Тайна Нереиды Буревой Роман

– Ты помнишь Нисибис?

Она на мгновение задумалась:

– Помню, но весьма смутно. Кирпичные обветшалые стены. Там было очень жарко. Бабушка купила ковер, который лежит теперь в моей спальне. Поэтому я и запомнила, что была в Нисибисе.

– Представь Нисибис. Представь его зубчатые стены. Ты должна увидеть какие-то новые укрепления. Каковы они? Это очень важно… Представь будущее…

Она закрыла глаза и тут же вскрикнула от непритворного испуга.

– Что случилось?

– Я видела… – прошептала она, запинаясь. – Руины. Город, сожженный дотла. Одни остовы зданий. Нет, не так. Кусок стены, черный, обгорелый, с провалами окон. Один этот кусок, и больше ничего. Земля вся взрыта, а вокруг только камни и пепел, один черный пепел…

Он наклонился над ней, стиснул ее плечи. Но в его жесте не было ничего чувственного.

– Это точно Нисибис?

– Не знаю. Никто бы не узнал город, если бы и захотел.

– А стена? Укрепления? Ты видела новые укрепления?

Она отрицательно покачала головой.

Что это? Магия? Гнев чужых богов? Или нечто похуже? Удар молнии, выпущенный из перуна Юпитера, испепелил дом Марка Габиния. Но даже перун царя богов не может уничтожить целый город. Неужели людям на низкорослых лошадках под силу такое? Элий на мгновение возненавидел Летицию за этот черный сожженный город, который он так отчетливо увидел ее глазами. Как будто она тоже была виновата в катастрофе. Как и он. Как все.

– Невозможно, – сказал Элий вслух, проверяя силу этого слова. Но не ощутил его веса. Пустота. Колебание воздуха.

– Значит, ты позвал меня сюда, чтобы я раскрыла тебе будущее? – Голос Летиции задрожал от обиды. – Ты все время думаешь о своих важных государственных делах. Даже когда со мной здесь наедине! – Она вдруг заплакала. Легко, по-детски, как прежде смеялась. – Я знаю, ты презираешь меня, считаешь развратной, потому что я легла с тобой в постель! Потому что сама попросила об этом! Да я, шлюха! Я целую твой портрет и ласкаю себя и воображаю, что предаюсь с тобой Венериным удовольствиям. Я не могу ни о чем думать – только о тебе. Каждую минуту, каждую секунду. Сижу одна в комнате и шепчу: «Элий, Элий…» Я просто-напросто сошла с ума. Только и всего! – Она не знала, что заставило ее признаться в подобном. Ей хотелось вывернуться наизнанку, лишь бы приблизиться к нему.

– Мы должны быть рядом, чтобы было не так страшно. – Это все, что он мог сказать.

– Рядом или вместе?

Он обнял ее за плечи, привлек к себе. Она прижалась к нему так порывисто, что повалила на ложе, будто собиралась устроить веселую детскую возню. Ребенок, совсем еще ребенок.

– Почему ты ко мне так относишься, а? Почему?

Он хотел ответить шутливо, и не смог. Вместо ответа положил ее ладонь себе на грудь. Хотел сказать что-нибудь нежное. Сказать нетрудно. Слова обрадуют Летти, как погремушка ребенка. Но напрасно он набирал раз за разом в легкие воздух – произнести не мог ни звука – только губы беззвучно шевелились.

– Считай, что ты все сказал, – засмеялась она и стала целовать его в губы.

– За что ты меня любишь, Летти? Ведь я калека, настоящий антиганимед [13], ты должна испытывать ко мне отвращение.

Летиция покосилась на его изуродованные ноги. Да, наперегонки с Элием не побегаешь. Но при этом Цезарь надел на пир тунику без рукавов, будто невзначай желал покрасоваться мускулатурой плеч и рук.

Летти погрозила ему пальцем:

– Ты кокетничаешь, как девчонка! Ты позировал Марции для ее Аполлона, и все знают об этом. Для доблестного мужа это неприлично.

