Ты победил Зорич Александр
– Где, когда и при каких обстоятельствах…
Жадный до крови кинжал слегка прокусил кожу у берега пульсирующей реки. Железная хватка Эгина не давала смерду не то что кивать головой, а вообще двигаться.
– Убейте, гиазир, убейте. Я хоть на Девкатре побожусь, хоть пепел буду жрать, хоть детей заберите – все что хотите, но не я!
– Где, когда и при каких обстоятельствах…
Струйка крови, пока что маленькая, потекла по шее пастуха, стекая за ворот. Плешивый маленький человечек – потный, грязный, несчастный – не сопротивлялся.
– Не я это был, я только руку отрезал, думал, правду говорят, у вас внутри кости золотые…
– У кого это «у вас»?
Кинжал отстранился, а зрачки Эгина, словно два стальных буравчика, ввинтились в блеклые глаза пастуха.
«Нет, этот несчастный придурок не похож на матерого колдуна, – подумал Эгин. – Он не похож и на убийцу. Он слишком жалок и слишком труслив, чтобы поднять руку на офицера Свода Равновесия. Нет, этот идиот поклоняется Девкатре, скармливая своему божеству вареные овощи и отруби с сельдереем. Куда уж ему вырезать сердца и оживлять мертвых!»
Эгин спрятал свое разочарование вместе с кинжалом.
– Рассказывай, как все было, – сказал он ледяным тоном.
– Вот, значит, шел я к руднику. То было на рассвете. Смотрю, а там он, ну, мертвый. И весь такой, в кровище. Страшный, рот перекошенный, одежда на нем вся порватая. Он еще и, простите, гиазиры, обмочился, как то у них, у мертвых, случается. Ну я его сразу узнал. Я ему частенько по поручению хозяина носил всякую снедь – сыр, молоко, а то, бывало, и свежатину. То есть не ему, а его кухарке. Я его узнал, конечно. Ну там стрела у него в спине торчала. У нас вообще стрелы метят обычно, чтоб добычу на охоте делить проще было. А тут я посмотрел – стрела вроде бы ничья. Ну ладно, думаю, убили – значит, время его пришло. И, думаю, пойду-ка я отсюда подобру-поздорову…
Пастух остановился, чтобы перевести дух. Эгин и Есмар переглянулись.
– Ну, и чего ж ты не пошел подобру-поздорову? Или не позвал кого, чтобы труп прибрать? – вставил Есмар.
– А оно мне надо было? А то вдруг бы еще на меня подумали, что это я, мол, его… Ну я пошел себе восвояси. А потом вдруг попутала меня жадность, вспомнил, как мне кум говорил, что у этих, ну, у вас, таких, как тайный советник, рука, если ее сварить в извести, а потом в полнолуние закопать на кладбище, а потом вырыть, становится золотой. Ну вот я и подумал. Зачем ему рука? Она ж ему не пригодится! А мне бы не помешала. Ну вот я и взял.
– А сердце? Про сердце тебе кум ничего такого не говорил? – пряча улыбку, поинтересовался Эгин.
– Нет, сердце уже до меня кто-то того… Это не я… – Пастух опустил глаза и стал теребить подол своей льняной куртки. – Я таким не занимаюсь, такими всеми делами. Ну, вы понимаете…
– Мы понимаем, о чем ты, – подтвердил Эгин. – А кто такими делами у вас занимается?
– У нас, в Кедровой, – точно никто. А у Багида Вакка, на Сером Холме, – там, почитай, кто угодно, они такие там, гады… Ну это я точно не знаю кто.
– Ну так что – сварил ты руку или как? – поинтересовался Есмар.
– Сварил, милостивый гиазир, каюсь. Не знал, ей же ей, что творю, Шилол меня наставил. Во всем винюсь.
– Закопал?
– Закопал, милостивый гиазир.
– И что, было в ней золото?
– Было бы золото, я б тут гнильем не кормился бы, – удрученно бросил пастух, указывая своим грязным, без ногтя, пальцем в останки завтрака напополам с глиняными черепками.
Даже Лога побрезговал пастушьей трапезой.
Эгин уже не сомневался в том, что плешивый пастух Круста Гутулана не убийца и убийцей быть не может.
Будучи обычным эрм-саванном, он, возможно, уцепился бы за эту жертву и склонил бы мужика к «чистосердечному» признанию. А потом расправился с ним по всей строгости закона. Спихнул бы дело с плеч долой и пребывал бы в полной уверенности, что наказал опасного, хотя и недалекого преступника.
Но, походив год назад три веселые недели в чине рах-саванна, а после получив головокружительное повышение в аррумы и пройдя Второе Посвящение, он стал смотреть на многие вещи иначе. Говоря проще – сильно поумнел.
Эгина не смущали даже пастушьи бредни насчет золотой руки, которую можно получить из офицерского мяса путем вываривания в извести. Офицеры Свода, являвшиеся на Медовый Берег в мундирах тайных советников, были для крестьян и пастухов Ваи посланцами из другого мира. Пугающего, величественного и сурового. Мира непонятных законов, страшных тайн и сверхчеловеческих возможностей.
Пастух отрезал мертвому Гларту руку. Это преступление. И похитил Внешнюю Секиру рах-саванна. Это – государственное преступление. За эти преступления пастух сядет в голодную яму. Но это не тот преступник, который интересует Эгина. Увы.
Пастух был отправлен в Ваю под надзором Есмара. Сам Эгин направился прямиком в Кедровую Усадьбу.
«Знакомиться с Крустом Гутуланом все равно придется. Значит, чем раньше, тем лучше».
Эгин застал Круста в момент его хозяйского торжества. Стоя посреди двора, тот раздавал зуботычины нерадивым, похвальбу ретивым и наставлял остальных.
Кедровая Усадьба, как оказалось, находилась в состоянии войны уже не первый год. Воевали с Серым Холмом. Но если раньше угольки вражды и раздора лишь тлели, время от времени вспыхивая кровавым междоусобием, то теперь, как мог заметить Эгин, дело было поставлено на широкую ногу.
Кедровая Усадьба напоминала скорее крепость, готовящуюся к дерзкой вылазке против неприятеля, чем обитель мирных земледельцев и пастухов.
«Кто бы мог подумать, что в такой дыре могут кипеть такие бурные страсти? Пожалуй, им бы позавидовал любой столичный драматург!»
Третьего дня, по уверениям Круста, люди Багида украли из деревни Круста трех незамужних девок, одна из которых была любовницей самого Круста, и… во всеуслышание объявили, что те послужат платой за уведенный людьми Круста скот в пересчете одна девка на три барана. А оный скот вовсе не был уведен людьми Круста, а попросту заблудился и пропал в горах по нерадивости пастухов Багида, которые такие же пастухи, как он, Круст, рыболов.
– Все люди Багида отпетые сволочи, – заверил Эгина Круст, – потому что одним междоусобием да еще нечестной торговлей питаются.
– Что за торговля? – спросил Эгин просто так.
– Да медом они торгуют, этим проклятым медом! – махнул рукой Круст, краснорожий, с пышной бородой мужчина, сложение которого свидетельствовало, во-первых, о недюжинной физической силе, а во-вторых, о страсти к верховой езде. Ноги его стояли колесом, да и от рубахи разило конским потом.
Оказалось, что Багид Вакк и его люди не пашут, не жнут и не пасут скот, питаясь лишь тем, что получают от торговли с Новым Ордосом. Именно за медом заходили в Ваю корабли. Никаких иных предметов экспорта на Медовом Берегу не производили.
– Медом? Но я не приметил там ни одной пасеки, хотя еще сегодня был у Серого Холма, – скептически заметил Эгин.
– Да какие там пасеки! Чтобы люди Вакка хоть пальцем пошевелили ради такого дела! – зло воскликнул Круст. – Они выменивают мед у горцев. Меняют мед на оружие. Меда по весу должно быть столько же, сколько стали в клинке. Не больше, не меньше. А этим горцам, кроме оружия, ничего не надобно.
– Значит, оружие они все-таки куют? – вступился за Багида Эгин.
Должностному лицу необходимо быть по возможности выше помещичьих дрязг. Пусть Багид и Круст враждуют между собой. Но Князю и Истине они должны подчиняться оба. Подчиняться беспрекословно, поскольку оба они – черви во прахе под стопой Князя и пред сиянием Истины.
– Оружие куют. Только его и куют, поганое, – нехотя признал Круст Гутулан. Он, разумеется, скрыл от Эгина тот красноречивый факт, что сам подпоясан мечом из кузниц Багида Вакка по прозвищу Черноног. – А вообще приходите завтра вечером в гости, а, гиазир тайный советник? Свинью забьем, все честь по чести…
Такая быстрая смена темы разговора несколько озадачила Эгина – сначала мед, потом свинью забьем… Да и радушие Круста его озадачило. Может, на Медовом Берегу так принято, сразу звать в гости?
– Э… А зачем? То есть я хотел сказать, по какому поводу?
– Да так, гулять будем.
– Это я понял, что гулять. Что празднуем?
– А ничего. Так просто погуляем. Учитель наш местный тут будет вирши читать. С женой своей, Хеной, вас познакомлю…
– Буду весьма рад… но…
– Вот и славненько. – Круст, проигнорировавший «но», довольно потер руки. – Значит, придете?
Женщины и квас – вот две вещи, которые сразу понравились Эгину в Кедровой Усадьбе.
Лорма, дочь Круста, была свежа и улыбчива. Она беспрестанно строила тайному советнику глазки и явно была не прочь подарить ему что-нибудь посущественнее улыбки.
Эгин спокойно отнесся ко всем знакам внимания в свой адрес, даже не снизойдя до какого-нибудь простого маневра наподобие «я сражен вашей красотой, госпожа Лорма». Если она хочет – она получит. Но не раньше, чем захочет он. Увы, в тот день Эгин думал об Овель. Лорму пришлось оставить до лучших времен. Сколь бы милой ни была ее улыбка.
Дворовые девушки тоже были ничего – по крайней мере после жен и дочерей рыбаков, виденных Эгином в Вае, эти казались просто жемчужинами.
Не раз и не два Эгин пожалел о том, что не взял с собой Есмара – бедняге было бы очень кстати женское общество. Днем раньше Есмар тщательно обследовал Ваю и пришел к выводу, что лишь одна женщина там заслуживает его столичного внимания. Звали счастливицу Люспеной. Да и та оказалась содержанкой учителя Сорго.
Квас в Кедровой Усадьбе был, пожалуй, чересчур сладким, но в остальном совершенно безупречным. На вопрос Эгина, не добавляют ли они туда меду, Круст замахал руками, будто отгоняя мошек, и, выкатив на Эгина глаза величиной с большие медные авры, сказал, что съедобного меда на Медовом Берегу вообще нет.
– Как нет? А тот, которым люди Багида торгуют с Новым Ордосом?
– Да он только называется медом, уж больно с виду похож. Говорят, он вообще не сладкий.
– А почему «говорят»?
– Потому что от прадедов к дедам, а от них к нам пришло наставление – в рот этого шилолова меда не брать, он горький такой, дух от него идет, как от бочонка с известкой. Мы для сладости кленовую патоку варим, так что нам тот мед не нужен. В общем, мед у горцев несъедобный.
– Кто же покупает такую гадость? – Эгину действительно было интересно. «Странное дело. Уезд живет тем, чего нельзя есть, но что все охотно покупают?» Эгин знал единственный род несъедобных «съедобных» товаров: яд.
– Про что не знаю, про то не скажу. Какие-то люди в Новом Ордосе покупают, а там – может, крыс травят.
«Хорошенькое дело – травить крыс снадобьем, за которым нужно ехать за тридевять земель и платить цену булатной стали», – усмехнулся Эгин. Вскоре он забыл об этом разговоре. В самом деле, какой тут мед, когда вырезают сердца офицерам Свода Равновесия!
– Так что, гиазир тайный советник, значит, ждем вас в гости со всем радушием! – бросил напоследок Эгину Круст Гутулан.
На дороге, вблизи миловидного по вайским меркам дома, дрались двое.
– Да ты, недоносок, хоть понимаешь, на кого тянешь? – тяжело дыша, рычал первый. Это был приказчик Багида Вакка.
Он бросился на Сорго, на учителя, а по совместительству начальника почты в наглом выпаде. Его лицо было перекошено ненавистью.
Вблизи Сорго нападавший остановился, широко расставил ноги и тут же подался туловищем вперед, будто в руках у него был не меч, а морковка, которой он собирался сейчас же накормить выслужившегося осла.
Сорго в страхе попятился, но на защиту ему все-таки хватило ума.
Выгибаясь тазом вперед, Сорго держал меч как кочергу, и Эгин невольно улыбнулся. Выпускники Четвертого Поместья называли стойку, какую избрал для защиты вайский учитель, со свойственной фольклору Четвертого Поместья затейностью – «пастух, естествующий козу». Нет, если бы он, Эгин, так выгибался назад во время защиты хотя бы на одном из десяти поединков, он наверняка был бы уже десять раз мертв.
– Оставьте нас в покое, иначе мне придется жаловаться на вас… – выпалил Сорго, в свою очередь, решившись на робкое наступление. Наступление окончилось неудачей – его противник вовремя отошел с защитой.
– Кому жаловаться? Жаловаться тайному советнику? Ха-ха-ха. Вон он, кстати, уже тебя поджидает. Жалуйся давай! Смотри, портки не потеряй, – процедил сквозь зубы узколобый и коренастый противник Сорго, кивнув в сторону Эгина.
Сорго, видно, и впрямь был недоноском. Потому что он, позабыв о противнике, тут же обернулся в сторону Эгина, тихо стоявшего поодаль, чтобы убедиться в том, что ему не солгали.
Багидов приказчик, разумеется, не замедлил предательски воспользоваться этим, и… из разодранного левого предплечья Сорго хлынула кровь. Он взвыл от боли, но меч противника все-таки отбил. Благо это было несложно.
Сталь мечей загудела, и в этом гуле Эгину явственно послышалось «поз-з-з-з-з-ор!».
«Мечи – это не дубины, и скрещивать их над головами так же глупо, как толочь алебардой виноград», – вздохнул Эгин. Он не торопился уходить. И на этот раз дело было в чистейшем любопытстве.
Эгин знал – только поединки между мастерами бывают быстрыми. Дураки и простофили дерутся долго и нудно. Потеют. Дышат, как рудокопы при исполнении. Топочут как ломовые лошади. И болтают. И ладно бы рассказывали поучительные истории из жизни. А то, оглашая окрестности отборной руганью, только зазря сбивают себе дыхание и оскорбляют слух зрителей.
Впрочем, слуху Эгина было не привыкать. Тем более что благодаря ругани ему стала ясна суть конфликта.
Учитель Сорго и приказчик Багида дрались из-за женщины по имени Люспена.
Совсем недавно, а именно – после смерти рах-саванна Гларта, Сорго взял ее себе в содержанки или, если угодно, в постоянные наложницы. До этого Люспена была содержанкой Гларта. А еще раньше – всеобщей содержанкой. Или, куртуазно выражаясь, единственной девой свободных нравов в округе. «Единственный» и «популярный» – почти синонимы. Тут уж ничего не попишешь. К Люспене ходили все кому не лень, с подношениями и подарками. И она, по крайней мере по уверениям приказчика Багида, никому не отказывала.
Но вот после того как тайный советник Гларт взял Люспену под свою опеку, она стала отказывать всем бывшим клиентам.
Одинокие мужчины Медового Берега безропотно снесли этот удар ниже пояса, потому что делить женщин с тайными советниками – это слишком. (Легче, как выяснилось впоследствии, расстреливать тайных советников из луков.)
Но вот когда «опекуном» Люспены стал Сорго – человек, чей авторитет в округе не мог соперничать с авторитетом Гларта, – мужское недовольство нашло себе выход. В частности, в требованиях приказчика немедленно отдать ему Люспену во временное пользование. К чести Сорго, тот был категорически против.
– Я люблю госпожу Люспену. И я не позволю, чтобы такие низкие дуроломы, как вы, измяли напрочь нежнейшие лепестки этого благоуханного первоцвета, – кружа вокруг противника, на свой манер кипятился Сорго. Меч в его перенатруженной с непривычки руке ходил ходуном. А по лбу и щекам катились крупные капли пота.
– Раз не позволишь – значит, я возьму силой, – настаивал приказчик Багида, стиснув зубы. Фехтовал он, пожалуй, даже хуже Сорго, что было почти невероятно. И брал только физической силой, которой значительно превосходил учителя.
Так продолжалось бы еще долго, если бы Сорго не допустил еще одной непростительной оплошности – он открыл свой левый бок и вдобавок оступился.
Приказчик снова ринулся вперед, словно шакал, и был уже готов рубануть нового стража Люспены с высокого замаха, как…
«Если этот кретин убьет Сорго, молодые вайские варвары останутся без учителя и доживут до седых волос, так и не узнав, кто нынче на варанском престоле и что есть Свод Равновесия», – подумал Эгин.
В эту секунду его правая рука, словно бы совершенно невзначай, нащупала метательный нож в правом сапоге, извлекла его из-за голенища и метнула в цель.
Эгин, разумеется, попал.
Багидов приказчик вскрикнул от неожиданной боли в пробитой кисти, выронил меч и лишь благодаря этому Сорго остался жив.
– Немедленно прекратите, милостивые гиазиры. Не то один из вас сейчас отправится на виселицу с формулировкой «покушение на убийство». Причем кто именно – мне безразлично, – процедил Эгин, даже не пытаясь перекричать черную ругань раненого приказчика. Он знал, что его прекрасно слышат оба.
Люспену, яблоко раздора этой уродливой дуэли, в тот день он так и не увидел.
Где она пряталась, когда мужчины выясняли права на ее тело, – в саду, в доме или в курятнике? Но когда Эгин пожаловал к ней следующим утром, она встретила его на пороге своего миловидного домика на восточной окраине Ваи во всеоружии.
Не покривив душой, Эгин тут же отметил красоту единственной куртизанки Ваи. Одета Люспена была небогато, но с большим вкусом. Ее волосы были украшены сеткой, на которой можно было разглядеть пять – семь маленьких розовых жемчужин.
Платье Люспены было сшито на столичный манер и имело глубокие вырезы на обоих рукавах, через которые виднелась не то чтобы атласная, но, возможно, шелковая нижняя рубаха.
Востроносые туфли Люспены были затейливо расшиты бисером, а у пояса в ажурных ножнах красовался маленький дамский стилет.
Эгин был удивлен этой деталью ее туалета даже больше, чем висевшим на ее шее медальоном с сакральной надписью на древнехарренском наречии. Дело в том, что женская мода носить у пояса тонкие и длинные стилеты появилась в Варане совсем недавно. Даже Овель, насколько мог вспомнить Эгин, еще не успела обзавестись таким. А Люспена – пожалуйста.
На вид Люспене было чуть больше двадцати, хотя Эгин подозревал, что благодаря секретным женским уловкам ей удается выглядеть значительно моложе своего истинного возраста. Эгин не раз обманывался относительно возраста женщин, а потому решил оставить этот вопрос открытым.
Лицо Люспены можно было бы назвать лицом красавицы, если бы не нос, выпадающий из варанского канона красоты. Нос Люспены был длинен, глаза – миндалевидны и широки, волосы – курчавы и черны.
Она вовсе не была похожа на местных женщин, ничем не напоминала селянскую красотку Лорму и уж вовсе не походила на жительниц северного Варана. Единственная женщина, о которой вспомнил, разглядывая Люспену, Эгин, была, как ни странно, Лиг. Пришлая правительница разбойного народа смегов, обосновавшихся на Циноре. Та, что звалась своими соотечественниками Ткачом Шелковых Парусов. Лиг, которая общалась с призрачными Говорящими Хоц-Дзанга так же запросто, как с варанскими послами. Впрочем, сходство Люспены и Лиг было почти неуловимым.
– Добро пожаловать, гиазир тайный советник, – сказала Люспена, низко поклонившись ему, и добавила: – К сожалению, гиазир Сорго сейчас в отлучке и лишен счастья пообщаться с вами.
«Этой палец в рот не клади, – усмехнулся Эгин. – С порога сообщила мне как бы невзначай, что ее содержателя нет дома и если я хочу, то я могу».
Эгин не торопился заходить в дом, с интересом рассматривая крохотные владения Люспены. Садик, довольно пыльный и неухоженный. Огород, разбитый с целями, далекими от пропитания – грядка с укропом и розмарином подчистую сожрана вредным жуком, пожухшие листья сладкой тыквы…
Две мощенные серым камнем дорожки – одна ведет к дому, а другая?
– А эта ведет к колодцу, – сообщила Люспена, как бы мимоходом облизнувшись. – Правда, из него ушла вода, так что смотреть особо не на что.
– Интересно бы взглянуть, – неожиданно предложил Эгин.
Люспена развела руками. Дескать, желание гостя – закон. Но Эгину показалось, что она отнюдь не в восторге от намерения тайного советника разгуливать по ее саду. Впрочем, как опытная в светском обращении особа, Люспена не выдала своих мыслей ни единым жестом.
Колодец был вполне зауряден и с виду ничем не примечателен.
Старая кладка, в каждой щели – по обленившейся сколопендре. Очень глубокий. Сухой. Рядом с колодцем примостился столик и две грубые лавки.
На одной из лавок лежали две маленькие подушки для сидения, а на другой – каниойфамма. Большая оринская каниойфамма, играть на которой немногим проще, чем играть в лам. Это Эгин знал совершенно точно.
– А что, милостивый гиазир Сорго не чужд музыке? – поинтересовался Эгин, про себя отмечая, что от возвышенного Сорго можно было бы ожидать и чего поинтереснее каниойфаммы. Например, доски для Хаместира с полным набором фигур.
– Нет, это я играю, – смутилась Люспена, и щеки ее стыдливо зарделись.
Отчего-то Эгин был уверен в том, что смущение Люспены не деланно, хоть и говорят, что смутить куртизанку – все равно что поднять медведя на зубочистке.
Пока они шли обратно к дому, Эгин размышлял о том, что Есмар был прав, когда говорил, что в Вае есть только одна стоящая женщина. «Он, правда, забыл сказать, что эта женщина даст фору многим столичным. Значит, не исключено, что рах-саванн Гларт был убит из… ревности. Из нормальной, человеческой ревности. И даже чин тайного советника, какой оберегал бы Гларта в любой другой ситуации, и даже его таланты фехтовальщика не смогли остановить злоумышленника, которым двигало чувство древнее, как само мироздание!»
Да, милостивые гиазиры, глядя на тонкий стан Люспены и ее алые губы, будто бы готовые к поцелую в любой момент дня и ночи, в версию об убийстве из ревности можно было поверить с легкостью.
– Говорят, вы состояли в связи с покойным? – начал Эгин, усаживаясь по правую руку от Люспены на расстоянии, чуть меньшем официального, но все-таки вполне целомудренном.
– Да, это так.
– Так кто же его убил?
Прямота вопроса, разумеется, застала Люспену врасплох. «Она небось думает, что я стану сейчас расшаркиваться и подолгу кружить вокруг да около. А она покуда сообразит, что ей врать. Дудки!» – отметил Эгин.
– По совести, я ума не приложу, гиазир Йен, – сказала та в растерянности и опустила глаза.
Как бы сам собой обозрению Эгина открылся богатый лиф ее платья, у края которого обольстительно красовалась белая грудь госпожи Люспены, противоестественно приподнятая лифом вверх, опять же на столичный манер.
– Может быть, у вас есть подозрения? – поинтересовался Эгин, сдержанно отворачиваясь.
– Есть. Это кто-то из людей Багида. Или из людей Круста.
– Но ведь сказать так – это все равно как сказать, что Гларта убил человек, а не заломал медведь. Это все равно что не сказать ничего.
– Согласна, гиазир Йен. Согласна.
При этих словах длинный указательный палец Люспены буквально смахнул с плеча одну из бретелек, придерживавших лиф, и та упала на предплечье – намек, не понять которого, будучи мужчиной, невозможно.
Но в то утро Эгин был поразительно недогадлив.
Он дурно спал ночью. Он дурно провел предыдущий день. И, главное, последние дни он слишком много думал об одной столичной барышне с каштановыми волосами. Той, что стала супругой гнорра. Мысли об Овель делали Эгина бесчувственным, словно бревно, и холодным, словно черные пещеры на морском дне близ острова Перевернутая Лилия. А потому он, не поведя бровью, спросил:
– Ты ведь не местная, правда?
– Правда. Я сирота. Мои родители умерли от холеры на корабле, следовавшем в Магдорн. Меня выбросили с корабля, и я осталась здесь жить.
«Очень трогательно!» – отметил про себя Эгин. Он не верил ни одному ее слову. И все-таки, вопреки иронии, сообщение Люспены вызвало в нем что-то вроде нежного умиления.
Эгин наклонился к Люспене и припечатал невинный поцелуй к ее маленькой груди. Люспена едва ощутимо вздрогнула и запустила свою мягкую ручку в волосы Эгина.
Впрочем, дальше этого в то утро дело не зашло.
Глава 2
Сиятельная
Пиннарин, 62 год Эры Двух Календарей
Двадцать девятый день месяца Ирг
(«предновогодняя неделя»)
1
Писем было много. В конце года каждый тайный советник каждого уезда присылал в Свод Равновесия отчет. Уездов в Варане было тридцать четыре и в некоторых действительно совершались серьезные преступления.
Приходилось читать все, и читать обстоятельно. Чтобы решить, куда направить аррума, куда – отряд «лососей», куда – кавалерийскую сотню. Или наоборот – кого отозвать, снять с должности, понизить в чине, а то и приговорить к Жерлу Серебряной Чистоты.
Отчет тайного советника Медового Берега, как всегда, пришел одним из последних. Но задержался на столе гнорра дольше остальных. Многим дольше.
Гнорр достал письмо и принялся перечитывать в четвертый раз.
Особой важности. Лагхе Коаларе, гнорру Свода Равновесия.
Годовой отчет о состоянии дел в уезде Медовый Берег
Раздел 1. ПреступленияЗа истекший год в уезде было совершено одно преступление средней степени против Князя и Истины и одно высшее преступление против естества вещей.
Первое совершил рудокоп из поместья местного землевладельца Багида Вакка…
У Лагхи была невероятная память. Он помнил, какого цвета были тучи над Багряным Портом в предновогодний день сорок девятого года. Он мог с точностью геометра воспроизвести очертания всех пятен крови пар-арценца Опоры Безгласых Тварей, расположившихся на его длинных одеждах в день штурма Хоц-Дзанга.
«Да, есть там такой Багид Вакк. А поместье его именуется Серый Холм. И куют там мечи на продажу. И налоги с этой торговли род Вакков издревле платит медом», – не без самодовольства пробормотал Лагха. В его памяти пышными соцветиями вспыхнули десятки имен и названий, связанных с Медовым Берегом, – результат раздумий над предыдущими донесениями Гларта.
Преступление рудокопа, который обнаружил в пещерах Малого Суингона истлевшие ножны и подозрительно чистый клинок, но отнюдь не поспешил донести об этом вайским властям, было наказано бдительным рах-саванном по всей строгости варанского закона. Рудокоп был заключен в узилище, а по приходу корабля из Нового Ордоса – принудительно продан в рабство на торговые галеры. Купчая, составленная на «живое тело» рудокопа, прилагалась. Деньги отосланы в государственную казну. Меч, обнаруженный рудокопом, также был выслан и прибыл в Свод вместе с донесением.
Меч как меч. Безопасно Измененный вековым заклятием от ржавчины. Ерунда. Дело закрыто.
«Второе преступление совершено Измененной вещью, предположительно эпохи Звезднорожденных».
На этом месте Лагха в четвертый раз покачал головой. Непростительно для рах-саванна Свода, совершенно непростительно! Его предшественник, гнорр Карувв, за такие слова в отчетах приговаривал даже аррумов. Пять веков им твердят: не было никаких Звезднорожденных, не было и быть не могло. И войны Третьего Вздоха Хуммера тоже не было! А он – «…эпохи Звезднорожденных»! Раз не было Звезднорожденных, значит, нет и «эпохи Звезднорожденных»! А времена Инна окс Лагина называются теперь Героическими. Ясно?!
Лагха криво усмехнулся, припомнив бесконечно изменчивые глаза Элиена, Звезднорожденного, с которым его судьба свела только один раз. И грустную улыбку Шета окс Лагина, Звезднорожденного, виденного им трижды. И подумал, что героического в тех временах было, мягко говоря, мало. Лишь цепь взаимных роковых недоразумений, которые погубили всех сильнейших Круга Земель и оставили после себя множество Изменений.
Лагха не был буквоедом и ему было все равно, как называть времена шестивековой давности. Поэтому он ограничился занесением Гларта в список офицеров, подлежащих письменному взысканию за превратный образ мыслей, и продолжил чтение.
«Упомянутая Измененная вещь представляет собой струну от каниойфаммы, обладающую, судя по всему, колдовским воздействием на земные недра. Указанная струна способна издавать один и тот же настырно повторяющийся звук. Трижды мною было подмечено ответное колебание земли.
Одна из трех креветок-призраков в моем Зраке Истины умерла при зарождающемся Изумрудным Трепете, когда я пытался созерцать упомянутую струну. По этому поводу прилагаю к сему отчету запрос на получение нового Зрака Истины, испорченный Зрак и упомянутую Измененную вещь.
От своего имени осмелюсь советовать приговорить эту Измененную вещь к Жерлу Серебряной Чистоты. Ибо следует полагать, что эта хуммерова струна есть лишь наполовину испорченная часть некоего цельного колдовского инструмента, имеющего вид, близкий к каниойфамме, и назначенный к тому, чтобы вызывать сильные сотрясения земных недр, приводящие к разрушительным последствиям.
Имею также предположение, что указанный колдовской инструмент находится здесь, в уезде Медовый Берег. Намерен предпринять самые деятельные поиски при участии солдат вайского гарнизона».
Струна тоже лежала на столе перед гнорром. Лагха задумчиво намотал ее на палец. «Сотрясения земных недр… Жерло Серебряной Чистоты… ха-ха!»
Во-первых, Гларт ошибался в датировке. Струне было лет сто от силы. Это гнорр чувствовал безошибочно. Струна хранила слабый След пальцев Гларта и нескольких женщин. Женские Следы были немногим старше глартовских. Значит, какая-то особа дрючила струну сравнительно недавно. Знать об этом Гларт не мог, потому что был рах-саванном, то есть не прошел еще Второго Посвящения, после которого офицер Свода становится аррумом и начинает различать Следы. Поэтому о том, что искать следует женщину, необходимо отписать ему как можно скорее.
Во-вторых, Гларта было за что мысленно пожурить.
Да если бы, братец, эта почти безобидная игрушка, предназначенная для какой-то сравнительно несложной пастырской лиры, действительно могла вот так запросто вызывать землетрясения, разве следовало бы отправлять ее в Жерло! О нет, я, гнорр Свода Равновесия, первым заказал бы сотню лир с вот такими точно струнами. И разослал бы офицеров Опоры Вещей по всем столицам мира. Инкогнито, разумеется. И они сидели бы тихо, как мыши. До того часа, пока мне не вздумалось бы осадить южан, погубив их столицу в родовых схватках земли. Или северян – провалив Харрену в хуммерову бездну. Гвардейские сотни струнодеров, Шилол их подери! И все – в девственно-белых хламидах.
Да понимаешь ли ты, братец Гларт, что такое настоящие Танцы? Несравненному Шету окс Лагину в определенном смысле понадобилась вся жизнь, чтобы сделать одну-единственную двойную флейту и один Ветер, гонимый флейтой во имя сокрушения лепестков одной-единственной Розы! А тут – любым «настырно повторяющимся звуком» колебать любые недра! Это как одним настырно хлюпающим веслом гнать по морю пятиярусный файелант с тремя сотнями матросов и четырьмя сотнями воинов!
Лагха растянул струну и побренчал по ней большим пальцем.
Да, от нее определенно исходит какой-то зов.
Для обычного человеческого слуха он совсем негромок. Но тварь, умеющая прислушиваться к колебаниям иных тканей бытия, услышит его, быть может, за десятки лиг. Так тягловые каракатицы времен Торвента Мудрого слышали флейты своих пастырей, так Октанг Урайн призывал своих Серебряных Птиц и почти так же общаются люди из Опоры Безгласых Тварей с животными-девять и почтовыми альбатросами. Впрочем, нет. Урайн на то и был Звезднорожденным, чтобы обходиться без флейты и каниойфаммы. Но это не важно.
В общем, в назначении струны не было ничего особенного. Вот только неясно, для какой именно твари Изменена эта струна. Изменена настолько, что Зрак Истины не выдержал. Сама по себе тварь должна быть очень и очень Измененной. Должна быть Чудовищем Хуммера. А какие из Чудовищ Хуммера могли сохраниться вплоть до Эры Двух Календарей?
Отличный трактат о Чудовищах Хуммера написал когда-то Октанг Урайн. А Шет окс Лагин разукрасил его отменными рисунками. Были же когда-то у Варана просвещенные князья, хуммерово семя! И под каждым из рисунков стояла подпись: «Уничтожено тогда-то тем-то там-то». Или – если чудовищ одного вида было много – «Истреблены с такого-то по такое-то время теми-то там-то».
Под каждым рисунком! Под кутах, под Аскутахэ, под Серебряными Птицами, под Зверем Зуанрат, под Девкатрой, под Смерть-Рыбой, под магдорнским Тритоном. Иными словами, если верить трактату (а истинные письмена Звезднорожденных заслуживают полного доверия), – Чудовища Хуммера погибли еще в эту самую Героическую эпоху. Именно Чудовища Хуммера! Потому что подчас не менее чудовищные чудовища Опоры Безгласых Тварей или исчадия Гиэннеры никакого прямого отношения к Хуммеру не имеют. Ну а зачем тогда кто-то потерял свежую, совсем свежую струну, взывающую к Чудовищам Хуммера, если чудовищ никаких не осталось?
Лагха задумчиво куснул нижнюю губу – это была, пожалуй, единственная мальчишеская привычка, которая осталась у него от детства, проведенного в Багряном Порту. Ну ладно-ладно. Так, сидя в своем кабинете на вершине Свода, он ничего не решит.
К тому же самое интересное было написано в отчете Гларта ниже.
Там, где с точки зрения Гларта не было и не могло быть совсем ничего интересного.
В третьем разделе «Слухи и досужие вымыслы», после раздела второго «Наблюдения над состоянием дел Жезла и Браслета».
«Четыре основных рода слухов бередят умы местного населения.
Во-первых, когда до Медового Берега дошли вести о новой княгине и об обстоятельствах, сопутствовавших ее восхождению на варанский престол…»
Да. Лагха поморщился. Обстоятельства были. И еще какие!
«Во-вторых, как и раньше, поговаривают о войне то с Аютом, то с Югом. Мои соображения таковы, что болтают об этом здесь испокон веков и преимущественно от скуки. К тому же постоянная готовность народа к войне есть дело скорее доброе, нежели злое. Поэтому подобные разговоры я оставляю без внимания.
В-третьих, люди Круста Гутулана уверяют, что Багид Вакк продал свои ноги Шилолу в обмен на пятьдесят лишних лет жизни. Болтовню подобного рода пресекаю зуботычинами, а особо злостную – плетьми. Также разъясняю всем, что Шилола нет, а если бы и был, то две кривые ноги Багида за лишних пятьдесят лет жизни – слишком низкая плата».
«О да!» – усмехнулся Лагха в этом месте письма. Гларт не был лишен своеобразного чувства юмора.
«И в-четвертых, множится число россказней о Прокаженном. Они достаточно скудны на фоне бесконечных пересудов о произошедшем в столице. И все-таки мой долг офицера упомянуть и о них.
Прокаженный морочит людей Багида, которые ходят торговать с горцами. Прокаженный несколько раз появлялся в окрестностях Серого Холма и даже якобы получил две стрелы от людей Багида. Но когда поднялись на холм, вершина которого была сплошь покрыта кустарником, тело найти так и не смогли. Впрочем, как рассказывал мне один ремесленник из Ваи, кое-что все-таки нашли. Его козу, застреленную пьяными людьми Багида.
Также говорят, что Прокаженный однажды вывел из болот заблудившегося ребенка. С самим ребенком мне поговорить не довелось, ибо на следующей неделе он умер от укуса змеи, но его родители рассказывали следующее. Прокаженный ходит по болоту, словно посуху. Прокаженный не имеет при себе мертвящего металла, но носит с собой длинную «тростинку». Уверяют, что мертвящий металл ему не нужен, ибо вместо рук у него – змеи, которыми он может бить с неимоверной быстротой и сразу насмерть. Многие считают, что именно по вине Прокаженного за последние три года неожиданно возросло число простолюдинов, сгинувших без следа в горах и на болотах. Есть также мнение, что Прокаженный умеет оживлять людей. Это соображение мне очень не понравилось и высказавший его получил тридцать плетей.
Назван он Прокаженным, потому что когда-то двое пастухов, бивших острогами рыбу в верховьях Ужицы, видели его голову без капюшона (капюшон – единственная, пожалуй, подробность, на которой все остальные очевидцы сходятся). Голова торчала из воды и перемещалась очень быстро, хотя с виду Прокаженный не греб руками. Все происходило в сумерках, и они не разглядели деталей, но голова существа показалась им лишенной растительности. А лицо, как уверяли пастухи, имело провалившийся нос. Как у прокаженного».
Вот. Вот оно! Лагха читал всю эту галиматью четвертый раз за день и только сейчас, пообвыкнувшись со своим предположением, смутно возникшим еще при первом чтении, был вынужден заключить, что из всех версий придется принять самую невероятную.
И если это тот, о ком думает Лагха…
Чтобы успокоиться и еще раз собраться с мыслями, Лагха взялся за раздел пятый, «Состояние недр и угодий».
«Недород…», «урожай сам-два…», «весенний разлив Ужицы…», «…новые земляные работы на Сером Холме»… – рокот этих простых слов баюкал и успокаивал. И если бы не приход Альсима, пар-арценца Опоры Вещей, который явился с докладом о положении дел в Хилларне, гнорр мог бы и задремать.
Пиннаринский дворец Сиятельных князей Варана, расположенный неподалеку от здания Свода Равновесия, был велик и мрачен.
Здесь принимают послов. Здесь заседает Совет Шестидесяти. Здесь дают пышные званые обеды. Здесь, взяв под локоток впечатлительного оринского дипломата, можно вывести его на один из огромных балконов, на каждом из которых днем и ночью прогуливаются по два великолепных гвардейских офицера, и, ткнув пальцем в массивную громаду Свода, сказать что-нибудь этакое: «А что, дражайший, может быть, заглянем на чарку винца к нашим умникам?» И невинно скоситься на стремительно бледнеющие щеки прохиндея из Орина, с которым вы, глава Торгового Дома, уже второй месяц не можете сойтись в таможенных ставках на провоз гортело хелтанским народам.
Пиннаринский дворец на площади Шета окс Лагина создан для власти и живет одною лишь властью. Другое дело – Террасы.
За этим коротким и простым словом для каждого варанского придворного кроются озерца и тропки, разноцветные ручьи с искусственной прохладой и укромные беседки, живописные валуны и живительный флирт, вино, женский смех, игры в харренские прятки и катание на изящных лодках-лебедях в Нашем Алустрале.
– Если вы устали, то вам… вовсе не обязательно следовать за нами далее. Я нахожу себя… в обществе гнорра в полнейшей безопасности.
Сиятельная княгиня старательно демонстрировала гнорру Свода Равновесия свое волнение. Запинки в речи должны были выказать ее «одержимость хмелем» и, следовательно, доступность.
Ее слова были обращены к десяти телохранителям из числа гвардейских офицеров, которые второй час слонялись вслед за своей госпожой по Террасам.
Читать бесплатно другие книги:
