Замужем за облаком. Полное собрание рассказов Кэрролл Джонатан

Элизабет Хрень

Она вошла в салон и молча протянула мастеру смятый листок желтоватой бумаги, над которым трудилась и ломала голову почти всю предыдущую ночь. На листке было всего два слова, старательно выведенные печатными буквами. Прочитав их с невозмутимым видом (она внимательно следила за его реакцией), он перевел взгляд на женщину, затем вновь на листок, дабы удостовериться в правильности прочтения, и спросил:

– С местом вы уже определились?

Плечи ее поникли и все тело расслабилось, как только прозвучал этот вопрос. Накануне она прокручивала в голове всевозможные сценарии предстоящего разговора, но такого варианта среди них не было. Она была готова к язвительным шуткам, к недоверчивому изумлению, к вопросам типа: «Зачем вам это нужно?» Хуже всего была бы гаденькая улыбочка, как бы говорящая: «Э, да ты, похоже, с придурью. Но деньги есть деньги, гони монету и получай что хочешь».

– На руке. – Вытянув вперед правую руку, она ткнула указательным пальцем левой в тыльную сторону кисти. – Здесь. В этом месте.

– Хорошо, – сказал мастер, возвращая ей бумажку. – Печатными буквами или каким-то особым шрифтом? У нас есть альбом с разными шрифтами, можете выбрать на свой вкус.

– Comic Sans.

– Что?

– Я хочу надпись шрифтом Comic Sans. Можете это сделать?

Он указал на желтую бумажку:

– Примерно как здесь?

– Более-менее. У меня с собой есть алфавит Comic Sans, могу показать. Так вы сделаете?

Он пожал плечами:

– Легко. Я только что за три часа скопировал волны Хокусая на предплечьях тощего парнишки. Так что с парой слов на кисти должен справиться, как вы считаете? – По смыслу фраза предполагала сарказм, но в голосе этого не ощущалось – он просто констатировал факт. – Вас зовут Элизабет?

– Нет.

Он поскреб щеку и взглянул на клиентку с возросшим интересом:

– Вы считаете себя хренью?

Она ухмыльнулась и отрицательно качнула головой.

– Но вы хотите, чтобы эти слова навсегда остались на вашей руке?

– Да.

Он перешел на задумчивый тон, как бы обращаясь к самому себе:

– Чего только люди не рисуют на своих телах.

– Могу себе представить.

– Один попросил нарисовать ему ломтик бекона. Другой захотел автомобильый аккумулятор над сердцем. А мне какое дело? Платишь деньги – получай свой аккумулятор.

Она кивнула.

– «Delco».

– Что, простите?

– Он попросил указать на аккумуляторе фирму-производителя: «Delco». Ему, видите ли, нужна конкретика.

– Конкретика, – повторила она, не зная, что еще сказать.

– А вы, значит, хотите иметь на руке надпись «Элизабет Хрень»?

– Именно так.

– Кто это – ваша подруга, знакомая?

Наконец-то дошло до вопросов, которые она ожидала услышать. Она не привыкла быть резкой и грубой, но сейчас ей следовало проявить эти качества – иначе потом будет еще труднее.

– Вас это не касается, – произнесла она быстро и твердо, тем самым закрывая тему.

Он поднял ладони, сдаваясь:

– О’кей, больше никаких вопросов. Начнем?

Работа заняла у него менее часа и была выполнена безукоризненно. Татуировка на ее кисти выглядела точно так, как она ее себе представляла, – пожалуй, даже немного лучше.

В процессе работы они беседовали. Он рассказывал истории о других посетителях салона. Клиент, заказавший аккумулятор, был дальнобойщиком. С некоторых пор он начал терять зрение, был напуган подступающей слепотой и не знал, как жить дальше. Татуировка с аккумулятором над сердцем понадобилась ему для того, чтобы прикасаться к ней в минуты самой безысходной тоски. По идее, эти прикосновения должны были напоминать ему о лучших временах и о том, что в жизни есть светлые стороны, а не только мрак.

– Но почему отдельный аккумулятор? Почему не целый грузовик, если он был дальнобойщиком?

Мастер покачал пальцем в воздухе:

– В самую точку. Я тоже его об этом спросил. И он сказал, что грузовик не тронется с места без аккумулятора. Это, мол, сердце автомобиля.

Она пожалела, что задала вопрос. Ей больше нравились загадки, чем ответы. Никогда – ни в детстве, ни во взрослой жизни – она не стремилась узнать, в чем заключается секрет того или иного фокуса, как делаются спецэффекты в фильмах или почему мужчины временами дарят ей цветы. В ее жизни было так мало загадочного, что она всячески избегала пояснений и жадно цеплялась за все неведомое. Отчасти причиной тому было отсутствие таинственности в ней самой. У нее не было секретов, достойных этого названия. Никаких тайников под кроватью, ни одного завалящего скелетика в шкафу. Вы могли бы обыскать ее квартиру с тысячеваттным фонарем и мощной лупой, заглядывая в каждую щель, но в результате не нашли бы ничего, могущего хоть на миг вогнать ее в краску. От одной мысли об этом ей становилось тошно на душе. Она смотрела на людей вокруг, на своих друзей и коллег по работе и была уверена, что почти все они имеют секреты и тайные пристрастия, в часы уединения доставляющие им как муки, так и запретные радости.

По словам ее бывшего бойфренда, тот ощутил разлад в их отношениях примерно так же, как мы понимаем, что развязался шнурок, еще на него не взглянув, – просто ботинок начинает слабее держаться на ноге.

– Я понял, что между нами все идет к концу, когда появилось это самое ощущение слабины, – объяснил он.

Она была в большей степени задета этим объяснением, чем самим фактом его ухода. Однако он был прав. У ботинок не может быть секретов, как и у шнурков, завязаны они или нет. Вот и в данном случае не было роковой женщины, таящейся в тени, чтобы затем из нее выйти со злорадным «ага!»; как не было и душераздирающих сцен, в ходе которых наружу выплескивается правда, раскрываются тайны и произносятся дотоле не высказанные слова. Увы, для него их отношения свелись к аналогии с ботинком, где ей досталась незавидная роль развязавшегося шнурка.

Такова предыстория татуировки.

Как-то утром перед кофейным киоском она случайно взглянула на руку стоявшей рядом элегантной женщины средних лет. На тыльной стороне ее кисти с фотографической точностью было вытатуировано изображение аккордеона. Она так увлеклась разглядыванием картинки и догадками, зачем кому-то понадобилось рисовать это на своем теле, что была вынуждена прикрыть рот ладонью на тот случай, если у нее вдруг вырвется громкий возглас или неуместный смех.

Тогда-то она и поняла, что человек может казаться загадочным, не прилагая к этому лишних усилий, – достаточно сделать рисунок на коже. И она стала изучать все татуировки, которые попадались ей на глаза. Она пристраивалась рядом с людьми в метро и украдкой разглядывала татуированные руки, ноги (если они были в шортах), шеи и плечи – не важно, мускулистые или тощие как спички, лишь бы на них было что-нибудь изображено.

Большинство татуировок не отличалось оригинальностью: мультяшные герои, кельтские и маорийские узоры, примелькавшиеся всем знаки вроде закругленной галочки «Найк» или – в одном случае – даже сдвоенной арки «Макдональдс». Зачем? Она не переставала удивляться, зачем люди добровольно превращают свою кожу в рекламные плакаты, оповещающие белый свет об их шаблонности и примитивности или – что хуже всего – об их желании «быть как все».

В отличие от них, аккордеон на руке той женщины захватывал воображение. Почему аккордеон? Что он означал? Может, она просто любила играть на этом инструменте, а может, за татуировкой скрывалось нечто утонченно-глубокомысленное, понятное лишь ей самой и немногим посвященным. Как тут не подивиться и как не заинтересоваться человеком, имеющим такую татуировку? Кельтский крест или дракон на бицепсе? Скука смертная. Аккордеон на тонкой женской руке? Вот это да!

Она была очень умна, но, увы, без изюминки. Ее профессиональные интересы сводились к цилиндрическим магнитным доменам. Когда она сообщала это новым знакомым, их глаза тотчас гасли, как выключенные лампочки, либо они начинали нервно ерзать на стуле, выбирая подходящий момент для бегства. Нет, конечно, если вы увлекаетесь динамикой вихревых течений или термостойкими полупроводниками, эта девушка создана для вас. Но такие энтузиасты ей не встречались – и, быть может, к лучшему. Она знала, что в представлении знакомых уподобляется магазину, торгующему одним-единственным редким товаром, вроде иранской икры или старинных французских кружев. Но ведь у нее имелись и другие интересы. Отдайте же ей должное: она любила плавание и кантри-танцы, и еще ей очень нравилось целоваться. Когда она заводила аккаунт на сайте знакомств, пытаясь описать себя в ярких, нестандартных выражениях, это оказалось ох каким трудным делом. Она хотела сказать примерно следующее: «Я умна, с большим чувством юмора, люблю заниматься сексом и в той или иной мере интересуюсь всем на свете. Возможно, вы этому не поверите, глядя на мое фото, но давайте встретимся, побеседуем, а там, глядишь, и станцуем». В конечном счете, после множества спотыканий и заминок, она именно это и сказала, но результаты ее откровенности, мягко говоря, не впечатляли. Почему-то в Сети на нее реагировали только озабоченные подонки, зануды с психическими отклонениями или нытики, начинавшие распускать сопли с первых же строк своих посланий.

Однако татуировка с аккордеоном подарила ей новую надежду. Если прежде ее настрой был на три четверти упадническим, то теперь в нем уже превалировал позитив. И у нее имелся конкретный план, который она начала реализовывать сразу же по выходе из тату-салона.

Будь у нее возможность взглянуть в зеркало заднего вида, какую радость доставило бы ей восхищенно-озадаченное выражение на лице татуировщика, смотревшего ей вслед. Далеко не у всякого хватит духу сделать на руке такую надпись, что бы под ней ни подразумевалось. Он даже записал эти слова на клочке бумаги, чтобы запомнить: «Элизабет Хрень».

Через несколько вечеров в одном популярном баре на ее кисть взглянул незнакомый мужчина. Быстрый повторный взгляд, и он взял ее за руку. Этак бесцеремонно. Она слегка поморщилась, поскольку рука еще не совсем зажила, но не выразила возмущения. Что ж, начало положено.

– Элизабет Хрень, – произнес мужчина без вопросительной интонации.

Одет прилично. Галстук сдвинут набок, воротник рубашки расстегнут.

Она посмотрела на свою руку, как будто желая удостовериться, что они оба говорят об одном и том же. Затем улыбнулась и кивнула.

Он ждал ответной реплики, но не дождался и тогда спросил:

– Элизабет Хрень – это ваше имя?

Она отрицательно качнула головой.

– Но оно написано на вашей руке.

Она кивнула и сказала:

– Верно.

– Почему?

– А вы как думаете?

Голос ее звучал ровно и дружелюбно, но без игривости. Незнакомец уставился на нее так, словно она вдруг заговорила на иностранном языке:

– То есть?

– Как вы считаете, почему у меня на руке написано «Элизабет Хрень»?

Он улыбнулся, однако улыбка быстро погасла. Затем промелькнула вновь, но теперь это была уже растерянная улыбка.

– Может, это прозвище – ваше или кого-то из ваших близких?

Она сделала кислую мину, означавшую: «Мог бы придумать что получше».

– Нет?

Она со вздохом отняла у него свою руку, чтобы взять бокал.

Он выпрямился на стуле:

– Вы что, Румпельштильцхен? Дадите мне три попытки, а если не угадаю, заколдуете?

– Все может быть, – сказала она, подмигивая.

– Ладно. Вы феминистка, а Элизабет Хрень была первой в мире женщиной, судившей боксерский матч.

Она кивком поприветствовала новую версию:

– Неплохо. Ответ неверный, зато оригинальный.

Он потер руки. Ему это понравилось. Ему понравилось, что она оценила его юмор, вместо того чтобы брезгливо фыркнуть, как поступили бы многие на ее месте.

Он сделал еще две попытки и, разумеется, не угадал, потому что слова «Элизабет Хрень» не означали ровным счетом ничего – в том и был их секрет. Эти два слова случайно пришли ей в голову однажды утром, когда она принимала душ. И тотчас ее осенило: татуировка должна состоять из двух слов, режущих глаз своей несовместимостью. Впоследствии она перепробовала множество подобных сочетаний, но всякий раз возвращалась к первоначальному варианту. В конце концов именно он и появился на ее руке.

Тот первый опыт в баре оказался полезным и приятно возбуждающим. Игра в угадайку их сблизила, и, хотя она так и не открыла секрета слов, мужчина явно ею заинтересовался. Когда он попросил номер ее телефона, она отказала, пошутив, что готова сделать это лишь в обмен на правильный ответ или… как-нибудь в другой раз. Он спросил, когда будет этот следующий раз. Она сказала, что часто бывает в этом баре, так что возможность новой встречи не исключена. После этого она ушла. В такси по дороге домой она долго глядела на свою татуировку, понимая, что приняла правильное решение.

Шахерезада пошла неверным путем, поставила все с ног на голову. На протяжении тысячи и одной ночи она потчевала царя все новыми сказками, прерывая каждую на самом интересном месте, чтобы прожить еще одни сутки. Но мужчины не очень любят слушать истории; куда больше они любят их рассказывать. Они хотят говорить; они хотят быть в центре внимания. Мужчины хотят, чтобы весь мир прислушивался к тому, что они соизволят изречь. Кошмарный опыт сетевых знакомств помог ей уяснить одну вещь: большинство мужчин на самом деле хотят лишь поговорить с кем-нибудь, готовым его терпеливо выслушать. Одним достаточно только выговориться, другие вдобавок ищут сочувствия. Некоторые хотят, чтобы ими восхищались, но таких гораздо меньше, чем она предполагала вначале. Чаще всего мужчины просто хотят изложить вам свои мысли на разные темы, а то и представить в общих чертах свое видение мира. Они предпочитают иметь дело с восторженными слушателями, но при отсутствии таковых согласны и на мало-мальски внимательных. Пообщавшись со множеством мужчин за короткий отрезок времени, она убедилась, что лучший способ оживить общение – это слегка подтолкнуть мужчину к разговору о нем самом, – и вот уже он с увлечением разглагольствует, излагая свои взгляды на все и вся.

«Элизабет Хрень» явилась прямым следствием этого открытия. Она правильно рассчитала, что для большинства мужчин бесконечное разгадывание смысла ее татуировки предпочтительнее получения верного ответа. Если бы Шахерезада действовала с умом, она бы каждый вечер просто подталкивала царя к рассуждениям на интересующие его темы, и тогда ей не пришлось бы три года подряд напрягаться, еженощно выдавая по новой сказке.

Ее собака, ее кошка, ее сестра, ее мать. Ее подруга, ее машина, ее любимый бар. Таковы были стандартные ответы мужчин. Первое время, когда она еще только привыкала к повышенному мужскому вниманию, ее реакция была сдержанной и корректной. «Сожалею, но это не так», «Интересная версия, но вы не угадали». Некоторые мужчины пытались выведать правду хитростью и лестью. Другие держались нагло и насмешливо. «Да с какой стати я должен что-то угадывать?» Она была вежлива даже с такими. Улыбалась и говорила: «Потому что вы сами спросили. Если вас это не интересует, тогда и говорить не о чем». Но конечно же, их это интересовало, и они как раз хотели об этом говорить, а их пренебрежительный тон был всего лишь притворством.

Однако, по мере того как все больше и больше мужчин оставалось с носом, она начала проявлять нетерпение. Она сама понимала, что это глупо, – как может кто-нибудь дать правильный ответ, если такого ответа не существует? И все же она становилась все более раздражительной и порой выплескивала это раздражение на собеседников.

– Семейная яхта? Вы серьезно? Вот вы бы сделали на руке татуировку с названием яхты?

Мужчина основательно приложился к стакану с ирландским виски и потом вытер рот салфеткой.

– Но я же просто дурачусь, – сказал он извиняющимся тоном.

Она посмотрела на него, как учительница на школьника, попытавшегося воспользоваться шпаргалкой.

Не яхта, не трагически погибшая подруга детства, не название ее первого, пока еще не изданного романа… Последний вариант показался ей занятным, и она чуть было не дала мужчине свой телефон, но в последний момент передумала.

Из другого города к ней в гости приехала сестра и уже на второй минуте после приветствий и объятий заметила татуировку:

– А это что такое?!

Услышав ее объяснение, сестра в восторге хлопнула себя ладонями по щекам и завопила:

– Вот это класс! Ты совершенно рехнулась!

Тем же вечером они вместе пошли в бар, чтобы она могла продемонстрировать сестре магическое действие татуировки. За три четверти часа к ней обратились трое мужчин, и все поочередно проиграли «угадайку».

– Ух ты, взгляни-ка туда! Видишь того красавчика в углу? Подойди к нему и покажи татуировку.

Посмотрев в указанном сестрой направлении, она увидела красивого, спортивного вида мужчину с короткой стрижкой и стильной трехдневной щетиной. Он сидел за столиком в одиночестве, сжав обеими руками пивную кружку и напряженно глядя в пространство.

– Но я так не делаю. Я никогда не обращаюсь к мужчинам первой.

Сестра ткнула ее кулаком в плечо:

– Давай, не трусь. Это как телефонные продажи наугад. Посмотрим, как ты его раскрутишь.

Залпом осушив бокал для храбрости, она направилась к угловому столику. Красавец медленно поднял на нее взгляд и улыбнулся, но это не была дружеская или приветственная улыбка – это была улыбка типа «здравствуйте-что-вам-от-меня-нужно?».

Она подняла правую руку на манер индейских вождей, когда они говорят «хао!», а затем повернула кисть тыльной стороной к нему. Красавец заметил надпись и прищурился, читая.

– Элизабет Хрень?

Она кивнула.

Он отхлебнул пива.

– И я должен угадать, что это значит?

Она снова кивнула, чувствуя себя неловко.

– Я не хочу угадывать.

Она быстро втянула воздух, как бы проглатывая унижение, и повернулась, чтобы уйти.

– Погодите, – сказал он. – Можно я задам вам вопрос?

Она остановилась, не оборачиваясь. Пусть говорит с ее спиной, заносчивый ублюдок.

– Вам случалось нагонять страх на саму себя? Лично я делаю это по пять раз в день.

Она нахмурилась и сделала полуоборот в его сторону. Что такое он несет? А он продолжил, обращаясь к своей пивной кружке, но достаточно громко, чтобы могла слышать и женщина.

– По какой-то совершенно непонятной мне причине я чувствую потребность сильно испугаться как минимум пять раз в день. Может, это какой-то адреналиновый дисбаланс? Может, моему организму необходима встряска, какая бывает, когда человек испуган или ервничает? Возьмем, к примеру, банкоматы. Я их боюсь.

– Вы боитесь банкоматов?

Он кивнул, хлопнув ладонью по столу в знак подтверждения:

– Я вынуждаю себя их бояться. А это большая разница, понимаете? Когда я подхожу к одному из них, чтобы снять деньги со счета, я начинаю думать, что банкомат проглотит мою карточку – и как быть тогда? Что я буду делать без карточки и без наличных денег?

– Но если такое случится, вы можете просто пойти в банк, и вам выдадут новую карточку.

Он покачал головой:

– Только не в выходной день и не после десяти вечера, когда я обычно иду снимать деньги… Или вот такое: я еду один в лифте жарким летним днем. Это маленький лифт, без кондиционера. И всякий раз на полпути до нужного мне этажа я думаю: а вдруг лифт сейчас застрянет? Вдруг мне придется провести в нем много часов, потому что никто не придет мне на выручку, а в конце дня все люди покинут здание? И как только я об этом подумаю, у меня начинается приступ клаустрофобии. Я говорю себе: прекрати, не будь идиотом! Но это не помогает. Здравомыслие никогда не срабатывает. То есть я как бы сам создаю демонов, которые сжирают меня изнутри… Или вот еще пример: я стою в очереди на почте… – Он запнулся. – Я выдумываю свои страхи, понимаете? Банкомат – это всего лишь машина. Перед установкой их тестируют бессчетное количество раз, и они практически никогда не ломаются. Но я ничего не могу с собой поделать – всякий раз, подходя к банкомату, начинаю нервничать. Иногда чуть не падаю в обморок – вот до чего доходит. Почему мы так издеваемся над собой? В нашей жизни достаточно реальных проблем, верно? Почему же мы делаем ее еще хуже, пугаем и мучим себя дурацкими надуманными проблемами?

Она не знала, что сказать, и только развела руками. И как ее угораздило в это вляпаться? Сейчас она хотела только одного – поскорее вернуться к сестре.

– Это даже не мазохизм, – продолжил он. – Это нечто похуже. В отличие от мазохистов, мы терзаемся, не получая от этого никакого удовольствия. Когда-то я был вполне доволен собой, но сейчас об этом нет и речи. Знаете, о чем я думал перед тем, как вы подошли? Я думал о том, чтобы дать этому страху имя. И всякий раз, когда меня прижмет, я смогу обратиться к нему и сказать, например: «Отстань от меня, Джордж!» или «Нечего тут шататься, Джордж, убирайся к себе в комнату и не высовывай оттуда носа!». То есть обращаться со страхом как с непослушным ребенком, которого следует приструнить.

Он опустил взгляд на ее руку и прочел:

– Элизабет Хрень.

Взгляд его заскользил вверх, а когда достиг лица женщины, он уже ухмылялся во весь рот:

– Элизабет Хрень! Вот имя, которое я дам своей проблеме. Подходит идеально! В следующий раз, когда это начнется, я скажу: «Убирайся, Элизабет Хрень! Ничего у тебя не выйдет!»

Лицо его сияло – настолько пришлась ему по душе эта идея.

– Да, именно так: «Оставь меня в покое, Элизабет Хрень! Я всего лишь хочу снять немного денег со счета!»

Ей было нечего сказать и ничего не оставалось делать, как вернуться к сестре, наблюдавшей за этой сценой с табурета перед барной стойкой. Как описать происшедшее сестре? Да и что, собственно, сейчас произошло? Идя к бару, она взглянула на свою правую кисть с татуировкой, которую отныне будет помнить этот человек. Отныне это имя уже что-то значило – но значило не для нее.

Домой в дождь

Я не знаю точно, когда это началось, потому что он мне ничего не говорил. А читать мысли я не умею. Да и особой наблюдательностью никогда не отличалась. Жизнь вполне нравится мне такой, какая она есть. Я просто слежу за карнавалом, воспринимая его без критики, без мощного бинокля и без программки с указанием имен участников и прочих подробностей. Меня не интересует, насколько качественно пошиты костюмы, лишь бы они хорошо смотрелись издали. И какое мне дело до личной жизни того клоуна на ходулях? Сейчас он выглядит забавно, и только это имеет значение. Я подобна большинству людей в толпе, встречающих охами и ахами каждую карнавальную платформу, аплодирующих королевам красоты или чемпионским командам и пускающим слезу под звуки национального гимна в исполнении духового оркестра.

Так что я долгое время и не подозревала о чем-то особенном, происходящем с моим мужем и с нашей жизнью.

Мы уже одиннадцать лет как женаты. Проживите столько с кем-нибудь, и вы с определенного момента перестанете обращать внимание на некоторые вещи. Это случается с большинством супружеских пар независимо от того, как сильно они любят друг друга. Волосы в умывальнике, сотни раз повторенные истории, привычка говорить с набитым ртом. Мы либо принимаем все эти вещи как должное, либо не обращаем на них внимания, либо заставляем себя с ними мириться, потому что они являются неотъемлемой частью пожизненной трапезы, которую мы делим со своим спутником. А эта трапеза состоит не из одних только сладких десертов.

Все началось с фотоаппарата. Прошу заметить: моего мужа никак нельзя назвать небрежным или рассеянным. Он никогда не оставляет вещи где попало, особенно если они хрупкие и ценные, как этот фотоаппарат. Он чрезвычайно аккуратен. Все его книги и пластинки расставлены на полках рядами по алфавиту; он любит чистоту и порядок. Почему же тогда он забыл эту вещь на видном месте? Чтобы я сразу на нее наткнулась? Порой мне кажется, что именно с этой целью.

Но прошу прощения, я забегаю вперед.

Однажды в субботу, будучи дома одна, я зашла в гостиную и обнаружила на журнальном столике небольшой серебристо-черный фотоаппарат, которого прежде никогда не видела. Красивая вещица. Сделано в Германии, фирма «ГЛИБ». Кому он мог принадлежать? Аппарат простой в обращении, типа «наведи и нажми». Я быстро разобралась, что тут к чему, и включила просмотр сделанных снимков. Их оказалось около дюжины, и все это были либо фотографии строительных лесов, либо панорамные снимки города, сделанные с большой высоты.

Через час пришел Алан, и я спросила, откуда в нашем доме появилась эта вещь. С беспечным видом он взял фотоаппарат со столика и сказал, что после встречи в офисе его забыл один из клиентов, которому он как раз собирался позвонить по этому поводу. Я созналась, что просмотрела снимки. Он пожал плечами и спросил, что я о них думаю. Я сказала, что там большей частью строительные леса, а это не очень вдохновляющее зрелище. Он с улыбкой спросил, что я ожидала там увидеть. Я сказала: не знаю, может, что-нибудь неприличное?

Он сунул фотоаппарат в карман, и на том все вроде бы закончилось. Но через несколько недель эта вещь снова попалась мне на глаза, и снимков там было уже гораздо больше.

Нельзя сказать, чтобы Алан вел себя странно. Правда, время от времени, отправляясь утром на работу, он вместо делового костюма надевал что-нибудь попроще, как для прогулки. На мои вопросы он отвечал, что в этот день не поедет в суд, а будет работать с бумагами в офисе.

Я не пытаюсь оправдать его поведение, но у каждого из нас есть своя личная жизнь. У каждого свои заботы и планы. И пока в них ничто не вмешивается, вы мало задумываетесь о том, чем занят ваш супруг в течение дня. Особенно если вы прожили вместе много лет. Первое время после свадьбы я, случалось, прерывала свои дневные дела и гадала, чем сейчас занят в эту минуту мой муж. Но в то время слово «муж» еще имело для меня прелесть новизны, и я не уставала произносить его при всяком удобном случае. Однако с годами такие вещи неизбежно блекнут и тускнеют. Достаточно и того, что я по-прежнему с радостью встречаю мужа после работы и что у нас все еще есть о чем поговорить друг с другом. Не мне давать определение счастья, но думаю, что мы были счастливой парой. Многие наши друзья развелись; другие жили вместе, но могли по нескольку дней подряд и словом не обменяться. У нас с Аланом было иначе. Почти каждый вечер мы беседовали о разных вещах, вместо того чтобы таращиться в телевизор или сразу после ужина расходиться по своим комнатам. Мы многое делали вместе. Мы предвкушали выходные и праздничные дни как возможность провести время вдвоем. Я не пытаюсь его оправдать, имейте это в виду. Но я все еще его любила и – что, пожалуй, важнее – получала удовольствие от общения с ним.

У каждого есть свои секреты, но, если они не осложняют жизнь твоим близким, что в этом плохого?

До того как он обнаружил эти строительные леса, Алан Харрис не имел секретов ни от кого. Да, ему случалось заниматься мастурбацией, ковырять пальцем в носу и врать по мелочам. Но эти грешки не были секретами, поскольку он был уверен, что все – или почти все – делают то же самое. Для него секретом было нечто постыдное, свойственное только тебе одному, нечто тщательно скрываемое от других людей. В возрасте сорока двух лет его мало заботило, что о нем знают окружающие, и он искренне считал, что скрывать ему нечего. Он был привязан к своей супруге и никогда ей не изменял. Ему нравилась его жизнь, и желания что-то радикально в ней менять не возникало. В деньгах он не нуждался и мог купить все, что хотел. А хотел он не так уж много. Не то чтобы он был всем доволен, но он был вполне удовлетворен, и этого ему хватало. Он был юристом по профессии, а юристы умеют находить компромиссы.