По-настоящему Болдинова Екатерина
– Да, – так же твёрдо ответил он.
Я молчала, с трудом сдерживая вихрь эмоций, кружившийся во мне. Свадьба, Стёпа, год ожидания… Я люблю его, но уверена ли я, что мы переживём этот год вдали друг от друга? Будет ли он любить меня через год или забудет, увлёкшись какой-нибудь московской барышней? Где и как мы будем жить? Сто вопросов – и ни одного ответа…
Девчонки ушли заниматься, а мы со Стёпой всё сидели на потёртом диване в комнате моих родителей и разговаривали. Целовались, обнимались, говорили какие-то важные глупости, какие-то слова, которые так хотелось слышать. Про «не забуду», «буду любить вечно» и «мы обязательно будем вместе…» Я зарывалась лицом в его волосы, такие пушистые и вкусные, и всё хотела надышаться его запахом. Меньше месяца осталось. Меньше месяца, и он уедет.
Степка ушёл с трудом. Мы никак не могли оторваться друг от друга. И я впервые поняла, что не только люблю его, но ещё и… хочу?
Что же это? Я – испорченная глупая девчонка? Или так и должно быть? Я не понимаю, не понимаю… Но когда я вдыхаю запах его волос, когда я целую его влажные губы, меня просто накрывает волной такого странного и нового чувства, которое словно шепчет мне: «Ещё… Ещё… Ещё…» И мне просто нечеловечески хочется расстегнуть его рубашку. И я вижу, что с ним происходит то же самое. Наши объятия становятся такими страстными, что я на самом деле боюсь, как бы в один прекрасный день мы не потеряли головы.
Мне кажется, что, если сейчас мы реализуем все свои желания, это будет неправильно.
И ещё – мы оба слишком неопытны. Ни у меня, ни у Стёпы этого ещё не было. Во всяком случае, насчёт себя уверена…
А вечером, когда домой вернулись родители и Димка и мы ужинали, уютно устроившись на кухне, в дверь позвонили. Оказалось, это Максим, с моими тетрадями. Я вышла к нему в подъезд. Мы поговорили о конспектах и о предстоящих экзаменах. Он извинился, что не принёс сочинения, потому что их откопировать не успел. Я уже собралась уходить, когда Макс сказал: «Марина, ты мне очень нравишься. Ты самая красивая и умная девушка в школе». И убежал вниз по лестнице. А я в полном оцепенении ещё несколько секунд стояла у дверей.
Консультации, зубрёжка… Как хочется, чтобы всё это поскореё закончилось!
И так мало дней остаётся у нас со Стёпой до его отъезда. И так мало минут, которые мы проведём вместе.
Мы стали говорить по телефону ночами. В 12 ночи, когда в квартире горит только осторожный огонёк моей настольной лампы, раздаётся тихий звонок. Я специально отключаю основной аппарат в коридоре, а радиотрубку уношу к себе. Мы разговариваем тихо, вполголоса, и я почему-то всё время плачу. Проходит тридцать, сорок минут, может быть, даже час, и мы прощаемся. Иногда я засыпаю прямо за столом и, открывая глаза, с удивлением обнаруживаю, что спала, уронив голову на учебники…
Подготовительные курсы занимают всё больше и больше времени. Занятия стали интенсивнее и идут теперь не три раза в неделю, а почти каждый день. На автобусной остановке меня часто встречает Олег. Он рассказывает какие-то смешные истории, травит анекдоты, я улыбаюсь, смеюсь, и он говорит, что никогда ещё не слышал такого «колокольчикового» смеха. Я вижу, что нравлюсь ему, и, как всякой девушке, мне приятно это осознавать. Но не более. Я люблю Стёпу. Скучаю по нему. И постоянно думаю, как мне прожить весь следующий год – без него. И как – опять без него – пройти всю это тайно-вступительную эпопею с двумя вузами…
Чувствую себя маленькой машинкой для учёбы. В меня вкладывают информацию, и я, тарахтя всеми своими шестерёнками, еду вперёд, стараясь по дороге не рассыпать полученные знания. Особенно весело с сегодняшнего дня на моих подготовительных курсах. Юридический факультет решил принимать экзамены не в традиционной форме, а в форме теста. И если тест по русскому и литературе я ещё могу представить, то тест по истории… Это ж одни даты и события! И варианты работ будут разными у всех абитуриентов… При этом собеседования по обществознанию не будет: вопросы по этому предмету будут включены в тест по истории.
Когда заместитель декана объявил нам, слушателям подготовительных курсов, обо всех этих новшествах, мы просто потеряли дар речи. Первым нашёлся Олег.
– Как будут оцениваться результаты? Сколько вопросов будет в тестах? – выкрикивал он, весело поглядывая на меня.
– Будет простой подсчёт баллов. Всего в тесте будет пятьдесят вопросов, по одному баллу за каждый правильный ответ. Сумма баллов за тесты по русскому языку и по истории будет сравниваться с проходным баллом, – отвечал замдекана. При этом он всё время разводил руками, как будто извиняясь перед нами.
Аудитория замолчала на несколько секунд, а потом просто взорвалась. Несколько месяцев нас готовили к сочинению и устным экзаменам по истории и обществознанию, и вот пожалуйста!
Почти полчаса заместитель декана рассказывал нам, что конкурс слишком большой, а членов приёмной комиссии слишком часто обвиняют в необъективности. Что тест позволит сократить расходы вуза на проверяющих, увеличить число абитуриентов и выбрать из них самых достойных…
Это звучало как бред. Да, абитуриентов много и конкурс будет почти 20 человек на место. Да, даже среди медалистов будет конкурс. Но какие знания могут показать тесты? Да никаких! Ведь чтобы написать тест, достаточно механически зазубрить какой-то набор информации и обладать небольшим количеством везения! И при этом предполагается, что студент-юрист должен уметь думать! А тесты выявят лишь способность зубрить…
В общем, я в ужасе. Образцов тестов нам никто не даёт. Примерные вопросы неизвестны.
Родители и Димка очень удивлены такими нововведениями. Мама волнуется, что я не поступлю. Говорит, будет пытаться получить для меня так называемое «целевое направление» от суда. Правда, это означает, что мне придётся потом отработать в суде специалистом или секретарём не менее года. Я едва не взвыла от такой перспективы… Остаётся только надеяться, что маме не удастся получить для меня такое направление. От папиного суда (о счастье!) такие направления уже распределили, а на момент распределения папе не пришло в голову, что я могу не поступить без «страховки»…
А ещё выяснилось, что вести официальную часть выпускного вечера снова будем мы с Максимом…
Сегодня утром Максим вернул мне тетради с сочинениями. Днём, когда я пыталась сосредоточиться на занятиях, а не писать грустные стихи на листочках с какими-то черновиками, Максим позвонил мне домой.
– Марина, привет.
Я поздоровалась. Почему-то мне не хотелось с ним разговаривать, и я начала прокручивать в голове варианты быстрого завершения диалога.
– Ты… ты смотрела уже свои тетради? Которые я у тебя брал? – он явно волновался.
– Они у меня в руках.
– Посмотри внимательно. Пожалуйста.
И он положил трубку.
Я была заинтригована. Внимательно пролистала тетрадки.
На последнем листе одной из них было старательно выведено: «Я люблю тебя, Марина. Максим Даньский».
Тетрадь чуть не выпала у меня из рук.
Через десять минут телефон снова зазвонил. Всё это время я молча сидела на кровати, собираясь с мыслями.
Приехали. Оказывается, я нравлюсь Максиму. И он рассчитывает на взаимность? Но я люблю Стёпу! Я замуж за него собираюсь!
– Марина? Ты… посмотрела тетради?
– Да.
Мы помолчали.
– Спасибо, Максим. Мне… приятно. Очень.
Как глупо звучит! Но что говорить?
– Марина, я… я бы очень хотел встретиться и сказать тебе это, глядя в глаза. Я хочу стать твоим парнем. Ты не пожалеешь, обещаю, – он выпалил эту тираду буквально на одном дыхании.
– Макс… Не надо. Пожалуйста. Давай оставим всё как было.
Сказала и тут же подумала: «А как было? Никак».
– Почему? Я тебе не нравлюсь?
– Нет, конечно, ты мне нравишься. Но не так… Не так, как ты хочешь. – От души радуюсь, что не вижу его лица. – Я не могу стать твоей девушкой. Прости.
– Потому что ты со Стёпой? Ты любишь его?
– Да, – я говорю это с такой лёгкостью, что сама удивляюсь. Это же так просто и понятно. Я люблю Стёпу. Стёпа любит меня.
Молчание. Короткие гудки.
И я звоню Стёпе. Просто чтобы услышать его голос. Только почему-то молчу о своём разговоре с Максимом. Почему-то мне кажется, что рассказывать об этом – неправильно, нечестно.
Завтра первый выпускной экзамен. Сочинение. По этому поводу мама весь вечер общалась по телефону с членами родительского комитета, обсуждая животрепещущие организационные вопросы. Как кормить детей, как шпаргалки передавать… Это так забавно слушать. Как будто речь идёт вовсе не обо мне, а о ком-то постороннем.
Ловлю себя на мысли, что мне совсем не страшно. Я чувствую себя готовой на двести процентов.
Мама ходит вокруг меня: «Ты всё повторила? Ты точно ничего не пропустила?» Ей кажется странным, что, вместо того чтобы сидеть, уткунувшись в учебники, я лениво листаю томик Цветаевой.
Стёпка позвонил раньше обычного. На душе стало грустно, светло и как-то тревожно… Только не из-за завтрашнего дня. Он придёт и уйдёт. Из-за нас.
Осталось всего девятнадцать дней. Даже уже чуть меньше…
Ровно в 8.30 Стёпа зашёл за мной. Через 10 минут мы встретились во дворе с Олей и Наташей. Из окна нам махал Димка. Оля радостно жестикулировала ему в ответ. Ната была белого цвета. Она боялась. Я клятвенно пообещала ей, что всё будет хорошо.
Возле школы мы встретились с группой родителей, среди которых была и моя мама. Нам пожелали удачи и дали десяток очень полезных советов из серии «положить под правую пятку монетку» и «не входить в класс первым».
Ровно в девять началась торжественная линейка. Елизавета Петровна вскрыла конверт с темами экзаменационных сочинений. В зале стояла такая тишина, что казалось, пролетит муха – и у всех лопнут барабанные перепонки.
– Ну что же, друзья, вот ваши темы, – сказала Елизавета Петровна и зачитала следующий список:
«Философия Андрея Болконского и Пьера Безухова»;
«Тварь ли я дрожащая или право имею? Образ Раскольникова в романе “Преступление и наказание”»;
«Особенности стилистики романа в стихах “Евгений Онегин”»;
«Мой любимый поэт Серебряного века. Анализ стихотворения»;
«Гражданская война по И.Бабелю».
Я вздохнула с облегчением. Темы оказались вполне сносными. Стёпка бросил мне вопросительный взгляд. Я знала – он напишет о Раскольникове. «Цветаева?» – одними губами спросил он. Я кивнула. Как хорошо мы понимаем друг Друга…
- «Христос и Бог! Я жажду чуда
- Теперь, сейчас, в начале дня!
- О, дай мне умереть, покуда
- Вся жизнь открыта для меня…»
Это стихотворение Марины Цветаевой «Молитва». Я писала о нём. И о ней. О красавице Серебряного века, со страдальческим именем и трагической судьбой. О её молодости. О том, что, когда Марина писала эти строчки, ей было почти столько же, сколько мне сейчас. И о том, что я понимаю, как это – хотеть всего сразу, немедленно и одновременно бояться этого, желая умереть мгновенно, на пике жизни…
Татьяна Мироновна, глядя мне через плечо, грустно улыбнулась и покачала головой. Да, я помнила, что медалистам нельзя выбирать свободную тему. Но писать какие-то избитые фразы о Болконском мне совсем не хотелось.
Я закончила сочинение стихами. Только уже своими. Может, это наивно и глупо, но мне почему-то показалось, что это правильно. Стихи сами просились, и получилось что-то в этом роде:
- …Мне кажется, что с Вами мы похожи, —
- Не знаю даже, как это сказать,
- Но видим мы порой одно и то же,
- И верим в то, что многим не понять.
- Вам хочется стихии, ветра, бури,
- И мне чужда спокойствия печаль.
- Мне нужно, чтобы в море ветры дули,
- А если закричать – так закричать!..
Дальше я уже не помню, но стихотворение получилось довольно длинное.
Стёпа писал о Раскольникове и Достоевском, Петербурге XIX века и нравственных проблемах «Преступления и наказания». Мне очень понравился его текст. Стёпка вышел из класса первым и ждал меня, осаждаемый вопросами сгрудившихся в коридоре родителей. Мы дождались Олю и Наташу и все вместе отправились ко мне домой. Попили чаю, поговорили, посмеялись. Потом я засобиралась к репетитору по истории, Ната – на занятие по музыке. Стёпа проводил меня до самого дома Анны Петровны, и кто бы знал, как мне не хотелось уходить на очередной урок… На улице лето, и так хочется гулять, взявшись за руки, целоваться так, чтоб кружилась голова, говорить о чём-то, вслушиваясь в каждый звук Стёпкиного голоса…
Занятие немного затянулось, и я вышла от репетитора позже обычного. Стёпка ждал меня на лавочке возле подъезда учительницы, погрузившись в чтение учебника по стилистике. От радости у меня даже дыхание перехватило – ведь я была уверена, что он уже давно ушёл домой. Мы отправились на набережную. Сколько свадебных кортежей встретили по дороге – не сосчитать. Взволнованные невесты, счастливые женихи, встревожено-сосредоточенные родители по очереди проходили мимо Вечного огня, фотографировались и исчезали в лимузинах всех цветов радуги.
– У нас всё это будет, – сказал Стёпа. – Я тебе обещаю. Я люблю тебя.
Какое-то время мы шли молча, глядя, как маленькие кораблики с шумом плывут куда-то вверх по Ангаре. На смотровой площадке Стёпа остановился и повернул меня лицом к себе.
– Риша, пожалуйста, обещай мне одну вещь, – серьёзно сказал он. – Вот здесь и сейчас.
– Что? Я против того, чтобы обещать вслепую, – попыталась пошутить я, как всегда, вспомнив Астрид Линдгрен.
– Обещай, что, если для тебя что-то изменится, ты… кого-то встретишь… ну другого… Влюбишься… Ты не будешь мне лгать. Я хочу знать правду. Всегда. Я же понимаю, через восемнадцать дней я уеду, а тебе будет грустно, скучно… Ты такая красивая, что я не сомневаюсь, целая куча парней начнёт осаждать тебя своими ухаживаниями…
– Но я же люблю тебя, – перебила его я.
– Но среди этих парней могут оказаться достойные. И ты можешь почувствовать вдруг, что влюбляешься в кого-то и что мы с тобой остались для тебя… где-то там, в прошлом, понимаешь?
– Стёпа… – начала было я, но он мягко приложил указательный палец к моим губам.
– Просто пообещай. Пообещай, что скажешь сразу. У тебя нет никаких обязательств передо мной, кроме одного: сказать правду.
Я обещала.
Наверное, это был идеальный момент, чтобы рассказать Стёпе о признании Макса. Но я так и не нашла нужных слов и промолчала.
Меня разбудил телефонный звонок. Звонила Татьяна Мироновна.
– Марина, доброе утро, – сказала она. В голосе слышалось волнение. – Тебе нужно срочно прийти в школу.
– Что-то случилось?
– В два часа мы должны отвезти сочинения медалистов на проверку РОНО. Тебе нужно срочно переписать своё.
– Как? Зачем? Я плохо написала?
– Нет, отлично. Но это не подойдёт. Ты слишком свободно написала. Неакадемично. Приходи скорее. Жду в двадцать седьмом кабинете.
Я побежала в школу. По дороге решила, что ничего переписывать не буду. Всё равно ни двойки, ни тройки мне не поставят.
Да, мне с детства внушали, что надо закончить школу с золотой медалью. Но никто никогда не говорил, зачем это нужно. Чтобы положить её на полочку и гордиться? Глупо. Чтобы родители могли похвастаться на работе? Мелко. Чтобы меньше вступительных экзаменов сдавать? Ерунда.
В школе, вопреки моим ожиданиям, было полно народу. Математический класс сдавал устные экзамены по физике и геометрии, лингвистический – по немецкому. Я поднялась на третий этаж, в кабинет русского языка и литературы. И удивилась во второй раз за это утро. Там сидели все претенденты на золотые и серебряные медали, а также те, кто претендовал на пятёрку по литературе в аттестате. Позже я узнала, что все «переписывающие» не поместились в один кабинет и их рассадили в два соседних. Всего было, наверное, человек тридцать.
За первой партой сидела испуганная Наташа. Рядом с ней что быстро-быстро строчила Оля.
Когда я вошла, Татьяна Мироновна показывала ей какую-то ошибку, которую надо было исправить. Стёпы не было. Как выяснилось потом, он сидел в соседнем кабинете.
– Ну наконец-то, Марина! – воскликнула Татьяна Мироновна, завидев меня. – Садись. Вот твоё сочинение. Давай быстренько выберем другую тему, напишешь про Раскольникова, ты успеешь…
– Татьяна Мироновна, – осторожно перебила её я, – я вам очень благодарна за этот шанс. Но писать новое сочинение или переписывать старое я не буду. Я хочу, чтобы всё было честно.
– Но тогда ты можешь не получить медаль! – она всплеснула руками.
– Почему? Вы же сказали, что я написала отлично.
– Да, отлично. Но тема очень свободная. Твою работу не утвердят как медальную.
– Значит, мне такая медаль не нужна! – воскликнула я. – Если всем всё равно, что я горбатилась на неё одиннадцать лет, если ради медали нужно ещё что-то подделывать и переписывать, то я такой медали не хочу!
Все подняли головы и с удивлением уставились на меня.
– Вы точно с Шамановым два сапога пара, – проворчала Татьяна Мироновна. Я вспыхнула. Она ободряюще похлопала меня по плечу. – Марина, Марина… Ну хорошо, пусть всё остаётся как есть. Ну тогда хотя бы один лист просто перепиши. Я не хочу, чтобы ты лишилась медали из-за глупой ошибки.
Я просто дар речи потеряла.
– Ты неправильно перенесла слово на третьей странице. Вот, посмотри. Здесь спорная языковая ситуация. Постарайся переписать без этого переноса.
И она чуть ли не силой усадила меня за парту. Я переписала нужный лист. Без переноса. Без помарок. Проверила дважды.
Когда я, уже попрощавшись со всеми, вышла из кабинета и направилась к лестнице, Татьяна Мироновна меня догнала.
– Мариша, подожди!
Я остановилась.
– Тебе ведь неприятно всё это? – спросила она.
Наверное, я поморщилась или сделала какую-то не очень красивую гримасу.
– Это как-то… фальшиво.
– Я понимаю тебя. И я с самого начала знала, что ты откажешься переписывать сочинение. Но я не знаю во всей параллели одиннадцатых классов никого, кто заслуживал бы золотой медали так, как ты. Глупо было бы проститься с ней из-за какой-то ошибки.
– Но вы же сами сказали, что сочинение на свободную тему могут не утвердить!
– А могут утвердить. Я об этом позабочусь…
Сегодня экзамен по английскому. Он прошёл без сложностей. Я даже почти не готовилась. Благодаря Иде Станиславовне, моей замечательной учительнице, которая занималась со мной последние восемь лет, я стала говорить по-английски… не думая. Как-то очень легко и естественно, как будто этот язык – мой. Сколько сочинений на английском написала я за эти годы, сколько книжек прочитала! И стала на самом деле наслаждаться языком.
И вот – экзамен. Я вытянула билет и поняла, что могу отвечать без подготовки. Так и поступила. Мне попалась тема “Му Favorite Film”[7] и задание – прочесть любое стихотворение по памяти. Кроме того, прочесть вслух отрывок из неадаптированного текста и ответить на вопросы.
Комиссия собралась нешуточная: завуч по иностранным языкам Людмила Ивановна (та самая, которая больше всех кричала на меня, когда я отказалась от поездки в Америку), четверо учителей английского и какой-то профессор из Института иностранных языков. Татьяна Павловна, моя школьная учительница, даже побелела, когда я сообщила, что отвечать буду сразу.
И я начала рассказ о фильмах “Ever After”[8]и “Up Close & Personal”[9].
Мне не задали ни одного вопроса.
Потом я прочитала отрывок из рассказа Эдгара По и ответила на несколько простеньких вопросов. А потом, как говорит мой брат, «выпендрилась».
– What poem would you like to read by heart?[10] – спросила Татьяна Павловна. Пока я отвечала, она разрумянилась и начала улыбаться. Я поняла, что пятёрка у меня в кармане. И решила, что теперь могу развернуться и показать той же Людмиле Ивановне, что тогда, осенью, он кричала на меня зря. В запасе у меня были стихи на все случаи жизни, и большинство из них она могла воспринять как намёк на ту историю.
– What would you like to listen? – спросила я, обращаясь к Людмиле Ивановне. – Byron, Kipling, Stevenson, Shakespeare, Emily Dickenson or someone else?[11]
– Kipling, – произнесла она.
Ну что ж, сама напросилась. Я начала читать “If…”[12]
Слушая меня, Людмила Ивановна пыталась поймать взгляд хоть кого-то из присутствовавших учителей. Не вышло. Она поискала что-то среди бумаг на столе, сняла очки, снова надела их, снова сняла. Видно было, что она, да и все остальные, поняли подтекст выбранного стихотворения.
Я закончила. Воцарилась тишина. Сидевшие сзади меня одноклассники не дышали – они видели, что что-то происходит, но что именно? Ведь никто из них не знал предыстории наших отношений с Людмилой Ивановной.
– Good job, – сказала наконец завуч, не глядя на меня. – I see you know English.[13]
И я вышла из класса с отличной оценкой. И ещё – с осознанием того, что всё-таки победила.
Осталось меньше двух недель…
Не проходит и дня, чтобы я не думала об этом. Мои мысли – не об экзаменах и поступлении, нет, они о Стёпке. Так больно думать, что совсем скоро он уедет…
Ну вот, мы сдали и математику. Контрольная была несложная, я написала её за два с небольшим часа. Потом решила второй вариант, написала ответы и уравнения на бумажке из-под шоколадки (нам выдавали шоколад в качестве «перекуса») и отправила по рядам – в качестве спасения одноклассников. С экзамена мы со Стёпой вышли первыми.
Класс Наташи писал контрольную этажом ниже. Мы спустились туда. Вокруг кабинета толпились родители и учителя. Оказалось, что математический класс получил особо сложную контрольную и решить задачу из неё даже учителя не могли. В итоге в школу в спешном порядке вызвали старшего брата Димки Фомина, студента физмата. Тот попыхтел, но сложную задачку всё-таки одолел…
…Все, не хочу больше писать. Устала…
Отметки за сочинение и за выпускную работу по математике сегодня вывесили на первом этаже нашей школы. У меня, Стёпы, Наташи и Оли – пятёрки. Пятёрок вообще очень много.
Сегодня сдала экзамен по обществознанию. Сдала как-то легко – даже сама удивилась. Вопросов было не так уж много, и билет мне попался очень хороший – «Понятие государства и общества», а я ещё зимой делала доклад на эту тему. Когда я закончила отвечать, Светлана Юрьевна, одна из наших учительниц, сказала: «Сразу видно, ты будешь настоящим юристом…» И почему-то её слова совсем не показались мне похвалой…
Чем больше я смотрю на родителей и брата, чем больше готовлюсь к вступительным экзаменам, тем меньше хочу быть этим самым настоящим юристом…
Днём, когда я уже пришла с экзамена, позвонил Макс. Я узнала его и сделала вид, что ничего не слышу в трубке. «Вас не слышно, перезвоните пожалуйста,» – любезно сказала я и нажала «отбой». Он не перезвонил. Я почувствовала слабый укол совести, но не более того. Мне совсем не хотелось разговаривать с Максимом. Мне вообще не хотелось ни с кем разговаривать. Кроме Стёпы…
Вместо того чтобы готовиться к последнему выпускному экзамену, я полдня ходила с мамой по магазинам. Мы покупали платье на выпускной бал.
О это платье! Сначала я хотела что-то такое, вечерне-взрослое, но на моих худых плечах все эти лямочки и бретельки выглядят смешно. Потом мы посмотрели десяток самых разных вечерних костюмов с длинными юбками… Один мне понравился, но как танцевать в нём, я не представляла. В итоге мы с мамой купили не только этот костюм, но и потрясающее небесно-голубое платье – нежное, с пышной юбкой и затягивающимся корсетом… Глядя на меня, мама прослезилась.
– Какая ты… взрослая! Как быстро пролетело время…
Вечером была очередная репетиция нашего выпускного концерта. Мы с Максимом стояли на сцене. К счастью, текст у нас не такой большой, как на Последнем звонке, так что репетиций будет всего три. Мне тяжело стоять рядом с ним и делать вид, что ничего не случилось. Я чувствую себя виноватой. Хотя, собственно, почему?
УРА! Я шла из школы и пела почти во весь голос. А Стёпа подпевал.
Мы сделали это! Мы сдали последний выпускной экзамен!
И Оля, и Стёпа, и я сдавали сегодня историю. Комиссия была очень серьёзная. Поскольку некоторые из наших одноклассников приняли решение поступать на исторический факультет, директор пригласила двоих профессоров, чтобы оценили уровень выпускников. Мне попался невероятный билет: первый вопрос о восстании декабристов, второй – о роли Сибири в Великой Отечественной войне, третий – о перестройке. И если первый и последний я знала прилично, то роль Сибири в Великой Отечественной войне представляла весьма туманно. Помогли воспоминаниями бабушки, которые услужливая память подбросила мне, едва я вытянула билет.
«Когда шла война, было совсем тяжело. Мама от зари до зари работала на заводе, а мы… тайком воровали уголь на вокзале да бегали в госпиталь помогать санитаркам. Раненых много привозили в Улан-Удэ… В одной школе, я помню, сделали госпиталь, туда мы и бегали. Помогали санитаркам, письма писали за раненых, они нас угощали: то яблочко дадут, то кусок хлеба с маслом – в те годы это бы деликатес… Хлеб по карточкам давали, совсем немного. Мама прятала буханку от нас с сестрой, чтобы вечером можно было поесть. Мы как-то с Томой вместе её нашли и съели. Мать тогда впервые за ремень взялась, обеих отстегала по первое число…»
Я очень чётко помню все бабушкины рассказы, её интонации, движения губ. Мне было пять лет, когда она умерла, но почему-то лучшее, что я помню из раннего детства, – это её рассказы о том времени. И запах пирогов, которые она пекла по воскресеньям… Как жаль, что её нет…
…Кажется, я сильно отвлеклась… Не знаю почему, настроение сейчас такое… странное. Даже не верится, что родной школе я больше ничего не должна, что теперь меня ждут вступительные экзамены.
Причём в два вуза. Отдохну до выпускного, а потом снова начну учить-зубрить…
Вчера и сегодня – весь день со Стёпой. Гуляли, катались с Олей и Натой по заливу на катамаранах, ходили в кино, сидели в кафе… Целовались до умопомрачения… Пели под гитару и пианино… Сегодня у меня был последний урок музыки с Натальей Яковлевной, милой моей учительницей. Как она, бедная, терпела меня последние полгода? Я почти не занималась, всё время была не готова к уроку, но она мужественно терпела мои ошибки и в сотый раз показывала, как сыграть сложный пассаж. Из последнего урока мы сделали мини-концерт. Я позвала девочек, Стёпу, Димку, родителей и сыграла всё, что научилась играть хорошо за эти несколько лет. А потом мы пели.
Удивительно, вот и ещё одна часть моей жизни уходит в прошлое. Занятия музыкой закончены. Забавно, я ведь так и не поступила в музыкальную школу. Мне было пять или шесть лет, когда маме сказали, что ни слуха, ни голоса у её дочки не наблюдается. Мама вздохнула, но почему-то даже обрадовалась. Может быть, потому, что намучилась с Димой, который добросовестно отучился в музыкалке по классу гитары, раз в полгода пытаясь её бросить. А мне так хотелось пианино… Когда мне исполнилось одиннадцать, соседи решили продавать своё старенькое пианино, – старенькое, но с потрясающим звуком! – и я уговорила родителей купить его. Потом сама нашла себе учительницу, Наталью Яковлевну. Родители сначала не хотели оплачивать эти уроки, но Димка сказал, что готов отдавать за них собственную стипендию. Тут мама и папа сдались, и я начала заниматься музыкой. За пять лет я научилась играть Бетховена, Шумана и лёгкие сонаты Моцарта… Но главное – я научилась слышать, чувствовать музыку, понимать её… Мне жаль прощаться со своей учительницей, и я всегда буду любить её, потому что Наталья Яковлевна такой светлый человек, что не любить её просто невозможно. Жаль, что мы не встретились с ней раньше. И – спасибо судьбе, что всё-таки встретились.
Сегодня выпускной. Через пару часов я надену костюм с длинной шифоновой юбкой, новые туфли на шпильках и отправлюсь в школу в последний раз. Во всяком случае, в качестве ученицы. Так странно это осознавать! И ещё более странно видеть в зеркале своё новое, «взрослое» лицо с макияжем по всем правилам и причёску (я провела в салоне три часа!). Неужели это я?
Четыре часа утра. Выпускной позади…
Я – выпускница. У меня есть аттестат «с отличием» и даже золотая медаль. Правда, я пока её не видела, но она всё же есть…
Официальная часть выпускного вечера проходила в школьном актовом зале. Волновалась я ужасно. Мама, папа и Дима, вооруженные камерой и фотоаппаратом, пришли к пяти часам, когда нарядные выпускники с родственниками уже занимали места в зале… Все девочки – как на подбор – в вечерних платьях, с причёсками. Все мальчики – в костюмах, при галстуках. Оля была в белом сарафане с золотыми цветами. Наташа – в бирюзовом платье и с новой стрижкой. Она отрезала свои чудесные волосы и при этом стала еще женственнее. Завуч сделала мне знак, и я поднялась на сцену. Стёпа с родителями вбежали в зал едва ли не последними – оказалось, они от волнения не могли найти ключи, чтобы запереть квартиру. В зале погас свет. Вечер начался.
Мне было немного обидно – мы не успели перекинуться со Стёпкой и парой слов. А так хотелось услышать… что-нибудь… какой-то комплимент моей причёске, макияжу, костюму. Ведь Стёпа ещё никогда не видел меня… такой. Но я стояла на сцене рядом с Максимом. И в темноте почувствовала, как он легонько коснулся моей руки. Я не успела даже удивиться – свет в зале загорелся, зазвучала мелодия «Школьного вальса», и с потолка прямо в зал упала сотня воздушных шаров. Мы с Максимом по очереди читали стихи, объявляли выступления участников концерта, приглашали на сцену учителей. Ничего особенного – и, в то же время, всё не как всегда…
– А сейчас – самая важная часть сегодняшнего вечера, – произнесла Елизавета Петровна, забирая у Макса микрофон. – Наши уважаемые ведущие могут на время пройти в зал, а мы начнём торжественную церемонию вручения аттестатов об окончании школы…
Мы с Максимом спустились со сцены. В зале было только два места – в первом ряду, с краю. Мне пришлось сесть там, рядом с Максом. Я оглянулась – родители сидели на галёрке, в самом верхнем ряду. Папа старательно снимал происходящее на видеокамеру. Оля и Наташа, каждая со своей семьёй, – там же, рядом с моими. Стёпа с родителями – на другом конце зала. Он смотрел на меня блестящими глазами. Я подмигнула ему и украдкой послала воздушный поцелуй. Он нарисовал в воздухе сердечко.
– На сцену приглашается Андреева Марина Сергеевна, одиннадцатый «Б» класс! – провозгласила Елизавета Петрова. Зал аплодировал.
Я поднялась на сцену. Слышалось щёлканье фотоаппарата – это Димка запечатлевал момент «для истории».
– Аттестат с отличием! Золотая медаль! – воскликнула наша директриса. – Саму медаль, Мариночка, ты получишь через неделю, как и все наши медалисты.
Зал засмеялся.
– Ну что поделаешь, до Сибирска медали не доехали…
Я улыбнулась. Вот так… Да, я ждала эту медаль одиннадцать лет, подожду ещё недельку.
Мне вручили аттестат с золотым тиснением, и я тихонько спустилась в зал.
Весь следующий час директор вручала аттестаты. Ната всё же была отмечена серебряной медалью, Оля – золотой. Стёпа в медалисты не попал, у него три четвёрки – по физике, биологии, химии. Татьяна вышла получать аттестат в немыслимом красном платье, таком облегающем, что всем было очевидно – нижнего белья на ней нет и в помине.
Медалистов оказалось больше, чем я предполагала: десять золотых, двадцать два серебряных. Многовато для одного выпуска.
Потом мы с Максимом снова вышли на сцену. Я читала «Не смейте забывать учителей», и мой голос звонким эхом отлетал от каждого угла. Потом Наташа пела – так, что мне хотелось плакать от восторга. Учителя говорили нам напутственные слова. Татьяна Мироновна со сцены сказала спасибо моим, Олиным и Стёпиным родителям. Всё было так торжественно и так… грустно. Как будто все мы прощались с дорогим другом, уезжающим навсегда в далёкую страну…
…Торжественная часть закончилась, и все выпускники бросились фотографироваться – друг с другом, с учителями, с воздушными шариками и аттестатами. Димка не успевал менять в фотоаппарате плёнки… Настроение поднималось пропорционально числу отснятых кадров. В перерывах между съёмками я сбегала в дамскую комнату, где с маминой помощью переоделась в своё нежно-голубое платье «для бала». Увидев меня, Стёпка ахнул… Коротенькое, но при этом не вульгарное платьице явно произвело на него впечатление. Наконец общая «фотосессия» закончилась, и все увидели, что к школе подъехал троллейбус.
Ярко-красный троллейбус, украшенный шариками и цветными ленточками. На его боках белой краской было написано: «Выпускники – 2000. Гимназия № 32». На этом троллейбусе всем нам предстояло отправиться в ресторан, на выпускной бал…
До ресторана ехали, весело болтая и распевая песни. Оля, Стёпка, Ната, мой Дима, Аня Симонова, – мы все стояли рядом, смеялись, болтали… Стёпа обнимал меня за талию. Я не убирала его руку. Максим смотрел мне в спину, я буквально кожей чувствовала на себе его взгляд, но мне было всё равно…
Ресторан «Алмаз» в центре Сибирска встретил нас красиво оформленными столами. Ната, Оля, Стёпа, Аня и я устроились за одним столиком. Макс явно хотел сидеть с нами, но в итоге сел где-то в другом месте. Я неожиданно поймала себя на мысли, что моё волнение куда-то исчезло, и даже удивилась: на сцене меня потряхивало так, что я почти не видела никого в зале, а сейчас мне стало легко и спокойно, как будто я всю жизнь только и делала, что ходила по ресторанам на выпускные балы.
Для родителей и приглашённых на праздник учителей был накрыт отдельный стол.
У всех на столах стояли соки и шампанское. Правда, многие, судя по последующему поведению, пили и кое-что покрепче.
Были какие-то конкурсы, танцы, много громкой музыки и поздравлений. Я всё время танцевала со Стёпой. Он, в отличие от многих наших мальчиков, ограничился соками и шампанским. Почему-то мне было совсем невесело… Первые час-полтора мы ещё смеялись и перешучивались, поднимали бокалы и говорили забавные тосты, а потом… По мере «опьянения» аудитории мне становилось всё противнее. Я не люблю пьяных. Я их органически не переношу. Я их боюсь. И мне хотелось как можно скорее уйти домой, но уйти в десять вечера было бы просто невозможно…
Стёпа периодически отходил к другим столам, меня тоже звали ребята из параллельных классов.
На танцполе к тому моменту происходило что-то невероятное. Дискотека всё больше и больше напоминала фильм «Грязные танцы». Девочки изгибались, обнимая мальчиков руками и ногами, мальчики так трогали девочек и гладили их по всем частям тела, что мне невольно хотелось отвести глаза.
Мы со Стёпой вели себя более чем скромно, и только по его глазам я понимала, как сильно он хочет прикасаться ко мне и как сильно сдерживает себя, то ли считая это неприличным, то ли опасаясь моей реакции или реакции наших родителей… Мы даже не целовались, хотя танцевали голова к голове, чувствуя дыхание друг Друга.
Татьяна танцевала со всеми мальчиками подряд. Она довольно много выпила и в какой-то момент, когда Стёпы рядом не было, подошла ко мне. Вела она себя престранно.
– Марина, я всё никак с тобой не поговорю, – сказала она, отодвигая Стёпин стул и плюхаясь на него. За столом кроме нас сидели ещё Аня и Наташа, Оля ушла танцевать. – А нам надо поговорить.
Я внутренне напряглась. Не хотелось этого разговора, не хотелось видеть Татьяну, почему-то не хотелось вообще ничего. Внезапно я почувствовала себя лишней на этом празднике и вдруг осознала почему. Понятность, предсказуемость жизни резко закончилась. Я впервые за свои семнадцать лет не знаю, что будет дальше…
– Давай поговорим, – сказала я.
– Ты увела у меня Степана.
– Не уводила.
Наташа и Аня старательно делали вид, что поглощены каким-то своим разговором. Но я знала: они слышат. Даже если не слушают.
– Он должен был быть моим!
– Он сам решает, с кем ему быть.
– Что в тебе есть такого, чего нет во мне? Ну что?
– Я не знаю, Таня.
– Ладно. Теперь уже глупо что-то делить. Я сейчас тебе скажу одну вещь. Мне очень нравится Степан. Очень. Я хотела… ну ты знаешь, что я хотела с тобой сделать. Я не думала тогда, что за такое можно и в тюрьму попасть, и жизнь испортить – в смысле, себе, не только тебе.
– Я рада, что ты это поняла.
– Поумнела, да. Я, наверное, должна у тебя прощения попросить. Но я не хочу. И не буду. Даже не жди.
– Не надо. Я на тебя зла не держу.
– Но мне всё равно очень стыдно. Поэтому… Слушай. Ты просто знай – Макс сильно в тебя втюрился и в покое не оставит. Ты осторожнее с ним.
Видимо, у меня было очень удивлённое лицо.
– Просто поверь мне на слово. Ну и звони, если что. Вдруг я смогу чем-то помочь. У меня есть деньги, связи и богатые родители. Только подруг, как твои (она выразительно кивнула в сторону Оли), нет.
Она горько всхлипнула, вскочила со стула и убежала в дамскую комнату. Подчинившись внезапному порыву, я побежала за ней. Татьяна заперлась в кабинке и рыдала там во весь голос.
– Таня, Татьяна… – негромко позвала её я. Она не отзывалась, но всхлипы стали тише. – Таня… Не надо, не плачь. Сегодня такой важный день! Не плачь, пожалуйста. Макияж расплывётся, платье испачкаешь… Зачем? Всё ведь хорошо. Ничего плохого не случилось. Мне очень жаль, что у тебя нет друзей. Но они будут, Таня, обязательно будут. Ты сейчас поступишь в институт и начнёшь жизнь с чистой страницы, представляешь? Там никто не знает, кто ты, какая ты. Всё будет по-другому. Ты куда поступать будешь?
Таня шмыгнула носом.
– Я… Отец уже заплатил за меня, чтобы я юрфак заканчивала. Осталось аттестат принести. Но я туда не хочу…
– А сама ты кем хочешь быть?
– Детским врачом, – шёпотом, как-то застенчиво сказала Татьяна. Вот это да!
– Так почему бы тебе самой не попытаться поступить в медицинский?
– Ты что, это же невозможно! Я ни за что в жизни не поступлю!