Элий смутился:

– Мне кажется, что ты старше меня, Летти. И одновременно – ты – ребенок. Но знаешь ли ты меня? Ты клялась, что любишь. Я верю. Но не знаешь – это уж точно.

– Зачем мне знать тебя, если я тебя люблю? – Ей и самой хотелось узнать его и понять, но сейчас она принялась ему противоречить. Каждую минуту она чувствовала себя другой. Не могла нащупать нужный тон. Хотелось все время говорить, неважно что – лишь бы слова звучали напевно, лишь бы фразы были особенно музыкальны.

Она погладила его волосы. Он перехватил ее руку и прижал к щеке. Физически он желал ее. А сердцем? Она не знает, каков он. А он знает – какова она? Что у нее на душе? Он видит юную девчонку, прежде – испуганную, ныне – самоуверенную. И только. Но кто она? Пророчица, наполовину гений, наполовину человек. Порой ему казалось, что ее детская наивность и кокетство – лишь неумелое притворство. А на самом деле она в тысячу раз умнее его. Но это предположение его не оскорбляло. Отнюдь. Ему нравилось думать так.

– Считаешь меня капризным ребенком? – вызывающе спросила она. – А я не капризная, нет. И не избалована. Да, я росла в богатстве. Но мама никогда не исполняла того, что я хотела. Если я просила подарок, я его не получала. Если выбирала платье, Сервилия тут же покупала другое, самое безобразное, какое только имелось в лавке, но при этом непременно крикливое, заметное. Чтобы все обращали на меня внимание и видели, как я безобразна. Меня заставляли чинить электрическую проводку в доме и прибирать в комнатах. Поэтому я ненавижу метелки, а еще больше – электроприборы, а они непременно ломаются у меня в руках. У нас, так сказать, взаимная вражда. А еще меня заставляли прясть шерсть.

– Прясть шерсть? – переспросил Элий. – Разве этим еще кто-то занимается?

– Конечно, нет! Но ты помнишь старинные эпитафии? «Матрона была добродетельна и пряла». Так вот – я тоже пряла. По теории Сервилии человек должен учиться преодолевать невзгоды, занимаясь неинтересным, унизительным делом. Именно так рождается воля к жизни. Умение постоять за себя. А я не желаю больше прясть шерсть! Ясно?

– Бедная моя, – шутливо вздохнул Элий и погладил ее по голове. – Я не буду заставлять тебя прясть шерсть.

У Летиции вспыхнули щеки. Намек Элия был более чем прозрачен. И все же он был так далек от нее… Как пробиться к нему? Как? Вновь принадлежать ему и ни на йоту не приблизиться. Вот только зачем? Разве может любовь удовлетвориться нелюбовью? Лучше не искать ответа на вопросы. По крайней мере, в эту ночь. Лишь прикасаться губами к коже, и впитывать в себя тепло и дышать теплом и дарить тепло. Потому что скоро, очень скоро наступит холод и поглотит весь мир.

Фабия отыскала их в полутемной аллее. Они шли рядом вполне целомудренно и чуточку старомодно – Элий, хромая, опирался на руку Летти. Если Фабия хотела обмануться, то у нее была такая возможность. Но Фабия даже не заметила их соединенных рук, и того, как они смотрели друг на друга. Впрочем, было темно. Но даже не это было причиной. Фабия вся кипела от возмущения.

– Руфин женится на Криспине! Это решено. О, боги! Он разводится с женой, с которой прожил столько лет ради смазливой дуры. Элий, ты должен предотвратить это безумие!

– Зачем? С бесноватыми надо бесноваться, разве ты не знаешь старой поговорки?

– Мы сейчас же уезжаем! Летти, я иду за авто. Жду тебя у ворот.

Летти вздохнула, глядя ей вслед.

– Бедная бабушка. Она слишком близко к сердцу воспринимает каждое событие в Риме. Надо посоветовать ей исполнить какое-нибудь желание. Пусть пожелает безумной любви или невероятных приключений. Это отвлекло бы ее от реальности. Правда, Элий?

– Летти, я тебя попрошу сейчас об одном.

– О чем, милый?… – он провела ладонью по его лицу. Пальцы замерли на его подбородке. О боги, неужели пора расставаться? Летти готова была упасть на колени и умолять Элия позволить ей остаться. Служанкой, любовницей – неважно кем. Лишь бы рядом с ним.

– Не бери гладиаторских клейм.

Летиция его не слушала. Она сейчас уедет – ни о чем другом Летти не могла думать. Пока они рядом… как хорошо! Быть все время рядом и ни на миг не расставаться – вот счастье! Неужели он не чувствует, как сильно она влюблена!

– Обещай мне не брать клейм.

– Ладно. Я маленькая девочка и не могу взять клеймо. Или ты забыл? Клейма предоставляются лицам, достигшим двадцати лет, – и она захихикала, старательно пытаясь убедить его в том, что она глупа.

Еще минута! Еще минута вместе! Она не выдержала, обвила его шею руками и прильнула к его губам. Пусть видят. Ей плевать. Быть мудрой – невыносимо!

Элий смотрел, как гости покидают поместье. Летти сидела в последнем авто. Когда «кентавр» уже выехал за ворота, девочка обернулась и махнула рукой. Ее любовь ему льстила – так гладиатору льстит поклонение влюбленных нимфеток. Не более того. В глубину ее чувства он не верил – в этом возрасте принято влюбляться безумно и кратко, она выбрала его, и теперь играет в любовь. День придет – все пройдет, и игра, и безумие.

– Милая девочка, – сказал Квинт, становясь за плечом Элия. Он сказал это слишком многозначительно. – К тебе неравнодушна. К тому же соблазненная. Разве теперь ты не должен жениться?

– Дело не в этом…

– А в чем же? Не волнуйся, я заглянул в историю ее болезни. Она только что прошла обследование в Эсквилинской больнице. После травмы не осталось осложнений. Вер добросовестно заклеймил желание ее матери.

Странно, но Элий только что подумал именно о ее недавней болезни. Мысли, что ли, читает Квинт!

– Сервилия меня терпеть не может. Она никогда не согласится на этот брак.

– Так и говори: нужна помощь в щекотливом деле. Я дам отличный совет, друг мой. Обратись к императору. Он – твой приемный отец. Намекни, что было бы неплохо сыграть одновременно две свадьбы – твою и его. Он не глупый человек и сразу поймет, что твой брак сделает его женитьбу не такой смешной в глазах вечно насмешничающих римлян. Ты тоже намного старше своей невесты. На сколько – не имеет значения. И не разводился спешно, чтобы заполучить в постель девчонку.

«А Марция?…» – хотел спросить Элий.

При мысли о Марции Элию сделалось тошно, захотелось лечь прямо на дорогу в пыль, и лежать не двигаясь. Умереть… Или хотя бы позабыть обо всем.

И опять Квинт угадал его мысль.

– Марция – конкубина. О конкубинах римляне быстро забывают. А Летиция – милая девочка, – повторил свой довод Квинт. – Если сватом выступит император, ни одна мамаша не посмеет перечить. Видишь, как все просто.

– Почему ты решил, что я хочу жениться?

– Ты не хочешь, ты – должен, – поправил его Квинт. – Ты – Цезарь. В твоем возрасте Цезари всегда женаты. Ты несколько припозднился.

– Наследников нарожает Криспина.

– Родит кого-то Криспина или нет, это еще неизвестно. Не надо, друг мой, увиливать от выполнения обязанностей. Тем более таких приятных.

Элий не ответил, захромал к своему павильону.

«Хороший малый, – подумал Квинт, глядя в спину Цезарю. – Но этого мало, чтобы сделать из него хорошего императора!»

