и упражнения по релаксации, например аутотренинг.

Выражение своих негативных эмоциональных состояний: гнева, обиды, раздражения безопасным для окружающих и себя образом, наверное, лучше, чем опасным. Но оно само по себе поддерживает и закрепляет такие способы реагирования на стресс, как гнев, обида, раздражение, что психологическому благополучию никак не способствует. Заняться релаксацией — хороший совет. Но для занятий упражнениями по релаксации человек должен обеспокоиться своим состоянием, на нем сконцентрироваться, посчитать его неадекватным, неверным и попытаться от него избавиться. В стрессовой ситуации человек, охваченный тревогой, не на своем состоянии сконцентрирован, в этот момент не оно его больше всего беспокоит. Его беспокоит потрясение, горе, утрата или грядущее сильное беспокойство. Поскольку предвосхищаемое потрясение кажется ему весьма близким и вероятным, то в таком состоянии занятия релаксацией воспринимаются как неадекватные, неоправданные. Это в определенной мере видится ровно так же, как занятия релаксацией при реальной, а не только предвосхищаемой потере, потрясении. Человек в стрессовой ситуации, испытывая тревогу, с ужасом думает, что произошло что-то непоправимое, робкая надежда на благополучный исход тает или уже растаяла. Ситуация близка к ситуации переживания горя. Для занятий релаксацией он должен уже пережить горе, смириться с потерей, принять необходимость жить дальше, найти смысл такой жизни…

Тревога в когнитивных и поведенческих подходах

В бихевиоральных (поведенческих) подходах психолог не озабочен причинами тревоги, он стремится помочь клиенту изменить нежелательное поведение и сформировавшиеся нежелательные способы реагирования. Предлагаются различные тренировки, упражнения, направленные на разрушение сложившихся связей между стимулами и тревожной реакцией. Например, предлагается постепенное введение вызывающих тревогу стимулов в комфортной, дружественной для клиента обстановке. Такие подходы хорошо работают и вполне оправданны, особенно если человека беспокоят какие-то частные проявления тревоги, от которых он хотел бы избавиться (боязнь лифта, страх публичных выступлений), или тревога после острой психической травмы. Однако воздействие в таком случае направлено на уменьшение тревожной симптоматики, не затрагивая глубинных причин тревоги, потому вполне вероятно появление новой симптоматики.

При когнитивных подходах причинами тревоги видятся искаженные представления человека об окружающем мире, его неверные, навязчивые мысли и оценки происходящего, так называемые алогизмы, мысленные автоматизмы. Психолог помогает обнаружить такие алогизмы, определяющие его неверное восприятие ситуации, оценить их как ложные и изменить, заменить на более адаптивные. Специалист оказывает помощь человеку в разрушении стереотипов мышления, которые порождают болезненную тревожную реакцию. Врачи выделяют следующие негативные стереотипы мышления, запускающие тревогу: человек предвосхищает отрицательные события в будущем, считает необходимым соответствовать высоким стандартам количества и качества выполняемой работы (то есть считает необходимым очень хорошо выполнять работу), при этом убежден в собственной некомпетентности, в своей неспособности ладить с окружающими, боится быть осмеянным или отвергнутым вследствие этой некомпетентности. Получается, для того чтобы не испытывать тревогу, нужно в определенной мере закрыть глаза на происходящее в мире, не стараться хорошо работать, при этом быть уверенным в собственной компетентности, умении ладить с людьми и не бояться быть осмеянным или отвергнутым (уволенным) вследствие некомпетентности? Пожалуй, такие умозаключения также будут ошибочными. Постоянная убежденность в собственной компетентности не менее настораживает, чем постоянная неуверенность.

Стремление к высоким стандартам качества, перфекционизм, наверное, не делает жизнь человека более легкой. Но от него могут требовать соответствия выполняемой им работы высоким стандартам качества, причем требовать будет даже не начальник, а, что называется, сама жизнь. Сделаешь хуже — столкнутся поезда, снизишь стандарты качества — не будет работать программа и так далее. Это — реальность. Как быть в такой ситуации? (Психолог, наверное, скажет, что это типичный образец ложного мышления, потому что человек слишком много берет на себя…)

В когнитивной психологии человек понимается как машина, перерабатывающая информацию, а ее цель — улучшение адаптации к окружающей среде. И основная неприятность заключается в неверной переработке информации, это и надо поправить. И ведь действительно можно поправить! Можно научить человека не предвосхищать негативные события, но не будет ли это привычкой закрывать глаза на происходящее в мире: «Всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо»? Можно помочь человеку преодолеть негативные стереотипы и ожидания, убедив его в собственной компетентности. Он будет так думать и либо игнорировать любой опыт, свидетельствующий об обратном, либо интерпретировать его таким образом, что дело вовсе не в нем. И до поры до времени будет удаваться и первое, и второе. (Да мы и сами так нередко делаем без всякого обучения!)

Но человек все же не машина, ошибочные мысли не существуют изолированно от него самого, от направления, способа его жизни. Человек думает и видит так, потому что он таков, он живет так. Если проанализировать выделенные специалистами типы автоматических мыслей, предубеждений, характерные для тревожных и депрессивных людей, то они будут свидетельствовать о сфокусированности человека на себе, и, пока не преодолена такая фиксация, восприятие мира не изменится. Для преодоления сфокусированности на себе осознания своих стереотипных негативных мыслей недостаточно. Можно, конечно, и сфокусированность человека на себе расценивать как ложный мысленный стереотип, но как помочь человеку преодолеть его, при этом не сфокусировав его на себе еще больше? Ошибки мысли связаны с направлением жизни человека, если не меняется направление, то и мышление не изменится.

В качестве способов преодоления тревоги почти во всех рассмотренных направлениях (кроме сугубо бихевиорального) предлагается усиление, упрочение связей со своим «Я», движение к себе самому, сфокусированность на себе. Однако опыт подсказывает, что если мы сосредотачиваем свое внимание на себе, начинаем трепетно прислушиваться к себе, к своему наличному Я, то тут-то нас и поджидают хандра и болезни…