Сказочник Клименко Анна
– Когда я пришел в башню, то увидел женщину, – осторожно сказал Хофру, – она была мертва, а в руке зажато зеркало. Сущность исчезла, и я пошел за ней, полагая, что она попытается воссоединиться с Царицей...
– Но опоздал, – подытожил Говорящий, – боюсь, ты бы все равно ничего не смог бы сделать.
Он быстро подошел и уселся рядом на лежак.
– А теперь... послушай меня, – жрец говорил тихо-тихо, то и дело озираясь по сторонам, – невзирая на то, что уже случилось… нам по-прежнему нужна Пирамида и нужны Врата. Все наше спасение будет в том, что ты продолжишь поиски якобы для того, чтобы вручить нынешней бесполезной Царице ключ от Врат Ста Миров, но...
– Но? – Хофру приподнял бровь.
– На самом деле ты будешь искать и ключ, и способ пройти Врата только с одной целью. Мне ведомо, что, пройдя сквозь них, можно вернуться в этот же мир, но выбрав правильное время. Ты понимаешь, Хофру? Время до того, как высокородная дурочка разбила ритуальное зеркало. До того, как сущность получила возможность пробраться в наш мир...
– А она будет думать, что я стараюсь для нее? – едва слышно выдохнул Хофру.
– Именно. Имен-но! – Говорящий потер сухие ладони, и вновь бросилось в глаза, какая странная у него кожа. Как старая мятая бумага.
Старик поймал взгляд Хофру и оскалился. Тонкие, синюшные губы дрожали.
– Да, да, я и сам вижу... Я понимаю, что она меня ненавидела, а потому убьет первым... И это уже началось, я ощущаю, как жизнь уходит из моего тела. Слишком быстро! Но ты – ты ведь сделаешь то, что должен?
«Найти ключ, войти в пирамиду, достигнуть Врат Ста Миров – и вернуться в этот же мир, но в нужное время... Недурственно и почти невыполнимо».
– В противном случае ты все равно издохнешь, – ласково заверил Говорящий, – ты знаешь, что я не лгу. Весь народ серкт вымрет, потому что мы не можем жить с неправильной Царицей, которая пожирает нашу жизнь.
– А если ее убить?
– Не дури, – Говорящий зашелся сухим кашлем, затем долго молчал, приходя в себя, – мы только что достигли Врат, Хофру. Наконец серкт обрели дом! И ты хочешь уйти, бросить все? Нет, брат Хофру. Так нельзя. Ты сделаешь то, что должен, то, о чем я только что тебе рассказал.
– Да... – Хофру решительно мотнул головой, – я сделаю все, как надо... Как должен. И – как мне поступать, когда ты будешь ждать ту девушку из нобелиата?
– Все просто, Хофру. Ты убьешь ее до того, как она доберется до ритуального зеркала. А затем убьешь и себя – того, который будет жить в том времени, чтобы остаться самим собой.
– Угу. – он хмуро мял пальцами простыню. Покоя не давала одна странная мысль, – скажи, Говорящий, а что, если новой Царице не понадобятся Врата?
– Ну что за чушь! – Говорящий буквально на глазах превращался в деревянного истукана, – она захочет Врата. Видишь ли, природа Царицы такова, что она не пожелает умирать, высосав один мир. Ей наплевать на серкт по большому счету, да, пожалуй, она и не понимает сейчас, что сама станет причиной нашей гибели... Царица захочет жить как можно дольше! Ведь это очень простое, и даже рациональное желание…
Хофру задумчиво побарабанил пальцами по столу, вскинул глаза на старика.
– Где мне искать Ключ?
Говорящий-с-Царицей открыл было рот, чтобы ответить – но вместо слов исторг сдавленный хрип. Хофру вскочил, вцепился в тощие плечи жреца.
– Где Ключ? Где мне искать его?!!
Губы старого жреца посинели и начали трескаться. Он задыхался, пытался тчо-то сказать – но уже не мог. Только ткнул сухим пальцем в сторону письменного стола.
...К вечеру Говорящего не стало.
По правилам об этом следовало бы сообщить Второму Говорящему, а тот должен был написать отчет и представить его Царице – но что-то подсказывало Хофру, что новая Териклес и так слишком много знает о происходящем.
Он оставил высохшее, словно мумия, тело старика на жестком ложе, неслышно покинул его апартаменты и пошел к себе. В конце концов, тело рано или поздно разыщут – а у него, Хофру, и без того много дел.
Он плелся по коридорам Храма. То ли от холода, то ли от пережитого зуб на зуб не попадал, и в который раз Хофру злился на промозглую сырость, на себя самого, на весь мир…
В своих скромных покоях он обнаружил двух стражей, деловито цепляющих на стену овальное бронзовое зеркало – и почти не удивился. Чего-то подобного следовало ждать от Териклес. Но, прости великая Селкирет, что еще можно ожидать от этого странного и страшного существа, которым стала дающая жизнь Царица?!!
– Зачем это? – Хофру ткнул пальцем в полированную поверхность, – в Храме запрещены зеркала.
Это было действительно так: зеркала тешили тщеславие нобелей, но служителям Селкирет они были ни к чему.
– Приказ божественной, – ухмыльнулся капитан стражей, здоровенный и безмозглый детина в короткой белой тунике.
– А ты, несомненно, желаешь к ней приблизиться? – усмехнулся Хофру, кивая на одежду наглеца. Белый издревле считался цветом знати, и уж никак не предназначался для ношения простыми серкт.
Этого оказалось достаточно, чтобы лицо верзилы пошло алыми пятнами. Он выскочил вон, словно за ним гналась вся гвардия Селкирет, а прочие стражи, утратив капитана, тоже не стали злоупотреблять терпением жреца.
Хофру остался один на один с большим зеркалом, прекрасно осознавая, что все это неспроста. Впрочем – он покачал головой – покинувший мир Говорящий был умен. Царица могла убить каждого, но Хофру она пощадила и, следовательно, у него оставались шансы добраться до Врат Ста Миров.
«И тогда посмотрим, чья возьмет...»
Хофру остановился напротив зеркала. Из мутной глубины на него мрачно взглянул худощавый серкт, обряженный в черную хламиду до пят – отчего лицо казалось чересчур бледным и как будто бы живущим отдельной от тела жизнью, этакое светлое пятно над сгустком абсолютной тьмы. Гладкие волосы, собранные на затылке в пучок, широкие брови подчеркивали светлый оттенок кожи – «Но ведь это нобели принимают солнечные ванны, чтобы добиться теплых золотых тонов, тогда как жизнь жреца протекает в полумраке Храма...»
Стоило вспомнить нобелиат, как память услужливо подсунула лицо самонадеянного мальчишки, который приподнял завесу над тайной Говорящего. Лучше бы и не пытался заговорить – быть может, тогда сущность осталась под надзором старого жреца и не вырвалась бы на волю... А сам нобель остался бы жив... Но кто знает?
Хофру раздраженно передернул плечами и отвернулся от собственного отражения. Толку гадать, что было бы? Скорее, нужно было собраться с силами и любыми средствами открыть Врата. А вот как это сделать, и где искать пресловутый Ключ – другой вопрос.
Жрец прошелся по келье, выглянул в окно. Над странным миром по имени Эртинойс опустилась ночь. Мягкий свет звезд сетью опустился вниз, на землю и деревья, оплел паутиной башню Могущества и ажурную башенку Дворца, которую было видно из жреческой кельи. Тянуло травяной свежестью, к которой примешивался аромат цветущих апельсиновых деревьев и раздражающе сладкая нотка розового масла.
...Розовое масло.
Запах, по пятам следующий за высшим нобелиатом.
Оборачиваясь, Хофру успел все же подумать о том – как изнеженные нобели ухитрились к нему проникнуть. А затем все мысли куда-то делись. Хофру нос к носу столкнулся с Царицей, божественной и теперь уже действительно бессмертной Териклес.
Он сжал зубы и торопливо поклонился – так, чтобы она не успела заметить ни страха, ни смятения. А когда выпрямился, на лице уже была надежная маска лживого спокойствия.
– Великая Териклес. Что... Привело Царицу в скромную жреческую келью?
– Жрец Хофру, – не скрывая усмешки, промурлыкала гостья, – у меня есть для тебя важное поручение, которое ты должен был ожидать. Надеюсь, ты в состоянии внимательно выслушать свою правительницу?
– Я всегда готов внимать Царице.
Даже в потемках было видно, как изменилась Териклес. От прежней статуэтки не осталось и следа – отныне Царица была настоящей и живой. Почти как обычная девушка из народа серкт… Только вот у обычных не бывает роскошных волос цвета меди, и вечно молодого лица идеальных очертаний, и бездонных глаз, в глубине которых постоянно что-то меняется.
Териклес была облачена в длинное белое платье, схваченное на плечах золотыми пряжками-скорпионами, тонкие запястья почти полностью закрывали многочисленные браслеты. На груди поблескивало, отражая свет звезд, драгоценное ожерелье – и все та же черная диадема над высоким, умным лбом. Сплетенные жала из черного обсидиана.
– Прошу тебя, присядем, – дружелюбно улыбнулась Царица.
– Но я не смею сидеть в присутствии божественной, – возразил Хофру.
Начиналась игра. Опасная и сложная, которую он должен был выиграть любыми средствами... Но разве жрецу привыкать?
– Тогда стой, – проронила сквозь зубы Териклес. И следа не осталось от мягкой, располагающей улыбки, – стой и слушай.
Хофру покорно склонил голову.
А Териклес, неслышно ступая, дошла до окна и остановилась, глядя на звездное небо.
– Я так хотела их увидеть там, в башне, – глухо произнесла она, – мне казалось, что я буду счастлива, когда смогу свободно взирать на другие миры... Но теперь понимаю, что это был мираж.
«Интересное начало», – Хофру осторожно поднял глаза, – «к чему эти откровения?»
– Они по-прежнему недоступны, – сладко улыбнулась Царица.
«Говорящий не ошибся», – мелькнула мысль, которую Хофру поспешно задавил.
– Ты уже нашел место, где сокрыты Врата, – улыбка Териклес стала еще шире, – и точно также я знаю, что мы не можем их открыть. Ключ искал Говорящий... Но он, к несчастью, нас покинул. Я хочу, Хофру, чтобы ты нашел ключ, чтобы ты вскрыл Пирамиду, слышишь? Я, Териклес, твоя Царица, желаю войти туда и прикоснуться к распахнутым Вратам… Распахнутым для меня.
Он поклонился, сожалея о том, что не может скрыть лицо в тени капюшона. И забормотал поспешно, давясь словами и не скрывая дрожи в голосе.
– Твоя воля священна, великая Териклес. Я сделаю все, чтобы мы достигли Врат.
– Ты можешь взять войско, – она махнула рукой, – все, что хочешь... Что нужно, Хофру. И у тебя есть ровно месяц до того, как ты умрешь. До того, как я убью тебя.
Лицо Териклес исказила злобная гримаса. Невзирая на красивую, правильную речь это по-прежнему была сущность, глодающая свиную кость на полу башни.
– … Впрочем, я уже сделала это вчера. Я с огромным удовольствием размазала тебя по стене, Хофру... Но коль скоро ты уже побывал в пирамиде, мне показалось неразумным искать другого для выполнения этой миссии. Своим дыханием ты обязан мне, жрец.
...Она ушла.
Неслышно.
Просто шагнув в зеркало на стене и растворившись среди теней зазеркалья.
А Хофру долго стоял у окна, глядя на далекие и чужие миры. Миры обреченные.
Но, невзирая ни на что, он был доволен: игра началась, и Царица уже допустила промах. В самом деле, она могла отправить с заданием кого-нибудь еще – но отрядила за ключом именно его, Хофру. Это значило, что пока – пока! – все шло так, как и полагал Говорящий. И следовало заняться поисками пресловутого ключа.
В дремлющем саду цвели апельсиновые деревья. Великая Селкирет! Аромат растравлял душу, будил пестрые, словно полевые цветы, воспоминания – их следовало прятать получше, жрец это знал… Но в пропахшие апельсиновым цветом ночи не мог с собой ничего поделать.
Он застонал сквозь зубы, стискивая кулаки.
Нет, прочь, прочь… Другие глаза, другое лицо, горячие руки, цепляющиеся в отчаянии за жреческий балахон…
«Жива ли она?» – Хофру замотал головой, безуспешно пытаясь вытрясти оттуда лишние мысли.
Затем, кусая губы, метнулся к книжным полкам, дотянулся до самой верхней. Где же это было?.. А, вот…
Он с грохотом обрушил старый фолиант на стол, торопливо начал листать его, на всякий случай бормоча молитвы Селкирет. Как и следовало ожидать, ключик от воспоминаний лежал на обычном месте, заложенный меж страниц.
Это был высохший цветок апельсинового дерева, прозрачный и жалкий, но по-прежнему хранящий тонкий аромат жизни, сладкий запах ее губ…
Хофру взял цветок, подержал, взвешивая на ладони – а затем быстро сжал пальцы. На пол осыпалась труха – «Правильно. Все, что тебе осталось, жрец,» – усмехнулся кто-то в душе.
– Ну и что? – устало возразил он самому себе, – давно нужно было это сделать.
Хофру с шумом захлопнул книгу, провел подушечкой большого пальца по шершавому корешку.
«Конечно, давно нужно было… »
И он улыбнулся далеким звездам.
За окном плыла душная ночь, настоянная на травах и апельсиновом цвете.
Глава 5. Мечты, обращенные в пепел
Отряд Шеверта изменился: вместо Миля Хитреца топал, чуть прихрамывая, северянин Дар-Теен. Андоли совершенно не было видно за его громоздкой фигурой, но в предрассветных зябких сумерках далеко разносился ее звонкий голосок, которому вторило бормотание Топотуна.
Шеверт не хотел брать с собой ни элеаны – потому что после случайно подслушанного разговора окончательно перестал ей доверять, ни ийлура – потому что рана хоть и затянулась стараниями Эльды, но все ж таки причиняла северянину довольно неприятностей.
Но старейшину Кера словно подменили: не желая слушать здравых доводов Шеверта, он упорно твердил, что Андоли прекрасно знает Лабиринт и все тайные ходы Дворца, а ийлур, хоть и не совсем здоровый, весьма недурственно машет мечом, а в потемках может вообще сойти за серкт, и потому глупо не воспользоваться такими преимуществами.
– Я не доверяю Андоли, и не совсем верю северянину, – упрямо повторял Шеверт, – второго шанса у нас может и не быть. Что, если кто-нибудь из них окажется предателем?
– Превеликий Хинкатапи! – Кер в сердцах всплеснул изящными руками ученого, – Шеверт, ну так присматривай за ними! Я слыхал, Андоли крутит любовь с Топотуном? Хорошо, пусть он за ней приглядывает. А ты глаз не спускай с Дар-Теена, и ежели что...
– То что? – Шеверту вдруг стало неприятно. Он уже понимал, что именно скажет старейшина, и от этого становилось тошно. Зачем же тогда брать их вообще? Сидели бы себе в Кар-Холоме...
– Убей их, – тоном невинного младенца посоветовал Кер.
– А если они успеют наломать дров?
– Все в твоих руках, Шеверт, – строго сказал Кер, – но пока что... я не вижу причин, чтобы отказываться от твердой руки элеаны и от меча ийлура. Ты все понял?
– Все.
И Шеверт пошел собираться, а впечатление от неприятного разговора осело илом на самом донышке души. С тем и вышли на рассвете – чтобы дойти до города чужаков и убить Царицу. После этого, исходя из тщательно отбираемых знаний, серкт должны были собраться и уйти на поиски новых земель.
...Мимо величаво проплывали холмы кэльчу, в сумерках наступающего дня напоминающие выгнутые спины щеров. Некоторые из них были в оспинах нор, ныне заброшенных и пустующих; зрелище брошенных домов вызывало прилив ярости к серкт и страшное желание убивать их, одного за другим, не щадя никого.
Шеверт замотал головой, отгоняя наваждение. Ведь мудрые кэльчу всегда говорили, что врага не нужно ненавидеть – а уж тем более врага такого, как серкт. Ведь они не делали ничего с их точки зрения дурного: они всего лишь заботились о собственном народе и им всего лишь было наплевать, а что станет с прочими жителями завоеванных земель.
Так что... От серкт следовало избавиться, и как можно скорее. Но ненавидеть? Нет, не стоило, и прежде всего ради самих себя. Ненависть всегда была подобна бумерангу, возвращающемуся к хозяину.
...Отряд медленно двигался промеж холмов, а путь его лежал к Радужному морю, туда, где впервые причалили огромные и пестрые галеры серкт, разукрашенные черными фигурками скорпионов. Там, среди прибрежных скал, был надежно укрыт портал – который, в свою очередь, вел прямиком в земли, занятые чужаками. К сожалению, портал, расположенный неподалеку от Кар-Холома, было невозможно использовать в силу его природы: он вел в город Мертвых, а отряду Шеверта нужно было двигаться строго в противоположном направлении.
Шеверт вздохнул и нащупал в перекинутой через плечо сумке книгу. Да-да, ту самую, которую нашел в Лабиринте и из-за которой чуть не превратился в трапезу для упыря. За прошедшую седьмицу он не раз листал книгу, и не раз заглядывал в тот листок с легендой о Сказочнике. Все было на месте, текст и не думал никуда пропадать – значит, тогда с ним случилось наваждение.
А книжка сама по себе была хороша: собранные вместе легенды народа Хинкатапи, старые сказания, грели душу и сердце. Шеверт по вечерам читал эти легенды немногочисленной детворе кэльчу, народившейся уже в Кар-Холоме и пережившей голодные сезоны дождей. Были ли у него собственные дети? Сказочник не знал, не помнил. Возможно, что и были. Возможно, что где-то была жива и жена, или невеста – но кто теперь скажет? Жизнь окончилась в подземельях дворца, и началась заново, с чистого листа, и это было так горько и обидно, что сердце рвалось на части.
«Глупости. Сердце у тебя болит от проглоченных ядов серкт. И вообще, перестань думать о прошлом, толку с этих мыслей никакого, только печаль».
Сказочник вздрогнул, как будто вынырнул на поверхность озера собственных тяжких дум.
Ничего не изменилось: Андоли продолжала кокетничать с Топотуном, Дар-Теен, временами бледнея, вышагивал строго за командиром и старательно делал вид, что не слышит хихиканья и перешептыванья за спиной. Разве что солнце – огромное и чистое – выкатилось на дымчатый небосвод, отражаясь в серебристых каплях росы.
– Топотун, – устало изрек Шеверт, – ну хоть ты бы помолчал, а?
– Прости, Сказочник, – тут же вмешалась Андоли, – это я виновата.
– Это хорошо, что ты осознаешь собственную вину, – Шеверт подпустил в голос холодка, – мне не нравится, что отряд, которому поручена столь важная миссия, становится похожим на балаган.
На некоторое время воцарилась тишина, прерываемая лишь напряженным сопением ийлура. – «Бездна! И зачем я его только взял? Ведь сплошная обуза!..»
Но старейшина Кер настоял, ничего не поделаешь. Да и сам Дар-Теен просился в поход. На вопрос – «Зачем тебе это?» – он только помотал головой и мрачно заметил, что сам не прочь разобраться в том, что произошло за двадцать лет пребывания-непонятно-где.
– Поздно разбираться. Мы идем, чтобы убить Царицу, и на этом все закончится.
– Но я постараюсь не быть лишним, – умоляюще сказал ийлур, – к тому же, ты сам говоришь, что серкт похожи на ийлуров. Ночью я могу сойти за одного из них, а это будет на руку.
Вот вам и все. Похоже, северянин и старейшина тайно сговорились... Шеверт спросил только, не вспомнил ли Дар-Теен чего-либо насчет содержимого записки? Но ийлур развел руками – мол, и рад бы, да не получается.
И все равно на душе у Сказочника было неспокойно. Тревога, словно крупная придонная рыба, баламутила ил сомнений и страхов. Следи за Андоли, приглядывай за ийлуром. Как будто больше и заняться нечем! Ох, не нужно было их брать с собой, не нужно...
И Шеверт вдруг понял, что именно беспокоит его, словно ноющий зуб: он слишком часто за последнее время вспоминал ужасы подземелья. Было ли это дурным знамением?
Сказочник запустил руку под застежку сумки и погладил шершавый переплет книги. Пальцам сразу же стало тепло, как будто положил их на кружку с горячим чаем.
«Андоли говорила, что помнит эту книгу», – вспомнил Сказочник, – «интересно, соврала или нет?»
...Море простерлось до горизонта лиловым шелком. В него, словно в зеркало, гляделся закат. Над ним белыми точками парили чайки, высматривая добычу.
Море было прекрасно, непостижимо и неподвластно жалкому разуму смертных. Оно могло дарить и отнимать жизнь, приносить радость или беду. Говорили, что два десятилетия тому назад, беда сама перешла через море и уткнулась в прибрежную полосу острыми носами галер – а теперь вот оно отдыхало, спокойное и безмятежное, словно и не принесло в Эртинойс неизбывной горечи поражения...
Шеверт остановился, потирая левое подреберье.
Конечно, все это были пустые сантименты.
Конечно, море здесь не при чем – виноваты ийлуры и элеаны, которые настолько увлеклись собственными дурацкими играми, что не соизволили повернуть навстречу настоящей опасности.
И, конечно же, отражение заката в морской глади было столь умопомрачительно красивым, что хотелось оставить бренную землю и, обратившись чайкой, унестись в небесную высь. Наверное, только оттуда можно было взглядом охватить Радужное море и хотя бы попытаться его понять.
… За прошедшие два дня мало что изменилось в их маленьком отряде. Разве что ийлур стал шагать чуть бодрее, да Топотун бросал на Андоли все более откровенные взгляды. Элеана по-прежнему щебетала пташкой, стреляла глазками и уворачивалась от неуклюжего воздыхателя. Топотун злился, но отчего-то не смел перечить Андоли, а только сжимал огромные кулаки и громко сопел. Шеверт даже подумал злорадно – так тебе и надо, думай о деле, а не о девках – но вслух не сказал ничего. Пусть себе... Как там говорится? Молодо-зелено? То-то же...
Они почти спустились к морю: осталось преодолеть широкую песчаную полосу, кое-где поросшую пучками жухлой травки, пройти вдоль линии прибоя и нырнуть в лабиринт прибрежных скал, где и был испокон веков схоронен портал.
Шеверт покосился на северянина: тот стоял на расстоянии вытянутой руки и тревожно вглядывался в горизонт. Розовые блики вечерней зари румянили бледные, заросшие щетиной щеки ийлура, смягчая суровое выражение лица и расцветая огоньками надежды в глазах.
– Ты когда-нибудь видел пути кэльчу? – негромко спросил Шеверт.
– Приходилось, – неопределенно буркнул Дар-Теен.
– А про ключ ничего не вспомнил?
Северянин лишь пожал плечами.
– Они высадились… именно здесь?
– Что? – не понял Шеверт. Затем, догадавшись, о чем спрашивает ийлур, кивнул в сторону коричнвых пиков прибрежных скал, – а-а, серкт, что ли? Ну да, здесь это было.
– А куда галеры делись потом?
– Потопили. Наверное, чтобы обратного пути не было...
– Хм... – и северянин замолчал.
Зато парочка, состоящая из самовлюбленной Андоли и безнадежно в нее влюбленного Топотуна точно не страдала от недостатка слов. Шеверт поймал себя на том, что ему уже тошно от переливчатых трелей элеаны, и что пора бы объяснить Топотуну, как должен себя вести кэльчу, а как не должен.
– Вперед, – скомандовал Шеверт, – нужно еще открыть вход.
И они побежали по склону, к линии прибоя, где волны лениво перебирали гальку и шептались с ветром.
Шеверт бегал плохо и медленно; северянин – тот сразу отстал из-за больной ноги. Зато Андоли мигом оказалась впереди, и ее тоненький силуэт терялся в слепящих лучах закатного солнца, как будто ноги элеаны, обутые в неуклюжие башмаки, вовсе не касались песка. Топотун, конечно же, не мог допустить, чтобы его обогнала женщина: шумно пыхтя, парень припустил что есть духу, опережая девчонку на каких-то пару шагов... И вдруг – смешно скукожившись, словно горящая в огне бумага, упал.
А затем – словно лезвием – резнул по слуху голосок элеаны:
– Патруль! Шеверт, назад, назад!
Кэльчу едва сообразил, что северянин резко толкнул его в спину, валя на сырой песок. И засвистели стрелы, зло и мстительно; Андоли, бросая свое худенькое тело из стороны в сторону, подпрыгивая, падая на плечо и перекатываясь, кое-как добралась до ближайшей скалы и замерла там, прилепившись спиной к камню.
Шеверт приподнялся на руках – тут же стрела пригладила макушку, противно заскрежетав по альтес.
– Не высовывайся! – шикнул ийлур, – ползем к скалам? Говори, куда?
«Так. Успокойся. И думай, думай, Сказочник!»
В этот раз все даже началось из рук вон плохо. Топотун ранен – а может быть и убит. Засада рядом с порталом – откуда серкт знают, что именно здесь крысиная нора, ведущая в их владения?
– К скалам, живо, – прохрипел Шеверт, – Андоли прикроет... Вон они, твари... Смотри, северянин, смотри и запоминай.
Отряд серкт, с десяток воинов, высыпал из узкой расселины. Ийлур только присвистнул и тут же выругался: сходство с детьми Фэнтара Пресветлого было поразительным. Только вот кожа у серкт отливала на солнце, как будто припудренная золотой пылью.
«Три лучника», – уныло подсчитал Шеверт, – «бедняга Топотун...»
– Бежим.
И, оттолкнувшись руками от сырого песка, Сказочник рванулся вверх по склону, к выступающей мысом глыбе. Он совершенно не представлял себе, что делать дальше; серкт было слишком много для них троих, и спрятаться по большому счету было уже негде. Ийлура, едва поспевающего за ним, Сказочник даже в расчет не брал.
Тем временем серкт окружили Топотуна, кто-то наклонился к распростертому на песке кэльчу, и дальше – не задерживаясь, легко двинулись следом за улепетывающей дичью.
– Вот божье проклятье! – сердце, казалось, из последних сил гонит кровь.
Шеверт на мгновение задержался, оглянулся – и тут же едва не получил стрелу в глаз. Дернулся в сторону, совершенно случайно, и стальной наконечник горячо обжег щеку. Ийлур подхватил его под локоть, потянул за собой.
– Похоже, кончился наш поход, а, Сказочник?
Шеверт только сплюнул в песок вязкую слюну. Ноги казались парой неподъемных колодок, а ведь надо было бежать, бежать...
«Покровитель, если ты меня слышишь, не дай мне снова попасть в подземелья!»
Задыхаясь, Шеверт в последний раз глянул на преследователей: сильные и стремительные, они неумолимо настигали. Вот уже и мечи взяли наизготовку, странной, серповидной формы...
И вдруг стало ясно, что – нет. Еще не все потеряно.
Потому как, увлекшись погоней, чужаки потеряли из виду маленькую элеану... И даже не сразу поняли, что происходит, один за другим падая в жухлые кустики.
Шеверт зажмурился – крепко-крепко – чтобы серые мошки перестали прыгать перед глазами. А потом, глотнув напитанного солью воздуха, скомандовал:
– Назад. Назад, северянин, побери тебя Бездна! К элеане!
Сообразив наконец, откуда пришла беда, шестеро оставшихся серкт живо развернулись к Андоли, которая теперь оказалась у них на виду – и которой, к сожалению, бежать было совершенно некуда, путь отрезала скала.
Еще немного – и сомнут, растопчут маленькую фигурку... Андоли хладнокровно отпустила тетиву, и еще один серкт оказался на песке.
«Пятеро! Пятеро!» – Шеверт едва не завопил от восторга.
Элеана отбросила ставший бесполезным лук и схватилась за палаш. И больше Сказочник ее не видел – он с ходу, росчерком клинка, уложил золотокожего серкт, тут же резко присел – пропуская над головой сверкающий серп, рванулся вперед, метя в незащищенный живот врага...
По правую руку сражался ийлур, меч легко порхал в его руке, и каждое касание оставляло темно-алую полосу, и глянцевые бусины сыпались на землю, тут же впитываясь в песок и застывая неприглядными бурыми пятнами.
«А он ничего», – подумал уважительно Шеверт и решил не жалеть, что взял северянина в поход. Сражался ийлур в самом деле мастерски – верно, если бы не нога, так и вовсе летал бы над битвой.
Потом... внезапно стало тихо. Только кто-то из серкт, тот, кто еще был жив, хрипел и скреб пальцами песок.
Андоли, утирая пот со лба, подошла к раненому врагу. Тот, оказывается, был в сознании, и даже вскинул руку, в последней попытке остановить сверкающее лезвие...
– Все равно не жилец, – буркнула элеана и отвернулась. Узкие плечи вздрагивали, и руки тряслись так, что она не сразу смогла вложить палаш в ножны – но Андоли изо всех сил пыталась показать, что ей не в новинку добивать поверженного врага.
Шеверт покосился на северянина – и, к собственному неудовольствию, понял: тот смотрел на элеану с искренней жалостью.
– Топотун. Что там с ним?
Андоли успела и туда. Но, едва присев на корточки, тут же поднялась и молча развела руками.
«Что ж ты не рыдаешь по погибшему дружку?» – вертелась у Шеверта на языке колкость.
Но он промолчал, потому что следующей, разрывая ну куски душу, пришла иная мысль:
"Покровители! Что я скажу его матери?!! Что?.."
Сказочник устало присел на теплый еще от солнца валун и механически сунул в рот веточку хибиса. Так, на всякий случай, чтобы плохо не стало.
Дар-Теен, чуть хромая, тоже подошел к Топотуну – а потом осторожно обнял маленькую Андоли за плечи и прижал к себе.
– Ну вот, пошло-поехало, – буркнул Шеверт.
Он начинал злиться на себя, хотя и не знал, за что. За то, что бескрылая элеана предпочла искать утешения у невесть откуда взявшегося чужака?..
«Что ж ты ее сам не утешил?» – пропищал в душе ехидненький голосок, – «а теперь и локти кусаешь?..»
– Эй, – сердито сказал Шеверт, – надо двигаться дальше. Как бы подкрепление не подоспело.
– А если они нас ждут по ту сторону портала? – резонно поинтересовался северянин, – вдруг они нашли портал?
Шеверт едва и сам в это не поверил, но тут же обозвал себя дураком.
– Не забывай, ийлур, что портал имеет определенное направление. Оттуда они не могли попасть сюда, потому как путь ведет отсюда – туда. Ну так что, двигаемся дальше?
... Само собой, никуда они не двинулись. По крайней мере до тех пор, пока над телом Топотуна не образовался невысокий курган, сложенный из увесистых и выбеленных морской солью голышей. В небе засиял хрустальный рожок молодого месяца, загорелись низкие, крупные звезды – а элеана все торчала над курганом, хмурилась – но ни единой слезинки больше не покатилось по бледным щекам. Дар-Теен молча сидел на валуне и глазел на морскую гладь, черную и блестящую; на лице ийлура была тоска, скорее всего – тоска по далекому прошлому, а может быть и по тому, что исчезло из его памяти. Но кто поймет?
Чувствуя себя совсем виноватым, Шеверт подошел к Андоли и положил ей руку на плечо.
– Послушай, м-м-м... Я понимаю твою скорбь, но... мы должны идти дальше. И еще – спасибо тебе. Ты спасла нас сегодня.
Андоли резко повернулась к нему, и Шеверт оказался совершенно беззащитным перед больными глазами скорбящей женщины.
Она аккуратно, двумя пальчиками, убрала его руку с плеча.
– Я знаю, что ты меня не очень-то жалуешь. Так к чему теперь слова?
Андоли устало побрела к скалам, загребая носками башмаков песок и бормоча ругательства. Не доходя до сваленных в кучу мешков, элеана обернулась, картинно всплеснула руками.
– Ну, что уставились? Сказочник хотел двигаться дальше – ну так и пошли. Здесь больше делать нечего.
Ийлур молча покачал головой, бросил на Шеверта укоризненный взгляд и направился к своим вещам. Так, словно Шеверт и был виноват во всех невзгодах, свалившихся на отряд...
«Да что они, сговорились, что ли?»
Вот уж воистину, они вышли из Кар-Холома в недобрый час!
...Но с порталом все-таки повезло. Он не только остался нетронутым серкт, но, судя по всему, они даже не обнаружили входа. Потайной лаз, словно оставленная дождевым червем норка, ввинчивался в гранитную глыбу и полого уходил вниз. Пахло морем. Шорох прибоя здесь был слышен так отчетливо, как будто низкие своды норы десятикратно усиливали голоса волн.
Шеверт собственноручно запер вход, достал из мешка светящийся череп скалозуба и вставил его в расщепленную палку. Теперь оставалось добраться до камня, открывающего путь кэльчу – и они прибудут в земли серкт. Но молчание оказалось столь тягостным, что Шеверт не выдержал, заговорил первым.
– Ты, северянин, знаешь о происхождении путей кэльчу?
Ийлур не ответил. Наверное, вспоминал Топотуна – а может, снова тонул в собственных тяжких думах.
– А я вот… кхе… вычитал недавно, – почти умоляюще сказал Шеверт, – послушайте, что ли… Всем ведь известно, что дети Хинкатапи… гхм… неравнодушны к драгоценностям?