– Тебе не нужен агент? По-моему один ты не справляешься со своей ролью…

Квинт резко обернулся, будто ожидал нападения. Но неизвестный не собирался нападать. Красивый молодой человек. Горбоносое, с дерзким разлетом бровей лицо, в меру упрямый подбородок. Высок ростом, могучее телосложение.

– Ищу работу, – сказал незнакомец. – Могу быть охранником или соглядатаем. Работа не хуже и не лучше прочих…

– Прежде чем занимался?

– Тоже вроде охраны. Только в более крупном масштабе.

– В службе «неспящих»?

– Повыше будет.

Квинт внимательно оглядел гостя. Если повыше, то Квинт должен был бы знать его, а Квинт не знал. Молод, нестерпимо молод этот парень для высокой должности. Или, напротив, стар. Мысль, что незнакомец стар, пришла внезапно.

– Ты – гений Империи, – сказал Квинт, уже не спрашивая, а утверждая. – А где же твое платиновое сияние? – Тут Квинт заметил, что слабое свечение от гения все же исходит.

– Сияние скоро исчезнет, – признался бывший покровитель Империи. – Гении стали как люди, когда боги изгнали их на землю. Отныне мы не бессмертны. Наша жизнь уже не бесконечна, мы не будем стареть, но будем болеть и умирать от ран. Нас можно убить. И в конце концов последние вымрут от рака. Какое чудовищное наказание! Знать, что у тебя миллионы лет впереди, а сдохнуть через год в мучениях в какой-нибудь захудалой больнице.

Он был красив. Судя по тонкости и правильности черт, высокому росту и атлетическому сложению – Империя прекрасна. Гений Империи. Воплощение власти. Когда-то, обладая безмерной силой, гений мчался по небу, оставляя за собой платиновый след. Мог наставлять, остерегать, помогать или противиться. Сейчас он человек. Почти. Квинт может пронзить его мечом, и гений умрет. Империя от этого не пострадает. Империи нет до него больше дела. Ни Империи, ни богам. И что же теперь? Неужели Квинту будет служить сам гений Империи? Это было так же дико, как сказать ветру: замри, или приказать морю не волноваться.

– Почему ты хочешь служить мне? – поинтересовался Квинт.

Гений колебался – говорить или не стоит? Можно ли доверять фрументарию?

– Хочу служить Цезарю.

– А он скоро не будет Цезарем. Что тогда? – Квинт насмешливо прищурил один глаз. – Уйдешь?

Гений закусил губу. Неужели хитрец хочет поймать его на такую простую удочку?

– Хочу служить Элию.

– А, вот это уже лучше. Можно сказать – очень хорошо. Я, думаю, мы с тобой сработаемся. – Квинт похлопал гения по плечу. – Как же мне тебя именовать? Гений Империи? Ну, это слишком длинно, вычурно, и к тому же сообщает о твоем унизительном понижении в должности. Однако и менять полностью имя нельзя. Поищем что-то среднее. Назову я тебя Гимпом. Ты не против? Кстати, хорошо среди людей, Гимп?

– Привыкаю потихоньку.

– Врешь ты все. К этому нельзя привыкнуть. А теперь скажи: будешь предавать своих собратьев-гениев, служа мне?

– Я буду служить Риму. Этим все сказано.

– Неплохо для начала. Только правду ли ты говоришь? Гений Империи – и такой милашка. В тебе должно быть больше грубого, почти звериного. Ведь ты – сама власть.

– Это вы, люди, так меня представляете. Но я – гений. Я – не ваша мысль, а мысль богов. Не я равняюсь по вам, а вы – по мне.

– Да? Занятно… Ну что ж, служи Элию, Гимп. У меня для тебя есть особое поручение.

У Квинта было такое чувство, будто он не учел чего-то очень важного. Быть может, самого важного. Но чего – он не понял. А гений Империи больше ничего не сказал.

Входя в любое помещение, Квинт непременно окидывал его взглядом. И сейчас он оглядел свою спальню. Оглядел и остолбенел. Мгновенно повлажневшая ладонь нащупала рукоять меча. Но сомнительно, чтобы Квинт успел обнажить клинок. На кровати, свернувшись кольцами и блестя маслянистым густым блеском, лежал огромный змей. Толщиной он был в ногу Квинта, а длиной… Фрументарий не стал прикидывать хотя бы приблизительно, какова длина этой твари. Змей приподнял плоскую голову. Вертикальный зрачок уставился на Квинта с любопытством. Может, змей желал, чтобы Квинт заговорил? Но ведь змеи глухи от природы. Однако фрументарий был почему-то уверен, что этот змей слышит.

– Ну и что ты здесь делаешь? – Квинт постарался держаться непринужденно.

Змей приоткрыл рот, меж зубов мелькнул раздвоенный язык и исчез.

– Жду тебя, – отвечал змей.

Квинт подумал, что рехнулся от страха, коли ему почудилось такое. Но все же спросил:

– Зачем?

– Ищу защиты, – охотно отвечал змей. – Я – гений Тибура. Ты видел убитую змею на рынке?

Квинт кивнул.

– Это тоже бывший гений, – пояснил гость.

– Не надо было превращаться в змею. Превратился бы в человека, как гений Империи, – посоветовал Квинт.

– У кого как получилось. – Змей подмигнул ему желтым глазом.

– Чем же я тебе могу помочь?

Страх потихоньку истаивал. Квинт уже находил ситуацию забавной. Впрочем, особенно расслабляться не стоило: судя по заговору, который устроили гении, пытаясь свергнуть богов и создать новый мир, нрав у них не самый покладистый.

– Прежде всего, поесть, – сказал змей. – Желательно чего-нибудь мясного.

– Человека?

– Предпочитаю пищу не столь экзотическую.

Квинт выскочил из комнаты, запер дверь на ключ и устремился на кухню. В мозгу его вертелись самые невероятные догадки. Хотелось знать, как можно использовать явившегося в столь опасном облике гения. И можно ли вообще его как-то использовать. Ничего подходящего на ум пока не приходило. На кухне под недоуменным взглядом повара Квинт набрал целую корзину объедков.

– Для моего щеночка, – пояснил он.

– По-моему, его уже кормили, – покосился на него краснощекий здоровяк-повар.

– Еще хочет, – Квинт постарался улыбнуться как можно простодушнее.

– Ну и прожора. Никогда таких не видел! А что будет, когда вырастет?

Квинт не ответил и с корзиной понесся назад к комнатам для гостей. Торопился, а сам про себя думал: хоть бы уползла эта тварь куда-нибудь. Вот ведь забота! Валятся гении ему на голову, как переспелые груши. Сначала Гимп, теперь этот. Как его звать-то? Гет, что ли? Ну, почти что Гета…[14] Не очень удачное имя. Быть теперь Квинту патроном гениев. Что делать с этой братией? Они капризны, надменны и одновременно беспомощны. И никто не знает, что им может взбрести в голову. Прогнать их, значило обречь на гибель. Но Квинт привык из всего извлекать выгоду – то есть информацию. А в том, что гении владеют информацией, сомневаться не приходилось. Эти ребята ему еще пригодятся.

Змей, однако, никуда не собирался уползать. Лежал на кровати и то раскрывал пасть, то закрывал, то жмурил один глаз, то другой. Квинт не сразу понял, что Гет разглядывает себя в зеркале, осваиваясь с новым видом.

– Кушать подано, – объявил Квинт. – Тарелку, правда, не захватил.

Он едва успел отскочить в сторону, как Гет, скользнув по полу маслянистой молнией, обвил туловище вокруг корзины, жадно распахнул пасть и целиком заглотил кусок ветчины. Сразу было видно, что бывший покровитель Тибура изрядно проголодался.

«Интересно, – подумал Квинт, – знает ли этот тип все, что говорилось и делалось в этом поместье в последние пару сотен лет? Наверняка знает. Но ничего не скажет. Или скажет? А что если его не только накормить, но и немного подпоить?»

Квинт наполнил чашу вином и поставил перед гением. Гет не протестовал.

«Эта тварь видела, как умирал Адриан здесь, в Тибуре», – вдруг дошло до Квинта.

Ему показалось, что на мгновение он заглянул в пропасть. И оттуда, из пропасти смотрят желтые змеиные глаза.

«Гений в каждый дом вошел…» – Дурацкая песенка привязалась к Пизону, и он никак не мог от нее избавиться. Пел ее и в банке, и дома. И даже просматривая «Банковский вестник»… Вот напасть. И сейчас, лежа в постели, мурлыкал под нос.

На кухне послышался грохот. Не иначе, опять старикашка Крул полез в холодильник. Никак старая скотина нажраться не может! А что, если подкрасться сзади, да вытянуть хорошенько старика по спине? Пизон ухмыльнулся, предвкушая. Достал из шкафа центурионову палку из лозы (он обожал всякие военные штучки, хотя никогда в армии не служил и был человеком сугубо цивильным) и на цыпочках спустился вниз. У холодильника кто-то копошился. Спина, обтянутая белой туникой, вздрагивала: человек торопливо жрал, сидя на корточках. Пизон размахнулся и огрел воришку по спине. Человек дернулся, закричал. Послышался звон разбитого стекла: мерзавец уронил бутылку. Пизон вновь замахнулся. И замер. Потому что в это мгновение воришка обернулся. Вместо физиономии старика Крула Пизон увидел молодое лицо. Лицо Бенита.

– Что за манеры, папаша? – нахмурил брови сынок. – Или тебе жаль для меня бутылки пива?

– Думал, воры забрались… И зачем ты взял этот бокал?! Он же стоит десять тысяч сестерциев. Таких бокалов всего три десятка в Риме!

– Какой, к воронам, бокал?! Ты мне чуть хребет не переломал! С тебя причитается компенсация, папаша. – Бенит задумчиво разглядывал голубой старинный бокал с золотым узором.

– Что еще? Разве я не перевел на твой счет миллион сестерциев, дабы ты мог пройти имущественный ценз и баллотироваться в сенат! Или этого мало?

– Разумеется, мало. Предвыборная компания стоит бешеных денег. К тому же мне нужен вестник. Хороший вестник, хорошая бумага, совершенно продажные репортеры. Такие стоят дорого. Куда дороже честных.

– Еще и вестник! Как будто мне мало счетов из лупанариев!

– Лупанарии – отдельная статья. Я должен расслабляться. То, что я посещаю лупанарии, создает мне репутацию смельчака, который не боится выставлять свои пороки напоказ. Я играю на контрасте. Элий – добродетелен. Я – распущен.

– Элий не добродетелен, – прошипел Пизон. – Он жил с чужой женой. С моей женой, насколько ты помнишь.

– А ты все еще ее ревнуешь к Элию? Или может, даже ко мне? – хмыкнул Бенит. – А потому хочешь поставить на Криспину и на ребенка, которого она родит? – Бенит повернул бокал в пальцах – вот-вот уронит.

– Я ставлю на вас обоих, – осторожно проговорил Пизон, краем глаза наблюдая за пальцами Бенита. Голос его сделался сладок. – Что-то вроде соревнования… Кто победит, тот… так сказать… и получит все.

– Ты сомневаешься в моей победе? – Бенит подкинул бокал и поймал.

– Согласись, что тебе стать императора сложнее, чем Криспине родить здорового мальчугана.

– Глупо, папаша. Ты зря потеряешь сестерции, которые отдашь Криспине. Лучше постарайся вытянуть из нее как можно больше деньжат. Какой-нибудь государственный заказ. Пусть Руфин посодействует. – И он швырнул бокал Бениту.

Тот не поймал. Драгоценное стекло голубыми льдинками с золотыми высверками разлетелось по мозаичному полу.

– Я же говорил, что ты потеряешь уйму денег. – И Бенит пропел, уходя: – «Гений в каждый дом вошел…»