Ты победил Зорич Александр
– Лорма, твой отец застрелен. Мать – раздавлена тварью с телом столоктевого слизня и ликом смерти.
Эгин сказал эти слова как можно более сухо. И поцеловал Лорму в лоб, словно та была ему не подругой, а дочерью. «Выходит, я теперь ее папа и мама», – не удержался от иронии Эгин. Это было понято и оценено. Лорма доверчиво обняла Эгина за пояс и уронила голову ему на колени.
– Милостивый гиазир Йен. – Это был шепот сокольничего, который деликатно ждал, когда тайный советник переговорит с его госпожой. – Что же нам теперь делать?
Вопрос был не праздным. Действительно, опасность была повсюду. Внизу грохотали яростные удары жвал-захватов разъяренного выползка, разносившего в щепу стену гостевого зала. (Тварь, конечно, чуяла близость аррума и наверняка задалась целью добраться до его сладкого мозга во что бы то ни стало.)
Где-то за стеной подбашенной комнаты (где они, собственно, и находились) лютовал другой выползок.
В окрестностях Кедровой Усадьбы хозяйничали мужики Багида Вакка.
«Так или иначе, лучше бродить по окрестностям в предвидении встречи с озлобленной чернью, чем находиться в самом сердце гибели и разрушения», – решил Эгин.
– Что делать? Уходить.
– В том-то все и дело, милостивый гиазир, что уйти мы уже пытались. Но вниз нам путь заказан, там же теперь подземелье. А наверху – башня разворочена и бревна перепутались вконец. Пройти по лестнице мы не можем. И даже если бы нам удалось проползти – там, во тьме, завелась какая-то тварь. Она не двигается, но смогла убить гиазира управляющего. И мимо нее пройти невозможно. Как мы ни пытались.
«Безвестное чудовище – самое опасное чудовище». Эгин не любил иметь дело с безвестными чудовищами. Ему нужен был любой портрет убийцы управляющего. Любой. Пусть даже и неверный.
– Эта тварь далеко от нас? – спросил Эгин как можно тише.
– Два пролета вверх по башенной лестнице.
На это способностей Эгина еще хватало. Его Взор Аррума пополз наверх. Выше и выше. Человеческое тело – еще теплое – лежало значительно ниже, чем два пролета. Выше не было никого живого. И никого, кто умер бы недавно.
«Так. Один из костеруких залез в башню по стене и попал под бревна. Его не убило, но придавило. Невидимый даже для меня, он перебьет всех нас. В этом нет сомнений. Но костерукого я смог поразить кинжалом, а против выползка был бессилен и „облачный“ меч. Значит, надо все равно пробиваться вверх. Но тварь, убив управляющего, намеренно или просто со злости вышвырнула его тело прочь. Тварь я не вижу, как и сокольничий, как и Сорго, как и Лорма. Что же делать?»
Жвалы-захваты выползка со скрежетом проскребли по бревнам внизу. Уже совсем близко.
– А что думает по этому поводу гиазир Сорго? – осведомился Эгин у темноты совершенно неожиданно для самого себя. Ему почему-то пришло в голову, что раз уж он за последние дни дважды без особого желания спасал жизнь учителю, значит, должен же тот иметь в его жизни какой-то смысл?
– И твари живущей любой будет враг сердцеед-пожиратель, – пробормотал Сорго.
«Что ж, масса ценной информации», – скривился Эгин, но попыток дознаться не бросил. Как можно спокойнее, понимая, что он имеет сейчас дело не то с трехлетним ребенком, не то с мудрецом излишне высокого полета, Эгин прошептал:
– Я плохо понял вас, гиазир Сорго.
– И твари живущей любой, – повторил тот и смолк.
«Любой… любой… ну и что, что любой?» – лихорадочно соображал Эгин. Оттуда, откуда раньше доносился шепот сокольничего, послышались звуки возни и знакомый шорох крыльев. «Соколы!»
– Послушай, гиазир сокольничий, мое истинное имя – Эгин.
– Да, милостивый гиазир Йен, – бесстрастно кивнул тот.
– Теперь я хотел бы узнать твое.
