Страж морского принца Арнаутова Дана
– Что, двуногая, устала?
– Ага, – лениво подтвердила Джиад. – Хочу горячего вина и спать. Можно бы еще плечи размять…
Она откровенно нарывалась, но, с другой стороны, что ей сделает рыжий? Отымеет, конечно, как можно больнее и обиднее. Но если поддаться – будет только хуже.
– Насчет плеч не знаю, а все остальное я тебе разомну, – глумливо пообещал принц, приподнимая кончиками пальцев подбородок так и не открывшей глаза Джиад. – Только чуть позже. Сначала поработаешь ротиком. Надеюсь, на земле это умеют?
Вот, значит, что он придумал. Джиад сама удивилась, что даже не злится. Просто сил на злость нет. Сволочь… Гадина хвостатая. Она открыла глаза, в упор посмотрев на ответившего таким же пристальным взглядом рыжего. Спросила, с утомленной брезгливостью разомкнув губы:
– Любопытно, ваше высочество… А вам кто-нибудь добровольно отдается? Кроме наложниц. Им-то, понятное дело, деваться некуда.
– Отдается, – тем же тихим, словно плывущим голосом подтвердил рыжий, гладя Джиад по щеке, а второй ладонью собирая в комок ворот злосчастной туники на ее шее. – И даже не сомневайся, двуногая. Любая девушка в городе посчитает за честь.
– Ну, это тоже понятно, – издевательски улыбнулась Джиад в красивое наглое лицо, словно не замечая пальцев на своей коже. – Только вот боюсь, что хвостом они виляют не перед тобой, а перед короной твоего отца. Сам-то по себе ты вряд ли кому нужен.
Тяжелая оплеуха обожгла лицо, заставила голову мотнуться из стороны в сторону. Джиад улыбнулась, облизывая губы и снова глядя в бешеные синие глаза.
– Любишь бить тех, кто не может ответить? – протянула как можно насмешливее. – А в детстве крабикам лапы отрывал?
– Не твое дело, мразь, – прошипел рыжий, пригибая ее за плечо вниз, а другой рукой сдергивая тунику: – Лучше используй свой болтливый рот по назначению.
– Только попробуй, – процедила Джиад, напрягаясь всем телом. – У тебя, говорят, скоро свадьба? Трудно будет объяснить невесте, кто тебе фамильную гордость откусил по самое основание.
Вывернувшись – спасибо умащенной служанками коже – из-под ладони принца, Джиад подняла голову, внимательнее вгляделась в суженные сапфиры зрачков. Похоже, рыжего всерьез повело. Паршиво получится, если искалечит или придумает что-то особенно отвратное, даже похуже того, что требует сейчас.
– Думаешь, напугала? – насмешливо спросил принц, подтверждая мысли Джиад. – Не захочешь сейчас сама и по-хорошему, в следующий раз будет по-плохому. Знаешь, когда мальков салту обучают, им надевают особую сбрую на челюсти, чтоб не могли сомкнуть рот, когда подпиливают зубы. Может, попробуем? Она как раз подходящего размера, насколько мне помнится…
Тяжелая ладонь надавила Джиад между лопаток, заставив почти уткнуться в пах иреназе лицом. Сглотнув, она невольно дернулась вверх, снова почувствовав между лопаток тяжесть руки.
– Что ж ты не шутишь? – хрипло выдохнул сверху иреназе. – Давай… Только сначала приласкай хорошенько. И если я останусь доволен, ты сегодня будешь ночевать в своей постели, а не пойдешь спать в коридоре у моей двери…
– Чтоб ты сдох, – прошептала Джиад.
Она уже почти готова была покориться, замерев от гадливости, но в этот момент зацепившийся за цепочку с амулетом шнурок перекрутился – и тяжелый ключик от спальни Торвальда закачался перед грудью Джиад. И она поняла, что не сможет. Сама, по своей воле – да ни за что!
– Только попробуй, – хрипло повторила она. – Отхвачу сколько смогу – и плевать, что со мной потом сделают.
– Ну и бездна с тобой, – неожиданно выдохнул принц, убирая руку с затылка Джиад. – На спину ложись…
Все-таки не выдержал. Испугался. Что ж, маленькая, но победа. Или просто хочется считать это победой, чтоб не сорваться от омерзения и не натворить того, о чем потом придется жалеть. Ах, если бы не защита твоего отца! Я бы с тобой, мразь хвостатая, иначе поговорила. Но сейчас… сейчас надо подчиниться. Жаль, что на спину – придется видеть лицо.
Неуклюже опустившись рядом, она повернулась, глянула в уже выученный наизусть орнамент потолка. Грубые пальцы развернули ее лицо за подбородок к нависающему сверху иреназе.
– Ноги раздвинь, – велел тот. – И неплохо бы попросить…
– Что б ты сдох! – яростно отозвалась Джиад. – Очень прошу! Всех богов, какие есть!
Кажется, в самом конце она все-таки снова прокусила губу. Открыла рот, чтоб набрать ускользающей куда-то воды, попала зубами по губе, задохнулась… с трудом вдохнула, чувствуя, как горят легкие. Рыжий выстанывал на ухо какую-то грязь, а Джиад уплывала далеко на горячих черно-багровых волнах, думая, что нельзя теряться, пока все не закончилось. Нельзя, как бы ни хотелось…
– В следующий раз я все-таки возьму с собой сбрую для салту, – хрипло пообещал принц, силой поворачивая ее голову к себе. – И научу тебя работать языком по-настоящему.
– Лучше к тому стручку, что в хвосте прячешь, сбрую пристрой, – упрямо прошептала Джиад. – А то паршиво владеешь… Это наложницы тебя огорчить боятся…
Растянула онемевшие губы, слизывая с них кровь, поглядела на кружащийся потолок. Что-то было не так… Лицо иреназе то приближалось к самым глазам, то удалялось от Джиад, покачиваясь. «Зрачки у него суженные, – поняла Джиад, цепляясь за эту мысль. – Вот что не так. У людей в страсти зрачки расширенные. Но он не человек. И я не помню, какие они были раньше… Это тоже пока надо просто запомнить».
Поднявшись над ложем, Алестар посмотрел на распростертое тело. Бледное лицо в потеках не до конца смытой краски, распухшие губы, тень от ресниц на щеках… В голове было пусто, словно вместе с семенем вытекло все: чувства, мысли, желания. Осталась только тупая саднящая боль, вцепившаяся изнутри так крепко, что вытечь ни за что бы не смогла. Двуногая сама виновата – нечего было дразнить. Поплатилась за поганый длинный язык… Алестар вздохнул, вытираясь остатками сорванной с двуногой туники, разжал пальцы, позволив грязной ткани опуститься на ложе – к тускло блестящим комкам золота, так и оставшимся лежать в изножье.
Было мерзко и тоскливо. Да, он прав. Он не может быть неправ просто потому, что не может. Потому, что будь эта зараза с ядовитой колючкой вместо языка покорной и ласковой, Алестар бы с ней обошелся мягко – зачем обижать ту, кто сама покоряется?
Повернувшись, он поплыл из комнаты, вяло шевеля хвостом. Открыть тяжелую дверь оказалось нелегко, и тут же из памяти непрошено полезли их с Кассией шуточки, что эту громадину нужно непременно толкать вдвоем, потому они и ночуют вместе. Советника Руаля, помнится, аж передергивало…
В коридоре маячили близнецы. Надо же, отыскали. Он нарочно сказал, что будет у Санлии, а сам, выпив несколько глотков тинкалы, ускользнул через комнаты для слуг. Просто так! Надоело, что все время таскаются следом!
Не обращая внимания на тревожно дернувшегося к нему Кари, Алестар опустился на пол у стены коридора, свернул хвост кольцом, подвернув его внутрь. Обнял себя за плечи и замер, уткнувшись лбом в предплечья. Что ж так противно, а? Раскаленный хмель возбуждения отступал, тело ныло как-то неправильно и мерзко, а изнутри поднималось… Алестар судорожно вздохнул, понимая. Запечатленные чувствуют друг друга. То есть двуногая тварь, конечно, ничего не чует – не приспособлена. А вот ему сейчас достаются отголоски чужой боли. Ну и пусть! Все было правильно!
Он вспомнил захлестнувшую с головой ярость, требовавшую рвать, бить, вламываться… Хотелось порвать бьющееся под ним тело на клочки, вцепиться зубами в гладкую темную плоть, грызть и сосать теплую кровь… Это чувства двуногой? Ну, тогда она точно получила то, что причитается. Ничего, еще пару раз – и будет как молодой мох: нежной и мяконькой.
Алестар поднял голову. Кари медленно шевелил хвостом в нескольких гребках слева, боясь и потревожить, и оказаться слишком далеко, если позовут. Дару просто плавал в конце коридора. Он, в отличие от брата, никогда не старался чем-то услужить, потому Алестар с особым удовольствием давал поручения именно ему. Но сейчас пререкаться с охранником было лень. И двигаться тоже. И вообще…
Внутри ворочалась глухая ненависть непонятно к кому, потом накатывало желание расплакаться, взвыть в полный голос, свернуться в комочек и лежать, лежать… А следом тут же возвращалась такая жажда чужой боли и смерти! Нет, это его, Алестара, двуногая хотела убить, значит, сейчас Алестар ненавидит самого себя?
Во рту пересохло, совсем как тогда, после разговора с отцом. Будто и не был он только что со своей запечатленной. Алестар пошевелился – тело словно превратилось в комок слепящей боли. Да и кракен с ней, с болью – на охоте сильнее доставалось. Но так хочется плакать. И стыдно, как никогда в жизни… Это уж точно чужое! Алестар встряхнул головой, понимая, что едва ли доплывет до своих комнат сам. И когда он вообще в последний раз спал у себя? Когда плавал в горячке после смерти Кассии. А потом ложился то у Санлии, умевшей немного отвлечь от горьких мыслей о собственной вине, то в этой комнате, пытаясь хоть мельком почувствовать ускользающую тень присутствия Кассии. Бездумно перебирал перед сном безделушки, что дарил ей, гладил покрывало… Словно Кас выплыла на минутку и вот-вот вернется. А теперь там двуногая – и даже это фальшивое утешение навсегда исчезло.
– Мой принц, – приблизился наконец Кари. – Позвольте вам помочь?
– Брату своему помоги, – огрызнулся Алестар. – А то он никак не решит, в какую сторону плыть: ко мне или от меня.
Рывком развернувшись, он проплыл несколько гребков, чувствуя, как с каждым движением становится легче. Дикий салту, рвущий его изнутри, растаял, оставив тупое болезненное бесчувствие, словно Алестара хорошо приложило о скалу при быстром повороте. Плакать хотелось по-прежнему, но уже не всерьез, а так… будто его, маленького, обидел кто-то, и он хотел заплакать, потом отвлекся и вот знает, что обида была, но кто и чем обидел – уже не помнит. К концу коридора прошло и это гаденькое ощущение. Алестар вздохнул полной грудью, зашевелил хвостом быстрее.
– Плывем в город, – сообщил он подплывшим сзади охранникам. – Хочу поговорить с тем целителем, что приходил к Галифу…
– Не слишком ли поздно, ваше высочество? – бесстрастно поинтересовался Дару.
– Не ваше дело, – вспылил Алестар. – Вернее застанем его дома.
Кровь бурлила в жилах, и Алестар искренне недоумевал, как несколько минут назад ему могло быть плохо. Плакать? Что за глупость! Да у него хватит сил проплыть весь город, и плевать, что ворота дворца на ночь запираются. Уж ради него Ираталь сделает исключение! Когда вернется отец, пусть знает, что Алестар занимался делом, ведь расследование покушения на самого себя – это точно дело. И первостепенной важности!
Он быстро поплыл по коридору, прикидывая, где найти Ираталя, чтобы не терять время на пререкания с внутренней стражей. Заодно и адрес целителя можно будет узнать… И вообще, как можно спать в такое раннее время?
– Ваше высочество, – нудил Дару, – вам бы следовало переодеться и привести в порядок прическу.
Кари благоразумно помалкивал, предоставляя брату высказываться за обоих. Алестар немного замедлил движения, только сейчас заметив, что набедренная повязка у него мятая и чем-то заляпана, волосы спутались и висят на спине мочалкой… И в таком виде он собирался ломиться к Ираталю, а потом плыть по городу? Алестар потер виски ладонями, разрываясь на части. Ему позарез необходимо было рвануть куда-то, что-то делать, расспрашивать, вытряхивать ответы! Но сейчас ночь. И что? Он же прав! С утра этот целитель обязательно отправится куда-нибудь. Но…
– Глубинные боги, – с отвращением простонал Алестар.
– Ваше высочество, – подал из-за спины голос Кари. – Почему бы вам не послать господину Ираталю записку? Пусть отправит стражника за целителем прямо с утра…
– Сегодня, – упрямо прервал его Алестар. – Пусть отправит сейчас и приведет его ко мне. А я…
Что он будет делать в ожидании целителя, Алестар не знал. Почему-то мысли путались, ускользая, как угри в илистом садке. Отправиться к Санлии? Или к кому-нибудь из младших наложниц… Он совсем их забросил, девочки скучают без внимания. Набрать с собой украшений, сладостей, и пусть наложницы расчешут его, разомнут спину, крутятся рядом, гладя хвост и перебирая волосы. Может, тогда Алестар уснет, отдохнув наконец от того, что спряталось внутри и ноет, ноет, ноет, как сорванная до мяса чешуйка. Что это с ним? И о чем он говорил только что? Ему нужен был целитель… Но зачем? Ведь Алестар здоров, совершенно здоров…
Он посмотрел в настороженные глаза Кари, потом сбоку появился Дару, решительно обхватил его за плечи, Алестар принялся отбиваться – поначалу молча, но затем возмутился, что эти двое себе позволяют! А потом… потом, кажется, было только горячо, темно, больно и неимоверно тоскливо – до все-таки прорвавшихся рыданий.
Глава 10
Силки и цепи
Проснулся он почти в полдень, медленно и с трудом выплывая из тяжелого сна, цепкого, как силки травы руш, ловящие маленьких рыбок и крабов. Заплывет неосторожная рыбешка в куст, запутается, и останутся вскоре от глупышки тонкие голые косточки. А если трава разрослась давно и пышно, сил у нее хватит и на кого побольше. Подлая руш прикоснется к коже рыбины или маару длинными плетями, выпустит яд, от которого тело замирает в сладкой истоме и даже боли нет, когда вслед за мягкими отростками в ход пойдут жесткие ветви с крючками-присосками на конце.
Алестар видел, как это бывает: несколько раз находил в зарослях руш крупных рыбин, слабо колышущих плавниками, и всякий раз содрогался от вида изъязвленной кожи, сочащейся влагой под присосками мерзкой травы. Сок руш растворяет тело жертвы, а та, млея от дурмана, даже не понимает, что ее жрут заживо. Потом он как-то раз попробовал жвачку травы руш, о которой сверстники говорили вполголоса и совершенно по-разному: кто-то с явной брезгливостью, кто-то завистливо и восхищенно. Было до жути любопытно, однако чуть ли не впервые в жизни Алестар не смог получить желаемого. Слуги бледнели и дрожали хвостами, уверяя, что никогда в жизни даже не слышали, где такое можно купить, и он сообразил, что скорее выдадут отцу или Ираталю, чем принесут опасную забаву. На арене тоже ничего не вышло: те, кто продавал дурманное лакомство молодым каи-на, травить запретным зельем самого наследника боялись.
Выручила его тогда Кассия: она Алестару отказывать не умела. Вот и в тот раз после долгих горячих уговоров купила и принесла маленькую серую пластину с резким, каким-то колючим вкусом, а потом охраняла Алестара, пока тот пробовал – и разочаровывался. Нет, разморило и в самом деле на славу, тело стало горячим и томным, мысли расплылись в разные стороны, и показалось, что он парит в горячей воде, ласкающей не только снаружи, но и изнутри… А потом пришла брезгливость. Хваленое удовольствие оказалось фальшивым и скучным, как якобы влюбленные взгляды очередной красотки, мимоходом уложенной на песок и возомнившей, что принц теперь заберет ее во дворец. Дрянь, в общем. Больше он Кассию о подобном не просил.
А вот сейчас – это было очень похоже на руш, только без удовольствия, с одним лишь послевкусием. Алестар лежал на постели, свернувшись так плотно, что даже хвост затек, и чувствовал, что не может пошевелиться. Тело болело и ныло, а на душе было гадостно и тоскливо и почему-то хотелось плакать. Озлившись, он рывком развернулся, насильно разминая мышцы, всплыл над ложем. Дернул рычаг вызова, не переставая шевелить веером хвостового плавника. Тело слушалось с трудом, движения казались замедленными и неточными. Алестар поморщился, понимая, что сам виноват: знал же, что разделит с двуногой ее боль. Запечатление, чтоб его…
В спальню вплыла молоденькая светловолосая служанка с кувшином тинкалы, склонилась в робком поклоне, колыхая короткими, до плеч, прядями прямых волос. Алестар отпил, смывая боль горячим пряным вкусом, пригляделся к незнакомому личику:
– Ты кто такая, малышка? Что-то я тебя раньше не видел.
– Прошу прощения у благородного принца, – пролепетала светленькая, поднимая на Алестара красивые, но испуганно-глупые глаза. – Я недавно во дворце…
– Ах, недавно… – протянул Алестар, присматриваясь уже внимательнее. – Ну-ка плыви сюда, золотце…
Торопливо взмахнув хвостом, девчонка подплыла ближе, вытаращилась восторженно. Алестар, забавляясь, похлопал по ложу ладонью, лениво погладил нежное гладкое плечико покорно опустившейся рядом девушки, спросил:
– Тинкалу ты варила?
– Да-а-а-а… – выдохнула светленькая, глядя ему в лицо и приоткрыв пухлые губы. – Ваше высочество недовольно?
– Мое высочество думает, что меда маловато, – усмехнулся Алестар. – Давай-ка подсластим.
Запустив руку в светло-золотистые волосы, он лениво пропустил пряди между пальцами, притянул девчонку ближе. Неторопливо поцеловал, прислушиваясь к себе: дрогнет ли хоть что-нибудь? Оторвавшись, взглянул в бирюзовую голубизну глаз, полных умиленного восхищения. Служанка разве что не облизывалась, подавшись навстречу и явно ожидая, что вот сейчас… Сейчас принц уложит ее на постель. А потом будут покои для наложниц, сытая спокойная жизнь, дорогие ткани и побрякушки. Пусть и недолго, до появления законной супруги, но…
Все это читалось на смазливом глупеньком личике так явно, что Алестара чуть не стошнило от чужой готовности отдаться, растечься под ним медузой, старательно ублажать и радоваться, что снизошли…
– Нет, невкусно, – усмехнулся Алестар, отталкивая так и норовящее прильнуть к его груди тело. – Плыви, позови госпожу Санлию.
Разочарование, мелькнувшее на мордашке служанки, выглядело, пожалуй, забавно, но Алестар только сморщился, снова опускаясь на ложе и отхлебывая остывающую тинкалу. Меда, кстати, было достаточно, даже многовато – во рту остался неприятный приторный вкус. Надо передать на кухню, чтобы эта… как ее там? Алестар вспомнил, что так и не спросил имя служанки, хотя вроде собирался. А, какая разница? Еще одна смазливая мордашка, пристроенная во дворец в надежде, что девчонка попадется на глаза каи-на, ищущему наложницу. Или даже, чем глубинные боги не шутят, кому-то из гостей города… На здоровье, только тинкалу пусть больше не варит.
Санлия скользнула в комнату угрем, колыхая разноцветными шелками туники, улыбаясь с привычной мягкой радостью, и ей, в отличие от светленькой служанки, хотелось верить. Алестар даже сам улыбнулся, как ни тошно было на сердце. Протянул навстречу руки, обнял, зарылся лицом в темную волну длинных волос, прижимая наложницу к себе. Спросил негромко:
– Сан, отец вернулся?
– Нет, мой принц, – откликнулась Санлия, нежась в его объятиях, выгибаясь томно и умело, но не навязчиво, а как бы невзначай, просто от удовольствия. – И известий от его величества пока нет.
– Значит, скоро вернется. Иначе прислал бы гонца. Заплети мне волосы.
– С радостью, мой повелитель, – отозвалась Санлия, потираясь лицом о его плечо. – Одну косу? Или несколько?
– Как хочешь, – разрешил Алестар, с неохотой разнимая руки и поворачиваясь к наложнице спиной. – И расскажи что-нибудь.
Млея под ласковыми касаниями гребня и пальцев, он лежал, постепенно расслабляясь, и слушал журчащий голос Санлии, всегда знающей кучу того, что Алестару никто другой не рассказывал. На рынке подорожал перламутр: урожай раковин-жемчужниц, привозимых из Суаланы, в этом году полностью пропал из-за какой-то неизвестной болезни. Значит, и жемчуг подорожает…
В храме глубинных богов кто-то украл священный сосуд с алтаря, и старший жрец Герлас объявил, что проклинает святотатца и ему не дожить даже до осенних холодов. А верховный жрец Троих Тиаран сказал, что если ждать, пока исполнится проклятие глубинников, то преступник успеет от старости помереть, каждый день распивая тинкалу из краденого сосуда. И теперь весь город ждет, кто же из жрецов прав…
На границе Карианда и Маравеи проснулся вулкан, и, пока король Карианда не усыпил его, извержение чуть не погубило острова Маравейского треугольника. Король же Маравеи слишком стар, чтобы управлять Сердцем моря, но не хочет назначить наследника из своих четырех сыновей… Каи-на Эрувейн выходит за кариандского купца, свадьба через три недели…
– Погоди, как за купца? – перебил Алестар, пошевеливаясь. – И родители ей позволили?
– Ну… – лукаво отозвалась Санлия, заплетая ему очередную тонкую косичку. – Они бы, может, и не позволили, но кариандец как-то уговорил Эрувейн и втихомолку уложил на песок, так что теперь ничего не поделаешь, хоть хвост узлом завяжи.
– Глупенькая, – хмыкнул Алестар. – Из дворца – в купеческий дом. А ведь могла выбрать из дюжины лучших женихов.
– Судьбу и улов не узнаешь заранее, – отозвалась Санлия любимой пословицей. – Может, у них все по любви сладилось.
– По любви, – криво ухмыльнулся Алестар. – Ну, может…
В сердце привычно кольнуло знакомой болью. Вот интересно, пройдет она когда-нибудь, или теперь всегда будет больно, стоит вспомнить свою потерю? Потому что отец может сколько угодно говорить, что Алестар еще будет счастлив с кем-то другим, что кариандская принцесса – его настоящая судьба… Все это ложь. Нет, отец хочет ему добра, конечно же, но запечатление… Это как дурман жвачки руш: сладко, но фальшиво, потому что навязано кем-то извне, а не выбрано самим Алестаром. Разве он хотел запечатлеться с двуногой? Вот и мучаются теперь оба. Надо бы, кстати, заглянуть к этому отродью. Вчера он… перестарался. Та была сама виновата, но чего и ждать от дурной твари?
Алестар невольно напрягся, вспоминая боль и тоску, накатившие после их соития. Да, это было… слишком. И не только потому, что после досталось и самому Алестару, просто он сорвался, а это недостойно принца. Сорвался, не смог управлять собой, потом и вовсе сдуру собрался в город на поиски целителя, лечившего Галифа, и хорошо, что братцы-охранники его остановили, хоть какая-то от них польза случилась.
– Санлия, – спросил он, поворачивая голову, чтобы наложница могла заняться другой половиной волос, – а ты тоже думаешь, что запечатления достаточно для любви и счастья?
– Не знаю, мой принц, – ясно и грустно сказала та. – Полагаю, когда-нибудь вы сами сможете ответить на этот вопрос. И уж точно не меня стоит спрашивать.
Алестару стало стыдно: сам того не желая, он ткнул в больное место. Санлия ни единой чешуйкой не виновата в своем горе, но разве объяснишь это тем, кто ищет полноценную супругу, способную к запечатлению? Остальные наложницы, получив после свадьбы хозяина свободу, могут выйти за кого пожелают, и только Санлия… Умная, милая, восхитительная Санлия… Кто решится связать судьбу с калекой?
– Прости, – сказал он, помолчав немного. – Я не хотел обидеть.
– Вы и не обидели, повелитель мой, – привычно мягко и ровно прозвучал голос Санлии. – Служить вам – счастье, другого мне не нужно.
Пальцы ее так же бережно и ласково перебирали волосы Алестара, заплетая мелкие красивые косички, но расслабление, всегда приходящее в такие минуты, сегодня медлило. Алестар молча дождался, пока последнюю косичку украсит крупная бирюзовая бусина, повернулся, обнял наложницу. Притянув к себе, шепнул:
– Сан, я тебя никогда не брошу. Захочешь – останешься со мной, а нет – мы что-нибудь придумаем. Жрецы Трех ищут средство, чтобы разорвать мое запечатление, может, они и для тебя что-нибудь сотворят. Я сам попрошу верховного – наследнику он не откажет. А если не получится… Ты же красивая – глаз не отвести, и приданое я дам такое, что не у всякой каи-на бывает. Сан, хорошая моя, ты еще выбирать станешь…
Плечи под его ладонями дрогнули, Санлия резко и глубоко вдохнула, напряглась всем телом. Подняла лицо, взглянув беспомощно и жалко, словно Алестар ей не спасение обещал, а наказание, приоткрыла губы, будто хотела что-то сказать, но тут же улыбнулась старательно – только глаза остались печальными. Шепнула:
– Благодарю… повелитель мой.
И сразу опустила голову, коснувшись губами плеча Алестара, замерла в его объятиях, только тело так и осталось каменным.
– Все равно я тебя не оставлю, – упрямо сказал Алестар, гладя гибкую шелковистую спину. – А запечатление – да нет в нем ничего такого уж хорошего. Мне с тобой куда лучше, чем с этой…
Сердце опять тоскливо и как-то гадко потянуло, стоило вспомнить «эту». Упрямо сжатые губы, ненависть в безобразно черных глазах, ядовито-наглые слова… Почему двуногая никак не поймет, что надо покориться? Ей-то куда хуже, чем Алестару.
Санлия лежала в его объятиях, покорная, нежная, податливая, готовая в любой момент раскрыться, как цветок анемона, потянуться навстречу руками, губами, всем телом. И с ней было легко и правильно, как и должно быть двоим на ложе. Вот сейчас стоит повернуться, наклониться вниз, поцеловать упругие, радостно отвечающие губы – и все будет, как раньше…
Алестар вздохнул, мягко отстраняя наложницу. Улыбнулся в вопросительно распахнутые глаза, легко и быстро поцеловал.
– Сан, мне в город надо. Я ведь вчера так и не поговорил с тем целителем.
Оттолкнувшись от ложа, он бросил, на ходу повязывая пояс:
– Если отец вернется или пришлет известие, отправь кого-нибудь, пусть меня найдут.
– Вы даже не позавтракаете, мой принц? – вскинулась Санлия. – Позвольте, я принесу что-нибудь…
– Некогда, – бросил Алестар, но сразу же заколебался.
Если целителя не окажется дома, кто знает, сколько его придется ждать или где искать. А поесть в городе… Акалантцы любят своего принца, любят настолько, что изъяви он только желание что-то отведать, в любой харчевне хозяин кинется накрывать роскошный стол на дюжину едоков, а на рынке примутся уговаривать попробовать то и это, и желать здоровья, и благодарить за честь, и денег никто не возьмет ни монетки, а будут кланяться и умолять снова осчастливить посещением… Нет уж. Это в детстве они с Кассией сбегали от воспитателей и возвращались с рынка, налопавшись всяких вкусностей так, что потом и на еду смотреть не могли, да еще с собой притаскивали, оделяя слуг и товарищей по играм. А теперь даже думать не хочется, чтобы снова плыть по тем же рядам и галереям, отвечая на приветствия и вопросы, когда же Акаланте сможет поздравить его высочество со счастливым браком. Слава глубинным богам, что еще о двуногой в городе не знают…
– Потом, – сказал он хмуро, понимая, что только что испортил себе настроение, и так с утра далеко не жемчужное. – Вернусь – пообедаем вместе.
Подхватив кувшинчик с недопитой тинкалой, он в несколько глотков осушил его, поморщившись от приторной сладости и перебора специй. Ничего, зато до обеда не проголодается.
– Счастливого пути, мой принц, – тихо сказала Санлия, низко склоняя голову и оставаясь так, пока Алестар не выплыл из комнаты.
Дару и Кари привычно пристроились рядом, стоило Алестару оказаться в коридоре. Смотрели хмуро, особенно Дару, но рта не открывали – и на том спасибо. И вообще, не им судить, как и что он делает и чем занимается. Охрана – вот и пусть охраняют, бездельники. Алестар поплыл к ближнему выходу из дворца, стремительно раздражаясь на неудачное утро. Сначала эта белобрысая дурочка со своей паршивой тинкалой, потом Санлия… Она, конечно, славная, но вечно прячет грусть, и Алестар ничем не может помочь, а чувствовать себя виноватым надоело. Еще целитель этот… Если и сегодня не удастся до него добраться, надо накрутить хвост Ираталю, чтобы раздобыл неуловимого жреца и приволок прямо во дворец. А может, попросить об этом верховного? Все равно к нему плыть. Надо же узнать, скоро ли он получит зелье, которое освободит от двуногого наказания.
Город встретил Алестара привычным оживлением площадей, торговых галерей и храмов. Ему улыбались, кланялись, радовались искренне или не очень, а в ответ мутью в чистой воде поднималась злость, заставляя сжимать лоур в сведенных пальцах. Неужели никто не видит, что ему не до чужой радости? Что все эти приветствия, вопросы о здоровье его величества и планах принца на супружество, пожелания счастья – что все это насквозь фальшиво и противно, глубинные боги, как противно!
Улыбаясь в ответ, он махал рукой, склонял голову, иногда отвечал, едва сдерживаясь, и то лишь потому, что отец всегда внушал: «Это твой народ, ты обязан знать их жизнь, думать вместе с ними, понимать их и отвечать на любовь благодарностью». Быть благодарным не хотелось – хоть узлом завяжись! Да что же они не отстанут никак! Надо было в объезд…
Близнецы, чуя его раздражение, плыли по бокам, будто защищая от ненужной и такой надоедливой любви подданных, их салту почти касались боками зверя Алестара, и это злило еще больше, так что, когда рыночные галереи кончились, Алестар вздохнул с облегчением. Они проплыли храмовую площадь, окруженную лавочками с лечебными зельями и амулетами, миновали огромный храм Троих и многоярусный сад, а за садом начался квартал, где жили целители и жрецы-послушники. Только вплыв в пространство между небольшими уютными домиками, Алестар понял, что не знает, как искать целителя, лечившего Галифа.
Он закусил губу, досадуя на собственную тупость: ну что стоило узнать имя у Ираталя заранее? Да что же за день такой! День, кстати, перевалил за вторую половину, свет падал слабее, и было ясно, что еще пара часов – и стемнеет окончательно.
– Кари, – позвал он, не оборачиваясь. – Вернись во дворец и узнай у каи-на Ираталя, как зовут того жреца – он знает какого.
Не услышав ответа, резко обернулся, уже почти желая, чтобы кто-то из близнецов осмелился воспротивиться. Будет повод снова просить отца отменить эту никчемную и позорную охрану, словно кто-то может причинить ему вред в собственном городе. Да скорее народной любовью замучают!
Кари молча склонил голову, но Дару нахмурился, плавно помахивая хвостом, свешенным из седла.
– Ну? – ласково спросил Алестар. – Ты забыл, где дворец? Или боишься оставить нас? Не беспокойся, если из-под камня выползет краб и нападет на меня, твой братец и один с ним справится.
– Ваше высочество, – негромко проговорил Дару, выплывая вперед и разворачиваясь, чтобы глянуть в глаза: – У нас приказ повелителя Кариалла. Мы не должны оставлять вас одного и даже с одним из нас. Я прошу прощения, ваше высочество.
Непонятно он это говорил: ровно, но будто через силу, словно ему отчаянно не хотелось вообще разговаривать с Алестаром. Это было неправильно и странно, но Алестар уже не мог рассуждать спокойно. Злая горькая муть, весь день колыхавшаяся внутри, плескалась через край, и даже во рту было по-настоящему горько. Голова заболела, словно ее стянул обруч, в висках били горячие болезненные молоточки.
– Пока отца нет, – с трудом сдерживаясь, сказал Алестар, – вы подчиняетесь мне.
– Если это не противоречит приказам его величества, – бесстрастно отозвался Дару. – Прошу прощения…
Он даже голову склонил, изображая, будто в самом деле сожалеет. Лицемер проклятый! Все они лицемеры! На словах любовь и покорность, а как доходит до дела, приказ наследника значит меньше ломаной ракушки!
Несколько мгновений Алестар смотрел на обоих охранников, с отчаянным бессилием понимая, что настаивать бесполезно. Указание отца они не нарушат. И наказывать не за что – выполняют приказ! Вот же… салту безмозглые!
– Когда отец вернется, мы уточним ваши обязанности, – прошипел он. – И обещаю, вы об этом еще пожалеете.
Вскинув голову, Алестар круто развернул салту, плеснув своим хвостом так, что едва не смазал Кари по лицу. Тот бесстрастно уклонился, снова ничего не сказав. Трусливый болван, вечно за старшего брата прячется. Хотя кто их разберет, кто из них старший… Ладно, это обещание – насчет пожалеть – он сдержит с лихвой. Всего-то и надо влезть во что-нибудь такое, чтоб на нем хоть пара царапин осталась, а потом сказать отцу, что от близнецов никакого толка. И пусть склады с ракушками охраняют!
Плывя назад, Алестар едва не плакал. Да, он сам виноват, что не узнал имя, но нельзя же так. Он ведь хочет, как лучше: найти убийцу Кассии, выяснить, что происходит… А ему все мешают!
В храм уже не хотелось и заплывать. Да, он обещал Санлии поговорить с верховным, но один день ничего не решает, а в таком состоянии ему не то что разговаривать – думать не хочется ни о чем, кроме как добраться до своих покоев и…
Дальше мысли о том, чего ему хочется, никак не шли. Алестар стремглав пролетел рынок, уже не отвечая никому и стиснув зубы, чтобы не рявкнуть грубость. Домой! К себе в покои! И позвать Санлию, пусть разомнет плечи, как только она умеет, спустится поцелуями по груди и животу, разнежит умелыми губами – может, тогда утихнет горячая боль, давящая голову и грудь, ломающая тело до кончика хвоста.
Проплывая под аркой внутреннего двора, он почти успокоился, предвкушая, что вот сейчас опустится в горячую воду и велит принести не тинкалы, а земного вина покрепче…
В первый миг показалось, что он снова вернулся на день назад. Все так же метались в клетках салту, все так же мелькнул у высокой решетки загона хвост шарахнувшейся служанки. Двуногая, плавая почти у дна неуклюже и медленно, только выпрямилась сильнее, взглянув на Алестара с еще не различимым издали выражением.
Горечь стала нестерпимой, Алестар даже вытолкнул вязкую противную слюну сквозь губы, жмурясь от бессильного бешенства. Тварь наглая! Говорили же ей не попадаться на глаза!
Если уж день не задался – так не задался. Хотя с недавних пор вообще не было хороших дней, да и не предвиделось. Но это уж слишком! Гоняется за ней рыжая паскуда, что ли?
Джиад стиснула зубы, изо всех сил напоминая себе, что нельзя просто взять что-нибудь острое и тяжелое и… Нельзя! Король иреназе может сколько угодно извиняться за своего выродка, но есть вещи, которые не прощают. Только вот мстить тоже не выйдет. И лучше не думать, что рыжий может прямо сейчас отправить ее обратно в опостылевшую комнату, о которой теперь не подумаешь иначе как о камере пыток. Велеть вымыться, накраситься, а потом все повторится снова и снова…
Тело отозвалось острой болью, о которой она пыталась забыть все утро. Вчера вечером, когда рыжий уплыл, Джиад, отлежавшись, пришла в себя. Неуклюже согнувшись и грязно ругаясь сквозь зубы, стерла остатками туники слизь с внутренней стороны ног. Горело и щипало внутри так, что было ясно – до ссадин растер, тварюга. Мразь избалованная… Тенью скользнула в комнату Кариша, охнула, тут же зажав рот рукой, и порывалась плыть за целителем, но Джиад рявкнула на девчонку, запретив.
Даже думать было невыносимо, что кто-то станет осматривать ее синяки и ссадины, лезть в укромные местечки тела, смотреть то ли с жалостью, то ли с брезгливостью, то ли спокойно-непроницаемо, как умеют хорошие целители. Нет уж, она сама справится.
Кариша, метавшаяся, как целая стая заполошных рыбок, все-таки принесла мягкую ткань и даже раздобыла флакон с драгоценным маслом армарии. Соленая вода жгла и разъедала ссадины, лицо явно опухло – пальцами Джиад нащупала подушки на месте губ. Скрутив жгут из тонкого хлопка, она намочила его, как смогла, в масле, мешающемся с водой и, выставив Каришу, сунула промасленную ткань поглубже внутрь, где словно ножом резало.
Поерзала на кровати, пытаясь устроиться удобнее, легла на спину, бездумно глядя в потолок. Вернувшаяся Кариша суетилась рядом, предлагая тинкалу, какие-то лакомства, растереть спину, причесать волосы… Обижать девчонку не хотелось, но и видеть кого-то было невмоготу, потому Джиад сделала вид, что заснула. А потом – заснула и вправду, словно что-то внутри сломалось. Нет, выгорело. В первый раз было хуже. А сейчас не то чтобы привычно, просто вся боль досталась телу, а душа онемела и оглохла, как ушибленная.
Ночью она то проваливалась в горячие вязкие сны, полные боли и ужаса, то просыпалась, пытаясь понять, где она и что случилось. Открывала глаза, поднимала руку, удивляясь сопротивлению воздуха, – и понимала, что это вода. Пару раз очнулась от страха, что вот-вот задохнется, но амулет работал исправно, легкие после первых мгновений ужаса гнали воду вместо воздуха, сердце стучало заполошно, а тело болело – и Джиад понимала, что еще жива, а погребение заживо под толщей то ли земли, то ли воды ей просто приснилось.
Потом пришло утро, и незнакомая служанка, не Кариша, возникла в спальне с неизменной тинкалой и полным подносом тарелок. Джиад вяло пожевала того, другого, третьего, к опостылевшей тинкале не прикоснулась, и иреназе уплыла с таким же непроницаемым лицом. Поход во владения ширакки обернулся новой болью и кровавой мутью в воде, так что Джиад всерьез задумалась, не согласиться ли на целителя. Нельзя же так.
И все-таки она промолчала. Пару часов после неудавшегося завтрака провалялась на постели, ритмично дыша, разминая сведенные болью и напряжением мышцы, потягиваясь и снова расслабляясь. Выпила принесенную вместо тинкалы воду в кувшинчике и съела что-то из оставленного на тарелках, совершенно не чувствуя вкуса, будто сенной трухи пожевала.
Рыжий не появлялся, слуги тоже, и Джиад снова подремала, проснувшись, когда дверь повернулась и в комнату, потупив взгляд, вплыла Кариша. Молча убрала тарелки и, подплыв, робко заглянула в глаза Джиад, трепеща серебристым веером хвоста. Что ж, нельзя же ненавидеть всех иреназе лишь потому, что среди них нашелся один ублюдок?
Вздохнув, Джиад попросила размять себе спину все с тем же маслом армарии, Кариша просияла и действительно размяла, неумело, но очень старательно. Потом осведомилась, что еще желает госпожа избранная. И Джиад – темные боги нашептали, не иначе! – пожелала прогуляться. Ну не было у нее сил смотреть на проклятый потолок и стены, лежать на том самом ложе и вспоминать, вспоминать…
Рыжий приближался, соскользнув с рыбозверя и взбивая воду веером хвоста, как опытная хозяйка венчиком взбивает яйца. Кажется, за ним даже пена поднималась. Неизменная охрана, тоже спешившись, как приклеенная, держалась по бокам, и уже по их настороженно-спокойным лицам можно было сказать, что принц не в духе и чудит.
Джиад спустилась ниже, не зная, жалеть или радоваться, что рыжий застал ее не одну. Заступиться за наложницу вряд ли кто посмеет, но, может, при чужих принц не захочет терять лицо? Или ему все равно?
Кариша испуганной рыбкой прянула в сторону, Джиад, зависнув в нескольких локтях над песчаным дном, по привычке выпрямилась и глубоко вздохнула. Посмотрела в искаженное бешенством лицо рыжего, которому пришлось тоже спуститься, чтобы оказаться на одном уровне с ней.
– Я тебе что говорил? – прошипел принц, глядя в упор нездорово блестящими ярко-синими глазами. – Быть в комнате! Или тебя в клетку посадить, тупое животное?
Что-то с ним творилось не то, бесстрастно поняла Джиад. У скалы, где они встретились впервые, рыжий был зол, но вполне собой управлял, а сейчас будто взбесился. Из-за чего? Ну, вышла его игрушка погулять, так не сбежать ведь пытается…
Замерев, как перед диким зверем, Джиад глубоко и ровно дышала, стараясь не сорваться, не ответить яростью на ярость. Но Алестар не унимался.
– Ну? Что молчишь? Язык проглотила? Жаль, он бы тебе еще пригодился. Или явилась все-таки сбрую подходящую присмотреть?
Джиад стиснула зубы, понимая, что рыжий как раз и добивается, чтобы она сорвалась. Зачем? Зачем ему злость наложницы, которую он ненавидит и презирает?
Не дождавшись ответа, Алестар взмахнул хвостом, подплывая еще ближе, оказался прямо перед Джиад шагах в трех, если можно расстояние в воде мерить шагами, и немного выше. Ему, наверное, казалось, что он в выигрышной позиции, а Джиад не могла не видеть такую уязвимую грудь, беззащитный живот, полоску тонкой кожи там, где она переходила в чешую… Даже ножа не надо! Сложить пальцы острием копья, чуть выгнув ладонь, взмахнуть коротко и резко, вонзая в ненавистное тело…
Что-то, похоже, все-таки отразилось на ее лице, а может, у хвостатых охранников было хорошее чутье, потому что левый из них встрепенулся, выдвигаясь вперед, тронул принца за плечо. Алестар, не глядя, сбросил его руку и продолжил, выплевывая слова, словно они были чем-то мерзким на вкус:
– Я. Велел. Тебе. Сидеть. В комнате. Хочешь погулять – попроси меня. Погуляешь. На цепочке и в ошейнике.
Левый охранник – Дару, кажется – снова двинулся вперед, подбираясь, сверля Джиад напряженным взглядом – чуял неладное. Правый озирался по сторонам, словно ища кого-то. Алестар, откинув назад голову, словно под тяжестью голубых бусин на концах дюжины рыжих косичек, смотрел в упор, и Джиад видела, как бьется на виске жила, как дрожат губы, как сузились зрачки…
Вот! Снова… Но сейчас рыжий просто зол… И остановит его кто-нибудь, в конце концов? Слева и справа за толстыми прутьями загона метались салту, будто почуя в воде еще не пролившуюся кровь…
– Ну! Что молчишь? – заорал Алестар, срываясь на позорный визг. – Что ты молчишь?!
– Вам не угодить, ваше высочество, – бесцветно сказала Джиад, с трудом шевеля распухшими губами. – Молчу – не нравится, говорю – тоже злитесь…
– Угодишь, – хрипло пообещал принц. – Не сомневайся. Ну-ка быстро развернулась и подставилась…
– А больше ничего не придумали? – в невеселой улыбке растянула побаливающие губы Джиад, с тоской понимая, что разойтись миром не получится.
Что ей, бежать, что ли? И эти… охраннички… чего ждут? Впрочем, их понять можно, что им за дело до принцевых развлечений, лишь бы жив и невредим оставался. Мразь…
– Ты не поняла? – с каким-то даже удивлением поинтересовался Алестар, и Джиад увидела, как ясные синие сапфиры его зрачков окончательно заволакивает бешеная муть. – Я тебе что велел?
– Да хоть крылья мне велите отрастить, ваше высочество, – усмехнулась Джиад. – Все толку больше будет.
Играть в воде на равных? С бешеным хвостатым и парой опытных охранников? На суше она бы все равно попробовала… И тут же обожгло накрепко запечатленное в памяти: ни один волосок, ничем не повредить!
Джиад все-таки попыталась отплыть назад, но спиной это сделать не вышло, а Алестар смотрел так, что вот еще пару мгновений – и кинется.
– Ляжешь, – сказал он хрипловатым плывущим голосом. – Ляжешь под меня. Прямо здесь. Двуногая скотина… Чтобы знала свое место…
И двинулся вперед, плавно, медленно скользя в темно-зеленой воде. А может, это лишь показалось, что вода темная, потому что сумерки уже стремительно заливали море – где-то там наверху солнце садилось за край окоема, и здесь его лучи иссякали.
– Мое место? – четко и ровно поинтересовалась Джиад. – Ошейник и цепь? Обознались, ваше высочество. Подданных своих на цепочке водите. А еще лучше, начинайте к салту пристраиваться – раз уж вам так нравится со скотиной.
Серебряный треугольник хвостов и тел качнулся, мерцая чешуей. Алестар – впереди, двое по бокам в бесполезной попытке помешать. И Джиад бы успела, все равно успела, будь это на суше. И уж точно она бы успела, не будь связана страхом за тех, кто расплатится вместо нее.
Тонкий длинный прут упруго взметнулся, прорезая плоть воды. Алестар ударил наискосок, с оттягом, но без размаха – какой размах в воде? Словно лучик света мелькнул, но это просто сверкнуло острие прута. Оказывается, эти штуки для салту – металлические, успела подумать Джиад, покачнувшись от боли, перехватившей дыхание. Левое плечо обожгло, будто прут был раскаленным, Джиад стиснула зубы, качнулась вбок и вниз, уходя от следующего удара, и выиграла пару мгновений – охранник слева рванул Алестара на себя, но тут же отлетел от удара его хвоста. Время плеснуло – и замерло, как волна в высшей точке взлета.
Джиад пыталась вдохнуть. Получалось плохо, кончик прута пришелся по болевой точке. Нарочно так не попадешь. Подняв руку, она стиснула в пальцах обрывок разрезанного ударом шнурка – ключа от спальни Торвальда не было. Ее талисман! Джиад огляделась, задыхаясь от боли и странного отчаяния, но дно было пустым. Алестар двинул локтем в подвздошье одному из охранников, легко уклонился от второго, двигаясь стремительно и зло. И был он так неправильно быстр, что Джиад снова подумала, распрямляясь: неладно дело с наследником хвостатых.
Подтверждая ее мысль, принц дернулся назад, сбрасывая повисшего на плечах охранника, поднял перед собой так и оставшийся в руках прут и одним движением сломал, прорычав что-то.
В рот, вместо воздуха, лезла горько-соленая вода, Джиад склонилась, откашливаясь, хлебнула моря, и уже непонятно было, отчего так солоно во рту: то ли вода, то ли губу прокусила. Рыжего оттаскивали оба охранника, там мелькала круговерть серебряной чешуи, вееров хвостов, рук, спин и голов. Стража явно боялась повредить бешено бьющемуся принцу, а вот того не сдерживало ничто. И было ясно, что драться рыжего учили неплохо, только у него, как это бывает с теми, кто знает бой памятью головы, а не тела, в горячке из этой головы все и вылетело.
Джиад выпрямилась, чувствуя, как плечо наливается болью уже всерьез, не первым резким онемением, а по-настоящему, обещая не оставить долго. Глянула – от основания шеи и вниз к соску шла алая полоса рассеченной кожи, вокруг расплывалась кровяная муть.
Что-то кричал Алестар, утаскиваемый охраной, а в клетках все сильнее бесновались салту, и Джиад с непонятной отстраненностью подумала: жаль, что все вышло так. Потому что наследник иреназе очнется, и они снова встретятся в круглой комнате без окон, зато с красивой мозаикой на потолке, которую Джиад рассматривать еще долго. И теперь уж принц будет куражиться по-настоящему, так, что прежние его забавы лаской покажутся. Сбруя для салту? Разложит прямо на скотном дворе, или что у них тут? И чем больше терпишь, тем сложнее будет решиться на то, что следовало сделать с самого начала. Ведь если она не может драться, связанная страхом за близких, что мешает просто уйти? Цепями можно удержать тело, но не душу, да и то не всегда. Лишь до тех пор, пока сама позволяешь цепям держать.
Джиад спустилась еще ниже к светлому песчаному дну, укравшему ее ключ-талисман, нагнулась, сжав зубы от боли в плече, подобрала тускло блестящую полоску металла длиной в полторы ладони – острие палки для салту. Повертела в руках, равнодушно удивляясь силе рыжего – сломал ведь. А будь металл гибким, сумел бы согнуться в руках, дожидаясь момента, когда можно распрямиться – и хлестнуть в обратную.
Джиад усмехнулась, старательно растянув почти переставшие болеть губы: более сильная боль в плече поглотила мелкую. Хватит себя утешать. То, что согнулось, может уже не выпрямиться никогда. Это не бой, где побеждает поддавшийся силе противника и использующий ее, как свою.
Она повертела прут в руках, примеряясь. Да, жаль. Хотелось домой, на землю, под яркое живое солнце… Ну что ж, не вышло. Бывает. Кто-то умирает в темнице или под горным обвалом, да и тонут предостаточно – им не легче. Зато это ты можешь выбрать сама. Не бесконечно долгое унижение перед мразью, решившей тебя растоптать, а всего лишь быструю боль. Что здесь выбирать-то?
Она еще успела увидеть Каришу, метнувшуюся из закоулка между клетками. Девчонка в испуге раззявила рот, выкрикивая что-то, но Джиад не слышала. Толща воды вокруг стала плотной и тяжелой, замедляющей движения и мысли. Соль во рту, боль, темнота перед глазами – где-то наверху, неизмеримо и уже недоступно далеко солнце село за край моря… Что тянуть?
Джиад приставила острый край железки к нижнему краю ребер, целясь вверх, через подреберье. Девяносто девятая сутра храма гласит: решившись умереть, не медли. А сотой сутры – нет для воина, что хочет сохранить честь и в слабости.
Вихрем налетела Кариша, не успевая на долю мгновения, вцепилась в руки, и кто-то спешил, баламутя воду, и кто-то кричал неподалеку в острой звериной тоске, но Джиад уже торопливо и резко двинула рукой, чтобы боль и страх не успели остановить. Нечаянный нож вошел наискосок и вверх, что-то хрустнуло, стало горячо и совсем не больно. Только темно.
Глава 11
Скованные одной цепью
– Как ты посмел?
Алестар поежился: голос отца был обманчиво ровен, зато в глазах на осунувшемся и посеревшем лице бушевал лютый шторм. Показалось, что в кабинете стало темнее, а вода в саду за окном подернулась мутью. Но это, конечно, просто голова болела после долгого забытья под зельями. И не иначе как от той же головной боли в глазах все плыло, и мерещилось, что принцесса Ираэль смотрит с фрески с печальным укором.
– Я отлучился на четыре восхода. Оставил приказ не трогать эту девушку. Как ты смел не просто ослушаться, а сотворить с ней такое?
– Отец… – набрал воды Алестар и осекся: под ребра резко кольнуло, отдалось по всей груди, плеснуло в живот.
– Молчать! – рявкнул… уже не его отец, а король Акаланте – тяжелая тугая волна его гнева, ощутимая каждой чешуйкой, впервые в жизни накрыла не кого-то рядом, а самого Алестара. – Я видел ее. Она избита и замучена; целители говорят, что соитие оставило следы, которые будут заживать не одно десятидневье. Соитие! И это не говоря о лице и теле! Ты едва не убил ее лоуром!
– Я остановился! Отец, я сломал проклятый прут, чтобы…
– Не ударить еще, – тяжело закончил король. – О да, достойный поступок. Что ж, ей хватило и одного раза – шрам останется на всю жизнь. Мне стыдно, что ты мой сын.
– Я не хотел, – прошептал Алестар, уставившись в стену с фреской и пытаясь собрать путающиеся мысли. – Отец, я правда не понимаю, что на меня нашло. Она постоянно дерзила, издевалась… Но я не хотел такого…
– Дерзила? Ах, так она дерзила тебе! И ты решил, что вправе наказывать и усмирять? И кого же? Свою избранную! Или ты забыл, почему она оказалась здесь? Безмозглая медуза! Думаешь, ей было в радость покинуть свой мир из-за твоей прихоти?
– Ну, так не покидала бы, – беспомощно огрызнулся Алестар. – Кто ее…
Голова мотнулась вбок, в ушах зазвенело. Алестар оглушенно потряс головой, неверяще глядя на отца. Пощечина! Ему!
– Кто ее заставлял? – пророкотал отец. – Ты это хотел сказать? Ты! И я, да простит меня Море. У тебя даже не хватило ума сначала узнать, как она здесь оказалась, верно? Глубинные боги, кого я вырастил! Трусливое ничтожество, способное ударить беззащитного. Женщину! Способное издеваться изо дня в день, оскорблять и мучить ту, кого сам же к себе приковал.
Вторую пощечину Алестар успел увидеть – но не уклониться. Рот наполнился соленым, но не привычным вкусом воды, а густым, скользким.
– Не смей уклоняться! Научился бить – умей и принимать удары. Дай тебе боги хоть часть отваги и великодушия этой девушки.
– Отец…
– Не будь твоя мать моей истинной любовью, я бы усомнился, мой ли ты сын, – тяжело отрубил король, отплывая на пару взмахов хвоста дальше. – А ты… ты позоришь ее память. Насильник, мучитель… Таким ли я хотел видеть своего сына и наследника?
Прервавшись на мгновение, он судорожно вдохнул, не сводя взгляда с ловящего воду ртом Алестара, и продолжил:
Читать бесплатно другие книги:
