Великое село Елахов Анатолий

© Анатолий Ехалов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Ураловы

Васька лежал на траве, смотрел на высоко плывущие облака и размышлял. О многом думалось ему. Вот, например, смог ли бы он выжить на природе. Один. Без помощи взрослых.

Мама часто рассказывала про Васькиного деда, Ивана Никитовича Уралова. Она говорила так: «Выкинь его на голые камни, а часа через два поверни, так он с той стороны уже мхом обрастет… Иван Никитич не мог жить плохо, где бы он не оказывался!»

Жаль Васька не застал деда.

У деда на берегу реки Сухоны на Вологодчине стоял дом в два этажа, крытый железом, над крышей была башенка, в которой были установлены большие часы с боем. Всей деревне Ураловские часы задавали время.

Васькин дед был человеком предприимчивым. В Петербурге держал два трактира. Один трактир был лично его, а второй он отдавал внаем землякам.

Но Иван Никитович жил не для того, чтобы иметь много денег. Ему нравилось, когда вокруг его все кипело и бурлило.

Когда он собрался жениться, невеста, будущая Васькина бабка, Мария Дмитриевна, поставила условие: «Купи земли десятин сто пятьдесят, сто десятин лесу да поставь дом, тогда и приезжай свататься. А в твои трактиры я не верю.» К тому же Иван Никитович любил кампанию да и выпить был не дурак.

Но условия, поставленные невестой, выполнил. Бабка в деревне осталась на хозяйстве, а он в городе заправлял трактирами, приезжая время от времени к семье, которая едва ли не с каждым его приездом прирастала.

Все ему удавалось легко. В деревне построил маслозавод, да не простой, а который масло делал «парижское», только для заграницы. С крестьянами заключил договор, чтобы своих коров они кормили сеном только с заливных лугов, где богатое разнотравье.

А что бы заинтересовать крестьян, за такое молоко он платил в полтора раза больше.

К крестьянам дед благоволил, ссужая деньгами без всяких процентов. А вот дворянское сословие не любил, считая его самым бесполезным в обществе.

Недалеко от их деревни было имение графа Геленшмидта. Так вот этот граф с его непутевым сыном, бывало проиграются, пропьются в Питере, приедут в имение и посылают управляющего к Уралову денег в долг просить.

– А чего это граф сам не приедет ко мне? – Обижается Уралов. – Почему тебя посылает?

– Да разве может он к тебе, мужику, обращаться с просьбами. Он же граф!

– Да у меня вот в этом кармане граф сидит, а в этом – другой. – Вот пусть приедет, да поклонится, тогда я ему, может быть и ссужу.

Делать нечего. Старый граф к Уралову едет с поклоном. А тот такой процент завернет, что граф взмолится:

– Да это же чистой воды грабеж!

– Да на что вам деньги? Все – равно прогуляете их да проиграете. А я хоть крестьянам эти деньги раздам, они их в дело пустят.

Перед революцией закрыл Иван Никитович трактиры в городе, уложил посуду в сундуки и уехал в деревню, что бы целиком заниматься сельским хозяйством. Было тогда у деда к тому времени одиннадцать дочерей и два сына.

В 1927 году стали поговаривать, что богатых скоро начнут прижимать. И вот как-то ночью Ураловская маслобойка вспыхнула и сгорела до тла… Потом отобрали лес…

В тридцатом деда хотели раскулачить, но буквально вся округа встала за него. Мужики помнили добро. И Уралова раскулачивание не тронуло.

Правда, дом со светелкой и часами мог подвести. Уралов железо с крыши снял, часы, посуду, все, что было ценного, потихонечку распродал и к 30-му году дом уже был дранкой покрыт, и светелки не было.

Впрочем, Иван Никитович не сильно горевал о пропавшем богатстве. Он считал, что более-менее легко нажил имущество. Когда стал помирать, перед смертью сказал жене:

– Не греши, мать, на людей. Маслобойку-то я сам сжег, чтобы семью не тронули.

А помер Иван Никитович от огорчения. В хозяйстве у него было две лошади. Одна – рабочая, а вторая – выездная – Воронуха. Эту лошадь Илья, сын младший, привел с гражданской войны.

Илья Иванович воевал в коннице Буденного аж до 26-го года. Последний поход первой конной армии был в Среднюю Азию, и когда басмачи там были разбиты, Буденный сказал, что все кавалеристы уедут домой на своих конях.

Илья Уралов отчаянный был рубака, семнадцати лет попал на империалистическую войну, его ранили в плечо, привезли домой. Сосед, Ваня Пиков, дураковатый такой малый, спрашивает:

Расскажи, Илюшка, как там на фронте – то?

– Ну, Ваня, лучше и не спрашивай. Вот сидим мы в окопах, вдруг как закричат командиры-то: «Вперед, в атаку!»

Мы винтовки на перевес, вскакиваем и бежим: «Ура!»

А немец по нам из пулеметов, из пушек так и бьет, так и жарит! Кому ногу уже оторвало, кому руку, кому голову. А мы на это внимания не обращаем, бежим и кричим «ура».

А как же без головы-то?

– А тряпицу какую-нибудь навьем, голову подмышку, дальше бежим в атаку! Потом в лазарете голову-то и приставят, нитками суровыми пришьют до следующего боя.

Илья Уралов в армии Буденного прошел всю гражданскую, вернулся домой на Воронухе в полной кавалеристской форме, с карабином, шашкой и наганом.

Сдал он в военкомат только один карабин, седло и лошадь оставил, наган спрятал, а саблю на стену повесил. Бывало, как выпьет на празднике, хватается за саблю и побежал по деревне: «Изрублю в капусту!»

Марья Дмитриевна, боясь, чтобы спьяну сын не натворил беды, призвала кузнеца и попросила перерубить шашку пополам. Тот сделал из нее два великолепных косаря лучину щепать. Наган она спрятала под крыльцо, и остался Илья Иванович без оружия…

Зато Воронуха на загляденье была кобылица. Старший Уралов полюбил эту лошадь всем сердцем. Без куска сахара в стойло не входил.

Бывало на праздник запряжет ее в легкий возок, украсит гриву яркими лентами, колокольчиков под дугу навесит, понесется по улице, только снежная пыль клубится – глаз не отымешь!

Когда колхозы начались, лошадей у них отобрали. Месяца три-четыре прошло, наверное, пришел Уралов на конский двор, а Воронуха-то и голову повесила. Иван Никитович с расстройства заболел да и умер. А вслед за ним убралась и Мария Дмитриевна.

…В то время Васькин отец Василий Иванович уже заканчивал техникум механизации сельского хозяйства. И быть бы ему одним из первых председателей колхозов, но судьба повернула на другую дорогу.

Тогда прозвучал призыв партии и правительства: «Стране нужно 150 тысяч летчиков!» И молодежь откликнулась на него всем сердцем. В авиационные училища буквально хлынул поток молодого народа. Приемные комиссии уже не выдерживали этого напора, и тогда комиссии стали выезжать на места и отбирать кандидатов на поступление.

Приехала комиссия и в техникум, где учился Васькин отец. Уралов ради интереса пошел взглянуть на будущих летчиков. А там нужно было пройти врачей. По здоровью прежде всего отбирали. А у Уралова здоровье было хоть куда. Занимался на турнике, на брусьях, двухпудовую гирю выкидывал столько, что надоедало считать. Вот и решил: «А чем черт не шутит: пройду=ка и я этих врачей»

Комиссия прошла, председатель комиссии, комиссар – две шпалы в петлицах, – и говорит:

– Вашему техникуму повезло больше всех. С вашего запведения четверо юношей имеют право по состоянию здоровья поступать в авиационное училище.

Ну, и зачитывает фамилии в том числе и Уралова.

У друга Василия, Гриши Сухарева давно была мечта стать летчиком во что бы то ни стало. Но его фамилии в списках не оказалось.

– А Сухарев? – Спрашивает он комиссара.

– А Сухарева нет.

– Посмотрите еще раз!

– А, вот товарищ Сухарев, нашел Вашу карточку. Вы не прошли, по здоровью. У вас три минуса. Не годен.

– Как так? Вот, Уралов десять километров на лыжах идет 49 минут, а я – 42 минуты. Уралов попадает, годен, а я не годен? Где же тут логика, где же справедливость?

Комиссар усмехнулся и говорит:

– Все верно, товарищ, Сухарев. У вас 42 минуты, но нам нужны не лыжники, а летчики.

…В 38-м Уралов закончил летное училище. Впереди открывались необозримые горизонты. Еще в училище Уралов стал заниматься изобретательством, пытался сконструировать автоматический компрессор к самолетным двигателям. Конструкция получилась удачная.

Молодого курсанта направили с чертежами на слет изобретателей и рационализаторов в округ, где он повстречался с легендарным конструктором авиационной техники Ильюшиным.

Когда Уралов развесил чертежи и коротко изложил суть своей конструкции, к нему подошел один большой инженер с двумя ромбами в петлицах и ласково потрепал по плечу

– У этого младшего лейтенанта котелок варит. Вы его направьте в авиатехническую академию. Ему не летать надо, а изобретать. У него цепкий ум. Смотрите, как он просто решил этот вопрос автоматики.

Это был Ильюшин.

– Смелее парень, – сказал он Василию. – Все у тебя будет хорошо.

Уралов знал, что Ильюшин незадолго до начала первой мировой ушел из глухой вологодской деревни, имея два класса церковно-приходской школы, копать канавы под строительство аэродрома в Питере…

Спустя пятнадцать лет он был уже ведущим авиаконструктором страны. А сколько их тогда, в буквальном смысле от сохи, пришло в промышленность, науку, сумев в кратчайшие сроки освоить весь предшествующий опыт цивилизации и вывести страну в мировые лидеры, создав новые технологии, сконструировав и выковав оружие победы, поднявшись до вершин космоса… Этот феномен русского крестьянства поверг в изумление мир.

Уралову придется воевать на самолетах Ильюшина, признанных потом лучшими штурмовиками второй мировой.

…Летом тридцать восьмого приехал Василий отдыхать в лагерь для активистов молодежного движения и познакомился там со своей будущей женой, энергичной и веселой красавицей Надюшей, которая заведовала в райкоме отделом пионеров и школьников. Через год у них родился сын Васька. Молодые жили в маленькой комнатушке, выделенной им при войсковой части. Ваське было всего два года, когда грянула война.

В первый день войны аэродром разбомбили, отлаженная немецкая военная машина железной поступью шла по советской стране, уничтожая все на своем пути.

Немцы были совсем рядом, и отец отправил Надежду с маленьким Васькой в срочном порядке на родину. К дяде Илье.

Но и дядя Илья скоро ушел на фронт и пропал где-то там далеко в гибельной пучине войны. Больше никого из близких не было рядом с ними. И они стали жить одни, из всех сил борясь с морозами и голодом.

А на фронте бился с врагами отец. Были в советском командовании светлые головы. Из полу разбитых летных частей собирали мощный воздушный кулак. Уралова посадили на штурмовик, и он оказался в числе тех, кто должен был нанести Германии непоправимый урон.

В самом начале войны Геббельс заявил, что ни один вражеский самолет не проникнет на территорию Германии и ни одна бомба не упадет на ее города и города союзников. Авиации противника больше не существует.

Советские самолеты летели черной тучей. Нефтеперегонные заводы Плоешти в Венгрии были залиты электрическим огнем. В городах не было никакой светомаскировки, противовоздушная оборона ни чем себя не проявляла.

Уже через несколько минут гигантское пространство бушевало морем огня. Нефтеперегонные заводы были уничтожены полностью. Последствия этой бомбардировки были для Гитлера катастрофическими. С этого времени Германия постоянно испытывала нефтяной голод…

Потому то они так рвались к Бакинской нефти…

Уралов был в полку штурмовиков любимцем. В штурмовой авиации требуется сохранять особую выдержку, идти под обстрелом, как бы не замечая зенитного огня, а потом, выбрав цель, нужно круто сваливаться в пике…

У Уралова это получалось хорошо. Можно сказать лучше всех.

Судьба его берегла. Но однажды противник все же достал его самолет. Снаряд попал в двигатель, выбросило масло, залило стекло, приборную доску. Уралов все же дотянул до своих, самолет сажал на брюхо, имея лишь боковой обзор. При ударе лопнули позвонки и тазовые кости.

Два месяца лежал на полном скелетном вытяжении. Товарищи по госпиталю уже радовались за него. Вот поправишься, говорили, на фронт тебя не пустят, поедешь домой, станешь хозяйствовать на земле, к мирной жизни приставать…

А когда Уралов бросил костыли и уже ходил с палочкой, приехал из части его друг Петр Кузнецов, ведомый Уралова, со слезами на глазах стал рассказывать, что прибыли в часть «грачи», не обученные молодые летчики и что Петру придется теперь летать с ними. А это верная погибель.

И Василий решил бежать на фронт в свою часть. Петр достал одежду, а Василий спустился ночью по простыням со второго этажа, и они нарезали в свою часть.

…Немного погодя к летчикам прибыл тыловой генерал с проверкой. Летчики выстроились на летном поле, а генерал стал обходить строй. Заметил Уралова с палкой, поднял скандал.

Командир полка вступился за Уралова:

– Товарищ, генерал! Вы на это не обращайте внимания, он немного не долечился, но он скоро бросит палку. Бросит. За то он летает хорошо. Хотите взглянуть?

И Уралов устроил показательное выступление. Самолет резко вырулил на взлетную посадку, стремительно оторвался от земли и пошел закладывать фигуры высшего пилотажа так, что у начальства быстро закружились головы.

Уралову приказали вернуться на аэродром.

– Вот, грачи, – восхищенно сказал генерал, – учитесь летать так, как летает Василий Уралов!

…Война катилась на Запад. Уже давно в воздухе было превосходство Советской Армии, но каждый день война забирала все новые жертвы и среди летчиков.

А летали каждый день. И каждый раз перед вылетом комиссар экадрильи зачитывал перед летчиками приказ Главнокомандующего за номером 227. Знаменитый приказ Сталина «Ни шагу назад!»

И вот однажды Уралова словно бес подтолкнул в ребро. Когда комиссар в очередной раз стал зачитывать приказ, он не выходя из строя с усмешкой сказал: «Приказы читать – не приказы выполнять!» Эта бравада стоила ему дорого.

К вечеру он был уже в особом отделе, из лап которого вызволить человека было практически не возможно.

Но все же Уралов был любимцем. Ему благоволили и командир, и начальник штаба полка. Чтобы их любимца не расстреляли, они разжаловали его из капитанов до сержанта задним числом и передали в запасной полк.

Допросы шли день и ночь. Уралова пытались обвинить в пособничестве врагу. Сменилось четыре следователя, а четвертый доверительно уговаривал:

– Вот что парень, у тебе все равно выхода нет, давай подписывай, иначе тебя здесь заморят и забьют, а после, война уж к концу идет, разберутся, а сейчас некогда.

Но Уралов не дрогнул и вины своей не признал. А вскоре его освободили и все обвинения с него сняли.

…Похоронка на Уралова Василия Ивановича пришла уже после окончания войны. Васькин отец погиб смертью храбрых, штурмуя последнюю цитадель фашизма – Берлин. Ваське было в ту пору шесть лет.

Лариса

Васька представил себя таким же сильным и взрослым, представил как он воюет на фронте вместе с отцом, как они вместе идут в бой, как самолет отца прошивает вражеский снаряд, и как Васька спасает его, вытаскивая с немецкой стороны через линию фронта…

Потом вместе с отцом возвращаются они в родной дом на берегу полноводной реки, умываются вместе, фыркая под умывальником, и как мама подает им большое махровое полотенце. А рядом с мамой…

В этом месте сердце Васькино наполнилось щемящей радостью… Рядом с мамой была она – Васькина невысказанная любовь – девочка Лариса с распахнутыми небесной голубизны глазами, тяжелой русой косой до пояса и ласковым мягким голосом… Она жила с Васькой в этом детдоме, они вместе ходили в школу, вместе сидели за обеденным столом, вместе работали на огороде… Когда она проходила мимо, Васькино сердечко замирало в сладостной истоме, и казалось Ваське, что ради ее, ради этой воздушной, неземной девочки, он готов совершить самый отчаянный, самый безрассудный поступок вплоть до самопожертвования. Но об этом не знал никто, тем более сама девочка Лариса. Признаться в любви было выше Васькиных сил.

Но однажды стояли они рядом на школьной линейке, и нечаянно руки их коснулись. Ваську словно пронзило всего электрическим током. Но он не убрал руку. Не убрала и Лариса. Больше того, пальцы их сплелись и согрелись общим теплом.

Все линейку простояли они рука в руку, словно бы слившись воедино. Васька был на седьмом небе от счастья. Но вот слова у Васьки застревали в горле, когда он пытался поговорить с Ларисой.

Так и жил он в своих сладостных мучениях невысказанных чувств. И лишь один человек знал о Васькиных страданиях, и этого человека Васька ждал сегодня у своего костра.

…На угоре в детском доме началось движение, зазвенели голоса и утренний прохладный воздух наполнился энергичными чудными звуками трофейного немецкого аккордеона.

Это играл Виктор Акимович и, вторя голосу аккордеона, пел весь их детдом:

Песня звучала согласно и дружно. Васька тоже не удержался, вскочил и принялся маршировать, подхватив песню, которую пели его друзья:

Козы, овцы, телята и коровы бросили есть траву и недоуменно уставились на своего командира, весело марширующего на лугу и поющего задорную песню. Они тоже, может быть, подхватили бы ее, если бы умели говорить и петь.

А с угора катилось дружно:

Скоро зарядка кончилась, дети ушли с улицы, а Васька приложив козырьком руку ко лбу стал выглядывать: не бежит ли кто в его сторону от детского дома. И верно, с угора к реке вприпрыжку бежал мальчишка, направляясь в их сторону.

– Колька! Покачев! Я тут! Беги сюда скорее! – Васька радостно запрыгал и замахал призывно руками.

Колька Покачев – ровесник Васькин. Только росточком поменьше, волосы потемнее, глаза с прищуром…

Мальчишки подхватив Васькину котомку, припустили бегом, только засверкали пятки, туда, где к высокому берегу реки подступали густые заросли ивняка. Васька первым скатился по откосу к реке. Прямо над ним темнел в песчаном берегу вход в землянку, прикрытый спускающимися ветками ивняка, так, что постороннему вряд ли можно было отыскать эту ребячью ухоронку.

Отодвинув ветки, ребята проникли внутрь просторной землянки. Если стоять в ней надо было согнувшись, то сидеть и лежать было хорошо и свободно. Стены и потолок были зашиты разнокалиберными досками. По бокам землянки были сделаны лавки и стол, у входа стояла прогоревшая в нескольких местах, но все еще пригодная к делу железная печь буржуйка, должно быть выброшенная рыбаками с катера.

Ребята зажгли лучину и уселись на лавки.

В землянке

Дел в мальчишеском хозяйстве не переделать. Коля извлек из-под лавки вышитый зеленой каймой кожаный мешок, перетянутый сыромятной кожей, развязал его. Родовой бубен был в его мешке сверху. Коля поднял его над головой, ударил в тугую кожу рукой. Бубен отозвался, но голос его был глухим и неясным.

– Однако отсырел! Вот когда этот бубен согреет женщина в красном халате, тогда он заговорит. Шаман с бубном любую хворь из человека выгонит. Я сам видел.

– Женщина? В красном халате? – Удивился Васька, непроизвольно оглядываясь.

– Так у нас огонь называется. Он живой. К нему надо бережно, уважительно относится, иначе может беда случиться. – Отвечал Покачев.

Бубен лег на стол. Вслед за ним из мешка появился на свет охотничий вогульский нож в кожаных ножнах.

Коля вытащил сверкнувшую в неверном свете лучины сталь и вздохнул глубоко.

– Этот нож из поколения в поколение передается. Теперь он мой, а я его своему сыну должен передать. Этот нож во всем помощник. И на охоте, и на рыбалке, и в хозяйстве. Но им нельзя пролить кровь другого человека.

– Даже если другой человек хочет тебя убить? – Васька был поражен. – Даже если это Гитлер?

Покачев задумался.

– У нас нет между людьми вражды. У нас всего всем хватает: и земли, и тайги, и оленей. И рыбы в озерах, и муксуна в реках… Надо помогать друг другу, зачем убивать? Так всегда в нашем роду Шуки делалось.

Теперь Васька был озадачен словами друга. Если бы все любили друг друга, помогали, друг другу, то откуда же тогда взялась бы смертельная вражда? Тогда бы не было ни Гитлера, ни Муссолини, тогда бы отцу Васькиному в страшном бою не пришлось бы сложить голову за Родину, за Ваську и маму его, за миллионы таких вот детей, которые сами не в силах себя защитить… Может быть, вогулы какой-то совершенно другой народ. Не такой, как все?

– Так что же, получается, если ваш род произошел от Щуки, так ваши предки из озера что ли вышли? – Спросил обескураженный Васька. – Мы же проходили в школе, что все люди от обезьян произошли.

– Так мне дедушкам говорил. Мы много, много лет, этого уже никто и не помнит, живем, на берегу своего родового озера. Он говорил, что щука нашему роду жизнь дает.

– А разве не олень? – Удивился Васька. – Вогулов всегда с оленями изображают. Да еще с собаками.

– Одни рода от горностая произошли, другие от оленя, третьи от куропатки. Наш – от щуки. А вот ты когда-нибудь наш хлеб пробовал?

– Эка невидаль, хлеб, он хлеб и есть.

– Не, Васька, Наш хлеб особенный. Он из щучьей икры делается. Я тебя как-нибудь по весне таким хлебом угощу. И щукой нашего приготовления. У нас ведь все без соли готовится.

– Без соли? Без соли невкусно. – Усомнился Васька.

– А вот увидишь! – Возразил горячо Колька. – Пальчики оближешь!

Он вытряхнул содержимое мешка на стол. Тут были в основном рыбацкие снасти: лески, крючки, поплавки, поводки.

– Ты меня ухой угостил, я тебя угощу щукой. Я видел, здесь в устье ручья щука мелочь гоняет. Сейчас только снасть сделаю.

Коля принялся терпеливо привязывать к лесам поводки и крючки.

– Я Васька все равно вернусь к себе на озеро. Мне сон был, что надо на озеро возвращаться. Родственники ждут. Они пришли на озеро, а там никого. Говорят, ты Николай, главный теперь в роде Щуки, тебе за озеро ответ держать. Вот только припасы сделаю и уйду.

Сначала на лодке поплыву, потом тайгой пойду. Нельзя, чтобы наше озеро осталось без хозяина. Я чум поставлю, олешек заведу, собак. Потом женюсь, детей стану растить… Хочешь пойдем со мной! Два чума рядом будет. Вместе станем рыбу ловить, куницу добывать, соболя… Тебе жену высватаем, – совсем, как взрослый заговорил маленький Покачев.

– Мне, Коля, навсегда нельзя. Я маму жду. – Удрученно отвечал Васька, опустив русую головушку. – И еще почему, ты знаешь!

– Я тебя понимаю, тебе насовсем нельзя. Но ты ко мне будешь приезжать в гости!

– На оленях, – оживился Васька. – Или на собаках.

– Я тебя на собачьей упряжке приеду встречать.

– А как ты узнаешь, что я еду? Ведь в стойбище почты нет, Кто телеграмму доставит?

– К тому времени у нас будут рации. Я видел у геологов. В такую черную трубочку говоришь, а слышно за сто километров…

Теперь Васька вытащил из-под своей лавки деревянную шкатулку. Здесь хранилось самое сокровенное его достояние. Фотокарточка отца с фронта. Васькин отец. Высокий, плечистый в кожаной летной куртке, кожаном шлеме с летными очками и планшетом в руках. Глаза с веселым прищуром. Знакомые ямочки на щеках. На обратной стороне надпись: «Моим дорогим и любимым: сыну Ваське и жене Надюше. Вернусь с Победой!»

На другой фотокарточке они были сняты все вместе: Васька в валенках с блестящими калошами, матросском костюмчике сидел на руках у отца и рядом мама – коса короной, глаза лучатся счастьем и теплом.

Здесь было несколько писем отца с фронта и письмо мамы с казенным фиолетовым штампом «Проверено цензурой»

Васька развернул последнее:

«Здравствуй дорогой сыночек!

Верю, что ты у меня сильный и самостоятельный мальчик, что ты достойно перенесешь эту вынужденную разлуку.

Я верю, что справедливость восторжествует, и скоро мы будем вместе. Главное в нашей жизни, милый Васенька, не утратить веру в добро и справедливость. Ради этого наш папа, как и миллионы других отцов, сложил свою голову на этой жестокой войне… Учись лучше, будь твердым и смелым и не бойся смотреть правде в глаза…»

Васькина мама жили с отцом всего каких-то три года. Но каких! Это время было для них счастливым, определившим всю дальнейшую судьбу. Надежда Петровна Уралова пронесла любовь к своему мужу через всю жизнь и всю жизнь хранила верность ему.

В последнее время она работала заведующей детским садом поселка лесопромышленников. Она по-прежнему была стройна и красива, и многие мужчины подолгу останавливали на ней взгляды.

Васька видел, что к ним в дом не раз приходил человек в полувоенной форме с недобрыми вороватыми глазами. Мальчишка слышал, что они о чем-то напряженно разговаривают с мамой в прихожей, и каждый раз этот недобрый мужчина уходил раздосадованный, громко хлопая дверями.

Однажды летом они выехали вместе со всем детским садом на дачу. Место было прекрасное: река, сосновый бор с целительным воздухом, парное молоко прямо с фермы. Детишки хорошели на глазах.

И тут произошла досадная история. Некоторых ребятишек, видимо от перемены питания, пронесло. День два поили их рисовым отваром, и напасть эта отступила. Что тут скажешь? Дело-то обычное.

Однако не все так думали. Поздно вечером к воротам лагеря приехала машина «черный ворон» и Васькину мать увели хмурые люди в черных плащах. Васька даже не успел сказать ей слова. А потом всю ночь в кабинете Надежды Ураловой был обыск. Искали, как прошел слух, отраву, с помощью которой враг народа Уралова пыталась отравить пролетарских детей.

Вот уже год живет Васька в Погореловском детском доме, веря и надеясь на скорую встречу с мамой. А ее все нет и нет.

…Васька бережно уложил на дно коробки письма, достал со дна ее чистый тетрадный лист, деревянную ручку с пером и чернильницу непроливайку, переменил лучину и задумался. «Надо быть твердым и смелым», надо защищать маму, надо отстаивать справедливость. Но как?

Он прикусил от старания язык и вывел на листе первую строчку:

«Дорогой товарищ Сталин! Пишет Вам пионер Василий Уралов.»

Дальше пошло легче.

«Я живу сейчас в Погореловском детском доме, мы живем хорошо, но я сильно скучаю, потому что мою маму Уралову Надежду Петровну забрали в тюрьму, потому что она хотела отравить детей.

Товарищ Сталин! Я даю вам честное пионерское слово, что это неправда. Просто ребята наелись зеленых ягод и запоносили. Я им не давал ягоды есть, но разве за всеми уследишь. Моя мама самая добрая и самая лучшая.

Во время войны она едва не умерла с голода, потому что делила свой паек с детьми, которых привезли в Сибирь из блокадного Ленинграда.

Пожалуйста, помогите мне, товарищ Сталин, добиться правды и вернуть домой маму.

Василий Уралов, пионер.»

Васька свернул листок вдвое, заложил его в конверт, на котором четко вывел адрес:

«Москва. Кремль. Товарищу Сталину»

Васька достал второй лист и собравшись с духом написал:

«Погореловский детский дом. Ларисе Жарковой.»

Как не хватает Ваське сейчас смелости хотя бы на бумаге рассказать о том, как влечет его к этой девочке. Как начинает сладко волноваться сердце, лишь заслышит он ее шаги на лестнице, как не в силах он отвести глаз от нее, как страдает, когда не видит ее долго.

Зашел с улицы Колька Покачев, сел на лавку и с сочувствием посмотрел на друга.

– Хочешь я тебе помогу. Чтобы девушка на тебя обратила внимание, нужно попросить об этом между кочек живущую.

– Кого-кого? – Не понял Васька

– Вот ее. – Колька вытащил из кармана тряпицу и развернул. На ладони сидела лягушка. Самая обыкновенная лягушка.

– И как ее надо просить? – Опешил Васька.

– Между кочек живущая считается у нас священным существом. Она всегда влюбленным помогает. Ее косточки нужно зашить в рукав и коснуться рукавом любимого человека.

– Нет, Колька. У нас в этом деле лягушка не помогает. В наших сказках на лягушках женятся… – Ответил Васька с сожалением. – Уж я попробую сам.

…Покачев ушел, а Васька терпеливо склонился над тетрадным листом, шмыгая носом и поправляя лучину, пока не появились на листе эти три волшебные слова, давшиеся Ваське с таким трудом: «Я люблю тебя, Лара!»

Мальчик бережно свернул листок в трубочку, достал из-под лавки заготовленную бутылку и опустил в нее письмо. Потом он залил горлышко прихваченным на почте сургучом.

Первый конверт с письмом товарищу Сталину Васька отнесет на почту. А это послание, где открыты самые сокровенные чувства, про которые знает лишь он да его друг Покачев, будет хранить зеленая бутылка, которая отправится по реке, может быть, до самого Северного Ледовитого океана, где плавают на льдинах усатые моржи да бродят в снегах белые медведи. Там, под сиянием сумрачных небес, будет замерзать во льдах его чувство, а, может быть, оно станет таким сильным, что растопит льды, и здесь на диком Севере зацветут сады и вырастут новые сказочные города, где не будет места человеческой несправедливости, злу и насилию. Где только дружба и любовь, где только верность и взаимовыручка будут жить в человеческом сообществе.

Васька вывалился из землянки на приплесок реки. Она катила могучий поток, теряясь в мареве жаркого дня. Колька Покачев рыбачил с лодки, привязав ее к шестам, воткнутым глубоко в илистое дно. Высоко в небе кружили черные вороны, распластав крылья.

Воздушным потоком, поднимавшимся от реки, их выносило все выше и выше в безбрежную синеву неба.

Васька размахнулся и бросил в темную рябь реки заветную бутылку. Бутылку подхватило течением, и скоро пропала она вдали, слившись с водами великой реки.

Ваське сразу стало легко на душе. Он поднялся по обрыву на берег и припустил догонять ушедшее далеко по берегу стадо.

Бегство

Четверг – день политической грамотности. Все воспитанники детдома собирались в актовом зале, и кто-то один делал доклад о текущей политической обстановке.

Сегодня докладчиком был Покачев. Накануне он целый день сидел в библиотеке, читая газеты.

– Ну, что, Коля, вы скажете нам о событиях в мире? – спрашивал Виктор Акимович.

– Империалисты бряцают оружием, Виктор Акимович. Очень сильно бряцают. – Озабоченно доложил Покачев. – Американцы взорвали водородную бомбу. Они хотят запугать всех, чтобы народы мира поступали так, как захотят того американцы. Но народы мира не хотят танцевать под американскую дудку. Растет освободительное движение в Африке.

– Молодец, Коля. – Похвалил Покачева Виктор Акимович и мальчик расцвел. – Ты хорошо подготовился к политзанятиям. Продолжай.

– Народ Северной Кореи дает отпор американским агрессорам. Корейские летчики с помощью своих китайских братьев сбили пять американских летающих крепостей Б-52. Очень метко стреляют наши корейские товарищи, Виктор Акимович!

– Хорошо, Коля. Садись. – Ласково посадил Покачева Виктор Акимович. – А теперь давайте-ка подумаем ребята, почему в мире столько зла. Почему одни стремятся все-время пугать других, да и не только пугать, но применять насилие: стрелять, бомбить, готовить такое ужасное оружие, которое способно уничтожить все живое на планете?

Ребята задумались.

– Они хотят завладеть всеми богатствами мира! – догадался Васька.

– Правильно, Уралов. В том мире, где на нас точат ножи, там царит власть золота, денег, наживы. Все, что там не делается, всем заправляет этот желтый дьявол – золото. И он лишает людей смысла жизни, потому что деньги, материальные богатства не могут человека сделать счастливым.

– Но как же без денег жить? – Спросил Васька.

– Правильно, Василий. Без денег пока нельзя. Деньги это кровь экономики, инструмент для организации производства и всего государственного механизма.

Если деньги используются, как инструмент для организации производства, жизни общества – это благородная задача денег. Если они удовлетворяют потребности человека, кормят, одевают его – это тоже хорошо, но если деньги становятся основной целью человеческой жизни – это беда.