Вот уж чего никогда не мог представить себе Эгин! Он, аррум, будет выспрашивать имя у смерда! Пусть довольно просвещенного в повадках живых тварей смерда, но все-таки господского холопа, лишь бы не обращаться с дурацким «гиазир сокольничий» к тому, с кем иначе как «эй, ты!» заговаривать не приучен.
– Меня зовут Солов.
– Хорошо, Солов. А теперь ответь мне: один ведь сокол у тебя остался?
– Да, милостивый гиазир. Один и остался. Другого зашибло.
– Он у тебя привязан?
– Нет, милостивый гиазир. Он и так никуда не улетит.
– Но если ему приказать, чтобы он взмыл в небеса, – он ведь изо всех сил будет пытаться именно взмыть в небеса? Даже несмотря на то что ему придется сперва подскакивать по ступеням, а потом пробираться через завалы?
– Д-да, милостивый гиазир.
Ответ сокольничего прозвучал неуверенно, и Эгин переспросил:
– Так да или нет, Солов? От этого зависит наше спасение.
– Да, милостивый гиазир, но ведь наверху то чудовище…
– Вот именно, Солов, вот именно. «И твари живущей любой будет враг сердцеед-пожиратель».
Память на цитаты у Эгина была отменная. Оставалось только прикоснуться к соколу, изучить его След, запомнить его и уповать на то, что он не рассосется слишком быстро, когда несчастная птица станет жертвой костерукого.
Эгин шел первым. За ним – Лорма. Потом – сокольничий.
Тылы прикрывал Сорго, взявшийся вновь бормотать угрюмые прорицания. Несмотря на это, Эгин доверил спину их крошечного отряда именно Сорго. Тот, по уверениям сокольничего, этой ночью показал себя героем – зарубил двух прорвавшихся в дом мужиков прямо на горящей лестнице. А потом отчаянно боролся с пожаром, пока огонь не погиб под земляными развалами.
К тому же хвост отряда был самым опасным местом – туда в любое мгновение могли дохлестнуть жвалы-захваты выползка. А из четырех присутствующих Эгину было менее всех жалко именно Сорго. «Уж больно дурковатый».
Соколу было трудно. Очень трудно. Зоркая дневная птица ночью привыкла спать, а не пробираться через разрушенные людские жилища. Но если его хозяин, его добрый хозяин, пожелал, чтобы он поднялся ввысь и искал добычу, он сделает это. Ибо так обучен и иначе не умеет – выполнять любые веления хозяина. Веления хозяев всегда сильнее природы.
Сокол уже видел звезды сквозь скрещенье балок, когда глухая тьма сбоку ожила и, обратившись костяной змеей, убила его быстрее, чем он успел испугаться прикосновений мелких расшатанных зубов, которые тем не менее впились в жесткое соколиное мясо злее и безжалостнее волчьих.
Эгин, пристально наблюдавший за Следом сокола, безошибочно определил это мгновение.
«Так, птица попалась. Стало быть, именно там, во тьме, где сейчас угасает его След, находится костерукий. Бить надо прямо в След».
Эгин бросился вверх по лестнице, уповая на то, что ее ступени целы и невредимы, а под ноги ему не подвернется роковой обломок.
След стремительно угасал. И когда от него перед Взором Аррума оставалась только слабо тлеющая искорка, Эгин, с размаху налетая лбом на нечто деревянное, твердое, неуместное, пронзил ее «облачным» клинком. И гневный рык приконченной твари огласил темноту лестничного пролета.
– Быстро ко мне! – позвал Эгин своих спутников.
Но никто не ответил ему. Вместо этого из темноты, словно выстреленное «молнией Аюта», вылетело чье-то липкое от крови тело.
Двух прикосновений Эгину хватило, чтобы опознать сокольничего. Вот они, широкие и очень толстые кожаные наплечники, созданные для того, чтобы соколиные когти не оцарапали плечи…
Взор Аррума метнулся вниз. Да, сплошной туман. На фоне исполинской туши подземной твари нельзя было разобрать ничего определенного.
Даже если Лорма и Сорго еще живы – они все равно будут мертвы совсем скоро и Эгин им ничем помочь не сможет. Потому что там выползок. С выползком ему не справиться.
На улице радостно завопили на человеческом языке:
– Давай, братва!
«О Шилол, сколько же их там?»
– У-у-ур-р-роды! – раненым волком взвыл аррум Опоры Вещей.
За его спиной вместе с новой зарницей раскатился грохот и вслед за ним – режущий уши неимоверно пронзительный визг, какого Эгину еще слышать в эту ночь не приходилось.
Но он не стал оборачиваться. С него было довольно.
Эгину посчастливилось допрыгнуть с раскатанной по бревнам до самой середины и вдобавок просевшей башни, а с нее – до гребня чудом уцелевшей восточной стены.
Ему удалось быстро продраться сквозь колючий барбарис, для надежности посаженный на внешнем земляном скате, и повезло обезглавить на опушке рощи праздношатающегося и, не исключено, безобидного человека.
И вот теперь Эгин быстрым шагом, стараясь не сорваться на бег, уходил прочь от гибнущей Кедровой Усадьбы.
Он понимал – никакие импровизации здесь не помогут. Он понимал, что теперь дело за лучшими людьми Свода и за лучшими сотнями морской пехоты. А если понадобится – то и за «молниями Аюта» союзных смегов.
Эгин клял и казнил себя за то, что в его присутствии, в присутствии аррума Опоры Вещей, погибло столько людей. Людей, которых он должен любить, ибо ему дано властвовать над ними.
О Лорме Эгин изо всех сил старался не думать. Не в первый раз ему случилось найти и потерять девушку в один и тот же день…
– Гиазира! – тихо позвала его темнота.
Эгин замер, выставив перед собой «облачный» меч.
Но даже в слабом звездном свете он отчетливо видел, что клинок его чист. В нем отражалась половина небосвода.
Глава 6
Дайл окс Ханна
Багряный Порт, 53 год Эры Двух Календарей
Рождению Лагхи Коалары никто не радовался.
Ни отец, ни братья с сестрами, ни даже мать.
Впрочем, мать все-таки немного радовалась. По крайней мере неделю она сможет под благовидным предлогом не хлопотать по дому, переложив это неблагодарное дело на старшую дочь. Сможет отдохнуть в заботах над новорожденным, охая и проклиная женскую долю, которая такова, что дети являются в мир, не спрашивая у тебя соизволения.
Когда Лагха распростился с пеленками и превратился в ладного мальчугана с длинными блестящими волосами цвета воронова крыла и умными глубокими глазищами, домашние стали относиться к нему несколько лучше.
Правда, когда за него впервые предложили хорошую цену, родители продали его, особенно не сожалея. Младший сын в семье – это всегда обуза. Хорошо, когда за эту обузу заморский богач готов заплатить серебром.
– Это наше счастье, дура ты! – объяснил отец Лагхи его матери, которая пробовала для приличия пореветь перед тем, как сказать покупателю «да».
– Где это видано, чтобы благородные продавали своих детей всяким богатым извращенцам? – без особого воодушевления осведомилась у мужа мать Лагхи, ломая руки и размазывая слезы по своему морщинистому лицу.
И она не преувеличивала. Они действительно были благородными. По крайней мере по происхождению ее мужа, Саина окс Ханны, отца будущего гнорра Свода Равновесия.
Саин окс Ханна бежал из Варана, когда ему было тридцать два года.
Замешанный в растрате казенных денег, ненавидимый всеми и вся, немой от страха перед Сводом Равновесия, он избрал конечным пунктом своего бегства Багряный Порт.
В Багряный Порт он прибыл в смрадном, душном трюме корабля в обществе таких же, как он, «путешественников».
Но было нечто, что выгодно отличало его от невольных компаньонов. В полых каблуках сапог Саина окс Ханны были заточены четыре небольших алмаза. Камни голубой воды и немалой цены. В этих четырех еще неограненных «слезинках неба» сосредоточилась вся наличность и недвижимость, которыми владел Саин в Варане. Очень скоро он продаст их и купит небольшой дом с верандой на окраине Багряного Порта. Тот самый, в котором пятнадцать лет спустя будет рожден его младший сын Лагха.
В те годы в Багряном Порту было очень много чужеземцев. Город в устье Ан-Эгера еще не успел окостенеть и начать медленное умирание. Тогда он бурно разрастался, и проходимцы со всего мира смешивались там в пеструю разноголосую толпу законопослушных граждан империи Тер.
В этой толпе затерялся и Саин окс Ханна. В этой толпе он нашел себе жену по имени Стимна, которая показалась варанцу красивой. Южанку, зарабатывавшую себе на хлеб… нет, не торговлей телом, как можно было бы подумать, глядя на ее роскошные формы и миловидное смуглое лицо. Но плетением корзин, мебели и мелкой домашней утвари.
– Привыкай к новой жизни, милашка! – поощрял свою новую супругу Саин, красуясь перед ней своими щедрыми тратами, отменными лошадьми и широкими взглядами на жизнь.
Несколько позже он откроет ей тайну своего происхождения, которым мать Лагхи Коалары будет гордиться всю жизнь.
«Мы из благородных!» – будет бросать она, споря из-за бельевых веревок с соседками.
Но это будет позже. Значительно позже, когда деньги, бывшие некогда четырьмя алмазами дивного светло-голубого цвета, а еще раньше – варанским поместьем и содержимым тугого кожаного кошелька, когда эти самые деньги кончатся. Совсем.
Лагха не застал ничего из былого величия своего дома.
Слуги давным-давно получили расчет. Последняя лошадь в конюшне, на которой Саин ездил на службу, околела за месяц до его зачатия. Трое его братьев и три сестры донашивали друг за другом платья. Лагхе даже казалось, что если бы они шили себе одежду из древесного лыка, они и то выглядели бы изысканнее.
Его мать по-прежнему плела корзины, и пока ее руки машинально сгибали и заплетали вымоченную ивовую лозу, ее язык беспрестанно произносил одну и ту же фразу: «Куда они подевались? Ну куда же, Хуммер их раздери, они подевались?!»
Еще не научившись говорить, маленький Лагха догадался, что мать имеет в виду деньги.
«Я иду на службу», – с важным присвистом сообщал обрюзгший, постаревший и сильно поглупевший Саин, почти старик, завязывая поутру штаны. Лагха не спрашивал, что это за служба, в надежде, что его вопрос разрешится сам собой.
Однажды поутру, когда Лагха понял, что устал ждать отцовских объяснений, он тайком увязался за отцом.
Увиденное не поразило и не возмутило его. Он лишь флегматично пожал плечами. Мол, служба как служба.
Саин окс Ханна, в прошлом варанский дворянин, слонялся по Игральной площади в той ее части, где в тени роскошных платановых деревьев располагались столики для игры в кости.
А еще точнее – там, где стояли столики для богатых игроков, которым улыбались и подносили прохладное пиво миловидные девушки в бесстыдно декольтированных платьях.
Саин ждал момента, когда за одним из столиков возникнет ничейная ситуация. Момента, когда, согласно старым магдорнским правилам, один из игроков должен будет бросить «длинную руку». То есть зашвырнуть кость так далеко, как только сможет. То есть очень далеко.
Вот тут-то и нужны были такие, как Саин.
Играющим было лень бежать в центр площади и смотреть, что за комбинация выпала на этот раз. За них эту работу делал высокородный варанец. Делал, сверкая ляжками и тяжело пыхтя. Покрываясь потом и наливаясь желчью. Он добегал до костей, делал стойку и орал на всю площадь: «Четыре виноградины и простой Гэраян!»
Саин разогнал всех конкурентов – нищих и беспризорных мальчишек, промышлявших тем же. Он никогда не пропускал базарных дней. Он всегда кланялся тем, кто кидал ему в оплату услуг пару мелких монет.
Иногда в хороший день, когда Саин приносил заезжему грютскому магнату доброе известие, сообщавшее о баснословном выигрыше, он получал неплохие деньги.
Тогда Саин с удовольствием бросал голодранцам, своим бывшим конкурентам, пару мелких монет. Но главное, Саин никогда не подсуживал игрокам, хотя порою ему представлялась такая возможность.
– Я честный человек! – гордо изрекал отец Лагхи Коалары, падая в плетеное кресло и погружаясь в сумерки веранды. Супруга согласно кивала.
Братья, сестры и родители всегда были холодны к Лагхе. А он платил им тем же.
О причинах этой холодности Лагха никогда не задумывался, принимая ее как должное. Уже став гнорром, гораздо позже, он понял, что любить чужака – дело трудное и мало кому по силам. В своей семье он всегда был чужаком. И подтверждал это ежедневно.
Однажды, в возрасте шести лет, он явился домой и, стоя на пороге, продекламировал наизусть «Геду об Эррихпе Древнем», только что услышанную в порту в исполнении слепого певца. Лагха запомнил «Геду» с первого раза и без купюр. Запомнил на харренском языке, который слышал первый раз в жизни.
В другой раз двенадцатилетний Лагха объяснил матери смысл и значение увиденного ею ночью сна.
«Ты хочешь, чтобы отец поскорее умер. Потому что тогда ты смогла бы продать этот дом, вырученные деньги пустить на приданое сестрам и выдать их замуж. Потом ты могла бы отдать братьев в солдаты и уйти жить к своей семье».
Мать невольно покраснела и отвесила Лагхе тяжелую оплеуху. Такие толкования ее сновидений Стимне не нравились.
Однажды Лагха сказал, что старший брат никогда не вернется из путешествия в столицу. Так оно и случилось – спустя шесть месяцев семья окс Ханна получила известие о его смерти. Кажется, он сгорел от чахотки.
Домашние относились настороженно к необыкновенно красивому Лагхе Коаларе. Звали его тогда, правда, совсем не так.
Дайл окс Ханна или просто Дайл. Именно под этим именем знал Лагху Коалару Багряный Порт.
Когда некрасивый сероглазый человек, представившийся господином Кафайралаком, уселся в плетеное кресло на веранде дома семейства окс Ханна и предложил купить у них Дайла, родители вздохнули с облегчением, в истинных причинах которого они боялись сознаваться даже самим себе.
– Сколько? – спросил отец.
– Так мало? – спросила мать.
– Что вы будете с ним делать? – спросил отец.
– Вы же не будете обращаться с ним дурно? – спросила мать.
Триста монет серебром. Это очень много. Человек, пусть даже такой смышленый и миловидный, как Лагха, стоит гораздо меньше.
Но господин Кафайралак не мелочился. Правда, он поставил перед семейством одно условие – они не станут болтать, когда и кому продали мальчика. И, главное, никогда ни за что не станут искать его. «Ну уж это как пить дать – не станем!» – странновато усмехнулся Саин окс Ханна.
– Мы подумаем. Ответим завтра в полдень, – подытожила Стимна, нервно теребя седую косу.
Господин Кафайралак, в чьем облике определенно присутствовало что-то рыбье, лишь вежливо улыбнулся. Дескать, подумайте-подумайте. Сомнений в том, что они согласятся, у него, похоже, не было.
Не было их и у Лагхи, следившего за ходом переговоров через чердачное оконце.
Несмотря на туман неизвестности, застивший его будущее, он был скорее обрадован, чем опечален.
«Когда за тебя дают аж целых триста серебром – это большая честь. За отца вон и десяти не дали бы!» – вот о чем думал будущий гнорр в день, когда река его жизни была повернута вспять эверонотом Ибаларом, сыном Бадалара.
Полдень считается на Юге добрым часом. Выгодным для сделок, удачным для переговоров и торга.
Решение было принято загодя – в этот полдень Лагху должны были отдать в пожизненное владение господину Кафайралаку.
Мать увязывала жалкие пожитки Лагхи в узел и зашивала его немногочисленную одежонку. В глубине души она была уверена в том, что господин Кафайралак не пожалеет на своего нового раба двух серебряных монет и купит ему сносное платье. И все-таки она штопала дыры на штанах Лагхи очень усердно, даже с нездоровым рвением, чтобы как-то занять руки в ожидании покупателя.
По такому случаю отец Лагхи решил отложить поход «на службу» до вечера. Не каждый день, в самом деле, заключаешь такие выгодные сделки. Девицы окс Ханна мели комнаты, сыновья обновляли ограду. А Лагха, предоставленный (опять же ради такого случая) самому себе, отправился на Игральную площадь, лелея в кармане свои сбережения в числе одного серебряного авра.
– Я Дайл, сын Саина, – отрекомендовался Лагха, причалив к крайнему столику. Здесь баловались костями богатые горожане. – У меня есть «серебряник», и я хочу сыграть с вами в кости.
– Какого еще Саина? – в недоумении пробурчал хозяин фешенебельного дома терпимости, тряся колпак с костями.
– Да того придурка, что за «длинной рукой» обычно бегает, – незлобиво пояснил ему владелец Глухих Верфей.
– Ну сыграй, малец, сыграй, – заключил не слишком удачливый, но ушлый купчина.
Он был уверен, что спустя минуту авр Лагхи перекочует в его карман. Или, на худой конец, в карман одного из его приятелей, чем дело и закончится. Тогда он похлопает мальчишку по плечу и скажет: «Не унывай, дурачок, игра – дело тонкое, когда-нибудь научишься».
Но он просчитался.
– Гляди-ка… «белое озеро» и «грютская большая», – с удивлением сообщил игрокам хозяин веселого дома. Лагха, поставив свой авр на кон, только что бросил кости первым.
Лучший результат из возможных в первом коне!
Следом за Лагхой бросили все остальные. Ничего отдаленно похожего на успех. С понимающими улыбочками, мол, новичкам всегда везет, игроки отдали Лагхе по «серебрянику».
– Еще, – не попросил, скорее потребовал Лагха. И поставил на кон все четыре монеты.
– Да ты рисковый парень, я таких люблю. – Купчина потрепал Лагху по щеке. – Бросай.
Невозмутимый Лагха закрыл глаза, вложил кости в кожаный конус, легко встряхнул его и уверенно хлопнул им о стол. Стукнули кости. Чужая рука подняла конус.
– Гиазиры, не поверите… два «белых озера», – вздернув брови, сообщил хозяин скобяной лавки.
Это уже из разряда сюрпризов. У других игроков, однако, на этот раз сюрпризов тоже не предвиделось. Самое большее – «две виноградины» и «малый магдорнский».
– Играем дальше, – потребовал хозяин веселого дома.
Денег ему было не жаль, у него их было много. Он был пьян еще с утра и приветствовал любое приятное разнообразие.
Лагха поднял глаза на небо. До полудня оставалось еще достаточно времени. Лагха взялся за конус, не глядя ни на игроков, ни на кости, ни на стол…
…За время, оставшееся до полудня, Лагха выигрывал девять раз. Три раза крупно проигрывал – нарочно, чтобы его компаньоны не охладели к игре. И ни разу не устроил ни одной ничьей – ведь не было на площади его отца, несчастного и бессовестного Саина окс Ханны, чтобы сбегать за «длинной рукой».
Триста монет серебром – таков был улов Лагхи Коалары в первой и последней в его жизни партии в кости.
Еще выходя из дома, он знал, что все произойдет именно так, как произошло.
Он ждал этого момента уже не один месяц. Не один год. С того самого дня, как увидел отца, преследующего скачущие по пыльным булыжникам кости. И вот благодаря господину Кафайралаку его мечта исполнилась, его уверенность нашла себе подтверждение. Ведь главное, свершив свой маленький подвиг, он, Лагха, останется безнаказанным! Его отец будет кусать локти, а его новый хозяин никогда и не узнает о его триумфе!
Став старше, гнорр Свода Равновесия никогда не играл в кости. Лагха отдавал предпочтение изменчивому, пестроцветному Хаместиру. Иногда ламу – игре мелких магических жуликов и гвардейских офицеров.
Лагха покинул площадь так же стремительно, как на ней появился.
На одной из улиц близ порта он обменял серебро на золото, а семь золотых авров старой ре-тарской чеканки положил в потайной карман, притороченный к исподу его латаных-перелатаных штанов. И отправился домой.
Он немного опоздал. Господин Кафайралак уже пил молодую бражку, развалившись в плетеном кресле.
Домашние стояли вокруг него подковой, застыв в самых что ни на есть пришибленных и принужденных позах. Все они втайне боялись, что Лагха, прознав о торге, убежал из дому.
Появление Лагхи было встречено всеобщим оживлением – Саин окс Ханна, конечно, с радостью прибил бы Лагху оглоблей. Но при интеллигентном господине Кафайралаке ему любо было представлять себя понимающим, снисходительным, хотя и угнетенным беспросветной нищетой отцом.
Мать сунула Лагхе узел с его пожитками.
Сестры по очереди поцеловали его в лоб. Каждая из них завидовала густым черным кудрям, правильным чертам лица и гладкости кожи своего брата и втайне корила родителей за то, что те разделили свою красоту между детьми на такие несоизмеримые доли.
Лагха обнялся с братьями – старший (тот, что стал старшим после смерти сгинувшего в столице) процедил сквозь зубы что-то насчет удачи. А средний прыснул со смеху – братья не сомневались в том, что симпатичного и стройного Лагху покупают с самыми что ни на есть грязными целями, а потому заранее гордились своей чистотой и независимостью. Мол, бедные, но гордые.
Быстро покончив с утомительным прощанием, Лагха бросил пустой взгляд на свой дом с покосившимися стенами и подточенным красноголовыми муравьями крыльцом и поплелся в сторону порта вслед за господином Кафайралаком.
Его новому хозяину хватало такта воздерживаться от комментариев. Семь золотых авров полеживали себе в кармане Лагхи, дожидаясь своего часа. Он наступит спустя год и один месяц.
– Где это он шатался, интересно знать? – просто так, чтобы не молчать, спросил отец Лагхи, утирая случайную слезу, когда Лагха и Кафайралак вышли за порог. – Кстати, посмотри, не прихватил ли стервец с собой чего нашего! – добавил он, когда его сын и загадочный северянин скрылись из виду. Так, чтобы не показаться излишне сентиментальным.
Ответ на свой случайный вопрос Саин узнал вечером этого же дня, когда, подпоясанный дорогим кушаком, в новой рубахе и с фляжкой отменного гортело на груди, он явился на «службу». Базарная площадь полнилась слухами. Хозяин веселого дома – пьяный в стельку, красномордый и удрученный потерей двух сотен серебряных авров – рассказывал, наверное, в сотый раз, как было дело.
– Эй, Саин, а пацан-то твой, как оказалось, «золотая ручка»! – заорал на всю площадь хозяин скобяной лавки, весь сплошь зеленый от нежданного вчерашнего проигрыша.
Ничего не понимающий Саин подошел ближе. О чем это они?
Пока, то краснея, то бледнея, Саин выслушивал подробности утреннего триумфа своего младшего сына, на языке его вертелось около двух десятков известных ему проклятий. Среди проклятий были и варанские, и южные.
Саин едва удержался на ногах, когда узнал, что за час игры его сын проиграл лишь трижды. Да и то, как заметил проницательный купчина, «проиграл для виду». Что за час игры его сын выиграл столько, сколько стоил сам по оценке загадочного господина Кафайралака.
Но когда ступор прошел, а первое удивление уступило место истеричной решительности, Саин растолкал толпу собравшихся вокруг себя зевак.
Пыхтя и понося все на свете, он помчался в порт.
Как бы там ни было, он должен вернуть украденную драгоценность.
Сын должен принадлежать отцу, а не какому-то похотливому вельможе! Человек – не собака! Человек не продается! Я должен вернуть Дайла, своего милого сыночка! Я передумал! Отец и сын – одна плоть! Эти фразы сумасшедшим галопом проносились в голове Саина, пока он, улица за улицей, то быстрым шагом, то бегом, приближался к порту.
Но его праведный гнев так и остался невостребован. Потому что корабль «Шалая птица», в сдвоенной каюте которого сидели господин Кафайралак и его новый слуга Лагха, уже вышел из гавани Багряного Порта.
Саину окс Ханне оставалось только плюнуть вслед «Шалой птице». А что еще остается, когда крадут твоего любимого сына?
Глава 7
Господин Кафайралак
Багряный Порт – Мертвые Болота,
53 год Эры Двух Календарей
Господин Кафайралак сразу понравился Лагхе. Во-первых, тем, что не понравился его домашним. А во-вторых, своей открытостью. Временами впечатлявшей даже его, привыкшего к грубостям Лагху.
– Сыном ты мне не будешь. Любовником – тоже. Братом – о нет! Для друга ты слишком молод. Впрочем, и для соперника тоже. Стало быть, ты будешь моим учеником, – заключил господин Кафайралак, когда они заперлись в каюте «Шалой птицы».
Лагха кивнул. Это даже лучше, чем он думал. Учеником. Ему еще никогда не предлагали стать чьим-то учеником.
– А чему ты будешь меня учить?
– Я научу тебя быть гнорром, – был ему ответ.
– Гнорром? Как это, а, господин Кафайралак? – поинтересовался Лагха.
– Во-первых, я не хочу, чтобы ты называл меня господином Кафайралаком. Пусть этим идиотским именем зовут меня идиоты. А во-вторых, кто такой гнорр, ты узнаешь, когда мы сойдем с корабля.
– Как же мне называть вас, милостивый гиазир? – оробел Лагха.
– Называй меня именем, данным мне при рождении. То есть Ибаларом.
– Оно странное, – не удержался Лагха.
– Эге, – довольно усмехнулся его новый хозяин. – Потому что это одно из запретных имен народа эверонотов.
– Эверонотов? А я думал, это сказки, про эверонотов, – смешался Лагха, в памяти которого тотчас же воскресло то немногое, что он слышал об этом народе полурыб-полулюдей или полужаб-полулюдей. О народе, исчезнувшем в морской пучине вместе со своей родиной, островом Хеофор, во времена кровавой войны Третьего Вздоха Хуммера.
– Хорошо, что ты знаешь хотя бы эти сказки, – усмехнулся довольный Ибалар, прихлебывая из чаши. – Тебе понравится язык эверонотов. И его имена тоже, – заверил он Лагху.
– Мне уже нравится, – честно ответил мальчуган, обкатывая на языке имя своего нового хозяина и учителя. И-ба-лар. Господин И-балар.
– Тогда я дам и тебе такое же. Имя эверонотов. Хочешь?
– Ну… давайте. – Откровенно говоря, собственное имя всегда резало ему слух и вдобавок напоминало о семье. Лучше любое другое, чем это. И пусть оно будет незнакомым и таинственным. Запретным. Именем эверонотов.
– Тогда я нарекаю тебя Лагхой Коаларой, что на языке народа вод и пещер значит Властвующий и Покоряющийся, – с нарочитой торжественностью изрек Ибалар.
– А над кем я буду властвовать? – нахмурившись, спросил Лагха, пытаясь запомнить, кто он теперь такой.
– Над миром, – не изменившись в лице, отвечал Ибалар.
– А кому покоряться?
Ибалар растянул губы в улыбке:
– Мне.
Когда Лагха узнал о том, что его хотят купить, он подумал, что, верно, из него должен получиться очень хороший слуга, раз за него дают такую цену. «Буду выносить ночной горшок за хозяином, подсовывать ему таз с водой поутру, читать ему вслух и подавать еду гостям».
Когда Ибалар объявил ему о начале его ученичества, его представления о своих будущих обязанностях, как ни странно, ушли не очень далеко от чистки хозяйского платья и мытья ночного горшка. Слуга или ученик – не одна ли малина? Все, что знал об ученичестве Лагха, сводилось приблизительно к одному: вначале ты три года гнешь спину на кухне учителя или поглощаешься какой-либо другой стороной его быта. А на четвертый он начинает тебя учить обращению с алебардой. Или игре на флейте. Но все это в перерывах между кухней или конюшней. Чем это отличается от жизни слуги?
Читать бесплатно другие книги:
